— «В фаларийском быке» (пять глав посвящены Киркегарду).

— Книга Сюиса о Шестове. — Статьи Шестова о Кронере и о Бубере.

Из Шателя Шестов уехал раньше, чем обычно, так как он был приглашен прочесть доклад в Кракове и надо было готовиться к поездке. Вскоре после приезда в Булонь на новую квартиру он получил письмо от Жюля де Готье по поводу статьи «Оглядка и борьба» («Regarderenarriereetlutter»), которая появилась в июле в первом номере нового журнала «Форум Филозофикум». Статью составили 25 афоризмов — из 27, опубликованных по-русски в журнале «Числа» в марте, под заглавием «Добро зело». Французской статье Шестов дал как заглавие название доклада, прочитанного в Нитшевском обществе («KampfundBesinnung» — см. стр.52). ГотьепишетШестову:

J'ailu dans le premier numerodu Forum la suite des reflexions que vousуpubliez et je vous уai retrouve tout entier avec votre idee maitresse et ce qu'elle a pour moi de seduisant et d'enigmatique, avec cette fagon incisive, etincelante et paradoxal que vous avez de la faire fulgurer en eclairs et qui constitue la personnalite de votre langue, cette stylisation de la pensee qui demeure perceptible sous le voile de la traduction. Je pense quant a moi que le dernier mot de la philosophie est de savoir que la vie echappe a son entreinte. La vie commence quand cesse la philosophie. Je vous ai ecrit deja, je crois, que je definis la vie "ce qui echappe a la connaissance". Vous le rappeler c'est vous dire en quelle sympathie d'esprit j'ai lu votreparagraphe XV. J'ai goute tres particulierement aussi Timprevu dans leur logique des reflexions par lesquelles vous concluez a l'inutilite pour Socrate de l'immortalite de Fame. (25.09.1930).

Шестов был прилашен читать доклад на конгрессе «DieGrundhaltungendesmodernenGeistes», организованном в Кракове Международным обществом культурной кооперации 23–25 октября 1930 г. В Краков Шестов поехал через Берлин (куда приехал 18.10.1930). Там он остановился на несколько дней повидать мать и Ловцких. В Кракове он читал по-французски доклад «Об источниках метафизических истин», составленный из начальных глав работы «Скованный Парменид». На обратном путион провел несколько дней в Берлине у Эйтингона и вернулся в Булонь 2 или 3 ноября. 4 ноября Анна Елеазаровна пишет Ловцким: «Вот Леля приехал, он в восторге от вашего приема, привез чудесный шоколад, спасибо, дети тоже оценили». Из следующего письма к Ловцким видно, что Шестов, как и раньше, не может освободиться от разнообразных житейских забот:

У нас собственно ничего особенного пока нет — но, боюсь, что в близком будущем могут возникнуть трудности. Вы, верно, уже знаете, что и Таня, и Флора, и Люся потеряли свои места в Институте. Таня, я надеюсь, найдет что-нибудь для себя — но найдут ли что-нибудь Флора или Люся? Флора хочет заняться массажем — может, у нее и выйдет что-нибудь, но, если и выйдет, то не сразу, конечно. У Люси же почти ничего не предвидится. Надо уже теперь, заблаговременно обдумать, что делать…

Я получил от Кронера письмо — он пишет, что по требованию издателя принужден отложить печатание моей статьи до 1-го номера 31 года, и, кроме того, пишет, что, хотя ему (как читателю) этого очень не хочется, но (как редактор) он был бы мне очень обязан, если бы я сократил статью: она очень дляLogos'aвелика. Я ему ответил, что, если нельзя иначе — отложить, но тогда нужно хоть RuofPyаванс выслать, а от сокращений уклонился, ссылаясь на трудности и на то, что RevuePhilosophiqueвсе же целиком поместила статью. «Europ. Revue» прислала номер с докладом , а гонорара не прислала: считают, видно, что и так я уже много получил! Так что доходы у меня слабые, и у Анны тоже пока еще ничего нет, может, у А. еще что и будет, а у меня ровно ничего не предвидится…

А. и дети тоже вас целуют. А. хотела написать — но т. к. у Тани сейчас с прислугой трудности, то ей приходится часто ездить на Letellier— и она мало дома бывает. (16.11.1930).

Через месяц выяснилось, что статья «Скованный Парменид» пойдет без сокращений по-немецки в первом номере 1931 г. «Логоса» (см. стр.47).

Потеря места в Институте, где с 1925 года работали Таня и племянница Шестова Люся и куда удалось устроить также Флору Луцкую, была большим ударом для всей семьи. О том, как они устроились, Шестов пишет матери в поздравительном письме:

Поздравляю тебя с днем рождения, желаю здоровья, долгой жизни и душевного спокойствия. Очень досадно, что никогдане приходится этот день провести вместе с тобой. В истекшем году я два, даже в сущности три раза приезжал в Берлин — но мои приезды не совпадали с днем твоего рождения. Хорошо еще, что Фаня, Герман и Саша живут в Берлине: они уж поздравят тебя вместо нас и порадуются с тобой за себя и за нас.

У нас все по-прежнему. Вчера видел Маню, на прошлой неделе Мишу и Соню. Слава Богу, здоровы. Люся уже нашла себе новое место, где она получает за полдня работы 600 франков в месяц. Моя Таня тоже уже получила место в книгоиздательстве [ «Ашетт»], но начнет работать только

с 15-го января, т. к. новое отделение, в котором она будет служить, только 15-го января открывается. Первые два месяца она будет получать по 1500 фр. в месяц, а потом — по 2000, как получала в институте. Книгоиздательство — очень крупное и, может быть, если новое отделение разовьется, Таня займет там хорошее положение. Флора обучается массажу — ей несколько врачей обещали работу, как только она выучится массировать. Так что можно надеяться, что кризис наш, в конце концов, разрешится благополучно.

У меня самого ничего особенного нет. Как всегда, читаю лекции и т. д. Поездок — пока не предвидится: да и то сказать — наездился я достаточно. [21.12.1930].

***

С Буниным у Шестова были дружеские отношения, и они и их семьи бывали друг у друга. О впечатлении, произведенном на Бунина некоторыми сочинениями Шестова, уже говорилось (см. первый том и стр.37). В архиве Шестова сохранилось 6 писем Бунина: одно поздравление к 70-летию и пять, написанных в 1930–1931 гг. по поводу кандидатуры Бунина на Нобелевскую премию, из которых два частично приводятся ниже. В «Грасском дневнике» в записи от 20 декабря 1930 г. Галина Кузнецова рассказывает о том, как Бунин узнал, что он является возможным кандидатом на Нобелевскую премию 1931 г.:

Демидов прислал И.А. по поручению Милюкова статью журналиста Троцкого из Стокгольма о Нобелевских лауреатах. В конце этой статьи Троцкий пишет, что у лауреата этого года было два серьезных соперника: Мережковский и Бунин, и что самый вероятный кандидат на будущий год — Бунин, если только его выставят кандидатом до января 31-го года. И А. читал это за завтраком вслух. Никто из нас этого не ждал, и поэтому все были как-то оглушены. Потом начались советы и совещания, что делать. Конечно, явилась мысль о необходимости нажать некоторые кнопки — письмо для этого, видимо, было переслано — написать кое-каким знакомым… После завтрака И.А. сел писать письма. (Грасский дневник, стр.197).

22 декабря Кузнецова записывает:

Отправили на 45 фр. писем. Заботы по поводу премии. И.А. эти письма сразу изнурили. «Нет, я на это не гожусь!» — говорил он. (Грасский дневник, стр.197).

Одно из писем было адресовано Шестову:

Вчера получил известие, что на торжестве раздачи нобелевских премий в Стокгольме один из членов Нобелевского Комитета сказал русскому журналисту, что я имел в прошлом году очень много шансов на получение нобелевской премии… что «вернейшим кандидатом на 1931 г. является Бунин» и что необходимо, чтобы любой профессор-славист любого университета или какой-нибудь писатель, получивший в свое время нобелевскую премию, «снова выставил кандидатуру Бунина до 31 января 1931 г.» — Дорогой Лев Исаакович, помогите мне: напишите поскорее Томасу Манну, прося его, как лауреата, выставить мою кандидатуру официально. Он многое знает из моих произведений, он писал мне, сравнивая меня с Толстым, и думаю, не откажется. (21.12.1930).

Шестов исполнил просьбу Бунина очень быстро:

Не знаю, как и благодарить Вас за Вашу доброту, за ту сердечность, с которой Вы отнеслись к моей просьбе, и за то прекрасное и столь лестное письмо, которое Вы послали Манну. (Бунин к Шестову, 27.12.1930).

Это лестное для Бунина письмо не сохранилось, но в нашем распоряжении ответ на него Томаса Манна. Немецкий писатель отдает должное Бунину, но все же колеблется между ним и Шмелевым. Кроме того, Томас Манн видит достойного кандидата в Зигмунде Фрейде, оказавшем глубокое влияние на духовную культуру и художественную литературу:

Bunin ist ein sehr starker Erzahler, und "Der Herr aus San Franzisko" bleibt ein unvergessliches Meisterwerk. Ein Meister, ausgestattet mit alien guten Traditionen der herrlichen russischen Erzahlungskunst, ist er seitdem geblieben, aber, wenn ich ehrlich sein soil, so haben die Dinge, die ich spater von ihm las, nicht unbedingt den kiinstlerisch begliickenden Eindruck auf mich gemacht wie jenes Werk, und wenn ich die Zuwen- dung des Nobelpreises an einen russischen Dichter von Herzen begriissen wiirde, so frage ich mich doch, ob Iwan Schmeljow ihn nicht vielleicht ebenso gut verdiente wie Bunin, dem ich ihn iibrigens aufrichtig gonnen wiirde… Einen besonderen Wunsch fur die Vergebung des Nobelpreises habe ich iibrigens noch spon- tan; ich denke an Sigmund Freud, dessen Forschung auf die Geisteswissenschaften und auch die Schone Literatur einen so tiefen Einfluss geiibt hat… Bei all dem aber bin ich nicht einmal sicher, ob die bisherigen Preistrager iiberhaupt ein internationales Vorschlagsrecht haben Oder vielleicht nur einen Vorschlag innerhalb ihres eignen Sprachgebietes machen konnen. (Томас Манн Шестову, 31.12.1930).

Кандидатура Бунина была официально выставлена в 1931 г., но премия ему не досталась. 1932 г. тоже не принес Бунину удачи, и только в 1933 г. в Стокгольме Бунину была вручена Нобелевская премия по литературе.

***

Занятия Киркегардом, начатые еще в 1929 г., продолжают увлекать Шестова. Под его влиянием Ловцкие тоже заинтересовались Киркегардом:

Я вожусь с Киркегардом — не знаю, буду ли о нем писать, но вернее всего, в будущем году буду о нем в Сорбонне читать. На днях выйдут, наконец, мои «PagesChoisies»..

Очень рад, что ты, Герман, наконец, справился со статьей о Киркегарде: дело, ведь, нелегкое. Чем больше я в него вчитываюсь, тем больше чувствую, как трудно у него найти его настоящую мысль под внешними облачениями. Получил Альманах Психологии, в котором М.Е. перевел отрывок об «А. и Диогене». Поблагодарите его и скажите, что перевод очень хороший. (Ловцким, 28.01.1931).

В течение весеннего семестра 1931 г. (10.01.1931 — 25.04.1931) Шестов читает в Сорбонне, как всегда по субботам, курс «Русская философская мысль». Часть лекций была посвящена Владимиру Соловьеву. 14 февраля Шестов говорил об отношении Соловьева к Пушкину, Лермонтову и Достоевскому.

***

11 февраля 1931 г. внезапно скончался муж Софии Исааковны Даниил Григорьевич Балаховский. Шестов пишет Ловцким, матери и Мандельбергам:

Сейчас получил твое, Фаня, письмо. Что собственно можно рассказать о последних днях Данила? Смерть была легкая — как и у его отца. Он совсем было оправился от инфлуэнцы, встал утром бодрый, умылся, побрился и поехал в город — в контору Паперно по какому-то делу. Вошел веселый, сел в кресло, начал разговаривать — и вдруг прервал разговор на полуслове, склонил голову — и — все было кончено…

Я и А.[Анна] ничего не знали. Надя протелефонировала Наташе на службу, пока Наташа добралась до нас, уже наступил вечер, и мы только в 8.30 попали к Соне. Там уже было много народу — все родные и кой-кто из знакомых. Через два дня его похоронили — на похоронах тоже было много народу, человек 200…

Пока для Сони большое облегчение — это дети. Они с такой любовью и заботливостью ходят вокруг нее, что даже со стороны легче, когда глядишь на них. И вообще со всех сторон проявляют к ней сочувствие, и Соня держится хорошо. Тоже, между прочим, утешает себя и той мыслью, правильной, конечно, что если бы Д. пережил ее, то ему пришлось бы очень плохо. И действительно, если бы он один остался — куда бы он делся? (Ловцким, 17.02.1931).

Ты уже знаешь о постигшем нас горе. Единственное облегчение было, что смерть была без страданий, мгновенная

точно он заснул. А второе облегчение — для Сони — это дети. Они такие милые и так любят ее, так ласковы и предупредительны с ней, что она, поневоле, забывает свое горе. Заниматься с ними, поить их, кормить, водить в школу и т. д. для нее большая радость. А так как Женя почти весь день отсутствует — она начала учиться художественному тиснению на переплетах — то всем этим и всеми домашними делами приходится заведывать Соне: это ее отвлекает и очень успокаивает. Мы тоже стараемся все по возможности чаще бывать у нее — это ей, конечно, тоже приносит небольшое облегчение и утешение. Слава Богу, что ее здоровье сохранилось и она себя физически чувствует настолько крепко, что может и с хозяйством возиться, и за детьми смотреть, и все делать, что нужно.

(Матери, [17(?).02.1931]).

Спасибо за письма и поздравления. К сожалению, в этом году день моего рождения [13.02] был очень грустным днем совпал (вы уже, конечно, знаете об этом) с похоронами Даниила…

Теперь уже прошло почти две недели и, как всегда, жизнь вошла в свою колею. Вы спрашиваете, как мы живем. Мне жаловаться не приходится. Таня и Наташа вышли замуж, мужья у них хорошие, они сами служат, и мужья служат, так что у них на жизнь хватает. И мы с Анной существуем. Правда, жить приходится очень скромно, считать гроши — но, вы знаете, что я материальной стороной существования никогда не дорожил — теперь дорожу еще меньше. Было бы, конечно, лучше, если бы можно было не читать курсов, не разъезжать по разным городам с докладами и не быть так озабоченным добыванием средств к существованию — а можно было бы заниматься только своим настоящим делом. Но с этим бы еще можно примириться. Трудно и невозможно привыкнуть смотреть на то, как бьются близкие люди, и сознавать, что ничем им нельзя помочь. Очень трудно Мане, Володе, Люсе и Мише. Миша совсем запутался, Володя тоже ни гроша не зарабатывает и нет надежды, что он когда-нибудь начнет зарабатывать. Люся потеряла место, Флора тоже потеряла место — и я даже не представляю себе, как они дальше существовать будут. А что будет через несколько лет — даже и думать об этом не хочется. Вдобавок Маня все время болеет. Это самая мучительная сторона нашей жизни. У Сони, хотя ей тоже нелегко, все-таки есть поддержка — madamePetit, и у Женички есть маленькие средства, и Жорж стал на ноги. Саша зарабатывает на жизнь уроками. И у Фани развивается практика. На нее вся надежда — если у нее будет и дальше развиваться так, как до сих пор, может она поддержит Люсю и Маню.

И до сих пор, в сущности только она одна из всех нас кой-что делает — главным образом, для Люси. Грустно это очень — но придумать пока мы ничего не можем. Соня часто бывает у Мани и, сколько возможно, заботами облегчает ей существование. А я даже и часто бывать не могу — столько работы и хлопот всякого рода. Слава Богу, что у вас, сравнительно, лучше. Как жаль, что Володя не поехал с вами в Палестину! Наверное, уж как-нибудь да пристроился там. Вижу, что письмо мое вышло грустное — такое уж теперь настроение. Но все-таки не делайте заключения, что мы здесь упали духом — сколько можно, все же стараемся бороться. А может быть, случится что-нибудь неожиданное и обстоятельства изменятся к лучшему. Вообще же жизнь в Париже все-таки складывается неплохо. Французы к русским беженцам относятся доброжелательно, и мы не чувствуем здесь, т. е. нам не подчеркивают, что мы чужие. Здесь иностранцу легче найти работу, чем в других странах. Сейчас боятся длительного кризиса — и безработицы. Но, авось, все-таки как-нибудь Франция с этим справится: все-таки она и богатая, и очень крепкая страна. (Мандельбергам, 23.02.1931).

***

В это время Я.Сюис (J.Suys)посылает Шестову свою докторскую диссертацию — книгу «LeoSjestow'sprotesttegenderede» («Протест Льва Шестова против разума»), опубликованную в Амстердаме в 1931 г. Шестов пишет Ловцким:

Работа, по-видимому, написана добросовестно и обстоятельно, т. к. книга довольно большая. Да и то, что ему дали доктора — свидетельствует, что книга написана прилично. Я его попрошу послать и тебе, Г., экземпляр — может, напишешь рецензию, тем более, что он обещал прислать конспект книги по-немецки. [6.03.1931].

Сюис уже раньше приезжал в Париж говорить с Шестовым о своей работе, но затем о нем больше не слышали. В декабре 1930 г. он неожиданно дал о себе знать, попросив у Ловцкого некоторые сведения о Шестове, и вскоре после этого появилась его книга. Впоследствии Сюис от Шестова отошел.

В Англии издавался журнал «Нью Адельфи» под редакцией Джона Миддлтона Мерри. Еще в 1928 г. в нем вышла статья Шестова «TheethicalprobleminJuliusCesar».

В 1929 г. Шестов переписывается с Миддлтоном Мерри, который просит его дать короткую статью для журнала. ВодномизписемМиддлтонМеррипишет:

I have long admired your work: indeed, I wrote an introduction to a collection of your essays which appeared in English as long as 1917. I should appreciate greatly the honour of your collaboration. Our rate of payment is low, but it is a triple higher than the rates generally paid by French reviews of the same class.(21.08.1929).

В журнале был опубликован афоризм «Sursumcorda» из книги «Власть ключей». Через некоторое время (март 1931 и август 1931) в журнале, который в это время стал называться «Адельфи», появилось еще два афоризма Шестова: «Смерть и сон» и «Идеальное и материальное», взятые из книги «На весах Иова». Появление первого из них помогло изданию книги Шестова в Англии:

Недавно, — сообщает Шестов Ловцким, — английский журнал «TheAdelphi» напечатал небольшую статью… у себя, а вчера от редактора журнала я получил письмо, в котором он пишет, что один из лондонских издателей, прочитав этот отрывок (я думаю, вернее, очень лестное для меня суждение редакции в примечании), выразил желание издать какую-нибудь из моих книг. Я предложил ему на выбор «На весах Иова» или «Власть ключей». Увидим, что из этого выйдет и выйдет ли из этого что-нибудь. Может быть, будут переводить не с русского, а с немецкого или французского: придется на это согласиться, т. к. иначе едва ли выйдет дело. А может быть, удастся соединить русского с англичанином: англичанин будет пользоваться немецким, русский — русским языком. (20.03.1931).

Издательство «Дж. М.Дент и сыновья» выбрало книгу «На весах Иова». Договор был подписан в октябре 1931 г. В нем значится, что за первое издание (1850 экз.) книг Шестов получает 50 фунтов. При подписании договора Шестову заплатили аванс в 25 фунтов. Книга вышла в свет уже в ноябре 1932 г. под заглавием «InJob'sBalances» в переводе Камиллы Ковентри и С.А.Макартни. Так как Шестов английского не знал, то он попросил Лазарева редактировать перевод (см. стр.91–94).

В вышеуказанном письме Шестов поздравляет Фаню с успешной работой: «Очень порадовали нас твои, Фаня, удачи. Видно, действительно, у тебя психоаналитический дар. И какая это должна быть радость, когда удастся вырвать человека из ужасов безумия и вернуть его к настоящей, нормальной жизни! Пиши нам всегда о своей работе — в нас, ты ведь уверена, ты найдешь самых лучших слушателей, для которых твои удачи не меньше приятны, чем для тебя самой».

После выхода «InJob'sBalances» появилось несколько сочувственных отзывов в английской прессе (см. стр. 112, 114), но других книг в Англии издать не удалось ни при жизни Шестова, ни впоследствии.

* * *

Весной 1931 г. Шестов попросил у Гуссерля разрешения посвятить ему книгу. Гуссерльемуотвечает:

Was fur ungeheuerliche Bedenken, ob mir die Widmung Ihrer neuen Schrift lieb sein mochte! Eine Schrift, in der eine anima Candida wie die Ihre ihr tiefstes Sehnen Hoffen Schauen ausstromt, sollte nicht zu meinem Herzen sprechen, sollte als Widmungsgabe mich nicht freuen — erst lesen sollte ich sie, um danach meine Zustimmung zu geben?! Nein. Ich schreibe stante pede, ehe ich mehr als den Titel gelesen habe. Der Name Schestow geniigt; er selbst natiirlich u. wesensmassig semper idem, der kein Wort je schreiben wird, es sei denn in frommer Gesinnung, seinem Rufe, seiner Berufung folgend. Wer so spricht, muss gehort werden u. in Verehrung…

Ich hatte ein schones, fruchtbares Arbeitsjahr hinter mir; aber zuletzt eine dumme Storung, durch eine Friihjahrsgrippe. Ob mir die Gnade zuteil wird genug lang bei Kraft zu bleiben, um mein Grundwerk der Ph., die Summe meiner Lebensarbeit, vollenden zu konnen? Wir werden (meine Frau ist auch schon 70 J) eben alt! Aber noch im Gespann! Am 10/VI spreche ich in Berlin (Kantges.). Wir freuten uns sehr iiber die guten Nachrichten v. Ihrer Familie u. griissen v. Herzen.

Ihr alter Freund E.Husserl. (14.04.1931).

О книге, которую он хотел посвятить Гуссерлю, Шестов пишет Герману в письме от 15.07.1931 (см. стр.73). Издать книгу тогда не удалось. Часть ее Шестов впоследствии включил в книгу «Афины и Иерусалим», но посвящение Гуссерлю на ней не фигурирует.

А что вы унываете, — пишет Шестов Лазареву, — этого я не одобряю. Не по чину берете. Только человек, имеющий сто тысяч франков годового дохода и свободный от каких бы то ни было обязательств, может позволить себе такую роскошь. А нашему брату нужно быть «всегда бодрым и здоровым», как говорили солдаты на уроке словесности. Об этом, равно как и о главных философских вопросах — о бессмертии души, назначении человека и т. д., уже потолкуем при свидании. Потолкуем также и о Ваших новых литературных планах. Главное, постарайтесь устроить так, чтобы мы могли спокойно беседовать, чтоб Вам не нужно было все время на часы смотреть. (14.04.1931).

После встречи во Франкфурте 25 мая 1930 г. Бубер и Шестов переписывались, и Бубер предложил Шестову встретиться летом 1931 г. в Понтиньи. Шестов объясняет, почему он не может принять предложения:

Ich freute mich sehr endlich ein Paar Zeilen von Ihnen zu bekommen: habe doch zu lange keine Nachrichten von Ihnen gehabt. Nun aber, leider, wie ich verstehe haben Sie ganz und gar die Absicht nach Paris zu kommen abgegeben. Sie legen nur vor, nach Pontigny zu kommen, und dort mit Ihnen zusammenzutreffen. Das ware, wirklich, herrlich. Aber — unmoglich. Ich bin genotigt meine Ferien, die Paar Wochen, die ich frei haben kann, zu Kur zu gebrauchen — sonst kann ich im Winter gar nicht arbeiten. Die Kur zu unterbrechen, um nach Pontigny zu fahren, heist sie ganzlich vernichten. Die Fahrt von Chatel nach Pontigny ist aiisser- lichst anstrengend — dauert 14 Stunden und man muss 5 Mai umsteigen, und nimt (alles zusammen) 12 Tagen in Anspruch — was bleibt mir dann fur die Kur iibrig? Das ist sehr Schade. Ich habe Pontigny gerne, und, waren Sie auh da — da ware es doch doppelt wert hin zu fahren: und doch ist es, wie Sie sehen, unmoglich. Ist es aber volkommen ausgeschlossen, dass Sie doch einmal nach Paris commen? Es ware doch auch fur Sie, glaube ich, sehr wichtig einmal mit Franzosen zusammen zu treffen. Ich will doch hoffen dass Sie doch mal in Herbst oder Winter zu uns kommen werden. (22.04.1931) .

***

Почти во всех письмах к Ловцким Шестов пишет о трудностях с немецким издателем Шнейдером. Привожу выдержки из трех писем, в которых Шестов рассказывает об этом, о приезде в Париж Томаса Манна, о своих чтениях и других событиях:

От Schneider'aя никаких известий не имею с октября. Я ему написал, чтобы он прислал мне денег за книги мои: полагается каждые три месяца рассчитываться. И, если получу ответ, начну разговоры об «А.б.» и маленькой книжке. Хотя его медлительность — плохой признак: пожалуй, ничего не выйдет. Очень рад за тебя, Фаня, что у тебя хорошо идет работа. Если будем летом вместе, я покажу тебе у Кирк. многое, что тебе будет полезно.

Сюда, в Париж, приезжал Томас Манн и читал два доклада: один по-французски, назывался — «liberteetnobJesse, Schiller— Goethe, Dostojewsky— Tolstoi» и другой по- немецки: «LaplacedeS.FreuddansFhistoiredeTespritmoderne». Народу было пропасть. Потом penclubв его честь обед устроил — но я уже на обед не пошел, т. к. и без того много пришлось бегать, — на доклады, к нему лично, на завтрак в его честь. Доклады были интересные и остроумные. Фрейда он, видно, очень ценит и добивается, чтоб Фрейд получил Нобелевскую премию. Верно, так и будет — т. е., верно, Фрейд в этом году получит Нобелевскую премию. (15.05.1931).

От Шнейдера у меня нет вестей. Он обещал выслать в конце июня деньги, которые мне причитаются, и не выслал. И ничего тоже не может решиться насчет «А.б.» — по крайней мере мне ничего решительного не говорит. На днях я ему опять написал, напомнил о деньгах и о переводе — пока нет ответа. Первый том Deussen'aу меня есть. Он интересен, но сейчас у меня столько новых книг, — и все громадных, что перечитывать его некогда — Мейерсон выпустил 3 тома, Леви Брюль — один, но огромный том. Потом у меня были книги о Киркегарде — громадные тома, сам Киркегард. И Бердяев выпустил большую книгу — «О назначении человека» и еще, и еще. Если вы приедете в Шатель, я много интересного смогу вам сообщить из того, что сейчас в философии и смежных с философией областях происходит. (10.07.1931).

Поздравляю тебя, Герман, с днем рождения. Желаю прежде всего — здоровья и спокойствия: к сожалению, в наши годы здоровье редкий дар, а в наше время спокойствия почти что не бывает. Но пожелать все-таки и можно и нужно. Если будет здоровье и спокойствие, то — пожалуй, не все остальное, но многое из остального придет само собой. Как-то вы сейчас в Берлине живете? По газетам, сейчас страшное напряжение в Германии. И как будто на этот раз газеты мало преувеличивают. Оттого-то я и подумал, что вслед за здоровьем нужно пожелать спокойствия…

Со Шнейдером — все путаница, он мне должен около тысячи франков, все обещает выслать — и не высылает. На мое последнее напоминание — я получил в ответ письмо, подписанное не им, что он в отъезде, и без него денег выслать не могут. Боюсь, что и разговоры об издании новых книг ни к чему не приведут. Он ведь сперва хотел выпустить мои последние работы и «А.б.» — теперь о последних работах молчит. Между тем мне интереснее было бы, чтоб вышли именно последние работы, т. е. «Скованный Парменид», «Умозрение и апокалипсис» (о Соловьеве) и афоризмы («Борьба и оглядка» и «О втором измерении мышления»), которые полностью уже переведены на немецкий язык. Я думаю тоже, что эта книга может рассчитывать на больший успех, т. к. о ней будут рецензии и у философов, и у теологов, тем более, что она будет посвящена Гуссерлю, с его согласия. Пишу тебе, Герман, это, чтобы ты, если случится, выяснил, какие намерения у Шнейдера. Правда, похоже, ввиду того, что сейчас в Германии происходит, что Шнейдер вообще прекратит на долгое время всякую деятельность. Но все же нужно, чтоб он был aucourant. [15.07.1931].

Переговоры об издании по-немецки «Апофеоза беспочвенности» и книги с последними работами Шестов начал вести со Шнейдером вскоре после выхода по-немецки книги «На весах Иова». Но осуществить эти издания Шнейдеру не удалось. В другом письме к Ловцким (13.11.1931) Шестов пишет: «С немецкими издателями мне не везет: Маркан лопнул,NietzscheGesellschaftперестал существовать, боюсь, что и Шнейдер — у которого теперь все мои книги — не долго протянет».

Как всегда, Анна Ел. в конце мая уехала в Шатель, и Шестов в течение двух с половиной месяцев жил один в квартире в Булони. У Шестовых была очень надежная прислуга, которая делала все, что нужно для хозяйства. Шестов рассказывает Лизе и Анне Ел. о своей жизни после ее отъезда:

Анна уехала уже на работу в Chatel-Guyon. А я, как всегда, копаюсь в своих книгах. Живу, с тех пор как дети от меня отделились, очень уединенно и мало с кем встречаюсь. Только, когда нельзя иначе, хожу в гости, а принимать у себя никого не принимаю. Мне так лучше — весь день принадлежит мне, и я в часы, когда не одолевают хворости, могу заниматься. Поблизости от меня чудный Булонский лес (800 десятин), и я, когда могу, бегу туда и там свое «дело» или свое «безделье» делаю. Месяца через два поеду к Анне — лечить свои артриты.(27.05.1931).

У нас здесь все благополучно. Только что-то с твоим отъездом разленился я: учусь плохо. Больше по лесу шатаюсь, да в гости, да в концерты. Сегодня утром пошел в St. Cloud— два часа там прошатался. Утро было прелестное — ив St. Cloudпрямо волшебное освещение было. А вечером — иду к Готье обедать — и потом с ними в концерт Ннны Кошиц: она им ложу на 6 человек прислала, и они меня пригласили. Так что учиться уж и времени не остается. А в пятницу нужно идти в «NouvelleRevueFrangaise»: мои «Pageschoisies» вышли — нужно dedicace'biписать. Спасибо Борису — обещал помочь. Из «N.R.F.» пойду к детям ужинать. Вчера Таня и Валя у меня ужинали. [3(?).06.1931].

В воскресенье (вероятно, 7 июня) Готье позвал Шестова к завтраку.

Завтрак, — пишет Шестов Анне Ел., — был экзотический, с острова Мартиники: 22 блюда, из которых только 2 стоили, чтоб их есть (рыба и рис), а остальные только стоили, чтобы их описывать — у кого «перо» настоящее. Моя соседка по столу, молодая француженка, все мне говорила, по поводу того, что я под разными предлогами от 18 блюд отказался: vousetes, monsieur, plusprudentquemoi. Но тебе, может быть, и понравилось все, кроме перцу. Зато познакомился там и долго беседовал с редактором «N.R.F.» [Жаном Поланом] — и, кажется, из этого выйдет прок. Оттуда пошел на receptionк Воуег — и попал под проливной дождь. [8(?).06.1931].

В следующем письме к Анне Ел. Шестов пишет о Светлане:

Она… очаровывает… многих. В среду прихожу я к детям — вижу в Наташиной комнате Таня, на руках у нее Светлана, а вокруг них три дамы: Mamie, ее племянница и Марина Скрябина. Светлана старается (?), все, что умеет делать, показывает: и рученкой машет, и в ладоши бьет, и самые разнообразные звуки испускает — и дамы просто млеют. У племянницы Mamieтоже есть ЬёЬё — ровесник Светланы — но она сама говорит, что куда ему до нее. ASchwab*ы умоляют Таню по воскресеньям на целый день им Светлану отдавать. Так что можешь своей внучкой гордиться…

С femme [demenage] все идет как следует, так что нужно думать, до отъезда не разладится. Кормит, как следует, и спокойно ведет себя. Насчет жары тоже ничего. Делаю сквозняки. Только кукушка [часы с кукушкой] не любит их: останавливается. Но — толкну, она опять идет.

(12.06.1931).

Перед отъездом в Шатель Шестов получает письмо от профессора Анри Корбена, которому он дал на прочтение одну из своих работ. В письме Корбен упоминает об этом, но не указывает, какую работу ему одолжил Шестов. Но речь идет, несомненно, о «Скованном Пармениде» («Ревю филозофик», 1930, № 7/8) или о статье «Оглядка и борьба» («Форум Филозофикум», 1930, № 1). Корбенпишет:

Je reponds seulement aujourd'hui a votre petit mot trouve chez moi apres une absence de quelques jours. Eh oui! je suis un grand coupable, n'est-ce pas? Je devais vous renvoyer le numero de la Revue apres quelques semaines, et je Tai garde des mois. Mais ces ajournements successifs n'ont point d'autre cause que la difficulte de se separer d'une pensee devenue tres chere, soyez en sur. En relisant ce soir encore les dernieres pages, je retrouve Temotion qui m'avait boule- verse cet hiver, lorsqu'apres notre entretien d'un soir, j'avais passe la nuit a la lire. Je voudrais vous en remercier encore, et souhaiter de pouvoir reprendre avec vous notre entretien, apres la dispersion de l'ete. Grace a vous, j'ai pu encore accentuer cette decision interieure, qui, acceptant la solitude tragique peut-etre, уtrouve la force de surgir au dessus des plaines bien gardees de tout rationalisme: paradoxe fonder, volonte de miracle. II est bon de trouver un guide dans ces regions de brumes et de flammes. Plus que jamais d'ailleurs je suis oriente dans cette direction spirituelle. Debordant le cadre d'un travail sur un mistique persan, c'est Гessence meme de la pensee mistique qu'il me faudrait affronter. Avec Seb. Franck et Weigel, c'est jusqu'a Bohme, Blake, Swe- denborg, que je suis alle. II me faut revenir et approfondir tout cela en contenant une fougue de jeunesse, et continuer de me nourrir de Kierkegaard, de Barth etc. Ah! que de choses a vous dire et a vous demander, cher Monsieur…

N'aurons-nous pas en fran^ais un echo de votre lepon sur Kirkegaard et Dostoievski? (17.07.1931) .

Где и когда Шестов читал лекцию о Киркегарде и Достоевском, о которой пишет Корбен, определить не удалось. (В 1930/1931 учебном году Шестов читал в Сорбонне курс «Религиозные идеи Толстого и Достоевского», а в декабре

1932 г. начал читать курс «Достоевский и Киркегард».)

***

К тому же времени относится письмо Шестова к Шле- церу, который с женой Маргаритой (друзья ее называли Мами) уехал на несколько месяцев в Амели-ле-Бен:

Сейчас получил Ваше письмо. Завтра я, наконец, уезжаю, хлопот, как всегда, много, но я все-таки хочу до отъезда хоть несколько слов написать Вам, чтоб поблагодарить Вас и выразить Вам мою радость по поводу того, что Вы написали мне. Так редко мне приходится встречать человека, которому попытка «критиковать разум» не по Канту, а по Достоевскому не казалась бы заранее осужденной на неудачу, что когда я слышу от Вас, что наши беседы оставляют после себя доброе воспоминание, мне это кажется почти что недоразумением, точно я не услышал то, что мне сказали, а ослышался — т. е. услышал такое, чего никто мне не говорил. Прошедший год — моя встреча с Киркегардом — был для меня особенно трудным. И до сих пор еще, каждый раз когда я вспоминаю про эту «душу», с которой я столкнулся в своих странствованиях, мне приходится делать величайшее напряжение, чтоб не свернуть на путь кантовской критики, который неизбежно ведет назад к Спинозе. И потому слышать хотя изредка ободряющий голос так нужно и так радостно. Спасибо Вам, что собрались написать. С Мейерсоном вышел разговор интересный, но не в том смысле, в каком я ждал. Трудно в письме, особенно когда спешишь, рассказать, в чем дело, т. е. обстоятельно рассказать. В общем, хотя в начале разговора М. даже заинтересовался моей мыслью, что то, что он делает, есть метафизика познания, но в конце концов, когда я ему пытался растолковать, что его идея об identiteне допускает мысли, что арифметика основывается на опыте, он пришел в такое возбуждение, что я стал бояться за него. И тут выяснилось, что для него, или для его сознания — identiteв сущности только, как он выразился, «некоторая надежда», что он во всем согласен с Миллем и, что, следовательно, у него никакой метафизики нет, нет даже теории познания, а есть опыт эпистемологии в духе Милля, чуть-чуть прикрытой налетом рационализма. Так он себя понимает, таким он себя видит.

Очень рад за Вас и Мами, что Вы теперь имеете хоть на несколько месяцев приют в Амели, где можете и отдохнуть, и позаняться, и прийти в себя. Старайтесь по возможности дольше там остаться — в Париж никогда не опоздаете. Тут Вы, верно, и Гоголя закончите — и надеюсь, что с Плоном у Вас глаже пойдет, чем с Галлимаром. (18.07.1931).

20 июля Шестов поехал в Шатель. Как и в предыдущем году, Шестовы жили в пансионе «Пале-Рояль». Вскоре после приезда он пишет Ловцким:

Ваше письмо получил уже в Шателе. Конечно, все те вопросы, о которых ты говоришь, нужно очень и очень обсудить. Как устроить мамашу на будущее время и все вообще, что к мамаше относится, решить не легко. Тоже и здесь, как я писал вам, накопились всякого рода семейные осложнения, о которых нужно побеседовать и которые нужно разрешить. Но все это — особенно то, что относится к мамаше — так сложно, что по переписке — об этом совсем и говорить невозможно. Необходимо, чтоб вы сюда приехали — тогда только все можно будет выяснить. Мне, например, кажется, что если мамаша уже так состарилась, что ее нужно перевести к родным, т. е. к кому-нибудь из детей, то правильнее всего ее перевести к Соне. Но нужно об этом поговорить с Соней, да и нам меж собой нужно поговорить об этом. Отсюда один вывод: поезжайте в Экс, оттуда в Шатель, а из Шателя в средних числах сентября поедем все вместе в Париж. К тому времени и Соня вернется, и мы все отлично обсудим. Я считаю, что это — прямо необходимо сделать — иначе мы все будем переписываться и ни к чему путному не придем. Не пишу больше ничего об этом, т. к., во-первых, считаю, что переписываться об этом бесполезно, и даже, пожалуй, может привести к разным неприятным недоразумениям, как это часто бывает, когда переписываются на такие темы, а во-вторых, надеюсь, что вы все-таки сюда приедете. У нас ничего нового. Перед отъездом видел всех наших — и у нас все по-старому. От Шнейдера ничего не получаю — даже писем. Может быть, ты, Герман, поговоришь с ним по телефону. Правда, я мало надеюсь, что теперь, когда в Германии все так напряжено, можно хоть чего-нибудь от Шнейдера добиться. (24.07.1931).

В другом письме к Ловцким Шестов сообщает:

Я получил письмо от М.Е. — он пишет, что Нитше Гезельшафт охотно пригласит меня, если в Германии будет все спокойно, прочесть доклад о Нитше и Киркегарде. Но, по-моему, если Нит. Гез. и пригласит — вряд ли мне придется раньше весны приехать, т. к. переговоры с другими учреждениями прервались и раньше осени не возобновятся. (6.08.1931).

Нитшевское общество послало Шестову приглашение приехать в ноябре, но Шестов предпочел отложить поездку на весну 1932 (см. стр.94). Но и весной он опять не смог поехать (см. стр.97).

* * *

В начале 1931 года Шестов и Шлецер вели переговоры с французскими журналами «Н.Р.Ф.» и «Коммерс» о публикации работ Шестова, в первую очередь 42-х афоризмов, появившихся в «Современных записках» № 43 в 1930 г. под заглавием «О втором измерении мышления». Соглашение было как будто достигнуто, перевод поручен Шлецеру, но возникло немало трудностей, о которых Шестов пишет Шлецеру:

Не знаю уже, что и ответить на Ваше письмо. Я понимаю, что работа над Гоголем поглощает все Ваши силы и что Вы ничем больше заниматься не можете. Но почему Вы мне сразу этого не написали? Ведь уже раз отложили перевод до лета. Теперь Вы откладываете до зимы. Но разве Вы зимой будете свободнее? Наоборот — зимой Вы настолько поглощены концертами, срочными статьями и т. д., что даже и думать нечего о том, что Вы сможете перевести «Второе измерение» и «Толстого». А между тем, Вы сами знаете, какое огромное значение это для меня имеет. Сколько лет я уже лишен был возможности печататься во франц. органах. Теперь неожиданно представился случай — и мы им не воспользовались. Ведь пройдет несколько месяцев, и «N.R.F.» и «Commerce» позабудут совсем о наших переговорах. И опять создастся такое же положение, как было раньше. Повторяю Вам, я не требую и не могу, конечно, требовать от Вас, чтоб Вы бросили Гоголя и взялись за переводы моих статей. Ваше положение, мне это отлично известно, не много лучше моего, а может быть, и не лучше. Но раз Вы не можете переводить — надо было мне сразу написать. Как это для меня ни огорчительно — из двух зол приходится выбирать меньшее. Никто, конечно, не переведет, как Вы — но еще хуже, если мои статьи совсем не появятся по-французски. Сейчас все мои планы, связанные с Германией, провалились, в связи с политическими тревогами. Издатель не шлет денег, предположенные к выпуску по-немецки «А.б.» и мои последние работы отложены и даже не указано, на сколько времени, тоже и статьи отложены. Я надеялся, что во Франции что-либо выйдет, и тоже, оказывается, все проваливается и окончательно провалится, если не принять меры.

Я вижу из Вашего письма, что Вы не можете переводить меня и исполнять свою текущую работу. Значит, ничего не остается, как найти другого переводчика. Я решил сократить свое пребывание в Шателе и выехать 8 сентября в Париж, чтоб там разыскать переводчика и начать с ним работу. Нужно только, чтоб Вы написали сами об этом редактору N.R.F. и затем прислали мне, когда я буду в Париже «Великие кануны». Конечно, я не уверен, что найду переводчика, еще менее я уверен, что перевод выйдет хорошим, — но другого выхода я не вижу, т. к. предоставить все случаю, значит наверняка все потерять…

Меня так расстроило то, что Вы о переводах написали, что мне трудно о чем-либо еще писать. Все время, в течение лета, неудача за неудачей — и тут еще новая, совершенно неожиданная. Я был ведь уверен, что с N.R.F. и Commerceосенью устроится. (1.09.1931).

Конечно, Ваше предложение разрешает все трудности — и главные и второстепенные. Будет Ваш перевод, и все- таки с запозданием минимальным. Лишь только боязно — не слишком ли Вам трудно будет. Как ни важно для меня своевременно устроить дело с «Commerce» и «N.R.F.» — все же мне совестно Вас очень обременять. Но, если Вы думаете, что Вам возможно без особенного напряжения переводить по странице в день — тогда все устраивается. Вы будете по частям мне присылать, а я буду Вам в письмах сообщать, если мне что покажется требующим исправления…

Теперь, когда вследствие всяких кризисов, Германия для меня почти отпадает и, может быть, надолго, возможность печататься во Франции приобретает для меня особенное значение…

Относительно книги Бердяева [ «О назначении человека»] я думаю, что Вы правы. Я ему сказал то же, что и Вы — что его последняя книга лучшее нз того, что он писал, но что (мне кажется, что это тоже Ваша мысль, только выраженная в иной форме) он исходит из мысли, что Кант, а не Достоевский написал критику чистого разума и что грехопадение состояло в том, что змей научил человека различать добро и зло, вопреки желанию Бога, чтоб все было «добро зело», и что поэтому грехопадение было началом знания, а не грехопадением. Вероятно, наше философское общество устроит заседание, на котором книга Бердяева будет обсуждаться. Тогда, может быть, и Вы поговорите…

Очень досадно, что Вы так далеко от меня и не можете прочитать мне своего «Гоголя». Не знаю, помог ли бы я Вам советами и указаниями, но, наверное, было бы Вам полезно знать, как читается (внимательным читателем)

Ваша работа. Иной раз самому кажется наименее удачным то, что на самом деле очень удалось! (5.09.1931).

После сложных переговоров Жан Полан, редактор «Н.Р.Ф.», принял в декабре 1931 г. статью Шестова «О втором измерении мышления», состоящую из 42 афоризмов, с условием, что она будет сокращена. Шестов пишет Шлецеру:

Что до «Commerce» и «N.R.F.», ничего не поделаешь, конечно. Нужно примириться и с отказом первой, придется принять условия второй: т. е. согласиться сократить статью, хотя этим, несомненно, статью испортишь. Но иначе Ваш труд пропадет даром, а так Вы хоть что-нибудь получите. И — потом — все равно, в конце концов, напечатают ли полностью или с сокращениями, — никто из читателей не захочет вдуматься в то, о чем идет там речь. Все хотят «понятного» — т. е. более или менее привычного, а как сделать понятным и привычным то, что по существу непонятно и к чему никогда привыкнуть нельзя? Поговорим об этом, когда приедете: и мне уже хотелось бы поделиться с Вами тем, о чем все время думаю. А то alalongueуж очень трудно. Когда приедете, выясним и какие сокращения нужно сделать в статье. (11.12.1931).

16 из 42 афоризмов появились в «Н.Р.Ф.» в сентябре 1932 г. под заглавием «Lasecondedimensiondelapensee (Exercitiaspiritualia)». Еще 22 афоризма появились годом позже в «Кайе дю Сюд» № 155 (окт. 1933 г. — см. стр.121–122) под заглавием «Lasecondedimensiondelapensee. Fragments».

Весной или летом 1932 г. редакция «Н.Р.Ф.» заказала Шлецеру статью о Шестове. Она была написана и послана, но журнал ее не принял. Шестов пишет Шлецеру о своей «урезанной статье» и о его непринятой:

Вчера я получил N.R.F. со своей статьей и вижу, что exercitiaspiritualiaразделены на два номера, вместе представляющие только половину работы — очень «ослабели» и стали вдвойне труднее. Поэтому мне бы хотелось,  — если возможно, — чтобы все остальное появилось в Cahiers [duSud] хотя бы даром. (4.09.1932).

Я убежден, что статья Вам удалась, и убежден еще, что именно потому что она удалась, он [Полан] и отказывается ее печатать. Когда он еще печатает мою (и в каком виде: урезанную, разбитую!) — он не берет на себя ответственности. Но Ваша статья уже как бы указывает, что редакция не только «интересуется» мною, но как бы и разделяет мою точку зрения. Возможно, что тут не обошлось и без давления: возможно, когда Benda, Gideи др. прочли мою статью, они напали на Paulhan'a— и он уже не решился Вас печатать. Мне к этому не привыкать стать: так всегда было, верно, так всегда и будет. Жаль мне, конечно, что Ваш труд пропал даром. Жаль тоже, что потеряна возможность объяснить читателям, что я не выдумщик и не «парадоксалист». Но к этому нужно было быть готовым. Скорее приходится удивляться, что N.R,F. напечатала меня, чем отказалась Вас печатать. (19.9.1932).

Тревога о статье Шлецера оказалась напрасной. Через несколько дней уже стало известно, что она принята и пойдет в расширенном виде (письмо Шестова Шлецеру от 2.10. 1932). Статья Шлецера появилась в декабре 1932 г. в «Н.Р.Ф.» под заглавием «LeonChestov» и одновременно в английском переводе в Лондоне в журнале «Адельфи».

Предположение Шестова о том, что на Полана было оказано давление, вероятно, правильно, так как сам Полан не раз проявлял интерес к Шестову и ценил его труды.

* * *

Вскоре после возвращения из Шателя (9 сентября) Шестов начинает писать новую работу. О своих проектах и о новой работе («В фаларийском быке») он пишет Эйтингону, Шлецеру и Лазареву:

И мне жаль, очень жаль, что я не мог принять предложения Wurzbach'aи приехать в ноябре. Но я еще не готов: тема такая сложная и такая ответственная — чем больше я работаю, тем больше убеждаюсь в этом. Но, авось, все-таки весной можно будет приехать — хотя политическое напряжение в Германии достигло такой степени, что вперед ничего сказать нельзя. (Эйтингону, 10.09.1931).

Я тоже начал писать новую работу, не знаю, когда кончу и что выйдет. (Шлецеру, 23.09.1931).

Рад, что Вы кончаете Гоголя — но очень жалею, что Вас здесь нет и Вы не можете мне дать прочесть написанное. У меня только одно, внешнее опасение: имею в виду, как Вы писали работу. Боюсь, что для читателей жизнеописаний Ваш подход будет слишком серьезным и потому, как в таких случаях любят говорить «непонятным». Когда Вы рассчитываете вернуться в Париж? И мне очень бы с Вами хотелось повидаться и побеседовать. Выйдет ли у меня и когда справлюсь с новой работой — трудно сказать. Вы спрашиваете: какая тема. В двух словах вряд ли объяснишь. Предполагаемое заглавие: «В фаларийском быке». Подзаголовок: «Свобода воли и мораль». Эпиграф 1) Beatitudo попest praemium virtutis sed ipsa virtus (Спиноза). 2) Eritis sicut Dei, scientes bonum et malum [Книгабытия, III, 5]. Начинаю словами Гегеля: философия должна оберегаться всякого назидания — и противопоставляю этому, что, наоборот, философия (и гегелевская назидательная parexcellence) по самой своей сущности не может не быть назидательной. Приходится говорить очень обстоятельно о Сократе и его двойнике Спинозе. Из философии назидание перешло в религию и заменило собой откровение: творчество Киркегарда (придется остановиться на нем) о том свидетельствует. Один Нитше почувствовал в Сократе падение (грехопадение). Но «Сирена-мораль» и его соблазнила. Лютер был прав:

deservoarbitrio. Наша воля парализована. Мы убеждены, что Бог не может быть творцом зла, что Бог «друг порядка» (Кирк.), что Бог требует от человека повиновения его воле и т. д. Все это доказательства, что мы свободу воли утратили. Когда Бергсон говорит о свободе воли — он «проповедует» волю связанную. Тоже и Шеллинг и Лейбниц и Шопенгауер. Тоже и теологи. Недаром Гегель утверждал, что змей, обещавши людям «eritissicutdei», сказал правду, т. е. что если сорвать с дерева познания добра и зла плоды и вкусить, люди достигнут всего, что хотят. Но достигают они beatitudoСократа и Спинозы в фаларий- ском быке. Задача философии не «принять» фаларийского быка, а уничтожить его. И только Бог, который создал фаларийского быка, может его уничтожить.

Боюсь, что в таком схематическом изложении вряд ли вышло понятно. Меня прошлую зиму — в связи с изучением Киркегарда измучили. Кирк. вернулся к Сократу: неужели это значит, что иного выхода нет и, что фаларий- ский бык и в начале и в конце бытия? И что христианство есть, как и эллинская мудрость, только приятие фалар. быка, что, значит, сущность «откровения» в этом приятии и Спиноза был прав, утверждая, что в Писании есть высокая мораль, но истина — вне Писания! Очень бы хотелось потолковать с Вами на эти темы: а то все приходится в себе самом вынашивать и иногда это очень трудно бывает…

Еще два слова по поводу перевода. Очень прошу Вас, не задерживайте вторую половину. Я еще раз убедился, какая это была ошибка, что в Commerceне был сдан перевод весной. И для Вас это было бы важно, а для меня прямо вопрос практического значения, который трудно преувеличить. Если бы появились мои статьи и в Commerceи в N.R.F. одновременно с «Pageschoisies», может быть, мне удалось бы и немного выплыть. А теперь — кто знает, что будет. Если мы еще затянем, наверное Commerceоткажется, а потом и N.R.F. забудет, и все останется по-прежнему. Очень, очень прошу Вас — не задерживайте. (Шлецеру, 30.09.1931).

А теперь о последней странице [Вашего письма]. Прежде всего хочется Вам сказать: большое спасибо. Так редко приходится мне слышать от кого-нибудь, что он не только читает, но, как Вы пишете, «лично заинтересован» в развитии тех мыслей, с которыми мне приходится идти и на люди. А между тем — в этом, только в этом все дело. Иной раз, правда, тоже не слишком часто, но все приходится слышать от людей, что интересно, хорошо написано или что-нибудь в таком роде. Но почти никто не чувствует или не понимает, что там, где возникают последние философские проблемы, решается человеческая и, стало быть, его личная тоже, судьба. И когда Вы мне это говорите и так говорите, что в Ваших словах, или сквозь Ваши слова видна Ваша внутренняя борьба и Ваши искания, мне начинает казаться, что все-таки книги пишутся не только затем, чтобы занимать или давать «умственные наслаждения» избалованным элитам современности. Очень буду рад, когда Вы вернетесь в Париж, побеседовать с Вами. Сегодня будет у меня Бердяев — вероятно, будем продолжать беседовать о его книге [ «О назначении человека»]. Напишете Вы о ней? Следовало бы, очень следовало бы. (Шлецеру, 8.10.1931).

У меня все по-старому. Живу уединенно, мало кого вижу. Закончил вчерне новую работу на тему «Свобода и знание» («В фаларийском быке» — подзаголовок). Еще придется повозиться: обработать, переписать начисто. А потом — где ее напечатать. Вышла довольно большая статья и притом еще больше отходящая от обычных течений философской мысли, чем предыдущие. Боюсь, что и Леви-Брюль, который до сих пор охотно меня печатал, не решится дать моей новой работе пройти в «Рев. Фил.». А по- русски и на немецком и думать нечего ее пристроить. Но пока рано об этом говорить: еще нужно окончательно отделать, переписать — дай Бог через 2–3 месяца кончить. (Лазареву, 15.01.1932).

(манускрипты № 59 — сент. 1931, № 60 — без даты, № 61 — декабрь 1931). Рукопись без заглавия. Она состоит из 256 рукописных страниц с большими полями. Текст разбит на 18 глав, из которых четыре последние посвящены Кир- кегарду. Работу, законченную вчерне, Шестов обработал и несколько сократил. Окончательному тексту он дал заглавие «В фаларийском быке» с подзаголовком «Знание и свобода воли». На последнем листе чистовой рукописи (манускрипт № 67) дата: 6 мая 1932 г. Несмотря на опасения Шестова, Леви-Брюль принял его работу для «Ревю Филозо- фик», и она появилась по-французски в двух выпусках этого журнала: № 1/2 (янв./февр.) и № 3/4 (март/апрель) за 1932 г. под заглавием «DansletaureaudePhalaris». По-немецки и по-русски работа в то время не появилась. Впоследствии она была включена в книгу «Афины и Иерусалим».

Через несколько месяцев после окончания работы Шестов пишет о ней Шлецеру в двух письмах:

Вы пишете, что, когда свыклись с «Фал. быком» — Вам показалось, что он не хуже написан, чем «Парменид»! Дай Бог, чтобы это было так — хотя это было бы почти чудом: до такой степени я себя скверно чувствовал, когда писал эту работу, что мне почти невозможно допустить, что она удалась в литературном смысле. А меж тем, в ней высказано то, что в последние годы меня больше всего волновало — и мне грустно было бы думать, что мой голос не дошел до читателя. Что статья трудная — это в порядке вещей, ибо сама проблема очень трудная. Главное, чтобы читатель, который трудностей не боится, услышал то, что мне нужно было сказать. — Может быть, Ваша статья в N.R.F. до некоторой степени послужит введением к моей работе: от всей души желаю и Вам, и себе, чтобы статья эта удалась. (1.08.1932).

Думал, что когда кончу «Фал. быка», можно будет сказать: «ныне отпущаеши». Не тут-то было — не отпускает. В пятницу был у меня Бердяев, сегодня — Лазарев: все «обсуждали» и все чувствуется, что нужно и нужно еще бороться. (2.10.1932).

Главы 11–15 статьи «В фаларийском быке» Шестов посвятил Киркегарду. Эти пять глав — первое, что было им написано для печати о Киркегарде. Здесь уместно напомнить, что Шестов услышал о нем только в 1928 г. и что он начал заниматься Киркегардом по совету Гуссерля (см. стр.21). О своих чтениях Киркегарда он упоминает не раз в письмах к Ловцким (см. письма дек. 1928; февр., апр. и дек. 1929; янв. 1931). Первые записи о Киркегарде (6 набросков) Шестов внес на последние страницы недатированного манускрипта № 57, начатого, вероятно, в 1929 г. Сохранилась еще одна рукопись (№ 58), начатая 5 февраля 1931 г., почти целиком посвященная Киркегарду. В нее внесены четыре наброска о Киркегарде, два из которых — о Киркегарде и Нитше. В письме к Ловцкому от 6 августа 1931 г. Шестов пишет, что хочет читать в Нитшевском обществе о Нитше и Киркегарде, а в письме к Эйтингону от 10 сентября, — что он еще не готов (см. стр.79 и 84). Можно предположить, что наброски о Киркегарде и Нитше относятся к тому же времени, что письмо к Эйтингону. В вышеприведенных письмах к Шлецеру Шестов говорит о глубоком впечатлении, которое на него произвел Киркегард: «Прошедший год — моя встреча с Киркегардом — был особенно трудный»… «Меня прошлую зиму в связи с изучением Киркегарда измучили»… «Очень хотелось потолковать с Вами на эти темы: а то все приходится в себе самом вынашивать и иногда это очень трудно бывает». О «встрече» Шестова с Киркегардом Фондан пишет: «Шестов… сказал однажды, когда я заметил, что он выглядит похудевшим и усталым: "Ничего, в это состояние привела меня борьба с Киркегардом"». (B.Fon- dane. Heraclite le pauvre. — "Cahiers du Sud", № 177, 1935, стр.579). К этому времени особенно применимы слова Г.Адамовича, сказанные обо всем творчестве Шестова:

«У него было "выстрадано" все, что другим далось даром. Оттого его книги останутся живы, когда будет забыто девять десятых из написанного его современниками». («Русские Записки», № 13, январь 1939, стр.196).

***

В это время Шлецер должен был познакомить Шестова с французским журналистом Фредериком Лефевром (Lefevre), сотрудником еженедельной газеты «Нувель Литерер», который хотел написать о нем статью-интервью. В июне они должны были встретиться у Шлецера. Но встреча в это время не состоялась и была отложена на осень. Так как осенью Шлецера в Париже не было, то Лефевр просил друга Шлецера, Иосифа Ефимовича Путермана, устроить встречу. «От Путермана получил письмо, — пишет Шестов Шлецеру 8 октября, — что в субботу [10.08.1931] днем Лефевр с ним будут у меня. Жаль, что Вас тут нет — Таня будет помогать». В письме к Шлецеру Шестов описывает свои беседы с Лефевром:

Лефевр был у меня два раза. Самая большая трудность была в том, что он все требовал, чтобы было понятно. 250 ООО человек, говорил он, будут читать — и нужно, чтобы все понимали. Но в конце концов, помирились: он уступил и я уступил. Не знаю, будете ли Вы довольны, но если Вы, читая, не забудете, что невероятно трудно говорить понятно о непонятном, Вы будете судить снисходительно. К тому же еще мой французский язык. Хорошо, что Таня присутствовала — она все-таки выручила. Без нее, вероятно, ничего бы у меня не вышло. Она записывала, скорей догадываясь, что я хотел сказать, чем воспроизводила мои слова. Завтра получу корректуру.

(20.10.1931).

Статья Лефевра появилась в «Нувель Литерер» 24 октября 1931 г. под заглавием «Час с Шестовым» («UneheureavecLeonChestov»). Об этой статье Шестов пишет Шлецеру:

Я не очень рассчитываю, что будет большая польза [от статьи в «Nouv. Litt.]. Для Лефевра — т. е., по его мнению, для читателей Nouv. Litt. вышло слишком трудно. Для меня — наоборот, мы слишком щадили читательские головы. Правда, может быть, что и мне и Лефевру не видно: мы оба обалдели, и Таня тоже, от необходимости сочетать доступность с труднейшими философскими проблемами. Очень интересно, как Вам покажется: когда это письмо придет, верно, N.L. будут уже у Вас.

(23.10.1931).

Вы, конечно, правы, утверждая, что в «Uneheureavec» многое недосказано. Но я не думаю, что если бы Вы тут были, можно было бы больше сказать. Лефевр и без того в ужасе был от «трудностей», и мне стоило больших усилий заставить его внести в беседу те темы, которые я считаю важными. По-моему, и в таком виде для «250 ООО читателей», о которых всегда говорил Лефевр, почти все непонятно. Как-никак я говорю и о том, что «добро не есть Бог» и о том, что не нужно связывать распавшуюся связь времен, и о борьбе с самоочевидностями, и о Библии, и о Дарвине против Библии, и об Эросе и идеях, и о Нитше, как защитнике Св. Писания — если бы читатели это усвоили, было бы более чем достаточно. Но все ведь пропустят мимо ушей! Я пробовал дать Лефевру «Скованного Парменид а» — он взял его, просмотрел, но самым решительным образом заявил, что на такие темы беседовать нельзя. Что же касается Бергсона — то я сказал то, что думал. К сожалению, Лефевр из-за недостатка места сократил приведенные мною цитаты из Б. Это ослабило мое утверждение, что Б. дает основания для настоящей «критики чистого разума». Словом, я не оспариваю того, что Uneheureavecне исчерпывает всего содержания моих писаний — но я думаю, что на 400 или 500 строчках этого сделать абсолютно невозможно. Нужно было или отказаться совсем от Uneheureavec, или удовольствоваться возможным. Лефевр, собственно, интересовался только моими лит. — крит. работами. Он в самом начале первой беседы сказал мне: может, Вы и обидитесь, mais je crois que vous etes le premier critique litteraire du monde. Обида в том, что я не «философ», а критик. И если мне все-таки удалось развить в Uneheureavecцелый ряд своих философских мыслей, то нужно быть и этим довольным.

Нового у нас мало. Сегодня еду в театр на премьеру (репетиция) MartinduGardи, вероятно, увижу там всяких людей. Если будет интересно — напишу Вам.

(27.10.1931).

Шестов, конечно, послал Ловцким статью Лефевра. Посылая ее, он сообщает им (13.11.1931), что статья была перепечатана в журнале «Лю». Найти этот журнал не удалось.

* * *

Как уже говорилось, издательство «Дент и сыновья» решило опубликовать по-английски книгу «На весах Иова», и Шестов попросил Лазарева проверять перевод. В октябре 1931 г. переводчики приступили к работе, а Лазарев несколько позже — к проверке перевода. По поводу этого издания Шестов пишет Лазареву, который тогда жил в Реймсе:

Подписал договор с Дентом и начали переводчики работать. Сегодня получил письмо от madameCoventry, что ее работа подвигается, что она скоро закончит главу о Паскале — она начала с этого, и, что работа второго переводчика, ее брата, подвигается еще быстрее. Как мы с Вами условились — Вам перевод будет посылаться непосредственно по частям, и Вы будете его тоже возвращать прямо переводчикам, по прочтении. На днях, вероятно, Вы получите несколько десятков страниц — от м-м Ковентри, и, может быть, столько же от брата. Но Вы не пугайтесь. Помните, что Ваша задача сводится исключительно к тому, чтобы предупредить возможность ошибок. Поэтому читайте прямо, не сравнивая с подлинником, и обращайтесь к подлиннику только в том случае, когда Вам покажется, что переводчик ошибся. О стиле же и даже о близости к подлиннику — не заботьтесь нисколько. Таким образом, у Вас работы будет много меньше, и Вы не будете задерживать переводчиков. Главное внимание, конечно, нужно будет Вам обратить на теоретические главы:

«Наука и свободное исследование» (вместо предисловия).

«Неистовые речи» (Плотин). 3) «Что такое истина». Потом на греческие цитаты. Если греческий Вас затрудняет, то можно так устроить, что последние корректуры я сам буду просматривать. Вперед очень благодарю за услугу и только еще раз прошу: не делайте себе слишком трудной задачу. Тогда Вам не нужно будет слишком напрягаться, а то, что нужно, будет сделано. (30.10.1931).

Насчет Плотина я и сам того же мнения, как и Вы. Когда Вы будете читать последнюю главу книги, которой перевод Вы теперь поправляете, «Что такое истина», Вы увидите, что, по-моему, Плотин «взорвал» традиционное учение о Логосе. «Взлететь над разумом и познанием» значит, что истина средствами разума добыта быть не может. Замечательно — я это тоже отмечаю в названной главе, что Плотин видел своих главных врагов (идейных, конечно), в гностиках, в тех гностиках, которые, подобрав все, что можно было из крох, падавших со столов греческих философов, потом попрали себе под ноги и отцов Церкви, создавших католическое богословие. Но плотиновское «взлететь над разумом и познанием» оказало мало влияния или даже не оказало почти никакого влияния на последующее развитие философского мышления. Не только средневековая, но и вся новая философия не может выйти из заколдованного круга, очерченного древними учителями. Порывы свободного мышления, если и встречаются, то вне большой дороги философии — Паскаль, Нитше, Достоевский, Киркегард. Но и у них — страх перед вечными законами бытия и мышления постоянно тяготеет или отягчает их крылья. Скованный Парменид — это тип или образ того, что мы обычно называем «свободным исследованием». Необходимость, AvayxvДаР* ствует в нашем мире, как она царствовала и в древнем. Но об этом нет надобности распространяться в письме: этому посвящена вся книга «На весах Иова» и об этом Вам придется немало от меня через эту книгу услышать. (15.12.1931).

Очень совестно мне, что я Вам столько работы задал. Но что было делать? Положиться на переводчиков невозможно — а сам я английского не знаю. Вы и в прочитанных — менее трудных главах — находите ошибки, а дальше, в особенности в статье о Плотине и Спинозе и потом в предисловии — верно, ошибок будет больше. Переводят они, особенно брат, очень быстро — и, конечно, при недостаточной философской подготовке, могут легко напутать. Хорошо еще, что Вы взялись просматривать — иначе ни за что нельзя было бы поручиться. Совестно мне очень — и единственное, что могу Вам сказать, что Вы оказали мне очень большую услугу и что я Вам за эту услугу бесконечно благодарен. (31.12.1931).

Опять большое Вам спасибо за Ваш нелегкий труд. Совестно мне, конечно, несмотря на все, что Вы пишете, что я возложил на Вас такое бремя — но положительно не знаю, что бы я без Вас делал. Теперь я, по крайней мере, спокоен, что грубых ошибок и бессмыслицы не будет. А так, даже и после напечатания книги, меня бы всегда грызло сомнение, что переводчики, которым строй мысли моей чужд, внесли, без умысла, конечно, перемены, искажающие смысл. (18.06.1932).

Очень меня огорчает, что Вы так волнуетесь по поводу английского перевода моей книги. Видимо, Вы еще в этих делах человек непривычный. Я уже давно махнул рукой и на издателей, и на переводчиков, и на редакторов. Если бы я реагировал на все неприятности, которые они мне делают, как Вы — у меня не было бы ни одной минуты спокойной. Все они только о своих делах думают, а мои книги для них только внешний объект и очень редко бывает, что переводчик в самом деле и читатель.

Один только Шлецер. Я уже так привык к такому порядку вещей, что скорее удивился бы, если бы с изданием английской книги все обошлось благополучно. И Вы так делайте: Schwammdruber.

Еще хорошо, что все-таки Вы просмотрели, и я знаю, что в общем все-таки особенных погрешностей не будет. И я был бы очень рад, если бы Вы больше думали о том, что Вам удалось сделать, чем о том, что Вам сделать не удалось. Очень рад буду, как всегда, видеть Вас в воскресенье. Будем беседовать не об издателях и переводчиках, а о своем. Мне чрезвычайно любопытно будет услышать от Вас, что Вы думаете о «На путях Достоевского» и, кроме того, есть тоже многое порассказать

Вам. (26.10.1932).

На прошлой неделе получил английского «На весах Иова» [InJob'sBalances] и еще раз приношу Вам самую искреннюю благодарность за проверку перевода. Сам я настолько слабо знаю английский, что не могу совсем судить о том, насколько правильно переведено и, только благодаря тому, что перевод просмотрен Вами, я спокоен. (24.11. 1932).

* * *

Доклад Шестова в Нитшевском обществе в Берлине, который должен был состояться в ноябре 1931 г. (см. стр.79), был отложен на май 1932 г. Шестов пишет матери:

Получил твое поздравительное письмо — большое тебе спасибо. По обыкновению, отпраздновали, собравшись все вместе, [мое] рождение, и даже к обеду был большой пирог: Анна заказала в русском пансионе…

Надеюсь, что скоро увидимся. 25 мая назначен мой доклад в Берлине — так что во второй половине мая я к вам приеду. Я уже вперед радуюсь этому — мои

поездки в Берлин для меня и отдых и удовольствие.

[15.02.1932].

В марте 1932 г. в № 8 журнала «Ориент унд Окцидент» появилась статья о Шестове (KarlBrzoska.Freiheit und Notwendigkeit.Zu Leo Schestows Buch auf Hiob's Waage). В письме от 24 марта 1932 г. Шестов советует Ловцким прочесть статью, так как она «обстоятельная и хорошая». Редактор журнала, швейцарский протестантский теолог Фриц Либ (1892–1970), был большим знатоком русской духовной культуры и православия. Он был дружен с Бердяевым, через которого Шестов с ним и познакомился. Бердяев о нем пишет, что тот «был совершенно помешан на русских и России, имел чудесную русскую библиотеку, просил называть его Федором Ивановичем, хотя он был Фриц… Его отношение к русской мысли было трогательно. Он раздирался между К.Бартом и русской религиозной философией» («Самопознание», стр.300). До 1930 г. Либ жил в Базеле. Затем он был, до прихода Гитлера к власти, профессором богословского факультета Боннского университета. Оттуда он уехал в Париж и в 1936 г. вернулся в Базель. С Шестовым Либ познакомился в тридцатые годы в Базеле. У г-жи Рут Либ сохранилось 23 письма Шестова к Либу, написанные между апрелем 1928 и сентябрем 1935 г. В письме от 17.04.1928 Шестов благодарит Либа за книги, которые тот ему передал через д-ра Лунина (работы К.Барта и работа пастора Турнейзена о Достоевском). 1–7 ноября 1928 г. Шестов навестил Либа в Базеле и записал в его альбом: «Добро, братская любовь не есть Бог. Нужно искать того, что выше любви, нужно искать Бога (заключительные строки книги "Добро в учении Толстого и Нитше"). Позвольте, дорогой Федор Иванович, вписать эти слова в Вашу книгу — за свое пребывание у Вас я убедился, что эта моя основная мысль — есть и Ваша основная мысль». В то время, когда Либ был в Бонне, он устроил Шестову, по его просьбе, приглашение прочитать доклад в Боннском университете во время его пребывания в Германии. (Доклад не состоялся — см. стр.97.)

***

В апреле Тане и Наташе (по просьбе хозяина) пришлось освободить квартиру на улице Летелье. Им посчастливилось найти другую, очень приятную, недалеко от Балаховских, на улице Массне (10 rueMassenet, Paris16).

Как уже указывалось (стр.86–87), Шестов закончил 6 мая 1932 г. большую работу «В фал арийском быке», первоначальный текст которой он начал писать в сентябре 1931 г. В течение восьми месяцев он работал над ней с большим напряжением и сильно переутомился. Он пишет Ловцким и Фон дану:

Последнее время я чувствую себя очень неважно. И сейчас все так же. В чем дело, трудно сказать. Был у доктора: он осветил меня, нашел и сращения и опущения и некоторое расширение аорты, прописал лечение. Я лечусь, но пока лечение результатов особенных не дает. Самое плохое — это чувство слабости: все трудно. Вероятно, тут тоже и переутомление. Последние две зимы были у меня очень напряженные и это сказалось. Беды бы тут большой не было — вероятно, теперь, когда работу закончил, все уляжется, и после летнего отдыха буду опять себя лучше чувствовать. Но ведь на конец мая назначен мой доклад в Берлине — а я абсолютно в таком состоянии не могу ехать. Очень это досадно — главным образом потому, что не придется с вами повидаться теперь, как я рассчитывал — но ничего не поделаешь: нужно отложить доклад на осень, если NietzscheGes. согласится, или совсем от него отказаться. (Ловцким, 11.04.1932).

Excusez-moi, moncherami, sijesuisunpeuenretardavecmalettre. Aussitot regue votre piece ["Le festin de Balthazar"], je l'ai relue, mais ces derniers temps j'eprouve toujours une fatigue ennuyeuse qui m'empeche de faire meme le petit effort necessaire pour ecrire une lettre. J'espere qu'apres le repos d'ete даpassera — mais a present il ne me reste qu'a me resigner…

Je vous remercie aussi pour le numero des Nouvelles Litteraires, l'article de B. [Brunschvicg] est tres significatif — specialement la conclusion: "J'ai toujours enseigne — laisse-t-il dire a Bergson — que c'est Tesprit qui doit dominer le corps". Mais qui done n'a pas enseigne cette grande verite? Valait-il la peine d'ecrire un livre afin de repeter une fois de plus ce qui a ete repete des milliers de fois depuis des siecles? £a m'a tout Гair que Brunschvicg se moque de Bergson, quoique, bien entendu, il n'ait voulu que le louer! (Фондану, 23.04.1932).

Пришлось, конечно, не только отложить поездку в Берлин, но и отказаться от доклада в Бонне. Вероятно, уже зимой 1931 г. Шестову пришлось прервать курс в Сорбонне. Он его возобновил 3 декабря 1932 г.

К началу лета самочувствие Шестова улучшилось мало. Он пишет Лазареву:

Спасибо и Берте Абрамовне и Вам за приглашение. Очень бы рад был провести у Вас несколько дней: но живи не как хочется, а как можется. Вы знаете, мне пришлось отложить свою поездку в Германию из-за нездоровья, хотя ехать очень интересно и нужно было. Мне предлагали в трех местах читать — между прочим, в Бонне, где сейчас Карл Барт. И все же я не поехал. Когда чувствуешь себя плохо, дома еще кое-как можно существовать: приспособлено все. А всякое путешествие и, главное, новые условия, это угроза осложнения. ПриехатькВамиваляться: это уже ни для Вас, ни для меня не интересно. Лучше уж Вы как-нибудь ко мне соберитесь. (11.06.1932).

Очень мне досадно, что не могу приехать к Вам, но Вы сами понимаете, что это невозможно. Надеюсь все-таки, что мы с Вами увидимся до моего отъезда [в Шатель]. Я уеду, как только Шлецер закончит французский перевод моей новой работы [ «В фаларийском быке»], это приблизительно через две или три недели, значит, между 5-м и 12-м июля. Хотелось бы поскорее уехать. Тут, когда живешь один, никак не убежишь от «мыслей» и отдохнуть настоящим образом не удается. С полок глядят на тебя беспокойные люди всех времен и, сколько ни уберегаешься, все время в голове и в душе точно жернова ходят.

Прочли Вы уже последнюю книгу Бергсона? Читается она очень легко и, в своем роде, любопытно ее читать. Ведь он столько лет — чуть ли не четверть века готовил ее. Меня очень занимает неразрешимый, к сожалению, вопрос — что он сам о ней думает? Удовлетворяет ли его то, что он, по словам Брюншвика, (в Нувель Лит.) называет своим «учением»? Если Вы до нашей встречи успеете ее прочесть, очень мне будет интересно услышать Ваше о ней суждение. (18.06.1932).

В это время Шестов читал недавно вышедшую книгу Мартина Бубера «Царство Божие» («KonigtumGottes» — первый, единственно опубликованный том многотомного труда «DasKommende»), которую ему прислал автор. Шестов пишет Буберу об этой книге и о вышеупомянутой книге Бергсона:

Lange habe ich keine Nachrichten von Ihnen gehabt! Mit einem Mai kommt Ihr Herrliches Buch — und beinah wahrend einer Woche taglich, in dem ich das Buch gelesen habe, schein mir dass ich wieder Sie meinen herzlichsten Dank fur Ihr Buch! Ich habe es mit aiisserster Spannung gelesen — und jetzt, nachdem ich mit Lesen fertig bin, wieder fast jeden Tag einzelne Blatter durchsehe — um besser in Ihre Gedanken mich vertiefen zu konnen. Obschon, wie Sie in dem Vorwort sagen, Sie haben auf den ersten Plan liber

den biblischen Glauben ein Buch zu schreiben verzichtet, ist doch Ihr Werk dem biblischen Glauben gewidmet. Ist denn moglich iiber die Bibel zu sprechen ohne die Probleme des Glaubens zu beriihren? [Далее следует страница с обсуждением нескольких отрывков из книги «KonigtumGottes», которую мы опускаме].

Ich kann selbstverstandlich, in diesen Paar Zeilen, nicht Ihnen erzahlen, welchen machtigen Eindruck Ihr Buch auf mich gemacht hat. Besonders, da ich gleichzeitig das neue Buch Bergson "Les deux sources de la morale et de la religion" gelesen haben. Kennen Sie dieses Buch? Er schreibt (Seite 242): "ni dans la Grece ni dans PInde antique il n'y eu de mysticisme complet" und (Seite 257) "entre Israel et son Dieu il n'y avait pas assez d'intimite pour que le judaisme fiit le mysticisme que nous definissons". Fiir ihn ist nicht nur der heil. Paulus, sondern die heil. Therese und andere katholische Heiligen sin naher zum Gott als die Propheten! Wenn Sie das Buch noch nicht gelesen haben — Sie sollen es doch lesen. Da werden Sie einen neuen Beweis haben wie weit die meisten Menschen — selbst solche wie Bergson — von der Bibel sind, und wie nothig sind in unserer Zeit die Biicher, wie das Ihrige. Sie sollten eigent- lich Ihr Buch auch Bergson schicken — obschon ich nicht Glaube, das er Sie erhoren wird…

Ich habe jetzt eine grossere Arbeit zu Ende gebracht iiber das Wissen und die Freiheit, wo ich bemuht bin zu zeigen, dass das Wissen bei Menschen die Freiheit genommen (Baum der Erkenntnis). (9.06.1932).

9 июля Шестов уехал в Шатель. Как и в предыдущие годы, Шестовы живут в отеле «Пале-Рояль». В Шателе Шестов получил статью Фондана «На путях Достоевского: Мартин Хейдеггер» (см. прим. на стр.94), а также книгу Германа фон Кейзерлинга «Южноамериканские размышления» («Meditationssud-americaines»). ОнпишетФондану:

Votre article — je l'ai lu deux fois — me parait tres reussi. Vous avez si bien mis au centre la question de la critique de la raison pure, et avec beaucoup de finesse, par les citations de Dostoiewsky et Heidegger lui-meme montre que la raison ne peut pas se critiquer ell-meme et qu'un philosophe doit opposer a la raison un principe tout a fait independant. Je regrette seulement que la citation, page 386 (premiere ligne) soit un peu affaiblie par la tradition. Chez Dostoiewsky, au lieu de: "me deplaisent" il est dit: "me sont odieux". Et apres j'aurais prefere qu'au lieu d'affirmer que Heidegger a peur de la vraie critique de la raison, vous lui posiez la question s'il a ou s'il n'a pas peur d'aller avec Dostoiewsky jusq'au bout. Parce que — apres tout — nous ne pouvons pas encore savoir ou aboutira la philosophie de Heidegger. Sans cela, Гarticle est excellent…

J'ai lu aussi la note d'Audard [Jean Audard] sur Bergson. Elle est impitoyable et si elle tombe sous les yeux de Bergson il passera un mauvais quart d'heure. B. ne devrait pas s'aventurer dans un domaine dans lequelle il n'est pas chez lui.

Autant que le traitement me le permet, je lis peu a peu le dernier livre de Keyserling. II faut absolument que vous le lisiez aussi et тётесеserait tres bien si on vous donnait la place dans les Cahiers pour en faire une petite note. Lelivreesttrescurieux. (29.07.1932) .

В том же номере «Кайе дю Сюд», что и статья Фондана, была опубликована статья Д.Х.Лоуренса о романе, которая заинтересовала Шестова. Он пишет Шлецеру: «Lawrenceведь мой переводчик и знает мои книги — очень любопытно, как в его статье преломилось то, что он у меня о Толстом прочел».

О своей жизни в Шателе и о своих чтениях Шестов рассказывает Шлецеру и Лазареву:

Вы спрашиваете моего разрешения на посвящение мне Вашей книги о Гоголе. Спрашиваете, конечно, чтобы исполнить обычную формальность, т. к. наверное знаете, что это посвящение, как новое выражение Вашей ко мне дружбы, ничего, кроме радости, мне не может принести. Что в книге будут мысли, которые я не разделяю, или которые даже мне чужды — это, само собой разумеется, не может служить препятствием. У Вас есть и должно быть свое — и чем больше в книге это «свое» скажется, тем она ценнее будет. Жду с нетерпением ее выхода в свет. Неужели она будет уже в сентябре выпущена?..

Прочли Вы статью LavelFaо Heid.? Бердяев говорил мне, что Лавель нанисал две очень интересные книги — и одну о «бытии» (Fetre). И по его статье в Temps видно, что он думающий человек. Получил я от Кейзерлинга его новую книгу (по-французски) «Размышления о Юж. Америке». Очень любопытная: Вам непременно будет нужно прочесть. Получили Вы от Фондана оттиск его статьи о Heidegger? Интересно знать Ваше мнение о ней.

У меня все благополучно. Лечусь и довел уже до половины лечение. Конечно, сейчас устал, как всегда при лечении бывает. Но до 15 августа — закончу и тогда за месяц (т. е. до отъезда 15 сентября) наверное отдохну. (Шлецеру, 1.08.1932).

Я здесь почти ничего не делаю. Единственно — с большими промежутками читаю во французском переводе присланную мне Кейзерлингом его последнюю книгу: «Южно- америк. размышления». Любопытнейшая в своем роде книга — отражающая в себе все современные течения мысли. Особенно сильно влияние Фрейда — но чувствуется и Бергсон, и Нитше, и Киркегард, и Heidegger, причем, кроме Фрейда, Кейзерлинг ни на кого не ссылается. Когда я окончу читать, напишу Вам подробнее, или, еще лучше, когда встретимся, расскажу Вам о ней. Попались лишь две рецензии на книгу Бергсона. Одна в протестантском журнале — восторженная. А другая в CahiersduSud[июнь 1932] очень суровая. Автор прямо говорит, что лучше бы Бергсону не писать о вещах, в которых он ничего не понимает (о мистике). В примечании редакции указано, что и другие критики не менее сурово отзывались о книге. Может быть, все-таки в конце концов, суровость критиков, хотя и законная по сушеству — не уместна. Бергсон сейчас тяжко болен и можно было бы его избавить от огорчения читать такие отзывы о своей книге. Тем более, что в книге, собственно говоря, вредного (?) нет ничего. (Лазареву, 1.08.1932).

Нового у нас нет ничего. Я закончил лечение несколько дней тому назад и, как всегда, очень устал от ванн и всего прочего. Но у меня впереди целый месяц еще — успею отдохнуть. Погода отличная стоит — только, пожалуй, чересчур жарко. Мне-то ничего — в Шателе есть, где укрыться от жары. Плохо приходятся А.Е.: очень трудно в такую жарищу работать. А у Вас, верно, еще жарче.

Дочитал Кейзерлинга. Вам непременно нужно будет прочесть эту книгу. Любопытно, что он, как и Бергсон — кончает тем, что plaisirчеловеку не разрешает, но зато предоставляет ему joieв каком угодно количестве. По-моему, оба слишком щедры: если запрещать, то не только plaisir, но и joie. Ведь и joieпредполагает какие-то права за человеком, а раз у человека есть права — то всегда возможно, что он не захочет подчиниться увещаниям учителей мудрости. Но книга Кейзерлинга отлично написана — он умеет соединить важность и строгость учителя мудрости с пикантным остроумием светского человека. И я думаю, что его «южно-американские размышления» найдут себе большой круг читателей даже во Франции. (Шлецеру, 19.08.1932).

То, что Вы пишете о Бергсоне, очень правильно: не нужно было именно ему, который до сих пор писал только о том, что он, как говорят, видел своими глазами, нащупывал своими руками, выпускать книгу, в которой рассказывается о вещах, известных ему лишь понаслышке. Конечно, большинство людей так всегда пишет — но ведь он не большинство, а Бергсон. Многое хочется об этом Вам сказать, но лучше не в письме, а при личном свидании поговорим, благо уже не долго ждать: через неделю я буду уже у себя дома и, Бог даст, и Вы теперь, когда на фабрике меньше дела, чаще будете наезжать в Париж. (Лазареву, 9.09. 1932). С Бергсоном у Шестова личного общения не было, и он никогда не искал с ним встречи, он только вскользь упоминает о нем в некоторых сочинениях, как, например, в этюде о Толстом «На страшном суде». Их мысли шли по совершенно разным путям. Шестов часто говорил о нем со своими друзьями. Лазарев и Ловцкий написали исследования о Бергсоне. Фондан записал несколько бесед с Шестовым о Бергсоне и о его последней книге. В трех из этих бесед Шестов говорит:

Бергсон мог бы быть после своей первой книги «Непосредственные данные сознания» прекрасным философом. Когда я читал эту книгу в Швейцарии [вероятно, в 1920 г.], это чтение доставило мне большое удовольствие. Но затем он нанисал «Творческую эволюцию». После этого было видно, что совершенно не нужно было ему писать «Два источника морали и религии». (Фондан, стр.97).

Мало сказать, что книга Бергсона «Два источника» — книга слабая. Следует поставить вопрос — почему? Почему Бергсон, в целом хороший философ и хороший писатель, взявшись написать книгу о религии и морали, написал слабую книгу. Он, который всегда хотел, чтобы его считали иррационалистом, как только начинает говорить о Боге, говорит с точки зрения разума. (Фондан, стр. 71, 72).

Человеческий разум был, вероятно, создан природой исключительно для практической деятельности. Но неожиданно этот разум преодолел установленные для него границы и стал размышлять для самого себя. Таким образом, он дошел до создания богов.

Итак, по Бергсону, боги был изготовлены Коллеж де Франс (CollegedeFrance) наподобие тех богов, которых Библия называет идолами. А если люди не захотят богов серийного производства Коллеж де Франс? Однако Бергсон преклоняется перед богами, он признает все, даже выказывает уважение к Библии. Но в целом, зачем сохранять богов, оказывая им уважение, если нашим «свободным» глазам они представляются уродливыми и трусливыми…

В течение последних двух лет я читал только Кирке- кегарда, Лютера, Платона, Нитше. Читая Бергсона после этих гигантов, я снова оказался на земле. Зачем же Бергсон написал это? (Фондан, стр.107).

Из Шателя Шестова поехал 10 сентября в Экс-ле-Бэн повидаться с Ловцкими, и оттуда18 сентября — домой, в Булонь.

Вернувшись в Булонь, он пишет Шлецеру:

Киркегард у меня до сих пор не выходит из головы. Мне даже хочется специально о нем нанисать небольшую статью — еще раз на тему Авраам и Сократ. Особенно еще ввиду того, что я сейчас получил две новые книги Мартина Бубера, из которых я мог снова убедиться, что Киркегарда даже самые его горячие поклонники (Бубер считает, что в 19 столетии было всего 2 великих человека: Достоевский и Киркегард) истолковывают как продолжателя дела Сократа. Бубер даже не упоминает в своих книгах имени Киркегарда — но и у него «диалектика» сохраняет свои права. Мне один философский немецкий журнал предложил через самого Бубера написать рецензию о его последней книге. Но мне это очень трудно, т. к. в рецензии, т. е. в коротенькой статье невозможно выяснить все те чуть заметные на первый взгляд различия, из которых рождается непримиримость между Авраамом, и душим, сам не зная, куда он идет, и Сократом, требующим от человека, чтоб он знал, куда идет. Не знаю, какое у Вас впечатление от книги Киркегарда — но у меня всегда оставалось чувство, что по Киркегарду даже сам Бог, в последнем счете, бессилен против ужасов бытия, и что ужас не может спорить с непосредственными данными сознания. И все-таки Киркегард (в этом его огромная заслуга) не переставал говорить об этих ужасах, которые не могут спорить с данными сознания. Это, мне кажется, самое замечательное в его писаниях. (19.09.1932).

В этом письме Шестов пишет: «я сейчас получил две новые книги Мартина Бубера… мне один философский немецкий журнал предложил через самого Бубера написать рецензию о его последней книге». Из других писем Шестова к Буберу видно, что речь идет о журнале «Блеттер фюр дейче Фи- лозофи» и о двух книгах Бубера, вышедших в 1932 г.: «KonigtimGottes» и «Zwiesprache». Первую из них Шестов уже получил, вероятно, в июне и о ней писал Буберу в письме, датированном 9-м июня 1932 г. (см. стр.98–99). Просьба Бубера написать рецензию для «Блеттер» относится, без сомнения, ко второй из этих книг, которую Бубер, очевидно, послал Шестову после того, как получил письмо Шестова от 9 июня. Сохранилось восемь писем Шестова к Буберу, относящихся к рецензии. Приводим отрывки из четырех из них и из трех писем Шестова к Ловцким, в которых рассказано, как писалась рецензия:

Wenn ich Ihnen nicht sofort auf freundliches Schreiben geantwortet habe, das kommt davon, dass Sie mir eine schwere Aufgabe gestellt haben… Es ist nicht meine Art Besprechungen zu schreiben. Nicht desto weniger ich bin bereit zu versuchen mit der "Zwiesprache" (Буберу, 22.09.1932).

Es sie — wie Sie sagen: ich schreibe eine Besprechung deutsch und schicke sie Ihnen. Sie werden sie durchlesen, korrigieren und falls Sie Ihnen zusagt, an den Herausgeber von "Blatter" iibersenden. Und zwar bitte ich noch einmal: seien Sie schonungslos — in diesen Sachen muss man scho- nungslos sein. Und auch das harteste Wort von Ihnen wird mich nicht beleidigen, da ich in Ihnen den Freund fiihle.

Vor einigen Tagen bin ich zusammengetroffen mit Prof. Berdiaiew und habe mit ihm uber Ihre Schriften gesprochen. Zufalligerweise war dabei ein junger Theologe aus Bonn ge- genwartig. Prof. Fritz Lieb. Beide interessieren sich in hochstem Grade fur Ihre Ideen, und da wurde beschlossen, dass Prof. Berdiaiew deutsch besprechen muss Ihre Bucher (im "Orient und Occident" — Prof. Lieb so wie Berdiaiew gehoren zu der Redaction dieser Zeitschrift), russisch in der russ. Zeitschrift "DerWeg." (Буберу, 29.09.1932) .

Уже закончил статью (вышло стр. 10 все-таки) о Бубере, которую я написал по-немецки, согласно его собственному желанию (с тем, что он исправит все погрешности языка и стиля). В начале будушей недели пошлю ему: не знаю, будет ли он доволен статьей, но уже наверное ему с моим немецким языком придется повозиться. Но я и сам немало повозился со статьей: почти два месяца. Писать мне не очень хотелось, но читал я его с очень большим интересом и не жалею, что потратил столько времени. (Ловцким, 3.11.1932)

Gleichzeitig iibersende ich Ihnen, wie es zwischen uns ausgemacht war, eingeschrieben meine "Besprechung". Sechs Wochen war ich ausschliesslich mit ihr zu entscheiden. Ich mochte nur noch einmal Ihnen nicht zu sagen, ob sie mir gelungen ist. Es ist weder Besprechung, noch Auseinandersetzung: viel- mehr scheint es mir eine Art von Zwiesprache mit Ihnen zu sein. Aber wieder weiss ich nicht, ob ich Sie richtig vernommen habe, und auch nicht, ob meine Stimme und meine Worte laut und deutlich genug sind, um von Ihnen vernommen zu verden. Das ist, aber, auch nicht mir, sondern Ihnen beschaftigt — und jetzt, wenn sie fertig ist, weiss ich wiederhollen, was ich Ihnen schon geschrieben habe: falls die Besprechung Sie nicht be- friedigt, brauchen Sie sich gar nicht genieren: lassen Sie sie ganz ruhig bei Seiten liegen und kiimmern Sie sich gar nicht dar- iiber. Selbstverstandlich steht es Ihnen ganz frei, alle sprach- lichen und stylistischen Verbesserungen zu machen — und ohne mich dariiber anzufragen — die Sie nothig finden werden: ich habe keinen Anspruch auf volkommene Kenntnis der deu- tschen Sprache. Dazu schreibe ich deutsch zum ersten Mai immer hat ein Ubersetzer meine Schriften verdeutscht. (Буберу, 4.11.1932).

Coстатьей о Бубере все кончилось благополучно. «Das Manuskript wird jetzt in ein korrektes Deutsch gebracht und dann an die Redaktion der "Blatter" gesand», — пишетон. Надо думать, что meinDeutschбыл очень далек не только от совершенства, но и от Korrekt,но, раз его можно исправить — значит, все обошлось. Вообще вся эта история очень интересна, и я не жалею, что потратил столько времени на работу. Может быть, я ее и по-французски устрою. Бубер тоже прислал мне XI и XII томики своего перевода Библии в черном переплете, как и остальные, которые уже раньше присылались. (Ловцким, 11.11.1932).

Es freut mich sehr, dass Sie meinen Aufsatz als eine Art von Zwiesprache mit Ihnen verstanden haben. Daswollteerebenauchsein. (Буберу, 12.11.1932).

С Бубером все обошлось благополучно. И «BlatterfurdiedeutschePhil.» довольны моей статьей: Бубер прислал мне письмо от редактора, в котором тот благодарит за aus- gezeichneterBeitragмой. (Ловцким, 23.11.1932).

После того, как Шестов узнал, что Бубер одобрил его статью, он предложил Бердяеву напечатать ее по-русски в «Пути» и Леви-Брюлю — по-французски в «Ревю Фил.» Оба журнала ее приняли, и с «Блеттер» было условлено (письмо Шестова к Буберу от 10.02.1933), что статья выйдет по- немецки и по-французски одновременно, в сентябре 1933 г. в «Блеттер» и в «Ревю Фил.»Но 1 июня «Блеттер» вернул Шестову статью, ссылаясь на недостаток места. По-французски она вышла в номере «Ревю Фил.» за ноябрь/декабрь, несколько позже предвиденного. По-немецки статья все же была опубликована — в октябре 1934 г. в № 17 журнала «Ори- ент унд Окцидент». До этого она появилась по-русски в журнале «Путь» № 39, июнь 1933 г. В «Пути» № 38 была опубликована рецензия Бердяева на три книги Бубера.

Приведенные выше отрывки из писем к Буберу касаются возникновения и работы Шестова над статьей о Бубере. В двух первых письмах к нему Шестов также излагает мысли о грехопадении, возникшие у него, когда он обдумывал и писал статью. Однако включить их в статью Шестов не хотел. Вот эти мысли:

Die Besprechung wird mir auch erschwert, weil mir nicht vollkommen klar ist, wie Sie eigentlich die biblische Erzahlung von der Erbsunde verstehen. Sie schreiben, dass wir hier uneinig sind. Ich ahnte es — aber nirgendwo in Ihnen Schriften habe ich Ihre Meinung ausgesprochen gefunden — und das sollte nicht zufallig sein. Wenn nicht alles trugt — mir scheint, dass Sie wie auch Kierkegaard (mit dessen Werken habe ich [mich] die letzten 3 Jahren viel beschaftigt) hatten sagen konnen: "mit der biblischen Schlange kann ich keinen bestimm- ten Gedanken verkniipfen". Doch es ist beinahe unmoglich fur uns, Erben der hellenischen Kultur, anders zu urteilen. Und dennoch etwas in mir sagt: die biblische Erzahlung ist doch wahr, obschon unverstandlich, ja unbegreiflich. Mit Pascal zu sprechen: die biblische Erzahlung is unbegreiflich, aber ohne diese wird das Leben unbegreiflich — oder, mochte ich lieber sagen, unertraglich. Siindenfall bedeutet, dass wir alle in der Macht "der Schlange" sind. Und Kierkegaard selbst fiihlt besser, als jemand diese schreckliche Abhangigkeit: daher sein gewaltiger Ernst. Das ist auch bei Luther zu spiiren, und auch bei Nietzsche, der Luther viel naher war, als man sonst glaubt. Wenn er Sokrates und sich selbst decadents heisst, was bedeutet das eigentlich? Ist denn decadence was anderes als Siindenfall? In meiner letzten Arbeit spreche ich ausfiihrlich daruber — hier mochte ich nur sagen dass iiberall, wo man den "Ernst" findet, darf man beinahe mit Sicherheit schliessen, das die Schlange da gegen- wartig sei. Und da in allem, was ich von Ihnen gelesen habe, der selbe gewaltige Ernst herrscht, den wir bei Kierkegaard und Nietzsche, Luther und Dostojewsky gefunden haben, glaube ich mich nicht zu irren, wenn ich behaupten werde, dass auch Sie zu gut wissen, was die alte Schlange bedeutet und wie ungeheuer gross ihre Macht iiber die Menschen ist. Ist den "das Es" bei Ihnen nicht die Schlange? Ich  beabsichtige nicht dariiber zu schreiben in der Besprechung aber privatim, kann ich nicht von Ihnen meinen Eindruck verheimlichen. Sie, die so prachtig die Bibel ins deutsche ubertragen haben — ist es moglich, dass die Schlange, mit welcher die Psalmisten und die Propheten so bestandig und so verzweifelt gerungen haben, Ihnen unsichtbar geblieben? Ich bin iiberzeugt, dass, wenn Sie auch nicht dariiber sprechen, — Sie doch, um Ihre Sprache zu gebrauchen, immer dariiber schweigen. (22.09.1932) .

Und jetzt wieder zu der alten Schlange. Sie empfehlen mir S. XIX–XXIII Ihrer Chassidischen Biicher. Aber eben diese Seiten (ich habe bei mir dieses Buch), so wie auch einige Zitationen die Sie aus Chassidischen Schriften machen, haben mich an Kierkegaard's Worte iiber die Schlange erinnert. Und auch das, was Sie iiber Spinoza schreiben. Sie sagen, dass das letzte Buch — die Zwiesprache — das Buch Ihres Herzens ist. Aber, falls der Leser auch Recht hat, selbstandig iiber die Schriften eines Verfassers zu urteilen — muss ich sagen, dass ich einen Eindruck gehabt habe, dass "die Chassidischen Biicher" — auch das Buch Ihres Herzens ist, und das "Ich und" — auch. Uberhaupt alles was Sie veroffent- lichen von Ihrem Herzen kommt. Sie haben diesen gewaltigen Ernst, von dem Kierkegaard und Nietzsche uns so viel erzahlt haben, und das macht, dass alles, was Sie schreiben, so eindrucksvoll ist. Ich verstehe sehr gut, was Sie in Ihrem Briefe iiber die Schlange und iiber peccatum original geschreiben. Aber /…?/ Sie zitieren (Seite 317) die Worte eines Zaddikim der von seiner Seele sagt, sie sei von denen gewesen, die vor der Erbsiinde aus Adam, in dem alle Seelen beschlossen waren, entflohen sind und vom Baum der Erkenntnis nicht gekostet haben. Es sei dahingestellt, ob solche Ausnahmen in Wirklichkeit existierten — aber das bezeugt, dass auch die Zaddikim zugegeben haben, dass im ersten Menschen haben wir alle gesiindigt. Dass dieses fiir uns alle ganz unbegreiflich ist (auch fiir mich) gebe ich gern zu. Aber je alter ich werde desto sicherer fiihle ich, dass in der biblischen Erzahlung eine ungeheurer wichtige und tiefe Wahrheit uns offenbart ist. Aber die Macht der Schlange iiber uns ist so gross, das wir  nicht im Stande sind diese Wahrheit in uns aufzunehmen. Nicht einmal Kierkegaard, fur den, wenn alles nicht triigt, gerade diese Wahrheit das einzige, was Not tut war. Es ist beinahe unmoglich in einem kurzen Briefe daruber zu sprechen — vielleicht kommen Sie doch nach Paris und uns die "Zwie- sprache" dann gelingt! Oder, vielleicht, wenn Sie meine letzte Arbeit, die eigentlich den Siindenfall behandelt, lesen, Ihnen deutlicher sein wird, warum ich so viel iiber die Schlange rede. Mir ist sie die bellua, qua non occisa homo non potest vivere, urn mit Luther zu sprechen. Und auch die Besprechung von Ihrem Buche wird mir gerade noch damit erschwert, dass Ihre Schriften bestandig in mir alle meine Zweifeln wecken. Gewiss, Sie haben Recht, wir miissen, wie die Psalmisten und Propheten, immer ringen, und wir konnen auch nicht anders — aber bedeutet das, dass die Schlange je von einem Menschen iiberwindet war? Ich hatte friiher die Absicht in der Besprechung — nicht davon zu reden, da in der Besprechung kann man unmoglich so etwas erzahlen. Aber, beinahe iiber alles, was man in Ihrer Schriften zu lesen bekommt, ist es unmoglich in einer kurzen Besprechung etwas zu sagen — Sie sprechen doch immer iiber die ersten und letzten Dinge. (22.09.1932) .

Первед писем от 22.09.1932

{

В написании обзора меня затрудняет еще и то, что мне не вполне ясно, как вы понимаете библейское сказание о грехопадении. Вы пишете, что здесь мы расходимся. Об этом я догадывался. Но в ваших работах я нигде не нашел вашего мнения об этой проблеме, и это, наверное, не случайно. Мне кажется, если не ошибаюсь, что вы как Киркегард (сочинения которого я изучал последние три года) могли бы сказать: «Я не могу связать определенной мысли с библейским змеем». Действительно, нам, наследникам эллинской культуры, почти невозможно рассуждать иначе. Но все же что-то во мне говорит: библейский рассказ все-таки правилен, хотя и непонятен, непостижим для нас. Говоря словами Паскаля: «библейский рассказ непонятен, но без него жизнь делается непонятной, а вернее невыносимой». Грехопадение означает, что все мы во власти «змея». Киркегард чувствует лучше, чем кто-либо другой, эту ужасную зависимость: отсюда его непобедимая «серьезность». Это чувствуется у Лютера и у Нитше, который был ближе к Лютеру, чем обыкновенно думают. Как можно его понять, когда себя и Сократа он называет декадентами? Разве декадентство есть что-либо иное, нежели грехопадение? В моей последней работе об этом говорится подробно; здесь же я только хотел бы отметить, что всюду, где мы находим «серьезность», можно с уверенностью сказать, что там мы находим змея. И так как во всех ваших работах, которые я читал, чувствуется та могучая серьезность, что мы находим у Киркегарда и Нитше, у Лютера и Достоевского, — я думаю, что не ошибусь, если скажу, что и вы слишком хорошо знаете, что значит змей и какая громадная у него власть над людьми. Не есть ли змей ваше «оно»? В обзоре я не собираюсь писать об этом, но лично вам я не могу не высказать этого. Неужели для вас, столь блестяще переведшего Библию на немецкий, змей остался невидимым, тот змей, с которым постоянно и безнадежно боролись псалмопевцы и пророки? Я убежден, что вы, говоря вашими же словами, — всегда молчите об этом. (22.09.1932).

 Снова о старом змее. Вы мне советуете прочесть стр. XIX–XXIII вашихChassidischen Biicher. Но как раз эти страницы (у меня это книга есть) и некоторые цитаты из ChassidischeSchriften, приводимые вами, напомнили мне слова Киркегарда о змее. Так же как и ваши рассуждения о Спинозе. Вы говорите, что ваша последняя книга Zwiesprache— книга вашего сердца. Если читатель имеет право судить о писателе по-своему, то я должен сказать, что у меня создалось впечатление, что «dieChassidischenBiicher» и «IchundDu» тоже книги вашего сердца. Все, что вы публикуете, идет у вас от сердца. У вас есть та могучая серьезность, о которой столь многое поведали нам Киркегард и Нитше, и поэтому все, что вы пишете, производит такое сильное впечатление. Я хорошо понимаю то, что написали вы в своем письме о змее и первородном грехе. Вы цитируете (стр.317) слова цадика, который говорит о своей душе, что она из тех душ, что убежали из Адама, где были заключены все души до первородного греха, и потому она не вкусила от древа познания. Неизвестно, существуют ли такие исключения, но эти слова говорят о том, что цадики тоже признают грех, которым все согрешили в первом человеке. Я согласен, что все это всем нам совершенно непонятно (мне тоже). Но чем старше я становлюсь, тем больше я чувствую, что в библейском сказании нам открывается чрезвычайно важная и глубокая истина. Но власть змея над нами столь велика, что мы не в состоянии воспринять эту истину. Даже для Киркегарда эта истина была единственным необходимым. Почти невозможно в коротком письме об этом говорить — может быть, вы все же приедете в Париж, и тогда наш «диалог» удастся? Или, может быть, когда вы прочтете мою новую работу, говорящую о грехопадении, вам будет более ясно, почему я столько внимания уделяю змею. Для меня он bellua, quaпоп occisahomo nonpotestvivere(зверь, — и если его не убить, человек жить не может), повторяя слова Лютера. Ваши сочинения во мне всегда будят сомнения, и это затрудняет для меня возможность написать рецензию на вашу книгу. Вы, конечно, правы. Мы должны, как псалмопевцы и пророки, всегда бороться, да мы и не можем иначе. Но следует ли из этого, что змей преодолен хотя бы одним человеком? Я не собирался говорить об этом в своем обзоре — сказать об этом в рецензии невозможно. Да и почти ни о чем, что есть в ваших работах, — нельзя сказать в коротком очерке — вы всегда говорите о самых первых и самых последних вещах. (22.09.1932).

] 

Библейское сказание о грехопадении есть основа и краеугольный камень философии Шестова. Он снова и снова к нему возвращается в своих работах. Когда Бубер приехал в Париж в апреле 1934 г., Шестов вновь обменивался с ним мыслями на эту тему (см. стр.126).

В октябре Шлецер получил корректуру своей книги «Гоголь», о который уже упоминалось, а в ноябре книга была опубликована. По этому поводу Шестов пишет Шлецеру:

Насчет «Гоголя» Вашего я полагаю, что Ваши огорчения ни о чем не свидетельствуют — в смысле ценности книги. Ведь почти всегда, или даже просто всегда автор при чтении корректур, приходит в отчаяние от того, что написал. По крайней мере, таков мой опыт; мне казалось, что и «Парменид» и «О втором измерении» никуда не годятся. А о «Фаларийском быке» Вы, верно, и сами помните, что я Вам говорил. Жду «Гоголя» с большим нетерпением и уверен, что если даже Вы в нем не сказали всего, что Вам нужно было сказать, то сказали очень многое. Правда, боюсь, что именно поэтому книга многим не понравится. Но этим уже наверное огорчаться не приходится. (20.10.1932).

[Теперь Вам нужно] не очень реагировать на то, что, хотя Вас и читают и очень хвалят, но не хотят слушать. Ведь так оно и быть должно. Правда, мне с французами не пришлось говорить еще ни о Вашем «Гоголе», ни о статье, хотя я и был на receptionу MassonOurseFaи видел разных людей. Может быть, французы именно со мной не хотят говорить о Вас, как они не хотят говорить и о моих писаниях. Между прочим, у меня такое впечатление, что и моя статья последняя [ «В фаларийском быке»] была отправлена в типографию своевременно, но ни Леви-Брюль, ни Массон ее не читали… и не очень будут читать и после нанечатания. По-моему судьба Ваших писаний в некоторой степени будет такая же: не захотят слишком углубляться. Но нужно этим не столько огорчаться, сколько с этим бороться…

С русскими у меня были интересные беседы. В понедельник был у меня Бердяев и он сам начал говорить о Вашем «Гоголе». Книга произвела на него очень большое впечатление, но, или вернее, именно потому, он очень настойчиво подчеркивал, что во многом с Вами не согласен. Когда приедете в Париж — расскажу подробно: мне трудно много писать, очень устаю. Главным образом, он Вам противопоставляет свою уверенность в том, что «трагедия» Гоголя имела своим источником декаданс его творчества. Это, по-моему, неправильно. По-видимому, сожженный 2-й том «Мертвых душ» не только не уступал, но был еще лучше первого. Но убедить Б. в этом вряд ли возможно: для него ведь «творчество» ответ на все вопросы жизни. Я ему высказал свою точку зрения, несколько раз говорил, что хотел бы нанисать о Вашем Гоголе, если было бы где напечатать. Он очень прислущивался к тому, что я

говорил — но прочно держался своего. И совсем не реагировал на то, что мне хотелось бы напечатать статью о Вашем Гоголе. Потом, когда он ушел, мне пришло в голову, что он сам хочет о нем написать. Я скоро его увижу еще раз и спрошу его. Но надежды на то, что он возьмет мою статью в «Путь» у меня мало. А кроме «Пути», некуда нести ее.

Разговор с Ремизовым тоже был интересный. Он с большим вниманием читает Вашу книгу (еше не кончил), но странным образом не обратил внимания на эпиграф. Я ему сказал, что в эпиграфе innuceосновная идея книги, и думаю, что теперь он увидит кое-что, что просмотрел раньше. Но и ему Ваш «Гоголь» очень нравится. Когда он закончит чтение, мы опять будем беседовать, и тогда я Вам все подробнее расскажу…

Нужно кончать — трудно много писать: очень устаю. Чувствую себя не плохо, но устаю от всего. А тут еще, в последнее время много всяческих огорчений. Но, Бог даст, обойдется. (21.12.1932).

Dentприсылает мне рецензии на английский перевод моей книги [ «На весах Иова»]. Большей частью — довольно, иногда очень благоприятные. Курьез вышел с рецензией в «Times». Dentприслал мне ее — но, так как она была довольно большая, а я по-английски читаю с трудом, то я ее отложил, чтобы Таня прочла ее — и затерял. А вчера Ремизов дал мне вырезку из «Возрождения», в которой в отделе Rossicaприводятся следующие слова из этой рецензии: «Шестов должен занять одно из первых мест среди современных философов, возвышаясь над ними всеми, не исключая даже самого Бергсона, своим пламенным красноречием». Timesвлиятельная газета — и если в рецензии есть эти строчки, может быть, это побудит Dent'aиздать и другие мои книги и на лучших условиях…

Ремизову особенно понравился конец Вашей книги. Впрочем, он утверждает, что задача, обозначенная Вами в эпиграфе, Вами не вполне выполнена, — но она не была ни Гоголем, ни самим П.[Паскалем?] — и никем из людей вполне выполнена. Во всяком случае, русские Вас читают внимательно и, судя по тому, что написал Вам Paulhanи что я слышал кое от кого, видно, что и французы все-таки прислушиваются. (15(?).12.1932).

Видел Б.[Бердяева]. Он не собирается писать о Вашем «Гоголе» — и согласен, чтоб я написал. Но места даст немного — журнал у них крохотный — всего три страницы. Придется отказаться от мысли нанисать не только о Вашей книге» но и о Гоголе кое-что…

А что люди интересуются больше или даже исключительно литературной стороной в книге, и не вдумываются в ее содержание, то ведь это старая история: не нам первым и не нам последним приходится испытывать это. Временами кажется даже, что в каком-то смысле так этому и быть полагается. Ведь огромное большинство людей и Библией зачитываются только потому, что она очень хорошо написана. И ведь, точно, кому охота так перестраивать свое мышление, чтоб Библия могла стать источником истины. Сейчас мне нужно возобновить прерванные по случаю праздников лекции в Сорбонне и я снова взялся за Киркегарда и снова убедился, как даже ему было безумно трудно, прямо невозможно принять за истину то из повествований Св. Писания, что не ладилось в его представлении о действительном строе бытия. Даже та ужасная, неслыханная боль, которую он до последней минуты жизни нес в своей душе, не могла разрушить еп- chantementetassoupissement, в которую погружена была его (да и всякого из нас) душа. И когда я читаю его, во мне с новой силой восстают все те мысли о Фаларийском быке и о Сократе, с которыми я как будто и сжился и как будто никак сжиться не могу. Счастливец Бенда, который накопил уже такой умственный капитал, что может с процентов [фраза не закончена]…

Прочел статью Адамовича о Вашем Гоголе. Говорят, что Милюков строжайше бдит, чтоб не проникали в «Последние Новости» «мистические» настроения. Может быть, оттого Адамович так трезво нанисал. (4.01.1933).

В тот же день, что и Шлецеру, Шестов пишет Фане:

Дай Бог, чтобы этот год принес, наконец, хоть немного спокойствия, которое нам всем теперь больше всего нужно. И чтоб тебе, Фаня, по-прежнему удавалась твоя работа, и чтоб силы тебе не изменяли. Правда, и в прошлом году тебе не на что было жаловаться: и пациенты у тебя выздоравливали, и статья о Киркегарде удалась, и принята очень сочувственно. Так что, в этом отношении нужно пожелать только, чтоб новый год был не хуже предыдушего…

Получил несколько рецензий английских о моей книге. В общем как всегда — хвалят мои писательские способности, но отклоняют высказанные в книге идеи. Правда, эти рецензии все написаны наскоро — чуть ли не на другой день после выхода книги и потому не заслуживают особенного внимания (кроме одной, в которой автор говорит, что прочел только первые 50 стр. — но почувствовал, что есть над чем задуматься, и предполагает думать долго) — но, верно, и в Англии будет как везде, и после то же, что и теперь. Я получил письмо от Шлецера, в котором он говорит, что и его книгу о Гоголе и статью обо мне постигла та же участь. Все хвалят стиль и не разговаривают по существу. (4.01.1933).

*

В начале ноября 1932 г. по предложению хозяина дома, где они жили с сентября 1930 г., Шестовы перебрались из своей двухкомнатной квартиры в большую (две с половиной комнаты). Шестов пишет матери:

Давно не писал тебе — последнее время было хлопотливое: переезжали на новую квартиру. Хозяину понадобилась наша квартира, и он предложил нам другую, большую и лучшую, в том же этаже и почти на тысячу франков в год дешевле, чем мы за прежнюю платили. Повозились, правда, с переноской вещей и с устройством, но зато у нас теперь прелестная квартира…

Сезон у нас в разгаре: с будущей субботы я начинаю читать в Сорбонне. [10(?).11.1932].

*

Собираясь идти на публичное заседание Религиозно- философской Академии (на тему «Причины мирового безбожного движения», Шестов пишет Лазареву:

В ближайшее воскресенье [27.11.1932] на 10, рю Мон- парнасс открытое заседание — Бердяев, Вышеславцев, Федотов и другие будут говорить о «причинах атеизма». Я буду там. Хорошо было бы и Вам пойти — и послушать и с людьми повидаться. Но возможно ли это? (24.11. 1932).

*

Шестов не забывает поздравить мать с днем рождения. Он пишет ей:

Поздравляю тебя с днем рождения, желаю тебе здоровья, силы и добрых вестей от всех близких тебе. Как раз теперь пришло тоже письмо от тебя, и мы знаем, что у тебя, слава Богу, все благополучно. Прочел присланную тобой статью о Спинозе. Статья хорошая — теперь ведь празднуют трехсотлетие со дня рождения Спинозы, и о нем пишут только хорошие статьи. Вчера я тоже получил из Нью-Йорка целую книгу, выпущенную к трехсотлетию Спинозы — великолепное издание, с отличным портретом, превосходно напечатанную. Автор ее BenjamindeCasseres, потомок Спинозы по женской линии — сестра Спинозы вышла замуж за Casseres'a. К сожалению, я плохо знаю английский язык и не очень много могу в этой книге разобрать. Но кажется, что книга написана доступным для большой публики языком, так что она получит, вероятно, большое распространение, тем более, что автор ее очень

известный в Америке и Англии писатель. Вероятно, она будет переведена и на европейские языки — на французский и немецкий, по крайней мере — и тогда я смогу прочесть ее. У нас все по-старому. Стоит совсем весенняя погода, словно был бы не декабрь, а март или апрель — т. ч. очень приятно гулять в Булонском лесу. Новой квартирой нашей мы довольны и все дивятся, что хозяин, сбавив плату, дал такую хорошую квартиру. [20(?). 12.1932].

Хотя в письме это не указано, но нет сомнения, что свою книгу прислал Шестову сам де Кассерес, который уже несколько лет переписывался с Шестовым. О том, как де Кассерес узнал о его работах, Шестов рассказал Фондану:

Он опубликовал книгу о четырех или пяти людях: Будде, Спинозе, Нитше, Жюле де Готье. Не помню пятого. Готье ему, вероятно, послал мою книгу «Добро в учении гр. Толстого и Ф.Нитше», так как предисловие было написано самим Готье. Я предполагаю, что таким образом Кассерес (американский писатель) узнал о моих книгах. Недавно он опубликовал статью обо мне: «Самсон в храме рока»*. Судя по заглавию, я думал, что он понял, в чем дело. Но из того немногого, что я мог понять (статья написана по-английски), вижу, что он начинает с того, что говорит обо мне как о стилисте, и сразу ясно, что мои дела плохи. (Фондан, 17.02.1937, стр.132).

* Benjamin de Casseres. Chestov: Samson in the Temple of Fata lity.Третьяглавакниги: Benjamin de Casseres. Raiders of the absolute New-York, The Blackstone Publishers, 1937, 56 стр.