Положение румейского языка
Языковые ситуации в разных румейских поселках и похожи, и не похожи друг на друга. Ниже делается попытка описать языковую ситуацию в румейских поселках в целом (в этих поселках совпадает набор языков, участвующих в сложении языковой ситуации, статусные характеристики идиомов, разнообразие компетенции носителей в румейском языке, зависящее от возраста индивида и пр.) и указать наиболее существенные различия между поселками (степень сохранности языка у «полноценных» носителей, распределение некоторых функций между разными языками). Для иллюстрации последних выбраны два достаточно несхожих между собой румейских поселка – Малый Янисоль Володарского района и Ялта Первомайского района; общее описание учитывает как материалы Малого Янисоля и Ялты, так и данные, полученные в других поселках (селах Касьяновка, Византия, Македоновка, Кременевка Володарского района, Бугас Волновахского района, Сартана Мариупольского района).
Русский
Абсолютно все жители Приазовья владеют русским, для многих румеев он является первым языком. В школьном и высшем образовании в советские годы использовался почти исключительно русский язык (не считая 10-летнего периода коренизации в 1920-1930-е гг., когда функционировало незначительное количество греческих школ). Румеи предпочитают смотреть русскоязычные телеканалы, читать русскоязычные книги и газеты. Русский язык, безусловно, доминирует по частоте использования; практически любая коммуникация может вестись по-русски.
Отношение жителей Приазовья к русскому языку, несомненно, положительное, его называют языком культуры. Из всех языков в Приазовье только русский оценивается как необходимый. Пожилые люди вспоминают о своем стремлении овладеть русским как можно лучше, избавиться от греческого акцента. Многие стремились помочь своим детям избежать неприятных переживаний, связанных с незнанием русского языка, и говорили с ними почти исключительно по-русски, а не по-румейски.
Украинский
В Приазовье (по преимуществу русскоязычном регионе) почти никто не говорит по-украински. Однако украинский – государственный язык, то есть, согласно законодательству Украины, должен использоваться в преподавании, официальном общении, административными и судебными органами и т. п. Тем не менее, все жители Приазовья предпочитают использовать как в этих, так и в других сферах русский язык, и выбор этот настолько преобладает, что русский язык негласно является вторым официальным языком в Приазовье (как и на всей территории Восточной Украины). Большинство жителей румейских поселков учили украинский в школе, но необходимость использовать его в практических целях почти не возникает. Знание украинского языка требуется только для двух сравнительно небольших групп населения: работников сельской администрации, обязанных вести документацию на украинском, и абитуриентов вузов. Большинство информантов негативно относятся к распространению украинского языка в Приазовье. В самые последние годы наметилось некоторое изменение ситуации, поскольку увеличилось число молодых людей – недавних выпускников школ, владеющих украинским языком. Кроме того, с начала 2000-х гг. руководство телеканалов приняло решение озвучивать на украинском языке все фильмы, в том числе латиноамериканские и российские телесериалы, которые до того транслировались на русском. Это решение вызвало некоторое недовольство среди русскоязычного населения Донецкой области, но привело к повышению пассивного владения украинским языком среди представителей старших возрастных групп.
Новогреческий
В конце 1980 – начале 1990-х гг. появилась возможность общения с греками из Греции, и новогреческий язык (далее – НГР) стал актуален для румеев. В первую очередь НГР необходим румеям для поездок в Грецию; в самом Приазовье он используется лишь в школе и в деятельности греческих обществ: по-новогречески говорят с делегациями из Греции и с Кипра, произносят торжественные речи на румейских праздниках, в репертуар всех фольклорных ансамблей входят несколько греческих песен, в газете «Эллины Приазовья» изредка появляются статьи на этом языке. В школах Приазовья с конца 1980 – начала 1990-х гг. начали преподавать НГР, однако школьные занятия не привели к широкому использованию этого языка. Количество румеев, знающих НГР, невелико, и, как правило, это представители младшего поколения, изучающие НГР как иностранный (в Приазовье или в Греции) и не владеющие румейским. Таким образом, жители Приазовья не используют НГР для коммуникации между собой. Его основная функция – символизировать связь румеев с другими греками и, шире, – с греческой культурой в целом. Небольшая часть румеев использует НГР для общения с греками из Греции.
Контакты румейского языка и НГР не имеют существенных последствий и в лингвистическом отношении: ни лексические заимствования из НГР, ни структурные уподобления не распространены в речи носителей румейского. Лишь в речи двух информанток из села Малый Янисоль было зафиксировано влияние НГР. Хотя НГР не выполняет коммуникативных функций в Приазовье, его необходимо учитывать при описании иерархии языков, сложившейся в настоящее время. Носители часто объединяют румейский и НГР в одном понятии: и тот, и другой язык может быть назван по-русски греческим или эллинским. Хотя большинство румеев не знают НГР и не могут самостоятельно оценить его сходство с румейским, бытует, как уже отмечалось, представление об их подобии, часто выражаемое с помощью клише «на столько-то процентов сходится».
Румейский
Во многих поселках румейский язык вообще не используется в коммуникативной функции; в других он обслуживает только бытовое общение. В зависимости от использования румейского языка обследованные поселки допустимо условно разделить на «благополучные» (Малый Янисоль, Бугас, Касьяновка, Кременевка (Чердакли), Македоновка) и «неблагополучные» (Ялта, Сартана, Византия). Можно также указать ряд факторов, влияющих на положение румейского языка: размер поселка, его удаленность от города, соотношение румейского и негреческого населения и т. д., однако их важность не следует преувеличивать. Неблагоприятная ситуация в поселках Ялта и Сартана связана отчасти с их положением: Ялта – крупный курортный поселок на побережье, а Сартана – фактически район города Мариуполя. Но для неблагоприятной ситуации в селе Византия, небольшом поселке, расположенном достаточно далеко от города, нет объяснения, которое очевидным образом было бы связано с перечисленными факторами.
Представления самих носителей о языковой ситуации в разных поселках обусловлены различными стереотипами и зачастую не совпадают с реальным положением. Принято считать, например, что «в Сартане все говорят по-гречески», несмотря на то, что, с точки зрения внешнего наблюдателя, в языковом отношении Сартана относится к неблагополучным поселкам. Подобный стереотип обусловлен репутацией Сартаны как своего рода прототипического румейского поселка, возникшего благодаря активности греческого движения (там функционирует музей, есть фольклорный ансамбль и пр.). Рассмотрим функции румейского языка в так называемых неблагополучных и благополучных поселках.
Наиболее неблагоприятна для румейского языка ситуация в трех из обследованных поселках – Ялте, Сартане и Византии, жители которых практически не пользуются румейским. Все коммуникативные сферы обслуживает русский язык. Даже наиболее компетентные носители (представители старшего поколения) говорят по-румейски с трудом и неспособны создать полноценный текст.
Рассмотрим, как идиом функционирует в неблагоприятных в языковом отношении поселках на примере Ялты Первомайского района. Носители вспоминают отдельные слова, готовые клише, используемые в диалогах с соседями, дома, на базаре и т. д., и охотно «предъявляют» эти слова и фразы, набор которых сравнительно невелик и, по большей части, совпадает у разных носителей (это слова kalimera – здравствуйте, psumi – хлеб, nero – вода; фраза fer' nero – принеси воды; некоторые другие). В среднем набор не превышал десятка греческих слов. Лишь единицы из числа пожилых носителей способны были перевести лингвистическую анкету, но составить связные тексты на румейском не удавалось почти никому (отдельные записанные примеры включали русские заимствования и переключения кодов, при этом русских элементов было значительно больше, чем румейских). Все носители румейского языка в Ялте свободнее говорят по-русски, чем по-румейски. Большинство жителей поселка относится к числу так называемых полуязычных носителей (англ. semi-speakers) [Dorian, 1980], то есть некомпетентных говорящих.
Для многих пожилых носителей собственная низкая компетенция в румейском была неприятным открытием во время работы экспедиционной группы. В Ялте принято считать, что пожилые люди говорят по-гречески, и сами представители старшего поколения разделяют это убеждение. Они охотно откликались на просьбу собирателя перевести на румейский, рассказать что-нибудь по-румейски или поговорить между собой и обнаруживали, что не могут этого сделать, так как уже давно ни с кем не говорят на этом языке или используют отдельные формульные фразы – приветствия и т. п., хотя привыкли считать, что их родной язык – греческий, ибо сами они – греки и помнят, что в детстве с ними говорили только на этом языке.
Румейский язык, с точки зрения внешнего наблюдателя и структуры языка, не существует в поселке Ялта и похожих на него неблагоприятных поселках. В то же время румейский язык используется как основной маркер этнической идентичности его носителей. Особенно это характерно для поселка Ялта, где многие информанты отмечали необходимость знания румейского языка для того, чтобы «быть греком»: «Какой же грек, если не говоришь по-гречески!». Для поддержания греческого самосознания жителям поселка Ялта оказывается вполне достаточно нескольких клише. Они склонны преуменьшать степень языкового сдвига, и многие в поселке полагают, что румейский язык отчасти используется в повседневном общении. Разговор, в который включается несколько румейских фраз, пусть даже только формулы приветствия, оказывается маркирован как греческий. (Трудно сказать, как сами носители оценивают свое языковое поведение; по нашим наблюдениям, многие достаточно уверенно говорили, что беседа с соседкой проходила на греческом, хотя, с моей точки зрения, по-румейски были произнесены только первая и последняя фразы.) Зачастую интервьюируемые полагают, что к румейскому прибегают от случая к случаю, например, как к тайному языку, непонятному для негреческого населения. Люди среднего возраста склонны считать, что румейский используется более пожилыми, однако материалы наблюдения не всегда это подтверждают. Преимущественное употребление русского языка часто объясняют большим количеством русских в поселке, в присутствии которых говорить на незнакомом им румейском языке считается неприличным.
Отчасти более благополучным положение румейского языка представляется в поселках Бугас, Касьяновка, Македоновка, Малый Янисоль, Кременевка (Чердакли). Хотя здесь также наблюдается языковой сдвиг, проявляющийся в значительном варьировании, а в социолингвистическом плане – в уменьшении числа людей, способных говорить по-румейски на любые темы, среди представителей младшей и средней возрастных групп. Главное отличие этих поселков от Сартаны, Ялты и Византии состоит в том. что их жители используют румейский язык не только как маркер идентичности, но и в коммуникативных целях. Выбор русского или румейского в качестве языка общения в данном случае зависит от определенных условий, которые примерно совпадают в разных поселках. На выбор языка может влиять тема (например, политические новости обсуждаются только по-русски), ситуация общения (например, разговор в сельсовете в основном ведется по-русски, а между торговками на рынке – по-румейски), особенности собеседника (с детьми полагается говорить по-русски). Для людей старшего поколения (родившихся в 1930-е гг.) вполне естественно беседовать с хорошо знакомыми ровесниками (супругами, членами семьи, соседями) по-румейски или переключаясь с румейского на русский. Для них румейский – родной язык. Часто можно услышать, как люди старшего и среднего возраста (родившиеся в 1930-1950-е гг.) разговаривают по-румейски на улице, в магазине, на остановке и даже в приемной сельсовета (Малый Янисоль, Бугас). Те, кто по рождению принадлежат к поколению 1970-х гг., не говорят свободно, но могут составить несложные предложения и утверждают, что старшие иногда заговаривают с ними по-румейски. Для поселков, которые мы назвали благополучными, характерно восприятие румейского как естественной части местной жизни. Среди румеев принято считать, что человек, живущий в селе, скорее всего, владеет румейским. Также подразумевается, что при переезде в город человек постепенно забывает язык. Отчасти румейский язык воспринимается как сельский, пригодный для использования только в родном поселке, тогда как для городского жителя естественнее говорить исключительно по-русски. Основанием для подобных представлений могут служить воспоминания о низком статусе румейского в советское время. В поселке Бугас, например, бытует выражение: «Наш язык только отсюда до асфальта (до трассы Донецк-Мариуполь. – В. Б.), а дальше – русский». Авторство приписывается, как правило, бывшему директору средней школы или главе сельской администрации советского времени.
«Этот язык вам, говорит, до моста. За мостом вышли – вы уже по-гречески не можете ни с кем разговаривать. Затоптали этот язык до потери сознания» (САХ, румейка, 1927, Бугас). В данном случае информантка интерпретирует слова директора не как запрет разговаривать по-румейски, но как характерный пример негативного отношения к идиому.
Различия между благополучными и неблагополучными в языковом отношении поселками отражаются как в стратегиях передачи языка следующему поколению, так и в ответе на вопрос о том, могут ли дети говорить на румейском. В Сартане и Византии ответ был всегда отрицательным, в Ялте иногда отвечали, что учат детей говорить по-румейски, но без особого успеха. В благополучных поселках Бугас, Малый Янисоль, Касьяновка, Кременевка стереотип совершенно другой: «Дети не говорят, но понимать – понимают, а когда вырастут, то и говорить научатся». Большинство детей с таким мнением согласны, они считают, что начнут говорить на румейском, когда окончат школу, или называют разные сроки овладения языком – от полугода до двух лет. А. Хатзидаки, анкетировавшая в начале 1990-х гг. малоянисольских детей в возрасте 9-15 лет, отмечает, что самооценка владения румейским у 14-15-летних несколько выше, чем у 9-13-летних, хотя, по ее мнению, разница не настолько значительна, чтобы делать определенные выводы [Hatzidaki, 1999]. Эти независимо полученные данные подкрепляют наше предположение о том, что изменение норм использования языка связано с переходом из детского возраста в подростковый.
Языковой сдвиг и его последствия
В настоящее время абсолютно все носители румейского языка – билингвы, свободно владеющие и русским языком. Более того, для большинства русский язык является доминирующим – им проще объясниться по-русски, чем по-румейски. Основной фактор, от которого зависит владение титульным языком группы, – это возраст. В самом общем виде ситуацию можно описать так: большинство молодых румеев способны сказать по-румейски лишь несколько слов, а дети, как правило, не знают и этого минимума; люди среднего поколения – примерно от 30 до 50 лет – говорят по-румейски с трудом, но понимают сравнительно легко; люди, которым проще говорить по-румейски, чем по-русски, встречаются только среди старшего поколения.
Подобное положение относится к числу ситуаций языкового сдвига (см.: [Gal, 1979; Dorian, 1981; Investigating Obsolescent, 1989; Бахтин, 2001]), то есть процесса отказа от использования миноритарного языка и предпочтения доминирующего русского. В данном случае сообщество переходит с румейского на доминирующий русский язык, причем этот процесс оказывает чрезвычайно существенное воздействие на культуру сообщества и структуру исчезающего языка. Как уже говорилось, для большинства румеев первым языком является русский, а румейским они владеют только в той или иной степени. Активный словарный запас некоторых носителей составляет два-три десятка слов, причем они могут употреблять одно и то же слово в разных значениях: например, kalόs может означать «хороший», «добрый», «умный», «смелый» (и другие прилагательные с позитивными коннотациями), а pusúrku – «плохой», «тупой», «злой», «трусливый», «дырявый», «упрямый» и т. п. То или иное грамматическое значение не всегда маркируется или маркируется разными способами: бывает, что в речи одного и того же носителя используются несколько вариантов образования прилагательных женского рода, а может употребляться форма, не маркированная по роду. Таким образом, в румейском языке представлен высочайший уровень варьирования, когда выражение некоторого грамматического значения для части носителей оказывается обязательным, а для других – необязательным, а одно и то же слово имеет разные значения в идиолекте разных информантов. Подобное явление обычно и, пожалуй, неизбежно сопровождает языковой сдвиг. Сообщество носителей румейского языка представляет собой континуум, один полюс которого составляют полноценные говорящие, а другой представлен в речи людей, едва способных произнести несколько фраз по-румейски, но, тем не менее, считающих себя носителями румейского языка. Между этими двумя крайними точками заключено огромное разнообразие неполного владения языком.
Полнота владения румейским языком зависит от того, какую роль в жизни данного носителя он играет, насколько регулярно и на какие темы человеку приходится говорить по-румейски. Наблюдения показывают, что частота использования румейского определяется такими параметрами, как возраст и принадлежность к определенному поколению, место проживания, пол. Представляется, что в соответствии с этими критериями можно выделить несколько групп носителей, между идиолектами которых структурные расхождения будут минимальными.
Основные группы носителей румейского языка (на примере поселка Малый Янисоль)
Рассмотрим подробнее ситуацию в одном из наиболее благополучных для румейского языка поселке – в Малом Янисоле (Володарский район Донецкой области). Поселок находится достаточно далеко и от города (Мариуполя и Донецка), и от побережья, то есть не является курортом (как, например, поселок Ялта). Сейчас его население составляет около 3000 человек, из которых греков – 2000. Численность русского (и украинского) населения в поселке стала значительно увеличиваться, по-видимому, с 1950-х гг.: по данным хозяйственных книг, еще в конце 1940-х гг. русских здесь почти не было. В поселке есть греческое общество, фольклорный ансамбль, в школе работает факультатив по изучению НГР. На примере информантов из Малого Янисоля мы опишем группы носителей, по-разному использующие румейский язык, то есть владеющие им в разной степени. Существенными параметрами оказываются возраст, принадлежность к определенному поколению, пол, место рождения. Различиям в языковой компетенции детей, молодых носителей и представителей старшего поколения в Малом Янисоле посвящены исследование К. В. Викторовой и статья А. С. Громовой [Викторова, 2006; Громова, 2009]; на материалы этих работ я опираюсь.
Дети, родившиеся в 1990-х гг.
Родители, как правило, утверждают, что обращаются к детям по-русски: «Они еще маленькие, подрастут – конечно, будут говорить». Меньшее единодушие проявляется в ответе на вопрос: «Понимают ли дети по-гречески?». Чаще всего родители предполагают частичное понимание. Родители и сами дети говорят, что дети слышат румейский в основном от бабушек и дедушек и значительно реже – от родителей.
Большинство детей оценивают свое пассивное знание румейского достаточно высоко, а активное – крайне низко. Дети утверждают, что овладевают румейским не для того, чтобы говорить на нем, и не потому, что к ним обращаются по-румейски, но из-за того, что другие разговаривают при них по-румейски. Однако дети чаще, чем их родители, утверждают, что дома взрослые обращаются к ним не только по-русски, но и по-румейски. Отвечают дети всегда по-русски. Как и родители, они считают, что будут говорить по-румейски, когда вырастут.
Дети старше 14 лет
Родители не сомневаются в том, что дети «все понимают по-гречески», хотя с ними подростки по-румейски не разговаривают, а усваивают язык от друзей. В возрасте старше 14 лет общение со сверстниками занимает гораздо больше времени и приобретает большую значимость, чем общение в семье. Именно в этот период могут измениться усвоенные в семье нормы языкового выбора. Общение внутри семьи снова выйдет на первый план после брака или, скорее, с рождением ребенка. Таким образом, верхняя граница описываемой группы определяется не возрастом, а семейным положением. Для женщин переход в другую группу соответствует обычно возрасту 19–24 лет, для мужчин же разброс значительно больше – примерно от 20 до 30 лет.
Дети 14–17 лет, то есть до окончания школы, утверждают, что разговаривают друг с другом только по-гречески. Большинство в основном подразумевают использование греческого мата (это первый пласт румейского языка, владение которым моментально переходит из пассивного в активное) и активное употребление некоторых других клише. Большинство подростков в 14–17 лет не могут разговаривать по-румейски, но принимают участие в таких клишированных диалогах, как: «Pupajs? [Куда идешь?] – Su than [В магазин]» и т. п. или вставляют отдельные румейские слова в высказывания на русском языке. Словарный запас растет в основном за счет названий предметов и простых глаголов. Те, кто после школы находят работу в колхозе, уже через год-два, а то и раньше легко разговаривают по-румейски в своей компании на бытовые и производственные темы. Со старшими они предпочитают говорить по-русски, хотя ничего не имеют против того, чтобы к ним обращались по-румейски. Люди старшего возраста не видят никаких различий между собственной речью и речью этого поколения; некоторые отмечают, что младшие знают меньше слов, но такое мнение не очень распространено.
Подростки, которые не собираются оставаться в селе после окончания школы, не хотят говорить по-румейски, боясь за свой русский язык: «А в город поедешь, и тут такой местный наш греческий вперемешку. Поэтому стараемся на русском. У нас в классе все мальчики: Эээ, barό [конечно], как начнут говорить ‹…› видно сразу наш греческий: γe, γi» (PPP, румейка, 1990, Малый Янисоль). Таких высказываний, однако, не так много. Абсолютное большинство молодых людей предполагают, что будут использовать румейский, если останутся в селе. По-видимому, на начальной стадии активного овладения румейским – в 14–15 лет, когда возникает желание противопоставить себя не взрослым, а младшим, – он берет на себя функции тайного языка, сленга: игровую функцию и функцию самоидентификации.
Молодые носители языка
Для следующей возрастной группы – молодых носителей языка существенным признаком оказывается не только возраст, но и тендерная принадлежность. Молодые женщины владеют румейским языком хуже, чем мужчины, вероятно, потому, что женщины раньше переходят в семейный статус, то есть просто не успевают провести достаточно времени в игровой обстановке, общаясь со сверстниками по-румейски. У них рождаются дети, занимающие большую часть их времени, а с детьми не говорят на румейском. Женщины никогда не упоминают, что используют румейский язык на работе; чаще всего в роли наиболее вероятного собеседника на румейском для них выступает свекровь. Женщины много времени проводят дома, тогда как оставшиеся в поселке мужчины продолжают тесно общаться с друзьями детства (теперь уже не в игровой, а в рабочей обстановке) и, следовательно, говорить по-румейски. Начав работать, они проводят больше времени с людьми значительно старше себя, которые лучше владеют румейским и охотно разговаривают на этом языке между собой, давая, таким образом, молодым людям возможность восполнить пробелы в знании языка.
Абсолютное большинство мужчин, родившихся в 1960 – первой половине 1970-х гг., владеют румейским. На вопрос о том, в каких ситуациях они его используют, отвечают, что обычно с друзьями и на работе, реже – дома, с родителями.
Люди, родившиеся в 1940-1950-х гг.
Для подавляющего большинства людей, родившихся в 1940-1950-е гг., родной язык – русский, но они не испытывают никаких сложностей, говоря на румейском, могут выразить любую мысль и не делают ошибок. Даже две женщины, родившиеся в 1952 и 1953 гг., обе уехавшие из Малого Янисоля в возрасте чуть старше 20 лет и живущие одна в Мариуполе, а другая в Москве, могли переводить лингвистические анкеты и почти не делали ошибок. У них не было возможности значительно улучшить знание языка после отъезда из Малого Янисоля, то есть все свои знания они приобрели до 20 лет. Видимо, следует сделать вывод, что в 1960-1970-х гг. румейский в Малом Янисоле использовался шире, чем сейчас, потому что в настоящее время никто к 20 годам не овладевает румейским в таком объеме.
Люди, родившиеся в 1930-х гг. и раньше
Для информантов, родившихся в Малом Янисоле в 1930-х гг. и раньше, румейский – первый язык; русский большинство из них выучили позже. Они утверждают, что говорят по-румейски с ровесниками (и наблюдения свидетельствуют о том же) и с представителями младшего поколения, если те понимают румейский, но с детьми – только по-русски. Многие из них говорят по-русски с сильным акцентом, в чем и они, и представители младшего поколения полностью отдают себе отчет. Роль румейского в их языковой компетенции несравненно выше, чем в языковой компетенции других его носителей. Это связано как с их абсолютным, так и относительным возрастом: с одной стороны, они провели детство в языковой среде, благоприятной для усвоения румейского, в отличие от тех, кто родился в период активной экспансии русского языка, с другой стороны, сообщество отводит пожилым людям роль хранителей этнических традиций вообще и языка в частности, ожидая, что в некоторых ситуациях они будут говорить по-румейски, поэтому у них больше возможностей совершенствовать активное владение языком.
Необходимо рассмотреть отдельно еще две категории носителей румейского языка. Выделение этих групп не связано (или связано только косвенно) с возрастом: это приезжие, оставшиеся жить среди румеев, и те, кто знают НГР (выучили его в учебных заведениях Приазовья или спонтанно овладели во время поездок в Грецию или на Кипр).
Приезжие, постоянно проживающие в поселках
В Малом Янисоле считается, что все приезжие очень скоро выучивают румейский хотя бы пассивно, потому что это необходимо для нормальной коммуникации. Правда, некоторые наблюдения свидетельствуют о том, что неизбежность овладения приезжими румейским – не более чем стереотип. Однако среди приезжих действительно есть люди, овладевшие румейским не хуже, чем их ровесники – местные уроженцы. В Малом Янисоле, как и в неблагополучном поселке Ялта, распространено мнение, согласно которому говорить на румейском при тех, кто не понимает этого языка, считается неприличным, и информанты утверждают, что они никогда так не делают. Тем не менее, если в Ялте действительно по этим или другим соображениям не говорят по-румейски в присутствии тех, кто не понимает языка, в Малом Янисоле, по-видимому, иная речевая практика: мужчины, работающие в колхозе, используют румейский, в том числе – в присутствии русскоязычных. При этом новичкам ничего не остается, как выучить румейский, в чем им готовы помочь: «Вот парень приехал из Тверской области, женился, жена уехала в Грецию, он остался с ее родителями и навострился, понимает все. Такие слова знает, которые я не знаю. Он на тракторе работает, там начальник, сварщики, они все местные. Они разговаривают на работе, он раньше подойдет и слушает. И вот так он потихоньку-потихоньку. Первое, говорит, я мат выучил. А потом уже все остальное. Едем в автобусе, он мне говорит: „Как будет поцеловать там девушку?“ Как-то… Я ему записал, он учил» (АПА, румей, год рождения неизвестен, Малый Яинсоль).
Информанты, знающие НГР
В первую очередь к этой группе относятся люди, побывавшие в Греции. За последние 15–20 лет отъезд на постоянную или временную работу в Грецию стал обычным для тех, кто может доказать свое греческое происхождение. Уезжающие на временную работу проводят в Греции от полугода до нескольких лет, то есть достаточно времени для того, чтобы в какой-то степени овладеть НГР «естественным путем»: никаких льгот на обучение греческая сторона не предоставляет. Как правило, это люди 1960-х гг. рождения и младше, преимущественно женщины, так как востребованными оказываются традиционно женские специальности: сиделка, прислуга, нянька. Для людей этого возраста румейский уже не является первым языком. Часто они говорят, что знают румейский хуже, чем НГР, и, как правило, низко оценивают румейский в сравнении с НГР. Те, кто выучил НГР в вузах, крайне низко оценивают собственное знание румейского и относятся к нему скорее негативно. Дети, изучающие НГР в школах, иногда используют новогреческие слова и конструкции при переводе анкет, однако употребление этих слов и конструкций в обычной речи не зафиксировано.
Так выглядят основные группы носителей румейского языка в Малом Янисоле. Проводя границы между группами, я опиралась на возраст в первую очередь, но, разумеется, на уровень знания румейского языка влияет не собственно возраст, а связанные с ним параметры, которые можно разделить на два типа: (1) характеристики, определяемые годом рождения (от них зависит, знали ли родители информанта русский язык, учился он в греческой или русской школе, был ли в Греции); (2) характеристики, связанные с ожиданиями сообщества, согласно нормам которого каждому возрасту соответствует определенное поведение: подростки должны вести себя не так, как дети, старики – не так, как молодые, и т. п. В число этих ожиданий входят и нормы употребления языка. От детей ожидают незнания румейского; о подростках существует мнение, что они понимают по-румейски и разговаривают на этом языке между собой; старикам полагается знать румейский хорошо, даже лучше, чем русский. При выделении возрастных групп мы старались указать конкретные механизмы, определяющие частоту использования и степень владения румейским языком носителями внутри группы (такие, как стремление подростков использовать румейский в качестве игрового языка, общение с более старшими носителями языка внутри коллектива и пр.). В лингвистическом отношении внутри группы расхождения между идиолектами отдельных носителей, с точки зрения стороннего наблюдателя, минимальны. В других румейских поселках носители также делятся на группы с разными нормами использования и владения языком, хотя сами группы (их границы и характеристики) могут отличаться от выделенных в поселке Малый Янисоль. В каком-то смысле благополучные и неблагополучные с точки зрения языковой ситуации поселки различаются механизмами, определяющими использование языка людьми определенного возраста. Например, в поселках Ялта, Сартана, Византия подростки не употребляют румейский в качестве игрового (тайного) языка и пассивное владение им, если даже оно есть, не переходит в активное.
Для подавляющего большинства румеев первым языком румейский не является, а степень владения им как вторым языком зависит от социолингвистической ситуации в конкретном поселке и от жизненных обстоятельств. Люди, выучившие румейский в подростковом возрасте как второй язык, также могут стать полноценными носителями румейского или считать себя таковыми.
Положение урумского языка
Языковую ситуацию в большинстве урумских поселков формируют русский, украинский и урумский. Для некоторых поселков важно также преподавание новогреческого (например, это верно для поселка Старый Крым), однако, в отличие от румейских поселков, было бы преувеличением считать, что новогреческий участвует в формировании языковой ситуации в урумских поселках. Для одного из поселков (Гранитное) важным дополнительным фактором является крымско-татарский язык, поэтому положение здесь будет рассмотрено отдельно.
Урумский язык также находится в ситуации языкового сдвига, причем исторические источники и демографические данные указывают на то, что распространение доминирующего русского языка началось у урумов раньше, чем у румеев. Именно урумы основали абсолютно русскоязычный – на сегодняшний день – город Мариуполь. Урумские поселки часто крупнее румейских, поэтому и становятся районными центрами и получают статус поселков городского типа, что влечет за собой большее распространение русского языка.
Статус украинского в соотношении с русским языком чрезвычайно похож на тот, что описан выше для румейских поселков и, в целом, совпадает для преимущественно русскоязычного Донбасса. Украинский язык население не использует и, как правило, не владеет им; почти все жители поселка предпочитают украинским телеканалам русские. Знание украинского необходимо только для двух небольших групп: поступающих в вузы и поселковой администрации (часть документации, отправляемой в «центр», необходимо вести на украинском языке, что вызывает подчас значительные затруднения; внутреннюю документацию в ряде областей Восточной Украины можно вести на русском языке).
Языковая ситуация в поселке Старый Крым
В 2002–2004 гг. в поселке Старый Крым были опрошены около 50 информантов (с некоторыми я встречалась по несколько раз); на основании интервью с этими людьми заполнялись лингвистические анкеты, позволяющие оценить степень владения языком. Кроме того, в течение нескольких лет я наблюдала, в каких именно ситуациях двуязычные жители поселка используют урумский и русский языки.
Как уже отмечалось в главе 5, Старый Крым – средний по количеству населения поселок для Приазовья (около 6200 жителей), фактически является пригородом Мариуполя. Практически во всех сферах используется обладающий высоким статусом русский язык. Постепенно распространение русского привело к вытеснению урумского; не будет ошибкой предположить, что уже несколько поколений усваивают русский язык как первый. В каком-то смысле распределение русского и урумского языков в поселке достаточно стабильно, и русский занимает доминирующее положение. В официальных ситуациях всегда используется русский (например, в поселковом совете, кабинете директора школы), тогда как к урумскому прибегают только в неформальном общении (дома или в компании сверстников). Употребление урумского языка в публичной сфере расценивается как смешное, некультурное или невежливое поведение.
Представители старшего поколения говорят по-урумски только между собой, а по-русски, как правило, – с молодежью (вне семьи) и младшими членами семьи (преимущественно). Урумский используется для общения между собой старшими поколениями семей (например, пожилые супруги могут разговаривать по-урумски), а также в компании сверстников-стариков (например, соседей или коллег, если их работа не связана с общением на русском языке).
В трудовом коллективе урумский используется только в случае равного (и достаточно низкого) статуса участников. Например, в школе летом работали пожилые женщины-подруги (технички, сторожа и уборщицы, приходившие каждый день делать ремонт), которые в большинстве случаев говорили между собой по-урумски. Они объясняли, что привыкли общаться между собой по-урумски и, кроме того, для урумов такая коммуникация имеет менее формальный оттенок: можно свободно жаловаться на нежелание работать, усталость и т. д. Женщины полагали, что на урумском их не поймут учителя и школьное начальство, не знающее урумского (директор и некоторые другие представители начальства в школе – приезжие или сильно русифицированные урумы). Это объяснение не совсем точно: среди учителей и завучей есть и урумы, владеющие (в какой-то степени) урумским языком, однако мои наблюдения показывают, что к ним уборщицы и сторожа обращались по-русски.
Влияние оказывают статус собеседника и официальная обстановка. Пожилая женщина, хорошо владеющая урумским, была удивлена вопросом о том, разговаривает ли она по-урумски с председателем-урумом (с которым хорошо знакома и даже находится в дальнем родстве) в поселковом совете: «Ну, что я, приду… скажет „как неграмотная“, необразованная приду к Михаилу Ивановичу [председателю]: „Здрасти, Михаил Иванович, men shaje deeldemu“ – так буду говорить?!? Так некрасиво» (ОМТ, урумка, 1926, Старый Крым).
Информанты указывают, что на урумском не говорят родители с детьми, причем подобное положение продолжается, видимо, уже несколько поколений (наши информанты вспоминают, что родители не обращались к ним по-урумски и говорили на этом языке только между собой). По-урумски к детям могут обращаться бабушки и дедушки, которым дети отвечают по-русски. Сами дети также не говорят по-урумски. От информантов известно, что сами они начали использовать урумский уже взрослыми. Существуют две точки зрения на то, будут ли знать урумский современные дети. Часть родителей и бабушек считают, что дети выучат урумский, когда станут взрослыми. Но, пожалуй, чаще высказывается иная точка зрения, согласно которой молодые не хотят и не будут знать идиом.
В целом складывается впечатление, что сообщество скорее пессимистически оценивает перспективы урумского языка и отчасти озабочено этим. Носители языка нередко предсказывают смерть урумскому языку; у меня сложилось впечатление, что оценки моими информантами современного состояния языка и их прогнозы на будущее рисуют чуть более мрачную картину, чем та, которая складывается у внешнего наблюдателя. По крайней мере, ограничиваясь данными интервью, то есть оценкой самих носителей, я должна была бы констатировать, что языковой сдвиг в поселке зашел существенно дальше, чем это показывают записи лингвистического материала, здесь сделанные.
Хотя сферы использования урумского языка весьма ограниченны и на нем говорит крайне незначительная часть жителей поселка Старый Крым, нельзя, однако, признать исчезновение, смерть идиома (в структурном смысле). Тексты на урумском (сказки, молитвы) обнаруживают значительную устойчивость и не содержат русских слов, а информант, который хорошо знает язык и помнит сказки, способен на продолжительный рассказ на урумском, избегая переключения кодов, заимствований и т. д.
Использование урумского языка достаточно сильно связано с возрастом информанта и той или иной сферой общения (или доменом). В зависимости от особенностей собеседника, обстановки и темы разговора двуязычные носители выбирают русский или урумский; при этом урумский связан с неофициальной обстановкой, разговором с давно знакомым и равным по статусу человеком, преимущественно на бытовые темы.
Языковая ситуация в поселке Гранитное
Поселок Гранитное (Карань) Донецкой области (Украина) – место компактного проживания приазовских урумов (группы с греческим этническим самосознанием и урумским (тюркским) языком). По данным на 2001 г., как уже отмечалось в главе 5, здесь проживали 3929 человек, из них греков – 2712 (69 %), татар – 487 (12,4 %), украинцев – 400, русских – 150, других – 180. Как видно из приведенных цифр, урумы составляют большинство населения поселка, в котором также проживают русские, украинцы и др. В полиэтничной среде использовались русский, урумский и, в меньшей степени, украинский языки. В 1960–1970 гг. в поселок переехала значительная группа крымских татар, говорящих на близкородственном урумам татарском языке. Контакты двух групп происходят как на русском, так и на родных языках. Каковы, с точки зрения носителей, оценки взаимопонятности идиомов? Рассмотрим подробнее отношение к каждому из вариантов и восприятие коммуникаций с другой группой, а также особенности подобной коммуникации.
Материалом нам послужили интервью с урумами и татарами поселка Гранитное, наблюдения над речевым поведением его жителей, а также аудиозаписи диалогов урумов и татар на «своем языке» (так обычно в Гранитном называют подобную коммуникацию, избегая определения языка, на котором происходит разговор). Следует оговориться, что запись подобных диалогов почти всегда была спровоцирована просьбами интервьюера, то есть моими, но участники бесед часто разговаривают таким образом и в обычных ситуациях. Диалоги представляют собой разговоры на рынке или на улице с приятелями из числа представителей другой группы и домашнее общение между соседями или родственниками.
Итак, урумский и крымско-татарский – близкородственные языки. В урумском выделяют три типа диалектов: кыпчакский, огузский и смешанный (огузско-кыпчакский, или кыпчако-огузский) [Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков, 2002]. В поселке Гранитное (Карань) распространен огузско-кыпчакский диалект [Гаркавець, 1999]. В Гранитном представлены два диалекта крымско-татарского, которые выделяют и сами носители. Информанты называют их «ногайский», или «степной», и «язык татов». Последний оценивается как более культурный, литературный вариант. Большинство крымских татар в Гранитном относит себя к ногайцам.
Информанты по большей части отмечают, что крымско-татарский и урумский близки между собой, однако стремятся уточнить это утверждение (см. подробнее в главе 7). Оценки взаимопонятности языков зависят, в первую очередь, от престижа идиома и отношения к соседней группе, а татарский оценивается урумами достаточно низко. Среди урумов встречались полярные утверждения о близости идиомов и возможности понимать крымско-татарский. Язык, на котором происходит коммуникация урумов и татар, те и другие непоследовательно называют как татарским, так и греческим. Точнее, представители каждой из групп используют титульную номинацию для своего идиома, но чаще прибегают к наименованию «свой язык».
Если не рассматривать языковые контакты в Крыму, о которых почти нет надежных данных, то предысторией взаимодействия этих идиомов может считаться преподавание крымско-татарского языка в урумских школах в 1930-е гг. (см. главу 2). В поселке Гранитное использовали учебники крымско-татарского языка, однако учителями были местные уроженцы – носители урумского, на уроках допускавшие устную форму урумского языка наравне с крымско-татарским. По воспоминаниям учеников, в стихах и заданиях дети могли произнести и их, и урумские дублеты.
Начало языковых контактов урумского и крымско-татарского языков относятся к концу 1950 – началу 1960-х гг. (первые татарские семьи переехали в Гранитное в 1957–1958 гг., то есть вскоре после реабилитации). Новые переселенцы из Пермской области, Казахстана и Узбекистана продолжали прибывать вплоть до конца 1980-х гг., однако в 1970-е гг. уже сложился основной состав татарской общины. Приехавшие позднее мотивировали свой выбор наличием в Гранитном родственников или друзей либо же просто ссылались на необходимость поселиться среди татар, чтобы избежать смешанных браков. Первых поселенцев привлекли, в первую очередь, климат и территориальная близость Приазовья к Крыму, однако в одном из интервью упоминалось и сходство языка как причина выбора места жительства.
Сейчас с татарами на «своем языке» общаются в основном представители самой старшей возрастной группы, то есть те, кто учился в греко-татарской школе в 1930-е гг. (урумы среднего возраста и молодые информанты предпочитают разговаривать по-русски с татарами). Пожилые урумы и татары, являющиеся соседями или родственниками через браки, как правило, общаются на родных языках. Каждый из собеседников использует в подобном взаимодействии свой родной язык. Единицы контактирующего языка составляют пассивную компетенцию и урумов, и татар, и вне ситуации взаимодействия информанты затрудняются воспроизвести другой вариант. Пожилая урумка не задумываясь распознает те или иные татарские языковые единицы в речи собеседницы-татарки, отвечая ей по-урумски, но не помнит соответствующий аналог в других обстоятельствах. Исключение составляют слова, запоминаемые именно как примеры татарского, демонстрирующие различие идиомов.
Повторяя реплику собеседника, урумы и татары произносят ее в соответствии с орфоэпическими нормами своего идиома. Это особенно заметно в тех случаях, когда информант предполагает дословно повторить слова другого участника коммуникации для собирателя, не расслышавшего или не понявшего предыдущей реплики. Рассмотрим подобную коммуникацию на примере диалогов урумки и татарки.
Информант 1 . Xalatyn temele [88] [халат-2Sg застегивать-Imp [89] ].(Сведения об информантах: (1) МБЛ, татарка, 1954; (2) ВПК. урумка, 1924.)
Собиратель. Что?
Информант 2. Xalatyn dügmele [90] [халат-2Sg застегивать-Imp].
Информантка ВПК владеет крымско-татарским, так как семь лет училась в греко-татарской школе. Несмотря на это, она перекодирует татарские варианты на урумский лад. Для подобных случаев двустороннего пассивного билингвизма, когда каждый из коммуникантов говорит на своем языке, но понимает идиом другого, иногда применяется термин «дуалингвизм» (англ. dual-lingualism) [Беликов, Крысин, 2001, с. 58]. Знание близкородственного языка (татарского или урумского соответственно) входит в пассивную языковую компетенцию каждого из коммуникантов, однако они не используют его сами. Продолжительный опыт подобных комуникаций позволяет увеличивать пассивную компетенцию прежде всего за счет накопления новой лексики, различающей идиомы.
Лексические различия в наибольшей степени осознаются носителями. Именно слова различают идиомы. Часть лексики воспринимается как периферия своего языка, часть осознается как лексика соседей. Информанты допускают мысль, что смутно знакомые слова (грамматически правильные, но не используемые в языке формы, которые конструируют исследователи, или архаические, крайне редко употребительные формы) могут принадлежать другой группе: «Так татары говорят».
Утверждение информантов-урумов о том, что татары чаще используют родной язык, в целом подтверждается наблюдениями. На рынке собеседники могут вести разговор по-татарски, иногда – на татарском и урумском, но практически никогда продавец-урум и покупатель-урум не будут общаться друг с другом на урумском.
Можно говорить об отличиях в языке тех, кто учился в греко-татарской школе и поныне общается с татарами. Сложность в выделении контактных явлений состоит в том, что бывшие ученики греко-татарской школы являются также наиболее компетентными носителями урумского языка в поселке. Преподавание велось в 1930-е гг., и наиболее пожилые информанты обучались в школе именно тогда. Трудно судить, связаны ли отличия форм в их речи от используемых другими носителями с изменениями в структуре языка, происходившими в процессе языкового сдвига, или с образованием на крымско-татарском языке.
Можно предположить, что присутствие соседей-татар, говорящих на близком языке, косвенно способствует поддержанию урумского языка. Хотя урумы нередко стремятся отделиться от татар и подчеркивают, что не являются одной с ними группой, они, тем не менее, общаются с татарами на «своем языке» или слышат, как те говорят по-татарски и поддерживают, таким образом, пассивное владение языком у урумов. Порой именно татары оказываются наиболее вероятными собеседниками для пожилых носительниц урумского.
Итак, часть сообщества вовлечена в контакты на «своем языке» с татарами, и для них соседи или родственники-татары могут оказаться постоянными, а в некоторых случаях – наиболее вероятными собеседниками. Те урумы, которые не общаются постоянно с татарами «на своем языке», слышат разговоры татар, и это поддерживает их пассивное знание татарского. Разумеется, сама по себе коммуникация с носителями близкородственного языка не обеспечивает сохранности идиома, однако контакты с крымскими татарами – одна из немногих ситуаций, когда в сообществе используется урумский язык.
* * *
На протяжении XX в. нарастает расхождение в стратегиях использования языка и языковой компетенции греков, относящихся к разным поколениям, то есть формируется континуум носителей по степени владения языком, что характерно для постепенного языкового сдвига. Это характерно как для румейского, так и для урумского сообществ, однако можно выделить некоторые расхождения между данными языковыми ситуациями. Языковой сдвиг среди урумов Приазовья начался, по-видимому, несколько раньше (в связи с большей урбанизацией), но протекал относительно медленно. В сообществе выработались представления о престиже русского и урумского языков и стратегии общения, предполагающие относительно стабильное распределение этих языков между официальной и неофициальной обстановкой, степенью знакомства собеседников и темой разговора. В румейском сообществе, в небольших поселках, русский язык был распространен несколько меньше. В местах, где произошло резкое изменение демографической ситуации, как в Ялте, превратившейся в русскоязычный курорт, можно говорить о почти полном исчезновении румейского языка. В небольших поселках, таких как Малый Янисоль, выработались конвенции использования румейского и русского языков.
Однако расхождение в языковых ситуациях у румеев и урумов обусловлено не только контактами с русским языком и степенью их интенсивности (тем более, что в некоторых случаях разницы в этом и вовсе нет). Как кажется, объяснение языковой ситуации в Приазовье возможно только с привлечением данных о языковой лояльности обеих групп. Выше уже отмечались характерное для урумов Старого Крыма представление о большей степени языкового сдвига, чем та, которая заметна внешнему наблюдателю, и, наоборот, преувеличенная оценка собственной языковой компетенции у жителей поселка Ялта. Эти субъективные представления об этноязыковой витальности оказывают на сохранение языка не меньшее влияние, чем объективные факторы (такие как число носителей языка, институциональная поддержка идиома и пр.) [Giles et al., 1977]. В следующей главе я рассматриваю эти представления в контексте других оценок идиома. Кроме того, языковая лояльность и сохранение языка (или языковой сдвиг) чувствительны к контактам на границах сообщества, и описание языковой ситуации неполно без обращения к конструированию этничности с учетом большей или меньшей значимости тех или иных контактов.