В средствах массовой информации с подачи всезнающего Сергея Шахрая [6] , вице-премьера российского правительства, обсуждается вопрос, действительно ли президент Ингушетии Руслан Аушев приютил на территории республики Джохара Дудаева, объявленного российскими властями «вне закона» и спасающегося от ареста.

— Это чушь! — сообщил по телефону Руслан Аушев. — И очень странно, что такую «дезу» распространяет человек, находящийся в ранге вице-премьера. Он и раньше, курируя вопросы национальной политики, не знал, что происходит на Северном Кавказе, и сейчас, занимаясь этим походя, не ведает, что здесь творится. Именно Шахрай был идейным вдохновителем всей этой авантюры по силовому решению чеченской проблемы, и сейчас он ведет все ту же грязную игру… Заверяю со всей откровенностью: Дудаева на территории Ингушетии нет! Он сидит где-то в Грозном или в его пригороде и командует ополченцами. Лично я с ним по телефону разговаривал в середине декабря прошлого года по просьбе премьер-министра Черномырдина — об организации переговоров.

Отвечая на вопрос, какую цель преследовал Шахрай, обвиняя Аушева в «сокрытии Дудаева», президент Ингушетии ответил:

— Думаю, цель одна — настроить российское руководство против Ингушетии, которая по-прежнему выступает за мирное решение чеченской проблемы, скомпрометировать нас в глазах общественности.

Из газет

В Степянку Залимхан приехал во второй половине дня. Было солнечно, тепло, даже душно. Он вышел из провонявшего бензином рейсового автобуса на пыльную, с потрескавшимся асфальтом площадь — неприметный молодой человек с сумкой в руках, огляделся, спросил у первого встретившегося прохожего о гостинице. Тот ткнул рукой, показывая на неказистое двухэтажное здание с противоположной стороны площади, и пошел восвояси. А Залимхан отправился в гостиницу.

Ни его паспорт на имя Владимира Сулейманова, ни внешность особого внимания не привлекли. Разве только женщина-администратор поинтересовалась по долгу службы:

— Надолго к нам, Владимир Зарипович?

Он ответил неопределенно, мол, на недельку-другую, а на вопрос «Анкеты гостя» о цели приезда в Степянку написал кратко: «Коммерческая».

Администраторша, видно, скучала за стеклянным своим барьером, рада была каждому новому человеку и возможности поболтать и потому стала расспрашивать его, какой именно коммерцией хочет он заняться у них в городке. Дело в том, что коммерсантов здесь, в райцентре, и своих хватает и… (она хотела сказать «черных», но вовремя спохватилась) много приезжих с юга, в основном с фруктами, а вы с чем, Владимир Зарипович? Я вижу, у вас, кроме сумки, ничего. Или машину где-то оставили, а сами сюда?

Залимхан свою легенду заучил еще в Чечне, в Секрет-Юрте, где с ним вел долгие беседы Султан Гелисханов, начальник Департамента безопасности, — учил, как вести себя, что говорить, как реагировать на неожиданные вопросы и тому подобное. Потом толковал с ним и Шамиль Басаев. Оба они, умудренные жизненным и боевым опытом люди, прошедшие отличную военную подготовку, хорошо понимали, что посылают в разведку юного и малоопытного в таких делах парня, что задание у него очень серьезное и провалить его нельзя, но понимали и другое: там, в глубине России, человек с характерной кавказской внешностью будет заметен, за ним могут установить слежку, устроить проверку, взять на заметку, подозревать. А Залимхан подходил на роль разведчика как нельзя лучше: и говорит по-русски без акцента (не то что, например, сам Басаев), и внешность у него полуславянская, и умен, контактен, с быстрой реакцией… Словом, в Секрет-Юрте, их горной, хорошо оборудованной базе, в штабной землянке с ним хорошо поработали, многое ему дали за то короткое время, что у них было для подготовки. Больше образование продолжать не пришлось — пора отправляться на задание. «Потом, Залимхан, когда вернемся в Грозный, когда у нас снова будет стационарное, а не походное Министерство безопасности, поучишься еще. Может, и в Пакистан тебя отправим, может, в Америку… А сейчас твоим университетом будет сама жизнь. Езжай к неверным в логово, найди семьи летчиков…» — так говорил на прощание Гелисханов, обнимая парня.

Один из сбитых пилотов Су-25 только что был здесь, в землянке, с ним долго говорили; вопросы задавал сам Гелисханов, а Залимхан сидел молча, с платком на лице, думал и запоминал. Летчик — старший лейтенант ВВС России — вел себя хорошо, не впадал в крайности, держался, можно сказать, мужественно. Поначалу, когда его сбили «стингером» и летчик катапультировался в нескольких километрах от Секрет-Юрта, он сильно испугался; покорно шел со связанными руками по горным тропам в окружении охраны, просил оставить его в живых, говорил, что ничего против чеченского народа не имеет, сам против этой дурацкой и ненужной войны. Летал над Чечней и стрелял ракетами потому, что находится на военной службе и выполняет приказы командования, любой на его месте поступил бы так же.

Уже на базе, несколько успокоившись, летчик повел себя по-другому: замкнулся, на вопросы больше не отвечал. Пришлось напоить его особыми таблетками, которые удивительным образом развязывают язык даже природным молчунам. Теперь признания пилота полились рекой: старлей, как выяснилось, был из отдельного штурмового полка, который стоит в Степянке Придонской области, номер части — такой-то, командир, «батя», — полковник, фамилия — такая-то… начальник штаба — подполковник… командиры эскадрилий… Полк имеет столько-то единиц боевой техники, самолеты вы видели в воздухе, это современные маневренные и скоростные машины… Да, он, старлей, летал и в небе Грозного, стрелял из ракет по аэродрому Северный, где стояли, да так и остались стоять чеченские самолеты… Да, летчик-снайпер, который расстреливал президентский дворец, в их полку, капитан, ас, фамилия у него украинская… Техника стоит в основном в Моздоке, оттуда они и летали на Грозный и сюда, в южные районы Чечни.

Одурманенный лекарством, пленный летчик говорил и говорил, назвал много имен своих коллег и адресов, по которым живут их семьи, — успевай только записывать. И выглядел он при этом внешне нормально и спокойно, даже улыбался. А потом, когда дурман улетучивался и он приходил в себя, сидя под надежной охраной, плакал, скрипел зубами, матерился: «Лучше б я разбился!.. Лучше б я гробанулся вместе с «сухим»!..»

Старлея этого берегли, не били. Беседовал с ним и сам Джохар, когда приезжал в Секрет-Юрт. Разговор этот был в высшей степени интересен чеченской стороне и любопытен чисто по-человечески: бывший командир авиадивизии бомбардировщиков генерал Дудаев говорил с российским летчиком, громившим его родную землю… Вопросы Джохар задавал точные, чеченцы многое узнали из этого разговора профессионалов. И вел себя Дудаев со старлеем вполне по-человечески, журил: ты только подумай, старший лейтенант, за кого и за что ты воюешь, какой режим поддерживаешь!..

Залимхан многое почерпнул из допросов летчика, теперь он хорошо представлял, чего Чечня лишилась еще в ноябре девяносто четвертого года, когда их аэродромы и самолеты — 226 машин! — расстреляли с воздуха, разбомбили. Практически все самолеты, что достались Чечне при дележке союзного военного имущества. И старлей приложил к этому руку, именно он целился в их самолеты и нажимал кнопки пуска ракет!.. Как можно оставлять его в живых? Российские летчики — все это знали — для генерала Дудаева были теперь врагами номер один. Именно они наносили чеченским военным формированиям наибольший урон в технике и живой силе, именно они способствовали форсированному продвижению федеральных войск в глубь Чечни, именно они сорвали все планы Джохара, связанные с их национальной авиацией. Ведь были уже готовы экипажи из преданнейших летчиков-камикадзе, оборудованы для бомбометания многие самолеты, намечены для бомбардировок города: Владикавказ, Ставрополь, Краснодар, Ростов-на-Дону… Москва, наконец! Это ничего, что у Чечни были «слабенькие», по мнению некоторых ехидных спецов, машины — мол, с ограниченным радиусом действия и невысокими летными характеристиками далеко бы они, дескать, не улетели. Еще как улетели бы! Хотя бы потому, что в кабинах сидели летчики, готовые на все. «Каждый чеченец должен стать смертником во имя спасения Родины!» Так говорил Джохар, и с ним соглашались. Умереть за Родину и свободу — почетно, это великое счастье. Жизнь одного, отдельно взятого чеченца — ничто в сравнении с жизнью и независимостью всей нации, гордой Ичкерии, свободолюбивой страны, которая никогда не стояла и не встанет на колени перед другими народами. Это нужно помнить всегда!

И Залимхан помнил. С этими мыслями уезжал он на задание в глубину России. Родина его обижена, залита кровью, разрушены города и села, тысячи людей убиты. Как все это можно простить? Прощать нельзя. Россию нужно наказать. И если для этого понадобится умереть — что ж, он готов! Его никто не принуждал ехать сюда, в незнакомую Степянку, откуда он может, конечно, и не вернуться. Но он согласился, он был горд тем, что ему поручили такое важное и ответственное дело — разведать, где живут семьи летчиков штурмового авиаполка, с тем чтобы потом с помощью боевиков уничтожить их…

…Залимхан со спокойной улыбкой на обветренных губах рассказывал женщине-администраторше, что груз у него в Придонске, там стоит большая машина КамАЗ, гнать ее сюда, за двести почти километров, они с приятелями-коммерсантами не стали, лучше съездить одному из них на разведку, узнать, что к чему и почем. У них есть и фрукты, кое-что из обуви и женской одежды, трикотаж. Можно потом привезти сюда и сахар, и муку, и макароны. У их фирмы давние, сложившиеся отношения с местными бизнесменами, они обмениваются товарами, помогают друг другу в сбыте продукции, налаживают, а точнее, восстанавливают порушенные политиками торговые, выгодные для обеих сторон связи…

Язык у Залимхана подвешен хорошо, он фантазировал на торговые темы легко.

— И все-таки так далеко вы заехали, из самого Ташкента!.. А скажите, Володя… — Администратор обращалась к нему совсем уже по-русски. — Вы, случайно, не через Чечню ехали?

— Нет, зачем?! Это крюк, и немалый. Да и война там.

— Да… война! — вздохнула женщина, и глаза ее сделались влажными. — А у меня муж там… воюет. Летчик.

Залимхана как током ударило: вот это везение! Рыба сама шла к нему в руки.

— На каком-нибудь транспортнике летает? — как можно нейтральнее спросил он. — Или начальство возит?

— Что вы, Юра — боевой летчик, у него штурмовик, «сухой». Они же всем полком отсюда, из Степянки, улетели. Грозный обстреливали из ракет… ой, что это я разболталась?! — Администраторша спохватилась, ее молодое лицо пошло пятнами, а круглые доверчивые глаза испуганно смотрели на гостя. Неуверенной рукой она зачем-то поправила кудряшки на голове, зябко повела плечами: и чего, в самом деле, разговорилась с незнакомым человеком?

Залимхан понял ее состояние, сказал просто:

— Да не волнуйтесь вы, простите, не знаю вашего имени-отчества? Тамара…

— Тамара Витальевна, — сказала женщина. — А фамилия моя — вот она, на табличке. Это для жалоб. — И она облегченно улыбнулась — ну, кажется, ничего страшного нет в том, что она проговорилась о муже: приезжий парень — из коммерсантов, наполовину русский, сам рассказывал, мама у него откуда-то из-под Тюмени.

На самодельной картонной табличке значилось: «Т. В. КРАСИЛЬНИКОВА, администратор».

«Красильников… капитан… командир эскадрильи…» — тут же пронеслось в голове Залимхана.

Да, это была удача!

— Вот я и говорю, Тамара Витальевна, мне нет никакого дела до Чечни, зачем мне туда заезжать? Мое дело — торговля. Знаете что, раз уж вы так приветливо меня встретили… — Он выхватил из сумки коробку шоколадных конфет. — Возьмите, пожалуйста, угощаю. И устройте мне хороший номер. Желательно камеру-одиночку. С видом куда-нибудь в поле. Люблю поспать по утрам, а здесь, с этой стороны, шумно — то и дело грузовики, разговаривают громко.

— С той стороны еще шумнее, Володя! — Тамара Витальевна теребила коробку, не зная, стоит ли ее брать. — Там окна на аэродром выходят. И когда у наших ребят полеты… тут, в гостинице, голосов не слышно. Но их сейчас нет, так что спать будете спокойно, номер я вам устрою угловой, одноместный.

Они любезно поговорили еще о всяких житейских мелочах, потом Залимхан получил ключ от комнаты и пошел на второй этаж, устраиваться и принять с дороги душ. Спросил уже с лестницы:

— А рынок в какой стороне, Тамара Витальевна? С утра завтра отправлюсь, посмотрю, чем тут торгуют, сориентироваться надо.

С утра он в самом деле отправился на рынок, побродил там между рядами, поспрашивал цены, посмотрел на торговцев. Торговали здесь в основном русские бабы из деревень, но были и явно заезжие — азербайджанцы, грузины. Ни с кем из них Залимхан разговаривать не стал, не было в том нужды. Потоптавшись на рынке около часа, он пошел по центральной улице городка, внимательно вглядываясь в лица встречных людей, снова рассчитывая на какую-нибудь удачу.

Повезло ему и в этот раз. В столовой, недалеко от гостиницы, он оказался за одним столом с рыхлым прапорщиком в «летчицкой» форме. Прапорщик потягивал из бокала пенистое пиво и добродушно поглядывал на Залимхана. Тот не преминул воспользоваться случаем, завел разговор:

— Летаешь, отец?

— Ага, иногда летаю. Когда жена с койки на пол спихнет.

Оба засмеялись. Залимхан понял, что прапорщик этот из какой-нибудь вспомогательной службы полка, не из технарей — те, пожалуй, вместе с летунами в Моздоке. Но любитель пива был из этой части, он знал людей, безусловно, владел какой-то информацией, которая Залимхану пригодилась бы. И он решил продолжить разговор с прапорщиком.

— Что-то у вас нынче тихо, — сказал Залимхан как бы между прочим. — В прошлый раз приезжал — шум, грохот, в гостинице стекла тряслись. А нынче…

— Нынче они в Грозном грохочут, — усмехнулся прапорщик. — Конституционный порядок наводят, Дудаеву мозги на место ставят.

— Понятно. И что, все улетели?

Прапорщик помолчал, хлебнул еще пива, вытер губы. Внимательно посмотрел на Залимхана.

— А ты чего тут делаешь, парень? Я тебя вроде раньше не видел. Народу у нас мало, все на виду.

Говорил прапорщик вполне благодушно, его красное лицо, свидетельство регулярных встреч с Бахусом, никак не изменилось, но Залимхан, конечно же, уловил серьезность вопроса, сказал беспечно:

— Коммерсант я, из Ташкента. Договариваться приехал с вашими торгашами. Слушай, отец, а дело одно с вашими командирами нельзя провернуть?

— Какое?

— Самолет нужен. Можно Ан, а можно и Ил-76, а? Большой самолет. Фруктов в этом году будет много, продавать надо. У вас есть транспортные самолеты?

— Ну есть. А куда нам целый самолет твоих фруктов? Они же попортятся.

— Да мы не сюда, в Придонск, привезем, а в Москву.

Прапорщик снова хлебнул из кружки.

— Командира нет, он там, в Чечне. А его зам вряд ли станет чего решать. С ним каши не сваришь. Да и самолеты… «Семьдесят шестого» у нас нет, а Ан-10 тебе зам не даст.

— Жаль… А ты, отец, чем занимаешься?

— Много будешь знать, сынок, скоро состаришься. Может, ты шпион какой, а я тебе буду рассказывать.

Залимхан вполне искренне рассмеялся.

— Торгаш я до мозга костей, отец! Могу купить у тебя что-нибудь полезное, если подойдет, в цене столкуемся. Продай мне штурмовик, а? А лучше, конечно, транспортник — персики возить.

Прапорщик отодвинул кружку, нахмурился.

— Шутишь, парень. Все вы, молодые, шутники сейчас, ничего для вас святого нету… А продать я тебе кое-что могу. Куртки у меня хорошие есть, на меху, белье офицерское — и осеннее, и зимнее, теплое. Износу нет. Его не все молодые офицеры выбирают. У нас тут не холодно, кальсоны молодежь не любит носить.

— Лето, а ты мне, отец, кальсоны предлагаешь… Слушай, поговори все же с командиром, а? Давай в Ташкент слетаем? Летчики же здесь есть какие-нибудь? Не все ведь в Чечню улетели?

Прапорщик глянул на часы, поднялся.

— Пора мне, парень. Ты вот что, если куртки нужны — дай знать. Я тут, в столовой, почти каждый день бываю, как только пиво привозят. Продать могу куртки, сапоги, белье, кое-что по технической части — автолюбителям вашим пригодится. Но это отдельный разговор. Надумаешь — приходи. Или я зайду. Ты в гостинице, что ли, живешь?

— В гостинице. Сулейманов Володя.

— Ну вот, Володя, соображай. А мне пора.

Он отдал Залимхану честь, вышел. Через минуту под окнами столовой затарахтел мотоцикл — прапорщик пришпорил стального своего коня и помчался править службу.

«Можно, конечно, и с этим прапорщиком повозиться, — размышлял Залимхан. — Позвать его в гостиницу, угостить хорошо, шмотки поглядеть, кое-что купить для отвода глаз. По пьянке он что-нибудь да скажет. Но вообще мужик настороженный, тертый. Сразу уши торчком поставил: а ты чего сюда? Нет, сначала надо с Тамарой Витальевной поработать, через нее я проще и больше узнаю — и фамилии летчиков полка, и где живут их дети-жены. Потом их всех нужно выманить из города, собрать в одном месте и уничтожить!..»

Вариант этот прорабатывался еще в Секрет-Юрте. Правда, не было конкретного плана: Залимхан должен был приехать сюда, в Степянку, узнать, где живут семьи летчиков, терзавших Грозный, дальнейшие свои действия согласовать с Саламбеком или приехать в Ставрополь, где его будет ждать человек Гелисханова. На месте все и решится. В самом деле, может быть, семьи молодых офицеров живут в офицерском общежитии — это один вариант; или они разбросаны по всему городу — тогда и тактика мести должна быть другой. Решение будет принято по ходу дела, в зависимости от того, какие будут разведданные, так сказал Гелисханов.

Султан прав, конечно. Сначала нужно узнать, а потом принимать продуманное и верное решение. Свести счеты за Чечню с одной Тамарой Витальевной?.. Смешно, разумеется. Не за этим его сюда посылали.

Залимхан пробыл в Степянке неделю. За это время он исходил городок вдоль и поперек, знал теперь, где находится милиция, городская администрация, больница, школа, как быстрее и лучше попасть на аэродром, с какой стороны его лучше всего наблюдать, но там сейчас ничего интересного не происходило.

Практически не дали никаких результатов (имен) и две новые встречи с прапорщиком, его звали Александром Ивановичем. Этот любитель пива умел держать язык за зубами, хотя по торговой части договориться с ним было можно. Залимхан пообещал купить у него несколько меховых курток в следующий свой приезд в Степянку. Да и Тамара Витальевна — странное дело! — как-то замкнулась, о служебных делах мужа не говорила больше ни слова. К этой женщине требовался теперь какой-то иной подход, надо было его найти, изобрести…

И Залимхан поехал к Саламбеку — советоваться.

Газета «Русь непобедимая», как и всякое другое уважающее себя издание, гонялась за сенсациями. Редактор требовал от своих корреспондентов: каждый день в номере должен быть «гвоздь»! Каждый день — только тогда газету будут покупать, тогда редакция может сводить концы с концами, только тогда она будет популярна у читателя и, значит, рентабельна.

В этом, разумеется, была суровая жизненная правда, и Люся Вобликова хорошо это понимала. Лично она сенсаций в газету поставляла мало — как-то они ей не давались, ускользали из рук. То ли женщине-журналисту меньше доверяли, то ли она сама не всегда умела так повернуть факт, чтобы он засверкал неожиданной гранью, привлек к себе внимание читающей публики. Вот и тогда, когда она написала об учениях на атомной станции, материал отчего-то не прозвучал, затерялся среди других. Ну, приехали из Москвы спецназовцы, ну, постреляли холостыми патронами в «чеченов», а те — в них, на том и кончилось. Люся, правда, хотела соединить этот комментарий с интервью генерала Костырина из госбезопасности, но тот, увы, отказался, не придал особого значения каким-то там учениям.

Может, он и прав — не стоит нагнетать у читателей страх. Жизнь у большинства людей и так дерганая, тут не до газетных изысков. Но редактор требует сенсаций, разоблачений.

Озабоченно размышляя об этом, Люся ходила между заваленными овощами и фруктами прилавками Центрального городского рынка, что славился у них в Придонске своим изобилием, искала яблоки — поприличнее и не очень дорогие. Весна была в разгаре, авитаминоз, она чувствовала это очень остро, организм требовал: Люся, дай витаминчиков, а то работать не буду!.. Конечно, сейчас, в апреле, и яблоки уже не те, потеряли, наверное, все свои витамины, но все же очень уж хотелось яблок — сочных, тугих, краснобоких…

Она остановилась перед большой корзиной с яблоками, о каких и мечтала — они были сочные, тугие, краснобокие. Взяла одно в руки, повертела. Да, это именно то, что ей хочется.

— Сладкие? — спросила продавца — человека явно кавказской национальности, который приветливо, прямо-таки восхищенно смотрел на нее — стройную блондинку с высокой грудью. День с самого утра был теплый. Люся надела легкую голубую курточку, которая очень выгодно оттеняла ее глаза и волосы. Куртка была расстегнута, обтянутая белой тонкой водолазкой грудь, видимо, бросалась в глаза мужчинам — продавец яблок смотрел теперь только на нее.

— Сладкие. Как ты, красавица, — довольно фамильярно отвечал продавец, но Люся на него не обиделась: грубоватые комплименты незнакомых мужчин ей иногда нравились. Да и взгляд этого сына гор или сухих степей волновал — от таких взглядов женщины молодеют. — На, пробуй! — Он в мгновение ока острым ножом отхватил от самого крупного яблока половину, протянул ей.

Люся не отказалась. Ела, а продавец фруктов откровенно любовался ею.

— Какие красивые женщины в вашем городе! Царицы! — Он завел глаза. — Так бы всех подряд и угощал яблоками да конфетами. Ешь, не стесняйся. У нас много яблок, до утра будешь кушать и все не скушаешь! — И под одобрительные взгляды еще двух своих небритых компаньонов стал подкладывать Люсе фрукты. — Скажи, как тебя зовут, красавица? Кем работаешь? Где живешь? Для мужа покупаешь или себя угощаешь?

— Себя, себя, — кивнула Люся с улыбкой. — А работаю я журналисткой. Зовут меня Людмилой. То есть милая людям. Понятно? Еще какие будут вопросы?

— А меня Саламбек зовут, красавица. Будем знакомы. — И он через прилавок протянул ей руку.

— Саламбек… гм… — Люся нахмурилась. — Гордый чеченец, да?

Саламбек радостно засмеялся, золото блеснуло на его зубах.

— Гордый, да. Ты молодец, понимаешь, что говорить.

— Нет, вы… правда, из Чечни? Там война идет, а вы тут сидите, яблоками торгуете. — Почему-то она привела именно этот аргумент, хотя он, конечно, был нелепым. — Странно.

— Что тут странного, красавица Людмила? Кто воюет, кто торгует. Мы мирные люди, с автоматами дела не имеем, только с фруктами. Напиши про нас, если хочешь, мы тебе все расскажем…

— Если бы вы мне сенсацию какую-нибудь про войну рассказали, — вздохнула Люся, выбирая яблоки и укладывая их на чашку весов. — А про базар чего писать?

Саламбек стал помогать ей выбирать яблоки, пальцы их в процессе этой нехитрой работы касались.

— Будет тебе и сенсация, если в гости придешь, красавица! На рынке какой разговор про войну? Приходи — посидим, поговорим, мы тебе кое-что расскажем. Мы ведь беженцы, нас с родной земли русская армия выжила, едва спаслись…

— Я недавно писала про чеченцев. — Люся прикидывала в уме, хватит ли у нее денег, чтобы расплатиться за яблоки: что-то этот Саламбек наложил ей килограмма три, а она просила всего-то килограмм. — Но это так, игра. А про войну я ничего не писала, не знаю.

— Вот и напиши! — загорелся Саламбек. — Тебе вон и Рустам с Асланом, знаешь, сколько расскажут! Я расскажу. У меня в Самашках много родственников погибло, у Рустама — в Аргуне. Читала про Самашки? Знаешь, где это?

— Кажется, читала… А вы что же, просто уехали, и все?

— Не могу больше на кровь смотреть, Людмила! Не могу. Кровь лить не могу. Про чеченцев неправду пишут, что вроде бы мы все кровожадные и мстительные. Я торговать люблю, и Рустам с Асланом тоже любят. А война… Приходи в гости, мы тебе много сенсаций расскажем, как люди на наших глазах умирали!.. Деньги не надо за яблоки, мы тебя угощаем, красавица! Кушай! Подарок от чеченского народа. Приходи вечером, в шесть рынок закрывается, мы свободны. Мы тебе про Дудаева расскажем, Рустам — дальний его родственник, поняла? С его сыном в одной школе учились. Сейчас он с отцом на войне, с русскими воюет, а Рустам ушел, не захотел кровь русских лить. И Аслан тоже, не хотим воевать. Лучше русских яблоками кормить. Таких красавиц, как ты, Людмила.

Люся со вниманием выслушала Саламбека. «А что, если он не врет? — прикинула она. — Может, правда это беженцы, люди, которые не хотят быть заодно с Дудаевым, войны не хотят? Материал может получиться неплохой: родственник Джохара, сын мятежного генерала, школьные воспоминания, рассуждения… Выходит, Рустам был у Дудаева боевиком? А потом ушел, бросил оружие… Отлично! И заголовок статьи сам собою просится: «БЫВШИЙ БОЕВИК ДУДАЕВА ТОРГУЕТ ЯБЛОКАМИ В ПРИДОНСКЕ!» Чем не сенсация?! Да газету с таким материалом будут из рук хватать!»

— Хорошо, я приду, — сказала она. — Только не к шести, к семи. Пока домой с работы доберусь, пока переоденусь… А за яблоки спасибо, Саламбек. Я — ваша должница.

— Какие долги, что ты, красавица Людмила! — Он замахал на нее обеими руками. — Кушай! И приходи — не пожалеешь. Мы тебе много про войну расскажем — только записывай!

…Встретились они в семь вечера у входа в ресторан «Славянский». Люся приоделась, надушилась, прическу другую сделала — высокую, элегантную, выглядела она превосходно. Все трое новых знакомых пялили на нее глаза — хороша была эта русская журналистка, очень хороша!..

Расторопный официант накрыл стол быстро и умело. От вида яств у Люси потекли слюнки.

— Но… я предполагала, что мы посидим за чашкой кофе, в деловой обстановке… — смущенно сказала она. — А вы размахнулись, ужин какой закатили! — Ей в самом деле было неловко.

— У нас принято гостей хорошо встречать, — успокоил ее Саламбек. — Кушай, Людмила, не стесняйся. Как-нибудь трое торговых людей могут угостить одну красивую и голодную женщину.

Люся рассмеялась.

— Почему это я голодная? Я обедала. И вообще…

— Знаем, как ты обедала: бутерброд с колбасой и чай. Так?

— Примерно.

— Ну вот. — Саламбек разлил коньяк. — Давай, Людмила, сначала выпьем за знакомство, а потом и поговорим. Я сразу понял, что у тебя добрая душа, что ты сочувствуешь чеченскому народу. Это хорошо, мы это очень ценим. Потому мы тебя и позвали. Не все журналисты о нас хорошо пишут. Откроешь иную газету, а там чеченец бородатый со зверским лицом. Обидно.

Выпили по большой рюмке, стали закусывать. Говорили в основном Саламбек и Люся, а Рустам и Аслан вежливо слушали, в разговор не вмешивались. У входа в ресторан Люся их даже не узнала: выбритые, в хороших костюмах и белоснежных рубашках — совсем другие люди, не те, которых она видела на рынке, за прилавком. Там же Саламбек подал ей букет алых роз, и она была польщена. «Вот это настоящие мужчины!» — подумала с восхищением.

«Настоящие мужчины» дружно ухаживали за ней: двигали к ней поближе закуски, подливали в рюмки и фужеры, меняли тарелки, подавали то сигареты, то раскрытую коробку конфет, то пепельницу. Люсино тщеславие было полностью удовлетворено таким непривычным вниманием.

— Ну, теперь рассказывайте, мальчики, что у вас там в Чечне происходило, — запросто, держа на отлете дымящуюся сигарету, сказала она. — Вы же обещали мне сенсацию. Я слушаю. И записываю, как видите. — Под рукой у Вобликовой лежали наготове блокнот и шариковая ручка. — К сожалению, я никогда не была в Чечне, не удалось, хотя наши парни ездили, гуманитарный груз сопровождали, писали об этом. Их, правда, только до Моздока пустили.

— Что Моздок! Это не Чечня, Люся. Грозный надо смотреть! — Саламбек вскинул в трагическом жесте руки. — Что они сделали с нашим городом — лунный пейзаж стал, а не город! Пустыня!

— Это ты хорошо сказал, Саламбек, я запишу! — Люся схватилась за ручку. — «Лунный пейзаж»! Образ!

— Центр весь разбили, президентский дворец, жилые дома — все! Из пушек садили, из минометов, самолеты бомбили, ракетами стреляли. Давайте еще выпьем! Я не могу так рассказывать! — Голос у Саламбека дрожал.

Выпили. Люся потом, наспех закусив, строчила в блокноте: «…У Саламбека, безобидного чеченского коммерсанта, торгующего у нас на рынке фруктами, дрожал голос и слезы наворачивались на глаза, когда он рассказывал о своем родном городе Грозном. Им всем пришлось оттуда уехать…»

— А в Самашках что русские солдаты делали! — вступил в разговор Аслан. — Всех подряд убивали, никого не щадили!.. У Саламбека там несколько родственников погибли… Ты пиши, Людмила! Я тебе правду рассказываю.

Люся послушно кивала, записывала: «В горном чеченском селении Самашки солдаты федеральных войск проявили массовое зверство — убивали мирных жителей, жгли дома, расстреливали женщин и грудных детей…»

— Грудных детей расстреливали, мальчики? — для очистки совести все же спросила она.

— Да, и грудных, и даже беременных женщин! — не моргнув глазом, подтвердил Саламбек.

— Но это же… это ведь геноцид! — ужаснулась Люся. — А я и не знала ничего. Какой кошмар!.. Вам по телевидению нужно выступить, мальчики, я там знаю кое-кого, подскажу, они ухватятся.

«Коммерсанты» испуганно переглянулись.

— Нет, Людмила, какое телевидение, что ты! — рассудительно сказал Саламбек. — Нам нельзя, нас могут убить. Ты выступай, тебе поверят. Мы тебе правду рассказали. Грозный разрушили, тысячи людей убили, Самашки и еще двести сел разбили…

— Неужели двести?!

— Сейчас, может, и больше, все триста наберется. Кто их считал? Москва не считает, ей это не нужно. Москва хочет на нас атомную бомбу бросить.

— Да вы что-о? — У Люси округлились глаза. Она откинулась к спинке стула, забросила ногу на ногу, и тотчас три пары черных сверкающих глаз впились в ее гладкое, матово отсвечивающее колено.

— Да, об этом во французской газете «Фигаро» писали, — заверил Саламбек. — Ваши военные зашли так далеко, что могут применить против Чечни и ядерное оружие.

— Ой-ей-ей! — Люся покачала головой, положила блокнот на колено, записывала. — Это действительно сенсация, мальчики! Мне могут и не поверить в редакции. Как я все это докажу? Вы бы мне хоть какой-нибудь документ дали, имена свои назвали.

— Да какой документ, Людмила? — нахмурился Саламбек. — Почитай газеты, сама увидишь. Весь мир об этом знает, только вы, русские, ничего не слышали, вас, как всегда, обманывают. Напиши в газете, что беседовала с беженцами из Чечни, имена любые возьми… — Саламбек неотрывно следил за тем, как колено Люси обнажалось все больше: блокнот ерзал по нему, сдвигал юбку. — Напиши, что русский офицер так говорил, хвастался, но просил его имя не называть. Мол, чем солдат на чеченцев тратить, нужно кинуть на них бомбу с буквой «А», и все. Чего армии мучиться и матерям слезы лить?..

Еще выпили. Люся отложила блокнот — сенсаций ей теперь хватит на три номера: о мародерстве российских солдат в захваченных чеченских селах и городах, о зверствах в Самашках, и о возможном ядерном ударе по Грозному…

Люся была уже достаточно пьяна, мало следила за своим поведением, чувствовала себя в компании «чеченских беженцев» раскованно и хорошо. На ее колено легла рука Саламбека, и она не убрала тяжелую пятерню. Три пары горящих угольно-черных глаз по-прежнему распаленно смотрели на нее.

— Мальчики, танцевать! Танцевать! — вскочила она в следующую минуту, когда ресторанный оркестр заиграл нечто ритмичное, быстрое.

Танцевали они вчетвером, кучей. Впрочем, как и все в зале. Чеченцы взяли Люсю в тесное кольцо, окружили со всех сторон, не давая возможности кому-либо приблизиться к ней, с откровенной похотью и жадностью буквально рвали сладострастными взглядами ее тело. «Как волки в рассказе у Джека Лондона… или что там у него про Белого Клыка… повесть? — весело фыркнув, подумала Люся. — Костер горит на снегу, человек у костра засыпает, а волки все ближе, ближе, зубами щелкают… и глаза у них так же вот горят… Ха-ха-ха…»

Окончательно развеселившись от таких вот неожиданных параллелей, Люся прибавила энергии в танце: колени ее так и сверкали, блестели глаза, белозубо смеялся крашеный рот, а молодое и ладное тело извивалось змеей в страстном, возбуждающем рок-н-ролле. Какой бодрящий, классный танец! Так раскованно она себя чувствует в нем. И хорошо, что надела эту широкую, свободную юбку — для рок-н-ролла она в самый раз. Вон как развевается, не мешает ногам, не стесняет самых вольных движений. Рок-н-ролл она любит со студенческих лет, понимает в нем толк. А чеченцы что-то того, скисли — топчутся, руками размахивают, танцуют что-то похожее на лезгинку. Им бы еще в зубы кинжал! Ха-ха-ха-ха-ха-ха… Ну-ка, Саламбеки, покажите, на что вы способны!

«Саламбекам», однако, такой сумасшедший ритм был явно не по душе, кажется, они выдохлись, топтались возле нее, потные и вялые. И тогда ресторанный танцующий крут неожиданно перестроился, расступился — в центре его оказались Люся и какой-то разудалый русский парень в белой рубашке, с болтающимся на ней ярко-красным галстуком. Парень тоже знал толк в рок-н-ролле и умел его танцевать. Вот с ним-то Люся и отвела душеньку, вот с ним они повыкаблучивались. То сходились, держась за руки и совсем по-сумасшедшему работая ногами, крутились и раскачивались, как и полагается в этом танце, то парень хватал ее за талию, кидал себе на бедра или перемахивал через ее голову высоко поднятой ногой, то швырял ее между своих широко расставленных ног, и она змейкой скользила у самого пола; наконец они повернулись друг к другу спиной, взялись за руки, и Люся перелетела через его голову, высоко задрав ноги, на радость шумной пьяной публике, сверкнув толстыми ляжками и белыми узкими трусиками.

Аплодисментов им досталось как самым настоящим поп-артистам! Еще бы — это действительно был бесплатный зажигательный концерт-танец!

Сразу же, как только стихла музыка, чеченцы снова окружили ее плотным кольцом, повели к столику.

— Вы меня, как арестантку, ведете! — смеялась Люся. — Дайте бедной женщине хоть в туалет одной сходить.

Разгоряченная, с пылающим лицом, она стояла у раскрытого окна женского туалета, курила.

«А их, Саламбеков, трое ведь, Люська! — сказала она себе с вызовом и одновременно с предупреждением. — И мужики что надо — молодые, сильные. Не чета тому, московскому генералу-спецназовцу. Хотя и он был ничего, ласковый…»

…Уехали они из ресторана за полночь. Наняли карауливший у подъезда «Славянского» «мотор», и минут через пятнадцать—двадцать были «дома» — у Анны Никитичны, на втором этаже. Заслышав шум авто, хозяйка вышла на крыльцо, поглядела на своих квартирантов и их ночную гостью, спросила, не надо ли чего. Саламбек велел ей принести (если есть) пару бутылок водки, Анна Никитична молча кивнула, жестом позвала одного из парней.

— Вы только там у меня не очень шумите, — предупредила она. — И пожару, не дай Бог, не наделайте.

— Нет, мы тихо будем, тихо, — заверил парень. — Говорить будем…

Анна Никитична затеяла разговор не случайно — надеялась, что позовут в компанию, посидела бы с ними, приглядела… Не позвали.

А гости ее еще выпили, и Саламбек кивнул Аслану с Рустамом — оставьте, мол, нас с девушкой…

— Ты только не спеши! — говорила Люся Саламбеку, когда он стал раздевать ее. — Терпеть не могу пацаньего этого секса! Мне некуда спешить, дома меня никто не ждет.

— И мы не спешим, — спокойно сказал он, освобождая ее от одежды.

— «Мы»? — машинально повторила Люся с некоторым удивлением. Но в следующее мгновение, когда он положил руку на ее лобок, она забыла обо всем — наступало блаженство, нужно было обо всем постороннем теперь забыть.

В комнате полумрак, тихо играл магнитофон, руки Саламбека делали свое дело… Он был нетерпелив и суетлив, и Люсе это не нравилось.

— Я же просила, не спеши, — капризно и пьяно говорила она. Прибавила потом как бы между прочим: — Мы же вчетвером танцевали…

Саламбек усмехнулся, встал.

Фаллосов стало два. Этот, второй, тоже был решителен и настойчив, хотя и вел себя поначалу деликатно: тыкался, будто слепой щенок в мисочку круглой и мокрой мордочкой, искал себе место.

Люся трогала руками эти напрягшиеся мощные стволы, показывала, где им лучше, не ссорясь и не мешая друг другу, разместиться, давала возможность каждому и хлебнуть из мисочки, и прогуляться по атласу живота и по волнующимся холмам грудей. Фаллосы слушались ее рук, вздрагивая и еще больше напрягаясь от сладких до жути прикосновений, исходили от нетерпения, стремясь занять стабильное, природой определенное местоположение, чтобы завершить там эти умопомрачительные походы и исследования, но Люся не давала им такой возможности, сдерживала, не пускала надолго в сладкие и сочные глубины своего тела.

Просила настойчиво:

— Не спешите, мальчики, не спешите…

Потом, спустя время, снова напомнила Саламбеку:

— Нас же четверо было… Мы вчетвером танцевали… И парень еще был… в белой рубашке…

Третий фаллос долго не мог найти себя, собраться с силами, и Люся помогла ему, почувствовав потом, что это именно тот, которого ей пока что не хватало, — и по размерам, и по крепости он гораздо превзошел теперь, после искусного и нежного взбадривания, два остальных. А те, учуяв молодость и слишком уж большие претензии на лидерство, стали прогонять его от мисочки, и он, этот третий, никак не мог найти себе места, волновался и нервничал, суетился бестолково и зря.

— Всем хватит, мальчики, не надо ссориться, — успокаивала Люся ласковым шепотом, совсем уж по-братски собирая их в одно место, в свои ладони, и три богатыря затихли на какое-то время, притаились в легком недоумении, малость ошарашенные новизной ощущений — в таких братских объятиях им действительно не приходилось еще встречаться.

И все же любовная игра требовала теперь завершения — все четверо были переполнены нетерпением…

Люся отдалась власти Саламбека; почувствовала, что ее положили на широкую и волосатую грудь Аслана, он погрузился в нее, как ей и хотелось — сильно и глубоко; Рустам вошел в нее сзади — осторожно, стараясь не причинить боль; сама же она нашла фаллос Саламбека, коснулась его губами, а потом, решительно вздохнув, широко открыла рот… Теперь у нее оставались свободными только руки — жаль, не было здесь, с ними, того русского парня из ресторана, с которым она так зажигательно отплясывала рок-н-ролл…

Залимхан и Саламбек встретились в том же сквере с каким-то каменным русским поэтом, по-прежнему думающим свою нескончаемую думу на высоком постаменте, сели на знакомую уже скамейку. Залимхан сказал, что ему нужны совет и помощь: одну из женщин, жену летчика, он нашел, но она ведь в городке не одна. Женщин этих нужно как-то собрать вместе и выманить из городка, а потом наказать…

— А женщина нам и поможет, — ухмыльнулся Саламбек. — У меня есть кое-какие соображения. Мы тут с одной разбитной бабенкой познакомились, журналисткой… Вот, можешь глянуть. — И он положил перед Залимханом пачку цветных моментальных фотографий, сделанных автоматической камерой. — Мы все трое с ней были, техника у нас стояла где нужно. По-моему, неплохо получилось, а?

— Ух ты! — не удержался от восторженного восклицания Залимхан. — А она видела?

— Пока нет. Но увидит, когда это будет нужно. И в ее редакции увидят. Но, может, давить на нее и не придется. Баба, с одной стороны, разумная, с другой — на деньги падкая. Мы ей за приятный вечер хорошо заплатили, целый «лимон». Нужную информацию о Чечне подкинули, обещала пробить в своей газете.

Залимхан понял замысел Саламбека.

— Правильно, пошли ее в Степянку. Скажи, пусть познакомится с Тамарой Витальевной, она в гостинице работает администратором. Через нее можно познакомиться с другими женами летчиков. Женщины почти все там, мне эта администраторша сказала. Правда, не все, оказывается, летчики из полка женаты… Но сколько наберем, Саламбек. Вызовем их сюда, в Придонск, найдем повод. Нужно только, чтобы все они оказались в одном автобусе…

— Да, конечно. Ловить их там по одной…

Они помолчали.

— Взрывчатка хорошо спрятана? — спросил Залимхан.

— Не волнуйся, кроме нас, никто не найдет.

— Хорошо. С билетом на Ставрополь что?

— Взяли. Поезд сегодня, в десять вечера. Купе, нижняя полка, середина вагона.

— Ладно, спасибо. Я там недолго буду. Встречусь с кем надо, доложу обстановку. Про журналистку вашу расскажу. Как ее фамилия?

— Вобликова, Люся. Девочка, я тебе скажу… м-м-м!..

— Саламбек, что о здешнем городском аэродроме докладывать?

— Скажешь, что подходы к полю установлены, захватить самолет можно. Летчику нашему, я думаю, нужно приехать. Пусть поживет тут, с нами, сходит со мной на разведку, посмотрим, посчитаем минуты. Надо знать, когда будут ночные полеты с боевыми стрельбами — нам нужен самолет с бомбами и ракетами.

— Да, конечно. Надо потрудиться, узнать. А… а нельзя ли ту же журналистку использовать, Саламбек? Попросить ее за хорошие деньги написать очерк для газеты?

— Идея! — одобрил Саламбек. — Надо только так с ней поговорить, чтобы она не догадалась… Либо фотографии показать, а?.. Залимхан, ты далеко пойдешь, у тебя не голова, а разведцентр! Я тут измаялся, думаю: как мне действительно про график ночных полетов узнать, а ты в минуту решил… молодец!.. Да, скажешь там, в Ставрополе, что атомную станцию мы тут тоже прощупываем. Аслан с Рустамом киоск в Ново-Придонске купили, работают, спрашивают потихоньку… Пока ничего определенного. Тоже надо что-то придумать, тараном не попрешь.

— Я доложу, а начальство пусть решает. — Залимхан поднялся. В самом деле, им приказали провести разведку, доложить о подходах и к атомной станции, и к военному аэродрому, что в черте города, а решение по боевым действиям будет приниматься в горах, в Секрет-Юрте. Скорее всего, в Придонск прибудет их летчик-камикадзе и на захваченном самолете нанесет ракетно-бомбовый удар по атомной станции…

Начальство решит.