Уичольский алтарь

Роберто велел мне выбрать место и принести туда дрова, циновки и покрывала. Я спустился вниз, походил и довольно быстро нашел место, где, как мне показалось, нам будет удобно. Потом пошел за дровами.

Уже темнело, когда Роберто велел разжечь костер. С наступлением полной темноты он уселся рядом, налил воды в свой барабан, с которым не разлучался уже сорок лет, и стал натягивать на него оленью шкуру, разложил другие ритуальные артефакты, не рассказывая о них ничего.

Шкуру на барабан

Донья Мария принесла какое-то ведро, подняла с земли ветку и продела ее сквозь ручку стеклянной чашки, положив затем ее на ведро. Дон Катарино с женой сели справа, рядом разместились дон Руфино с женой, возле них – Роберто с Марией. Я сначала подумал, что в ведре вода и будет производиться какой-нибудь очищающий водный ритуал перед приемом Пейота. Однако, как вскоре выяснилось, в ведре был Пейот. Я решил, что его многовато будет на семерых, но тут же отогнал эти мысли.

Наступила ночь. Все сидели молча. Я был в ожидании. Роберто перебирал какие-то травы в своем медицинском мешке, потом стал понемногу бросать их в огонь, при этом соколиными перьями, умело привязанными к палочке (уичольские индейцы называют их стрелами силы), разгонял вокруг дым от горевших в огне растений. После этого под удары в свой барабан он запел одну из индейских песен, а в моей голове в это время мелькало: «Неужели я и правда сейчас в Мексике, сижу в окружении мексиканских индейцев, с которыми распиваю Пейот?»

Мои размышления прервал Роберто, протянув мне полную чашу Пейота. Я взял ее в руки. Этот момент был очень важным, так как именно сейчас я должен был мысленно выразить свои намерения в чашу. У меня в голове закружился целый рой мыслей, из которых с трудом мне удалось поймать главную и поблагодарить Пейот за то, что я здесь.

Тогда я еще не знал, что первая чаша Пейота была только вступительной, затем каждые несколько песен сопровождала новая чаша. Уже где-то в полночь время остановилось совсем, а часам к трем утра мне показалось, что оно начало идти назад. Было такое чувство, что эта ночь никогда не закончится.

Я ощущал совершенное блаженство: кристальная ясность была экстатична. Еще до полуночи я пытался осмыслить происходящее и перебирал бесчисленные вопросы, с которыми приехал в Мексику, и совсем не заметил, как меня плавно погрузили в мир абсолютной магии, безмолвной и невыразимой.

Я посмотрел в небо. Сияющее и таинственное, оно висело над головой. Тогда я подумал, что во Вселенной, возможно, столько же света, сколько и тьмы. Прислушиваясь к потрескиванию дров, я по-иному ощущал время. Казалось, что мы перенеслись во времена ацтеков и их предков толтеков. Я вспоминал свою поездку в Мексику за год до этого, когда посещал пирамиды в Теотиуакане, предположительно относящиеся к древней культуре ольмеков. Тогда я надеялся найти пейотных шаманов, но вместо них встречал только торговцев коврами и всякой всячиной.

Думая об этих пирамидах, я и не заметил, как погрузился в древний мир, сюжеты которого наблюдал в мерцавшем огне. Оглядевшись вокруг, я вдруг заметил, как тихо сидят уичольские шаманы вокруг костра, размышляя каждый о своем. Смотря на их лица, я понимал их сердца. Ведь еще совсем недавно, каких-то пятьсот лет назад, их предки вот так же сидели вокруг костра, возможно, предчувствуя надвигающиеся перемены и потрясения, связанные с колонизацией Мексики испанскими завоевателями. Какие картины представали их взору? Размышляя над этим, я почувствовал, как сильно меня клонит ко сну.

Я добавил дров и прилег. Мне было тепло и уютно. Я начинал засыпать, когда меня разбудило мелодичное пуканье кого-то из присутствовавших и вслед за этим заливистый смех. Я был смущен и не решался открыть глаза, делая вид, что сплю. Пуканье вскоре стало раздаваться уже с разных сторон, и смех буквально взорвал тишину. Я вспомнил, как представлял себе эти встречи, во время которых на меня должно было снизойти некое знание, а вместо этого слушал старческий метеоризм и хохот. Контраст был таким, что я тоже зашелся смехом вместе со всеми.

Потом мы пили еще из чаш. Мое восприятие опережало мысли. Я воспринимал все сразу, в то время как мои мысли неуклюже пытались догнать молниеносное осознание мира, который теперь виделся таким, как есть за пределами социально-культурной призмы. Этот новый способ общения с окружающим удивил меня своей остротой, быстротой и легкостью. «Вот оно, реальное видение», – думал я тогда. Тут же я вспомнил множество споров о так называемых современных эзотерических учениях, предлагаемых на духовных рынках мира. Теперь мне казались смешными люди, с серьезными лицами жонглирующие эзотерическими идеями, развлекая себя и публику, или же те «целители», что размахивали руками над пациентом, словно отбиваясь от мух. Их движения напоминали поиски выключателя в темной комнате. «Целители» с умным видом водили руками по телу человека, пытаясь нащупать «дыры в его энергетическом поле». Забавная ситуация: слепые врачи лечат слепых пациентов, которые готовы платить любые деньги ради того, чтобы избавиться от воображаемых болячек, внушенных им продавцами духовных услуг. Теперь уже с тоской я думал о том, как глубоко заблуждаются люди, доверяя самозванцам, шарлатанам, целителям, и как отчаянно держатся за свои страхи, не желая пожертвовать ими ради своего освобождения. Они держались за них, как за спасательный круг, не понимая, что их нужно просто отпустить.

Время приближалось к утру, когда тишину потревожил жалобный крик ослика, в котором я почувствовал всю боль и страдание его ослиной души. К нему присоединились другие ослы. Их стон был о рабской доле, в которой не было любви. Тогда я пообещал себе, что, если когда-нибудь у меня будут условия, при которых я бы смог содержать осла, я обязательно сделаю так, чтобы он не работал, а просто жил. Мысли об ослике перешли в размышления о людях, которые относятся к своим собратьям не менее безжалостно, чем к тем же ослам, на которых ездят всю жизнь, заставляют работать, а потом оставляют измученных на ночь наедине со своей болью.

Догорал костер, наступал рассвет, все отдыхали.

Утром после первой ночной церемонии

Догорал костер

Когда окончательно рассвело, дон Руфино с женой ушли, а мы с Роберто и доном Катарино поднялись в дом, чтобы выпить кофе, только что сваренный доньей Марией. Стало теплее, и я пошел купаться на речку, где пробыл практически весь день, вспоминая прошлую ночь.