Валя заглянула в круглый зал. Посреди зала стояла машина, точь-в-точь карусель: столб с подпорками, на столбе — рама, на раме — две кабины. Эта машина должна была знакомить собак с новой опасностью. Стоило карусели завертеться, как на ее пассажиров наваливались могучие, невидимые силы, бороться с которыми было бесполезно.

Сейчас машина не работала. Врач Дронов и его помощница Зина, Валина подруга, ходили по залу и о чем-то спорили. Увидев Валю, Дронов крикнул:

— Заходи!

Валя пришла поговорить о своих питомцах, но, покосившись на карусель, поежилась и неожиданно для себя сказала:

— Хорошо, что у такой страшной машины такой добрый хозяин!

— Это я — добрый? — удивился Дронов, а маленькие глаза его превратились в черные точки и весело заблестели. — Зина, — он повернулся к помощнице, — скажите, разве я добрый?

— И совсем не добрый, — ответила, нахмурив брови, Зина. — На работу опаздывать не разрешает. Сам приходит раньше, и я должна бежать. И сегодня чуть не попала под автобус. Это раз. Вчера закрывала форточку и свалилась с лестницы — два…

— В-третьих, — продолжал тем же тоном Дронов, — позавчера под моим руководством порезала палец. А в среду испортила свою прическу.

— С прической вы ни при чем, — сказала, смягчаясь, Зина и тряхнула лихо завитыми кудрями. — Это я добровольно пошла в парикмахерскую. А ты, Валя, настоящая трусиха: боишься нашей машины!

— Ничего и не трусиха. Просто у меня кружится голова, даже когда я кручусь в парке. Ну, Дронов, — Валя взяла Дронова за рукав, — Олег Петрович, расскажите про невидимку, про ваше чудовище с бородой. А то мне и Зине сдавать скоро экзамен.

В этой просьбе была маленькая хитрость. На экзамене не спрашивали про машину-карусель. Но Зина не выдала подругу. Она тоже любила слушать, как рассказывает Дронов. Олег Петрович был шутником, и в институте его называли «наш веселый доктор».

Девушки уселись на стульях, а Дронов расхаживал по залу.

— Так вот, товарищи студенты, соблюдайте правила уличного движения…

— При чем тут уличное движение? — насторожилась Зина.

— А при том, — хитро прищурился Дронов. — Ты сегодня выскочила из-под автобуса? Выскочила. Шофер тормознул? Да еще как! А пассажиры попадали друг на друга. Я-то видел, как шофер погрозил тебе кулаком. А как ругались пассажиры — не слышал. Должно быть, крепко.

— Где же тут чудище с бородой? — спросила Зина. — Может быть, это я?

— Чудище, Зиночка, никто и не заметил. Оно было настроено весьма мирно. Только слегка и толкнуло людей в спину. Но чтобы ты не говорила потом, что я назвал тебя бородатым злодеем, давайте рассмотрим это неприятное существо.

Дронов продолжал:

— Вспомните свои путешествия. В самолете, машине, поезде, если они движутся прямо и равномерно, вы занимаетесь своими делами и не замечаете скорости. Но стоит машине сделать крутой поворот — вы наваливаетесь плечом на соседа; стоит поезду резко остановиться — можно набить себе на лбу шишку; стоит самолету начать взлет — вас вдавливает в кресло. Если тебя, Зина, в такой момент взвесить на пружинных весах, ты можешь потянуть на все сто килограммов. Значит, делаем такой вывод: как только скорость движения меняется, как только появляется ускорение, кто-то невидимый начинает на вас давить и увеличивает ваш вес. Эта могучая сила и есть перегрузка. Она может нажимать, словно мягкая, сильная рука, а может ударить, как крепкий кулак, и переломать кости. В том и другом случае вы беспомощны перед перегрузкой и можете победить ее лишь терпением и упорством. Теперь я вам покажу, что бывает иногда с летчиком.

Дронов садится.

— Взлетаешь. Набираешь высоту. Потом идешь вниз — пикируешь. Скорость все растет. Берешь ручку на себя, чтобы выйти из пике. И тут, откуда ни возьмись, невидимое чудище. Наваливается на голову, вдавливает в сиденье, сжимает внутренности. И всего тебя оплетает своей бородой: ноги, руки, сердце, глаза — все тяжелеет, наливается свинцом. Взглянешь краем глаза на акселерометр — есть такой приборчик, как маленькие пружинные весы, — и видишь, что ты весишь в три, потом в четыре, в пять, в шесть раз больше, чем обычно. В глазах темнеет, больше ничего не видно. Отпускаешь ручку… Потом, как из тумана, показывается земля, приборы, крылья. Самолет летит уже горизонтально. А голова твоя горит, сердце бьется… Вот какая штука — перегрузка.

Зина и Валя притихли. Они смотрят на врача в белом халате, сидящего на стуле, а видят летчика в комбинезоне и шлеме, выходящего из пике, согнувшегося под тяжестью перегрузок. Видят Дронова таким, каким он был много лет назад, во время войны, — боевым летчиком, сбивавшим вражеские самолеты.

— Ну, кто хочет прокатиться в моем экипаже? — неожиданно спросил Дронов.

Девушки вскочили.

— Я — нет, — быстро сказала Валя.

— А я — да!

В зал вошел Василий Васильевич.

— Вас не возьму! — предупредил Дронов. — Плохие глаза надо беречь.

— Жаль, — искренне огорчился Елкин. — Вы-то небось катались, а я нет. Ну, а учеников принимаете?

— Как зовут?

— Пальма, Пестрая, Козявка, Мальчик, Кусачка.

— А-а, та самая, которая цапнула вас за ладонь, — вспомнил Дронов. — Принимаю, весьма охотно. И постараюсь создать все зависящие от меня неприятности.

— Вот видите, какой он добрый? — торжествующе обратилась к присутствующим Зина.

— Это не он, а машина, — вздохнула Валя. — Если б только можно было предупредить наших собачек об опасности!..

— Прошу ничего им не рассказывать, — пошутил Дронов. — Мне надо знать, как они будут привыкать к перегрузкам.

Машина была создана специально для неприятностей. Называлась она центрифуга. Крутясь, центрифуга развивала большую скорость и искусственно вызывала невидимую тяжесть.

Врач и его помощница укладывали Кусачку вместе с лотком в кабину-люльку и закрывали дверцу.

— Лежи спокойно. И не верти хвостом, — наказывал каждый раз веселый доктор.

Урчал мотор, люлька, качнувшись, трогалась с места. Стены устремлялись навстречу собаке и проносились мимо нее совсем рядом, сливаясь в одну сплошную полосу. Ветер раздувал шерсть, холодил нос и, как казалось Кусачке, давил на нее с такой силой, что едва можно было повернуть голову. На лету люлька постепенно поднималась, кренилась набок. Из-под машины, где за столом возле экрана телевизора и приборов, сидели врач и лаборантка, представлялось, что люлька скользит прямо по стене. Так мотоциклист в цирке ездит внутри шара.

Чем быстрее летела кабина, тем сильнее и сильнее невидимое чудище прижимало собаку к лотку. Вес ее все увеличивался. Пятикилограммовая Кусачка как бы превращалась сначала в большую дворняжку, потом в легавую и, наконец, в овчарку. Но она, конечно, не увеличилась при этом в размерах, а, наоборот, стала даже меньше: ее сдавила сила перегрузки.

По приборам Дронов видит: вот собака уже в семь раз тяжелее. В телевизоре — похудевшая мордочка. Значит, кровь стала такой же весомой, как и железо. Ох, как трудно работать сердцу! Оно тоже словно из железа…

Стоп! Мотор смолк, рама еще крутится.

Собака чувствует необыкновенную легкость, и ей кажется, что она неподвижно висит в воздухе. Она не замечает, как останавливается кабина.

— Жива? — шутливо спрашивает Дронов, заглядывая в люльку.

Жива! Но в каком виде… Дышит часто, растерянно моргает и слюны напустила целую лужу.

— Молодец! — говорит доктор и гладит вздымающиеся бока Кусачки. — Вот что значит быть дворняжкой и испытать в жизни то да се! Пудель не вынес бы таких неприятностей. Я знаю одного пуделя, — продолжает Дронов, обращаясь к собаке и внимательно осматривая ее, — так этот пудель умен, просто талантлив. Но весь свой талант тратит на пустяки: подает хозяину тапочки. Он бы не выдержал центрифуги.

— А она завтра выдержит? — спросила Зина.

— Выдержит.

Назавтра невидимка еще сердитее, Кусачке еще труднее. Она лежит в люльке головой вперед, и тяжесть наваливается прежде всего на голову. Кровь отхлынула к ногам. У Кусачки темнеет в глазах, она словно проваливается в пропасть — теряет сознание.

В следующий раз она летит задом наперед. И вместо черной пелены на нее наплывает красная, потому что теперь кровь ударяет в голову. Снова она без сознания. Ведь каждая клеточка тела давит на своих соседей, и кровь прежде всего подчиняется властной силе перегрузки.

Дронов знал, как чувствовала себя в кабине Кусачка. Знал и о черной, и о красной пелене. И по своему опыту, и по записям прибора акселерографа. Прибор чертил на бумаге зубчатую линию, похожую на неровный забор, и она рассказывала, сколько перегрузок вынесла собака (то есть во сколько раз увеличился ее вес) и сколько минут или секунд они действовали.

Еще Дронов знал, что лучше всего, когда невидимые силы атакуют летящего от груди к спине или, наоборот, от спины к груди, а полет вперед головой или вперед ногами — самый неприятный: испытатель теряет сознание.

И все-таки врач укладывал собак в свою машину и так и эдак. Следя за ними по приборам, Дронов мурлыкал песенку:

Зина сидела рядом с Дроновым и заполняла дневник тренировок. А самый точный протокол вели приборы: они записывали на ленте все перегрузки, которые атаковали собак и в грудь, и с боков, и сзади.

Зина не спрашивала Дронова, зачем они разрисовывают зубчатыми линиями сотни метров фотоленты. Она соображала сама: «Наверное, Дронов хочет сравнить записи. Вот полетит ракета, приборы доложат о самочувствии собак, запишут на новые ленты. Тогда Дронов берет те и эти ленты и узнает, какие невидимые силы набрасываются на космонавта в полете. Вот молодец!»

напевает веселый доктор. А Зина поглядывает на него уже с гордостью. Вот такие, как он, врачи и ученые провели тысячи и тысячи опытов и испытаний. Центрифуга крутила не только собак, но и закаленных людей — летчиков. Они безболезненно переносили до десяти — двенадцати ускорений в течение пяти — десяти минут. При этом они принимали удобную позу: перегрузки атаковали их в грудь или спину. А один испытатель — Зина слышала об этом в докладе профессора — надел легкий водолазный костюм, с головой погрузился в бак с водой, укрепленный на центрифуге, и несколько секунд переносил увеличение веса в тридцать раз!

В свободное время Дронов рассказывал помощнице о том, как катались в кабинах центрифуги обезьяны, лягушки, рыбки в аквариуме и даже знакомая всем по ботанике евглена зеленая. Обезьяны чувствовали себя, как человек. С аквариумом машина ускорила свой бег, и маленькие рыбки стали весить больше, чем крупные щуки. Бак с плававшими лягушками машина помчала еще быстрее, и пловчихи потянули на сто пятьдесят килограммов каждая. А с евгленой зеленой кабина-люлька понеслась как бешеная. Вес ее вырос в двести тысяч раз! Но евглена уцелела, потому что была в воде.

— Как это ни странно, — заключил Дронов, — а вода защищает от невидимых сил лучше всякой брони. Значит, можно придумать какую-нибудь камеру или костюм, предохраняющие от ударов и усиленной тяжести. Об этом писал еще Циолковский. А пока их не изобрели, наши четвероногие разведчики должны тренироваться, чтобы быть готовыми к космическим сюрпризам.

Кусачка каждый день превращалась в тяжелую собаку и снова становилась сама собой. Она не понимала, зачем это делается, но всякий раз была послушна. Когда кабина-люлька трогалась с места, Кусачка покорно укладывала голову на лапы и не противилась нажиму невидимой силы. В конце концов, как бы говорила ее поза, привыкаешь к любым странностям.

Даже во сне Кусачка переживала впечатления дня: двигала лапами и ушами, сдержанно лаяла. Стоило Вале, дежурившей ночью, подойти к клетке, как уши собаки — сначала одно, потом другое — вздрагивали, напрягались, поднимались и поворачивались в сторону человека. Оживал и тихо бил по полу хвост. Приоткрывались веки, и Кусачка встречалась взглядом со знакомыми глазами.

Валя гладила собаку, просовывая руку между прутьями, потом уходила. И тогда Кусачка спала спокойно до самого утра, лежа на левом боку, свободно вытянув лапы.