Мария Петровна смочила ватку йодом, что бы обработать рану на теле сына.

— Мам, — верещал Даня, — не надо йод. Это больно, мам. Он щиплет.

— Даня, надо обработать рану. Кровь опять выступила. — Успокаивающе говорила Мария. Но руки слегка дрожали.

— Мам! — Данька замахал руками. Кто придумал эту пытку. Изверги.

— Что, мам? Матросы не плачут, ты сам сказал. — Но ей самой страшно коснуться раны. Боль йодом жжет сердце.

— А я и не плачу. Совсем не плачу, — хныкал Данька. — Йод — это больно.

Мария Петровна хотела смазать рану, но увидела швы. Аккуратные стежки по краям раны. Узлы сделаны умелой рукой.

— Даня, это что? — В ее глазах темнеет свет. Чуть не выронила ватку, смоченную йодом.

— Где? — Данька посмотрел на свою рану. — Это веревочки. Брайан зашил. Помнишь, я говорил, он мне рубашку заштопал. Узелки морские. Он и меня учит вязать.

Откуда знать Марии Петровне, что один из узлов, придуманных моряками, называется хирургический. Позднее матросы отказались от него, слабоват. А хирургам понравился. Первые наручники — заслуга моряков. Пьяный узел, им связывали разбушевавшихся гуляк. Гордиев узел, что разрубил Александр Македонский, Искандер Двурогий, быть может был морским узлом. Констриктер, моряки не развязывали его, а разрубали. Миру они подарили печальный узел, затягивающаяся удавка, последний галстук.

— Какие веревочки? Понавязал тут узлов! — Она не слышит сына. Кровь пульсирует в висках, разрывает голову болью. Любовь матери безрассудна.

— Это Брайан, когда привел меня в каюту, он рану зашил. — Вновь объясняет он.

— Даня, какой Брайан? Как зашил рану? Достал иголку с ниткой и зашил? — Кошмарная сцена пред глазами. Улыбка безумца, что втыкает иглу в тело сына.

Плюшевый мишка на тумбочке возле кровати моргнул. Если его бок протрется, он то же не станет плакать, пусть зашьют.

— Очень просто, мама. — Он ни минуты не сомневался в этих ребятах. Не оставят в беде. Последний парус моряку сделают на славу.

— Брайан, он что, врач? — Строго спросила Мария Петровна. Кто проверит диплом у этих знахарей в далеком мире, куда смотрят люди из Минздрава.

— Я тебе о нем рассказывал. Он наш плотник, на корабле. И матрос. Ты знаешь, он еще поет. Так замечательно поет.

— Даня, он… он… он втыкал в тебя иглу и пел? Садист!

Хирург, играющий на рояле, прокурор, чей голос ласкает слух, законотворец, поющий под гитару в наши дни не кажется необычным. Плотник-поэт? Создавший новое направление. Уолт Уитмен.

Грубые руки и грязная одежда скрывают горячие сердца.

— Нет, мама. Он поет в другое время. Не когда зашивает. — Даня улыбнулся. Если б Брайан запел о девушке, что лукаво избегает парня, а он рвет струны гитары. Плачет и молит голос, берет за душу. Такую песню надо слышать.

В тоске души кружатся шторы на окне, письменный стол прячет тоску разорванных струн в ящиках. Плачет за окном природа.

— Он всех, — не понимала мать, — зашивает?

— Не знаю, но меня заштопал.

— Даня, Господи, что у вас там за варварство такое. — Она готова сдаться. Ее сын рядом. Пусть поет, что вздумается. Я разрежу тебя и заштопаю вновь, я хирург по веленью богов.

— Нормальное. Он еще полбутылки рома вылил на рану. — Напиток мужчин не сравнить с позорным йодом.

— У вас там что, йода нет? — Нет укорота на этих баб.

— Не, мам, мы без этого обходимся, — Данька с опаской посмотрел на пузырек с лекарством. Какое счастье, что на Тортуге нет йода.

— Ладно, Даня. — Мария Петровна обработала рану, приложила марлевую салфетку. Забинтовала

— Мама, мне рубашка нужна. — Мужчину не остановят царапины.

— Зачем? Даня, ложись так. Тебе надо отдохнуть.

Первый плачь ребенка, его губы, коснувшиеся груди, мать помнит всю жизнь. Богородица, ты помнишь губы сына твоего, Иешуа Иосифа, ставшего Христом? Не только сына, мать распяли.

— Я пойду в школу, мама. — Упрямо глядит на мать.

— Даня, — мать хотела остановить сына, — какая школа? Ты ранен. Тебе надо отдохнуть, сил набраться. Тебе нужен покой.

Данька упрямо не соглашался:

— Я что, прогульщик? Я иду в школу. Давай рубашку. — Матрос, полный матрос не сдается. Вспомни Кронштадт, вспомни Варяг. Я духом из этой страны.

Мать поняла, что спорить с сыном бесполезно. Дала ему рубашку. Он натягивал ее и говорил:

— Мам, ты бы чайник подогрела. Чай попью и побегу.

Мария Петровна отправилась на кухню. Даня специально отправил мать. Он не был уверен, что сможет подняться, и не хотел, что бы мать это видела. Когда она ушла, он встал, сделал один не уверенный шаг, второй. Пробормотал:

— Сегодня, кажется, немного штормит. Что-то палубу качает, — но все же добрался до двери. Постоял, собираясь с силами, затем, стараясь двигаться уверенно, пошел на кухню.

Телевизор, стол, кресла, все обитатели дома, смотрели, как юный хозяин пытается пересечь зал. Качнулся, но удержался на ногах. Чертыхнулся. Печально вздохнул диван. Добрел до кухни, остановился на пороге, оперся на косяк рукой. Так стоял его отец. Сел к столу. Выпил чашку кофе. Мария Петровна посматривала украдкой на сына. Сдерживала наворачивающиеся слезы.

— Мама, я все. Побегу в школу. Максим меня, наверно, ждет.

— Давай. А ты, Даня, дойдешь? Ты уверен? — Спрашивала Мария Петровна. У нее такой уверенности не было.

— Дойду, мама. Конечно, дойду. — Данька старался выглядеть уверенным в своих силах.

Не откатится плод от яблони, повторит первородный отца. Не уронит в бою он знамени, не попросит пощады творца.

Он вышел на улицу. Но идти, как раньше не мог. Кочки и камни во двор бросались под ноги. Ямки злорадно ликовали. Желтые осенние листья печально падали на землю. Когда он подошел к троллейбусной остановке, Максима уже не было. Не дождался, ушел один. И Данька присел на скамейке на остановочном комплексе, что бы перевести дыхание. Моросил дождь. Навес над остановкой укрывает от штормов. Подходили и уезжали троллейбусы, хлопали дверьми, а он сидел. До школы добрался ко второму уроку. Зашел в класс и плюхнулся за парту. Скрипели парты, как уключины на лодке. Максим был не доволен.

— Где тебя носит? Я тебя ждал, ждал. Ты чего опаздываешь? Опять твои морские дела, что ли?

— Что-то воде этого. Потом, — отмахнулся Данька.

Не на одну из перемен он не выходил из класса. Был не уверен в своих силах. Уроки закончились, и друзья пошли домой. Даня шел медленно, старательно переставлял ноги. Дождь прекратился. На небе выглядывало солнце. Прохожие заняты своими делами. Максим спросил:

— У тебя что, мышцы болят? Капитан загонял? Тренировками изводит?

— Нет. Так! — Пытался избежать расспросов, но не так просто отделаться от Максима.

— Что так? Говори, — настаивал Макс. — Капитан тебя ругал или еще чего?

— Нет. Пойдем, Макс, — нерешительно добавил. — Ты помоги мне до дома добраться. Я как-то плохо себя чувствую.

— Не вопрос, помогу.

Максим видел, что друг двигается с трудом. Взял его под руку. Они вошли в квартиру Даньки. Друг помог ему устроиться на диване. Когда Дэн садился, пружины дивана жалобно скрипнули. Максим сел на стул напротив друга.

— Темнить опять будешь или расскажешь? — Только попробуй отмолчаться. Он не позволит спрятать самые интересные моменты жизни матроса, своего друга.

Данька вместо того, что бы что-то рассказывать, расстегнул пиджак, затем рубашку. Максим увидел бинт и капли крови.

— Тебя ранили, Даня? — Вот здорово. Настоящий бой, услышать о таком от участника событий. Сидеть рядом с героем.

— Есть немного. Видишь. — Дэн не хочет вдаваться в подробности. Придется еще ответить перед капитаном. Нет ему прощения. Какие оправдания можно придумать. Только попытаться скрыть от Свена. Достанется ему.

— Даня, а как получилось? — Максим ждет подробностей. Самый волнующий рассказ.

С волнением ждут рассказа и немые свидетели жизни людей. Шкаф с посудой замер. Пузатый телевизор на тумбочке притих в ожидании новостей.

— Это бой. Это я виноват. Не рассчитал. — Дэн готов повиниться в содеянном.

— Я с тобой посижу, Даня. Вдруг плохо будет или что понадобится. Что-нибудь подать? — Сам все расскажешь. Сам не выдержишь.

— Принеси водички, пожалуйста.

Максим побежал на кухню, налил стакан воды, вернулся. Отдал воду другу.

После тог, как сын ушел, Мария Петровна помыла посуду, посидела возле стола. Мысли путались в голове. Ее маленького мальчика могли убить. Если вчера мысли об опасности можно было гнать от себя, сегодня они стали реальностью. В любую из ночей она может потерять его. Тяжело поднялась, что бы отправиться на работу. Дорогу она не видела, шла, как слепая.

Аркадий Аркадиевич был на работе. Привык приходить рано. Когда Мария Петровна зашла в кабинет, он тотчас отметил бледность и подавленность Марии.

— Мария Петровна, вам не здоровится? — Аркадий Аркадьевич помог ей сесть.

Она сидела, тяжело опираясь на стол. Молчала.

— Мария Петровна, голубушка, на вас лица нет. Вы заболели?

Мария Петровна тихо произнесла:

— Даньку… Даньку ранили, — всхлипнула она.

— Что?! Как ранили Даньку?! Где? Как это произошло? — Засуетился Аркадий Аркадьевич.

— Ранили его, — Мария всхлипнула. — Я не знаю, как. Он нечего не рассказывал.

— А где он сейчас? — В какой больнице, в каком он состоянии.

— Он ушел в школу. На уроки. — Мария развела руками. Сама не понимала, почему отпустила сына. Уступила Даньке.

— И вы его отпустили, Мария Петровна?

— Он упрямый. Сказал, что пойдет в школу. Не будет прогуливать. — Ей надо было настоять, заставить Даню остаться дома. Не смогла.

— Рана тяжелая? — Спрашивал Аркадий Аркадьевич.

— Его этой, шпагой прокололи. — Мария с содроганием вспоминает, что увидела утром. Окровавленная тряпка, швы на теле мальчика.

— Как проколи? Насквозь? — Трудно представить, что человек с такой раной может куда-то пойти. Не укладывается в голове такое несчастье.

— Нет. В грудь воткнули. — Невольно прижала руки к своей груди.

— А потом? — обычному человеку сложно представить раны, полученные в бою.

— Его какой-то плотник иголкой зашил. Ну, швы наложил. — Мария вздохнула. Примитивный уровень медицины пугал.

— Плотник? — Какая-то путаница. Обычного плотника не допустят врачевать.

Музейные экспонаты на полках могли припомнить дела и более странные. В отдаленные времена раны перевязывали женщины и старики. Никто не спрашивал наличия соответствующего удостоверения. Любая помощь ценилась.

— Да. А потом грязной тряпицей обмотал. — Продолжала жаловаться Мария.

— Господи! Они там все с ума посходили, — возмущался Аркадий Аркадьевич. Микроскоп позволил увидеть соседствующих с нами микробов. С тех пор люди по-настоящему задумались об инфекции и прочем. Сами создали идеальные условия для жизни своих малых врагов и спохватились.

— Я ему то же говорила. Я, конечно, сменила повязку, обработала рану йодом, и он ушел в школу. Сама не понимаю, как отпустила его.

— Может вам, Мария Петровна, домой поехать. Вдруг Дане будете необходимы.

— Я немного посижу и поеду. Ой. Аркадий Аркадьевич… — и Мария Петровна заплакала. — Его могли убить. Моего Данечку могли убить. Заколоть.

— Успокойтесь. Успокойтесь, Мария Петровна. — Аркадий Аркадьевич обнял голову Марии. — Он же жив.

— Жив. — Магическое заклинание.

— Не плачьте. Он жив, и это главное.

Когда Мария Петровна вернулась домой, увидела, что Даня дома, и с ним Максим. Вошла в комнату и поздоровалась:

— Здравствуй, Максим. — Подошла к сыну убедиться, что ее мальчик не мечется в бреду. Температура, кажется, в норме.

— Здравствуйте, Мария Петровна. — Максим спокоен, и это хороший знак. Даня вне опасности.

— Как он?

— Мама, все нормально. Макс со мной. Ничего не случилось. Я бодр и здоров.

Данька не собирался выказывать слабость. Герои его любимых книг сотни раз попадали в беду. Скромного героя, Лесли, враги расстреливали из крупнокалиберного пулемета, жгли огнеметом. Он выстоял. Не жаловался на пустяковые уколы.

— Хорошо. Спасибо, Максим, что ты посидел с ним. Я сейчас суп разогрею, куриный. Накормлю вас, ребята.

Мария Петровна сходила на кухню, вернулась, взяла стул и присела рядом.

— Даня, как это все получилось? Как тебя ранили? — Она посмотрела на Максима, надеялась, что сын рассказал хотя бы другу. Максим понял немой вопрос, отрицательно покачал головой.

— Там бой был. Мы догнали корабль, пошли на абордаж. Свен впереди всех. Я за ним. Мы победили. Капитан дрался с солдатами как герой. Против него трое. Еще один ирод решил в спину капитану шпагу воткнуть. Я увидел, бросился и загородил капитана. Только я не удачно прыгнул, немного не удержался. И этот ирод успел в меня воткнуть свою шпажонку. Я отбил его клинок и убил его. Он хотел в спину, по-предательски. Позорник. Бить в спину не честно.

— Даня, я ж тебе говорила, будь осторожнее. — Что еще она может сказать своему сыну. Мария печально улыбнулась. Какой же он ребенок!

— Мам, так получилось. Я не специально, — оправдывался Данька.

— Я сейчас посмотрю, суп, наверно, подогрелся. Идемте, налью вам.

— Спасибо, Мария Петровна. Я не буду. — Сказал Макс. — Я и так задержался. Пойду. Вы Даньку лечите.

— Может, останешься, Макс. — Предложила Мария.

— Нет, спасибо. Пойду.

— Хорошо, — согласилась Мария Петровна. — Ты за ним в школе приглядывай.

Максим ушел. Вечером позвонил Аркадий Аркадьевич. Мария Петровна все ему рассказала. Она не выдержала, возмущалась:

— Видите ли, он решил прикрыть собой капитана от какого-то испанца. Да я этого капитана, этот корабль, — говорила она, — своими руками сожгу, а капитана своими руками задушила бы. Он что, сам маленький. Подставил спину врагу. И кто-то обязан его защищать. Детский сад. Даня — ребенок, а они его в бой. Ребенка под нож.

Надо полагать, мертвые испанцы краснели от стыда в аду. Капитана должна была замучить икота, сколько раз поминалось его имя с самыми не лестными эпитетами.

— Мария Петровна, — говорил Аркадий, — Вы успокойтесь. Все бывает. Данька у вас — герой. Он поступил, как настоящий мужчина. Вы можете им гордиться. Прикрыл в бою командира. Не каждый солдат может так поступить.

— Мне эта гордость!.. Мне он живой нужен, Аркадий Аркадьевич!

— Конечно. Конечно, успокойтесь, — вновь и вновь повторял Аркадий Аркадьевич. — Все обошлось. Даня поправится. Все будет хорошо.

Ночь, южная ночь. В темноте упруго вздулись паруса. "Скиталец" идет домой. Капитан Свен вышел на палубу. Пора менять у штурвала Колина. Но вначале решил обойти корабль, все проверить. Шел не спеша, услышал за спиной легкое покашливание. Обернулся. Брайан. Брайан О`Тул.

— Капитан, — обратился матрос.

— О`Тул, это ты? — спросил Свен, — Не спится? Или твоя вахта?

— Да, капитан, я. Вахту уже отстоял. Капитан, я хотел спросить, как там Дэн? — Брайан стоял в ночном полумраке. Он гнал сон от себя. Беспокоился о друге. Юнга стал для него ближе других. Словно родной брат.

— А что Дэн? Спит после боя. Что ты хотел? — Неясное подозрение появилось у капитана.

— Я хотел узнать, как он себя чувствует. — Брайан и представить себе не мог, что Свен не знает о ране парня.

— После боя устал, полагаю. Думаю, уже пришел в себя. Первый бой — это не просто.

— Нет, капитан. Я хотел узнать, как он себя чувствует? Как его рана?

— Рана? — удивился капитан, — какая рана?

Теперь Свен вспомнил, что Дэн выглядел странно. Капитан списал это на впечатление первого боя. Малец впервые учувствовал в сражении. Любой человек не сразу приходит в себя, впервые убив другого.

— А он не сказал вам капитан, что ранен? — Брайан не понимал, отчего Дэн не сказал капитану. Рана в бою не редкость на корабле. Нет смысла скрывать ее.

— Нет. — Свен почувствовал резкую боль в голове, накатило возмущение. Ярость, — Негодяй. Вот, негодяй!

Последнее он почти выкрикнул. Брайан опешил. Даже испугался. Это он, Брайан, негодяй? Спросил:

— Кто негодяй, капитан? — Брайан отшатнулся от капитана, испуганный всплеком безумной ярости.

— Кто?! Дэн, негодяй! Он у меня дождется! Он ничего мне не сказал! Ничего не сказал. Вот паршивец! Он тяжело ранен? Что за рана? — Гнев и тревога мешались в голове в адскую смесь. Затмение разума, сметающее все на своем пути.

— Он много крови потерял. Рану я зашил. Забинтовал. Думаю, все обойдется, капитан. — Таким своего командира он еще не видел. Лучше уйти от греха подальше.

— Обойдется?! Ну, нет, ему не обойдется. — Злость и бешенство бросились в голову. — Свободен, матрос.

Капитан в приступе ярости повторял про себя: " Молокосос! Мальчишка! В тайну решил играть! Лезет, черт знает куда. Полез на рожон и молчит. Набедокурил и молчит, — злился Свен, — Ты у меня попляшешь! Ох, попляшешь, Дэн. Ты у меня под реей плясать будешь! Я тебя повешу.

Капитан еще побродил по палубе, что бы как-то унять ярость. Потом поднялся на мостик, пора сменить Колина. На мостике он пытался выглядеть спокойным.

— Как тут, Колин? — Деланно равнодушно говорил Свен.

— Все нормально, капитан. — Колин кивнул головой.

— Иди, отдыхай, старпом.

Колин пошел к себе. По дороге думал, капитан нынче не в себе. Он знал Свена давно и не мог ошибиться. Что-то стряслось. Глаза горят, а лицо бледное. Может, все же показалось в лунном свете. Хотелось в это верить. Колин знал, какой может быть ярость друга. Не дай бог встретить на пути капитана. Уничтожит. В одном из боев он видел капитана в таком состоянии. Свен не обращал внимание на кровь, свои раны, рубился как обезумевший зверь. Но тогда был бой.

Свен вцепился в штурвал руками с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Он твердил:

— Негодяй! Ну, негодяй! Утром ты за все ответишь. Капитан ругался, бранился, всю ночь накручивал себя. Думал, как накажет юнгу. Искал, за что покарать этого негодяя.

Рассвет. Капитан дождался первых лучей солнца. Гнев застилал глаза. Капитан пошел в свою каюту. По дороге бросил Брину: "Собери команду!" В каюте подошел к сундуку, навис над матросом. Сейчас выплеснет все. Что накипело за ночь.

— Встать! Встать! — кричала ярость. — Вставай, негодяй!

Данька вскочил. Он не мог ничего понять. Такой сон прервали. Он сидел под огромным деревом. Рядом источник, обложенный камнями. Молодой парень на костыле поднес ему чашу с водой. Данька пил воду, слаще которой не знал. Парень не проронил ни слова. Отошел на пару шагов и исчез сизым маревом.

— Капитан? Вам умыться, капитан? — Проспал. Конечно. Вот капитан и сердится.

— Умыться?! Я тебя сейчас умою, паршивец! — Схватил Дэна за шиворот и поволок на палубу.

Даня не пытался вырваться из рук командира. Команда построилась. Замерла в ожидании.

— Вот, получите своего героя, — ревел голос капитана, — Герой! Лезет черт знает куда. Подставляется! Он лучше вас, смелее. Самый храбрый. А вы — трусы, ничтожество. Он храбрее самого боцмана! И капитан у него — жалкий трус. Пример доблести! Он капитана за пояс заткнет. Смотрите, вот герой! Вот на кого надо равняться. Он вас в грош не ставит. Вздернуть этого героя на рее. Несите веревку!

Парни стояли и молчали. Данька задрал голову вверх, туда, где на ветру болтался Веселый Роджер. Улыбнулся белому на черном фоне черепу и сказал:

— У меня, господин капитан, одна просьба. Последняя. — Страха он не испытывал. Жаль, капитан узнал о его неловкости. Пусть повесят, но он останется на корабле. Его не спишут на берег.

— Ты хочешь, что бы я тебя помиловал? — В глубине души Свен обрадовался такой возможности. Он готов был отступить.

— Нет. Я помню, у пирата каменное сердце. Я не рассчитываю на вашу жалость. Я бы хотел, что б вы меня повыше повесили, туда, где болтается этот бездельник Роджер. Нам с ним будет не плохо. Повеселимся, перекинемся словечком. Не хочу болтаться, как приспущенный флаг. Это не по мне.

Наверху смеялся Веселый Роджер, сочтя шутку удачной. Вдвоем веселее болтаться. Он расскажет мальчишке о вольном ветре. Роджер не возражал против такой компании.

— Что?! — закричал Свен. — Щенок!

Капитан размахнулся и влепил матросу пощечину. Команда моча смотрела. Они были удивлены. Капитан впервые поднял руку на матроса. Такого еще не было на "Скитальце". Капитан развернулся и сказал:

— Пусть команда решает, что с ним делать. Я отдаю это вам. — И ушел.

Все молчали. Никто не мог объяснить случившееся, тем более принять решение. Вперед вышел Брайан. Рыжий черт тряхнул шевелюрой, развел руками:

— Капитан сказал, что мы должны принять решение. — Обернулся к остальным. — Вот мы и примем. Дэн, конечно, виноват. Капитан прав. И Дэна надо наказать. Как парни?

Все молчали. Не могли понять, что задумал Брайан. Плотник что-то придумал, но ни команда, ни боцман и старпом, не представляли, что задумал рыжий черт.

— Но наказать надо по справедливости. Капитан сказал, что мы должны решать. Поэтому, предлагаю оштрафовать Дэна на целых пять монет. Как, парни?!!

Верный ход. Матрос наказан. За проступок не может быть два наказания. Во истину, мудрое решение. Команда загалдела:

— Оштрафовать! Наказать на пять монет! Давайте, оштрафуем!

— Вот. Принято! Команда решила, господин боцман, оштрафовать Дэна на пять монет. Не меньше. — Брайан хитро улыбался. Он, как и другие, не мог понять настроения капитана. На этот раз даже неукротимому Свену придется подчиниться. В пиратском братстве так принято.

— Хорошо, О`Тул. Я согласен с мнением команды. А ты как, старпом? — Боцман был доволен, что так обернулось дело.

Колин чувствовал, что это лучшее решение. Молодец, Брайан. Веселый Роджер на флагштоке ухмылялся: тебе, парень, место внизу. Не по званью рядом со мной болтаться.

— Я поддерживаю. Команда может разойтись. — Потом ближе подошел к матросу. — А ты чего? Ступай. Команда решила.

— Я готов продолжать службу, господин старший помощник капитана. — С коллективом не поспоришь. Болтаться на ветру, как белье на веревке, не пристало моряку.

— Тогда иди, продолжай работу. — Колин прятал улыбку за обычным высокомерным равнодушием. Ему не к лицу обычные чувства.

Данька пошел, проходя мимо боцмана, не громко сказал:

Пошел дальше. В каюту ему идти было боязно. Решил, что найдет себе дело здесь, на палубе. Хотя бы, как обычно, драить доски. Брин обратился к старпому:

— Что скажешь, Колин? Как тебе? Я не видел нашего капитана в такой ярости.

— Что говорить, Брин. Дело ясное. Тут все понятно. Мальчишка — то ведь его. — Вопреки логике старпом был уверен в этом.

— Как? Он же сказал… — Боцман не мог понять, что подтолкнуло Колина к таким выводам. Накинуть петлю на шею собственного сына. Невероятно.

— Это он так думает. Я уверен, это его сын. Он просто не хочет признаться, признать это. А парень — его. Могу поручиться.

— С чего ты взял, Колин? — Брин верил и не верил. Очень странная история выходила.

— Ты сам подумай. Отчего наш капитан в такой ярости? Если б у тебя был сын, и полез в пекло, что бы ты сказал?

— Даже не знаю. Я бы его хорошенько выпорол. Что б пару недель не мог сесть.

— Вот. Вот. И капитан то же, потому что это его парень. Вот он и взбеленился. Упрямый он у нас. Парнишка весь в капитана. Смотри, гордый. Повесьте меня повыше. А? Каково? — Колин отбросил свою маску холодного равнодушия. Засмеялся.

Боцман не выдержал, тоже рассмеялся. Стукнул старого друга кулаком.

— Ты сходи к капитан, — предложил боцман Колину. — Сидит, мается сейчас. Доложи ему.

— По делом ему. Пусть немного помучается, — старпом улыбнулся, но пошел дожить.

Свен сидел в каюте. Он оперся рукой на стол. Ладонью прикрыл лоб. Темным саваном накрыта каюта. Ежится под локтем капитана письменный стол. Сморщилась обивка дивана. Сундук, осиротевший в этот миг, замер в горе. Что? Что он наделал? Он капитан. Как он мог? Как он мог?! Какой черт его дернул? Что он наделал? Как теперь он сможет выйти на палубу? Посмотреть на мачту, где висит это мальчишка? Как он это сможет? Он, капитан, спишет себя со "Скитальца". Сам спишет себя. Спишет себя здесь, в открытом море, не дожидаясь того, как "Скиталец" войдет в порт. Ночью спишет, что бы пройти и не увидеть страшной картины. Только так. Это единственно правильное решение. Все встало на место. А иногда спокойное холодное зеркало моего отчаяния. Покой отчаяния убаюкивает полумрак каюты. Холод окутывает ноги, поднимается выше к сердцу, туманит голову. Он не слышит, дверь каюты тихо открылась. Вошел старпом.

— Капитан. — Всем своим существом помощник капитана принял холодную волну отчаяния затопившую каюту, волну, в которой тонет друг.

Свен поднял голову:

— Что, Колин, закончили с этим делом? — Ни один мускул не дрогнул на лице Свена. Живой мертвец, его не касаются дела живых.

— Так точно, капитан, закончили. — Очнись, тупое бревно. Сам заварил эту кашу. В безумии гнева наполнил чашу ядом, теперь пьешь. Сладкий напиток.

— Хорошо. Можешь быть свободен. — Остаться одному. В голове пустота. Ушли все мысли, закрыты двери. Сейчас старпом покинет каюту, и он останется наедине с этой пустотой.

— Я не все доложил, капитан. — Какой же ты дурак, Свен. Если и стоит кого наказать, то тебя. Несколько ударов линем по спине не помешают.

— Что там еще, Колин? — Свен поднял голову.

— Вы сами сказали, что бы команда решала.

— Ну?

— Команда решила, что справедливо ограничиться штрафом для Дэна в пять монет. Мы с боцманом поддержали это решение.

Свен смотрел на своего помощника. Глаза капитана ожили.

— Оштрафовать? На пять монет? — Капитан упрямился. — Этого как-то маловато. Надо было на десять.

Совсем сдурел, приятель. Если боги решили наказать человека, они отнимают у него разум. Тут они явно перестарались. Ты сам — божье наказание, наказание богам.

— Капитан, это решение команды. Вы сами так приказали. Команда определила пять монет.

— Хорошо, Колин. Где этот, паршивец, ходит? — Черт возьми, ему отлежаться надо. Куда понесло мальчишку. Надо привязать его к сундуку. Еще рана откроется.

Капитан, древние греки выдумали логику. Жаль, не поделились этим открытием с вами. То вешать, то укладывать сил набираться. Следите за ходом своих мыслей.

— Он продолжает службу. У парня ума больше. Прячется от твоего гнева.

Колин прошел, сел на стул у стола. Пусть Свен поостынет.

— Где? — Что происходит на его корабле. О какой службе идет речь?

— Палубу драит. — Помощник капитана развалился на стуле. Парень занят обычной работой, пустяк не достойный внимания.

— Колин, ты в своем уме? С каких пор у тебя раненные матросы драят палубу, несут служб? — Стоит лишь на минуту оставить дела, все идет не так.

Ну, вот. Так то лучше. Разум возвращается в дурную голову. Колин не сдержался, стоит другу объяснить.

— Капитан, а когда на нашем корабле вешают раненных матросов? Новшество заслуживающее похвалы.

У Свена ответа не было. Упрек справедливый. Капитан потупился, провинившийся мальчишка. Погладил рукой столешницу. Не ловко как-то вышло.

— Иди, прикажи ему, что б шел в каюту. Ему поправляться надо. Отдыхать. Ступай, старпом.

Колин вышел, закрыл за собой дверь.

— Капита-а-ан, ты обрадовался, что мальчишка жив. Значит, я не ошибся. — Колин постарался придать лицу обычное холодное выражение. Пусть этот разговор останется между ними, никто не должен догадаться о маленькой тайне.

Он отыскал Дэна, подошел:

— Дэн, капитан приказал тебе явиться в каюту. Он ждет. — Ждет, как отреагирует матрос.

— Есть, старший помощник капитана. Может, я в начале закончу? — Данька боялся идти к капитану, боялся, что тот опять будет ругаться. Колин это понимал.

— Вот что, Дэн, иди. Не серди капитана. Лучше сейчас иди. Он поутих.

— Да, господин старпом, — Данька поплелся в каюту. Постоял возле двери. Помялся. Переступал с ноги на ногу. Вошел.

— Матрос Дэн по вашему приказанию прибыл, капитан. — Отрапортовал он. Шмыгнул носом. Сейчас выпишет за неудачу в бою.

— Ну, проходи, паршивец. Иди. — Свен вовсе не собирался ругать парня. Он не мог догадаться, что Дэн винит себя за этот бой. Никто не застрахован от ран.

— Господин капитан, я понимаю, что виноват. Я честно больше так не буду. Я исправлюсь, капитан. Капитан, ну я виноват.

Потом решил все объяснить Свену.

— Я полез, капитан, со страху. Ну, страшно мне было. Вдруг вы или ребята скажут, что я — трус. Что я прячусь за чужие спины. Я и бросился вперед.

— Значит. Со страху, — протянул Свен, — хорош страх.

Капитан качал головой. Первый раз он слышал такое объяснение. Очертя голову лезть в бой и потом признаваться в трусости. Дурачок.

— Со страху. С перепугу, значит?

— Да, капитан. Со страха. — Он и сейчас боялся. Спишет его капитан на берег. К бабке ходить не надо, спишет.

— Ладно, Дэн. Иди, отдыхай. Тебе поправляться нужно. Ложись.

Данька поплелся к своему сундуку. Капитан хотел уйти, но остановился. Повернулся к Дэну и сказал:

— Ты меня извини. Я погорячился. Я был не прав, Дэн. Я плохо поступил. А ты, значит, со страха? Испугался?

— Да, капитан. Виноват. — Дэн робко надеялся, повинную голову меч не сечет.

— Дурачок, — продолжал капитан, — если б все так боялись.

Даня ответил:

— Капитан, вы поступали правильно. Вам не за что себя винить. Все было правильно.

Капитан молчал. Развернулся и вышел. Он пошел на корму. Постоять, побыть одному. Его жег стыд. Он ударил этого парня. Поступил с ним не справедливо. А мальчишка оправдывает его. Капитану было больно от этого. Какой же он, капитан? Почему поступил так? То же со страху, с большого перепуга. Капитан, стыдно, — говорил себе Свен.

Утром Данька чувствовал себя лучше. Пора собираться в школу. Он поднялся, пошел на кухню.

— Даня, — спросила мать, — ты как себя чувствуешь?

— Отлично, мама. Почти как новый. — Он сам не мог понять, откуда такой прилив сил.

Кукушка, выглядывающая из створки часов, качала головой. Испивший воды из источника под деревом мирозданья может у нее не спрашивать, сколько осталось жить.

— Даня, опять врешь. — Мария с укором посмотрела на сына.

— Мам, не вру. Преувеличиваю. — Данька отпил кофе. Ухватил бутерброд и с аппетитом стал есть. Проголодался за ночь.

— Ладно. Опять в школу собрался? — Пустой вопрос.

— Да, собираюсь в школу. — Кусок корейки с хлебом пришелся к стати. — Максим ждет.

Данька пошел к троллейбусной остановке. Его ждал Максим. Вместе пошли в школу. Даня молчал, а Макс не лез с вопросами. После уроков Максим все же решил расспросить друга.

— Ты как? Что там на корабле? — Отлеживается друг в тамошнем лазарете. Пусть поправляется.

— А, — махнул рукой Даня, — капитан…

— Что капитан? Узнал? — Глазастый командир. Не иначе, Даню к доктору отправил. Максим и сам нем любил больниц, да всяких врачей. Микстуры, таблетки.

— Да. Ругался. Да что там ругался. Он приказал меня повесить. — Даня вспоминал эту историю, как забавный случай. Хотел рассмешить друга.

— Как повесить?! — возмутился Макс — Ты его спас, прикрыл, а он тебя повесить? У него, что совести нет? Вот гад! Надо же, какой гад!

— Не гад он. Вовсе не гад. — Данька защищал своего капитана. — Он не знает, что я его прикрывал. Собирался повесить, но не повесил. Он меня за то, что я лезу очертя голову, куда не следует.

— Все равно, гад твой капитан. — В справедливости своего суждения Максим не сомневался. Этого капитанишку развесить самого по всем реям.

— Не говори так о нем. Он нормальный, хороший мужик. Рассердился. Я попросил у него прощения. За то, что полез. Он то же просил у меня прощения, у простого матроса, хотя он капитан.

— Ну и что, что капитан, — упрямился Максим, — все равно — гад.

— Не ругай ты его. Мы скоро на Тортугу вернемся. Несколько дней в порту будем стоять. Жанетта мне рыбу запечённую. Рецепт у нее вызнаю, приготовлю и тебя угощу.

Максим проводи друга до дома. Там они попрощались. Денька, войдя в квартиру, подошел к креслу, присел. Вскоре задремал. Из пелены полудремы, Даньку вывел голос матери. Она вернулась с работы. С ней пришел Аркадий Аркадьевич.

— Вот, Даня, — сказал Аркадий, — пришел тебя навестить. Узнать, как ты себя чувствуешь. Апельсины тебе купил. Тебе витамины нужны.

— Спасибо, Аркадий Аркадьевич. Я себя лучше чувствую. Значительно лучше.

Мария Петровна пообещала собрать на стол и ушла на кухню.

— А ты поступил, — сказал Аркадий, — как настоящий мужчина. Прикрыл своего командира.

— Это так, пустяк. — За подвиг Дэн свой поступок не считал. Кто не прикроет друга в бою. Пустые разговоры.

— Не говори, это не пустяк. Это — поступок. Ты молодец, мужественный парень.

— Я бросился в бой очертя голову, потому что струсил. — Признался Данька. Надо иметь смелость признать свою трусость. Не прятаться за мнимый подвиг.

— Ты струсил? — Аркадий не мог поверить.

— Ну. Да. Испугался, что ребята сочтут, будто я трус.

— Господи, Даня, какие глупости. Какой же ты трус! От страха бегут прочь, а не бросаются в бой. Не подставляются под удар.

— Может быть, — потом Даньку что-то подтолкнуло, и он спросил, — Дядя Аркадий, а как вы относитесь к моей маме?

Тот опешил:

— Что ты имеешь в виду, Даня?

— Как что? Она вам нравится? — Данька подвергал испытанию храбрость Аркадия Аркадьевича. Он замечал, что дядя Аркадий по особому смотрит на мать. Не маленький. О таких вещах даже дети догадываются.

— Да, нравится, — признался Аркадий Аркадьевич. Признание далось не легко. В таком вопросе нужна смелость.

— Как нравится? Очень? Вы ее любите? — Даня хотел все точно выяснить.

Аркадий Аркадьевич потупился:

— Да, Даня, люблю.

— А вы ей об этом сказали? — не унимался парнишка. Пока тебя не коснулось, можно считать, что вопрос очень простой.

— Нет, — чуть слышно ответил Аркадий.

— А что ждете. Идите и скажите. — Лихой командир. Доживи до такого мгновения, клинок врага покажется шалостью.

— Даня, я так сразу… Я… Я, может быть, завтра…скажу.

— Ага. Очень похоже. — Данька полон мудрости.

— На что похоже?

— На что? На меня. Я темноты боялся и говорил себе — завтра не стану включать свет. Так и откладывал. Хватит, Аркадий Аркадьевич, бояться. Иди и скажи ей. Ну!

— Даня, так сразу? — Аркадий робел.

— Вот так, сразу! Иди, Аркадий Аркадьевич. — Вам бы, молодой человек, армии в бой бросать. Приказать не сложно.

Аркадий все же поднялся. Подошел к кухне. Сделал решительный шаг. Минут через пятнадцать он вернулся с матерью. Мария Петровна нервно теребила руками край фартука. Данька посмотрел на эту парочку:

— Ну что? Аркадий Аркадьевич, ты все сказал? — Генерал ждал рапорта.

— Да, сказал. — Аркадий еще приходил в себя. Не каждый день приходится пройти через такое испытание. Слава богу, все позади.

— Мам, а ты как? Тебе нравится Аркадий Аркадьевич? — Юный садист. Как им удается лезть не свое дело.

— Да, Даня. Я думаю…

— Что тут думать! Когда поженитесь? — Этот ребенок не уймется.

Двое взрослых мялись, словно юнцы. На самотек оставлять нельзя. Без должного руководства дело погибнет. В умелых руках все спорится.

— Нечего откладывать, — заявил Даня. — Есть мы будем сегодня?

— Конечно, Даня. Пойдем, я собрала на стол.

Что откладывать не стоит не ясно. Промедление смерти подобно. Сытый желудок — путь к верным решениям. За ужином мать спросила:

— Как у тебя, Данечка, на Тортуге? Они хоть заботятся о тебе?

— Ой, мам. Заботятся, еще как. Особенно, капитан. — Дэн окинул всех взглядом. Пусть посмеются. О такой потехе следует рассказать. — Приказал меня повесить. Рей пустует. Дядя Аркадий, болтаться елочной игрушкой. Лихо?

— Что?! Повесить? Да я его… Это что за порядки?! Варвар! — Ну, он дождется. Она не посмотрит, что капитан. Хоть генерал! Управа найдется.

— Как повесить тебя? Ты его спас! — возмущался Аркадий Аркадьевич. Шутка у Дани не удалась.

— Он не знает, что я его прикрыл. Я не сказал и говорить не буду.

— Будешь ждать, когда он тебя повесит? — Какое легкомыслие. Его собираются повесить, а он в благородство играет.

— Нет. Никто меня не повесил. Я же живой. Оштрафовали на пять монет. Еще капитан оплеуху отвесил, что б не лез куда не следует.

— Вот, правильно и сделал. — Решила Мария Петровна. — Повесить — это он негодяй. Я бы его своими руками повесила. Ударил? Вот, чужой человек и то понимает. Правильно, что ударил. Я бы тебя сама, Даня. — Мать погрозила кулаком, — Подзатыльник бы отвесила.

Данька насупился.

— Вам бы только всем меня бить. А я — раненный. — Мужчины любят прятаться от гнева женщин за настоящие и мнимые болячки. Иногда обожают, что б их жалели.

— Ну, ладно, Данечка, — мать прижала к себе сына. Данька решил сменить тему разговора:

— Слушайте, молодожены, свадьбу, где будете играть?

— Мы не думали, — начал Аркадий.

— Ресторан-то вы выбрали? — Теперь главное не сбавлять темпа. Противник в растерянности. Напор — ключ к успеху.

— Нет еще. Выберем. Денег у нас хватит. У меня есть. Кольца купим. — Аркадий, как ученый все любил распланировать.

— Кольца-то зачем? — заявил Даня, — не нужны вам кольца из магазина. У меня этого барахла полно. Выберу, что получше и притащу вам.

— Может тебе самому, — начала мать.

— Кольца мне не нужны. Еще рано. Мне не с кем обручаться. А блистючек этих я вам принесу. Как приданое, что ли. Не только кольца, а и всякие камешки и безделушки.

— А зачем нам? — спросил Аркадий.

— Может, новую машину купите. Или гараж. Найдете куда истратить деньги. Вам нужнее.