...Позади раздался топот копыт. Фонси остановил Горошка и обернулся навстречу стремительно приближающемуся всаднику.

— Куда это ты, дружище, без меня собрался? — обиженно спросил Шельмец, осаживая пони. — Мы ведь вместе договаривались поехать.

— А я решил, что тебе больше интересно посидеть с вашими, сказок послушать, — не смотря на Шенти, ответил Фонси, — про этого, как его там, Фонситука. Поезжай-ка обратно, он там, поди, уже половину Раздорожья спалил, то бишь как его там, предал мечу и огню. Нечего тебе тут делать.

— А, вот оно в чём дело, — сказал Шенти и поехал рядом, — ты на Билли обиделся. А заодно и на нас на всех за то, что слушали и не поправляли. А как нам было поправлять, когда ты нам ничего не рассказывал?

— А что, обязательно надо, чтобы я рассказывал? — огрызнулся Фонси. — А сказать «погоди байки плести, Фонси у нас уже третий день живёт, пошли его спросим" - никак?

— Ну так Билли только начал байку плести, — сказал Шенти, — невежливо перебивать-то. Знаешь, как говорят, не любо — не слушай, а врать не мешай. Ты мне лучше вот чего скажи: ты про меня сколько разных баек слыхивал?

— Много, — вынужден был признать Фонси.

— А слышал ли ты хоть единственный раз, чтобы кто- то сказал «Да нет, не было этого, я Шенти хорошо знаю».

— Нет, — покачал головой Фонси, — но одно дело...

— Одно дело я, а другое дело ты? — усмехнулся Шельмец, и Фонси со вздохом развёл руками. — Ты привыкай, дружище, привыкай. Народ у нас в Шире такой, что любого, кто что не так, как все, делает, тут же замечает и начинает про него всякую чепуху рассказывать. И про тебя будут, это уж точно. Знаешь, что про меня в Бри рассказывают?

— А тебя и в Бри знают?

— Знают меня в Тукборо, да в Северной Доле, — отмахнулся Шенти, — да и тут-то половина того, что про меня рассказывают, враньё, а в Бри обо мне только слыхали. Так вот передал мне однажды Морти Лапошлёп, что в Бри ходит байка о том, как Шельмец Северян — про Тука они там позабыли, что и к лучшему, — наврал своим злым старшим братьям, что за горшок золы можно горшок серебра получить.

Шельмец задержался, как будто ожидая от Фонси ответа, и Фонси вспомнил, где он слышал эту байку.

— Погоди, да это же сказка про Ферди-пастушка и его братьев!Она самая, — согласился Шенти, — а они, видишь, про меня её рассказывают. У меня и брат-то старший всего один, правда, действительно вредный. Так что тебе, дружище, ещё повезло, что ты таким богатырём получился. Могли бы и чего похуже придумать.

Фонси усмехнулся, чувствуя, как пропадает обида и на сердце становится легче.

— Да ведь и у Ферди-пастушка, небось, не так всё было, как в сказке, — сказал он, — сказка-то старая, за столько лет её знатно переврать можно.

— Вот и он, поди, жаловался, — подхватил Шенти, — а уж как небось Глупый Одо жаловался, с таким-то прозвищем.

— А ты что, думаешь, что и Глупый Одо жил на свете?

— Отчего бы ему не жить? — пожал плечами Шенти. — Только очень давно, я думаю, больно про него много разных сказок рассказывают. Вот ты не веришь, а я однажды нарочно решил отследить, откуда сказки берутся. Помнишь про Перри, как его тролль тортами кормил?

— Да ну, — не поверил Фонси, — сейчас будешь рассказывать, что сам этого тролля видел? Знаем мы эти шуточки.

— Это ты в Шире знаешь шуточки, — нахмурился Шельмец, — а мы с тобой уже, почитай, в Глухомани, а тут шуткам не место, пропадёшь иначе. Здесь между с путниками полное доверие должно быть, поэтому ни я себя поджучивать не буду, ни ты мне не ври. Понимаешь, дружище?

— Понимаю, — кивнул Фонси, — это как про того самого глупого Одо, который кричал «Волки, волки!»

— Точно так, — согласился Шенти, — так вот, решил я про этого Перри поподробнее разузнать. Чаще всего эту сказку на юго-западе Шира рассказывают, да и Перри — шерстелапье имя, а там многие из шерстелапов. Когда я гам гостил, наткнулся я в одной родословной книге на какую-то «Герберу из Троллевой Печи», которая двести лет назад вышла замуж за какого-то там Глубонора или Г лубороя, светлая им обоим память.

— Глуборои нам родня, — заметил Фонси, — через Пухлей и Вожжинсов.

— Вполне может быть, — отмахнулся Шенти, — начал я спрашивать об этой самой Тролльей Печи и выяснил, что это заброшенная полузасыпанная нора так называется, в Дальних Холмах, совсем на отшибе. Съездил я туда посмотреть, забрался туда через отнорок — вход в нору завалило, а отнорок цел остался — и нашёл там, где раньше была стряпная... как ты думаешь, что?

— Торт, — недоверчиво спросил Фонси, — или тролля?

— Тролля! — радостно воскликнул Шенти. — Только не живого, а каменного. Он на земле сидел, скрючился весь, и под брюхом у него как раз достаточно пространства, чтобы печку устроить. Вот я думаю, что от этой печки и пошла сказка про торты, которые тролль печёт.

— Здорово, — кивнул Фонси, — а Храбрый Терри тоже был настоящий, по-твоему?

— Его ещё хоббитоеды поймали, а он их в грибы превратил? — засмеялся Шельмец. — Ну нет, этого-то точно придумали.

— Вот и я так думаю. А скажи мне, Шенти, ты раньше в этих местах бывал?Бывал, бывал, — приосанился Шельмец, — я тут и для привала хорошее место знаю, как раз к закату там будем, если не слишком долго за обедом засидимся.

Довольно долго они ехали молча. Местность вокруг не слишком отличалась от Северной Доли Шира; разве что здешняя высокая трава никогда не знала косы, а редкие пологие пригорки — лопаты, хотя Фонси по привычке прикидывал, в какую сторону сделать вход, если рыть в каком-то из них нору. Оглушительно стрекотали кузнечики — заслушаться можно было. Далеко впереди, распластав в прозрачном воздухе широкие крылья, кружил, высматривая добычу, ястреб.

— Знаешь, Шенти, — сказал Фонси, — спасибо, что ты меня догнал.

— Ой, да чего ты, в самом деле, — отмахнулся от него Шельмец, — договорились же.

И они снова замолчали; и тишину летнего дня нарушали только лишь шелест густой травы под копытами, стрекот кузнечиков да изредка — пофыркивание осла и пони, когда какой-нибудь копуша кузнечик выскакивал из-под копыт прямо у них перед носом.

— А песенка-то не наша, не хоббитская, — сказал Шенти, отсмеявшись — уж больно забавно звучала старинная колыбельная на мотив развесёлой плясовой «Раз пошёл купаться старый Джиб».

— Почему не хоббитская? — удивился Фонси.

— А потому, что там про дома, а в старину все в норах жили. Я думаю, это от большецов песня.

— Не уверен. Я думаю, и раньше не всем хороших холмов хватало. Я в этих делах разбираюсь — хороший холм для норы не так просто найти. Тем более для смиала.

— О! Может, ты знаешь. Я всегда думал, что любая большая многосемейная нора с ответвлениями называется смиалом, а потом мне кто-то сказал, что смиал — это просто сквозной прокоп через весь холм. А на самом деле как?

Фонси устроился поудобнее и снял с углей ещё один прутик, унизанный жареными грибами. В холмах уже давно стемнело, и хоббиты завершали ужин.

— На самом деле, — начал Фонси, прожевав гриб, — смиал или смюйел значило когда-то «вырытое в земле логовище». Самые старые смиалы, в отличие от просто нор, строились так: сначала вглубь холма роется ход, а потом, в самом сердце холма, роется большой круглый зал, в виде кольца вокруг срединного столба. Сам столб потом, если нужно, укрепляется. А по окружности главного зала выкапываются отдельные норы — спальни, кладовки и так далее. У нас дома до сих пор сохранился такой смиал, правда, там давно никто не живёт, а валяются разные маттомы.

— О! Я такие смиалы видел в Мичел Делвинге. Старые- старые, там ещё погреба на слове сохранились.

— Погреба на слове?

— Только не говори мне, дорогой родственник, что никогда не видел погребов на слове.

— Не видел. А что это?

— Давным-давно, — важно изрёк Шельмец, поворошив палкой угли, чтобы поярче горели, — у нас в Шире тоже были в ходу волшебные всякие знаки и словечки, навроде как сейчас у большецов и у гномов. Это теперь они за ненадобностью позабылись. Правда, не все. В Южной Доле остались ещё кое-где погреба с глиняными крышками, украшенными этак вот завитушкой. — Шенти крутанул вынутой из углей палкой так, что её тлеющий конец описал в воздухе огненную спираль. — По завитушке надо провести пальцем изнутри наружу и сказать «шишел-мышел», тогда крышка откроется. А потом, когда достал всё, что надо, поставить крышку на место и сказать наоборот: «мышел-шишел!» — тогда она закроется.

— А шмышел, то есть смысл-то тут в чём? — не понял Фонси.

— А шмышел тут вот в чём: в этих погребах, пока они закрыты, никогда ничего не портится. Туда можно молоко в крынке поставить и через месяц свежим достать.

— Да, вот это диковина, — покивал головой Фонси. — Жаль, что таких больше не делают.

— Нет, новых больше не делают, — согласился Шенти. — Потеряли умение. У тебя покурить не найдётся, Фонси?

— Угощайся, — Фонси протянул Шельмецу кисет — не над костром; передавать вещи через костёр было нельзя. — У меня его по дороге гномы мало не ополовинили, но у меня есть ещё.

— А давай теперь наоборот споём. Как раз будет колыбельная, — зевнул Шенти, выколотив докуренную трубку в угли почти что догоревшего костра.

— Ну давай, — согласился Фонси и затянул заунывно и печально песенку про старого Джиба.

— жалобно закончили они на два голоса. Шельмец не выдержал и расхохотался.

— Спать! — объявил Фонси. —Завтра надо до Пустограда доехать. Ты там со мной переночуешь или сразу обратно поедешь?

— Утром послезавтра поеду, — зевнул Шенти, расстилая на земле плащ, — обидно будет до Пустограда доехать и сразу назад повернуть. В Пустограде погулять нужно. Спокойной ночи, Фонси.

— Спокойной ночи, Шенти, — отозвался Фонси и улёгся с другой стороны тёплых углей потухшего костра, завернувшись в свой собственный плащ.

— Что это? — Фонси приподнялся в стременах и показал рукой куда-то вперёд и вправо. — Там вроде что-то двигается.

— Это? — Шенти прикрыл глаза от солнца. — Это дикие лошади. Их тут много. Диких лошадей и диких коров. Огромные лошади, раза в два больше пони.

— Говорят, Бандобрас Тук был такой высокий, что мог ездить на большой лошади, — сказал Фонси.

— На юге купил, поди, — предположил Шенти. — Там лошади послушные, а эти — дикие. На них никто не ездит. Эй, Фонси, видишь лес впереди? За тем лесом — Пустоград.

— А занятно там, в Пустограде? Расскажи.

— Очень занятно. Там есть такой дом в самой середине, а внутри дома картины, выложенные из разноцветных камешков.

— Какие картины?

— Всякие. Есть битвы, есть просто цветы-деревья, а есть красивые девушки. А ещё Бонго рассказывал, что, когда он туда ездил, то нашёл что-то прекрасное и жуткое, а что, толком и сказать не мог, только ухал и руками разводил.

— Здорово! Поищем эту штуку, когда будем в городе?

— Обязательно.

Вверх и вниз по зелёным холмам Глухомани ехали хоббиты, один на пони, другой на осле. Пусто было вокруг и тихо; только птичий щебет да стрекотание невидимых кузнечиков в траве нарушали эту тишину. Из виднеющихся кое-где среди холмов рощиц и зарослей кустарников временами выходили, не пугаясь хоббитов, тонконогие рыжие олени, а на дальнем холме на западе стоял, подсвеченный лучами заходящего солнца так, что от него была видна только чёрная тень, дикий бык, наклоном головы напомнивший Фонси батюшку.

— А почему за лесом не видно башен разных там и шпилей? — спросил Фонси. — Или они там все обвалились давно?

— Нет, там есть башни, — отвечал Шенти. — Там есть одна башня, откуда виден весь город, очень красиво. Просто Пустоград стоит как бы на другой стороне гряды холмов; он спускается к озеру. Поэтому башни из-за леса можно заметить только в паре мест, но мы их, видать, уже проехали.

Заночевали они, как и собирались, в лесу. Этот лес был, не чета Вязаночному, густой и тёмный. Хорошо ещё, бурелома там было мало — сильных ветров в этих местах не случалось.

— ...И читают они это завещание, а там написано: «Зятю же моему, никудышному Вместилищу всех Пороков и Недостатков, известных хоббитскому роду, Фродо Чессаль-Затылингу, оставляю я лужок на берегу Воды, с тем Условием, чтобы означенный Фродо заказал бы за два с половиною серебряных пенса Гобелен с изображением Аспида, что уязвляет руку своего Благодетеля, спасшего его от неотвратимой Гибели в Снегу, и повесил бы означенный Гобелен в прихожей своей Норы на всеобщее Обозрение».

— Ну и что, заказал?

— Заказал, никуда не делся, лужок-то отменный. Так он и висит в прихожей у Чессаль-Затылингов, гобелен этот.

Шенти расхохотался.

— Жалко, что ты, дорогой родственник, не остался у нас на заставе. Тебе бы зимой цены не было, у камина байки плести.

— Да я... — начал было Фонси, но застыл с открытым ртом.

Стена появилась нежданно, словно выпрыгнула откуда-то и встала посреди леса. Это было самое высокое сооружение, что когда-либо видел Фонси — раз в пять выше двухъярусного широкого дома. Деревья, подступавшие к ней вплотную — стар был лес, но стена была ещё старше — не достигали до её верха.

— Пустоград! — торжественно объявил Шенти.

Фонси спешился и пошёл вдоль стены, ведя Горошка за уздечку. Свободной рукой молодой Тук гладил шершавые, замшелые камни.

— Шенти, шельмец ты этакий, это прекрасно! — завороженно проговорил Фонси. — Какая она огромная! Какие камни!

— Ну вот, дорогой родственник, ты ещё и города-то не видел, а уже доволен, — усмехнулся Шельмец. — Пройдём вдоль стены, там где-нибудь должен быть вход.

Вход обнаружился шагов через сто. Когда-то очень давно, лет, может, двести или триста назад, белка, бурундук или какой-то другой лесной зверёк затащил в норку, вырытую под камнями древней стены, сосновую шишку и распотрошил её в поисках вкусных семечек. Несколько семечек упали на землю, и из одного из них начало расти деревце. Наткнувшись на камни, молодая сосна сначала протиснула в щель между ними тоненькую кисточку хвои, после же, напитавшись солнышком, потянулась, повела могучими рыжими плечами, затёкшими от долгих лет в тесноте — и стряхнула с себя докучливую стену, скинула, как скидывает заплечный мешок усталый путник. Здесь она и стояла над грудою камней, с видом гордым и победительным.

Фонси и Шенти осторожно провели Пегого и Горошка по этой груде камней и очутились внутри Пустограда.

Хоббиты шли пешком, ведя животных за собой вниз по широкой улице и молчали. Вокруг бушевала битва. Упорное, мучительное, непрекращающееся сражение живого с неживым — и город был обречён. Его полуобвалившиеся дома были придавлены спутанной грудой вьющихся растений, его мостовые взорваны прорастающими в щелях между каменных плит деревьями. В отвоёванное деревьями пространство тут же кидалась лёгкая пехота — крапива, репейник и ещё какое-то растение, пахучее, с резными листьями; ни Фонси, ни Шенти не могли припомнить его названия.

Фонси вертел головой, пытаясь разглядеть здания под слоем зелени. Он никогда не думал, что можно строить — так. Кое-где передки зданий были украшены колоннами, кое-где — каменными изображениями кораблей. Иные дома сами были построены в виде кораблей: их носы выдавались вперёд, на улицу. Кое-какие из них под собственной тяжестью ушли за много лет в землю, накренились и покосились — точь-в-точь застрявшие на мели лодки.

— Вон башня, — сказал Шенти, — пошли, поднимемся.

Башня, сложенная из гладкого тёмно-серого камня, была одним из немногих зданий, избежавших нападения растений. Зелёно-багровый плющ силился вскарабкаться по её отвесной стене, но тщетны были его усилия, тонкие его пальцы бессильно скользили по гладко лощёной поверхности.

Деревянная дверь башни давно истлела, осталась только почерневшая от времени железная рама. К ней хоббиты привязали Горошка и Пегого, а сами пролезли в башню.

— А сколько тут, наверное, маттомов... — проговорил Фонси, вглядывась в полумрак — на нижнем ярусе башни не было окон, и свет проникал только через дверь.

— Нету тут маттомов, — грустно ответил Шенти. — Пусто тут. Думаешь, почему это место Пустоградом кличут? Нет здесь ни сокровищ, ни старого оружия.

— Любопытно, почему, — сказал Фонси, следуя за Шельмецом вверх по лестнице.

Ступени были слишком высокие, — вестимо, строилось-то для большецов — а перила давно истлели. По дороге наверх Фонси дважды запыхался.

Лестница привела на плоскую крышу, ограждённую невысоким, по грудь Фонси, железным забором. Здесь, наверху, дул ветер; Фонси даже зажмурился от неожиданности.

— Смотри, Фонси! — воскликнул Шенти, встряхивая головой — его длинные волосы трепал ветер и они лезли хоббиту в глаза. — Вот он, великий город Пустоград!

Фонси подошёл к забору. Что-то внутри похолодело и словно бы зажмурилось — так высоко молодой Тук не бывал никогда, и было ему одновременно страшно и прекрасно. Казалось, шаг вперёд — и он расправит крылья, и оторвёт тело от края крыши, и улетит в небо!

— Оп-па! — Шенти вскарабкался на верхнюю перекладину забора и ловко прошёлся по ней туда-сюда. — Смотри, как здорово!

Фонси посмотрел вниз, на город. Листья деревьев и кустов уже начинали желтеть, краснеть, а какие-то даже и лиловеть. Внизу, неподалёку от башни, из земли торчали верхушки больших колонн, расположенных четырёхугольником. Вокруг каждой колонны рос венец из каких-то побегов как раз с ярко-лиловой листвой. Фонси никогда ещё не видел ничего подобного.

Улицы Пустограда то бежали прямо, то начинали петлять и извиваться. Рядом с домами, полностью заросшими зеленью, красовались дома, почему-то совсем ею не тронутые, — видно, сделанные из того же камня, что и башня. Фонси видел площади, украшенные одряхлевшими изваяниями; покосившиеся венцы дворцов; несколько круглых куполов, похожих на ширские обитаемые холмы; уходящую дальше к озеру главную улицу, по которой неспешным шагом ехали три всадника на небольших мохнатых лошадях; крыши домов и верхушки башен, торчащие из озера — оно тоже вело своё наступление на город, высылая впереди себя стройные полки берегового рогоза; чудом сохранившуюся ветреницу в виде парусного корабля на одной из крыш... что?

— Шенти, хвастаться ловкостью будешь перед ширскими красотками! — воскликнул Фонси. — Смотри, сюда кто-то едет!

— Что? — Шельмец, всё это время старавшийся сохранить равновесие, стоя на заборе спиной к краю, вздрогнул, покачнулся и прыгнул вперёд, чтобы не упасть. — Ты что, с ума сошёл? Кто едет?

— Вон. — Фонси показал пальцем в сторону трёх всадников.

— Болышецы! — прошипел Шельмец и пригнулся, потянув за собой и Фонси. — Наклонись, чтобы не увидели! И давай быстро к лошадям!

Хоббиты на четвереньках доползли до входа в башню и побежали вниз по лестнице. Фонси не удержался, споткнулся и покатился по ступенькам, остановившись только в конце пролёта.

— Ты жив? — наклонился к нему Шенти.

— Жив, — прокряхтел Фонси, поднимаясь. — Я круглый, мне ничего не сделается.

— Тогда бежим дальше!

Они выбрались через истлевшую дверь и отвязали Пегого и Горошка. Шенти осторожно выглянул из-за угла башни.

— Едут сюда, — сказал он. — Давай вон там спрячемся, — хоббит указал на стоящий на краю башенной площади небольшой, с провалившейся крышей, запеленутый в несколько слоев плюща дом.

Когда хоббиты скрылись внутри, на площади уже звучало цоканье копыт. Фонси и Шенти, не сговариваясь, подошли к окну и стали смотреть сквозь переплетения стеблей, что будут делать большецы.

Большецы были одеты в кожаные штаны, замшевые рубашки и кожаные с меховой оторочкой накидки. Длинные волосы большецов были завязаны сзади на манер конского хвоста. На поясах у них висели длинные ножи; у двоих к сёдлам были прицеплены луки и тулы со стрелами.

— Слушай, а почему они такие маленькие? — спросил Фонси шёпотом.

— Это совсем ещё молодые большецы, — ответил Шенти. — Дети.

— Дети? — изумился Фонси. — Кто их одних пустил в Пустоград?

— Тише, тише, послушаем, что они говорят, — сказал Шенти и для чего-то сорвал со стены пучок перепутанного плюща.

Большецы тем временем спешились и заспорили.

— Я точно тебе говорю, Торн, я видел кого-то на башне. А потом я слышал цоканье копыт.

— Тебе показалось, Лунг, — тот, кого назвали Торном, вытащил нож и повертел им перед носом товарища. — Видишь, клинок не светится, значит, орков поблизости нет.Так это могут быть и не орки, — возразил Лунг.

— А кто? — усмехнулся Торн, пряча нож в ножны. — Половинцы, что ли?

Третий болыпец ухмыльнулся.

— Половинцы, кто же ещё! Вот только половинцев тут и не хватало, — он надул щёки, выпятил живот и начал переваливаться с ноги на ногу, — Бу-бу-бу, сейчас как раз время второго завтрака! Бу-бу-бу, как бы мне не лопнуть!

Торн и Лунг захохотали, складываясь вдвое и хлопая себя по бёдрам.

— Кто такие половинцы? — спросил Фонси, думая про себя, что время близится к обеду, а второй завтрак они давно пропустили.

— Мы, — сердито буркнул Шельмец. — Это значит «недомерок ростом в пол-большеца». Ну погодите у меня... — он принялся рыться по карманам.

— Шшшш! Шенти, не делай глупостей!

— Я глупостей не делаю, — отрезал Шельмец, извлекая из кармана ладный берестяной чехольчик. — Ай!

Стоящему неподалёку Пегому, видимо, что-то попало в нос — пони чихнул и громко фыркнул. Шенти подскочил на месте от неожиданности. Снаружи большецы перестали смеяться.

— Что это было? — спросил Лунг.

— Кто-то рычал, что ли, — промолвил третий парнишка, чьего имени ещё никто не назвал.

— Здесь могут быть и не только орки, — хмурясь, сказал Торн. — Медведи могут быть, а то и тролли от солнца прятаться в пустых домах.

Мальчики беспокойно заозирались.

— Ну, сейчас вы у меня попляшете, — пробурчал Шенти, вынимая из берестяной коробочки две половинки яичной скорлупы.

— Шенти, нет!.. — только и успел крикнуть Фонси.

— А вот чего ещё было, джентльхоббиты. Как-то раз молодой Ферди Крякинс из Ивовой Низины — знаете его, нет? — решил жениться и прикупил себе за рекой ма-аленькии хуторок. И всё хорошо, да только там такие сложности были с землёй, что даже хоббитонский стряпчий не распутает. И примыкал к его землям славный прудик, болотистый такой. А хозяином пруда был старый хрен Шебри Ройдавай, и совсем он этим прудом не пользовался. А Ферди только и мечтал, чтобы купить этот прудик и развести там гусей да карасей. Пошёл он к Ройдаваю, а тот возьми да и заломи за пруд два гроша!

— За пруд? Что там, эль был вместо воды? — хмыкнул рыжий Бонго Бигмеус.

— Ах, если бы! — мечтательно улыбнулся Шенти. — Нет, вода, и довольно-таки мутная. Двух грошей у Ферди не было, он только что за хутор двенадцать грошей выложил, так что был он весь из себя скучный. А старый Шебри, как назло, стал каждый вечер притаскиваться на пруд и сидеть там с удочкой.

Шенти затянулся трубкой и продолжил:

А поскольку Ферди мой хороший приятель, а старик Ройдавай меня как-то раз отстегал в детстве крапивой, то я решил Ферди помочь. Сделал себе вот такие вот глазки, — Шенти извлёк на свет половинки скорлупы с нарисованными зрачками и просверленными дырками для глаз, — обмазал их мучным клеем для прочности и залёг там, в пруду, на дальней стороне от того места, где Ройдавай сидел с удочкой.

— A-а, помню! — обрадовался Табби Заступ. — Это когда пошёл слух, что в устье Ширейки появилось пучеглазое чудище!

— Да-да! — кивнул Шенти. — Это как раз было там, где Ширеика сливается с Чертополошником. Эх, братцы, видели бы вы лицо Ройдавая, когда я показался ему с той стороны пруда. У него глаза стали вот точно такими же! И через два дня он продал эту несчастную лужу за десять пенсов и ещё спасибо сказал Крякинсу.

Шенти вставил скорлупки в глаза, оскалил зубы и оглядел присутствующих. Вид его был настолько потешен, что никто не смог удержаться от хохота, даже Морти Лапошлёп, приходящийся Шебри Ройдаваю четвероюродным племянником...

— Шенти, стой!..

Но Шенти уже вставил скорлупки в глаза, нахлобучил на голову копну содранного со стены плюща и вышел из развалин, втянув голову в плечи и угрожающе подняв руки.

— Уууу-ыыыыы-эээээН — низким, как из кувшина, голосом, провыл он. — Ы-ыыыы-уууу-аааа!

Будь на месте трёх маленьких большецов Шебри Ройдавай, или даже и сам Фонси — пожалуй, кто угодно из знакомых Фонси, кроме разве что батюшки или Гэндальфа, затея Шельмеца непременно увенчалась бы успехом, так он был страшен.

На какое-то мгновение трое оцепенели, потом отшатнулись. Потом — пришли в себя и перешли к действиям.

Торн и третий большец выхватили ножи и побежали навстречу пучеглазому лохматому чудовищу. Лунг сорвал с седла лук. Шенти развернулся и бросился бежать.

— Стойте! Не стреляйте! — закричал Фонси, выбегая на площадь, но Лунг успел натянуть на лук тетиву и, увидев нового врага, выстрелил. Стрела просвистела над головой Фонси и вонзилась в плющ. Фонси взвизгнул и побежал следом за Шельмецом. Ещё одна стрела просвистела мимо уха Фонси и сбила с головы Шенти зелёные космы. Под ногой Фонси хрустнула яичная скорлупка.

Молодой Тук никогда не думал, что может так бегать. Тело словно никогда не знало усталости: быстрые ноги несли его по каменным плитам вдоль улиц Пустограда. «Вниз нельзя, там озеро» — подумал хоббит. Сзади приближался топот трёх пар ног — Лунг, конечно же, не мог не присоединиться к погоне.

Бегущий впереди Шенти вдруг приостановился, и когда Фонси поравнялся с ним, махнул рукой вправо, а сам побежал налево. Фонси оглянулся: на него бежал Торн со свирепой улыбкой на раскрасневшимся лице; в руке мальчишка сжимал отсвечивающий синевато-белым кинжал. Хоббит свернул направо, в узкий переулок, и припустил с новыми силами, то и дело сворачивая в какой-нибудь новый переулок, надеясь только на то, что следующий не окажется тупиком.

...В правом боку безжалостно кололо, ноги болели, дыхания не хватало. «Упаду», — подумал Фонси, — «упаду, пускай убивают. Сил больше нет». С отчаянным, сдавленным воплем «Пощадите!!» он остановился и обернулся назад.

Сзади никого не было.

Хоббит прислонился к стене и начал медленно сползать по ней вниз, держась за бок и пытаясь перевести дыхание. В горле что-то дрожало, вдохнуть никак не получалось. В висках оглушительно стучало. С огромным трудом переведя дух, Фонси сел. Было тихо, даже птицы молчали.

Фонси смутно припоминал, что топота ног за спиной не слышал уже давно, а бежал просто от страха. Вероятно, все три большеца погнались за беднягой Шенти. И что? Не могли же дети его зарезать. Добрый старый Шенти, наверняка он уже объяснился с мальчишками, и они успели стать лучшими друзьями.

— Надо пойти и поискать их, — сказал хоббит сам себе. — Только вот один вопрос — куда?

Тут-то он и сообразил, что заблудился совсем один в пустом городе.

...Свет заходящего солнца едва пробивался сквозь толщу зеленоватой воды. Волна вздымалась кверху; её пенистый гребень навис над хоббитом — вот-вот холодный поток обрушится сверху, проволочёт по камням, раздавит зелёной прозрачной тяжестью...

Фонси потряс головой и оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что находится в безопасности. В древнем здании было сухо, словно в пивной бочке после дня рождения Большого Тука. Волна была сделана из какого-то полупрозрачного зеленоватого камня и вставлена в покатый купол, словно оконное стекло. Морская же пена представляла собой хрустальную груду, слепленную из отдельных кусочков: несколько осыпалось на пол. Хоббит подобрал три прозрачных хрустальца, шестигранных и продолговатых, и спрятал в карман.

Рядом с большой волной на стене были видны волны поменьше, выложенные из мелких лощёных камешков, тоже кое-где повыпавших. Наверху, на жёлто-багровом небе были выложены очертания каких-то больших птиц с распростёртыми крыльями. Сзади же, откуда Фонси пришёл в это странное сооружение, напоминающее круглый холм, каких много было в Тукборо, были точно так же выложены из камешков стены и крыши неведомого города, накрытого бушующей грозой — из тёмно-серых туч прямо в город ударяло несколько молний.

Фонси встал посреди пустого зала, разглядывая картину. Он бродил по городу больше часа, пытаясь вернуться туда, откуда прибежал, но никак не мог найти дорогу. Блуждая то среди груд камней, то среди зарослей кустов и деревьев, то среди целых или полуобвалившихся домов, он наткнулся на этот купол тоски — другого названия Фонси придумать не мог. Вся картина навевала грусть, уныние и чувство неведомой утраты: хотелось оказаться там, в этом городе, на этой печальной земле, взглянуть наяву на грозовые тучи, на невиданных огромных птиц — и грудью встретить набегающую волну, и умереть без страха и жалости, зная, что пришло время. Это ощущение тоже было новым — Фонси редко случалось задумываться о смерти, а если и случалось, то в мыслях этих жил страх. Сейчас его не было.

Постояв на месте, хоббит успокоился. Нужно просто выйти на достаточно просторное место, может быть, подняться повыше — и оттуда наверняка можно будет увидеть башню. А потом — просто идти в ту сторону. Легче лёгкого.

— Спасибо, — сказал Фонси, обращаясь не то к волне, не то к птицам, не то к грозовому городу. — Я пойду.

На улице начинало темнеть и холодать. Поёживаясь, Фонси трусил по каменной мостовой, перескакивая через корни деревьев. Заметив краем глаза что-то знакомое, он остановился.

На каком-то возвышении, спиной к Фонси, стоял, подбоченясь, Шельмец Северян-Тук: очертания его головы и туловища чётко выделялись на светлом ещё небе.

— Не видит меня, — сказал сам себе Фонси. — Ну сейчас я на тебе отыграюсь за дурацкие шуточки!

Подкравшись к неподвижно стоящему Шенти, молодой Тук прыгнул на него сзади, рассчитывая повиснуть у него на плечах и свалить наземь, как в детской потасовке. Но Шенти не шелохнулся. Он остался стоять неподвижно, а Фонси взвыл от неожиданности и боли — всем телом он ударился о неожиданно твёрдого и холодного Шельмеца. Не удержавшись на его скользких плечах, хоббит соскользнул наземь и по дороге ещё ударился носом о твёрдый каменный локоть. Брызнула кровь.

— Ай! — Фонси зажмурил вмиг налившиеся слезами боли глаза, а рукой схватился за нос. — Больдо!

Проморгавшись, ушмыгнув кровь и убедившись, что нос не сломан, Фонси поднялся на ноги. Шельмец, каким-то недобрым чудом обращённый в камень, так и стоял на одном месте. Фонси обежал его вокруг и заглянул в лицо.

Он вздохнул с облегчением — это был не Шенти. Если каменный хоббит и походил на кого-то знакомого, то разве что на братца Барри. Изваянный из того же камня, что и пустоградская башня, он стоял, чуть наклонив голову и с одобрительной хозяйской улыбкой обозревал густые заросли кустарника перед собой.

— Родич... — восхищённо-уважительно протянул Фонси. — Родич! — он погладил истукана по каменному локтю. — Что ты здесь делаешь, родич, как тебя занесло сюда?

Каменный хоббит ничего не ответил, чему Фонси не удивился. Но тут послышался голос, и это был самый прекрасный голос на свете. Фонси встрепенулся, хлопнул изваяние на прощанье по плечу и пустился бежать по улице в направлении этого самого голоса. Горошек соскучился по хозяину и с пустынную башенную площадь оглушительным тоскливым рёвом.

Вот и площадь, вот и башня, вот и дом, где привязаны Горошек и Пегий. И Шенти, должно быть, уже ждёт внутри.

Фонси добрался до двери в дом и юркнул внутрь. Шенти не было. Горошек приветствовал хоббита радостным рёвом, а Пегий дружелюбно фыркнул.

Фонси извлёк из перемётной сумы светильник, нашарил в кармане спички и зажёг его. При тусклом свете нашёл мешок с овсом и бурдюк с водой; накормил и напоил животных. Услышал стук лошадиных копыт снаружи и вдруг похолодел.

Лошади. Все три лошади до сих пор бродили по площади — значит, на них никто не уехал. Даже если бы случилось самое страшное, и молодые большецы убили или ранили Шенти, — они бы давно вернулись к лошадям и уехали отсюда. Вряд ли они станут искать Шенти до темноты, если он убежал и спрятался. Значит, и Шенти, и мальчики исчезли бесследно...

Дрожа от страха, Фонси достал из сумки банку варенья и хлеб, отрезал гномьим ножом два толстых ломтя, густо намазал их вареньем и наконец-то пообедал — или поужинал, всего-то второй раз за день. Попил воды из бурдюка и снова успокоился.

— Утро вечера мудренее, — сказал он Горошку. — Надо достать плащ и лечь спать.

Спал он на удивление крепко — дала себя знать усталость.

Проснувшись, приведя себя в порядок и накормив животных, Фонси вышел на площадь, где обнаружил, что из трёх лошадей там осталась только одна.

Утром Пустоград был гораздо менее страшен — ярко светило солнце и чирикали какие-то птички.

— Хорошо, — сказал птичкам Фонси. — А что делать дальше? Шенти мне собирался рассказать всё, что знает о дорогах к северу отсюда, а теперь он сам куда-то пропал.

Лошадь подошла к хоббиту совсем близко и фыркнула. Фонси потрепал её по морде и снова задумался.

— А с тобой что делать? — спросил он у лошади. — Ну, уздечку я с тебя сниму, удобнее пастись будет. И, знаешь что, седло я с тебя тоже сниму. Больно ты с ним несчастно выглядишь.

Разговаривая с лошадью, хоббит зашёл ей под брюхо и возился со сбруей, пока седло не сползло со спины лошади и не упало на землю.

— А вот это я, пожалуй, позаимствую, — сказал Фонси, отцепляя от седла лук и тул. — Как раз мне по росту. А седло затащу в башню. Чтобы дождём не попортило.

Порывшись в кошеле, он достал из него на полпенса медяков — хороший ширский лук со стрелами больше не стоил — и высыпал их в кожаную сумку, прицепленную с другой стороны седла.

— Так, — продолжил хоббит свои рассуждения. — Если сегодня до полудня Шенти не вернётся, то значит, с ним что-то случилось. Надо будет ехать его искать. А что делать с Пегим? Взять с собой заводной лошадью — а что, если мы с Шенти не встретимся или разминёмся по дороге? Оставить здесь — а что, если Шенти не вернётся? Бедняга помрёт с голоду. Отпустить? А вот хотел бы я знать, куда он побежит, если его отпустить? Хм...

Фонси покопался в своих сумках и извлёк на свет походный пенал и несколько листов бумаги. На одном из них он подробно изложил всё, что случилось с ними в Пустограде. На другом — написал письмо Лилии, сложил его, надписал адрес и запечатал. Оба письма положил в чересседельную сумку Пегого.

— Беги обратно на заставу, — велел он пони, — а там ширрифы пускай прочтут письмо и приедут сюда большим отрядом искать Шенти.

Фонси долго ездил по улицам на Горошке, громко звал Шенти, заглядывал в развалины домов, но не нашёл никаких следов и ничего не услышал. Поднялся на башню, но никого сверху не увидел, кроме дикой свиньи с полосатыми поросятами, неторопливо роющихся в земле между четырёх колонн, так глубоко ушедших в почву, что остались от них одни торчащие верхушки. Шенти нигде в городе не было.

Фонси пристально смотрел с башни во все стороны, и ему показалось, что на севере к небу поднимается едва заметная тонкая струйка дыма.

— Поехали туда, — промолвил Фонси, спустившись с башни и гладя Горошка по серой шее, — вдруг Шельмец убежал на север и теперь жжёт там костёр?

Выехав из города через узкие воротца на северо-западе, Фонси обнаружил некую трудность. На севере от Пустограда лежало озеро — кажется, оно называлось Вечерним. К востоку же, как Фонси видел ещё с башни, из озера вытекал Бренди-да-вин.

— Придётся ехать вдоль озера на запад, а потом на север, — сказал Фонси Горошку, оглянулся напоследок на Пустоград и тронулся в путь.

Фонси ехал вдоль берега озера. Дорог здесь, как и обещал многомудрый Марципан Бубль, никаких не было, но «осёлька» это ни капли не смущало: он легко карабкался по холмам. Отличный был вид на озеро с холмов: гладкая, тёмная поверхность воды докуда хватало глаз и лес, растущий по берегам. Кое-где деревья начали желтеть и краснеть, и это делало вид ещё красивее. Вот только никаких признаков того, что здесь недавно проходил Шельмец или вообще кто угодно, Фонси так и не увидел.

Хоббиту захотелось размяться; он слез с ослика и пошёл пешком, ведя Горошка в поводу, опираясь на батог, словно на посох. Слой опавшей хвои приятно пружинил под ногами.

— Эй! — послышался окрик откуда-то слева. Фонси повернулся на голос, перехватывая батожок поудобнее.

— Эй, малыш! — огромный большец широкими шагами приближался из леса к Фонси. На голове большец носил нескладную войлочную шапку, а одет он был в овчинную безрукавку мехом внутрь поверх длинной рубахи. На поясе большеца висело с полдюжины мешочков и кисетов, а впридачу — длинный кривой нож. — Что ты делаешь совсем один в этих краях?

Фонси остановился, взяв батог наперевес.

— Не подходите, добрый человек, — предупредил он. — Ступайте себе своей дорогой, Глухомань большая.

— Да что ты, малыш, боишься, что ли? Где твой папа? — большей зорко огляделся по сторонам. Глаза у него были ярко-синие, лучистые. Широко улыбаясь, он приблизился к Фонси. От улыбки на плохо выбритых щеках большеца появились ямочки.

— Не подходите, — Фонси принял боевую стойку, крутанул батог так, что он свистнул в воздухе.

— Нету папы? — ласково кивнул большей и шагнул вперёд.

Хороший удар окованного батога легко разбивает коленную чашечку, неважно, хоббит ты или большец. Перебить голень тоже ничего не стоит. И то и другое — очень больно. А есть ещё запретные удары, их можно отрабатывать только на соломенном чучеле — под ложечку, в кадык, в висок. Большой Тук хорошо учил своих сыновей. Фонси ударил — резко, правильно, в прыжке.

Батог сам собой больно вывернулся из пальцев хоббита, взлетел высоко в небо и вернулся откуда-то сбоку и сзади, звонко треснув Фонси по голове. В ушах хоббита зазвенело, лес куда-то качнулся, и наступила ночь.