Случилось, что он почувствовал боль в своём сердце именно в тот момент, когда она подошла сзади и положила руку ему на плечо. Боль была приятная, лёгкая и недолгая… Конечно, нельзя прожить жизнь, чтобы ни разу нигде не кольнуло, однако это нелепое совпадение подарило ему ощущение невыносимой печали.

Позже он вспомнил, что именно в тот момент, когда резко обернулся на её лёгкое прикосновение и в упор посмотрел в глаза молодой незнакомой женщины, недавно прилетевшей с Земли, его сознание всё ещё пыталось найти какое-то несоответствие между словами Председателя Комиссии и смыслом: что его действительно приговорили к смерти…

Она не отвела глаз… А он, соблазнившись и отчаянно получить случайное и давно забытое ощущение межличностной конкретности, даже интимности, отдался мысленно этой земной женщине, и в болезненно расширенных её зрачках увидел какой-то детский восторг, вместе с испугом и, ещё удивление… И вот тогда смысл слов: «Ты больше никогда не увидишь Землю», — наконец почувствовало его сердце.

Главная Контрольная Комиссия в составе одиннадцати расследователей Центра Планирования Полётов работала в двадцатичетырёхчасовом цикле. Четыре часа давали ему на отдых.

Инвентаризировался каждый грамм биомассы на Станции, каждый грамм воды, каждый грамм кислорода… Особый интерес для ревизоров представлял мусор, который накопился на Станции за пять лет.

Пересчитывали и сравнивали с его отчётами общее количество выработанной и израсходованной энергии с точностью до одного киловатт-часа. Потом эти затраты пересчитали повторно, по видам и назначениям: на связь, на жизнеобеспечение, на питание электронных и технологических систем. На ремонты, отказы… Пересчитывалось во времени и с точностью до одного грамм-масса-года изменение первоначальной массы Станции и систем Блок-Поста… И потом снова, по видам: потери с излучением, потери протекания Станции, потери таяния антенн и оболочек Станции и систем Блок-Поста. Потери, потери…

Станция работала все эти годы автономно, только на первоначальной комплектации и запасах. Это был самый отдалённый Блок-Пост в Солнечной системе. За Блок-Пост N 3 без специального задания Центра Планирования Полётов не могли улетать даже исследовательские корабли типа ДС-4 (серия «Дневной Свет»).

Комиссия детально исследовала состояние главной энергетической системы, комплекс систем электронного мозга, систем наблюдения, ожидания, жизнеобеспечения. Одновременно, через Большую Контрольную Машину Корабля шла проверка Банка Памяти: считывались и сравнивалась с эталонной каждая функциональная программа.

Ревизоры протестировали память даже у киберроботов, с которых ещё пять лет назад Малыш поснимал блоки питания… А он один теперь отчитывался за всех и за каждый час из сорока трёх с половиной тысяч часов жизни и работы этой Станции.

Он присутствовал при проверке каждой марк-пломбы, отчитывался за каждый прибор: будь то ЭПП-кристалл, ПЗС-структура, или какой-нибудь библиотечный информатор. Попутно он отвечал на десятки вопросов ревизоров, а когда после десятичасовой работы на Станции, они возвращались на Корабль, его ожидали бесконечные разговоры с Большой Контрольной Машиной Корабля, потом изнурительные беседы с психоаналитиком и астрохронологом, потом физиологические тесты пробы, анализы… Наконец четыре часа отдыха, а затем всё с начала.

В последнюю неделю ко всему этому добавились беседы по программам, которые он был вынужден писать сам. Потери памяти были пугающими: сотни ЭПП-кристаллов (приборов эталонной постоянной памяти большой ёмкости) оказались пустыми, будто по ним прошлись ДРЛ-горелкой.

Постоянная память записывалась в момент создания самих кристаллов, поэтому была недоступна для уничтожения — её невозможно было уничтожить никакой командой любой программы, однако многое было уничтожена.

Не были нарушены марк-пломбамы и контейнеры, хранящие ЭПП-кристаллы. Этот факт исключал возможность воздействия на кристаллы какого-либо стирающего облучения. Кроме того, Станция была обеспечена системами электронной и радиационной защиты памяти. Но, тем не менее, на Станции и в системах Блок-Поста N 3 оказались потеряны и искажены тысячи различных программ, созданных на Земле.

Картина вырисовывалась крайне неприятная. Если при повреждении всего лишь десяти процентов драйверов (управляющих программ) такое полуавтономное устройство, как киберробот может представляться уже как недоразумение, или как куча металлолома… То подобная ситуация на каком-нибудь космическом сооружении, или на Корабле, даже с людьми на борту, представляет реальную угрозу засыпания всех его систем, с непредсказуемыми ситуациями на борту.

Наверно, непредсказуемые ситуации чаще всего создают люди. На Земле уже перестали удивляться консервативности астронавигаторов.

На Корабль: Д-11-й, снятый с производства более ста лет назад (бывшая военная серия «Дракон»), продолжают идти заявки, а вот новую экстраодежду: ктро-шон… Это костюмы из прочнейшей ткани, с видеоэффектами, многослойные, напичканные электроникой, правда дорогие, но рекомендованные к повседневной носке на космических Кораблях и Станциях, адаптированные ко всем типам СВР (скафандр внешних работ), автоматически подключается к любым функциональным и рабочим местам, стоит только усесться в кресло — особой популярностью почему-то не пользуется. То же самое: ДС-4 (серия «Дневной Свет»), первый был собран на Луне уже два века назад, так же как и древний Д-11-ый, продолжают оставаться основным видом транспорта в космосе.

На Земле считают, что прогресс и космос — понятия несовместимые, что космос лишает человека его истории, а сам прогресс существует лишь как психический феномен, который включается в соответствующем месте, при подлёте к Земле, когда наспех составляются хвастливые отчёты и рапорты «о новом прорыве в глубины вселенной …»

Всё это началось так давно, что если и что-то пытались тут менять в течение последних веков, ссылаясь на честолюбие астронавигаторов, то всё равно, путного ничего не добавилось к обычной работе в космосе. Разве что к жизненным привычкам и характерам астронавигаторов добавилось больше презрения ко всяким новинкам и нововведениям, стимулирующим прогресс… А взаимоотношения астронавигатор — Корабль так и остались на прежнем уровне: астронавигатор — это в корабельном табеле о рангах, нечто, что чуть повыше киберробота: тот же контролёр, ремонтник, ассенизатор, электрик, программист или пассажир-бездельник, но уж ни как не «гордый покоритель глубин мироздания».

Корабли делают на Луне, информацию и задание на них грузит Земля. Потом, назад, на Землю стекается вся информация — самый дорогой товар, имеющий всегда спрос… И только на Земле обретают свою окончательную, божественную форму все те догадки, находки, открытия, мысли и чувства, которые родились, может быть, очень вдалеке… Но, собственно, о каком честолюбии может идти речь, когда в обмен на душу астронавигатор получает Корабль с Памятью и Заданием, чтобы в погоне за неизвестным собирать по крупицам всё новое и составлять свои путанные космические отчёты, которые с презрением будут изучать умные мальчики на Земле.

Приглашение на заседание совета расследователей Камень получил неожиданно. По его предположениям до конца проверки оставалось ещё денька два-три.

Доложив о себе, свою должность и чин, согласно корабельному протоколу, он прошёл в зал Главной Контрольной Машины и увидел, что там уже собрались все члены Комиссии.

Люди, прилетевшие с Земли, смотрели на него и напряжённо молчали. Молчал и он. Заключение Главной Контрольной Машины, с которым его сразу ознакомили, было кратким: «Результаты проверки не позволяют корректно оценить сложившуюся ситуацию, поэтому окончательное решение будет принято на Земле».

— Вы не можете выяснить причину потери Памяти на Станции? — наконец глухо спросил астронавигатор.

— Не можем, — ответил Председатель Контрольной Комиссии.

Астронавигатор явно не ожидал такого однозначно прямого ответа на свой вопрос. Он удивился, потом растерялся и спросил, уже с просительной интонацией в голосе:

— Но ведь у всего этого должен же быть какой-то смысл, или причина… Есть же, наверное, методы решения таких задач, — он замолчал, махнул рукой, — хотя, что там… Мне, лететь с вами на Землю?

— Характер потери Памяти, да и состояние твоего организма предполагают своеобразный обмен информацией с какой-то внеземной цивилизацией, но возможно, что это был хнонострикционный процесс… Нет, я не утверждаю, что это хронострикция! Но, нельзя забывать того, что произошло здесь пять лет назад… — Председатель помолчал несколько секунд, — лететь ли тебе на Землю? Нет. Мы пока считаем, что делать это ненужно. Тебе лучше остаться и ждать окончательного решения здесь, на Станции…

Астронавигатор криво усмехнулся в ответ и, нажимая голосом на каждое слово, спросил Председателя:

— Что это означает: «Ждать окончательного решения?»

— Это означает то, что астронавигатор Комедо Камень будет ждать окончательного решения, — спокойно повторил Председатель Контрольной Комиссии, — сейчас тебе надо выслушать руководителей Центра Планирования полётов. Они расскажут о том, в каком проекте, возможно, ты будешь участвовать, как главный фигурант. О целях и задачах предполагаемого эксперимента… Но, повторяю, что окончательное решение будет принято на Земле. — Председатель перевёл взгляд на присутствующих членов комиссии, — Целен Баад. Коротко. Суть вашего расследования. Ваше мнение.

Целен Баад, маленький, хрупкий как ребёнок и упакованный как гусеница в кокон, в зелёную прозрачную и пушистую как газ ткань, помахал руками над головой, как бы разгоняя этот «газ». Он состроил «выражение на лице» — для Председателя, в знак того, что принял эстафету разговора и, поглаживая свой голый череп ладонью правой руки, смущённо заявил собранию:

— Я очерчиваю проблему в нескольких фактах. Во-первых, астронавигатор имел контакт не с внеземной цивилизацией, а с каким-то потусторонним миром! Он это отрицает, но факты… Факты! Перед полётом сюда, точнее семь лет назад, он прошёл на Луне стандартное тестирование по всем медико-физиологическим параметрам… А сейчас что от него осталось? Ничего! Перед нами вообще другая биологическая структура. Я, конечно, не спорю: в какой-то мере он сумел сохранить свой интеллект, душу и прочие нематериальные композиции… Но ведь остального-то ничегошеньки нету!

Целен Баад укоризненно поглядел на астронавигатора и продолжил:

— Начну с крови. Как всем известно, кровь у человека Земли — красная. Этот цвет ей придаёт гемоглобин — белок содержащий железо. Молекула гемоглобина, массой 66400 единиц состоит из четырёх фрагментов, и всё это, скреплённое в единое целое — конструкция довольно громоздкая, но сообщает гемоглобину свойства замечательного переносчика кислорода… У него же, — Целен Баад перестал поглаживать свой череп и правой рукой обличительно указал на астронавигатора, — кровь не красная, а голубая. Поэтому у него такой ужасный внешний вид, как у мертвеца… У него в крови гемоглобин заменён гемоциамином, содержащим вместо железа — медь. Молекулярная масса гемоциамина достигает одного миллиона единиц, причём молекула состоит из 24-х фрагментов семи различных типов, из которых каждый вчетверо больше соответствующего фрагмента гемоглобина. Таким образом, гемоциамин, как хранитель и переносчик кислорода в тысячи раз совершеннее гемоглобина. Поэтому, — Целен Баад снова, правой рукой обличительно указал на астронавигатора, — он может сидеть передо мной два дня и не дышать! Это что, нормально? Его сердце, когда он спит, делает одно сокращение в четыре минуты. Причём на тренажёрах это сердце может менять параметры работы как угодно. До двухсот ударов в минуту!

Собрание молчало. Комментариев и вопросов к сказанному не было. Целен Баад, подождал и продолжил:

— И самое неприятное — то, чем он питался последние годы… Что вы думаете он выращивал в оранжерее и на ферме Станции? Яблоки и поросят? Он собрал сложнейшую установку по изготовлению гемоплазмы… И детальный анализ этого продукта показал, что он, будем откровенны, питался человеческой кровью! Вот и пусти его на Землю!

Целен Баад вопросительно посмотрел на Председателя, ища поддержку, тот слабо махнул в ответ рукой.

— Короче: всё рассказывать долго и скучно. Кому надо — можете посмотреть мой отчёт. Замечу только, что устойчивость этой биологической системы к гравитации в восемь с половиной раз выше, чем у человека с Земли, устойчивость к радиации — в десятки раз… Перед нами житель загробного мира, или какой-то кошмарной планеты, но никак не житель Земли. Почему я в своём выступлении упоминаю загробный мир, потому что такая мутация для живого организма невозможна! Моё предложение: если остальные члены комиссии свои расследования закончили — возвращаться на Землю… И я согласен с доктором Дорошкевичем, предложившим оставить астронавигатора здесь.

Профессор Дорошкевич, услышав своё имя, многозначительно посмотрел на Председателя, выждал некоторое время, потом заговорил низким певучим голосом:

— Все взаимосвязи человеческого сосуществования с окружающим миром мы наблюдаем по сценариям Вселенной. Причём перед нашими глазами и мысленным взором протекают процессы довольно определённого типа, потому что другой тип процессов протекает без свидетелей… Но в основном принципе идея вопроса остаётся прежней и сформулирована она много веков назад: «Вопрос не в том, едина ли Вселенная, а то, именно, каким образом она остаётся единой».

Дорошкевич помолчал несколько секунд, улыбнулся чему-то про себя, продолжил свою речь дальше, дружелюбно поглядывая на астронавигатора.

— Странность этого случая вроде бы отрицает принцип отсутствия фиксированного центра, или какого либо другого привилегированного места в конкретно нашем районе галактики, или экзистенциального квантора загробного мира, как назвал этот «другой мир», коллега Целен Баад. Нужен эксперимент. Мой вывод основан не на голых фактах расследования, а на объективной необходимости поиска решения. Объявилось событие высокой степени невероятности… И сценарий дальнейших событий нам неизвестен…

Дорошкевич перестал смотреть астронавигатора и перевёл свой взор на Целен Баада. Тот сразу спрятался в свой кокон. Дорошкевич наморщил лоб, сдвинул брови и попробовал придать своему лицу значительность, но это у него не получилось, однако речь его снова потекла гладко и ровно:

— Я не могу согласиться с доктором Целен Баадом в таком жёстком заключении, что астронавигатор Комедо Камень вошёл в контакт с загробным миром. От контакта с потусторонним миром у астронавигатора должен бы оставаться какой-то явный след, след этой нецивилизации, однако сам Целен Баад, только что упомянул, что все «нематериальные композиции» у астронавигатора в пределах нормы, а этого не должно быть… Вполне вероятно, что тут нечто гораздо большее, чем простой контакт с загробным миром. Похоже, что экспедиция «Блок-Пост N 3» обнаружила область очень высокого хронострикционного давления, — глазки у Дорошкевича заблестели, а круглое лицо сделалось пунцовым, но он продолжал говорить тем же низким плавным голосом, — может быть, наконец, будет найдено место, где стянуто, сфокусировано время нашей планеты. Планеты — Земля!

Он замолчал, торжествующе поглядел на всех присутствующих, наслаждаясь смыслом последней своей фразы. Продолжил:

— Теперь о приоритетности идеи: очень ли важны нам сейчас факты и доказательства? То, что произошла биологическая мутация — это очевидно. Но как это произошло, какие протекали процессы — сейчас мы уже не узнаем. Мы сделали всё что могли — ответа не получили и заключение Главной Контрольной Машины Корабля в данной ситуации действительно правильное…

Он снова остановился. Потом продолжил, задавая вопросы, уже, скорее себе, чем собранию:

— Почему астронавигатора нужно оставить здесь? Если мы заберём его с собой на Землю, то будем знать только то, что уже знаем… Вряд ли больше. Но, если предполагается, что нам предложены какие-то правила игры — почему их не принять? Пусть мы не знаем сценарий, зато, очень важно то, что мы знаем некоторые условия задачи. Повторяю: это невероятность очень высокого порядка и мы должны её использовать. У меня всё.

Дорошкевич замолчал, посмотрел на председателя.

— Ну что ж, будем заканчивать, — сказал Председатель, — дорогой профессор Ли. Сформулируйте астронавигатору условия задачи.

Профессор Ли — худой, мрачный, с короткой щетиной чёрных волос на голове, всё время собрания сидел прикрыв глаза, держа перед собой руки ладонями вверх с полусогнутыми пальцами, над которыми появлялись разноцветные шарики в разных комбинациях. Он убеждал себя, что всё время совещания был полностью поглощён игрой в «эн-трю». Ему не нравилось принимаемое решение, жалко было убивать астронавигатора, но он не смог доказать Совету абсурдность идеи Дорошкевича. Профессор Ли медленно сжал пальцы в кулаки: последняя комбинация исчезла, он широко открыл глаза, упёрся взглядом в астронавигатора и заговорил медленным скрипучим голосом:

— Мы притащим сюда Корабль НЦ-19-ый… Да, я не оговорился: НЦ-19 (серия «Ночной Цветок») начинённый термоядерным горючим группы «Н» импульсного сгорания. Ты знаешь, что на таких Кораблях люди никогда не летали, но на этом мы установим систему жизнеобеспечения для астронавигатора.

— Вот это да! — Комедо Камень даже приподнялся с кресла.

— Задача: Всё топливо ты должен сжечь в режиме наиболее близким к теоретически существующему пределу.

— Так я ещё не летал… Это, действительно, будет траектория в загробный мир.

— Ограничения: Предел прочности Корабля и его машин по гравитации… Если я правильно понял уважаемого коллегу, Целен Баада, то твоя индивидуальная устойчивость к гравитации и предельная допустимая у НЦ-19-го, примерно совпадают. Предельный уровень радиации на Корабле при том режиме сжигания топлива, который тебе будет нужен — меня не интересует. Ограничений по магнитным полям не будет, просто ты должен будешь не доверять приборам и машине Корабля в моменты импульсов.

— А мне, вы тоже должны будите не доверять, в свою очередь?

— С Корабля будут сняты все блокировки по управлению движением, то же по системам ожидания и жизнеобеспечения… Ещё мы установим ручное управление движением и блок тренажа машины по твоим физиологическим параметрам. Блок тренажа перед самим полётом надо будет отключить и оставить на Станции.

— Как лететь я понял. Куда лететь?

— Ты астронавигатор 1-го класса, поэтому программу на всю баллистику полёта составишь сам. Тебя разгонит ДС-4-ый, и согласно твоим расчётам, ты попадёшь на такую орбиту, по которой полетишь к краю предполагаемой хронострикционной зоны и если всё пройдёт гладко, не включая двигателей — дальше к предполагаемой точке. Короче туда, где исчез 44-ый фрагмент твоего Блок-Поста, куда ты вместе с Крокусом чуть не залез на Д-11-м, и где остался Малыш… Прости, астронавигатор Комаров.

— Всю ответственность за полёт, догадываюсь, вы собираетесь возложить на меня. Какие-то инструкции, методики по проведению полета, расчеты, всё-таки я должен получить от вас!

— Скорость удаления от точки разгона (ориентир Станция) к точке предполагаемого фокуса хронострикционного поля должна быть не больше двух ангелов. Когда ты включишь двигатели своего Корабля? Я не знаю. С Кораблём мы пришлём расчёты своего варианта баллистики этого полёта, но на наши расчёты очень не надейся. Так, просмотри на досуге. Может, что и пригодится.

— Вы меня будете ждать, обратно?

— Ограничения по времени: Твой Корабль притащат сюда два ДС-4-х, они же и будут тебя здесь караулить два земных года. Неизвестно, где и с какой скоростью ты выскочишь из хронострикционного поля, но, помни, что после двух лет ожидания они уже не смогут тебя поймать. Их радары ослепнут. Даже если они поснимают как Крокус все блоки питания со своих корабельных киберов — этого не хватит надолго.

— Я, всё-таки, в ваших планах, должен вернуться?

— Ты должен знать и верить, что вернешься. Весь смысл этого дикого эксперимента в том и состоит, что мы должны научиться ходить «туда» и «оттуда», — профессор Ли ещё сильней сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев, — любым способом, живой или мёртвый, ты должен оттуда выскочить. Для этого мы и даём тебе «Ночной Цветок»…

— Спасибо.

— У меня всё. — Профессор Ли закрыл глаза и застыл как мумия. Наступило долгое молчание.

— Когда вы улетите, — наконец спросил астронавигатор.

— Через тридцать восемь часов, — смущённо ответил Председатель Комиссии, — иди к Командиру Корабля, забирай у него бортинженера, всех киберроботов и действуй. Отдыхать будешь, когда мы улетим, — кисло, улыбнувшись, он добавил, — станцию и Блок-Пост после восстановления сдашь Бельковой. Она и будет гарантией того, что решение с Земли придёт быстро. Для дальнего космоса она — стажёр. В любом другом случае мы бы оставили здесь полноценную замену… Мы желаем тебе удачи. Ожидай решения Земли.

Как во сне он освободился от кресла и медленно двинулся из зала Главной Контрольной Машины, где проходило совещание. Когда автомат закрыл за ним дверь перехода, он жалобно со стоном вздохнул, повернулся лицом к стене и замер, упёршись в неё лбом и ладонями рук. Комедо Камень… Командир без Корабля.

До полёта сюда у него был такой же красавец: ДС-4. Несчастья начались семь лет назад, когда его Корабль проходил очередное техническое обслуживание на Луне, прилетел Крокус, и они загуляли… Кончилось тем, что Диспетчер, вместо того, чтобы выдать каждому очередное задание на полёт, отправил обоих капитанов на курсы повышения квалификации. Занятия вёл Умэда — маленький сморщенный старичок с жидкой длинной бородой — теперешний Председатель Контрольной Комиссии.

Комедо Камень сходил два раза на эти курсы и попросился в отпуск на Землю. Неожиданно ему сразу разрешили. Не дожидаясь, когда оформят литеру на полёт, он в тот же день он купил пассажирское место и улетел…

— Вы астронавигатор Комедо Камень? — кто-то положил руку на его плечо.

— Да, — он резко обернулся… И человек (это была женщина) с испугом отпрянула от него.

Несколько секунд они молча разглядывали друг друга: У него было лицо хуже, чем у мертвеца… Как в старинном романе двадцатого века: «У него была голубая кровь, и она просвечивала сквозь кожу, придавая благородный цвет лицу». Тёмно-синие веки с длинными ресницами прикрывали огромные безрадужные зрачки, в которых ничего не отражалось. Прямой тонкий нос и тёмно-фиолетовые губы ещё сильней подчёркивали мертвенный цвет кожи… А его длинные, шикарные каштановые волосы выглядели совершенно нереально, как заблуждение, требующее нежное и красивое личико. Члены Комиссии на его внешность мало обращали внимания, наверно уже ко всему на свете привыкли, но эта женщина… Её откровенный страх, отвращение, растерянность в первые секунды, были ему неприятны.

Она была молодая и очень лёгкая, стройная. Одета в красивый ктро-шон снежно-розового цвета, шелковисто облегавший и обличавший каждую выпуклость её нежного юного тела. На ногах — космические туфельки «с претензией» на четыре пальца от земли. Такая обувь создавала впечатление, что она «витает», то есть ходит, не касаясь, пола. А лицо у неё было какое-то совсем обычное и не выразительное: круглое, брови очень тоненькие, а серые широко расставленные глаза лучились выражением какого-то весёлого удивления, с целью, вероятно, создать образ женщины экстремальной, может, даже восторженной идиотки (наверно такая мода сейчас на Земле). Волосы прямые и гладкие, светло-каштановые, коротко стриженные… Ещё, если, не торопясь её разглядывать, то можно было заметить абсолютно-женский нос и слабо очерченные, не подкрашенные помадой, бледные губы.

Всё это моментально запечатлелось в его сознании с каким-то разочарованием, потому что нечего шикарного, таинственного и волнующего, после стольких лет ожиданий, в этой первой женщине с Земли ему обнаружить не удалось… И ему пришлось отметить, что очень значительную часть в её внешности составляет новенькая куртка астронавигатора с серебреным шитьём 3-го класса.

В его одежде ничего особенного не было: вместо ктро-шона, была одета серая майка и шерстяные, вздувшиеся на коленях подштанники грязно-жёлтого цвета из комплекта СВР-15 (скафандра внешних работ), а вместо космических туфель — прозрачные калоши, причём правая имела розовый оттенок, а левая — жёлтый (вероятно взял из разных комплектов). Весь этот наряд венчала сильно потёртая куртка с облезлым золотым шитьём астронавигатора 1-го класса, со следами недавно споротого с груди (для Комиссии) капитанского знака ДС-4 и кое-как налепленного на тоже место знака Блок-Поста N3.

— Я, стажёр, Ольга Белькова… Капитан Крокус послал за вами. Он ждёт в навигационном отсеке… — с остановками проговорила она.

— Вот и хорошо, что ты меня встретила, — он усмехнулся улыбкой вампира, — веди меня к себе… Ты ведь понимаешь, что в таком виде я не могу показаться Капитану Крокусу… У тебя, наверно, есть тональный крем, губная помада… Короче, ты должна сделать из меня красавчика… — он замолчал, ожидая её реакции на сказанное.

— Можно попробовать… — ответила Белькова. Теперь уже спокойно и с откровенной заботой изучая его лицо. — Идите за мной…

И они направились в сторону жилых отсеков.

Маленькая каюта Бельковой была оборудована кроватью, ингезитовским туалетом и рабочим столиком, Комедо уселся за столик и запустил программу сканирования лица и рук, а когда в «зеркале» появилось изображение и палитра меню, попросил Ольгу раскрасить, та в ручную не стала, а не долго думая заказала стандартный вариант средиземноморского загара, и за время, пока маска приготавливается, предложила ему принять баню, а сама забрала у Комедо кредитную карточку отправилась в магазин за брюками, тапками и рубашкой.

Оставшись один, Комедо связался с рабочим журналом Командира Корабля, сообщил, что карантин закончился и уже можно запускать на Станцию бортинженера, и киберов. Можно паковать мусор в контейнеры. Сообщил, где он сам находится… Ему разрешили отдохнуть и, что через три часа, его будет ждать у себя Крокус. Он разделся и залез в баню, потом, распаренный, вывалился из кабины и упал на кровать, чтобы немножко отдышаться, но уснул.

Когда Камень проснулся, то увидел, что на единственном в этой маленькой каюте стуле, за рабочим столиком сидит Ольга и смотрит на него… Точнее на его член, который колышком торчал, обозначая утро, присутствие в нём духа и отваги, и, конечно, последнее, утреннее сновидение, как восприятие непосредственной данности, но лишь в её поверхностном, а не в глубинном значении… А тут ещё, в подтверждение этого значения, или нелепости, их взгляды первоначально скрестились на головке его члена.

Он стал упорно смотреть на неё, пока она тоже не подняла глаза: теперь их взгляды встретились… В её взгляде не было стыда или удивления, скорее был энтузиазм от вторжения в чужую жизнь, который в этот момент казался ей само собою разумеющимся, ведь всё облегчалось незнанием того, какую аффективную ценность имеет сейчас её поведение и сам поступок, и как они действуют на него. Можно было бы предположить, что однажды, таким же образом, каждый, с кем-то сталкивался, только теперь они столкнулись друг с другом.

Не отрывая взгляда от его глаз, она медленно поднялась со стула и щёлкнула замочком на ктро-шоне. Тихо шелестя, как змеиная кожа, одежда мягко соскользнула на пол.

Вот! Она стояла и показывала ему себя, своё голое, земное, женское тело.

Её расчёт был почти безошибочным: благодаря многочисленным отголоскам аффектов из призрачного мира и воспоминаний только что проснувшегося мужчины, теперь, этот её шаг, её неотрывный взгляд, мягкий свет от её тела — всё слагалось в чрезвычайно утончённые переходы в оттенках и в их восприятии, сейчас создавали ту особую эмоциональную значительность…

Вот она плавно и неумолимо надвигается на него…

Надвигается как страх перед собственными фантазиями, связанными с неотступной тайной, которые могли бы опять-таки вызвать такой поток впечатлений, с которым он наверняка не справиться.

Она включила музыку.

Вот она уже на кровати, расположилась над ним…

Ох, только не это!

Момент овладения мужчиной мучителен… Какая-то музыка. Зачем она её включила? Украсить столь необыкновенное и в то же время откровенное слияние тел? Мелодия слияния земных тел в необитаемой пустоте? У них нет ни одной земной обитаемой мысли, кроме необитаемой, ну слились и слились, всё равно, раз нельзя делать так, как это делают на Земле, нужно сливаться, как две амёбы, а может, один раз не считается, а, сколько слияний считается?

Слабое притяжение, она совсем не давит на него своим телом, совсем мало весит. В протест притяжению возникает эквилибристическая мелодия. Ей предшествует момент огромной выразительности, как будто его бесстыдное желание сопротивляется, не желая уступать наслаждению — и эта выразительность всегда трагична, яростна, даже одинока.

Музыка заполняет космическую пустоту, наполняет её плотью, теперь они уже не две амёбы, а мужчина и женщина, лежат на свежем сене, веточка колет спину, вокруг пиршество плоти: жужжат и лезут в глаза надоедливые мухи, щекочут лапками блестящие жуки, стрекочут кузнечики, пищат и кусают комары, запах мёда, земли, цветов, запах женщины.

Но после той ноты, когда мужчина, невольно проникает и заполняет собой женщину, когда ощущение чужой плоти становится явным и обстоятельным, ритмичным и захватывающим, танец её тела, в высоте над ним, создаёт свою музыку самозабвения. Музыка звучит так, что воздух в кабине космического Корабля перенасытился аккордами, превратился в пламя. И это плазма музыки — горячая и невидимая вызывает дрожь ликования и предвкушение скорого стремительного полёта.

Её танец силой берёт мелодию и сливается с телесным ощущением красоты, звуки соревнуются в гладкости и упругости, паузы — в глубине своих вздохов и проникновений, аккорды — блестяще как влажные губи и томительные как ласки языка, перебивают друг друга.

Музыка взвихряется, разрывая молекулы, обдавая мозг жаром воспоминаний, лирических символов, торжественных, настойчивых татам-татам!

Мужчина, наконец, становится самим собой в высшей степени…

Он сбрасывает женщину с себя!

Из-за его резкого движения она теряют опору, кувыркается под потолком, из-за слабого притяжения на Корабле, всего одна шестая земного. Он её ловит. Теперь он на ней, сверху. Смотрит в её расширенные от испуга зрачки. В её чёрные звёзды, вместившие все энергии сильных жизненных переживаний, всех высших напряжённостей, накопившиеся в течение многотысячелетнего её опыта наслаждения мужчиной. Мужчина раздвигает ей ноги.

Он победитель!

Бьют в литавры! Уже он наносит первый удар своим копьём. Её губы дрожат, не в силах сдерживать жалобный стон. Никакой пощады! Размашистыми движениями он продолжает доставать её, и она отзывается страстными конвульсиями всем своим нежным телом…

И вот он умаялся.

Конкретный, одинокий и приговорённый сам к себе.

Зачем он это всё делает с нею? Ведь она, должно быть, его не любит. С какой стати? И ему стало, вдруг, жалко, что она его совсем не любит, потому что это была единственная земная женщина, которую нужно было любить. Любить мучительным, усердным, однообразным, ритуальным способом, захлёбываясь в её щедром источнике наслаждения, неутолимой, стыдливой и восторженной жаждой.

Это должна была быть даже не любовь, а пастораль. Получалось что любовь — она просто для любви, она сама для себя, а человек тут совсем ни при чём — любовь его имеет, а не он имеет любовь.

Она пьяна — он укрощён её ненасытной жаждой, лишён победы и славы, в которой он только что был уверен.

А его настигает слабость неумолимого поражения, бунт его сексуальной материи: уже разлипаются его внутренние каналы, и вперёд устремляется густая и белая от спелости сперма, вызывая мучительный зуд неизбежного извержения. Как назло, стихла музыка. Прямо на глазах, как будто из музыки вышел воздух, огненные звуки сдулись и потухли. Его тело уже не сопротивляется, не отвечает на ласки, чувственно умирает в конвульсиях собственного извержения, оно становится трудноуловимым, непонятным…

Происходит всеобщее растворение, попадание во всёвозрастающую зависимость… Перед приходом темноты чувства ещё раз обостряются, наливаются силой, но на сей раз не той силой, какую он уже истратил на наслаждение, а той, что родилась в поражении, как магнетический крик, провозглашающий истинное достижение глубины, всего лишь теоретический крик… потом всё перемешивается, чернота лезет из дыр, сгущается в пространстве… И материя становится темнотой. Ничего. Космическая Ночь… Последней инсталляцией для человека становится всего лишь его последний крик, а не Господь Бог.

Женщина растерялась, она сразу ощутила, но не поняла что это обморок. И она замерла, затаилась, лёжа под ним. Это был первый мужчина в её жизни, который потерял сознание во время оргазма. Конечно, она не любила слишком примитивных мужчин, которые едва слив сперму, уже спешили застегнуть ширинку на брюках. Но сейчас она столкнулась с другой крайностью.

С человеческим качеством.

Ведь астронавигатор Камень с отмороженными космосом чувствами, отрицающий утешение, какую-то мораль, любое успокоение, не будет выставлять на показ мучения и непреходящую боль своего сердца. Он не похож на Иисуса Христа — в обречённой радости распятого, уже довольного своим смертным приговором, уже созидающего себя в полном сознании, отрицании, комедиантстве, своеобразном демонизме… Он не похож на апостолов, утонувших в проклятом философском вопросе, который сначала Господь Бог, а затем и цивилизация, со всей откровенной жестокостью предъявили человеку в первом столетии: «Чего стоит жизнь человека? Стоит ли она вообще того, чтобы быть прожитой?»

Она не сбросила с себя его тело, а принялась тихонько гладить ему бока, спину. Это сразу возбудило её настолько, что, оставив робость, взяла руками его голову и, держа его лицо над своим лицом стала целовать, стачала осторожно и в разные места, потом со всей страстью впилась в его губы и сразу почувствовала, как вновь проснулись его мышцы, снова почувствовала член, его мучительную и нежную твёрдость, и уже призывный стон вырвался из её груди, предвестник головокружительного водоворота, но наполненная до краёв чаша её желаний не опрокинулась, а нашла твёрдые руки и жаждущие губы… На какое-то мгновение эти двое поняли, что сейчас их чувства и желания глубоко родственны, что их влечёт одно и то же открытое для немногих место, где есть только горечь, но нет никакой надежды… И если кто упрекнёт их в эгоизме, то пусть объяснит всё, либо не объясняет ничего, а лишь посмеётся над собой.

Разум молчит, когда кричит сердце.

Что ему смертный приговор, когда уже прошло несколько веков, как наука провозгласила, да не сделала человека бессмертным? Да, теперь, вполне законно и заслуженно, человек, как и Господь Бог, обладает вечным сознанием, и основу всего составляет уже не душа, а лишь движение первобытных сил, рождающих в смерче тёмных страстей все звуки, все предметы, как великие, таки ничтожные, и за стальной оболочкой космического корабля, что отделяет этих двоих «бессмертных» от пустоты, ничего нет, кроме арифметики расстояний, и которую ничем другим невозможно заполнить, никакими живыми или мёртвыми душами, потому что единственное обиталище души — это сердце человека.

Сердце, расскажи им, где небеса обетованные!