Казалось, что череп вот-вот взорвётся от напряжения и разлетится на мириады раскалённых добела осколков. Сознание разрывали на части жуткие кошмары: чудовищные монстры, мрачные тёмные помещения, призраки прошлого и настоящего… голова неимоверно болела, и Виктор прекрасно ощущал всю полноту боли даже сквозь сон, из которого он всё никак не мог выпасть обратно в реальность. Сновидения приходили снова и снова, начинались откуда-то с середины и никогда не доходили до конца, незаметно перетекая в совершенно иные сюжеты. Разум Виктора метался по разным углам закромов своих страхов, испытывая чувства, которые давным-давно посчитал безнадёжно утерянными в пучине мыслей, идей и воспоминаний.

Пару раз всё-таки удавалось прийти в себя, но лишь на несколько мгновений. Ни единожды не получилось приподнять веки даже на полсантиметра, так что место нахождения Виктора оставалось для него тайной. Во время кратких пробуждений ощущался холодный противный сквозняк, до мурашек обволакивающий вспотевшее тело. Бил озноб, что могло объясняться внезапно нахлынувшим жаром.

Однажды сквозь дрёму послышался чей-то голос, но слова были едва слышны, так что Виктору не удалось разобрать даже пол говорившего. Возможно, это был Клод Люций, безуспешно пробовал привести в чувство своего заключённого. Может, решил поразвлечься Лагош. Или Лиза вдруг попыталась вырваться из бездны памяти и вывести своего возлюбленного на свет бодрствования.

Вскоре эта загадка разгадалась сама собой. Когда Виктор почувствовал полное пробуждение, а вместе с ним и лютую головную боль, он с трудом раскрыл глаза и огляделся. Его привязали крепкими ремнями с хитроумными карабинами и защёлками к холодной металлической кровати без единого намёка на постельное бельё. Помещение, в котором находился Виктор, вне всяких сомнений было тюремной камерой, причём столь малой, что кроме железной койки здесь бы не поместился ни один предмет интерьера. Каменные неотёсанные стены визуально ещё сильнее уменьшали свободное пространство, а отсутствие света внутри камеры угнетало больше всего. Неподалёку за решёткой скудно освещал коридор одинокий факел на стене.

Виктор не сразу заметил, что рядом с кроватью, прямо на полу, кто-то сидит, поджав под себя колени. Сокамерником оказался худощавый и побитый мужчина лет сорока на вид. Из одежды на нём висел лишь рваный льняной балахон да блестели стальные кандалы на ногах, а его длинные растрёпанные волосы и бороду брили в последний раз явно не меньше года назад. Кожа мужчины покрытая огромными гематомами, сияла многочисленными ссадинами и порезами. Ноги, судя по их форме, были неоднократно сломаны без последующего вправления костей на должное им место.

— Жестоко они с тобой, — выдавил из себя Виктор. — Это ведь те ребята — инквизиторы, да?

Сокамерник очнулся ото сна и резко вскочил. Огляделся по сторонам, истерически размахивая руками, после чего поглядел на Виктора, устыдился своих действий и успокоился. Подойдя поближе и присев на край кровати, сказал:

— Ну, не лично епископ, конечно же. Ему до столь мелкой шушеры, как я, нет никакого дела. Ты понимаешь, о чём я? Понимаешь?

Виктор кивнул. Голос собеседника дрожал, что нагоняло страх, отчего спорить с сокамерником не было никакого желания.

— Пока ты отдыхал, я бы тебе словно мама, понимаешь? — продолжал мужчина, активно жестикулируя пальцами и мотая головой из стороны в сторону. — Смывал с тебя пот, прикладывал ко лбу мокрую тряпку… понимаешь меня? Тебя так лихорадило, трясло, я был просто в восхищении! Ух! Понимаешь?

— П-понимаю, — испуганно ответил Виктор. — А ты кто такой? Почему тебя здесь держат? Ты преступник? Надеюсь, ты не из тех ребят, которые просто балдеют от убийства беззащитных и обездвиженных жертв, а то было бы очень, знаешь ли, обидно…

— Что?! Мурфик — убийца?.. — сокамерник злобно зашипел, подпрыгнул и стал бегать по камере из одного конца в другой. Ноги его при этом изгибались под неестественным углом, но спустя несколько «кругов» сумасшедший вернулся на своё место и, тяжело дыша, громко цокнул языком: — Цапля! Цапля! Раз-два-три! Нос салфеточкой утри! Я не убийца, ты понимаешь меня? Викферт! Викферт! Хе-хе-хе!

— Что? Откуда ты знаешь моё имя? Кто ты такой?!

— Моё имя — Мурфик Лучезарный! — сокамерник гордо отсалютовал и выпрямил спину. — И… что это? Кажется, это был таракан! Так и есть — это же таракан! Лови его!

С этими словами Мурфик прыгнул на четвереньки и бросился к решётке. Рядом с ней действительно ползло какое-то насекомое, и сокамерник, схватив его зубами, тут же сгрыз неудачно забредшего в эту камеру таракана.

— Ну, так что? Откуда ты меня знаешь? — не успокаивался Виктор. — Кто сказал тебе моё имя?

Мурфик дожевал насекомое и забрался на кровать. Из его бороды торчали остатки «трапезы»: лапки, крылышко и кусочки хитина.

— Я знаю тебя, да, — кивнул сокамерник. — Ты знаешь меня. Или не знаешь? Погоди, я ведь представился, да? О, нет-нет, не говори мне, пусть это останется сюрпризом! Я так долго тебя ждал, ждал, Викферт. Цапля! Цапля!

Виктор зажмурился от очередной порции головной боли, усиленной идиотизмом Мурфика. Мысленно досчитав до десяти, он открыл глаза и относительно спокойным голосом спросил ещё раз:

— Чёрт возьми, да скажи мне уже наконец, откуда тебе известно моё имя? Кто тебе его назвал, а? Не прикидывайся дурачком, пожалуйста! У меня тут и без твоих выходок проблем по горло. Например, надо понять, где я и как мне отсюда выбраться. А потом найти моего «дружка» по имени Грокотух, и…

— Кто-кто-кто? Грокотух? Тот серокожий узурпатор, торгующий живым человечьим мясом? — Мурфик вдруг мгновенно посерьёзнел. — Ну ты и влип, парень. Лучше с ним не связывайся. Непонятно ещё, как ты остался свободным после встречи с ним. Хотя, кажется, теперь мне понятно, как ты тут оказался.

Виктор на минуту впал в раздумья. Потом, откашлявшись, ответил:

— Нет, ты перепутал. Грокотух — предприниматель. Ну, торговец. Он перевозит из Авельона в своё ханство и обратно редкие товары. Ну, иногда, конечно, нелегальные, но…

— Редкие товары! Ха! Ха! — рассмеялся сокамерник. — Да работорговец он! Причём один из самых жестоких и влиятельных по эту сторону Горизонта! Хе-хе-хе! Эх, ты, слепец… Цапля! Цапля!

— Да отстань ты уже со своей цаплей, ей-богу. Грокотух — работорговец? Ты не шутишь? Но по нему этого не скажешь. Он даже таможни проходил на тракте. Солдаты его проверяли и…

— И уходили, гремя золотом в кармане. Да-да-да. А тебя не удивило, что повозки в караване были пустыми, а? Слепец!

— Я, честно говоря, внутрь не заглядывал, но, кажется, там были какие-то ящики и бочки. Да и как я мог бы понять, что караванщик торгует рабами, если обозы ехали без «товара»? Даже загляни я внутрь, всё равно ничего бы не понял.

— Ящики, бочки… тьфу! Прикрытие. А пусто там было потому что караван как раз ехал в столицу за очередной партией человечинки. Понимаешь? А?

— Понимаю, — с грустью и нотками обиды в голосе ответил Виктор. — Меня обвели вокруг пальца. Меня продали, как вещь. Так? Я видел, как Грокотух получил за меня мешочек с монетами. Вот же двуличная сволочь… ну, погоди, пепельник. Выберусь отсюда — покажу тебе, где раки зимуют…

— Раки! Раки! — завёлся как ненормальный Мурфик. — Цапля! Раки! Цапля!

Сокамерник вновь стал бегать туда-сюда, и теперь ничто его не успокаивало. Он задыхался, но не останавливался, и кандалы на ногах нисколько не мешали этому спортивному действу. Цепь громко гремела, что вызвало внимание охранника, дежурившего неподалёку.

— Угомонился, живо! — рявкнул он, подойдя к решётке и стукнув по ней сапогом. Что странно, это подействовало, и сумасшедший вновь уселся на край кровати, виновато понурив голову. — Так, а ты, чужемирец, проснулся? Тогда жди здесь, и никуда, хе-хе, не уходи. Я скоро вернусь.

Сказав это, охранник удалился, а Мурфик вылупился на Виктора как на прокажённого. Распахнув от изумления рот, он пролепетал:

— Ты… ты из другого мира? П-правда?

— Ну, вроде бы. Слушай, так ты не ответил. Откуда тебе известно моё имя? Пожалуйста. Молю тебя, не начинай опять своё сумасшествие.

Сокамерник протяжно вздохнул. Не спадающая с его лица глупая ухмылка вдруг растворилась в явной печали. Мурфик махнул рукой и грустным тоном ответил:

— Ладно, ладно. Нормальный я. Просто играю этот спектакль для ублюдков из инквизиции. Понимаешь? Я думал, что тебя послали за мной следить, и выявить, правда ли я «сдвинулся», или притворяюсь. Но теперь уверен, что это не так.

— И почему же ты мне вдруг поверил? Только потому, что узнал о том, что я пришёл сюда из другого мира?

— Ну, отчасти — да. Я думаю, что никто не может так досконально изображать лихорадку в течение стольких часов подряд. Что ты на меня так смотришь? Да-да, прошло, вроде бы, часов семь с тех пор, как рогатые тебя в камеру бросили. А, да, ещё. В довесок к болезни, я нашёл в кармане твоих брюк кое-что, нашему миру не принадлежащее.

— Эй! Ты что, рылся в моих вещах? — сперва возмутился Виктор, но сразу сменил свой гнев на любопытство, так как он вспомнил, что попал в эту реальность абсолютно голым, без единого предмета с Земли. — И… что это за вещь? Покажи мне её, прошу. Мои руки, как видишь, скованы

Сокамерник засунул руку в карман Виктора и вытащил оттуда небольшой квадратный листок плотной глянцевой бумаги. Присмотревшись, Виктор понял, что этот предмет — самая обыкновенная фотография. Да не просто фотография, а портрет Лизы, что висел в старой квартире в родном мире Виктора на дверце холодильника, прикреплённый магнитом. Именно его разглядывал Лагош во время своего нежданного визита десяток дней назад.

— Тут ещё сзади написано: «Не унывай. Твой Л.».

Теперь у Виктора не осталось сомнений. Лагош выкинул очередной фокус, надеясь вызвать у попавшего в темницу землянина то ли на яростную злобу, либо на плаксивое умиление. Но, как бы там ни было, Виктор остался благодарен колдуну за этот неожиданный и приятный подарок, и даже улыбнулся столь забавному стечению обстоятельств.

Мурфик засунул фотографию обратно в карман Виктора и сказал:

— А имя твоё, как и номер заключённого, они накололи на шее. Сзади, прямо под волосами. Без зеркала не увидишь. Это на случай, если ты вдруг изволишь покинуть стены сего чудного заведения по собственному желанию. Стражники бросятся в погоню, отыщут тебя, проверят твою «принадлежность» к собственности инквизиции и притащат обратно, да глаз спускать не станут. Жизнь, считай, будет перечёркнута, если она, конечно, уже не осталась для тебя в прошлом.

Виктор принял к сведению неприятные известия о «наколке» на шее и, стараясь собраться с мыслями, прикрыл глаза. План побега появляться сам собой никак не желал, да и каких-либо лазеек нигде видно не было. Высвободиться из кожаных ремней, конечно, может помочь и Мурфик, но что дальше? Голыми руками ломать металлическую решётку или ковырять вслепую замок обрубком ногтя — явно не вариант для избитого и истощённого тела. К тому же, сокамерник вряд ли станет помогать с побегом, если только он сам не будет в этом серьёзно заинтересован.

— Скажи, Мурфик, — задумчиво произнёс Виктор. — Ты сам-то за что сидишь? Почему-то я уверен, что не за убийство и не за воровство. За это бы тебя, думается мне, вздёрнули на суку при въезде в город, или голову сняли на плахе. Не-е-ет, тут что-то другое. Может, политическое преступление? Готовил государственный переворот, а? Ну, не вороти нос, поведай мне свою историю.

Мурфик усмехнулся и сложил руки на груди. Состроив подозрительный прищур, спросил:

— А с какой целью интересуешься? Хочешь посягнуть на великие тайны, что хранит моя голова? Так знай, что десятки дознавателей пытались из меня эти сведения выбить. Предлагали даже целый сундук золота, десяток наложниц и хижину в горах. А когда не соглашался — ломали кости, проверяли на моей спине прочность раскалённых добела клинков. Тупых клинков, хочу тебе сказать. С зазубринами и заусенцами, которые не режут, а рвут под собой любую плоть, любую жилу. Это так больно, что…

— Меня не интересуют твои тайны, — покачал головой Виктор. — Подумай сам, как я с ними смогу распорядиться?

— А кто ж тебя знает? Может, тебя они разговорят быстрее, чем меня. И тогда — всё, конец мне настанет. А я ещё жить хочу, понимаешь? В моей голове всё ещё теплится мысль о том, что когда-нибудь я снова смогу обнять жену, сына, друзей.

— Вот именно поэтому я и расспрашиваю тебя. Мне ведь тоже не с руки тут засиживаться. Я, знаешь ли, не из этого мира, и тратить жизнь на прозябание в холодной камере чужой реальности очень не хочу. Вот и возникла у меня мыслишка: а что, если мы сбежим отсюда вместе? Ты да я. Поможем друг другу.

Мурфик схватился за бока и рассмеялся:

— Ну ты и артист, иномирец. Сбежать удумал. Ты посмотри на меня, дурень! Меня с такими ногами догонит даже младенец. Причём этот же самый младенец меня же и забьёт до смерти своими маленькими ручонками, так как сил у меня не осталось ни капли. Но… но историю свою я рассказать могу, пока за тобой не вернулся стражник. Располагайся-ка поудобнее в свих ремешках и слушай.

Виктор усмехнулся и удивился юмористическим порывам сокамерника. Наверняка именно такое шутливое настроение и не давало ему поставить на себе крест все эти долгие месяцы постоянных избиений и протяжённых «дознаваний».

— Слушаешь, да? Так вот, — Мурфик сделал долгую паузу, словно придумывая или вспоминая что-то. — Некогда странствовал по герцогству и за его пределами один охотник за приключениями. Статный и красивый, его мечом были упокоены сотни жутчайших чудищ и вполне себе разумных злодеев вроде болотников. Ко всему прочему, он прелестно играл на лютне, а когда пел собственные песни, сами боги спускались с небес, чтобы послушать его игру. И, чтоб неповадно было иным кавалерам, по части дам этот герой был явно не промах: он побывал в постелях многих десятков очаровательных красавиц. Я говорю что именно он был у них, а не они у него, потому, что кочевой образ жизни так и не позволил этому красавцу приобрести собственный дом, хотя средства располагали к покупке крупного особняка. Не жаждал он отходить от дел, пока на свете бродят полчища кровожадных монстров, подстерегающих ни в чём не повинных крестьян.

— Похоже на какую-то сказку, — нахмурился Виктор. — Ты ведь не выдумываешь всё это? И кто этот герой? Не ты ли?

— Куда ты так торопишься? Попрошу меня более не перебивать. Рассказчик должен полностью погрузиться в историю, чтобы рассказать её без утаек и всяческих привираний. Так вот, продолжаю. Героя того звали Рагнар Чёрный. Не гляди на имя с недоумением: душа его, в отличие от имени, была белее снега! Подвигов Рагнар совершил за свою жизнь столько, что и в тысяче томов не описать. Но, вот беда, не видел наш герой смысла в своих странствиях. Нет, несомненно, его прельщала возможность помогать простому люду, выручать попавших в беду девушек и богатеньких купцов, ведь от тех и других можно было получить хорошую награду… но конечная цель появляться перед героем так и не спешила. В последние годы своей довольно продолжительной для странствующего воина жизни Рагнар и вовсе стал походить на привидение, ежедневные действия которого стали похожи на мистический ритуал, повторявшиеся вновь и вновь уже, казалось бы, целую вечность. Прибытие в трактир, расспросы о работе, прибытие на место, работа, награда. Потом снова. И снова. И снова. Нашего героя это вдруг стало так выводить из себя, что во время очередного налёта на разбойничий лагерь он сперва перебил в одиночку половину врагов, а после спрятал меч в ножны и предложил переговоры, на что радостный атаман любезно дал своё согласие. Рагнар предложил главе грабителей сделку: он им поведает о местонахождении огромного и плохо охраняемого золотого запаса, а они взамен никогда больше не появляются на этих землях. Предложение звучало весьма странно, но атаман не увидел в нём ничего подозрительного, потому что оказался беспросветно глуп, и согласился. И вот, спустя несколько недель, бандитская шайка окружала небольшое поместье близ Авельона. Всё было тщательно спланировано и отрепетировано. Ровно в полночь разбойники тихо напали на ничего не подозревающую охрану, но не тут-то было. Некто вырвался из темноты и положил всех бандитов одного за другим. Когда таинственный убийца подошёл к раненому атаману и снял маску…

— Им оказался сам Рагнар, да?

— Ты что, уже слышал эту историю? — нахмурился Мурфик. — Тогда зачем я тут перед тобой распинаюсь и рассказываю всё это, а?

— Нет-нет. Просто очень предсказуемо. Продолжай, пожалуйста, я внимательно тебя слушаю.

Сокамерник бросил недоверчивый взгляд, но почти сразу продолжил:

— Да, убийцей оказался Рагнар Чёрный. Кстати, прозвище своё он получил именно после этой самой ночи, потому что наш герой не прикончил атамана, а заключил с ним очередную сделку. Как выяснилось, Рагнар заранее сообщил о налёте владельцу поместья и предложил за огромные деньги услуги за отражение атаки. И теперь он хотел повторить тот же трюк, но уже в другом месте. Задача атамана была проста: набрать шайку жаждущих лёгкой наживы бандюг, чтобы потом пустить их под нож. И тут такое началось… одно за другим поместья подвергались таинственным нападениям непонятно откуда берущихся грабителей, и каждый раз на сцене появлялся Рагнар, чтобы вовремя всех спасти. Да, почернела душонка героя, ух как почернела… но золото и слава текли рекой! Даже не рекой, а снежной лавиной они стекали в закрома Рагнара и его подельника.

— А мораль? Какой смысл в твоей сказке? К тому же, я ведь просил рассказать не о каком-то там Рагнаре, а тебе и твоём преступлении. Или ты уже забыл?

— Ни в коем случае. Моя память ещё тебя переживёт, понимаешь? Я продолжаю. Постепенно команда защитников выросла до трёх человек. С Рагнаром Чёрным защищали поместья от злодеев ещё двое наёмников. Но эти ребята не служили пушечным мясом: они были умны и коварны, под стать их лидеру. И однажды вся эта команда решила заиметь в свои лапы самое дорогое сокровище во всём герцогстве, а, возможно, и во всём мире. И лежало оно не в занюханном Авельонском банке, что охраняется всего лишь гвардией непобедимых паладинов, а прямо здесь, в храмовых катакомбах. И каким-то чудом Рагнар убедил Его Преосвященство в том, что храм находится в опасности, и только троица героев сможет отразить страшную атаку. Рагнар Чёрный вместе со своими подельниками изучил этот храм вдоль и поперёк, узнал про все тайные входы и выходы, отметил на своих картах каждую трещинку в стенах. А когда нападение всё же произошло, герои не стали убивать разбойников. Напротив, они помогли им вломиться внутрь, спуститься к сокровищнице и…

— И?.. почему ты остановился? Продолжай.

— Тихо! — Мурфик к чему-то прислушался и зашипел от злости. — Слышу звон лат. Сейчас сюда прибудут стражники. Скорее всего, заберут тебя с собой на допрос. Вот что я тебе скажу: постарайся с ними сотрудничать. Ты ведь ничего не сделал, так? Просто пришёл сюда из другого мира. Возможно, тебя поймут. Хотя, чего уж молчать, это вряд ли. Местные остолопы такие непробиваемые, что даже если на их глазах произойдёт что-то, отрицаемое в их священных писаниях, они всё спишут на козни пепельников или просто-напросто прирежут всех свидетелей и сделают вид, будто ничего и не было.

— Эй, погоди, а что сталось с Рагнаром? Расскажи скорее!

— Что, тебя судьба этого героя-грабителя волнует больше, чем признание в моём грешке, за который я здесь и сижу уже шесть, семь… может, десять? Или двадцать месяцев? Тут время летит совсем не так, как снаружи. Может, сказывается отсутствие светила на небе. Может, те травы, что они добавляют в еду… я… я… цапля! Цапля! Раки!

Мурфик вскочил с кровати и встал на одну ногу, изображая ту самую цаплю, которую он так часто упоминал в своих сумасшедших порывах. И вовремя — к решётке подошли двое облачённых в тяжёлую стальную броню стражников, держа наготове устрашающего вида булавы, которыми можно долго избивать и калечить человека, оставляя его при этом в живых.

— Эй, птица, а ну отошёл в дальний конец камеры! — рявкнул один из стражей, после чего Мурфик покорно отпрыгнул в сторону. Ключ повернулся в замке и решётка с мучительным скрипом резко отворилась, громогласно врезавшись в холодную стену.

— Стойте, стойте, ребята! — заговорил Виктор, безнадёжно пытаясь вырваться из кожаных оков. — Только не надо насилия, ладно? Это какая-то глупая ошибка, я не должен был здесь оказаться! Прошу, спокойнее, я готов с вами сотрудничать, только…

— Заглохни! — оба охранника подошли к койке и при помощи каких-то крючков на своих перчатках синхронно расстегнули карабины, сдерживающие ремни. Виктор наконец смог вдохнуть полной грудью, и после этого вдоха он понял, что всё его тело затекло а, освободившись от ремней, заболело пуще прежнего.

Четыре облачённые в латы руки небрежно схватили Виктора за одежду и со всего размаху бросили на пол. Спину пронзила тупая боль, но сил кричать уже не оставалось, а потому заключённый, просто до треска в ушах стиснув зубы, тихонько заскулил, как забитая собака. Мурфик в углу громко сглотнул, видимо, понимая, что сейчас чувствует иномирец.

— Слушай сюда, парень, — один из стражей наклонился к самому лицу Виктора и схватил его за грудки. Пару раз легонько хлестанул заключённого по щекам. — Мы тебе тут не святоши, а просто воины на службе, понял? Дёрнешься или чего ещё выкинешь — уподобишься искалеченному Мурфику. Скажешь хоть слово без разрешения — останешься без зубов. А теперь покажи мне, что всё понял и не станешь рыпаться.

Виктор поспешно закивал, крепко сжав губы, чтобы случайно не выдавить ни единого звука. Стражник этим безмолвным ответом удовлетворился, довольно ухмыльнулся и поднял заключённого на ноги, после чего даже любезно помог отряхнуться от пыли. После этой странной процедуры оба охранника взяли Виктора под руки и без каких либо насильственных выходок повели его прочь из камеры, а обрадованный относительно приятным исходом этой сцены Мурфик облегчённо вздохнул и устало свалился на кушетку, где всего минуту назад лежал его новоиспечённый сокамерник.

Камера, казалось, была расположена в самых глубочайших недрах планеты. Стражники шли вместе с Виктором по длинным коридорам, десятки раз поднимаясь по неудобным винтовым лестницам всё выше и выше. Пройдя не меньше двух дюжин пролётов, Виктор изрядно замучился и стал тяжело дышать, а конвоиры, облачённые в тяжеленную броню, выглядели словно ожившие статуи — ни единого недовольного вздоха или иного показателя усталости.

В конце концов заключённого привели в небольшое и непроницаемо тёмное помещение, где единственным источником освещения служила одинокая свеча на маленьком круглом столе посреди комнаты. Было ощутимо холодно и откуда-то поддувал сильный сквозняк, но огонёк свечи оставался неподвижен. Присмотревшись, Виктор понял, почему: пламя было закрыто с двух сторон чьими-то ладонями, которые и не давали ветру оставить помещение неосвещённым.

Стражники отсалютовали человеку, что закрывал руками огонёк, и вышли за дверь, а из темноты вдруг раздался низкий, зловещий голос:

— Викферт, — медленно произнёс таинственный человек и сделал длительную паузу. — Я знаю, ты считаешь, будто твоей вины ни в чём нет, и что все совершённые тобой деяния — это лишь последствия трудного выбора, или даже принуждения со стороны. Но не спеши перечить: одно неугодное мне слово, и я вырву все ногти на пальцах твоих усталых ног и заставлю тебя их проглотить.

Незнакомец взял свечу и прошёлся с ней по комнате, зажигая остальные свечи в настенных канделябрах. Стало светлее, но не настолько, чтобы можно было разобрать личность страшного человека, если, конечно, это было важно. В общих чертах он походил на обычного монаха: чёрная мантия с глубоким капюшоном, чуть сгорбленная спина… но стоило ему сделать какое-либо движение рукой, как сердце у Виктора уходило в пятки — столь ужасающей казалась мрачная фигура. А кроме всего прочего, помещение однозначно можно было назвать пыточной, о чём свидетельствовали несколько приспособлений для допросов, которые Виктор знал по земной истории, такие как дыба, железная дева и колодки — так и неизвестные пришельцу с Земли агрегаты.

— Я надеюсь, — продолжал человек в капюшоне. — Что ты проявишь благоразумие и прольёшь, наконец, свет на всё то, что сейчас творится. На вашу эпидемию. На вашу чуму.

— П-прошу прощения, господин, но я и понятия не имею, о чём речь. Раз уж вы знаете, откуда я, то почему бы просто не задать мне несколько вопросов, к примеру, за чашечкой чая? Я таить ничего не стану. У меня нет никаких секретов. Никаких законов я не нарушал, вроде бы, так что скрываться от властей тоже смысла не вижу. Уважаемый, давайте просто…

— Я не разрешал тебе говорить, Викферт. И позволь по порядку. Меня зовут… Палач, и большего тебе знать не нужно. Если будет необходимо, я разрежу тебя на мириады окровавленных кусочков, но ты всё равно останешься жив и расскажешь мне всё, лишь бы я прикончил тебя как можно быстрее и безболезненнее. Клянусь, если мне придётся вырвать твои глаза и положить их в разные части комнаты, то ты будешь видеть нас с двух разных сторон, испытывая при этом чудовищные мучения.

Виктор с трудом проглотил подскочивший к горлу комок. На языке вертелось множество слов, но ни одно из них произносить не было ни малейшего желания. Заключённый почувствовал себя загнанным в угол зверем без возможности отступления; если двигаться, то только вперёд. А каким способом — уже иной вопрос, хоть вариантов виднелось не так много. Виктор решил, что будет акцентировать внимание на дипломатии, пытаясь свести насилие на нет. Ну, а если дело всё-таки дойдёт до кровопролития, то в рукаве землянина ещё оставался один огненный козырь.

— Заметь, — продолжал Палач. — Ты стоишь передо мной без оков и кандалов. Ты не сидишь привязанный к стулу и не вопишь от боли. А это значит, что у тебя есть все шансы остаться целым и невредимым. И, да, только попробуй что-нибудь зажечь своими пальчиками — и я вырву из плеч твои руки. Кроме того, те чернила, которыми на твоей шее выжжены имя и номер, обладают чудесными свойствами: они, попадая в кровь, почти полностью блокируют любую магию внутри тебя. А если всё-таки захочешь попробовать, то ты просто-напросто сожжёшь себе пальцы.

Надежда кого-нибудь воспламенить рухнула в одно мгновение. Виктор раздосадовано выругался, что не осталось незамеченным Палачом:

— Я так и знал. Ну, сам понимаешь, переговоры — штука тонкая, к ней надо готовиться заранее. Хотя, в твоём случае к подобному подготовиться просто невозможно. Хм…

Палач поставил посреди комнаты железный табурет и жестом предложил Виктору на него присесть. Заключённый недоверчиво оглядел стул, и, не заметив никакого подвоха, медленно уселся напротив своего дознавателя. А сам же Палач не пожелал находиться в поле зрения жертвы, а потому встал у Виктора за спиной и, выждав ещё одну мучительную паузу, перешёл к допросу:

— Назови мне своё полное имя и место рождения. И я ещё раз напоминаю обо всех благоприятных условиях, располагающих к прямоте и правде. От жестокой и кровавой смерти тебя отделяет всего одна невинная маленькая ложь.

Виктор облизал засохшие губы, поморщился от боли в нижней челюсти — видимо, кто-то его бил в то время, как он находился без сознания — и ответил:

— Викферт — это имя, данное мне Грокотухом. Ну, тем пепельником, что привёл меня в ваш чертог. Он сказал, что так будет лучше, и люди на улицах не станут чураться экзотического для вашего мира имени. На самом деле меня зовут Виктор Евгеньевич Богданов, и родом я с Земли. Земля — это мой мир, моя планета. Я прожил там всю свою жизнь и был уже готов умереть, но Лагош помог переместиться сюда, да ещё и омолодил на много десятков лет.

— С этого момента подробнее, — приказал Палач. — Кто такой этот Лагош и зачем он перенёс тебя сюда? Кто он, чародей?

— Я не знаю, кто он, — пожал плечами Виктор. — Лагош чудным образом оказался в моей квартире и предложил сделку. Зачем — тоже понятия не имею. Он предложил мне… нет, не сделку. Дар. Сказал, что если я соглашусь, то получу молодость, но вернуться на Землю уже не смогу никогда. А после того самого перехода Лагош словно смеётся надо мной! Он приходил ко мне во сне и издевался. Он знал, что я попаду сюда, к вам. Знал… и ничего мне не сказал… я не понимаю его мотивов.

Палач задумался. Он прошёлся вдоль длинного книжного стеллажа возле дальней стены и остановился возле одной полупустующей полки. Взял ветхий фолиант, из которого почти выпадали истлевшие страницы, и, раскрыв его, вернулся к Виктору. Одной рукой Палач держал распахнутую книгу, а другой вдруг схватился за плечо допрашиваемого, да так крепко, что Виктор взвыл от резкой боли, но, устыдившись, замолчал.

— Во имя Света, покажи мне, что скрыто в твоей печати! — провозгласил Палач, прикрывая глаза. В комнате вдруг стало гораздо светлее, а сквозняк на миг превратился в штормовой порыв. От страха Виктор захотел вскочить и слепо убежать, не думая о последствиях, но сильная рука Палача не дала ему даже сдвинуться с места. В конце концов ветер перелистал все страницы в фолианте, и дознаватель, довольный этим, прекратил волшебное действо. Вновь потемнело, вернулся лёгкий сквозняк, а на пустующих страницах раскрытой книги вдруг яркими горящими чернилами стали высвечиваться какие-то слова, складывающиеся в стихотворные строфы.

— Что… что это было? — выдавил из себя Виктор. — Прошу, не убивайте, я ведь готов с вами сотрудничать, и я…

Взмахом руки Палач приказал заключённому замолчать. Как только слова перестали появляться на бумаге, дознаватель громко, чётко и с расстановкой прочитал то, что в итоге получилось:

— «Узреть мимоходом, что скрыто от взгляда. Услышать беззвучного грома раскат. Лихой и желанной казалась награда, и нет уже больше дороги назад. Свободе поддавшись, свой нюх напряги, и запах костра не замедлит явиться. Не будет друзей, разойдутся враги — лишь надо железным богам поклониться». Запоминай, Век-тар Ев-гень-е-вич, это твой ключик к пониманию. — После этих слов Палач захлопнул книгу и, на удивление небрежно отбросив её в сторону, вернулся на прежнее место — за спину к допрашиваемому.

— И… и что это? — спросил Виктор, ещё раз прокручивая в голове непонятный стих. — Что за поэзия? Я, честно говоря, впервые слышу эти строки.

— Знаешь ли ты, что такое печать? Нет, не та печать, которой скрепляют конверт или подтверждают официальность ценных бумаг, а та печать, что у тебя в сердце.

— Не понимаю, о чём речь? Как на сердце может быть какая-то печать?

— Она не физическая, а, пожалуй, больше похожая на невидимую метку, узреть которую можно лишь при помощи силы Света или… кхм… магии. По сути дела, такая есть у каждого живого существа, и с рождения она остаётся абсолютно пустой, ожидающей своего предначертания. Большинство так и не узнаёт о существовании оной до конца своей жизни. Но тебе повезло — я только что прочитал твою печать, иномирец. Этот проказник Лагош оставил на память небольшую загадку.

— Но зачем? И что мне с этим делать?

— Это я у тебя хочу спросить, — Палач скрестил руки на груди и замолчал, ожидая ответа. Виктор собрался с мыслями, слегка поёрзал на стуле и позволил себе небольшую вольность, которая могла стоить ему жизни: заключённый слегка повернул голову, чтобы посмотреть на своего собеседника. К счастью, дознаватель так и остался стоять на месте, не предпринимая никаких действий.

— Я клянусь, мне неизвестно, зачем Лагош сделал такой… дар. Да и дар ли это, на самом-то деле? С одной стороны, конечно, хорошо, ведь я снова стал молодым. Но с другой — я сижу здесь, в темнице, избитый, лишённый всякой чести, и, откровенно говоря, не верю, что мне удастся выйти отсюда живым, даже если я буду максимально честен и лоялен!

Палач вздохнул и прошёлся по помещению взад-вперёд. О чём-то задумавшись, он взял ещё один табурет, с грохотом поставил его рядом с заключённым и уселся напротив Виктора, сгорбившись и подперев подбородок ладонью. Дознаватель долго смотрел землянину прямо в глаза, потом засунул руку в один из карманов и вытащил оттуда небольшой тряпичный свёрток. Что находилось внутри, понять по очертаниям было абсолютно невозможно.

— Когда твоя сообщница по непонятным пока нам причинам избежала поимки и скрылась, я проводил обыск её логова, которое нашли вскоре после взлома. Увы, все улики она успела уничтожить. Все, кроме одной. — Палач бросил предмет Виктору и стал ждать, пока тот его развернёт. Заключённый неуверенно снял льняную упаковку и громко ахнул:

— О-о! Да это же… мобильник? Правда? Откуда тут взялся мобильный телефон? И я решительно не понимаю, о какой такой сообщнице вы говорите. Я прибыл сюда один, всего несколько дней назад. Можете удостовериться у Грокотуха, ведь именно на его караван я напёрся в том лесу будучи абсолютно голым после перехода.

Дознаватель бросил на Виктора тягостный взгляд, глубоко вздохнул и потянулся за чёрными клещами на столике, которые явно были предназначены для допроса с пикантным пристрастием. Телефон выпал из рук заключённого на пол.

— Нет, нет, подождите, я ведь правду говорю! Как мне вам это доказать? Прошу вас, не надо насилия, иначе…

— Иначе что? — удивился Палач. — Иначе ты сожжёшь меня своими пальчиками? Или, может, просто сломаешь мне нос?

— Я, к-конечно, не хочу всего этого, но если потребуется…

— Довольно! — раздался ещё один голос из-за спины. Виктор обернулся и увидел в дверном проёме самого епископа в чёрной невзрачной одежде. Клод Люций оглядел пыточную недовольным взглядом и остановил свой взор на Палаче. — Почему меня вызвали так поздно? И какого вервольфа этот человек ещё не в кандалах?!

— Ваше Преосвященство, у нас с Викфертом… с Виктором почти дружеская, ненасильственная беседа. Так ведь, Виктор?

Заключённый быстро закивал головой, не зная, что и сказать.

— И много ли информации ты выбил из своего нового друга за чашечкой чая? — нахмурился епископ.

— Достаточно, чтобы сложить полную картину происходящего, Ваше Преосвященство. Но я всё ещё не закончил, и, если вы, конечно, желаете, мы можем приступить к классическим процедурам кровопролития во имя Света. Как там по уставу? Три ногтя перед началом допроса, ещё два во время и от восьми до пятнадцати после?

В голове Виктора сложилась ужасная картина самой настоящей пытки, и его голову стала заполнять паника. Руки затряслись, по вискам скатывались капли ледяного пота, а глаза заморгали по нескольку раз в секунду.

— Не стоит зря калечить нашего единственного подозреваемого по… по делу, — заявил епископ, смягчив тон. — Хотя, кисти рук не помешало бы отрубить, дабы заключённый никогда более не творил под нашими небесами чудовищную и зловещую магию!

— Позвольте, Ваше Преосвященство, — заговорил Виктор. — Я ведь не колдун, это всё Лагош! Я не просил его об этих странных рунах на пальцах, честное слово! Клянусь вам всеми святыми, вашими и моими, что я никогда в жизни, если вы так хотите, не стану даже вспоминать о своём даре!

— Всё-таки даре, — хмыкнул Клод Люций. — Ну, да ладно, твои огненные способности — самая малая проблема из насущных. Свет мне судья, да если я стану разбираться с каждым захудалым волшебником, который приобрёл, как ты изволил выразиться, «дар» всего несколько дней назад, то кто же будет заниматься сверхсекретными делами государственной важности? Ваше дело как раз такое, Викт… Викферт. Пусть уж будет так, хоть слух не режет. Да, как я и сказал, ваше дело приобрело статус государственной важности. Потому что столь чётко спланированное, вероломное, бесчеловечное ограбление просто не может оставаться в разряде обычных заурядных преступлений!

К панике Виктора потихоньку прибавлялась слепая злость от того, что его обвиняют в чём-то, чего он никогда не совершал. Епископ говорил о каком-то ограблении, но Виктор ясно помнил все свои действия, совершённые в этом мире. Да и времени на какой-либо грабёж просто не было: караван прибыл в город совсем недавно, и Грокотух практически сразу повёл своего спутника в объятия инквизиции.

— Ваше Преосвященство, — сказал Палач. — Мне кажется, что он не лжёт. Некто Лагош, видимо, зачинщик всего представления, перенёс Викферта к нам без конкретной цели, да ещё и оставил странное послание в его печати…

Виктор вновь нарушил правило молчания и по неведомой причине вдруг зачитал инквизитору стих, который несколько минут назад разглядел в печати иномирца Палач. Слова запомнились сами собой, заключённый озвучил всё без единой ошибки, словно эти фразы были крепко-накрепко заучены ещё в далёком детстве. Клод Люций задумчиво изогнул бровь, подошёл к Виктору и стал его со всех сторон внимательно осматривать. Чуть прищурившись, повелел:

— Повтори последнюю фразу.

— Э-эм, ладно… Не будет друзей, разойдутся враги — лишь надо железным богам поклониться.

— Железные боги, значит. Вот оно что. И это всё? Больше в печати ничего не осталось?

— Никак нет, Ваше Преосвященство, — заявил Палач, разводя руками. — Хотя, быть может, моих сил недостаточно, а в тёмных закоулках души допрашиваемого ещё что-нибудь можно соскрести.

— Не прибедняйся. Я прекрасно осведомлён о твоих талантах и полностью доверяю врождённому чутью на подобную… ересь. В целом и общем, загадка ясна, и вроде бы ответ так и крутится на языке, но мне нужно над этим поразмышлять. Я побуду наедине в своём кабинете. Попрошу до завтрашнего утра меня не тревожить.

Инквизитор лёгким кивком попрощался с Палачом и покинул пыточную. А дознаватель, проводив своего командира и духовного лидера каким-то странным, слегка презрительным взглядом, повернулся к Виктору и произнёс:

— Вот что я скажу тебе, счастливчик. Вижу, ты всё-таки не в курсе происходящего, да? Вроде из стана врага, но о планах не осведомлён. Или осведомлён, но скрываешь это столь умело, будто тебя заранее готовили к тому, чтобы не выдавать тайн даже под пытками.

— Я…

— Молчать! Твоя подружка уже дважды пыталась осквернить своими действиями этот храм, и дважды лишь наша доблесть и безукоризненная вера в Свет не давали ей совершать задуманное! Нам неизвестно, когда и где она появится в следующий раз, но эта информация нам очень нужна, и, уж прости, я должен выбить её из тебя. А если будешь молчать, я прибегну к истязаниям. Даже если ты действительно ничего не знаешь, это будет расценено мной как сокрытие тайн и нежелание сотрудничать с Авельонским Инквизиторским Орденом!

— И как же мне быть?! — повысил голос Виктор. — Что бы я ни говорил, вы всё равно будете меня мучить, потому что у меня нет никаких сведений об этой, как вы говорите, «подружке». Так к чему же эта комедия? Может, стоит приступить к пыткам прямо сейчас?!

Палач как-то странно улыбнулся и кивнул:

— Может и стоит.

С этими словами он потянулся к столу с инструментами и взял оттуда некое приспособление, напоминающее скальпель, с той лишь разницей, что лезвие было полупрозрачное и слегка отдавало белизной. Палач повертел орудие в ладонях, что-то про себя нашёптывая, и вдруг направил свободную руку в сторону заключённого, произнеся что-то на незнакомом Виктору языке. После этого действия дознаватель медленно произнёс:

— Встань со стула и ляг на ту кровать в углу.

Виктор хотел было хмыкнуть и скрестить руки на груди, показывая этим свой неломающийся дух, но по каким-то причинам его тело само собой поднялось и направилось к металлической кровати. Заключённый просто-напросто не мог управлять сам собой, хоть и прекрасно всё чувствовал; все движения контролировались голосом Палача. Тело без колебаний приобрело лежачее положение и рядом незамедлительно оказался сам гипнотизёр, всё ещё сжимая в руках зловещее лезвие скальпеля.

— Я люблю нагонять страх на свою жертву перед тем, как начать отрезать от неё лоскутки, — без особых эмоций сказал Палач. — С одной стороны, это всего лишь моя работа, этим я отдаю дань Свету, но с другой — это моё призвание. Я могу упиваться процессом и твоими молящими криками целую ночь подряд. Но, увы, сегодня придётся обойтись без столь милых моему слуху воплей. Ты не сможешь даже промычать от боли, но чувствовать себя будешь в полной мере.

Палач снова взмахнул рукой и прочитал новое заклинание. Сперва Виктор ничего не почувствовал, но через несколько мгновений понял, что с ним произошло. Дознаватель громко рассмеялся и своим смехом лишь подтвердил догадки иномирца:

— Да, да! Ты всё правильно ощущаешь. Сколь мучительна ни была бы агония, мои чары не дадут твоему телу впасть в бессознательное состояние, тем самым оказывая мне медвежью услугу. Так что, увы, звёзды сегодня не на твоей стороне. А сейчас я на минутку позволю тебе говорить, но пока я не задам вопрос, старайся не произнести ни звука, ладно? Иначе будет больно.

Отложив скальпель в сторону, Палач щёлкнул пальцами. Виктор сразу же почувствовал, что мышцы лица снова ему подчиняются и захотел закричать, но с титаническим трудом заставил себя этого не совершать. Заключённый медленно кивнул, давая знак о том, что он готов к вопросу.

— Ну, приступаем. Скажи мне, Викферт, что тебе известно о Книге Сожалений? Подумай хорошенько прежде чем ответить.

Виктор стал нервно перелистывать свои воспоминания об этом мире, пытаясь найти хоть какое-нибудь упоминание об этой Книге. Может, думал Виктор, Грокотух о ней упоминал, или же Йормлинг. Но, увы, после минуты раздумий в мыслях заключённого не крутилось ни единой зацепки.

— Мне ничего не известно Книге Сожалений, — ответил он. — Я клянусь, что никогда не слышал ни о чём подобном. Пожалуйста, отпустите меня, и я буду делать всё, что вы прикажете. Умоляю вас! Я…

— Довольно. Неужели ты думаешь, что я удовлетворюсь этим ответом? Я ведь предупредил, что мне нужны ответы. И если у меня их не будет, тебе не поздоровится. Вот и всё.

— Но где же тут логика?! — Виктор практически перешёл на истерический крик. — Это неимоверно глупо! Что же мне делать? Придумать эти сведения, лишь бы не попасть под нож?! Так, значит, работает ваш Орден? Тогда поспешу расстроить: вся подобная «ценная» информация, которую вы так выбиваете, лишь плод воображения готовых на всё ради жизни «еретиков»! В моём мире много веков назад было абсолютно то же самое. Инквизиторы хватали якобы ведьм и выбивали из них признание в содействии злым силам, хотя на самом деле они были простыми домохозяйками и просто чем-то не удовлетворили светских господ!

Палач довольно усмехнулся и вооружился скальпелем. Один щелчок пальцев и рот Виктора снова оказался окаменелым. Дознаватель приблизил лезвие к глазам заключённого и ответил:

— Логика, говоришь? А у нас своя логика. Не дерзи наместникам Света в этом мире, во всём им помогай и будь готов жизнь отдать ради блага Ордена, запомнил? А теперь молись своим богам или во что ты там веришь, потому что сейчас тебе будет нестерпимо больно.

Внутри Виктора пылал огонь. Заключённый изо всех сил пытался хоть немного шевельнуться, но магические оковы Палача не давали сдвинуться ни на сантиметр. Даже веки перестали опускаться, отчего глаза уже начинали испытывать неприятные режущие ощущения и стали истекать едва ли увлажняющими слезами. Виктор отчаянно кричал, и ему казалось, что у него это неплохо получается, но на деле это была лишь разгорячённая фантазия, подкреплённая толикой страха и холодной паникой.

Палач приподнял одну ладонь Виктора и оглядел подушечки пальцев. Странные руны занимали его всего пару мгновений; внимание дознавателя было всецело обращено на плоть заключённого, которую можно было с огромным успехом всячески истязать. Лезвие скальпеля коснулось основания большого пальца правой руки Виктора, прямо напротив основного сустава.

— Забыл сказать, — отвлёкся палач, задумчиво оглядывая свой инструмент. — Ты наверняка незнаком с материалом, из которого сделана эта вещь. Этот металл называется соляной сталью, и используется исключительно в стенах нашего храма. Да-да, ты не ослышался, сталь соляная. Раны будут бесконечно мучительно гореть, я гарантирую это.

Последнюю минуту Виктор всем сердцем надеялся, что дознаватель лишь блефует, но все надежды рухнули, когда заключённый выцепил краем глаза взгляд Палача. В нём было столько желания приносить страдание, что на миг Виктора охватила полная апатия и абсолютное смирение. И все эти эмоции, весь немой страх, все мысли вдруг мгновенно испарились, когда невероятно острое лезвие скальпеля с едва слышимым хрустом вонзилось в палец заключённого, безжалостно отделив его от ладони.

Хлынула кровь. Как и обещал Палач, Виктора охватила агония. В груди бушевал ураган, он готов был вырваться наружу единым криком, но чары дознавателя всё ещё действовали и надёжно выполняли свою сковывающую функцию. А сам же Палач грубо продолжал свои мучения: он ковырял кончиком скальпеля открытую и кровоточащую рану, соскабливая куски плоти с оголённой кости. И, кроме всего прочего, соляная сталь действовала именно так, как и обычная соль — обрубок пальца словно пылал на настоящем огне.

— Ты не волнуйся. Ещё пару пальчиков — и я повторю свой вопрос, — с улыбкой на лице сказал Палач, поднимая отлетевший в сторону палец и став его осматривать. Он играл бровями, хмурился, поворачивал трофей под разными углами и в итоге рассмеялся: — Ха! Нет, ну надо же! Руническая магия. Твой Лагош что, болотник, что ли? Ладно, оставлю себе на память, ты не против? Конечно не против.

Скальпель отправился в карман, а Палач отошёл к книжному шкафу и положил отрезанный палец на самую верхнюю полку. Остановившись, он стал читать вслух названия на корешках фолиантов, будто и забыв о том, что неподалёку лежит и мучается от нестерпимой боли Виктор. Дознаватель отошёл от шкафа лишь через несколько минут, но направился он не к кровати, где лежал заключённый, а к столу со своими инструментами. На сей раз, недолго думая, он выбрал уже появлявшиеся в его руках ранее клещи.

— А знаешь, — задумался Палач. — Как можно получать удовольствие от пытки, если твой подопытный молчит, как рыба? Непорядок.

Недовольно покачав головой, дознаватель снова вернул своему заключённому возможность издавать звуки, чем тот незамедлительно воспользовался и завопил так, как не вопил никогда в жизни. Все муки, что были заперты внутри окоченевшего тела, разом вырвались наружу в десятикратном размере, и палача это явно забавляло:

— Хо-хо-хо, какая экспрессия! Сколько чувств! Да ты прирождённый актёр, Викферт. Но ничего, ничего. Мы сейчас придадим твоим эмоциям ещё более живой оттенок, даже чересчур живой. Сгустим краски, так сказать! Начинаем.

На этот раз Палач выбрал своей целью указательный палец. Зацепив клещами кончик ногтя, он довольно подмигнул Виктору, который до сих пор не унимался и продолжал кричать, хотя всё его существо пыталось этого не делать. Дознаватель в последний раз убедился в крепости своей хватки и стал медленно вытягивать ноготь из его законного места.

— Хва-а-атит! — вырвалось из глотки Виктора во время очередной порции воплей. — Сто-о-ой!

— Что-что? Дёргать, говоришь? — Палач резко выдернул ноготь и отложил клещи в сторону, наблюдая за результатом своей работы. Заключённый, казалось, от боли был уже невменяем, так что никакой информации, по мнению дознавателя, добыть сегодня уже не удастся. — Эх, перестарался! Как же это я так?..

— Прошу, хватит… не надо больше…

Палач тяжело вздохнул, походил по помещению, решая, продолжать свои пытки, или же отложить их на следующий день, когда заключённый отдохнёт, немного наберётся сил и будет готов к «расколу», так как не захочет повторения мучений.

— Стража! Заберите этого олуха отсюда и оттащите обратно в камеру!

С этими словами дознаватель вновь вернул Виктору контроль над телом и возможность упасть в обморок, чем разум заключённого незамедлительно воспользовался. А в пыточную камеру тем временем вошёл капитан стражи. От остальных охранников его отличали покрывающие абсолютно всё тело позолоченные латы, украшенные алой геральдикой, а также закрытый шлем-бацинет с тонкой прорезью для глаз. Капитан снял с пояса наручники и, встав возле Палача, поклонился ему.

— Да, да, здравствуй, — отмахнулся дознаватель от стражника и стал разгребать свой стол с инструментами. — Займись бедолагой.

— Здравствуй-здравствуй, ублюдок, — тихо и зловеще ответил капитан и со всей силы ударил Палача по голове своим тяжёлым бронированным кулаком, отчего тот, не издав ни единого звука, незамедлительно рухнул на пол и обмяк. Стражник надел на дознавателя кандалы, оттащил тело в платяной шкаф для одежды и с некоторым усилием спрятал его там, подперев дверцу тяжёлой табуреткой.

Из коридора послышались крики. В сторону пыточной камеры кто-то бежал. Капитан, не теряя времени даром, схватил лежащий на полу мобильник и бессознательного Виктора, перекинул тело через плечо и помчался прочь из этого помещения.

Виктор понимал, что спит. Он почувствовал это сразу, как только потерял сознание. Кроме того, один взгляд на всё ещё целёхонький большой палец сразу навёл на мысли о том, что всё вокруг — нереально и эфемерно. А вокруг было не так уж и много всего: Виктору снилось, что он стоит посреди того самого леса, куда его перенёс с Земли Лагош. Только теперь под ногами лежала не осыпавшаяся хвоя, а холодная каменная кладка, какая находилась в пыточной камере. То там, то здесь виднелись засохшие пятна крови, под деревьями валялись грязные и проржавевшие насквозь клещи и скальпели, а откуда-то с неба постоянно раздавался смех то Палача, то Грокотуха.

Самого затейника-Лагоша нигде не было видно. Видимо, он не врал, когда сказал, что они с Виктором, скорее всего, больше никогда не увидятся, что не могло не огорчать уже потерявшего всякую надежду на спасение заключённого. Виктор побежал вперёд: ему показалось, что впереди меж деревьев он увидел чей-то силуэт. В голые ноги постоянно впивались разбросанные инструменты, но Виктор заставил себя думать, что это всего лишь сон, и боль сразу же отступила. И как заключённый не бежал вперёд, догнать стоящую на месте фигуру у него не выходило.

Остановившись, Виктор подобрал с земли небольшой камень, бросил его в сторону силуэта и закричал:

— Эй, ты! Выходи, сукин сын! Ну же, чего ты боишься? Раз уж забрался в мой сон, так будь добр, прояви уважение и представься!

С небес снова рассмеялся Палач, и всё вокруг вдруг заполонил густой белый туман. Он окутал Виктора, приподнял его и стал медленно поднимать к верхушкам деревьев. Поравнявшись с кронами, на одной из них заключённый заметил странное для этих мест, пусть даже имеющих сновидческое происхождение, существо, и удивлённо воскликнул:

— Цапля?!

Сон резко оборвался. Хмурясь от рези в глазах, Виктор приподнял веки. Удивлению его не было границ, когда он увидел над собой глядящего прямо на него Мурфика, за спиной которого стоял капитан стражи. Сам же Виктор лежал на кровати в своей камере, но он не был связан как в прошлый раз или скован заклинаниями, да и боль в руке слегка поутихла.

— Жестоко они с тобой. Я перевязал твою руку, но вскоре потребуется более серьёзное медицинское вмешательство, — пробурчал Мурфик, и выдержал недолгую паузу. — Ну, да ладно, позволь тебе представить твоего спасителя…

Стражник медленно стянул с себя шлем, из под которого сразу же упала на плечо длинная светловолосая коса. Под латами капитана скрывалась молодая голубоглазая девушка, очень непохожая на местных представителей человеческого рода. Приглядевшись к ней, Виктор абсолютно точно для себя определил: она не из этого мира.

— …Дарью Стужневу, — закончил фразу Мурфик. — Твою соотечественницу.