Ровно через две недели после встречи с соколом меня ожидала еще одна встреча, которая повлияла на всю мою жизнь. Был конец января 2009 года, две недели спустя после той истории на дороге. Я гулял по полю недалеко от дома незадолго до заката. Это был самый обычный день. Недавняя встреча с соколом если чему меня и научила, так это носить с собой фотоаппарат. Я не мог простить себе, что в тот день у меня его не было, что для достоверности я не заснял птицу, висевшую на дереве вниз головой. После этого я возил с собой камеру каждый день и практически ежедневно фотографировал сокола, очень похожего на того, что я видел на дереве, или, может быть, его самого. Птица встречала и провожала меня каждый день с того места на шоссе, где началась наша дружба. Я видел ее сидевшей на уличных фонарях, электрических проводах, ветках деревьев и просто летевшей вдоль дороги.

Я точно не знаю, был ли это тот самый сокол или нет, доказательств у меня не было, но сопровождало чувство, что это был он.

В общем, вышел я из дому и пошел в поле. Вдруг в метрах десяти от меня что-то выпрыгнуло из небольших кустов. Я опешил, когда понял, что это сова!

Не просто сова, а самая красивая из всех, которых я когда-либо видел в документальных фильмах и на фотографиях. Она выпрыгнула мне навстречу, как бы давая о себе знать, и смотрела на меня пристально. Я тут же выхватил камеру и начал снимать. Мне не верилось в происходящее. Я попытался к ней подойти, двигался медленно, пытаясь не спугнуть птицу. Через какое-то время я приблизился к ней настолько, что сумел схватить ее руками. Она дернулась и схватила меня когтями, оставив на ладони три красные дырки. Тогда я подумал, что хорошо, что это не сокол, и еще о том, как безнадежна судьба зверьков, попадавших в эти лапы.

Я взял птицу в руки и, смотря ей в глаза, понял, что в ее взгляде было то, что я всю жизнь искал в людях. Мы смотрели друг на друга несколько минут. Я сделал пару снимков прямо там же, при этом в одной руке держал ее, в другой – камеру.

Как я заметил, у нее было повреждено крыло, поэтому оставить ее в поле не мог, так как понимал, что в ту же ночь она будет съедена койотами, которых я часто слышал по ночам, хотя ни разу не видел.

Я жил в доме на острове почти год. Подумав о койотах, тут же вспомнил о своих котах, которые частенько приносили мне «подарки»: останки птиц и перья от них мне не раз приходилось убирать по утрам, но все же оставлять сову в поле я не стал.

Прежде чем вернуться домой, я решил немного пройтись до того места, где обычно провожал закат. Мы с совой гуляли по полю. Я держал ее двумя руками, убеждая себя в том, что мне это не снится. Присев на землю, я опять захотел посмотреть ей в глаза. Меня поразила одна деталь: когда я легко дул ей в глаза, они закрывались, но не внешними веками, а какими-то внутренними перепонками, через которые она продолжала все видеть. Я подумал, что это какой-то защитный механизм, позволяющий ей летать против ветра, дождя или солнца.

Пока я любовался ее природным механизмом, сова резко дернулась, чуть не выпав из рук. Я обернулся и метрах в тридцати увидел большого койота, медленно шедшего параллельно нам. Он остановился прямо напротив, окинул нас взглядом, понюхал поверху воздух и спокойно пошел дальше. Я был потрясен. Впервые я видел койота. Больше всего меня поразил не сам факт того, что я его видел, а то, как спокойно он шел. Койоты – это степные волки, дикие звери, которые людей избегают, чуя издалека.

Посидев еще немного, я отправился домой. Меня встретили мои коты, и сова их заметно возбудила. Я сразу унес ее в спальню, закрыл дверь, потом сел на пол и выпустил из рук. Она походила по комнате, словно изучая помещение, после чего запрыгнула на картонную коробку, потом на кровать. Мы смотрели друг на друга, не отрываясь. Я тут же позвонил другу, который ездил со мной в Аризону, и сказал ему, что он должен приехать ко мне прямо сейчас. Я не хотел говорить больше ничего по телефону. По моему тону он понял, что это было что-то срочное, и уже через час был у меня.

Мы зашли в спальню, он сел на кровать, я – рядом на пол. Мы молча смотрели на сову, а она на нас. Через пару минут молчания у него пошли слезы. Он сказал, что только что впервые услышал голос своей совести. Как оказалось, совесть можно не только чувствовать, но и реально слышать, а выражение «голос совести» совсем не метафора.

Тогда мы поговорили о яснослышании и ясновидении. Возможно, мой друг услышал тот внутренний голос, о котором столько говорят и так мало знают. Ему я поверил не только потому, что хорошо его знал, но и потому, что в этот же день, когда принес домой сову и закрылся с ней в комнате, в какой-то момент внутри головы, прямо в ее середине, я услышал какую-то странную мелодию, напоминавшую совиное ночное уханье. Но это было не то уханье, какое обычно раздавалось по ночам. Это было что-то другое, напоминавшее азбуку Морзе, наложенную на определенную мелодию, код которой тогда расшифровать я не мог. Это длилось где-то полминуты, пока я осознал, что это происходит в моей голове. Я не слышал это ушами. Я был абсолютно трезвым и ощущал эти звуки буквально физически. У меня было чувство, что сова мне что-то сказала, но что именно, понять я не мог, поэтому слова моего друга об услышанном голосе своей совести произвели на меня неизгладимое впечатление, так как только подтвердили мой недавний телепатический контакт с совой.

Я попросил его сделать несколько фотографий с птицей у меня в руках. Я думал, что кроме него мне больше никто не поверит.

Мы еще посидели немного, после чего он ушел. Наступал вечер. Сова не ела и не пила. У меня в морозильнике хранились замороженные мыши: ими я кормил своего трехмесячного питона, которого незадолго до этого приобрел. Он был спокойным и красивым. Я дал этих мышек сове, но она их есть не стала. Я стал думать о ее дальнейшей судьбе. Было очевидно, что ей нужна медицинская помощь, иначе летать она не смогла бы, а оставлять ее жить в таком состоянии я не мог. Было воскресенье, клиники не работали. Я подумал, что завтра утром первым делом найду ей приют.

Наступил вечер. Я зажег в спальне свечу. До глубокой ночи мы сидели на моей кровати и смотрели друг на друга. Происходящее описывать трудно. Скажу только то, что при свете свечи в ее глазах я отчетливо ощущал мир, о котором всегда знал, но так близко никогда не видел. Этот мир звал меня, и сова была его вестницей. Я стал молить о том, чтобы птица осталась в живых. Я не хотел ее смерти. Под утро мне удалось уснуть.

В ту ночь я понял, что мое время пришло и меня ждут в Перу. Проснувшись, я сразу зашел в интернет и начал искать клиники для диких животных, где бы могли помочь птице. Я обзвонил несколько из них. Везде отвечал автоответчик, который просил оставить свои координаты и напоминал о том, что соколов и сов нельзя кормить и поить, что содержание их в домашних условиях запрещено законом. Меня покоробило от этих равнодушных сообщений, и я решил поехать в самый большой реабилитационный совиный и соколиный центр в городе.

Часам к пяти вечера за мной заехал мой друг, и мы отправились в клинику. Я сел сзади, на коленях держал картонную коробку, в которой была сова. По дороге у меня возникло чувство, что я ее никогда больше не увижу. Но другого выхода у меня не было. Я хотел ей помочь. Приехали в клинику. Я зашел в офис, записал свое имя. Молодая девушка спросила, кого я принес. Я ответил, что сову с поврежденным крылом, которую нашел вчера в поле.

Перед тем как уйти, я поинтересовался, отпускают ли они птиц на волю в случае их выздоровления. Она ответила согласием. Потом я спросил, что будет с совой, если после операции она все равно не сможет летать? Девушка объяснила, что в этом случае ее передадут в другое место для тренировки. Мне сказали, что совой займутся, а я могу идти. Я выразил желание видеть доктора и получил отказ, но все-таки решил настоять на своем.

Через некоторое время меня пригласили в комнату напротив, сообщив, что доктор сейчас выйдет. Я зашел вместе с коробкой, в которой привез сову. Вдруг в комнату ворвалась врач с криками: «Ты не понимаешь! Ты не понимаешь!» Я опешил от такого приветствия, а она продолжала кричать, что сов нельзя держать дома, а сразу нужно привозить в клинику. Я ответил, что был бы рад помочь птице, но вчера было воскресенье, а сегодня и так сделал все возможное. Она посмотрела на сову и заявила, что птица у меня была пять дней. Я ответил, что это абсурд и сова у меня находится всего двадцать семь часов, что ничего преступного в том, что нашел сову и привез сюда, я не вижу, и добавил, что все, о чем я прошу, так это быть проинформированным о процессе ее лечения и присутствовать при ее освобождении. Она пообещала, что мне позвонят. Как я узнал у секретарши, женщина в халате, которая на меня кричала, была главврачом и хозяйкой клиники.

Я оставил им оба номера моих телефонов, почтовый и электронный адрес, и мы с другом покинули клинику. По дороге домой я вспоминал наш напряженный разговор и удивлялся, как с таким холодным сердцем люди способны кого-то лечить. Неужели она не могла поверить в то, что человек может привязаться к дикой птице за считанные часы?

На следующий день я им позвонил, поинтересовался, как дела. Мне сказали, что операцию назначили на пятницу. Я узнал, на какое время, вежливо поблагодарил за информацию и попрощался.

В пятницу я решил отправиться в клинику, чтобы быть с совой рядом и поддержать ее во время операции. Приехав чуть раньше, я припарковался, но не зашел, чтобы не вызывать лишних эмоций, а обошел здание, чтобы оказаться там, где примерно и находились клетки с птицами.

Я заговорил вслух, обращаясь к сове, в надежде, что она услышит мой голос, затем я закурил мапачо и мысленно стал просить об успехе операции, представляя момент освобождения птицы. Мне хотелось быть с ней рядом. Я представлял ее жизнь до сегодняшнего дня и понимал всю душевную боль совы, сидевшей в клетке с поломанным крылом. Мне было важно, чтобы она знала, что я не бросил ее. Докурив, я продолжал сидеть на бордюре.

Вдруг открылась дверь, и на стоянку вышел практически весь коллектив во главе с главврачом, с которой у меня был конфликт. Она снова стала кричать, что, мол, я здесь делаю и как вообще посмел прийти? Я объяснил, что хочу поддержать мою сову. В ответ звучали истерические крики о том, что птица не моя и принадлежит государству. Я же ей сказал, что сова принадлежит Богу. Мои слова ее остановили и на мгновение заставили задуматься, что дало мне надежду на то, что она начала понимать, но после короткой паузы я услышал, что если сейчас не уйду, то она вызовет полицию.

Иметь дело с полицией мне не хотелось. Разговоры с людьми в форме обычно ни к чему хорошему не приводят. Я сказал, что ухожу, но завтра им все равно позвоню.

На следующий день я попытался выяснить, как прошла операция. Мне ответили, что узнают и мне перезвонят. Через некоторое время раздался звонок, и мужской голос сообщил, что операция прошла успешно и что сова поправляется. Это, видимо, был работник центра, который тогда с главврачом присутствовал на стоянке, но все время молчал и, на мой взгляд, как-то неловко себя чувствовал. Еще тогда он показался мне нормальным человеком, но, судя по всему, был ниже по положению и по вполне понятным причинам вести себя по-другому не мог.

Я поблагодарил его и спросил, могу ли позвонить ему через пару дней узнать, как там дела. Он сказал, что могу. Меня успокоил наш разговор, и я облегченно вздохнул. На следующий день вновь раздался звонок – та же главврач холодным голосом сообщила, что сова умерла. Я опешил: как умерла? Только вчера я радовался, что операция прошла успешно, и вдруг на следующий день умерла? Она ответила, что такое бывает, и тем же бесчувственным голосом добавила, чтобы я их больше не беспокоил.

Я был подавлен этим известием. Неужели это правда? Неужели сова умерла? Я пошел в поле к месту, где мы с совой встретились.

Врачу я почему-то не верил, но ехать туда не мог, звонить уже тоже, оставалось только одно – писать. Я напечатал письмо и отправил по факсу – в нем требовал документально подтвердить совиную смерть в течение следующих пяти дней, в противном случае обещал привлечь к делу юристов и СМИ.

Письмо им, видимо, показалось убедительным, и вскоре, дня через три, я получил конверт с бумагами, в которых подтверждалась смерть совы. К нему была приложена какая-то дополнительная информация с использованием медицинских терминов, мне непонятных. Но даже это письмо мои сомнения до конца не рассеяло.

Мне было обидно и больно за то, что произошло, но сквозь душевную боль я где-то был рад, что страдания совы закончились, ибо для свободного духа лучше смерть, чем рабство.

В этот же день я купил билеты в Перу. Через три месяца я уехал насовсем, взяв с собой своих двух котов.