— «Великие кануны» (1911).
— «SolaFide». — Возвращение в Россию (август 1914).
Уже отмечалось (глава V), что в конце марта 1910 года Шестов уехал за границу. Он отправился в Швейцарию, в Коппе (Coppet, cantondeVaud), куда несколько раньше переехала из Фрейбурга его семья. Шестовы прожили там немного больше четырех лет. Весьма вероятно, что дом в Коппе они сняли в 1909 году, когда проводили летние каникулы во французской Швейцарии (может быть, в Коммюньи или Селиньи). Выбрали они Коппе потому, что хотели, чтобы дети учились во французской школе, и как раз недалеко от этого места нашли подходящую школу (EcolenouvelledelaChataigneraie).
Коппе — маленький живописный городок, расположенный на берегу Женевского озера. Там Шестовы снимали просторную виллу (VilladesSaules), в девять или десять комнат, с большим садом, расположенную у самого озера. Сад спускался к озеру, где было устроено место для купания и стояла лодка.
Обстановка для работы стала более благоприятной, чем в предыдущие годы. Шестов жил с семьей, и приходилось не так часто отрываться от занятий, чтобы ездить в Киев по делам Товарищества. Он по-прежнему регулярно навещал родителей в Германии. В июле 1910 г. и в июне 1911 г. он ездил лечиться на швейцарский курорт Баден. Летом родные из Киева, знакомые литераторы и друзья приезжа-
ли гостить в Коппе (А.Ремизов, С.В.Лурье, В.Г.Малахиева- Мирович, Н.С.Бутова, Е.К.Герцык, русский и литовский поэт символист Юргис Казимирович Балтрушайтис /1873- 1944/ и другие). Е.Г.Лундберг приезжал в Коппе несколько раз.
Летом 1910 г. в Коппе гостили сестра Шестова Фаня Ловцкая с мужем, племянник Жорж Балаховский, племянница Люся Мандельберг и Е.Лундберг, который прожил там несколько месяцев. В «Записках писателя» он рассказывает об этом:
Вилла «Соль» на Лемане. Панорама Монблана. Вечера, когда мы ждали телеграммы о Льве Толстом, покинувшем ночью дом свой. «Так и я когда-нибудь уйду», — сказал Шестов, постукивая палкой по асфальту Лозаннского шоссе. А о собственном его доме В.П.Фигнер сказала: «Здесь так благополучно, — хорошо бы бросить бомбу», и Шестов долго дивился односторонности ее суждения. (Лундберг, стр.76).
20 ноября 1910 г. Толстой скончался. Это событие произвело большое впечатление на Шестова. Впоследствии Шестов часто напоминал своим читателям о разрыве Толстого со светским миром, который он раньше с любовью описывал. Перед смертью Толстой прошептал своей дочери Александре: «Искать, все время искать» (А.Толстая. Отец. Т.2, стр.404). Хилл приводит эту фразу Толстого (стр.172) и прибавляет: «Нет оснований предположить, что Шестов знал эти слова Толстого, но можно с уверенностью сказать, что он бы их одобрил» (Хилл, стр.173).
В январе и апреле 1909 г. в «Русской Мысли» появились две статьи Шестова, в мае статья в газете «Речь» (см. стр. 102–103). В это время вышли еще две статьи: «Из книги "Великие кануны"» в юбилейном сборнике Литературного Фонда (1909 или 1910) и «Победы и поражения.
Жизнь и творчество Генриха Ибсена» в «Русской Мысли» (апрель и май 1910). Их этих статей Шестов составил книгу «Великие кануны». Он также включил в нее работу о Вильяме Джемсе «Логика религиозного творчества», написанную в Коппе после смерти Джемса (26.08.1910). Этой книгой заканчивается первый период творчества Шестова, когда его интересовали вопросы скорее литературного, чем чисто философского характера.
1 марта 1910 г. Шестов подписал договор с Петербургским издательством «Шиповник» на издание полного собрания сочинений (шесть томов). Оно осуществилось в 1911 г. Книги, изданные «Шиповником», не датированы. Даты определены по «Книжной Летописи» и по «Русской Мысли» (отделы «Книги, поступившие в редакцию» и «Критическое обозрение»). «Шиповник» начал издание публикацией новой книги Шестова «Великие кануны» (том VI сочинений), которая вышла в марте 1911 г. В том же месяце вышло второе издание тома I, а в июне вторые издания томов II и IV. В том же году «Шиповник» переиздал или перенял у М.М.Ста- сюлевича том V и второе издание тома III. Издания «Шиповника» быстро разошлись и стали библиографической редкостью. Других книг Шестова «Шиповник» не издал: помешали война и революция. Всю жизнь Шестов стремился издать полное собрание сочинений. Несколько раз, уже много позже, в эмиграции, казалось, что дело идет на лад, но всегда возникали препятствия. После смерти Шестова его дочерям также не удалось довести это дело до конца.
В мае 1911 г. появилась в Москве книга Б.А.Грифцова «Три мыслителя. В.Розанов, Д.Мережковский, Л.Шестов», содержащая обстоятельный этюд о Шестове. В том же году вышла в Киеве книга А.Закржевского «Подполье. Психологические параллели» с главой о Шестове. Закржевский посвятил свою книгу Шестову.
Весной 1911 г. Шестовы предложили сестре Льва Исааковича Фане и ее мужу Герману поселиться с ними в Коппе.
Ловцкие приняли это предложение и прожили в Коппе с лета 1911 до сентября 1913 г. 5 сентября 1911 г. жена Шестова поехала на три недели лечиться в Виши. Затем в середине октября она поехала в Париж для дальнейшего изучения своей специальности — дерматологии. Во время ее отсутствия Фаня смотрела за домом и заботилась о детях. В Коппе жила с Шестовыми немецкая фрейлейн Ида Шейбе (IdaScheibe), которую все очень любили. Шестовы и Ловцкие прозвали ее «Кролеч- кой», вероятно, потому что она была маленького роста и слегка горбилась.
Летом 1911 г. в Коппе гостила племянница Шестова Люся Мандельберг. Привожу выдержки из трех писем (к Герману, Софье Гр. и жене), относящихся к этому времени:
Я проектирую остаться еще на год у Гиппона. Квартира, как поставили новый калорифер, оказалась зимой очень теплой. /…?/ вы с Фаней можете занять мою комнату и соседнюю с ней. В них прямо чудесно. И я отлично устроюсь в угловой и бывшей твоей (спать там буду). Словом, устроимся так, что можно будет всем работать. Я написал Фане, не знаю, как ей этот план понравится. А тебе лучше ничего и не надо, по-моему…
Насчет магазина и приезда собственно самое правильное, чтобы я вышел из правления. Нужно только найти на мое место человека, который бы был представителем интересов большинства акционеров. Иначе говоря, который бы вместо меня управлял бы делами родителей. Поговори с Данилом, не годился бы на эту роль Маргулис? Мы подождем еще год, если в будущем году опять повторятся прежние истории, придется не только мне, но и родителям выйти из правления, дав соответствующие полномочия Маргулису. Он будет делать, что ему скажут, а я сниму с себя все заботы. Может, это мне удастся, и это будет самым лучшим разрешением вопроса. (Герману, Коппе, 11.[07].1911).
Как мне не неприятно отказывать Семену Афанасьевичу — но ничего не поделаешь: я уже написал ему, что ни под каким видом не могу принять его предложение. Главная причина — я занят другой работой и бросать ее ради статьи о Мережковском не могу. Вторая причина — я уже однажды о Мережковском писал и, право, не знаю, что бы я мог еще написать. Я посоветовал Семену Афанасьевичу предложить Лундбергу написать о Мережковском. По-моему, он отлично справится с этой задачей. Он года два тому назад читал в Киеве лекции о Мережковском и с большим успехом. Ему и книги в руки. А мне и думать об этом нечего.
Насчет приезда в Париж — тоже приходится отказываться и тоже главным образом, чтобы не прерывать занятий. Лето было очень жаркое, так что делалось мало. А перечесть нужно пропасть. Здесь, в деревне, особенно зимою, когда все разъедутся — поневоле станешь прилежным. Вместо меня, в Париж в середине октября приедет Анна Елеазаровна — на всю зиму; теперь со мной живут Фаня и Герман — Фаня возьмет на себя обязанности Анны Елеазаровны, так что ей спокойно можно будет работать в Париже. Вот если бы Вы могли ей помочь рекомендацией к какому-нибудь профессору — чтобы ей было легче и удобней добиться у него настоящей работы! Знаю, что, если можно будет, сделаете. Она, конечно, по приезде в Париж, будет у Вас, тогда потолкуете. Сейчас она едет (послезавтра) недели на 3, 4 в Виши полечиться. Кстати, может Вы случайно знаете там хорошего врача? Если знаете, напишите, не откладывая.
Книгу Зинаиде Афанасьевне вышлю. Я бы давно выслал, если бы знал ее адрес. Сегодня же напишу в «Шиповник», так что недели через две она, верно, получит ее. Кланяйтесь ей от меня сердечно.
Отчего это Вы на лето никуда, дальше Версаля, не выбрались? Я, правда, никогда в Версале не бывал — но не думаю, чтоб в июле, особенно нынешнем, там было хорошо. И у нас жарко — но, по крайней мере, купаться можно было. В ноябре Вы в Россию едете? В Киев только или тоже в столицах побываете? Может и мне придется ехать — нельзя слишком долго не приезжать в Россию. Но мы с Вами, наверно, разминемся, так как я, едва ли, раньше февраля, и даже конца февраля, выеду отсюда. (С.Г.Пети, 5.09.1911).
У нас все благополучно. Фаня необыкновенно хлопочет о том, чтобы твое «завещание» было пунктуально исполнено. Вытащили и уже запаковали бутылки от М. (?). Отправили Шварцу20 франков. Дети бегут спать в 8 ч. 17 минут. Сегодня Наташу к доктору отправили — угадай с кем!? С Люсей. Люся сама предложила себя в качестве старшей. Кажется, первый раз в жизни в этой роли — до сих пор ее водили. Правда, по этому случаю разрешили им в Женеве побаловаться мороженым и пирожными. Еще Наташа не вернулась — так что она уже тебе завтра напишет, а Таня теперь сидит, потеет над письмом. С кролечкой Фаня пока очень хорошо. /…?/ и даже за столом Фаня старается — тоже во исполнение твоего завещания — много по-немецки говорить. Правда, сегодня случилось за столом такое событие, которое всеми обсуждалось — кошка принесла котенку мышь. Рогдай увидел, вырвал мышь и в одно мгновение, у нас на глазах, проглотил ее. Герман кричал не своим голосом — по его мнению собака не должна мышей есть. Кролечка ужасалась и оправдывала его. Конечно, все заговорили по-немецки. Фаня /…?/ сказала, что если Герман не прекратит своих /…?/ с Рог- даем, она перестанет к обеду выходить. Мне кажется, что я стал писать письма вроде Наташи. Ничего? Мне просто хочется поболтать с тобой, как мы болтали, когда ты, бывало, приходила наверх на нашу половину обо всяких пустяках. Тогда кажется, что ты вроде как будто приехала на минутку в Коппе. Вообще остались привычки, которые с тобой связаны. Я по утрам бегу в сад смотреть крученных панычей — как, бывало, с тобой смотрели. Сегодня Наташа мне компанию сделала. Остальные все относятся к панычам равнодушно, несмотря на то, что на них сегодня появился необыкновенно красивый темно-розовый цветок. Жду с нетерпением писем от тебя. Пиши тоже подробно обо всяких пустяках, вовсе не нужно, чтобы письма были непременно по важному поводу. Наоборот, хорошо, когда вообще без поводов пишется. (Жене, Коппе, [сент. 1911(?)]).
За Рогдаем числилось немало других проделок. Один раз летом, пока Шестов купался, он разбросал его одежду по всему саду. Конец Рогдая был печален. Как-то Наташа пошла по поручению в Коппе и взяла его с собой. У него была привычка бросаться на автомобили и пытаться укусить шины крутящихся колес. На этот раз он был раздавлен автомобилем. Все жители «Виллы де Соль» были расстроены, и Шестов долго утешал Наташу, на глазах которой приключилась эта беда. Впоследствии у Шестовых были другие собаки, фоксы — Аллалей и Мис, а раньше, во Фрей- бурге, — черный пудель Неро. Неро была собака очень умная, но избалованная, никого не слушала. Как-то поехали на трамвае в лес, на прогулку. Неро куда-то убежал и, конечно, не послушался, когда его стали звать. Вернулись домой без Неро, в удрученном настроении. Когда собрались уже ложиться спать, услышали лай за дверью — о радость! То Неро вернулся. Об этом приключении часто вспоминали и дивились, что собака смогла прибежать домой по совсем ей незнакомой дороге.
В 1911 г. Е.Герцык навестила Шестова в Коппе. Она пишет в своих воспоминаниях:
Проезжая Швейцарией, заехала к Шестову, который жил теперь в Coppetв двухэтажном домике — его приюте вплоть до войны. Жена его была где-то во Франции, получая последние докторские licences. Внизу, в идеально чистой кухне, пожилая немка накрывала на стол. Лев Исаакович, отозвав меня в сторону, подробно объяснил мне, что они здороваются с ней за руку и обедает она с ними за одним столом. Через несколько часов в глубокой рассеянности объяснил мне все это вторично. Трогательна была его забота о ближнем, продиравшаяся сквозь омертвелость души. Мне уж было не ново, что в последние годы спала та могучая творческая волна, которая в молодости вынесла его из тяжелого кризиса, но никогда я не видела его таким опустошенным. И я сидела против него нищая, скованная своим неизжитым личным. День тянулся бесконечно. Гуляли с румяными девочками. Говорили об ужасах реакции в России, Шестов, морщась от боли, но не видя, не ища связи между этими внешними бедствиями и путями духа.
Была еще сестра его, д-р философии — молодая и молчаливая. Был зять — еврей, долго и мечтательно игравший нам вечером на рояле в маленьком салончике верхнего этажа. Потом все разошлись, а мы с Львом Исааковичем все сидели, и я не могла оторвать глаз от его выразительных пальцев, мучительно теребивших страницы книг. (Герцык, стр.106, 108).
В январе и феврале 1912 г. Шестов ездил в Россию. Он побывал в Киеве, Москве и Петербурге. Он пишет Фане и Герману:
Ну вот, наконец, вырвался я из Киева и приехал в Москву — все письма отсюда начинаю я с этой фразы. Я просидел в Киеве две с половиной недели — ждал возвращения Миши и Льва и мне так надоело, что рассказать трудно…
Думал было не ехать в Петербург, но это оказалось буквально неисполнимым. Поднялся в П. такой протест, что я /…?/, что было бы «возмутительно», если бы не заехал. К тому же, когда я еще в следующий раз попаду в П.
Напишите мне на адрес Лев. [Левина] Свечной пер. 17, несколько слов. Если скоро напишете, письмо еще застанет меня. (Москва, 27.01.1912).
После своего возвращения в Швейцарию он опять встретился с Е.Герцык. Она пишет в своих воспоминаниях:
И вот на берегу того же Женевского озера, мы опять встретились и оба — другие. Март и апрель 12-го года я прожила в Лозанне с братом…
Я списалась с Шестовым. Он приехал, вошел к нам в горном костюме, оживленный… Часа четыре проговорив, вопреки обыкновению делясь даже интимными переживаниями своими. А потом с такою же горячностью вникая в философские споры Москвы. Рассказал, что второй год с интересом читает средневековых мистиков, но больше всего Лютера, в котором нашел не пресного реформатора, а трагический дух сродни Нитше, сродни ему. Мы стали видаться. От великой нежности к Шестову, я даже читаю толстенный том: Денифле-католик — о Лютере.
Мне особенно памятно, с каким подъемом в одну из встреч Шестов говорил об Ибсене, выделяя заветную его тему: страшнее всего, всего гибельней для человека отказаться от любимой женщины, предать ее ради долга, идеи. От женщины, т. е. от жизни, что глубже смысла жизни. Указывая на перекличку этой темы у Ибсена через много десятилетий от его юношеских «Северных богатырей» и до самых последних драм «Габриэль Боркман» и «Когда мы мертвы»… Из этой мысли позднее, а м.б. тогда же, выросла статья Шестова об Ибсене…
Весна была холодная. Яблоня, персик, вишня зацвели поздно, но как внезапно, пьяняще, белым дымом застилая все дали и близи. Мы с Шестовым шли меж горных складок тропинкой под сплошным бело-розовым шатром. Помню его возбуждение: «Это я — скептик? — пересказав мне какую-то о себе критику, — когда я только и твержу о великой надежде, о том, что именно гибнущий человек стоит на пороге открытия, что его дни — великие кануны»…
В тот период он зачитывался Библией. Весь был напитан ею. Раз даже пошел провожать меня на вокзал в Coppetс огромной книгой под мышкой (в его руках она казалась еврейским пятикнижием), чтобы что-то дочитать. Это было в первый день Пасхи. Не столько от благочестия, как от переполнявшей меня радости, я поехала к заутрене в русскую церковь в Женеве. Заутреня, ночная литургия — ранним утром, я заспешила домой к брату. Заехала на час в Коппе. Лев Исаакович обрадовался моему неожиданному раннему приходу. Уговаривал остаться и отправиться, наконец, по соседству, в Ферней, в места Вольтера. Я отказалась. Он поддразнивал, говоря, что я боюсь кощунства — Вольтер в такой день! И вдруг с внезапной серьезностью сказал, что недаром это соседство, что его, Шестова, дело — навсегда обличить Вольтерову мысль, ползучую, хихикающую. Так странно прозвучали эти слова у Шестова, обычно не склонного к символизации или к провозглашению какой-то своей задачи! (Герцык, стр. 109–110).
Герцык (в первом из приведенных отрывков) и Лундберг пишут о том, что Шестов в Коппе был в состоянии глубокой подавленности. А во втором отрывке Герцык говорит о нем как о человеке, всецело захваченном своими мыслями. В действительности же годы, проведенные в Коппе, были, возможно, одним из самых светлых периодов в жизни Шестова. Там он писал с большим вдохновением книгу «SolaFide» (см. стр.121–126).
После двухлетнего пребывания в Коппе Ловцкие уехали в Берлин, в сентябре 1913 г. Привожу выдержки из двух писем Шестова, написанных Ловцким вскоре после их отъезда:
Тихо стало: погружаюсь в Платона. Подробно напишу, когда у вас уже адрес установится. (23.09.1913).
Дело Бейлиса очень расстраивает. С утра берусь за газеты и уже трудно потом настроить себя на другой лад. Я уже писал вам, что я с мамашей обо всем переговорил и что она согласилась устроить так, чтобы я совсем мог от дела устраниться. Она вам ничего не говорила?
Приписка жены Шестова:
Косой стол Германа очень пригодился, на нем Леля пишет свое гениальное произведение, а на нижней доске у него полное хозяйство, так что он готовит чай в присядку, что способствует сохранению гибкости его фигуры. [7.11.1913].
В это время Шестов начал писать «SolaFide.Только верой», о чем рассказывает в письме к Герману:
У нас все благополучно. Понемногу пишу. Кончаю уже Платона. Когда вернусь, перейду к Аристотелю. Что выйдет, не знаю. Знаю только, что чувство такое, что я скажу, а никто ничего не услышит. Хорошо я сделал, что не торопился и посидел над греками и средневековьем. [1(?).12.1913].
В первые дни декабря Шестов ездил в Париж, где навестил Софью Гр. Оттуда он пишет Фане и Герману в Германию:
У Сони бывает много всякого народа: русские и французы. Но пока ничего интересного для Ж. не нашел… Соня здорова, Женя тоже. Теперь здесь как раз Шпет, немного философствуем. (Париж, [7 или 14. 12.1913]).
В это время Шестов написал письмо бреславскому профессору Поле (JosephPohle) с просьбой указать новейшие сочинения, трактующие учение о PotestasClaviumкатолической Церкви с точки зрения догматической и исторической. Шестов пишет ему:
Изучая Вашу «Lehrbuch [derDogmatik]», я очень заинтересовался этим вопросом, и очень жалко, что он, как выходящий из пределов специальной догматики, не разобран Вами с той полнотой, с какой Вы разбираете другие вопросы. (Из черновика письма Шестова к Поле, посланного Ловцкому [22.12.1913]).
Профессор Поле послал Шестову ряд библиографических указаний, которые ему ничего не дали, так как не заключали ничего нового для него.
В письме без даты, вероятно, написанном в начале января 1914 года, Шестов просит Германа прислать ему ряд книг, в том числе несколько сочинений Платона и Аристотеля (греческий текст вместе с немецким) и «LuthersVorlesungentiberRomerbrief1515/1516»,Leipzig, 1908. В конце письма он сообщает:
Хочется уж использовать последние здесь месяцы — авось допишу хоть вчерне работу: так непривычно для меня много писать нужно. Если бы книги пришли скоро, было бы хорошо [8(?).01.1914].
Прошло два месяца, а Шестов все еще не получил книг. Он пишет Герману и Фане:
Книг не получил никаких. Главное плохо, что нет Лютеровских Vorlesungen. Неужели их достать нельзя? [14.03.1914].
Наконец, долгожданная книга пришла. Шестов пишет Герману:
Сегодня получил Лютеровские Vorlesungenи Аристотеля Большое тебе спасибо. Я уже, признаться, потерял надежду, что удастся Vorlesungenдостать. (30.03.1914).
Указанная книга Лютера и Лютеровский «GrosserGalaten- kommentar» легли в основу исследования Шестова о Лютере, составляющего вторую часть книги «SolaFide. Только Верой». В приведенных письмах упоминаются только некоторые из тех книг, которые Шестов изучал в эти годы. Полный список приложен к книге «SolaFide», изданной в 1966 году. После смерти Шестова его библиотека, в которой находятся и упомянутые выше книги, была передана Сорбонне.
* * *
С Ловцкими Шестову приходилось переписываться не только о книгах, но и о деле. Этому было посвящено немало писем. По поводу забастовки в семейном деле Шестов пишет:
Приехала уже мамаша? Что она рассказывает? Последние дни ее пребывания в Киеве вышли не очень приятные. Я читал в «Речи» телеграмму, что у нас бастовали приказчики. Из Киева мне никто ничего не пишет. Не знаю почему, потому что волнуются забастовкой или что другое. (Фане и Герману, [6.04.1914]).
В киевской газете (вероятно, в «Киевской Мысли») появилась тогда статья об этой забастовке, где с возмущением говорилось о том, что на предприятии, во главе которого — философ и два врача, приказчики работают в недопустимых условиях.
В другом письме Шестов упоминает о перемене в организации дела:
Сейчас получил киевское письмо с твоей припиской. Т. к. ты теперь хозяйка, то нужно тебе быть в курсе того, что происходит в лавке. Как раз вчера я получил от Володи огромное письмо… (Фане, [9.04.1914]).
Об этой перемене упоминается еще в двух письмах Шестова к Ловцким, написанных в декабре 1916 г. В них указано,
что Фаня — главная пайщица (вероятно, с 1914 г.) и,
по просьбе семьи, Шестов соглашается взять на себя роль «почетного семейного опекуна». Перемена в организации Товарищества позволила Шестову освободиться от некоторых обязанностей в деле и передать их Фане. Но все же роль опекуна приносила ему много хлопот и мешала работать (см. стр.136–137, письмо Фане и Герману 3(16).03.1915). Надо заметить, что члены семьи в денежных вопросах доверяли только Фане, Герману и Леле (так звали в семье Шестова) и много времени и усилий было ими затрачено на улаживание семейных споров, часто возникавших по поводу денежных проблем. Фаня и Герман делали все, что было в их силах, чтобы уберечь Лелю от роли посредника.
Уже много лет Шестовы стремились вернуться в Россию, куда рвалась их душа, и обосноваться в Москве. 21 июля 1914 г. они покинули Коппе, но поехали в Россию не прямо, решив сделать остановку в Германии. Шестов заехал к родителям, которые жили в Грюнвальде (предместье Берлина). Там его застала мобилизация. Отец тогда уже был парализован. Его вывозили на прогулку на тележке. Через две недели (16.08.1914 по нов. стилю) он скончался. 1 августа Шестову удалось уехать в Россию кружным путем, через Швецию. Жена Шестова с детьми поехала в Берлин и затем в Лейпциг к Иде Шейбе. Отправиться в Россию, тоже кружным путем, им удалось только в конце сентября. Библиотека Шестова была отправлена из Коппе в Москву малой скоростью. Но так как границу закрыли, ящики вернулись в Швейцарию и оставались там до конца войны, вероятно, у Ловцких, которые переехали в начале войны из Берлина в Женеву.
Шестову не удалось закончить даже «вчерне» книгу «SolaFide», над которой он работал до отъезда из Коппе в Москву. Рукопись неоконченной книги (6 тетрадей, 1100 страниц) он с собой не повез. Она осталась за гра-
ницей до конца войны. Когда в 1920 г. Шестов покинул Россию и приехал в Женеву, он нашел эту рукопись и в 1920 г. опубликовал в Париже, в журнале «Современные Записки» №№ 1 и 2, несколько ее глав, относящихся к Толстому, с некоторыми дополнениями под заглавием «Откровения смерти. Последние произведения Л.Н.Толстого», впоследствии они вошли в книгу «На весах Иова» (т. VIII, часть 1, гл.2, Париж, 1929) под заглавием «На страшном суде». В 1921 г. Шестов переписывался об этой работе с дочерью Таней (см. гл. VIII, стр.205–207). Рукопись книги «SolaFide» состоит из двух частей, без указания заглавия частей. Мы назвали эти части: «Греческая и Средневековая философия» и «Лютер и Церковь». Шестов не опубликовал рукопись целиком в 1920 г., вероятно, потому что часть высказанных в ней идей вошла в книгу «Власть ключей», написанную в России между 1915 и 1919 гг. и вышедшую в Берлине по-русски в 1923 г. Заглавие книги взято Шестовым из перевода «Послания апостола Павла к Римлянам» III, 28, сделанного Лютером. Слова апостола в русском переводе: «Человек оправдывается верою», Лютер перевел: «Человек оправдывается только верою». Это своевольное изменение текста Священного Писания вызвало много споров в богословских кругах.
Шестов выбрал заглавием книги изречение «SolaFide», вероятно, потому что оно ярко характеризует борьбу молодого Лютера за веру (см. 2-ю гл. 2-й части). Среди людей, которых Шестов посетил во время своих «странствований по душам», мало кто ему был столь близок по духу, как Лютер в молодости, чья борьба за веру была столь близка его собственной борьбе. Эта книга носит скорее философский, нежели литературный характер. Многие мысли, изложенные в ней, легли в основу последующих книг Шестова. Книга написана в короткий срок (8–9 месяцев) с большим подъемом и душевным напряжением. Отсутствие окончательной обработки делает ее более непосредственной, чем
другие книги Шестова. Она является некоторым образом духовной автобиографией автора. Книга была издана посмертно в Париже: 2-я часть вышла по-французски в 1957 г., а книга была напечатана полностью по-русски в 1966 г., по черновой рукописи, в издательстве ИМКА-Пресс, под заглавием «SolaFide. Только верою». Она составляет 12-й том собрания сочинений Шестова. Хронологически ее место — после шестого тома («Великие кануны»).