Ветер вскарабкался по склону холма и огляделся вокруг, хотя оглядываться было бесполезно — ночь была пасмурной и тёмной, и воевода риворов не увидел ничего, кроме чёрных очертаний гор против чуть менее чёрного неба. Надо идти так, чтобы левый глаз всё время смотрел на вершину, похожую на собачье ухо, так сказал Андават, когда подвернул в сгущающихся сумерках ногу и не смог бежать вместе с Ветером.

Собачье Ухо по-прежнему виднелось впереди, и Ветер, чуть передохнув, снова пустился бежать. Бежал он не спеша — берёг силы; несмотря на приобретённые за последние полгода навыки и силы, тело Фонси было непривычно к броскам и переходам боевого отряда. Ну да ничего. Тело молодое и сильное, Ветер ещё успеет закалить и наупражнять его. Если бы только не это ощущение где-то в глубине, тянущее-зовущее на Запад, предстать, как должен каждый умерший, перед взорами Стихий в стране мёртвых.

«Не могу», — ответил зову Ветер, — «я обещал вернуть моих ребят в Шир».

Он при жизни никогда не был в этих местах, но хорошо представлял себе, где находится. В Ривенделл Ветеру не хотелось совсем — во-первых, там знали Фонси, а притвориться Фонси так хорошо, чтобы обмануть эльфа, Ветер не рассчитывал, а во-вторых, все эльфы колдуны и ближе к Стихиям, чем хоббиты, а особенно владыка Элронд: поймают и отправят на Запад. Так что пускай Ривенделл разбирается с орками да драконами сам, как хочет. А Ветера ждёт Шир. В Шире он нужен — снова грядут недобрые времена, снова с севера грозят войной захватчики, а это значит — снова нужны Ширу Андагис, Химнерит и Ветерих, Хисарна, Дикиней и Фритигерн, чтобы было кому собрать ополчение и защитить родную землю. Ветер научит сородичей всему, что должен уметь ривор. А семье Туков скажет, что на Севере пришлось повоевать, да в одной стычке стукнули его по голове и отшибли память, и ничего про родных да близких он не помнит. Зато воевать сделался горазд.

Небо над головой чуть посветлело — солнце взойдёт ещё не скоро, горы заслоняют его, но ночь уже кончалась. Ветер остановился и достал из заплечного мешка берестяной свёрток с дорожной пищей — сушёное мясо, мука, орехи и ягоды, всё растолчённое вместе и склеенное густым сладким древесным соком. Очень вкусно и очень умно придумано, в Шире такого не делали. Это, видно, уже потомки риворов выдумали, а может, узнали от матерей и бабок.

Ветер улыбнулся. Проживи он хоть ещё полгода, может быть, и его дети жили бы теперь в Риворшире.

Что произошло с отрядом ширских лучников и горсткой ангмарских беженок тысячу лет назад, Ветер не знал, но верно, что-то заставило их покинуть холмистую страну, где были вырыты два смиала, и отправиться в опасное путешествие на восток. Может, чариары вернулись с большим войском, а может, мор подошёл слишком близко, но так или иначе — они пришли в уединенную долину в Туманных горах и жили там последнюю тысячу лет, пока Ветер бесплотным духом таился в пусто- градском изваянии.

Ветер дожевал дорожную еду, нашёл взглядом гору Собачье Ухо и побежал дальше. Будет ещё время порассуждать.

Рассуждать самому с собой было почти так же приятно, как дышать, бегать и драться. Бестелесные духи не могут думать — только помнить, хотеть и бояться чего-то. Для того, чтобы думать, нужна голова, другого способа нет. Ветер улыбнулся на бегу. Как славно, что Фонси разбил себе нос тогда, в Пустограде — тёплая кровь родича пробудила Ветера от тысячелетнего сна и подарила подобие жизни. И как славно, что Фонси отказался от собственной судьбы, позволив Ветеру занять своё место в его теле. Что ж, Ветер сумеет распорядиться им не хуже Фонси.

Воевода бежал, взбираясь по склонам, перелезая через поваленные стволы деревьев и огибая оставшиеся с зимы здесь и там кучи слежавшегося снега. Он бежал всё вверх и вверх и наконец добежал до места, где подниматься дальше было невозможно — путь преграждала огромная груда камней, переходившая в высокий и крутой каменистый холм, заслоняющий собой вершину Собачье Ухо. Где-то здесь и должен был быть спуск на ривенделлскую тропу, о котором говорили риворы. Уже светало, и Ветер отправился его искать.

Встав на один из камней, хоббит заметил, что справа склон резко уходит вниз, и за ним ничего не видно. Ветер подошёл туда и оказался на скруглённом краю обрыва — заглянуть вниз, не сорвавшись при этом, было нельзя.

Ветер походил вокруг да около, пытаясь понять, как бы добраться до самого края. Пройдя назад несколько шагов, он понял, что там никакой дороги нет, просто каменистый склон, непонятно куда ведущий — утренний туман не спешил рассеиваться, хотя ночные тучи заметно поредели, и день обещал быть довольно ясным.

Побродив ещё, воевода заметил щель между большим круглым валуном и соседним камнем, куда при желании можно было протиснуться.

«Без верёвки я сюда не полезу», — подумал Ветер, достал верёвку, подаренную на дорогу Хизмаем, и обвязал её вокруг одного из нагромождённых поблизости камней. Хоббит подёргал за верёвку, убедился, что в случае чего верёвка выдержит его вес, и, намотав её конец на руку, протиснулся в эту самую щель.

И это было именно то, что он искал. Узкая полоска земли вела в глубокую выемку под валуном, внизу был почти отвесный склон, а под ним проходила, как понял Ветер, та самая тропа.

Ветер размотал верёвку с запястья и оставил её конец лежать на земле, а сам осторожно прошёл по узкому карнизу и оказался в углублении. Здесь места хватало выпрямиться во весь рост, и тропа просматривалась на полдюжины шагов в обе стороны.

Ветер подошёл к краю выемки, вытянул шею и осторожно глянул вниз. Спускаться отсюда будет сложновато — длины верёвки, которая у него с собой, до конца не хватит, да и привязать её здесь не к чему. А прыгать или съезжать на спине — высоко, можно переломать ноги.

«А зачем я сюда пришёл?» — сказал сам себе Ветер и не нашёл ответа. Раз до орков, идущих в Ривенделл, ему дела нет, то и опережать их по дороге нет никакого смысла. Пускай они идут себе, куда хотят, а ему, Ветеру, нужно в Шир. Надо вернуться к водопаду и пробираться в Шир, выйдя на тропу возле каменного сыра. Пробираться можно через тот же самый Ривенделл — оттуда скоро будет подниматься столько дыма, что далеко будет видать, — а можно и как-нибудь иначе. Это ему, Ветеру, слишком понравилось быть живым, осознавать, что надо куда-то бежать и что-то делать, вот он и прибежал сюда.

Звук, донёсшийся с тропы внизу, прервал размышления ривора. Руки сами собой извлекли из тула тугой длинный лук — не разучились делать за тысячу лет, молодцы! — и натянули на него скрученную из сухожилий тетиву. Пусть наконечники у стрел каменные, кольчугу пробьют навряд ли, зато сами стрелы длинные, прямые и хорошо оперённые.

Четверо низкорослых, худых, сутуловатых орков показалось на тропе, и Ветер положил стрелу на тетиву. Орки бежали не торопясь, о чём-то по дороге переговаривались. Кольчуг на них не было — только безрукавки из плотной кожи.

Ветер дождался, когда четверо пробегут под ним, и развернулся вслед за ними, натягивая тугую тетиву, наслаждаясь тем, как напряглись и растянулись мышцы рук, плеч, спины, как согнулся покорный силе живого тела лук. О, чудесное, ни с чем не сравнимое мгновение, когда стрела срывается с тетивы и летит, куда приказано, и ты знаешь ещё до того, как она долетела, что она попадёт именно туда, куда надо — между воротом безрукавки и железным обручем кожаного шлема, в незащищённое место сразу под затылком. О, милое сердцу зрелище, как падает, не издав ни вскрика, ни стона, застреленный тобою враг! Чистая работа. В Шир явится одним захватчиком меньше.

Заметив упавшего товарища, два орка развернулись и побежали обратно по тропе, справедливо предположив, что лучник затаился где-то сзади, а третий, у которого в руках появился собственный лук — короткий, роговой, из тех, что любят гномы и орки, — остался их прикрывать. Следующую стрелу Ветер пустил в него, и пока она летела, успел наложить вторую и развернуться обратно. Лучник упал со стрелой в глазу, а второй орк схватил с пояса рог и поднёс его к губам, готовясь трубить тревогу. Ветер быстро сменил цель, и пущенная им стрела выбила рог из руки разведчика; тот обернулся — и очередная стрела попала ему прямо в сердце, как когда-то тому эремтагу в Токовище.

«Я живой, а вы — нет!» — подумал воевода, упиваясь своей сноровистой силой и выцеливая последнего орка, вертящегося на месте в поисках укрытия. «Я живой, а ты — нет!», — и последний орк упал со стрелой в бедре, упал и пополз, но Ветер добил его ещё одним выстрелом. Шесть стрел на четверых, это многовато.

— Я живой, а вы — нет! — крикнул Ветер в полный голос, и Фонси, словно на зов, сгустком возмущения и обиды возник в сознании воеводы.

«Это я живой, а ты — нет!» — подумал Фонси. — «Ты что это делаешь, родич!»

«Нет, родич, нынче я живой. Ты сам горевал о судьбе своей, хотел, чтобы кто другой от Шира беду отвёл. Вот я и отведу».

«Я не звал тебя в моё тело, Ветерих Ток!» — подумал Фонси. — «Не звал и не пускал, так что уходи и пусти меня на место!»

«Сейчас не пускал и не звал, но дорогу-то я знаю», — усмехнулся Ветер, — «вот сам и пришёл. Не мешай мне, родич, иди себе спать, а я обо всём позабочусь. Шир не пропадёт».

«Я пропаду!»

«И ты не пропадёшь. Пока я жив — и ты будешь жив, так что если в боях за Шир не сгинем, жить будем долго и счастливо, так-то вот, Фонси».

«Ветерих. Ветерих, ты мёртв, тебя убили тысячу лет назад, тебе нужно в страну мёртвых, а ты отобрал у меня моё тело. Тебе не стыдно, Ветерих?»

«А тебе, Хильдифонс, не стыдно? Я помогал тебе, я спас тебя от смерти самое меньшее трижды, а ты хочешь прогнать меня в страну мёртвых? Такая твоя благодарность, родич, за всё, что я для тебя сделал?»

«Так ты мне для того жизнь спасал, чтобы самому её забрать?»

«Да уж всяко я твоей жизнью лучше тебя распоряжусь, слабак! Война грядёт! Шир спасать надо! Я драться умею, убивать умею, воевать умею! В засаде сидеть, ловушки ставить, боевым отрядом воеводить могу. А ты? Что ты умеешь? Кому ты нужен? Что ты можешь, неженка, сосунок, крови не нюхавший!»

И Ветер покатил на Фонси волну своих воспоминаний и ощущений, самых страшных и самых прекрасных, заставляя Фонси почувствовать всё то, что чувствовал когда-то сам Ветер, ошеломляя и подавляя младшего хоббита остротой и размахом опыта своей короткой, но бурной жизни. Свирепая радость при виде падающего со стрелой в груди врага, ощущение мгновенного сопротивления упругой плоти копью — и ощущение того, как собственная плоть подаётся под ножом, и жизнь брызжет наружу. Слепой ужас ночного бегства, когда враг дышит в спину, и глубокий восторженный ужас близкого присутствия Хозяина Леса. Ветер чувствовал, как колеблется и шатается сознание Фонси под этим напором, и вызывал в памяти победу за победой, приключение за приключением, подвиг за подвигом. И вот уже Фонси трепещет, как пламя догорающей свечи, сейчас он погаснет, растает, пропадёт, превратится в смутный набор воспоминаний Ветера, воспоминаний с лёгким, быть может, оттенком жалости, словно об умершем в детстве друге или недолго пожившем младшем братишке.

«Я живой, Фонси», — точно с таким сожалением подумал Ветер, — «а ты уже нет».

Сознание Фонси уже не было пламенем свечи — оно превратилось в точку на самом конце жгутика, когда над над свечой поднимается тоненькой струйкой синеватый дымок.

Только одна мысль осталась от Хильдифонса Тука из Тукборо, только одна мысль в бессильно гаснущем разуме.

Лилия Чистолап.

И бессильное отчаянье словно ударило Ветера под ложечку, омрачая зрение и вышибая дух, отчаянье от того, что самая прекрасная девушка на свете, самая любимая, самая строгая и синеглазая, не хочет его больше ни видеть, ни знать, и сама так написала в записке, что передала через тётку.

И против этого удара ни танцы с девчонками по праздникам в Токовище, ни поцелуи с хорошенькой служанкой Хизамундой, ни несколько ночей в жарких объятиях вдовы Сунильды Ветера не закалили и закалить не могли. И Ветер отступил, а сознание Фонси вспыхнуло ярким пламенем, и с новообретённой силой вытеснило сознание Ветера прочь.

Воевода почувствовал, как слабеют и немеют руки и ноги, как тело Фонси перестаёт его слушаться и возвращается к законному хозяину. И ещё он почувствовал, как тянет его на Запад неслышимый зов.

— Я помню твою просьбу, родич, — прошептал Фонси, — так или иначе, потомки твоих бойцов когда-нибудь вернутся в Шир.

И лопнула цепь клятвы, удерживавшая Ветера в Средиземье, и красавица Солнце, только-только осветившая вершины гор, качнула огненной головой в подтверждение, и тоненький убывающий месяц, виднеющийся где-то над Ривенделлом, закивал, соглашаясь с Солнцем, что клятва с Ветериха Тока снята.

— Прости меня, родич! — взмолился Ветер. — Прости, живи и люби, а мне пора в страну мёртвых!

— Я прощаю, Ветер, — ответил Фонси, — прощаю и благодарю за всё. Покойся с миром!

Ветер ничего не ответил, и Фонси стало грустно, и вспомнилась ему матушка и братец Хильдигард, умерший от лихорадки, когда Фонси был совсем маленьким...

Но грустил хоббит недолго. Издалека до него донеслись резкие звуки рога — это приближался основной гундабадский отряд, а вниз по-прежнему было не спуститься. А когда орки найдут разведчиков на тропе убитыми, то непременно посмотрят наверх.

— Если так дальше пойдёт, родич, — сказал Фонси отлетевшему на Запад Ветеру, — то мы с тобой очень скоро опять встретимся.

Гундабадский рог зазвучал снова и снова. «Ответа ждут от разведчиков», — понял Фонси, — «а ответа и не будет. Жалко, у меня рога нет, протрубил бы им что-нибудь».

Прыгать вниз Фонси хотелось не больше, чем Ветеру. Хотя, если рассчитать так, чтобы приземлиться на убитого орка, тогда... а впрочем, нет, орки тощие, удара не смягчат. Фонси от досады завертелся на месте, осматривая то выемку, в которой находился, то нависающий сверху огромный камень, то тропу внизу.

— Что ты умеешь, слабак? — повторил он обидные слова Ветера. — Что ты можешь?

И тут всё стало ясно. Наклонившись, Фонси отцепил от лежащего на земле заплечного мешка свою верную лопату и посмотрел вглубь выемки, туда, где её каменный потолок соприкасался с земляной стеной.

Снова раздался звук рога, на этот раз ближе.

— Могу копать, — вслух сказал Фонси и шагнул в темноту выемки.

Лопата врезалась в твёрдую землю, словно выгрызая из неё куски. Раз-два-три-четыре, как будто копаешь нору, как будто на ярмарке в Хоббитоне или на празднике в Тукборо соревнуешься с товарищами по строительной артели, кто ловчей роет, кто первый появится с другой стороны нарочно насыпанного вала под ободряющие крики приятелей и братьев и схватит лежащую там награду лучшему землекопу. Как снежной зимой, когда делают смиал из самого большого сугроба. И не обращать внимания на топот, что доносится откуда-то снизу и сзади, ни на что не обращать внимания, только шуровать лопатой, раз-два-три-четыре. Тебе уже немало лет, Фонси, ты решил, чем будешь заниматься? Решил, батюшка, давно решил. Хочу норы копать, жильё строить. Только вот этот камень, батюшка, сейчас сорвётся вниз, дай только подкопаюсь под него хорошенько, и загородит эту тропу внизу, и отрежет дорогу в Ривенделл, да и меня, батюшка, с собой прихватит. И всего-то мне будет богатства в жизни — моё же собственное надгробье, так- то вот. Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре! ко-пай! ко-пай! Фон-си, да-вай!

Внизу послышались крики: орки обнаружили застреленных разведчиков. Фонси не оборачивался, сейчас главное — успеть, пока не заметили, что сверху сыплется земля и камни, и не начали стрелять.

Земля застонала вокруг Фонси, и стало чуть темнее — это огромный камень, лежащий сверху, качнулся и накренился. Хоббит заработал лопатой ещё быстрее, хотя быстрее, казалось, было уже нельзя, на мгновение передохнув, подобрал мешок — там лежали неотправленные письма к Лилии — и бросился ниц, вжимаясь грудью в землю, как раз в тот миг, когда камень дрогнул и начал опрокидываться вниз, на тропу и на собравшихся на тропе гундабадских бойцов.

Сверху ухнуло и пахнуло сыростью, и Фонси почувствовал, как огромная глыба проходит над ним, едва ощутимо гладя его по спине — вырытого в последние мгновения углубления едва хватило хоббиту, чтобы не быть размазанным по горному склону, как масло по куску хлеба. Грохот послышался снизу, грохот и крики, а сверху — скрежет камней, потревоженных смещением глыбы. Фонси втиснулся в землю ещё крепче и лежал так, пока камни катились по обеим сторонам от него, и только когда гул обвала затих, хоббит посмел приподнять голову и оглянуться.

Он лежал посредине огромного углубления на склоне холма и видел прямо перед собой светлое небо за рыжеватой чёлкой травы. Посмотрев назад, Фонси увидел только тучу пыли, столбом поднимающуюся снизу. Ни звуков рога, ни криков, ни стонов не было слышно.

Хоббит с трудом поднялся на не держащие его ноги и с удивлением посмотрел на лопату, которую всё ещё крепко сжимал в руке. Он прошёл вверх по склону холма и огляделся вокруг. В ушах у Фонси звенело от тишины после грохота, ноги подкашивались, руки дрожали.

Он стоял у подножия большого каменистого холма. Вокруг лежала пустошь, заросшая пожухлой прошлогодней травой, за пустошью в сотне шагов начинался лес. Фонси смутно припомнил, что Ветер прибежал откуда-то с той стороны, но сомневался, что сам найдёт дорогу обратно. Ну разве что просто идти вниз и вниз, тогда можно и добраться до Риворшира.

Солнце всходило над вершинами гор. Было светло и ясно.

Повернувшись назад, Фонси увидел, что пыль над обрывом уже почти рассеялась. Хоббит подошёл к обрыву и осторожно заглянул вниз.

Тропы внизу больше не было. Сброшенная Фонси глыба не просто перегородила тропу — она полностью уничтожила её, стёрла со склона: теперь он просто уходил вниз и вниз и терялся где-то в тумане.

— Вот оно как, — проговорил Фонси. — Нет больше дороги в Ривенделл, а я-то думал через него до Шира добраться.

Какой-то шум привлёк его внимание. Чуть в стороне на край обрыва кто-то выбрался, наклонился и протянул руку, помогая выбраться кому-то ещё.

Фонси уставился на этих двоих с открытым ртом, не в силах поверить собственным глазам.

— Ты-ы-ы! — низким голосом прогудел тот из двоих, что был пониже и потолще. — Так это твоих рук дело, недомерок?

— Его, его, вон и лопата у него, — просипел ему в ответ тот, что был повыше и потоньше, — он только забыл, что мне смерть не от камнепада в горах предсказана. Заходи-ка с той стороны. Только осторожно, смотри — он же колдун.

Кзаг и Кончаг не торопясь приближались к Фонси.

— Вы что, ребята, — хоббит не нашёл ничего лучшего, чем припомнить байку, слышанную от орка Гършага в обозе охотников за троллями, — обиделись, что ли?

— Нет, Кзаг, мы не обиделись, — сказал Кончаг, вытаскивая из ножен на поясе длинный свой нож, — правда?

— Чего обижаться-то? — согласился Кзаг, разворачивая ужасный свой кнут. — Мы живы, здоровы. Вот если с кого шкуру живьём дерут, вот тот пускай обижается.

— Или сразу пускай в овраг сигает, — Кончаг указал ножом, куда, — а мы сверху камешки пошвыряем, развлечёмся.

Фонси отступал задом к краю обрыва, держа перед собой лопату, хотя понимал, что для защиты от двух лучших бойцов Гундабада она не пригодится. Возможно, Ветер смог бы отмахаться от двоих сразу, но Ветера Фонси даже сейчас не пустил бы больше в своё тело.

— А вы подеритесь, ребята, — предложил Фонси оркам. — Дай, Кзаг, с размаху Кончагу в рыло, сразу и полегчает.

— Тут драки мало, — оскалился Кончаг, — тут надо или себе нож в пузо всадить, или кого другого на куски живым порезать.

— Лучше на куски, — кивнул Кзаг и поиграл перед собой кнутом.

Фонси быстро оглянулся — до обрыва совсем недалеко. Отбросив лопату, он присел и подобрал с земли несколько камней.

— Давай лучше нож в пузо, — крикнул он, швыряя камень в голову Кзага, — быстрее и проще!

Кзаг шатнулся в сторону, и камень пролетел мимо. Зато следующий угодил ему по руке и заставил уронить кнут. Пока орк наклонялся за кнутом, Фонси кинул ещё один камень в Кончага, промахнулся и бросился бежать к лесу.

Но далеко он не убежал — поскользнулся на траве и упал, и покатился вниз по пологому склону, и с разгона наскочил на какую-то кочку. Попытался встать, но измотанное ночной пробежкой Ветера и землеройной работой Фонси тело отказалось слушаться.

Орки подоспели почти сразу, зашли с двух сторон, преграждая Фонси дорогу к лесу — знали или догадывались, что в лесу хоббит от них уйдёт легко. Хватать Фонси они не стали — хотели, видно, погонять его кнутом по склону. «Ладно», — подумал Фонси, — «хоть эту забаву я им да испорчу».

— Вставай, — Кзаг щёлкнул подобранным кнутом над головой хоббита. — Вставай, побегаешь перед смертью. А то я тебя прямо так, кнутом, на куски рвать начну.

— Встану, — сказал Фонси, с трудом поднимаясь на ноги и вытаскивая из ножен чудом не потерянный нож, — но бежать больше не буду. Этот нож, — он ткнул ножом в сторону Кзага, — гномами выкован на орчью погибель. Вызываю тебя, Кзаг, на поединок, по кардунскому обычаю!

— У дружка своего поединщика ума набрался? — спросил Кзаг. — Ну что, по кардунским правилам я оружие выбираю, вот этот кнут.

Кнут свистнул в воздухе, пребольно стегнул Фонси по запястью и туго обмотался вокруг него. Кзаг рванул кнут на себя, и Фонси, роняя нож, пролетел вперёд и упал к ногам орка.

— Я победил, — сказал высокий орк и поставил ногу Фонси на грудь.Держи его, Кзаг, — прогудел Кончаг, — раз он бегать не хочет. А я буду резать.

Донёсшийся со стороны леса топот копыт заставил Кзага оглянуться и перенести вес на другую ногу. Фонси воспользовался этим и выскользнул из-под ноги орка.

В воздухе свистнула стрела. Кзаг зарычал и дёрнулся в сторону, пригибаясь, но ещё одна стрела вонзилась ему в шею.

— Кзаг! — закричал Кончаг и побежал не то к упавшему другу, не то к Фонси.

Фонси освободил запястье от кнута и пополз в сторону леса, не тратя времени на то, чтобы посмотреть, кто это стрелял.

— Береги, Заливай! Береги! береги! — раздался звонкий и очень знакомый женский голос, и Фонси, подняв голову, увидел бегущую прямо на него огромную собаку. Одним прыжком пёс перескочил через хоббита и встал между ним и Кончагом, свирепо рыча.

Фонси поднялся на ноги и увидел стоящую рядом с рыжим пони девушку в широком походном наряде. Её мелко вьющиеся волосы были собраны на затылке в толстый пучок. В руках девушка держала натянутый лук.

Хоббит обернулся. Кончаг стоял неподвижно, приземисто сгорбившись, словно для рукопашной драки; нож опасно блестел в его руке. Напротив него на широко расставленных напряжённых лапах стоял грозно ощетинившийся Заливай, скаля свои страшные зубы.

Орк смотрел то на Заливая, то на Фонси, то на лежащего тут же мёртвого Кзага, то на молодую лучницу.

— Уходи, Кончаг, — сказал Фонси, — возвращайся домой. Хватит смертей, Кончаг. Моя сестра не станет тебе в спину стрелять.

Кончаг пожал плечами.

— Ты победил, Хоньша, — ободрил он хоббита, — а идти мне некуда. Где Кзаг, там и я буду. Хорошо я жил, Хоньша, хорошо и помру. Иэ-хэй, харри-хэй!

Кончаг опустил руку с ножом и одним движением загнал его себе под нагрудник; глаза орка расширились, лицо стремительно побледнело, сделалось светло-серым, как пепел старого костра. Кончаг взялся за рукоять ножа и пошевелил его в себе, не издавая при этом ни звука. Постояв так, орк опустился на колени, а потом лёг на землю, как будто собирался спать. Лужа крови медленно расползлась под ним, он улыбнулся во весь свой клыкастый рот и испустил дух.

— Живой, — выдохнула Белладонна, подбегая к Фонси, — и вроде целый. Целый?

— Целый, — ответил Фонси, — даже сам удивляюсь. Но как... откуда...

Белладонна огляделась по сторонам.

— Кроме этих двоих тут больше никого нет?

— Нет, — сказал Фонси, — остальные все внизу, под камнями.

Он покачнулся и ухватился за ошейник Заливая, чтобы не упасть. Заливай гавкнул и лизнул хоббита в нос.

А со стороны леса шла, держа в руке поводок Заливая, Лилия Чистолап. Самая чудесная девушка в Шире и на всём белом свете, самая красивая, любимая и синеглазая, появилась вдруг на самом краю Глухомани. И стало хорошо и страшно — а вдруг это не она? Вдруг она не настоящая?

Фонси шагнул было к Лилии, чтобы обнять, поцеловать, убедиться в том, что она и правда здесь, и не видеть больше ничего, кроме её глаз, синих, как ширское небо, но что-то остановило его.

Впервые в жизни Лилия смотрела на Фонси настороженно и опасливо, и хоббит решил, что кидаться к ней с поцелуями сейчас не надо. Он прерывисто вздохнул и вежливо поклонился Лилии. Взгляд девушки смягчился, она кивнула в ответ, и Фонси понял, что поступил правильно.

— Ты точно цел? — Белладонна взяла его за плечи и подвигала их туда-сюда. — А ну-ка вдохни глубоко-глубоко. Ничего не болит?

— Всё болит, — Фонси вдруг понял, что не может удержаться от смеха, — вдыхаю — болит, и выдыхаю — болит.

Белладонна вдруг показалась ему большой-пребольшой, а потом в глазах у Фонси потемнело, и ноги перестали слушаться.

— Дядя Гэндальф, — услышал он обеспокоенный голос сестры, — дядя Гэндальф!

...Пахло мёдом, и цветущим широким лугом, и вересковым элем из корчмы в Северной Доле, и сразу всеми пряностями, как в тот раз, когда Фонси опрокинул матушкин заветный сундучок, и ещё чем-то знакомым и незнакомым. Хоббит открыл глаза и увидел волшебную синеву глаз своей любимой.

— Сделай глоток, — велела Лилия, и Фонси почувствовал возле губ горло баклажки, из которого и исходил чудный запах. Лилия чуть наклонила баклажку, и Фонси послушно отпил из неё. Это был точно глоток лета. Забилось сердце, и тепло разлилось по телу, в голове начало проясняться, и тупая боль во всех мышцах утихла.

— Хорошо... — не отрывая глаз от лица Лилии, проговорил Фонси, — как хорошо...

Он понял, что лежит на подстеленном плаще, и что Белладонна поддерживает ему голову, а Лилия сидит рядом и держит его за руку. Но на его пожатие она не ответила, а забрала руку и поднялась на ноги.

Над Фонси возникла длинная седая борода, из-за которой виднелся внушительный нос и прищуренные глаза старого волшебника.

— Поднимайся, путешественник! — Гэндальф протянул Фонси руку. — Можешь стоять?

— Могу, дядя Гэндальф, — удивлённо ответил хоббит, встав на ноги и обнаружив, что стоит твёрдо и падать не собирается, — что это за напиток такой чудесный?

— Эльфийский мёд, — охотно ответил Гэндальф, — его готовят в Ривенделле.

Фонси встряхнулся, чувствуя, как проясняется в голове. Без сознания он пролежал, похоже, недолго — солнце было примерно там же, где он видел его последний раз. На пустоши было спокойно и мирно, и только фырканье лошадей нарушало тишину.

К Фонси подбежал Заливай и лизнул его в подбородок, где осталась капелька мёда.

— Заливай, фу! — оттолкнул хоббит собаку. — Дядя Гэндальф, а его-то вы откуда взяли? И откуда вы здесь вообще взялись?

— Это, беспокойный ты Тук, долгая история, — ответил Гэндальф, — сейчас мы разведём костерок и перекусим перед обратной дорогой, тогда и расскажу.

— Белладонна, дитя моё, — позвал волшебник. — Репку бы надо стреножить!

— Сейчас, дядя Гэндальф, — отозвалась Белладонна и побежала ловить пони, убредшего вверх по склону в поисках травы.

Гэндальф свистом подозвал свою лошадь и начал рыться в чересседельной сумке.

— Я схожу принесу хвороста, — сказала Лилия и пошла в сторону леса. Фонси двинулся было за ней, но Лилия снова взглянула на него со страхом, и он остался возле волшебника.

— Дядя Гэндальф, — спросил Фонси, дождавшись, пока девушка отойдёт, — а Лилия что, пешком пришла?

— Лилия на Заливае приехала, — сказал Гэндальф, — ты разве не видел?

— Как Лутиэн! — восхищённо сказал Фонси, смотря девушке вслед.

— Именно так, — согласился Гэндальф, — и на дерево в Раздорожье она залезла тоже, как Лутиэн. Так вот и рассказывай в Шире старые сказки — непременно найдётся какой-нибудь такой Тук и махнёт искать неведомо чего.

— А что она делала на дереве?

— Сидела и не слезала, — Гэндальф вытащил из сумки небольшой котелок, — а я оказался виноват. Живи в Шире не хоббиты, а народ повспыльчивее, боюсь, надавали бы мне по шее. И за твой уход мне тоже попенять не забыли. Дескать, сказок наслушался.

— Так я же и наслушался, дядя Гэндальф, — улыбнулся Фонси, — я хотел сильмарилы...

— Да, мы это поняли, — кивнул Гэндальф, — особенно когда узнали, что ты попросил у гномов нож по железу. И спрашивал у Элрохира, не родня ли ему Тингол.

— Я думал, что если родня, так он, наверное, сильмарил себе взять захочет.

— Ты думал? — седые брови старого волшебника взлетели вверх, как крылья большой белой совы. — Ты, Хильдифонс Тук, думал? Вот уж где сказка-то!

Совсем неподалёку фыркнула Репка, и Фонси вздрогнул, не увидев рядом с лошадкой её хозяйки.

— Белладонна! Где Белладонна?

Гэндальф схватил свой посох.

Фонси обвёл пустошь пристальным взглядом. Белладонна сидела на камне возле трупов Кончага и Кзага, подперев голову руками и глядя в одну точку.

Фонси подбежал к сестре и обнял её за плечи.

— Что с тобой, сестрёнка?

Белладонна молчала. Фонси зашёл так, чтобы закрыть собой тела орков от взгляда сестры, и присел перед ней на корточки.

— Белладонна. Что с тобой?

— Можно, мы их похороним? — хриплым шёпотом попросила девушка. — У меня есть лопата с собой. Можно, мы их закопаем?

— Закопаем, — согласился Фонси, — конечно. У меня тоже есть лопата.

— Ты можешь копать? — спросила Белладонна.

— Могу, — кивнул Фонси, — а ты не смотри на них, не надо. Пойдём, сходим за лопатами.

Гэндальф шагнул навстречу Тукам и хотел что-то сказать, но Фонси закрыл Белладонну собой и поднял остерегающе ладонь. Гэндальф хмыкнул, дунул в ус, усмехнулся и отправился к лесу помогать Лилии нести хворост.

Для могилы Кзагу и Кончагу Фонси выбрал место у края обрыва, где раньше лежал большой валун, скатившийся среди прочих в пропасть. Под ним земля была достаточно мягкая для того, чтобы копать.

— Я никогда не убивала никого, — сказала Белладонна, стряхивая землю с лопаты, — я даже охотиться начала только здесь, в Глухомани. Но никого, кто умеет говорить...

— Ты мне жизнь спасла, сестра. Они меня живьём на куски разрезать хотели.

— Я знаю, что спасла. Только мне всё равно плохо. Ты не знаешь, у этого...

— Кзага?

— Да, Кзага. У него были дети? Мама? Жена?

— Про маму не знаю, и про детей тоже. Он говорил, что у него есть орчицы в Гундабаде и в Кардуне, но жёны они были или нет, я не знаю.

— А ты с ним разговаривал? Ты его знал?

— Я их обоих знал. Они меня в Кардуне спасли от грабителей и забрали в Гундабад. Мы с ними даже ладили. Помогали друг другу в дороге.

Белладонна застыла на месте, не донеся лопату до земли. Лицо её так стремительно побледнело, что Фонси даже испугался, что она сейчас лишится чувств.

— Ты что, сестрёнка?

— Так они что, не хотели убивать тебя?

— Да нет, что ты. Хотели, ещё как, и убили бы непременно. Ещё бы и помучили перед тем, как убивать. Кзаг и Кончаг были самые страшные головорезы на всём севере, я даже представить себе не могу, сколько у них убитых на совести, и сколько ещё было бы. Ты не только меня спасла, Белладонна. Ты спасла ещё много людей. И орков тоже.

Белладонна часто заморгала, чтобы прогнать выступившие слёзы, благодарно кивнула Фонси и снова принялась копать.

Какое-то время брат с сестрой работали молча, и Фонси вспоминал, как странно и страшно было путешествовать в обществе двух орков.

— Скажи мне, Белладонна, а ты знаешь, что такое ядовитая красавка?

Белладонна перестала копать и на мгновение задумалась, опершись на лопату.

— Кустарник такой, с ядовитыми ягодами, по-эльфийски бэйнбренниль. Растёт у воды и там, где в почве известняка много. В Белых Холмах в Шире, например. А ещё так меня называет... один мой знакомый... — лицо девушки чуть порозовело.

— Как?

— Бэйнбренниль, — улыбнулась Белладонна, — так моё имя переводится на эльфийский. А почему вдруг ты спросил?

— А Кзагу, — Фонси указал за плечо большим пальцем, — один старый колдун смерть предсказал от ядовитой красавки. Он всё отравы боялся.

— Ох... — Белладонна снова принялась за работу, — значит, это судьба была у него такая?

— Значит, судьба, — кивнул Фонси, — если бы не судьба, ты бы его одной стрелой наповал не уложила.

— Фонси, — спросила девушка после ещё нескольких взмахов лопаты, — а этот, другой, который...Кончаг?

— Да. Который пониже. Почему он не убежал? Почему он сам себя зарезал?

— Орки, — подумав, сказал Фонси, — плохо умеют переживать радость и горе. Если у них сильное какое-то чувство, им нужна боль. Чужая или своя. Вот Кончаг вместо того, чтобы расплакаться, нож в себя и всадил.

Белладонна судорожно вздохнула и закрыла глаза.

— Фонси, — сказала она, помолчав, — а когда ты ел последний раз?

— Ой, я и не помню, — ответил Фонси, — но кажется, что очень давно.Тогда, может быть, этой глубины хватит?

— Хватит, я думаю, — сказал Фонси, посмотрев на получившуюся у них яму, — места им тут будет достаточно. Я сейчас позову дядю Гэндальфа, мы с ним их сюда перенесём. Не надо тебе на них лишний раз смотреть. А там уже вон костерок развели.

...Над походным котелком поднимался пар. Лилия достала из сумки несколько чёрствых лепёшек и мешочек с орехами. Когда она передавала половину разломленной лепёшки Фонси, тот взял её за руку и отпустил не сразу. Девушка не стала отнимать руку, лишь взглянула на Фонси строго и укоризненно, как смотрела когда-то давно, в самом начале их знакомства.

— Лепёшки из Карн Дума, — сказал Гэндальф, оглаживая бороду, — орехи из Быкосмила, а вот чай мы сберегли. Чай из самого Шира, только это последний.

Он протянул Фонси тонкую деревянную чашку, Фонси зачерпнул из котелка и вдохнул хорошо знакомый, родной запах крепкого чая.

— Мммм, как я давно чая не пил, — сказал хоббит и посмотрел на Лилию. Та улыбнулась и отвела глаза.

— Фонси, — спросила вдруг Белладонна, — а Гундабад отсюда видно?

— Должно быть видно, — Фонси на мгновение задумался, вспоминая свои прогулки по волшебному шару, — да, вон там, на северо-востоке отсюда. Вон, смотри, откуда дым поднимается...

— Дым? — спросил Гэндальф и поднялся на ноги.

Над виднеющейся вдалеке вершиной горы Гундабад тонкой струйкой вился дым.

— Странно, — сказал волшебник, — когда мы проходили мимо Гундабада, плавильни ещё не работали.

— Это дым не из плавилен, а оттуда, где должна быть башня Гългара... — бледнея, произнёс Фонси, — она выдаётся... выдавалась наружу из горы.

— Смотрите! — воскликнула Белладонна, указывая рукой куда-то чуть левее вершины Гундабада.

Какая-то птица описывала над горой медленные круги, то взлетая кверху, то ныряя вниз, подобно большой ласточке. Очень большой ласточке. Фонси попытался представить, каких размеров должна быть эта птица — и не поверил сам себе.

— Что это? — спросила Лилия.

— Гм. Хгхм, — прокашлялся Гэндальф, — мне кажется, что это... дракон.

— Дракон? — Белладонна даже подпрыгнула.

— Дракон, — кивнул Фонси, — это дракон Смог, союзник Гългара...

— Смог? — волшебник развернулся к Фонси и опустился на одно колено, чтобы быть с хоббитом вровень. — Откуда ты знаешь?

— Гългар говорил, — сказал Фонси, — он письма ему посылал. Дракон должен был на закате дня весеннего равноденствия напасть на Уютный Дом. А орки в Ривенделл шли, чтобы на выходах из долины стать, и всех, кто от дракона побежит, перехватывать.

— Старая орчья уловка... — нахмурился Гэндальф, — а как ты об этом узнал? И почему он прилетел не в Ривенделл, а в Гундабад?

— Мне Гългар рассказал, — Фонси присел на камень и обхватил ладонями голову, — он меня от клещовицы излечил и при себе держал, хотел меня ширским дурбагом назначить. А я...

— Что? — Гэндальф ободряюще положил руку хоббиту на плечо. Фонси вздохнул.

— Я взял золотую плашку, на которой было написано письмо дракону. И выцарапал напильником вместо «Грозный Смог» — «Грязный Снага», а «снага» — это такая у орков обидная кличка. Я думал, что Смог обидится и не полетит никуда, а он...

Фонси ещё крепче стиснул голову.

— Я не хотел, — еле слышно произнёс он, — не хотел.

Гэндальф наклонился к Фонси.

— Драгоценный мой Тук, — сказал волшебник, — я хорошо понимаю, почему ты огорчаешься. Но подумай о том, что ты спас не только Ривенделл — ты, скорее всего, спас и Шир...

— Я знаю, дядя Гэндальф, — пробормотал Фонси, — я знаю. Но всё равно... тётка Хавага никого не собиралась убивать, а она, наверное, тоже сгорела...

— Дядя Гэндальф, — спросила Белладонна, — а куда дракон полетел?

— Самое главное, дитя моё, чтобы не сюда, — ответил ей волшебник, — а судя по направлению, он полетел назад в своё логово, далеко на востоке отсюда.

Лилия присела рядом с Фонси на корточки и взяла его за руку, заставив перестать сжимать виски. Её тёплые ладони крепко сжали ладонь Фонси, и когда молодой хоббит встретился с ней взглядом, Лилия не отвела глаз. И только Фонси открыл рот, чтобы сказать Лилии, что он её любит и очень по ней соскучился, как Заливай громко залаял, и девушка беспокойно обернулась.

— Кто-то идёт, — сказала она.

Со стороны леса послышалось ржание пони.

— Кто это может быть? — спросил Фонси, поднимаясь на ноги. — Я думал, тут с лошадьми никого, кроме нас, нет.

— Кто идёт? — крикнул волшебник.

— Свои, вашество! — отозвался смутно знакомый голос. — Старейшина Вультуш ребят в разведку отправил, а я с ними махнул, олифан его жри!

— Гуго? — отвлеклась от своих раздумий Белладонна.

— Какой Гуго? — потряс головой Фонси.

Из леса на склон холма выехал на вороном пони крепкий хоббит, которого Фонси явно где-то видел. На северной заставе? Или, может быть, раньше...

Следом за ним быстрым шагом шли семеро вооружённых копьями риворов.

— Да Гуго Кучкорой же, — сказала Белладонна, — помнишь, который ухаживал за Герберой Тук, дочкой Лонго? Ты сам попросил Грима, чтобы тот позаботился о нём и о Гербере. А Грим сказал мне, и я позвала Герберу к себе в горничные, а когда мы решили тебя искать, они оба пошли с нами.

— А Лонго ты заодно не прихватила? — присвистнул Фонси. — А Бунго Бэггинса?

Лилия вдруг хихикнула.

— Нет, только Шенти Северян-Тука, — прикусив губу, чтобы не рассмеяться в голос, сказала она.

Белладонна возмущённо развернулась и уперла руки в бока, сурово наклонив лоб.

— Вот уж кого я точно с нами не звала!.. — начала было она, но тут Гуго и риворы уже приблизились, и Гуго соскочил с пони. Он подошёл к хоббитам и Гэндальфу, а риворы остались стоять кучкой чуть поодаль.

— Вашество, — поздоровался он с Гэндальфом, — госпожа Тук, госпожа Чистолап.

Стригаль посмотрел на Фонси и широко, приветливо улыбнулся.

— Э, господин Тук! — сказал Гуго, качая лохматой головой. — Ну, ты нас и погонял по этой, олифан её жри, Глухомани. Хорошо ещё, что живой остался, не сгинул.

— Я и сам так думаю, — ответил Фонси и протянул Гуго руку.

— А где Гербера? — сдвинув брови, спросила Лилия. — Ты её оставил одну?

Гуго выпустил руку Фонси и вежливо кивнул Лилии.

— Так она, госпожа Чистолап, и сама не поехала, олифан... — метнув на Лилию опасливый взгляд, про олифана Гуго решил не договаривать, — у неё уже подружки из местных появились. Ничего с ней, Герберой, не сделается, честное слово...

— Мы хотели бы перемолвиться с тобой парой слов, Ветайрих, — сказал подошедший Хизмай, — но только с тобой.

Фонси оглянулся на Гэндальфа, Белладонну и Лилию, пожал плечами и подошёл туда, где стояли, опираясь на копья, риворы.

— Ветайрих, — обратился к Фонси незнакомый высокий ривор, и прежде чем Фонси успел сказать, что он не Ветер, продолжил, — хоббиты послали нас узнать, не будет ли у тебя для них каких-либо повелений.

— Что прикажет могучий богатырь? — добавил ещё один ривор, про которого Фонси смутно вспомнилось, что он, вроде бы, внук старика Амая.

Фонси вздохнул.

Риворы стояли перед ним полукругом, напряжённо ожидая ответа. Хизмай зачем-то оглянулся на соплеменников.

— Ветерих Ток, — сказал Фонси, — передаёт достопочтенным риворширским хоббитам привет и поклон. Ветерих Ток покинул Средиземье и отправился в царство мёртвых, как и положено старинному богатырю.

— Но, Ветайрих... — начал было Торизмуш, но Фонси перебил его.

— Я не Ветерих! Я не водил в бой лучников, но я в одиночку прошёл от Пустограда до страны холмов. Я не прогонял ангмарцев из Шира, но я освободил невольников из обоза. Я не резал голов большецам, но я обыграл в загадки старика Хийси! Я — Хильдифонс Тук из Тукборо, строитель и землекоп!

Фонси перевёл дыхание. Тогда, на уступе под откосом, он чуть не позволил Ветеру задавить себя и теперь, отводя душу, почти кричал, надвигаясь на семерых вооружённых риворов, которые так полукругом и отступали перед ним.

Он широко расправил плечи и выпрямил спину, и упрямо, по-туковски, набычил лоб. Каждый из риворов был выше его на полголовы, но сейчас ширский хоббит казался рослее их.

— Нету больше Ветериха, и каждый, кто скажет, что он Ветерих, будет обманщиком и самозванцем! А я — Хильдифонс! Фонси! Хоньша, по-северному! Понимаете?! Я не герой и не убийца, я люблю копать норы, и рассказывать смешные сказки, и петь песни, и вкусно есть! А больше всего на свете я люблю вон ту девушку, Лилию! Поняли?! А хоббитам вашим передайте, чтобы они не искали больше Ветериха, а управлялись бы сами, как и раньше. И никого не спрашивали!

Послышался топот, и между Фонси и риворами неожиданно вырос Заливай. Могучий ку-шет ощетинился и зарычал на риворов.

— Всё хорошо, Заливай, — Фонси потрепал пса по холке, успокаивая. — Это свои. Свои.

— Ветайриха боятся собаки, — кивнул Амаев внук, — это Хильдейфонс.

— Дай я тебя обниму, Хильдейфонс! — воскликнул Хунрай, бросая наземь копьё.

— А что тут произошло? — спросил другой незнакомый ривор, указывая в сторону обрыва. — Тут же раньше большая глыба лежала.

— Я под неё подкоп сделал, — сказал Фонси, освобождаясь от объятий Хунрая и Хизмая, которые всё ещё хлопали его по плечам, — и она упала.

— А предупредить эльфов в Ривенделле? — спросил Торизмуш. — Ты ведь собирался...

— Уже не надо, — вздохнул Фонси, — уже незачем.

— Землекоп... — уважительно покивал головой внук Амая.Землекоп, — согласился с ним Хунрай.

— Меня всё ещё примут как гостя в Кинейсмиле? — спросил Фонси. — Даже если со мной не будет Ветера?

— Ты, Хильдейфонс, всегда желанный гость в Кинейсмиле, — сказал Торизмуш.

— И в Сарнисмиле тоже, — добавил незнакомый ривор.

— Тогда вы идите, — сказал Фонси, указывая туда, где Гуго помогал Гэндальфу закинуть чересседельные сумки на спину серого пони, а Белладонна снимала тетиву с лука, — а мне нужно ещё кое с кем поговорить.

Хоббит развернулся и быстрыми шагами направился туда, где стояла, беспокойно смотря на него, Лилия. В голове стучала кровь — не то от беседы с риворами, не то от снявшего усталость эльфийского мёда.

Фонси остановился напротив Лилии, и на этот раз она встретила его взгляд прямо, сверкнула сталью — в этом освещении её глаза казались почти серыми.

— Ты тоже думаешь, что я — не я, а кто-то другой? — спросил Фонси. — Кто-то чужой и страшный? Меня все, стоило мне уехать из Тукборо, постоянно принимают за кого-то другого, и вот теперь ты?

— Я не принимаю тебя за кого-то другого, — спокойно ответила Лилия, — я знаю, что ты кто-то другой. Надеюсь, что не чужой, но страшный.

Фонси так и застыл на месте, даже приоткрыв рот от изумления и возмущения. Как Лилия могла узнать про Ветера и почему она считает, что Ветер победил?

— Нет. Это я. Это действительно я, — заговорил он, — хочешь, я расскажу тебе что-нибудь, что знаем только мы с тобой?

Лилия удивлённо приподняла брови.

— Я не имею в виду, что ты оборотень, или что в тебя вселился злой дух, — сказала она, — это было бы нелепо. Я говорю о том, что я не видела тебя больше полугола, и всё это время ты провёл, странствуя в Глухомани, убивая троллей, сражаясь с орками и совершая прочие великие подвиги. А я...

— Да не совершал я никаких подвигов!

— А я сама достаточно странствовала в Глухомани, — спокойно продолжила девушка, — чтобы понимать, что Глухомань меняет всех. Ты уже совсем не тот хоббит, в которого я когда-то влюбилась.

Фонси почувствовал, как всё его тело тяжелеет, и сел на камень, опустив голову.

— А ты, — спросил он, — та же самая?

— Никто не тот же самый, — Лилия села на другой камень, напротив, — когда мы только выехали, Белладонна даже голубя не могла заставить себя подстрелить, а сегодня...

— Ей очень тяжело от того, что она сделала сегодня! — вскинул голову Фонси.

— Я знаю, — ответила Лилия, — и она спасла тебя. Но она всё равно стала другой.

Девушка вздохнула и опустила глаза.

— Гуго и Гербера были такие влюблённые, — продолжила она, — а им хватило тридцати пяти дней, чтобы рассориться, и теперь они видеть друг друга не могут... Шенти был весёлый, непоседливый и смешной, а в Кардуне убил на поединке большеца и даже глазом не моргнул. Да и я сама... я сама изменилась. Я натравила Заливая на этого второго орка, а я видела, что может сделать Заливай. И самое страшное, что я не подумала о том, что и Заливая могут убить. Я боюсь и тебя, и себя, Фонси. Я не знаю, кем мы стали.

Лилия смотрела на Фонси, и в её взгляде, несмотря на её слова, больше не было страха, а только боль и усталость.

— Когда я шёл на север, — тихо сказал Фонси, — я повстречался с духом, старинным духом моего родича, Ветериха Тока. Здешние жители, риворы — потомки его друзей. Но это неважно. Важно то, что он захотел отобрать у меня мое тело, а меня стереть, как будто меня и не было.

Лилия застыла, не дыша.

— И единственное, что меня спасло — это ты. То, что я тебя люблю. Я зацепился за это, как за край пропасти, и удержался. Так что я знаю, кто я. Помнишь, когда мы только начали видеться, я первый сказал тебе, что люблю, а ты не могла мне ответить ещё месяца два?

— Шестьдесят четыре дня, — выдохнула Лилия, — мне надо было точно убедиться. Узнать тебя...

— Давай снова? — улыбнулся Фонси. — Нам же не в первый раз. Как будто я тебе вот только сейчас сказал, что люблю, и мгновенного ответа не жду. Лилия Чистолап, — Фонси встал и выпрямился, — я люблю тебя. Я ушёл искать для тебя сильмарил, — Фонси пошарил в жилетном кармане и вытащил прозрачный шестигранный хрусталец, подобранный когда-то в Пустограде, — но нашёл только вот. Ты уж не обижайся.

— Глупый какой, — выдохнула девушка, поднялась на ноги, шагнула вперёд и прижалась к груди хоббита. И так и осталась, прильнув к нему, а Фонси гладил её спину и волосы одной рукой, а другой рукой обнимал, но хрусталец выбросить было жалко, а положить некуда, так что он действительно чувствовал себя дурак дураком, зато самым счастливым дураком на всём белом свете.

...В первый раз за многие месяцы Фонси сидел верхом на пони — Белладонна настояла, чтобы Фонси и Лилия ехали на её Репке, а сама переместилась к Гэндальфу, едущему во главе. Рядом с Репкой трусил чуть уступающий ей в росте Заливай, впереди ехал на своей Бузине Гуго Кучкорой, а по бокам, то забегая вперёд, то отставая, легко бежали семеро риворширских охотников.

Фонси держал одной рукой поводья, а другой обнимал прильнувшую к нему девушку.

— А Шенти мы встретили в Уютном Доме, — говорила Лилия, — и, честное слово, без него было бы спокойнее. Он из кожи вон лез, чтобы понравиться Белладонне, два раза чуть не затеял драку с какими-то глухоманскими прохожими, храбрость показывал. Я после этого вздохнуть спокойно не могла, всё ждала, что он ещё выкинет. А тут ещё Гуго!

— А что Гуго? — спросил Фонси.

— Все эти выходки Белладонне понравиться, конечно, не могли, — Лилия кивнула в сторону Белладонны, — а вот Гербера очень ими впечатлялась и всё хвалила Шенти, какой он смелый. Уххх! — Лилию даже передёрнуло, и Фонси обнял её покрепче, чтобы она не упала с пони.

— И Гуго начал из ревности то подражать Шенти, то наоборот, пытался задирать его. И стало ещё хуже, даже вечером у костра стало неуютно...

Лилия замолчала, прижавшись к груди Фонси.

— А что случилось в Кардуне? — спросил хоббит через некоторое время.

— В Кардуне было страшно, — поёжилась Лилия, — я никогда так много большого народа сразу не видела. И все шумные, все злые... и говорят, как будто с набитым ртом, я с трудом их разбирала. Мы к тому времени уже расстались с Элладаном и Элрохиром, они сказали, что с ними в Кардуне будет только опаснее. Гэндальф стал как будто чужой совсем — растрепал бороду, ходил ссутулившись, говорил резко и хрипло, и от этого становилось ещё страшнее. И Шенти тоже стал держаться, как кардунец. А потом один большец как-то мерзко пошутил про Белладонну, я даже не поняла, в чём там была суть, но Шенти понял и вызвал его на поединок, на виду у всех. Большец сначала смеялся, а потом перестал и сказал, что он лучше наймёт поединщика.

— Потому что если бы он убил Шельмеца, над ним бы смеялся весь Кардун, — подхватил Фонси, — а если бы Шельмец его убил, то и весь Север.

— Да, Гэндальф так и сказал, — согласилась Лилия, — и большец стал искать поединщика ростом поменьше и нашёл этого... Сорковку? Сартыкву?

— Сосрыкву, — поправил Фонси.

— Без разницы, — отмахнулась девушка, — а тот, как узнал, что Шенти твой родственник из Шира, то отказался драться с ним, и наоборот, предложил Шенти, что за него подерётся с большецом. Но Шенти уже окончательно скардунился и убил большеца сам. Правда, тот успел стукнуть его по голове, так что с нами Шенти не поехал, остался у Сое... у этого странного гнома, лечиться. Я, конечно, очень злая, — вздохнула Лилия, — но я обрадовалась, что он остался.

— Шенти неплохой парень, — задумчиво произнёс Фонси, припоминая произошедшее в Пустограде, — но его иногда заносит.

Лилия кивнула.

Они подъехали к развилке двух троп: одна из них вела в Кинейсмил, и там среди деревьев уже виднелись похожие на корзинки хижины.

— Э-эй! — крикнул Хизмай. — Мы пойдём предупредим хоббитов, что Хильдейфонс вернулся!

Риворы свернули с тропы и побежали в Кинейсмил, вскоре пропав из виду за деревьями.

Гэндальф придержал лошадь и полуобернулся в седле.

— Милые мои хоббиты, — сказал он, — вы поезжайте в Кинейсмил, а у меня есть дела в Кардуне.

Он подхватил Белладонну под мышки и опустил её на землю.

— То есть как это, дядя Гэндальф!? — возмутилась Белладонна. — Какие дела?

— Не волнуйся, дитя моё, — ободрил её старый волшебник, — я вернусь дней через восемь-десять. Мне нужно поговорить с Гернотом и послать кое-кому весточку насчёт дракона. Да и мастеру Северян-Туку я обещал за ним приехать после того, как мы найдём Фонси.

Белладонна, Лилия и Гуго одновременно тяжело вздохнули.

— Ожерелье моё не забудь забрать у Гернота, дядя Гэндальф! — наказала волшебнику Белладонна, садясь верхом на Заливая.

— Заберу непременно. Фонси, мальчик мой, Лилия, Гуго, счастливо оставаться! Увидимся через десять дней!

Гэндальф пустил лошадь рысью и вскоре тоже исчез из вида. Хоббиты долго смотрели ему вслед.

— Какой это Гернот? — спросил Фонси. — Торговец с востока, что ли?

— Этот Гернот, — охотно ответила Белладонна, — обещал нам, что вытащит тебя из Гундабада, если ему дадут хорошую цену. Я думала, что всё серебро придётся отдать, которое мне для тебя братья собрали, но он попросил моё жемчужное ожерелье.

— А потом, бродяга косоглазый, пришёл и сказал, что ты, господин Тук, исчез с треском и блеском у него на глазах, а ожерелье, олифан его жри, так и не отдал, — хмыкнул Гуго.Ничего, — сказала Белладонна, — отдаст, когда дядя Гэндальф его вежливо попросит.

Фонси посмотрел в сторону Кинейсмила и тряхнул поводьями.

— Я очень устал, — пожаловался он, — давайте поедем уже домой.

И они поехали в Кинейсмил, и никто даже не подумал возразить Фонси, что дом всё-таки не там.

Фонси потянулся и перевернулся с боку на бок. Пахло мехом, сухими травами и жареной рыбой.

Хоббит сел, протирая глаза. Лежащий рядом Заливай тоже заворочался, приподнял заднюю часть тела и шумно зевнул, показывая длинные клыки и изящную розовую завитушку языка.

Фонси погладил собаку и поднялся на ноги. Сквозь дверной полог хижины внутрь пробивался золотой закатный свет, но Фонси чувствовал себя отдохнувшим и выспавшимся. Он отодвинул полог и вышел наружу.

— Ну ты и соня, брат! — помахала ему рукой Белладонна, прервав разговор с какой-то сурового вида пожилой риворкой.

«Белладонна, поди, без всякого Ветера местную речь подхватила, она такая», — подумал Фонси.

— А что, неужели уже завтра? — спросил он, подходя поближе и кланяясь сестриной собеседнице.

— Да, ты целые сутки проспал, — кивнула Белладонна.

— Очень устал, Хильдейфонс, — улыбнулась риворка и сразу перестала быть суровой, — с хундабадесками воевал, Ветайриху помогал. Как тут не поспать. И проголодался, наверное. Пойдём со мной. Я Винхея, хоббита Вультуша жена. Пойдём, накормлю.

Винхея поманила Фонси и Белладонну за собой, и брат с сестрой послушно последовали за нею. Вслед за ними потрусил и Заливай, догадываясь, должно быть, что кого-то будут кормить.

По дороге риворка разговаривала, казалось, сама с собой, обсуждая то какой отличный охотник Хизмай, то какой сильный и решительный парень Торизмуш, и изредка оглядываясь на Белладонну.

— Это она меня замуж выдать хочет, — шепнула Белладонна Фонси, — я по здешним меркам завидная невеста.

— Да ты и дома завидная невеста, — пожал плечами Фонси, — тебе не привыкать.

— Мне не привыкать, — усмехнулась девушка, — а вот Гербере она голову совсем вскружила. Гербера ведь тоже Тук и чистокровная ширка.

— Тётка Винхея, — позвала Белладонна, — а Гэндальфа вы женить не хотите?

— Хоббит Хандайф, конечно, мудрый и сильный, — невозмутимо ответила риворка, — но ширской крови в нём нет, это видно сразу, а с чужаками мы не роднимся.

— Вот-вот, — сказал Фонси, — и коровы у него нет. Кто за него, старика-нищеброда, пойдёт?

— Хоббит Хандайф, — хихикнула Белладонна, — а сколько лет притворялся!

Попадавшиеся по дороге риворы приветливо здоровались с Фонси, Белладонной и Винхеей, любопытствовали, куда это они идут, и желали приятно перекусить. Это было так похоже на Тукборо, что Фонси не мог удержать улыбки.

— Винхея! Винхея, ты не видела мою дочку!? — послышался вдруг женский голос, и их догнала риворка, на вид чуть помоложе Винхеи. — Она с ребятами пошла играть, и её до сих пор нет! Нигде нет!

Глаза женщины были широко раскрыты, волосы растрёпаны, казалось, она вот-вот разрыдается.

— Спокойно, — сказала Винхея, — что значит «нигде нет»? Где ты искала?

— На озере нет, и в лес они не ходили, и ни у кого дома их нет, я всех обежала.

Винхея на мгновение задумалась.

— Вот что, — сказала она, — беги к Тарваю, пускай он приходит к нам. И пускай захватит с собой Торизмуша и Хизмая. Что стоишь? Беги!

Женщина, подобрав юбки, поспешила прочь.

— ...А вот и Гербера тут как тут, — кивком указала Белладонна, когда они подошли к хижине.

Гербера, высокая и тонкая для хоббички, смотрела на Фонси во все глаза, и когда тот улыбнулся и поклонился по всем правилам ширского вежества, зарделась и потупилась. Белладонна с трудом удержалась от смеха.

— Про тебя Сосрыква рассказывал много чудесных сказок, — шепнула она брату, — а Гербера у нас девушка впечатлительная.

Винхея подошла к вышедшему ей навстречу мужу и что-то объясняла ему, когда вновь появилась женщина, искавшая дочку. Она вела за руку маленькую рыженькую девочку, которой, будь она хоббичкой, Фонси дал бы лет двенадцать.

— Вот она последняя видела мою Анавейшу! — воскликнула женщина. — А где, не говорит!

Девочка выглядела перепуганной. Присмотревшись, Фонси заметил, что её ручки перепачканы желтоватой глиной. Сердце широкого землекопа на мгновение замерло.

Отстранив подошедших поближе Винхею и Вультуша, он присел перед малышкой на корточки.

— Как тебя зовут, маленькая? — спросил Фонси.

— Радавейша, — хлюпнула носиком девочка, — только я уже большая.

— На языке наших давних предков тебя звали бы Рагнасвенда, — сообщил ей Фонси первое, что пришло в голову, и пока девочка примеряла на себя старинное имя, спросил: — а во что вы играли, когда твои друзья потерялись?

— В давних предков, — помедлив, ответила Радавейша и подняла на Фонси ясные зелёные глаза. — В тебя, Ветайрих.

Фонси прикрыл глаза. В голове его застучало однообразно: только не это, только не это...

— Спасибо, милая, — Фонси чмокнул Радавейшу в лоб и выпрямился.

«Только не это, только не это, только не это» — тупо стучала в висках мысль.

— Мне кто-то говорил, — обратился он к Вультушу, — что здесь где-то на окраине есть старая нора, в которую запрещено ходить.

— Я говорил, — выдохнул подбежавший Торизмуш, — они там?

— Похоже на то, — кивнул Фонси.

Вультуш, не говоря ни слова, побежал вдоль по улице, а за ним — и остальные риворы.

— Белладонна, — повернулся Фонси к сестре, — и ты, Гербера, бегите седлайте пони, зовите Гуго, зовите Лилию и скачите туда — он махнул рукой туда, куда побежали риворы, — и лопату мою обязательно найдите. А я за ними, пока они не наделали дел.

Он свистнул Заливая, вскочил псу на холку и пустил ку-шета следом за риворами.

«...только не это, только не это, тольконеэто, тольконе- этотольконеэтотольконеэто... так не может быть, так не должно быть, когда собственный дом убивает и калечит, добрая земля становится врагом, когда она пожирает детей — три локтя сырой земли, пять локтей сухой земли — уже не раскопаться, уже не вздохнуть, только не это, тольконеэтотольконеэто... придавленный частично — всё равно что мёртвый, если не отрезать вовремя руку или ногу, от мёртвой руки в кровь проникает трупный яд, только не это, только не это, только не это...»

Хоббит смотрел перед собой невидящими глазами. До его слуха едва доносились хриплые, отчаянные голоса...

«...детей, они зовут детей, Хисамай, Анавейша, Хизмуш, Валдава, тольконеэтотольконеэтотольконеэто...»

Фонси словно летел над тропой сам по себе, не чувствуя под собой спины Заливая. Скоро он поравнялся с риворами, а потом и обогнал их.

Вот он, смиал, где веками никто не жил.

Вот чёрная глубокая щель входа.

И холм, холм посередине просел, как переломанный горбатый хребет.

Скатившись с собачьей спины и подбежав к входу в смиал, Фонси встал, расставив руки, поперёк чёрной дыры. Риворы подбежали к холму и остановились.

— С дороги, Хильдейфонс! — крикнул Торизмуш, кидаясь к входу и чуть не сбивая Фонси с ног. — Там наших детей засыпало!

— Сунешься в нору — их завалит совсем! — рявкнул Фонси. — Не мешай! Помогай!

Ривор отступил на шаг и смерил ширца взглядом.

— Что делать? — спросил он.Говори, что делать, Be... Хильдейфонс! — потребовал Тарвай.

— Подпорки, — сказал Фонси, — жерди вот такой примерно высоты, — он показал рукой, — чтобы поставить наискосок. Чем больше, тем лучше.

Послышался стук копыт, и на поляну перед смиалом выехала Белладонна, запыхавшаяся, на фыркающей и прядущей ушами Репке.

— Держи, брат! — девушка бросила Фонси лопату, которую он поймал на лету.

— Старейшина Вультуш, — сказал Фонси, крутанув в руке лопату, словно боевой топор, — поставь тут кого-то, мимо кого никто не пройдёт и не сунется в нору.

— Винхея! — гаркнул Вультуш.

— Не глухая, — ответила Винхея и, развернувшись спиной ко входу в смиал, встала посреди поляны, скрестив на груди руки.

— Старейшина Тарвай! — продолжил Фонси. — Мне, кроме подпорок, нужны корзины.

— Корзины? — переспросил Тарвай. — Какие? Сколько?

— Большие. Три или четыре, оттаскивать землю. Белладонна! Возьми с собой Торизмуша и скачи за подпорками. Хизмай! Сейчас сюда подъедет Гуго — поедешь за подпорками с ним.

Фонси обвёл всех собравшихся строгим взглядом из- под набыченного лба.

— Всем всё понятно?

— Понятно, хоббит землекоп, — сказал Тарвай.

— Тогда за работу. А я посмотрю, нет ли здесь другого выхода.

Белладонна помогла Торизмушу взобраться на круп Репки, и они ускакали прочь, а Фонси, перехватив поудобнее лопату, пошёл в обход холма.

Вот здесь когда-то был отнорок, но он обвалился много лет назад. Копать здесь — это наверняка обрушить весь смиал. Анавейша, Хисамай, Валдава, Хизмуш, только бы вы играли в глубине смиала, детки, а не у входа, только бы вы не попали под завал...

Фонси воткнул лопату в землю и прижался к черену ухом — иногда так можно услышать голоса тех, кто сидит под землёй. Нет, ничего не слышно, вот была бы обученная собака...

Три отнорка, и все завалены. На вершине холма обязательно должно быть окно для света и воздуха, но на холм забираться нельзя.

Фонси услышал топот копыт и побежал обратно.

Его встретили Хизмай и Гуго, привезшие охапку жердей. Вокруг смиала начала собираться толпа,

— Что там? — спросил Гуго.

— Отнорков нет, сзади не подкопаться, — махнул рукой Фонси, — давай сюда жерди.

Фонси ухватил шесть длинных палок и нырнул в полутьму смиала. Пять, шесть, семь, восемь шагов — а дальше всё. Сырая, плотная, тяжёлая, безжалостная земля. Фонси поставил жердь наискосок, одним концом уперев её в потолок, а другим концом в землю возле стены прохода. Потом сделал то же самое со второй жердью, но с другой стороны, крест-накрест, потом установил остальные подобием шалаша. Подпорки вышли хлипкие, но лучше, чем ничего.

Надоедливое «только не это» перестало стучать в голове. Теперь это была работа. Плохая, скверная работа, самое страшное, что приходится делать ширским землекопам, но работа, которой учится даже самый зелёный подмастерье.

Хоббит взялся за лопату. Руки, содранные вчера, болели, но что уж тут поделать. Раз-два-три-четыре, как будто сверху нависает глыба, как будто снизу трубят в рог орки, как будто в небе парят огромные птицы, а на берег неуклонно движется невиданных размеров волна... раз-два-три-четыре...

— Ты осторожнее землю отбрасывай, — сказала прямо за плечом у Фонси Лилия, — а то зашибёшь лопатой.

— Что ты тут делаешь? — не переставая работать, спросил хоббит. — Тут опасно.

— Тебе опасно, — ответила девушка, — значит, и мне будет опасно. Хватит, погулял уже без меня в опасности. У меня тут корзина для земли, я не просто так пришла. А за мной там Гуго и Торизмуш дополнительные подпорки ставят.

— Ох ты у меня упрямая... — простонал Фонси.

— Какая есть, — отрезала Лилия, — знал, с кем связывался.

— Ты понимаешь, — злобно шипел на возлюбленную Фонси, — что если я сейчас откопаю четверых мёртвых детишек, то добрые местные жители быстро вспомнят, в кого они играли, и нам придётся бежать. И хорошо, если нас не убьют, а просто прогонят.

— Понимаю, — Лилия подхватила полную корзину земли и передала её в сторону выхода, где Торизмуш перехватил груз, — но убьют нас, — злорадно продолжила она, — всё равно вместе.

— У-у-у-у!.. — зарычал Фонси.

— Красиво воешь, — одобрила девушка, — чисто тролль.

— Лучше знаешь что? — попросил Фонси, продолжая врубаться лопатой в завал. — Приведи сюда Заливая. Вдруг он умеет искать заваленных.

— Хорошо, — беспрекословно ответила Лилия, и Фонси даже рот от удивления забыл закрыть.

Девушка вышла из смиала, но не успел Фонси вздохнуть с облегчением — если вдруг что случится, она не будет заперта в норе вместе с ним, — как она вернулась, ведя за ошейник собаку.

— Заливай, — сказал псу хоббит, стуча по завалу, — нюхай, Заливай! Нюхай! Нюхай!

Лохматый пёс внимательно уставился на завал.

— Если он завоет, — пробормотал Фонси, так, чтобы не услышали риворы, — значит, дело плохо. Придётся уходить.

— Там снаружи уже всё селение собралось, — сказала Лилия, — уходить некуда. Правда, тётка Винхея их, если что, удержит.

— Сомневаюсь, — покачал головой Фонси, — там же матери этих детей...

Заливай упёрся передними лапами в завал и трижды гулко пролаял.

— Живые! — чуть не подпрыгнул Фонси, притянул Лилию к себе и поцеловал в губы. — Его всё-таки учили, чему надо!

— А вот тебя не учили! — возмутилась девушка. — Нашёл время и место!

— Ширский пёс залаял — значит, они живые! — крикнул наружу Торизмуш.

— Ширский пёс залаял, они живые! — передал дальше Хизмай.

— Широкий пёс сказал, что они живые! — громко выкрикнул хоббит Тарвай, и толпа снаружи радостно загудела.

— Так, — сказал Фонси, опуская лопату и отступая на шаг, — я боюсь, как бы остатки этой стены не обрушились внутрь и не зашибли кого. Рой, Заливай! Рой! Рой!

Пёс заработал передними лапами, так, что Лилия едва успела увернуться от летящей земли. Вдруг он подался вперёд, вперёд, и пропал, скрылся на другой стороне завала.

— Хисамай! — позвал Фонси, — Валдава! Не бойтесь собаки и вылезайте сюда! Вы целы?

Из дыры, куда исчез Заливай, высунулась чумазая головёнка.

— Я Анавейша, — бодро доложила головёнка, — мы все целы, нам только темно, а собаки мы не боимся. А Радавейшу не засыпало?

— Всё в порядке с Радавейшей, не волнуйся, — сказал Фонси, ухватил девочку под мышки и выдернул из дыры, — давайте быстрее наружу!

Заливай проследил, чтобы все четверо детей покинули нору, и выбежал вслед за ними.

— Ну, кажется, всё, — сказал Фонси, ноги у него подкосились, и он присел на кучу земли.

— Давай-ка мы отсюда тоже выйдем, — Лилия ласково взъерошила ему волосы, — а отдохнём уже потом.

Они вышли из чёрного устья смиала к собравшимся риворам. Фонси опирался на плечо Лилии, а в другой руке нёс лопату. Торизмуш и остальные артельщики, как их уже называл про себя Фонси, стояли у входа, словно почётная стража.

Фонси потянул носом. Пахло чем-то вкусным и жареным.

— Это им тётка Винхея наябедничала, что ты не обедал ещё сегодня, сказала Лилия, — вот они тебе поесть и приготовили. И, кстати, — она толкнула Фонси локтем в бок, — ещё до того, как узнали, что дети живые.

— Да, я зря про них так нехорошо думал, — согласился Фонси, поворачиваясь к девушке и заглядываясь на то, какая она красивая с разлохматившимися от работы волосами.

— Только не вздумай меня при всех целовать, — строго предупредила Лилия.

— Да что ты, я не собираюсь совсем, — соврал Фонси.

А толпящиеся на поляне кинейсмильцы и их гости — и Белладонна, и Винхея, и Гуго, и Торизмуш, и хоббит Тарвай, и Гербера — отвлеклись от обнимания детей и тисканья Заливая и закричали, замахали руками, загалдели, приветствуя Фонси и Лилию. И такая радость звучала в этом гомоне, что Фонси отбросил в сторону лопату и на глазах у всего народа крепко поцеловал Лилию.

Девушка даже не возмутилась, а просто фыркнула.

— А что, друзья, — сказал Фонси, — по-моему, пора уже и поужинать.