В Нововоронежском, где расположена атомная электростанция, задержаны пять чеченцев с фальшивыми паспортами. Один из них на дознании заявил, что прибыл сюда «для получения команды», о содержании которой можно только догадываться. Остальные предпочли выдвинуть версию о «туристическом» визите в город атомщиков. Об этом сообщил на заседании областной Думы мэр Нововоронежского К. Чесноченко. Местная милиция и спецслужбы проводят детальное расследование по этому случаю.

Из газет

…У меня сейчас готовы одиннадцать террористических групп. Я не хочу, чтобы вы их называли террористическими, это группы диверсионные. Все они находятся в России. И если я увижу, что Россия ведет себя плохо в переговорах, я введу в действие эти группы.

Из признаний Джохара Дудаева Аркадию Вольскому

На свой запрос в областную ГАИ начальник Павловского угро подполковник милиции Маринин вскоре получил ответ — узенькую полоску бумаги, отпечатанную бесстрастным и памятливым компьютером.

Сведения об автомобиле:

Гос. номер — А 967 АБ 36 RUS

Год выпуска — 1988

Владелец — Рустам Хамадов

Адрес — Придонск, Островского, 62

Поставлен на учет — 25.03.95

Техпаспорт — ВХ 8307888

Номер кузова — 123456

Номер двигателя — 618847

Марка — КамАЗ

Цвет кабины — синий

Из всех этих многочисленных и нужных сведений Маринин взял себе на заметку (подчеркнул красным карандашом) прежде всего фамилию владельца — Рустам Хамадов. И стал размышлять.

Итак, КамАЗ с синей кабиной и тентом, трехосный, принадлежит человеку явно кавказской национальности, проживающему в Придонске. Зарегистрирована машина недавно, в марте текущего года. Машина не новая, работает семь лет, возможно, была до этого в других руках. Судя по адресу, владелец живет в частном доме, где, видимо, стоит и КамАЗ.

Что ж, надо ехать в Придонск, посмотреть и на этого Хамадова, и на его машину. Поездка, разумеется, может ничего не дать, но проверить владельца грузовика Маринин теперь был обязан: он сам в запросе в ГАИ написал: «Прошу дать сведения о владельцах КамАЗов с водителями кавказской национальности…»

Водитель оказался владельцем машины. В наше время это неудивительно — частные лица заводы вон покупают, а уж подержанный какой-то КамАЗ…

…В составе опергруппы Маринина были три сотрудника Павловского угро. В областной центр они приехали на служебной «ниве». Отыскав нужный дом, Маринин долго стучал в наглухо закрытые железные ворота приземистого, с позеленевшей от времени и дождей шиферной крышей строения. Дом был обнесен высоким дощатым забором, заглянуть через него не удалось, как ничего не удалось увидеть и в щель железной калитки — пустой двор, и только. Но все же Маринин понял, что какой-то автомобиль тут бывает или живет: на подъезде к дому на грязном асфальте довольно четко отпечатались следы протектора грузовика.

Наконец во дворе, в глубине его, послышались чьи-то шаги. В калитке открылся глазок, и чей-то темно-карий глаз уставился на Маринина, одетого в штатское.

Спросили довольно грубо:

— Что нужно?

— Откройте — милиция. — Маринин подержал перед дырой глазка свое служебное удостоверение.

За калиткой явно раздумывали. Потом мужской гортанный голос уточнил:

— А зачем милиция? Что случилось?

— Рустам Хамадов здесь живет?

— Нет.

— В областной ГАИ дали ваш адрес. КамАЗ на учете по вашему адресу. Где машина? Где хозяин?.. Да откройте же, черт возьми! Я же представился! — Маринин начал сердиться.

Клацнул запор, потом еще задвижка, и калитка наконец открылась. Перед Марининым стоял кавказец — невысокого роста, седой, с недельной и тоже седой щетиной на щеках, смотрел на него настороженным и заметно встревоженным взглядом; одет хозяин дома просто — в клетчатой рубахе и мятых рабочих штанах да еще в домашних тапочках на босу ногу.

— Заходите, — сказал он и отступил в сторону.

Маринин вошел, окинул быстрым взглядом двор. Асфальт, простор. Да здесь и два КамАЗа поместится. То, что машины здесь гостят, и довольно часто, стало ясно по свежим масляным пятнам, какие оставляют на земле и стоянках неновые автомобили с подтекающим картером. Заканчивался двор кирпичным широким гаражом, предназначенным, конечно, для легковушки — грузовик туда не войдет.

— Вы Хамадов?

— Нет.

— Вас как зовут?

— Казбек.

— Ишь, какое знаменитое имя!.. А фамилия?

— Мержоев.

— Так, хорошо, Казбек Мержоев. Хамадов вам кто? Родственник?

— Нет, просто земляк. Приехал, попросил приюта. Там, у нас, война.

— На чем приехал?

— На своем КамАЗе.

— У него синяя кабина?

— Да, синий.

— Номер этот? — Маринин показал бумажку из ГАИ.

Казбек пригляделся немолодыми своими глазами, покачал головой.

— Я не знаю точно… На цифры память плохой стала. Зрение плохой.

— Допустим. Где сейчас машина? Где сам Хамадов?

— Уехал. Машина давно тут не стоит. Я ничего не знаю про Рустама, дорогой!

— Не надо этих фамильярностей, Казбек. Отвечай по существу.

— Понял, дорогой.

Маринин поморщился. Продолжал спрашивать:

— Ты давно в Придонске живешь?

— Давно. Двадцать один год. Дети тут выросли, жена здесь померла. Моя родина стала.

— Тогда помогай своей родине, не юли.

— Не понимаю тебя, дорогой.

— Ладно, поймешь. Только не пожалей потом, Казбек. Идем-ка в дом. Протокол заполним, подпишешь.

Мержоев, шаркая тапочками, поплелся впереди Маринина. Вид у кавказца был удрученный, растерянный, и подполковник понял, что надо этого человека «раскалывать» именно сейчас, пока он не собрался с духом и не взял себя в руки. Было ясно, что появление сотрудников милиции для хозяина дома — неожиданность, причем неприятная, тревожащая, и этим нужно воспользоваться сейчас же.

Они сели в большой просторной комнате к столу. Судя по всему, Казбек был дома один.

Маринин раскрыл свой «дипломат», вынул оттуда бланки протоколов, авторучку, попробовал ее на клочке газеты.

— Не надо бумагу писать, дорогой! — жалобно вдруг попросил Мержоев. — Я тебе так все расскажу, что знаю. Ты потом решишь, надо бумагу писать или нет.

— Ну, рассказывай. — Маринин кивнул, отложил ручку, сел поудобнее. Предупредил: — Только ты, Казбек, не ври ничего. Я уже кое-что знаю. И когда Рустам сюда приехал, и что на его машине делают. Соседи твои видели… Рассказывай, Казбек.

Мержоев, сдвинув острые коленки и зажав между ними ладони сухих старческих рук, слушал вопросы, кивал склоненной головой.

— Правильно говоришь, дорогой. Приехали люди, да, в марте. Рустам, Саламбек, Аслан. Еще трое парней с ними были, грузчики, я не знаю их имен. Рустам попросил меня, чтобы я его временно прописал, он машину хотел зарегистрировать тут, в Придонске…

— А что они с собой привезли?

— Фрукты, яблоки…

— А где прячут оружие?

Маринин видел, что попал в точку. Мержоев изменился в лице, и подполковник не давал ему передышки, сыпал и сыпал вопросы…

Казбек замахал на него руками, взмолился:

— Погоди, дорогой! Не надо так быстро. Я старый человек, моя голова плохо запоминает твои вопросы. Говори по порядку, так мы быстрей поймем друг друга.

— Где спрятано оружие? Сколько его? — повторил Маринин.

— Я не видел никакого оружия! Даю тебе честное стариковское слово, товарищ Маринин! Я много лет прожил в России, среди русских, я не хочу вам зла. И я бы не пустил сюда Саламбека и Рустама, если бы знал, что они приехали убивать. Саламбек сказал мне: пусти на время, Казбек. Ты чеченец, и мы чеченцы. Мы должны помогать друг другу. Грозный разбит, наши дома разрушены, жить негде, работать негде… Остались деньги, хочу жить мирно, торговать… Как не пустить, товарищ Маринин?

— Тебе денег дали?

— Дали, дорогой. Я тоже жить должен. Пенсия маленькая, жены нету. Один сын, Иса, отдельно живет, другой сын со мной, не женатый еще, учится. Саламбек дал денег, попросил машину поставить, Рустама временно прописать. До осени. Я прописал.

Маринин показал старику фоторобот.

— На кого он похож, Казбек?

Мержоев взял вздрагивающими пальцами ксерокопию фоторобота, присмотрелся.

— Наш это человек, дорогой. На чеченца похож, да. Как зовут — не знаю. Не видел его. В доме у меня его не было.

— Скажи, Казбек, мог Рустам кому-нибудь свою машину дать?

Чеченец закивал.

— Мог, мог. Мы дружный народ, выручаем друг друга. Почему не выручить? Пропадем! А что такое КамАЗ? Железо! Железо ржавеет, машина портится, дружба остается. Да. Жить надо.

— Так ты говоришь, Рустам торговлей занимается? — спросил Маринин.

— Да, он тогда, в марте, я же говорил, целую машину фруктов привез. Потом помидоры покупал, потом муку возили…

— Муку?

— Да, кузов белый весь был. Они мыли его здесь, в моем дворе. Рустам и еще двое парней, я не знаю их имен. Один… дай-ка мне еще твою карточку!

Казбек снова взял ксерокопию, повертел листок так и сяк, глянул на Маринина с мольбой в слезящихся глазах.

— Слушай, дорогой товарищ Маринин. Я уже старый, и мне самому ничего не надо. Но у меня два сына, Иса и Мавлади, они хорошие ребята, они с русскими выросли, любят русских… Их могут убить, если я лишнего скажу. Скажи правду, что ты ищешь? Что случилось?

Маринин помедлил — говорить ли? Казбек может предупредить Рустама или Саламбека, те предпримут соответствующие меры… Но встревоженный и искренний взгляд старого чеченца убедил его в том, что доверять ему можно. Кажется, Казбек искренне хотел разобраться в том, что происходит, понять, чем стали для приезжих земляков его гостеприимный дом и он сам.

Маринин решился, сказал прямо:

— Людей на наших дорогах убивают, Казбек. Видели кавказцев на КамАЗе, подозрение на твоих земляков. Нападают на грузовики, товар забирают, шоферов убивают из автоматов… Два трупа уже нашли, машины брошенные… Помоги, Казбек!

Старик, все еще державший в руках ксерокс фоторобота, горестно покивал.

— Я всегда жил честно. Русские мне помогали, жена у меня была русская, Валей звали… Зачем убивать братьев? Я ничего не знал, дорогой товарищ Маринин, слово тебе даю! Поверь старику!

— Это вполне может быть, Казбек, — согласился Маринин. — К тебе попросились на постой, заплатили… Все правильно, надо разобраться, я сплеча не собираюсь рубить. Но надо поймать бандитов! Помоги. Ты знаешь, как зовут этого человека, я чувствую это.

Старик опустил голову.

— Кажется, знаю… Байрам. Он был здесь один раз. Они приезжали с Рустамом, ящики с тушенкой забирали. Машину после муки мыли. Я не знал, что это награбленное, я бы их прогнал.

— Где можно найти Саламбека, Рустама? Ну, и Байрама, конечно. Еще есть люди? Сколько их и где они живут?

— Где живут, не знаю, а поискать их надо на Центральном рынке. Они там часто бывают.

— Как я их узнаю? На рынке много кавказцев.

Казбек почти обреченно махнул рукой.

— Я покажу. Если они убивали людей — нет им прощения. Они сказали мне, что честно торгуют. Они обманули меня, мой дом теперь в крови… Я не хочу иметь дела с преступниками. Поехали на рынок, я покажу тебе Байрама. И Рустама покажу.

…В машине Казбек сел между двумя оперативниками на заднем сиденье, сказал Маринину:

— Я буду ходить по рынку, смотреть. Если увижу Байрама или Рустама, я у них товар в руки возьму, посмотрю. А потом уйду, домой поеду. Дальше вы сами… Если они догадаются, Ису и Мавлади убьют. Ты постарайся, товарищ Маринин, чтобы они не подумали на меня, я тебя очень прошу! У нас суровые законы.

— Ну, законы везде суровые, Казбек, — вздохнул Маринин. — Но я тебе обещаю: ты будешь вне подозрения. Поверь мне!

Они все сделали профессионально. Старик ходил по рынку около часу, разговаривал с кем-то из продавцов кавказской национальности, но в руки ничего не брал.

Саламбека и его людей в тот день на рынке не было.

Звонок в редакции газеты раздался в середине дня. Вобликова, вычитывающая материал с машинки, не глядя, сняла трубку телефона, сказала, не отрывая глаз от страницы:

— Але-о… Слушаю вас.

— Это Людмила Владимировна? — раздался в трубке знакомый мужской голос. — Я не ошибся?

— Вы не ошиблись, товарищ полковник! Здравствуйте, Вадим Геннадьевич. Я узнала вас. — У Люси тревожно забилось сердце: звонил командир авиачасти.

— Ну вот, Людмила Владимировна, я позвонил, как и обещал. Во-первых, должен признаться, что полистал вашу газету. Она в политическом отношении неровная, как мне показалось, — и поругать армию может, и похвалить…

— Ну как в жизни, Вадим Геннадьевич! — перебила Люся. — У вас ведь не все гладко, правда?

— Да, не все, — согласился полковник. — И мы, я имею в виду моего заместителя по работе с личным составом, проще — замполита, может быть, и не согласились бы на вашу просьбу. Но потом подумали: а почему бы и не пропагандировать свой ратный труд? Чем мы, военные, хуже других? В нашу «Красную звезду» редко можно попасть, а местная газета пусть и напишет. У нас есть что рассказать.

— Очень хорошо.

— Так вот, Людмила Владимировна. Завтра вы можете побывать у нас на ночных учебно-тренировочных полетах.

— А стрелять будете? — У Люси бешено колотилось сердце.

— И стрелять будем, и бомбометанием заниматься, всем, чем полагается. Но капитан Белянкин, о котором я вам говорил, будет стрелять только ракетами.

— Боевыми?

— Конечно. Вам повезло, Людмила Владимировна. Готовьте свое орудие труда — карандаш. Или что у вас — диктофон?.. Кстати, прибыть на аэродром вам нужно пораньше, часов в восемь, в половине девятого вечера. Пока познакомитесь с офицером, поговорите, войдете хотя бы немного в курс дела…

— А во сколько Белянкин поднимется в воздух?

— А почему такой вопрос, Людмила Владимировна?

— Ну… просто. Я прикинула, сколько у меня времени на беседу будет. Успею поговорить?

— Успеете, успеете. За три часа Белянкин вам всю свою жизнь расскажет. Она у него интересная, насыщенная. Спрашивайте, не стесняйтесь. Ему будет дана соответствующая команда.

— Командовать в этом случае, может, и не стоит, Вадим Геннадьевич? У нас с ним должен получиться откровенный и задушевный разговор. — Люся прибавила своему голосу игривости.

— Получится. Он человек молодой, энергичный, неженатый. Вы, насколько я помню из нашего разговора…

— Да, и я молодая, энергичная и незамужняя, — засмеялась Вобликова, с трудом справляясь с колотившей ее дрожью. «Завтра! Завтра! Завтра! — стучали в висках маленькие колючие молоточки. — Если полковник назначает мне время примерно в половине девятого вечера, то Белянкин поднимется в воздух где-то в первом часу ночи…»

— А где будет стоять его самолет? — спросила Люся.

— Вы… вы какие-то странные вопросы сегодня задаете, Людмила Владимировна, — мягко отвечал полковник. — Вас отведут к машине, не волнуйтесь. Я распоряжусь. И сам буду на аэродроме до окончания полетов. Решим все ваши проблемы.

— Спасибо, Вадим Геннадьевич. Я поэтому и спрашиваю, что не знаю ничего… Вы меня правильно поняли. Приду, а там, ночью, никто ничего не знает, никуда меня не пустят…

— За вами приедут, назовите свой домашний адрес. И вы лично будете под моей опекой. Так что ваша задача, Людмила Владимировна, — слушать и запоминать. Что не поймете — спрашивайте. И пишите честный и правдивый очерк о буднях армии, вот чего мы от вас ждем. За это все наши офицеры будут вам благодарны.

— Я все поняла, Вадим Геннадьевич. Спасибо. Машину за мной присылать не надо, я сама доеду. В двадцать ноль-ноль, говоря по-военному, буду у вас на ка-пе-пе.

— Что ж, хорошо. Мы вас встретим. До свидания.

— До встречи, Вадим Геннадьевич! — с многообещающими интонациями проговорила Люся.

Она осторожно положила трубку, какое-то время сидела, будто в прострации. Сердце ее по-прежнему колотило в ребра, руки и лоб сделались влажными.

«Неужели они и на этот раз не отвяжутся от меня? — думала она о своих чеченских знакомцах. — И зачем им надо знать о завтрашних ночных полетах? Что они задумали?»

Остаток рабочего дня у Вобликовой прошел кое-как. Она отнесла материалы в секретариат, взялась было править чью-то рукопись, но, сколько ни вчитывалась в текст, так ничего и не поняла.

Мысли ее были заняты другим.

Она должна была решить, что делать.

У нее еще было время:

— позвонить командиру части и, сославшись на какую-нибудь вескую причину, отказаться от посещения аэродрома;

— не сообщать ничего чеченцам;

— дать знать  к у д а  с л е д у е т;

— поехать на ночные полеты, но никому об этом не говорить…

И все же из всех этих вариантов ее дальнейшего поведения разум настойчиво потребовал — сообщить  к у д а  с л е д у е т.

В первую минуту Люся даже онемела от такой глупости: как, стукнуть на саму себя? Она в своем уме?!

Поостыв и покатав в мозгах эту идею, вспомнила: «Добровольное признание смягчает наказание». А за что ее наказывать? Что она сделала?!

Зайчик-трусишка, сидящий в ней, пискнул: «Сознайся, дурочка. Запуталась, на душе тревожно, нехорошо. Что-то тут не так с этими ночными полетами. Да и со Степянкой тоже. Иди, расскажи все как было…»

Нет-нет. Если и стучать, то с хитростью, так, чтобы и овцы остались целы, и волки бы наелись…

Но что хотят Махмуд и Саламбек? Они же ничего конкретного не потребовали от нее — только настаивали, чтобы она узнала,  к о г д а  будут ночные полеты. И все.

Неопределенность мучила ее больше всего. Вобликова чувствовала теперь всевозрастающую тревогу в душе, опасность. Это заставило ее думать с новым напряжением, вспоминать в подробностях разговор, который состоялся у нее с Махмудом и Саламбеком.

Она почти протокольно восстановила в памяти вопросы и ответы того напряженного, но внешне любезного диалога.

МАХМУД: Окажите нам еще одну услугу, Людмила. Напишите о жизни летчиков городского военного аэродрома. Как организована боевая учеба полка, когда будут проводиться ночные полеты…

ВОБЛИКОВА: Я не буду этого делать!.. Вам нужна какая-то информация с этого аэродрома?

МАХМУД: Какая информация, о чем вы говорите! Все об этом аэродроме уже известно.

ВОБЛИКОВА: Это подозрительно. Я ничего писать не буду.

МАХМУД: Такая красивая, молодая женщина!.. И столько лет жила с не подмоченной репутацией!.. Жаль.

Потом появились эти ужасные фотографии!

Мерзавцы!

САЛАМБЕК: Еще принести?

ВОБЛИКОВА: Что вам нужно, в конце концов? Списки летчиков?

МАХМУД: Ничего нам не нужно. Вы только скажите, когда пойдете на ночные полеты. Вас встретят потом, отвезут домой. Чтобы никто не обидел.

ВОБЛИКОВА: Ладно, я все сделаю. Но потом — знать вас больше не хочу!..

Итак, чеченцам нужна конкретная дата ночных полетов. Для чего?

Думай, Люська, думай!

Вобликова вскочила, забегала по тесному своему кабинету — четыре шага в одну сторону, к двери, столько же назад, к окну. У окна можно постоять, посмотреть вниз, на перекресток и троллейбусную остановку, на спины людей, на пыльные крыши автобусов…

Думай, не отвлекайся! И решай, решай, дура безмозглая. Ведь завтра что-то должно произойти. Если она скажет Саламбеку, даст ему информацию… А если не скажет, промолчит?

Хорошо, она промолчит. Пройдет неделя, и они напомнят ей о себе. Она же дала слово: через три-четыре дня позвонит, скажет.

Эти четыре дня прошли, даже пять.

Четыре шага от двери, столько же до окна. Если шагать помельче, то шагов наберется пять. Но все равно это замкнутое пространство, метров здесь ни убавить, ни прибавить, как в  т ю р е м н о й  к а м е р е…

В тюремной камере?!

А что ты думаешь, все может быть.

Доигралась… шлюха.

Шлюха и есть.

Люся в отчаянии села снова за стол. Закурила. Закинула ногу на ногу, разгладила на колене юбку. Глянула на себя в зеркало, висящее на противоположной стене. Ничего, в общем-то, бабенка. Не первого сорта, но вполне еще на любовь годная. Кожа молодая, гладкая. В меру подкрашена, в меру напудрена. Все, что надо, — на месте. Глаза вот только испуганные…

Сигарета сгорела и обожгла ей пальцы. Люся очнулась от этой боли, замотала рукой.

Пора было действовать. У нее еще есть время. Подумать и решить.

Да, она позвонит Саламбеку. Он дал телефон Анны Никитичны — своей квартирной хозяйки. А потом она позвонит в ФСБ. А там будь что будет. Игры эти надо кончать.

Саламбеку она сказала коротко:

— Это Людмила.  З а в т р а.  Ты меня понял? Где-то в полночь.

— Понял.

— Ну и молодец. — Она положила трубку.

В управление ФСБ она позвонила уже из дома. Вернее, дома она взяла бельевую прищепку и вышла как бы прогуляться, в булочную. Выбрала в сторонке телефонную будку, защемила нос и набрала номер, который переписала из справочника.

— Алло, это госбезопасность?

— Да, это управление федеральной службы безопасности по Придонской области. Дежурный — подполковник Левашов.

— Товарищ подполковник, завтра ночью на наш военный аэродром, что на юго-западе, будет совершено нападение.

— Кем? Инопланетянами? — Голос в трубке был насмешливым.

— Нет, чеченцами.

— Так, понятно. Девушка, это вы звонили сегодня утром о том, что наше здание заминировано?

— Ваше?! — Люся невольно засмеялась. — Дожили, поздравляю… Я вам серьезно говорю: чеченцы аэродром хотят захватить.

— Я понял. И записал. Фамилию свою не назовете, конечно?

— Конечно. Я ее забыла. До свидания.

— До скорого!

Шутник этот Левашов!

В Степянку звонил Залимхан. Голос у него красивый, молодой, к тому же по-русски он говорит без акцента — ему и сообщать женам летчиков о «несчастье».

В квартире, которую они сняли на окраине Придонска, был телефон, а фамилию и звание начальника военного госпиталя они узнали заранее.

Трубку в гостинице взяла Красильникова.

— Тамара Витальевна? — уточнил Залимхан официальным голосом. — Здравия желаю. Это говорит полковник медицинской службы, начальник Придонского военного госпиталя Владимир Константинович Воскобойников. Вы меня хорошо слышите?

— Да-да, слышу! — Женщина на том конце провода откровенно заволновалась. — Что случилось? С Юрой, да? Если говорят из госпиталя…

— Ваш муж жив, Тамара Витальевна, его привезли сегодня ночью. Как и еще большую группу его сослуживцев. Но он без сознания. Телефон ваш мы нашли в его записной книжке и сочли своим долгом сейчас же поставить вас в известность.

— Вы правильно сделали!.. Я немедленно выезжаю!.. — Женщина задыхалась от волнения.

— Минуточку!.. — Лже-Воскобойников для солидности покашлял в трубку. — Я хочу вас попросить еще вот о чем… Речь ведь идет не только о вашем муже, Тамара Витальевна. Чеченские диверсанты заложили в офицерское общежитие мощное взрывное устройство с дистанционным управлением… Вы слышите меня?.. Что-то тут с телефоном… — Залимхан нарочно прикрывал трубку ладонью. — Вот, сейчас лучше… Так вот, вчера на рассвете в офицерском общежитии раздался мощный взрыв. Есть убитые, много раненых… Сегодня специальным авиарейсом они доставлены в наш госпиталь. В основном это летчики из Степянки. Дозвониться в штаб части мне не удалось, ваш телефон первый, который ответил. И потом, я полагаю, жены должны узнать об этом в первую очередь.

— Конечно! Правильно, что вы позвонили мне! — Красильникова плакала уже вовсю. — Я тут же сообщу… вы назовите фамилии наших ребят, Владимир Константинович! Кто у вас в госпитале?.. А убили кого?.. Господи, это же такая трагедия! Мы ведь только что Игоря Студеникина похоронили… Что тут начнется, когда я скажу!.. Мы, женщины, сейчас же приедем, товарищ полковник!

— Сейчас, на ночь глядя, не надо, Тамара Витальевна. Пока вы соберетесь да доедете… Приезжайте завтра с утра, пораньше. Если кто из женщин сможет здесь, у нас, поработать в качестве санитарок, поухаживать за ранеными, мы были бы им благодарны. Штаты у нас неукомплектованы… всегда эти проблемы с младшим медицинским персоналом… Вы слышите меня, Тамара Витальевна?.. Ну вот, я думаю, что вам лучше выехать организованно, на автобусе. У вас есть в части автобус?

— Конечно! «Пазик», кажется, так он называется. Но сколько человек привезли, Владимир Константинович? Вы фамилии можете назвать?

— Конечно. Список передо мной. Вы запишете?

— Да-да, минутку!

Пока Красильникова искала карандаш или ручку, Залимхан, отставив трубку, говорил Байраму, который слушал их разговор:

— Завтра утром, понял? Вам выехать надо до рассвета, выбрать место…

— Да, конечно, — кивал Байрам, и его сросшиеся на переносице брови странным образом шевелились, добавляя широкоскулому угрюмому лицу свирепости.

— Владимир Константинович! Я готова, записываю… Но, ради Бога, скажите прежде, что с моим мужем, Юрой? Почему он без сознания?

— У него тяжелая контузия головы, Тамара Витальевна. При взрыве обрушилась балка перекрытия, его сильно ударило, придавило… Так мне рассказывали его товарищи, старший лейтенант… — Залимхан заглянул в список, назвал первую попавшуюся фамилию: — Дубосеков.

— Витя?! Господи! А с ним что? Его Зоя с ума сойдет.

— Тяжелое ранение, разбита нижняя челюсть… Вы записываете, Тамара Витальевна?

— Да-да, конечно, я все записываю, товарищ полковник!

Залимхан неторопливо диктовал фамилии, добытые в Степянке с помощью самой же Тамары Витальевны и Вобликовой, Байрам и присутствующие при разговоре Махмуд и Саламбек слушали.

— Так вот, Тамара Витальевна, прошу вас выехать завтра утром. Пораньше, часиков в шесть. Подъедете прямо к центральному входу. Знаете, где это?.. Да, где КПП. Скажете дежурному, чтобы он тотчас доложил мне о вашем прибытии. Да я и сам распоряжусь… Вы номер вашего автобуса не помните?.. Нет? Ну ладно, и так разберемся. Понятно, автобус ПАЗ, светло-кофейного цвета… Тамара Витальевна, вы сами там решите с транспортом, хорошо? Скажите исполняющему обязанности командира, мол, я звонил, но не мог застать его на месте, я бы лично попросил насчет автобуса… Да ну что вы, за что благодарить, это мой долг — долг врача! Мне не нужно больше звонить, приезжайте, я вас жду. Кто убит?.. Тамара Витальевна, я точно не знаю, это не моя компетенция. Но когда вы сюда приедете, офицеры все расскажут. Трупы ведь в госпиталь не привозят. Видимо, придет сообщение по другим каналам, через военкомат… Вы не волнуйтесь так, не нужно. Вам мужа поднимать. Юрия вашего вылечим, это я вам гарантирую. Да, сотрясение мозга, сломана рука… Это все излечимо, организм молодой, справится. И летать еще будет. Лучше прежнего!.. Вы организуйте там с выездом… Не надо сейчас плакать, расстраиваться. Я чувствую, вы сильная женщина, можете держать себя в руках. Вот и держите. Это мужу только на пользу пойдет. До свидания, до завтра. Жду вас!

Залимхан аккуратно положил трубку и вытер со лба пот. Разговор и для него не прошел бесследно. Нельзя было допустить ни в интонациях, ни в том, что он говорил Красильниковой, хотя бы малейшей фальши — женщина сразу бы что-то заподозрила.

— Ну что, хорошо, — похвалил Залимхана Махмуд. — Она поверила. Теперь дело за малым — чтобы они выехали из Степянки.

— Выедут! — уверенно произнес Залимхан. — Вы бы слышали ее голос! Она всех там на ноги поднимет, все перевернет, а автобус добудет и женщин на поездку в Придонск подобьет.

Взоры всех обратились теперь к Байраму — завтра утром ему исполнять приговор.

Тот спокойно стал докладывать о готовности своей группы, обращаясь к Махмуду как к старшему по званию.

Махмуд слушал, кивал.

— Мы повесим на КамАЗ старые свои номера, товарищ капитан. Если нас и ищут, то пока что по тем, придонским, номерам. Автобус будем ждать у поворота на Ростовское шоссе. Мы там все разведали, присмотрели место. С шоссе ничего не видно, далеко. Да и выстрелов никто не услышит. Остановим их у лесополосы… Лишь бы никто не помешал. А помешают… — И Байрам недвусмысленно блеснул черными диковатыми глазами.

— После операции бросайте машину, оружие и по одному пробивайтесь к Ростову, — говорил Махмуд. — Потом вернетесь в Грозный. И передайте от меня привет Джохару. И поклонитесь синим моим горам…

Они все четверо обнялись. Постояли так, сдвинув плечи, касаясь друг друга головой.

— Аллах акбар! — негромко сказал Саламбек, и все повторили за ним:

— Аллах акбар!.. Аллах акбар!

День мести «неверным» настал.

Завтра, тридцатого мая, будут уничтожены семьи летчиков, бомбивших Грозный.

Завтра ночью будет угнан боевой самолет ВВС России и нанесен удар по атомной станции в Ново-Придонске.

Завтра же для страховки на АЭС отправится и небольшая диверсионная группа с мощным взрывным устройством. Рустам с Асланом доложили, что у них все готово, контакт с русским шофером мусоровоза установлен, осталось заложить в его грузовик мину…

В Придонске десятка два открытых автомобильных стоянок, и на их объезд Маринину и его группе понадобился практически целый день — последнюю стоянку оперативники осматривали уже часов в восемь вечера.

Среди осмотренных ими машин были КамАЗы. И с тентами, и с синими кабинами, и даже с водителями-кавказцами. Но все эти грузовики и их хозяева, как выяснялось, никакого отношения к Байраму и Рустаму не имели. Банда как сквозь землю провалилась!

Пора, видно, возвращаться в Павловск — сыщики уже падали с ног. А впереди еще сто двадцать километров ночного пути, короткий отдых, потом прочесывание местности, бесконечные разговоры с водителями-дальнобойщиками на заправочных станциях, проверки, проверки…

С водителем в группе Маринина четверо: он сам и еще два офицера из уголовного розыска. Сначала они хотели разделиться на две группы — быстрее, думали, объедут автостоянки Придонска. Но потом убедились, что транспорт — великое дело, без машины в городе не сделаешь и половины дел; к тому же по приказу Тропинина поисковую работу вела еще одна опергруппа из управления…

Грузовики стояли в основном у рынков, за проволочными заборами-сетками, под охраной бдительных сторожей, часто с собаками. Но КамАЗы попадались и в кооперативных гаражах, где находились легковушки. Правда, «чужаки», как правило, стояли на глазах — или у ворот кооператива, или у соседних с будкой сторожей блоков.

Один из сторожей, уяснив, что именно ищут усталые менты, посоветовал: «А вы сгоняйте в пригород, в Нечаевку. Там недавно открылась автостоянка, свояк мне рассказывал…»

Нечаевка — это по пути в Павловск, это было удобно. Удобна стоянка и для водителей-кавказцев — южное направление: на Ростов, Ставрополь, Грозный, Баку…

Белая «нива» покатила из Придонска на юг. Ни у кого из офицеров группы Маринина особой надежды не было — столько машин и стоянок осмотрели! Да и сам подполковник малость поник. Наверное, надо было избрать другую тактику: организовать на шоссе и стоянках у дороги несколько засад, ждать. Но ждать можно было и месяц, и два, а банда Байрама могла совершать тем временем преступления в другом месте…

В Нечаевке, небольшом придорожном поселке у развилки двух дорог — на Ростов и окружную московскую, — сразу за закрытым уже магазином они увидели автостоянку. Машин здесь было десятка три — и легковые, и грузовые.

— Ну, попытаем еще счастья и здесь, — бодро сказал Маринин.

Сторожей на стоянке двое — молодые крепкие мужчины, вдоль забора бегала на привязи овчарка.

— Привет, ребята, — поздоровался со сторожами Маринин, предъявляя им свое служебное удостоверение. — КамАЗом интересуюсь. С тентом, синяя кабина.

— Есть такой, — сказал один из сторожей. — Недели три уже стоит. Номера с него хозяева сняли, сказали, что вроде на продажу готовят.

— А хозяева кто?

— Да кавказцы какие-то. То ли чеченцы, то ли азербайджанцы.

— Номера какие были, не помнишь?

— Да наши, придонские.

— Адрес эти люди оставили? Где они живут?

— Сказали, что в гостинице, а где точно, не знаем.

— Журнал регистрации покажите.

Сердце Маринина радостно забилось, едва он нашел нужную запись: машина значилась за Рустамом Хамадовым, но ездил на ней Байрам Ваханов — по доверенности. Все это сторожа аккуратно записали в свой журнал.

Это был именно тот КамАЗ, который Маринин так настойчиво искал в течение последнего месяца!

И все же педантичный подполковник велел своим офицерам открыть машину, сверить номера двигателя, кузова, рамы. Все совпало! Бандитский грузовик стоял перед ними. Но самое поразительное было то, что в кабине под сиденьями лежали два заряженных «Калашникова»! Видно, Байраму и его боевикам-разбойникам и в голову не пришло, что кто-то без их ведома может открыть кабину! С другой стороны, это было удобно и даже безопасно — появляться возле машины без оружия…

— Ну, хоть не зря катались, — довольно говорил Маринин, и моложавое его лицо прямо-таки светилось.

Понятые — сторожа — присутствовали при вскрытии кабины, глаза у них сделались круглыми — вон, оказывается,  ч т о  они охраняли.

Магазины-рожки по приказу Маринина разрядили, автоматы положили на место. Теперь оставалось ждать.

— И отдохнем заодно, — улыбался Маринин. — Да и дождь вон, кажется, заходит… чего не подождать? Если никто нынче не явится, утром позвоним в управление, устроим совместную засаду, поищем хозяев по гостиницам Придонска. Здесь они где-то, здесь. Наглые ребята, ничего не скажешь, даже автоматы оставили…

— А не убежали они, Валерий Дмитриевич? — предположил один из оперативников. — Сторож ведь сказал: почти три недели машина стоит. Дела сделаны, машина больше не нужна. Да и оружие тоже.

— Может, и так, — согласился Маринин. — А может, команду какую ждали. Ты посмотри: топлива — полный бак, машина явно на ходу, оружие — под сиденьем. Не будем торопить события. В любом случае, мы нашли то, что искали. Найдем и хозяев.

«Ниву» они поставили против КамАЗа, спрятались в нее от начавшегося дождя, перекусили и по очереди малость поспали…

Бедные, перепуганные, практически не спавшие всю эту ночь женщины, жены летчиков, с самого рассвета толпились у КПП своей части, ждали автобус, который наконец-то с прапорщиком за рулем показался из ворот. Осунувшиеся от волнения женщины, многие с сонными детьми, с сумками, торопливо полезли в автобус, и он тут же наполнился их больными, взвинченными голосами:

— Ну поехали же, Александр Иванович! Сколько можно стоять? Детей ни свет ни заря подняли!

— А Валя Зубавина где? Она же собиралась ехать!

— Да здесь я, здесь, Света! Сзади.

— A-а… Ну, слава Богу, можно ехать.

— Ой, девочки, я же сумку свою забыла! Продукты взяла, а деньги, документы… Александр Иванович, миленький, заверните к нашему дому, а? Мы же мимо будем ехать. Ну что ты скажешь! Всю память отшибло! Пока Витюшку подняла, пока накормила его…

Прапорщик, тот самый, что в свое время разговаривал с Залимханом, добродушно ворчал:

— Заеду, Лена, заеду, не переживай. Я и сам курево забыл. А это же на весь день…

Автобус провожал подполковник с голубыми петлицами, заместитель командира части по хозяйственным делам, хмурый и невысокий офицер. Он бестолково суетился у автобуса, наказывал уже в который раз прапорщику:

— Не гони, Тарасов. Не слушай женщин. Чтоб довез их всех и назад привез. А то с меня «батя» шкуру спустит, в случае чего. Не проверили ничего, не убедились — давай автобус, и все тут!.. Ну ладно, езжайте. А я часиков в девять-десять позвоню в Придонск.

— Не волнуйтесь, товарищ подполковник, — успокаивал прапорщик, — все будет хорошо. Вы же видите, как не ехать! Женщины наши с ума сходят!..

…Байрам явился за КамАЗом с одним из своих боевиков, с водителем, под самое утро — небо только-только начало сереть. Двое других, как и условились, проехали на такси чуть дальше, на окраину Нечаевки — ни к чему мельтешить перед сторожами. Запрыгнут потом прямо в грузовик.

Дождь давно уже кончился, небо было чистым, прохладный и свежий воздух лился в открытую форточку «нивы».

Остатки сна оперативников разогнал энергичный собачий лай. Две темные фигуры маячили у ворот стоянки, одна из них махала рукой сторожам — открой, дескать, свои!

— Так, прибыли, кажется, — спокойно сказал Маринин. — Приготовить оружие.

Байрам, войдя на территорию стоянки, глянул по сторонам, посмотрел и на забрызганную грязью «ниву», в которой, судя по всему, ночевали какие-то припозднившиеся бедолаги… То ли дело в постели, на чистых гостиничных простынях!

Водитель открыл машину, стал прикручивать номера, Байрам, покуривая, что-то объяснял сторожу.

— Пора! — скомандовал Маринин. — Вперед!

Оперативники выскочили из «нивы» с пистолетами наизготовку. Появление их было столь неожиданным, что Байрам в первое мгновение ничего не понял, но потом вдруг бросился к кабине КамАЗа, сунул руку под сиденье, выхватил автомат и даже успел передернуть затвор. Кинулся к кабине и водитель…

— Брось оружие, ты, мразь! — крикнул Маринин. — Автоматы разряжены. Скажи спасибо, что мы это сделали, иначе ты был бы уничтожен на месте! Ну? Кому говорю!

Поняв ситуацию и воспользовавшись некоторым замешательством, водитель бросился бежать к открытым воротам стоянки, но наперерез ему кинулась овчарка, сбила с ног. Боевик, закрывая руками лицо, заверещал, как заяц, а к нему бежали уже и сторож, и двое оперативников…

Скованных наручниками арестованных посадили в «ниву» — под охраной вооруженного офицера и двух сторожей с их собакой.

— Где еще двое? Ну? Говори! — Маринин ткнул Байрама пистолетом в бок. — Быстрее! Оружие у них есть?

— Там… Дальше. — Тот сплюнул кровь с разбитой губы. — Ждут нас. Мы должны подъехать. Оружия нет.

Маринин сам сел за руль КамАЗа. В кузове, спрятавшись под тентом, сидели еще два оперативника и один из сторожей, вызвавшихся помочь задержать преступников.

Выехали со стоянки, не спеша покатили на окраину Нечаевки. Из кустов вышли два человека, махнули…

И здесь все произошло молниеносно. Из машины вдруг выскочили вооруженные люди, кто-то закричал:

— Стоять! Руки за голову! Ну!

Боевики Байрама в доли секунды оказались на земле, и вот уже руки их заведены за спину и на запястьях щелкнули дужки наручников…

…Шоферы-дальнобойщики, разбуженные криками и возней на стоянке, окружили «ниву», заглядывали в нее. Потом, когда вернулся КамАЗ, они пристали к Маринину.

— Дай мы им сами суд учиним, товарищ подполковник! — кричал один из «водил» — могучий русский мужик. — Мы же слышали про убийства… Они все равно ничего не поймут, посидят лет пять-шесть и снова за старое возьмутся. Ездить опасно стало из-за таких вот сволочей!..

— Отставить! — спокойно сказал Маринин. А потом, видя, что богатырь в черной майке не унимается и норовит хотя бы ударить Байрама, прикрикнул на него строже…

Подполковник, наказав одному из офицеров присмотреть за порядком, пошел в будку к сторожам звонить — нужна была подмога из УВД. Да и результат можно теперь доложить: банда задержана!

Малость запылившийся в дороге автобус с военными номерами, полный истомившихся женщин и детей, около одиннадцати дня подкатил к КПП военного госпиталя в Придонске. Настрадавшиеся за вчерашний вечер и бессонную ночь жены «раненых» летчиков высыпали нетерпеливой и возбужденной толпой из автобуса и направились было через узенькую проходную контрольно-пропускного пункта в полной уверенности, что о них знают, но были остановлены вежливым дежурным сержантом, который, конечно, ничего не знал и знать не мог.

Красильникова, ставшая во главе этого нервного вояжа, с разрешения дежурного позвонила начальнику госпиталя.

— Владимир Константинович?.. Здравствуйте. Это Красильникова, из Степянки. Мы приехали. А нас не пускают.

— Не понял. — Начальник госпиталя в самом деле ничего не понимал.

— Простите, я разговариваю с полковником Воскобойниковым?

— Так точно!

— Но вы же вчера нам звонили. По поводу наших мужей, летчиков. И мы приехали.

— Гм… Это какое-то недоразумение… Вы на КПП? Оставайтесь, пожалуйста, на месте. Я сейчас иду.

Минут через десять на аллее, ведущей к желтому трехэтажному зданию госпиталя в глубине красивого разросшегося сквера, показался высокий сухощавый полковник со встревоженным лицом. Он велел дежурному открыть ворота, и женщины, многие из которых плакали, пошли за начальником госпиталя к свежевыкрашенной голубой беседке. Смотрели на полковника со страхом — что же произошло?

— Давайте по порядку, Тамара Витальевна, — спокойно попросил Воскобойников. — Расскажите, кто звонил, когда, что именно говорил.

Уяснив ситуацию, начальник госпиталя покачал головой.

— Да-а… Либо это чья-то злая шутка, либо что похуже, — сказал он. — Женщины, дорогие мои, успокойтесь, пожалуйста. Пусть две-три из вас пойдут сейчас со мной в кабинет, мы быстро разберемся, что к чему. Раненые летчики у меня есть, но их всего двое, и они не из Степянки, это точно. Можете с ними поговорить.

С Воскобойниковым пошли Тамара Витальевна и еще одна молодая женщина с девочкой, решившая сама убедиться, что начальник госпиталя говорит правду. Остальные остались ждать в беседке.

У себя в кабинете Воскобойников сразу же связался с областным военным комиссаром и начальником управления милиции Тропининым, попросил того найти «шутника». Тропинин принял звонок серьезно, согласился — да, это, может быть, не просто «розыгрыш»…

Из военкомата ответили: понятия не имеем ни о каких раненых летчиках из Моздока и Степянки. И ни о каких взрывах общежитий в Чечне и прилегающих к ней районах России и Северной Осетии, где погибли бы летчики, слыхом не слыхивали. Не было взрывов также ни в Ханкале, ни в Буденновске. Это, скорее всего, ложная дудаевская информация, игра на нервах, запугивание людей. Словом, провокация. А вот что за цель ставил тот человек или те люди, которые звонили в Степянку, с этим бы надо разобраться компетентным органам…

Заплакали теперь и Тамара Витальевна, и молодая мама девочки, а та лишь хлопала глазами, спрашивала:

— Значит, наш папка жив, да, мамуль? Жив, да? Ой, как здорово! А то кто же меня будет верхом катать?

Воскобойников повел женщин в хирургическое отделение. Там они поговорили с обоими офицерами — вертолетчиками из Буденновска. Их машину сбили на границе с Дагестаном, недалеко от Хасав-Юрта, двое спаслись, а командир погиб.

Обрадованные, но все еще с мокрыми глазами женщины вернулись в сопровождении Воскобойникова к беседке. И что тут началось! Объятия, новые слезы, теперь уже от радости, извинения перед полковником за беспокойство.

Неслось со всех сторон:

— Живой наш папка, Димуля. Это какой-то нехороший дядя нас всех перепугал, сюда вызвал. Понял?

— Юленька, с папой все хорошо, он не ранен.

— Ну и хорошо, мамочка. Скажи ему по телефону, чтобы он из Чечни мне куклу Барби привез.

На радостях женщины расцеловали и полковника медицинской службы Воскобойникова. Собрались уже было в обратный путь, но Владимир Константинович велел им подождать. Он вернулся к себе в кабинет и снова взялся за телефон. Начальник госпиталя был прежде всего военным человеком и понимал, что история эта непростая.

На этот раз он позвонил начальнику управления безопасности генералу Костырину, рассказал ему о странном вызове жен летчиков, воюющих в Чечне, сказал, что, по его мнению, в данном случае могла замышляться беда, а ведь женщинам еще ехать назад… Полный автобус женщин с детьми…

— Да, я с вами полностью согласен, Владимир Константинович, — отозвался Костырин. — Правильно, что вы не отпустили их и позвонили мне. Мы сейчас с Тропининым что-нибудь придумаем. И мои офицеры к вам подъедут.

…Часа через полтора ПАЗ выехал из ворот госпиталя и направился в Степянку. Впереди автобуса шел милицейский «газик» с включенной синей мигалкой, а сзади — неприметный крытый ЗИЛ с вооруженными омоновцами.

Проводив автобус с женами летчиков, Русанов и Латынин явились в кабинет Костырина. Генерал, как это и подобает думающим начальникам, задал подчиненным несколько вполне логичных вопросов. В частности:

— Не связаны ли между собой: а) информация из военного госпиталя; б) звонок таинственной незнакомки в управление ФСБ; в) задержание на автостоянке в Нечаевке вооруженной банды Байрама Ваханова?

— Да, что-то много совпадений в один и тот же день, — согласился майор Латынин. — Не одними ли это все руками делается?

— Тогда давайте сюда и смерть Глухова приплюсуем, — возразил Русанов. — Какая-то группа чеченцев, окопавшаяся у нас в городе под надежной крышей, беспричинно, случайно уничтожила директора крупнейшего завода, потом стала нападать на водителей грузовиков, зачем-то вызвала в военный госпиталь жен летчиков и, наконец, организовала звонок женщины к нам в управление с предупреждением о нападении опять-таки чеченцев на военный аэродром. Не знаю, Евгений Семенович, но я лично что-то пока не усматриваю какой-либо связи. В стране — чеченский психоз, на его фоне — шуточки, розыгрыши, хулиганство… и только.

— Нет, Виктор Иванович, вы не правы, — в свою очередь, возразил Костырин. — И в любом случае, я как начальник управления не имею права отмахнуться от звонков и сообщений, пусть они и окажутся ложными.

— Да с этим никто и не спорит, Евгений Семенович. — По лицу Русанова было видно, что он все же остался при своем мнении. — Но, с другой стороны, посудите сами: что значит захватить военный аэродром? Взводом его не возьмешь, полк, может, и многовато будет, и где его в городе спрячешь? Разве батальон террористов… Но и это не иголка в стоге сена. Из кого он, в таком случае, состоит? Чеченов в городе если и наберется человек тридцать — сорок, да и те на рынке сидят. Выходит, наши это, русские?

Офицеры сидели у рабочего стола начальника управления, курили, чувствовали себя свободно.

— Конечно, какую-нибудь пакость они на аэродроме учинить могут, — закончил свою мысль Русанов. — Взрывное устройство в заправщик заложить, попытаться угнать самолет… Женщина, которая звонила, могла, конечно, что-то и не понять. А может, спьяну набрала наш номер, наговорила Бог знает что, а мы тут голову ломаем. Сколько уже раз накалывались?

Костырин посидел в раздумье, повертел на плексигласе стола шариковую многоцветную ручку. Потом потянулся к телефону.

— Александр Иванович? Костырин. Как идет расшифровка записи?.. Хорошо, прошу зайти.

Через две-три минуты в кабинет вошел офицер оперативно-технического отдела, поставил на приставной столик небольшой портативный магнитофон. Перед тем, как нажать клавишу, пояснил:

— Женщина почти не изменяла свой голос, модулятором явно не пользовалась. Зажала нос пальцами и говорила.

— Или прищепкой, — хмыкнул Латынин.

— Да, и прищепкой можно, — согласился криминалист. — Разрешите, Евгений Семенович?

— Включайте. — Костырин вышел из-за стола, подошел поближе к магнитофону, сел в кресло.

Женский голос, почти очищенный специальной аппаратурой от искусственной гнусавости, четко произнес:

— Алло! Это госбезопасность?.. Товарищ подполковник, завтра ночью на наш военный аэродром, что на юго-западе, будет совершено нападение… чеченцами… Я вам серьезно говорю: чеченцы аэродром хотят захватить…

— Черт возьми, я где-то слышал этот голос! — воскликнул Костырин. — И не так давно. Но где?

Он поднялся, стал расхаживать по кабинету, напряженно думал.

— Ну-ка, еще разок, Александр Иванович! Послушаем.

— Алло! Это госбезопасность?..

В самом деле, до чего же знакомые, несколько игривые интонации! Так говорят женщины, знающие себе цену, не заискивающие перед мужчинами, даже высокопоставленными, ибо знают, что могут повлиять на них чем-то иным — личным, неотразимым…

Да-да, голос хорошо знаком, это несомненно! Бархатные, намекающие на что-то интонации, своеобразные ударения в словах, манера несколько распевно произносить фразу…

— Ну слышал же, слышал! — досадливо стукнул Костырин кулаком о кулак. — И разговаривал я с этой женщиной. Кажется, по телефону, но когда? А главное, с кем?

Он снова сел к столу, полистал еженедельник — имел привычку записывать почти все свои телефонные разговоры, потом было легче восстановить события… Нет, одни мужские фамилии, ни одной женской!

Наваждение какое-то. Голос стоит у него в ушах. Еще бы какой-нибудь маленький намек. Еще хотя бы одна фраза на ленте магнитофона!..

И вдруг всплыло: …понимаете, я пишу материал по атомной станции… Московский спецназ проводил там, в Ново-Придонске, учения… и картинка перед глазами: молодая, хорошо одетая женщина с распущенными по плечам светло-русыми волосами, которая ждет его у входа в управление… Вобликова! Корреспондент! Он, помнится, не дал ей интервью…

У Костырина от волнения даже пот на лбу выступил. Неужели она это сделала? Ну, можно понять пацана лет двенадцати — четырнадцати: взял, позвонил, перепугал — рассмешил дежурного. Но взрослый человек, журналист… М-да-а… Дожили, приехали. Ведь это подсудное дело — ложный звонок. Как она этого не понимает? Или здесь все же ошибка? Надо проверить.

— Александр Иванович, на пленке есть местечко? Минут на пять.

— Да, есть, товарищ генерал.

— Хорошо. Я сейчас сделаю один звонок, запишите.

Офицер тут же подключился к входной телефонной коробке, нажал клавишу магнитофона, кивнул Костырину. Тот набрал номер.

— Добрый день. Это редакция?.. Можно Вобликову?..

— А ее нет. Что передать?

— Нет, ничего передавать не надо, я позвоню еще.

Костырин положил трубку, а офицер-связист отсоединил от коробки тонкие провода.

— Жаль, — сказал Костырин. — А то бы сейчас кое-что для себя уяснили… Тем не менее, товарищи офицеры, решение будет такое: с вечера усиливаем патрулирование на территории аэродрома силами самой войсковой части, милиции и, разумеется, нашего управления. Некрасину я сейчас же позвоню.

Евгений Семенович набрал номер.

— Вадим Геннадьевич? Приветствую вас. Да, он самый. Какие новости? Сегодня в ночь планируете ночные полеты?.. А пресса зачем? Понятно. Да, я ее знаю. Что ж, пусть пишет, раз вы с ней договаривались… Вадим Геннадьевич, к вам сейчас два моих офицера подъедут — Русанов и Латынин. Нет, это не телефонный разговор — враг подслушивает, ага! — Костырин по-мальчишески озорно рассмеялся. — Давайте сегодня вместе там у вас подежурим. Часов с девяти вечера. О деталях Русанов вас поставит в известность. Минут через двадцать они к вам прибудут. А я — вечером приеду. Не возражаете? Ну и хорошо. Тогда — до встречи!

Не успел Костырин положить трубку, как на переговорном пульте настойчиво замигала сигнальная лампочка. Звонил дежурный по управлению:

— Товарищ генерал, разрешите доложить: только что звонили с атомной станции — недалеко от поселка, в лесу, по дороге на свалку взорвался мусоровоз. Туда выехали сотрудники отделения милиции.

— Станция как-нибудь пострадала? — Костырин побледнел.

— Нет. От станции до места взрыва примерно четыре километра.

— Кто вам сообщил?

— Андрианов, наш сотрудник на станции.

— Понятно. Пусть немедленно выезжает на место взрыва, потом доложит. От нас тоже кто-нибудь будет, я сейчас же распоряжусь.

— Понял, товарищ генерал!

Костырин глянул на зеленые цифры больших электронных часов, висящих на стене у входа: 18.15.

«Поздновато Андрианов позвонил, поздновато! — расстроенно подумал генерал. — Разболтались, господа офицеры. Демократия всех расслабила, страна будто киселя нахлебалась… Придется работу с подчиненными провести».

Велев Русанову с Латыниным отправляться на аэродром, Костырин через помощника вызвал еще двух офицеров, отправил их в Ново-Придонск, приказал связаться с ним тотчас по прибытии и получении нужной информации.

Да, денек нынче выдался напряженный, ничего не скажешь. Только успевай поворачиваться. И на атомную надо бы съездить самому, и от аэродрома не отмахнешься…

Костырин снова вспомнил о журналистке Вобликовой. Интересная деталь: ведь она тогда, у дверей управления, спрашивала его о мерах безопасности на важных объектах, в том числе и на АЭС, а он отмахнулся, даже оборвал ее — мол, не нагнетайте психоза, уважаемая, жить и так тошно…

Как бы не сесть в лужу с этой Вобликовой. Журналисты народ памятливый, все берут на заметку, анализируют, а потом выводы делают: вот, мол, как работает местное управление ФСБ — от разговоров об обеспечении безопасности важных объектов отказываются, уверяют, что все в порядке, а на самом деле взрывы… Да, если на АЭС случилось что-то серьезное, это обязательно попадет в газеты, и не только местные. Узнают о чэпэ и на Лубянке…

А он тут с магнитофончиками возится, голоса вспоминает. Да мало ли похожих голосов! С чего бы это Вобликовой такой ерундой заниматься? Позвонила какая-нибудь дура, клиентка психдиспансера, поставила всех их на уши, крутись теперь…

Конечно, с журналистами лучше не ссориться. Зря, наверное, он отказал тогда в интервью этой Вобликовой. Она как-никак представительница четвертой власти. Хотя, как пошутил один умный человек, ее, этой четвертой власти, в России нет, потому что нет второй и третьей. Да и первая лишь о себе печется.

И все же голос Вобликовой нужно идентифицировать. У него профессия такая — сомневаться и проверять.

Никто из сорока с лишним пассажиров рейсового «икаруса», следовавшего из Придонска в поселок атомщиков, и подумать не мог, и в страшном сне бы никому это не приснилось, но это был факт: двое из них везли с собой смертельно опасный груз, огромной разрушительной силы взрывное устройство.

Упакованное в картонную коробку, с часовым механизмом, внешне напоминающее только что купленную в хозмаге плоскую газовую дачную плиту, это адское оружие Рустам и Аслан в числе других своих коробок с напитками запихали в багажный отсек «икаруса». Водитель автобуса стал было ворчать: «А другим пассажирам где свои вещи ставить?», но Рустам сунул ему десятитысячную купюру, и губастый малый с короткой стрижкой успокоился.

Ехали они хорошо и довольно быстро. В мягком автобусе почти все форточки были открыты настежь, салон продувало теплым майским, можно уже сказать, летним ветром, потому как через день лето официально вступало в свои права. Жаркая эта весна, конечно же, запомнится жителям благодатного края России, но запомнится и конкретная дата — 30 мая, день «X», ибо в этот день на их атомной станции прогремит взрыв. Осуществят его либо они, Рустам с Асланом, либо летчик-патриот Махмуд Имранов. Практически Рустам и Аслан тоже камикадзе: если не получится вариант с машиной Федора, мусорщика, они вынуждены будут просто захватить чей-нибудь автомобиль, таранить на нем ворота АЭС, ворваться внутрь, взорвать и мину, и себя.

И они были готовы к этому.

У обоих были пистолеты — так, на всякий случай. Вполне возможно, что на территорию станции даже на захваченном автомобиле им придется пробиваться с боем.

Нужно быть готовым ко всему.

Утром в доме Анны Никитичны они простились со всеми строго, по-мужски: ни вина, ни торжественных речей. Все три боевые группы уходили нынче на задание — в Степянку, навстречу женам летчиков, на атомную станцию и на аэродром. Никто из них не знал, что их ждет, никто не был уверен, что вернется: там, где стреляют, там и умирают…

Саламбек сказал: «Все, кто останется в живых, возвращайтесь домой самостоятельно. Оружие бросайте. Оружия у нас много. Только автоматов в Чечне более шестидесяти тысяч. Ехать отсюда надо в Буденновск. Ждите там. Там уже много наших людей. Поможете Шамилю Басаеву…»

Он больше ничего не сказал, да и не нужно было — диверсант-террорист свою работу знает.

И насчет оружия Саламбек прав: оружие — не проблема. Проблема выполнить задание и уйти невредимым. Не всем это удастся. Это — непросто. Сразу же после взрыва на атомной станции все спецслужбы города и соседних областей будут подняты на ноги. Все дороги будут перекрыты, все «подозрительные» будут тщательно проверяться,  ф и л ь т р о в а т ь с я.  И пройти через эти  ф и л ь т р ы  — задача тоже непростая. Тем не менее пройти можно. Надо иметь голову на плечах. И точно рассчитывать свои действия.

Пока спецслужбы придут в себя и кинутся выяснять, что к чему, у Рустама и Аслана будет время. Небольшое, да. Может, час. Может, чуть больше или меньше. Спецслужбы могут сработать быстро, но могут и не сработать. Россия при всем при том настроена благодушно: война в Чечне — это далеко, она касается только тех, кто там живет и воюет. Здесь, вблизи от Москвы, ничего не может произойти. Здесь идет тихая мирная жизнь, здесь люди решают свои проблемы. Здесь никто не ждет удара чеченских боевиков…

У Рустама и Аслана есть несколько хорошо продуманных и просчитанных уже путей отступления: можно заскочить в электричку и доехать до узловой станции, через которую идут поезда практически на все направления; силой оружия можно захватить любой автобус, в том числе и этот, на котором они сейчас ехали. С заложниками они уедут куда угодно; можно, наконец, пешком через лес уйти от станции, выйти на шоссе западного направления — их там никто не будет искать…

Все теперь зависит только от того, в какой момент им удастся заложить в машину мусорщика Федора взрывное устройство. Часовой механизм они заведут, как это и было приказано, на час ночи. К этому времени над атомной станцией должен появиться самолет Махмуда. Если он не появится — достаточно будет и этого взрыва. Страшно даже подумать, что может быть с «икарусом» и его пассажирами, если вдруг случится что-нибудь непредвиденное с механизмом и контакты сами по себе замкнутся…

Но «икарус» спокойно довез их до автостанции «Ново-Придонск», и Рустам и Аслан так же спокойно выгрузили свои коробки. Если кто и обращал внимание на этих двух деловых кавказцев, то прежде всего из-за обилия этих самых коробок с напитками в пластмассовых бутылках: торговые люди, сразу видно.

Им предлагали помощь — подбросить куда надо; каждому из владельцев транспорта хотелось подзаработать, а кавказцы, как известно, денежный народ, за услуги платят щедро. Но Рустам и Аслан не торопились — ждали.

И дождались.

На шоссе со стороны городской свалки, что была за лесом, показался мусоровоз. Федор! Наконец-то!

И Федор заметил своих знакомцев, притормозил.

— Привет труженикам торгового фронта! — крикнул он весело, высунувшись из кабины. — Опять водичку привезли? Взяли бы чего покрепче…

— За этим дело не станет, Федя! — пообещал Рустам, подавая шоферу руку. — Подбросишь, и пара «пузырей» у тебя в кармане.

— Пара! Хм! — Федор набивал цену.

— Ладно, бери! — И Рустам подал ему пятидесятитысячную купюру.

— Ну, это другое дело.

Товар, конечно же, весь в кабину не вмещался и надо было сделать минимум пару ездок. Обе стороны это вполне устраивало.

Взрывное устройство — тут же, среди других коробок. Пока Аслан таскал напитки в кабину, Федор отправился в ближайший комок покупать водку.

Рустам пустил часы на «газовой плите». В час ночи она взорвется. Остановить ее уже нельзя. Разобрать — тоже. Конструкторы этой машины-убийцы все продумали.

Осталось укрепить ее на раме мусоровоза. Для этого потребуются секунды: «газовая плита» снабжена мощным магнитом. Ее лишь на мгновение надо прижать к любому металлическому предмету — к раме автомобиля, к железным воротам, к днищу самолета, к башне танка, к дверце сейфа… И эффект взрыва будет соответствующий — в плоской коробке «газовой плиты» таилась мощь по крайней мере нескольких противотанковых мин…

Федор вернулся с сияющим лицом, с тремя «пузырями» в руках — будет чем потешить душу в конце рабочей недели. Да и должен одному корефану за временно позаимствованный баллон.

Федор и Аслан поехали в первый рейс. Рустам остался ждать. Ждать недолго — от автостанции до их торговой точки у АЭС всего два километра. Минуты езды…

У Федора Лапшина была хорошая давняя привычка: в конце рабочей смены готовить машину на завтрашний день. Он любил утром вскочить в кабину, вставить ключ зажигания в замок, повернуть его и сейчас же услышать ровный и надежный рокот мощного дизельного двигателя своей машины. Утром надо работать, ездить, а не возиться с неполадками…

Вот и сегодня, еще раз сгоняв с полными контейнерами на свалку, вернувшись в гараж, расположенный на территории станции, он вылез из кабины, попинал скаты, обошел свою кормилицу, заглянул и под брюхо грузовика. Ему показалось, что на раме у задних колес застряла какая-то коробка. Видимо, она свалилась из какого-то контейнера, а он не заметил.

Федор, присев на корточки, попытался вытащить коробку, напоминающую корпус газовой плиты, будто приклеившуюся к раме, но у него ничего из этого не получилось. «Газовая плита» держалась на раме мертво. Тогда он, вооружившись ломиком, снова полез под машину — уж ломиком коробку эту он отдерет запросто.

Вдруг могучие руки бывалого шофера вздрогнули и остановились — Федор услышал негромкий, но вполне отчетливый стук часового механизма. Он удивился — будильник, что ли, кто-то выбросил на помойку? Все может быть — надоел кому-то, старый…

Он прислушался повнимательнее — стучали часы в самой коробке, в «газовой плите»!

И тут он все понял — мина! Ему подсунули ее сегодня. Вчера, в конце смены, он тоже осматривал машину — никакой коробки не было.

Сволочи какие-то…

Замерев, по-прежнему лежа на спине под рамой, он теперь осторожно убрал ломик подальше от серой металлической коробки. Хитро сделано, и ставили с умом…

Теперь он знал, что должен действовать решительно и, главное, быстро. Тот, кто подложил взрывное устройство, установил часы на определенное время. На какое? Сказать наверняка трудно, но если поразмыслить, то можно предположить, что адская машина должна сработать тогда, когда его автомобиль вернется в гараж, на стоянку, то есть  на  с т а н ц и ю.  Рабочий день у него, как и у всех, кончается в пять вечера. Сейчас… 16.41. Возможно, у него в запасе есть  д е в я т н а д ц а т ь  минут. Мало. Но этого времени вполне достаточно, чтобы выехать с территории станции, миновать городок-поселок атомщиков, углубиться в лес по знакомой дороге к свалке…

Только бы успеть!

Федор вскочил в кабину, завел мотор. Как теперь вести себя с этой штукой, что висит у него под рамой? Боится она тряски или нет? Если сюда, на станцию, он ехал вполне нормально, не знал ничего, а значит и не боялся, то и эта «плита» ничего такого не боится?

Что ж, хорошо,  м и л а я,  поехали. Полегоньку поедем, не спеша. Дорога до поворота на свалку хорошая, асфальт, он на нем каждую ямку знает. Довезет, как барыню…

Да и вряд ли эта коробка боится тряски — он же ехал с ней, ни о чем не думал…

Могучие руки Федора, лежавшие на черном колесе руля, тихонечко подрагивали, будто скулили.

«Ну! Ну! — сказал он им. — Ничего, обойдется. Доедем. Не надо дрейфить. А? Доедем, ребята…»

У ворот его остановил охранник.

— Ты куда это, Лапшин? — по-начальственному строго спросил он. И имел на это право: охранник, этот помятый временем и заботами мужичок-кузнечик в зеленой форме и с наганом на боку, тоже не первый год работал на станции, знал, что мусорщику после пяти вечера выезжать из гаража не положено. Не иначе, этот парень решил сгонять за водкой.

— Запаску у автостанции забыл, Володь, — сказал Федор как можно правдоподобнее и ласковей. — Чтоб ей пусто было. Заговорился с одним коммерсантом, отвлекся… Пропусти, я как раз за пятнадцать минут обернусь. Что тут ехать?!

Охранник поверил Федору, но сказал:

— Погоди, я начальнику доложу, — и пошел в будку, взялся за телефон.

«Чтоб ты сдох!» — незлобливо выругался про себя Федор.

Сидел он, что называется, мокрый. Конечно, он мог бы сейчас же сказать охраннику, мол, подозрительный предмет под рамой обнаружил, тикает, надо срочно выезжать со станции, а ты, дурак, держишь. Взлетим вот вместе с тобой на воздух, тогда узнаешь. Но охранник, деревенский этот пентюх, всю жизнь простоявший в своей будке с заржавевшим наганом в кобуре (никто же никогда тут, на станции, ничего не нарушал и тем более не нападал на мирный атом), поступил бы точно так же, как поступил сейчас: он стал бы звонить начальнику караула и  с о г л а с о в ы в а т ь  вопрос. Потом раздался бы звонок у начальника смены, потом у заместителя директора станции по режиму и, наконец, у самого директора. Тот бы, конечно, сработал пошустрее — вызвал бы милицию или представителя ФСБ… И только потом, видимо, раздалась бы суматошная команда:  в о р о т а  с р о ч н о  о т к р ы т ь!  А уж там — поставить мусоровоз в безопасное место, вызвать минеров-спецов и так далее.

Федор вырос в прочной бюрократической системе, знал, с каким трудом вращаются ее колеса, экономил время, вернее, хотел сэкономить…

Красная секундная стрелка на больших ручных часах Федора нервно прыгала от одного деления к другому. Пропрыгала один круг, ринулась на второй. Время — неостановимо.

Быстрее! Федор ненавидел в этот миг охранника. Он бы разорвал его сейчас на куски.

Охранник за стеклом своей будки все еще говорил по телефону. Потом он наконец высунулся в окошко.

— Заместителю директора по режиму будет доложено, Лапшин. Имей это в виду. Порядок есть порядок. То ли ты за запаской, то ли за водкой.

— Да водка у меня есть! Вот она! — И Федор, обернувшись, выхватил откуда-то из-за спины пару «пузырей».

— A-а… Ну тада езжай. — И охранник, словно запуская в космос ракету, важно нажал на кнопку — створки ворот поплыли в стороны.

— Ну, козел! Ну, баран! — ругался Федор. — Две с половиной минуты из-за тебя потерял!

Да, за это время он был бы уже на половине пути к городку атомщиков. А в другую сторону ему ехать некуда — нет тут больше дорог, только через жилой массив! И кто так по-дурацки планировал?

КамАЗ с пустыми и оттого грохочущими контейнерами покатил прочь от станции. Уже легче, думал Федор. Если и рванет, то где-нибудь на дороге. Для него лично тоже радости мало, но все ж таки не на АЭС.

Он терзался и еще одной мыслью: кто и где мог подложить ему в машину взрывное устройство?

Лапшин стал перебирать в памяти сегодняшний день и остановки, какие он делал. Выходило, что подсунуть ему «тикающий сувенир» могли где угодно: первую остановку он сделал у ларька с пивом часов в одиннадцать дня; пиво он не пил, но налил на вечер полную двухлитровую бутылку из-под «Херши»; к тому же у ларька никого подозрительных,  д и в е р с а н т о в,  не было, все свои, знакомые алкаши — Толян, Костик-Будка, Юрка Косых… Какие из них диверсанты? Через губу уже к одиннадцати переплюнуть не могут.

Вторая остановка была у столовой. Там он машину бросил на улице, а сам наскоро перекусил. Минут пятнадцать отсутствовал. Но машина-то стояла на виду у всех! Как можно было незаметно залезть под нее, что-то там делать?! Это же верх наглости! Да и он, когда ел, видел КамАЗ в окно, через тюль с мухами…

Потом абреков этих подвез, подзаработал. Но там тоже все на глазах — грузили, выгружали… Никто из чеченов под машину не лазил. И он отлучался всего на минуту, ну, на две — водку купил. Подал деньги, взял бутылки, вернулся… Чеченцы как работали, так и работали. К тому же парней этих он знает не первый день…

И все же сомнение закралось в душу Федора. «Сувенир» могли, увы, могли поставить и чеченцы. Почему нет? Идет война на их родине, народ этот обижен, месть для них — святое дело… Какое-то слово у них для этого есть… Ладно, забыл. Но читал, читал. И почему бы, в самом деле, Рустаму с Асланом не воспользоваться знакомством с ним?

Ладно, потом следователи разберутся во всем. Только бы успеть доехать, отогнать машину в безопасное место. Потом можно и со следователями поговорить.

А может, не надо? Они ему ничего хорошего не скажут. Связался, скажут, с темными личностями, они тебе и подложили мину. Ты и должен отвечать. Еще неизвестно, чем все это кончится.

Федор понял, что влип в неприятную историю, и решил выпутаться из нее самостоятельно. Он уедет подальше от станции и поселка и сам освободится от «тикающего сюрприза». Если эта штука не взорвется в 17.00, значит, часики у нее поставлены на вечер или на ночь, что вполне логично.

Ах, сволочи, что придумали, а! Станцию рвануть! Да это же беда какая, второй Чернобыль может быть!

Поселок он проскочил за четыре с половиной минуты. Мелькнули слева кирпичные серые пятиэтажки, крыша Дворца энергетиков, столовая, в которой он сегодня обедал, потом пивной ларек, магазин, пошли гаражи…

Фу-у… Можно хоть пот вытереть с глаз. Правильно, что он поехал по окраине, по Строительной. Тут и короче, и светофоров нет. Их, правда, на весь поселок два — на въезде и у дворца, на перекрестке.

Теперь жилые дома — лишь в зеркале заднего вида. Все мельче делаются они в его овале, сливаются в общую серую массу. Торчит теперь только высокая крыша универмага.

Можно прибавить газку — асфальт тут до самого поворота на свалку ровнехонький, гладкий, как яичко, машины почти не встречаются — и рабочий день уже кончился, и частники накатались, что ли.

Жми, Федя, не бойся! Тут километра три осталось.

Вот и поворот. Песок, узкая дорога среди молодых сосен, пряный душистый воздух…

16.58.

Все, хватит. Надо выходить из машины. Отбежать в сторону. Ждать. Пусть и рванет теперь. Теперь не страшно. Нужно только подальше отбежать.

Лапшин так и сделал. Он побежал назад, к асфальту. Бежал метров триста, споткнулся, упал. Поднялся, снова побежал.

Потом сидел на траве, ждал. Смотрел на часы.

В половине шестого встал и пошел назад, к машине. Думал на ходу: «Назад этот «сюрприз» везти? Не годится. Пехом переть в поселок, а КамАЗ тут бросить? Тоже не фонтан. Могут и угнать, пока я буду туда-сюда разгуливать. Что потом говорить? Мол, что-то тикало в ящике, я испугался, погнал машину подальше от станции… Могут и не поверить, на смех поднять. А если КамАЗ угонят — так и посадят. А что? Скажут, толкнул машину налево, сам бывший зек… Не поверят, конечно, что я из благих намерений, на смех поднимут…

Вот не было печали…

Не будешь бросать машину, вперед наука.

Да так-то оно так…»

Федор залез снова под раму и стал орудовать ломиком. Надо, конечно, отодрать эту чертову коробку. Раз она не взорвалась, то неизвестно еще, может, и не взорвется. Его могли и разыграть: сунули будильник в эту «газовую плиту», а он с ума сходит, носится как сумасшедший на своем мусоровозе по поселку. Вот кто-то потешается!

А железная коробка, однако, сидела на раме крепенько! Хитро ее засунули, прочно. Она не только магнитом удерживается, а еще и за счет конфигурации, размеров. Как будто ее специально для рамы КамАЗа и проектировали.

Сволочи… Возись теперь!

Наверно, он не рассчитал силы рук, движения, стукнул по коробке сильнее, чем требовалось, и страшный взрыв приподнял КамАЗ над теплой песчаной дорогой, разорвав его на части, швырнул загоревшиеся куски кабины, двигателя, контейнеров на зелень молодых сосен…

А тела Федора Лапшина, бывшего зека и рядового российского мусорщика, вовсе не нашли. Ничего не осталось от рослого и сильного мужика. Только часы с красной секундной стрелкой каким-то чудом зацепились за ветви одной из сосенок. И время на них остановилось: 17.48…

И еще осталась память.

Память, как известно, хоронить нельзя. Ее надо беречь.

…Стоит теперь на месте взрыва скромный обелиск — бетонная простенькая пирамидка с погнутой черной баранкой от КамАЗа. И торчит в ней дорогой букет красных гладиолусов в серебристой обертке.

Кто-то здесь был недавно…

Ночное небо над Придонском — сплошь в звездах, в сполохах электрических огней, в реве мощных реактивных двигателей военных самолетов. Это только летчикам кажется, что они шума при полетах производят мало — отнюдь! В тихую, безветренную, сухую ночь, какая стояла над городом 30 мая, слышно все: вой троллейбусного мотора, перестук колес электрички, отошедшей от перрона вокзала и набирающей скорость, ровный гул заводских механизмов, далекая музыка… А уж если в небо поднимается «сухой», то его грохот сотрясает стекла домов и на другом конце города…

Махмуда сопровождали Вахид, Залимхан, Саламбек и еще три боевика-«грузчика». Автоматов у них пять, у Махмуда и Вахида — «Макаровы». У Саламбека и Залимхана и здесь сегодня особая задача: разведка подступов к аэродрому. У них по электрическому фонарику — уже с места, от проволочной ограды, они должны посигналить светом: все в порядке, можно двигаться вперед.

С самого утра у Саламбека родилось в душе нехорошее предчувствие: Байрам не позвонил, не прислал нарочного, не сообщил о ходе своей операции. Уничтожены ли семьи летчиков? Что с самой группой?

Падкие на сенсационные новости местные средства массовой информации, радио и телевидение, в своих вечерних выпусках ничего не сообщили о каких-либо чэпэ; была обычная уголовная хроника: найден труп неопознанного мужчины средних лет, ушла из дома и не вернулась девочка двенадцати лет, ограблено две квартиры в Северном жилом районе города… Правда, в «Придонских новостях» дикторша телевидения как-то невнятно сказала о взрыве возле АЭС. Почему «возле»? Взрыв должен быть на самой станции!.. Но спросить теперь не у кого: по плану Рустам с Асланом после выполнения задания должны самостоятельно вернуться в Чечню.

В Боровское Махмуд посылать тоже никого не разрешил: если группа Байрама провалилась, там может быть засада. Людей мало, все остальные ему нужны для захвата самолета.

Едва стало смеркаться, боевики один за другим с сумками, в которых лежали автоматы, покинули дом Анны Никитичны. Каждый из них действовал по собственному плану, шел по своему маршруту, но линии этих маршрутов пересекутся в одной точке: у ближайшего к ограде капонира. Время для всех и каждого было рассчитано по минутам.

Попрощавшись с Саламбеком, ушли Махмуд с Вахидом. Они придут к капониру с разных сторон в полночь.

Последним уходил из дома Саламбек. Он постоял в коридоре, наскоро прочитал молитву, мысленно поблагодарил хозяйку, Анну Никитичну, за приют и ушел, тихо притворив за собою дверь. Сюда уже никто из них не вернется. В любом случае.

У трамвайного кольца вблизи военного аэродрома Саламбек оказался быстро — подъехал на такси. Вышел из машины, осмотрелся. Ничего подозрительного. Вечерняя улица, уже горят фонари, автомобили катят с зажженными фарами. На остановке — группа явно истомившихся людей ждет трамвай; подвыпившие парни пристают к двум девушкам в коротких юбочках; парочка влюбленных, обнявшись, стоит в сторонке, никого, кажется, и ничего не замечая вокруг…

Саламбек, насвистывая, пошел в нужном ему направлении. Сейчас он пройдет эту шумную магистральную улицу, свернет влево, постоит на перекрестке, делая вид, что ловит машину, понаблюдает. Потом двинется дальше по тихому переулку с частными одноэтажными домами к оврагу, к Песчаному логу. Там, в овраге, он посидит недалеко от братской могилы, снова осмотрится, а потом пройдет вдоль проволочной ограды аэродрома, время от времени поворачиваясь к нему спиной и включая фонарь: из сосняка, где уже будут находиться остальные, эти короткие вспышки света хорошо видны — проверено. Без четверти двенадцать вся их группа соберется против капонира под номером один. Судя по информации, которую дал Вобликовой командир части, майор Белянкин поднимется в воздух примерно в половине первого ночи.

Парень, обнимающий девушку на трамвайной остановке, вынул из внутреннего кармана джинсовой куртки портативную рацию, сказал коротко:

— Говорит «восемнадцатый». Мужчина кавказской национальности в серой куртке и с сумкой вышел из такси на конечной остановке. Пошел в направлении Песчаного лога. Прием!

— Понял, «восемнадцатый». Продолжайте наблюдение.

— Есть!

Другой доклад последовал с автостанции Юго-Западного района города:

— Это «седьмой». Двое кавказцев приехали на автостанцию на иномарке. Стоят, ждут.

— Понаблюдай.

— Понял.

Еще один доклад прозвучал в машине, что стояла на аэродроме, у командного пункта:

— Говорит «третий». Вижу человека с сумкой в руках, движется в направлении аэродрома через овраг.

— Наблюдай, «третий», — ровно сказал Русанов, а душа его ликовала: не зря, выходит, потратили они столько времени в ожидании «гостей». Аэродром практически весь в поле зрения оперативников, все подходы к нему контролируются.

В течение получаса в машину поступило еще три доклада: тени-призраки появились и на близлежащих огородах, и в сосняке возле аэродрома. Всего этих «призраков» было теперь семь.

«Не так уж много, но и немало, чтобы учинить на аэродроме пакость, — подумал Виктор Иванович. — Подождем еще. Может, это только часть группы».

Но «призраков» больше не прибавилось.

Бесшумно, скорее всего ползком, пригибаясь, они стремились явно в одну точку. В какую?

Информация, какую дала по телефону женщина-аноним, была, разумеется, расплывчатой, общей. Скорее всего, она и сама толком ничего не знала. Как не знала и о численности группы. Конечно, семь человек при всем желании аэродром захватить не смогли бы, видно, им нужен самолет, может быть, два. Значит, диверсантов нужно ждать у какого-нибудь капонира, у стоянки. Их вдоль проволочного забора — одиннадцать. Русанов лично побывал у каждого, осмотрел и капониры, и поле. Даже если за ним и наблюдали в это время, вряд ли его поведение вызвало бы у наблюдателей какие-нибудь подозрения: Виктор Иванович был в форме подполковника ВВС, вел себя естественно — какой-нибудь заместитель командира по снабжению или вооруженец выполняет свои служебные обязанности…

В кабинете командира части полковника Некрасина расположился штаб по захвату и обезвреживанию террористов. Здесь генералы Костырин, Тропинин, полковник Русанов, другие офицеры. На столе перед ними — карта-схема аэродрома и прилегающей к нему местности.

— Все наши летчики и технический состав предупреждены о возможном нападении, Евгений Семенович, — докладывал Некрасин Костырину как руководителю операции. — Паники никакой, разумеется, нет, полеты проходят нормально. Руководитель полетов должным образом проинструктирован. Для блокирования полосы готовы снегоуборочные машины. Пара истребителей-перехватчиков в любую минуту готова подняться в воздух. Но, надеюсь, до этого дело не дойдет.

— А где же пресса? — полюбопытствовал Костырин, когда деловой разговор был закончен. — Вы же говорили, что какая-то журналистка собиралась быть на ночных полетах, писать о вас.

— Да, собиралась, — кивнул Некрасин. — Некто Вобликова из газеты «Русь непобедимая». Но она позвонила в шестнадцать ноль-ноль, сказала, что нездоровится — выпила молока из холодильника, поднялась температура…

— Так-так, понятно. — Костырин не стал развивать эту тему. — Давайте, товарищи офицеры, еще разок пройдемся по карте.

Красными стрелками на карте указаны вероятные места нападения террористов, синими кружками — посты с рациями, которые находились довольно близко друг от друга: в операции участвовало много народа — практически весь оперативный состав управления ФСБ и сотрудники милиции. Задействован был и личный состав авиаполка.

— Итак, товарищи офицеры, — говорил Костырин, склонившись к карте, — логика и здравый смысл подсказывают, что нападение готовится с северной стороны аэродрома, вот из этого сосняка. Наружные посты наблюдения доложили о подозрительных лицах, которые появились на прилегающих улицах, — он ткнул карандашом в названия улиц, — со стороны оврага, огородов, Песчаного лога. Понятна теперь цель — захват самолета, возможно, и двух. Немногочисленность диверсионной группы еще ни о чем не говорит: у них могут быть и два-три летчика. Будем считать, что террористы стремятся вот к этим стоянкам: они по отношению к ограде и сосняку расположены более выгодно — до капониров, как говорится, рукой подать. Что ж, будем встречать. Прошу, Виктор Иванович, доложите о готовности групп захвата.

Саламбек первым достиг сетчатого забора. Некоторое время он лежал, стараясь унять бьющееся сердце. Тревога в его душе нарастала, уверенность в успехе задуманного таяла. Он не мог бы сейчас точно объяснить даже самому себе, почему так думает. Он не боялся, страх тут был ни при чем. Просто интуиция подсказывала ему, что надо бы сейчас, сию минуту, поворачивать от этой порванной местами аэродромной сеточки и так же тихо, бесшумно, серой ящеркой исчезать — раствориться в хорошо знакомом теперь сосняке, потом в овраге, в поле… Странное дело, но в самый ответственный момент, когда, казалось, победа близка, когда осталось лишь перебить тех людей, что окажутся у самолета и Махмуду забраться в кабину, Саламбек вдруг понял, разумом, кожей ощутил всю бесперспективность и ненужность этой ночной затеи, вообще этой войны с русскими. Зачем она? Что она дает? Если Махмуд и совершит свое дело, то русские ведь тоже не будут сидеть сложа руки. Прольется новая кровь, возможно, начнутся новые репрессии против чеченского народа — это уже было в истории России!

Конечно, Джохар и его ближайшее окружение, «непримиримые», будут довольны этой операцией, станут ставить в пример смерть Махмуда и, возможно, всей группы другим боевикам, но он, Саламбек Мусаев, сын простого крестьянина из горного села Дарго, — что он и его семья получат в результате этого? Разве у него нет своей головы на плечах? Разве обязательно было воевать с русскими, лить кровь? Ведь они, чеченцы, много лет жили с русскими в мире и согласии. Зачем же теперь смотреть друг на друга через прицел автомата?.. У Дудаева, конечно, свои интересы: большие, очень большие деньги, власть, мечты о независимости Ичкерии. Но он добивается этой независимости руками и кровью таких, как он, Саламбек, Махмуд Имранов, Вахид… Но разве нельзя было договориться с русскими, создать такое государство, где бы всем жилось хорошо? Почему нужно обязательно убивать, мстить друг другу, сеять среди своих народов смерть?

«Поздно думаешь об этом, Саламбек, — сказал себе Мусаев. — Назад пути нет. Любой из группы имеет право пристрелить тебя, если поймет, что ты струсил. Они поймут мои колебания именно так. Но и там, у самолета, вполне возможно, нас всех ждет смерть. Нет выбора, нет пути назад…»

К «сухому», стоящему у капонира номер один, за которым наблюдал Саламбек, подошли еще люди, всего их стало шестеро, и это тоже был плохой признак. Вообще с того часа, когда он стал наблюдать за ночной жизнью аэродрома, Саламбек заметил, что нынче на аэродроме гораздо больше людей. Чем это объяснить? Кто-то предупредил летчиков о нападении? Кто? Люся-журналистка? Но ведь она ничего не знает, ей же ничего определенного не говорили. Попросили написать о ночных полетах, и только. Но она со страху могла побежать в милицию…

Не думай об этом, Саламбек. Ты просто нервничаешь. Ты разрешил своей голове думать сейчас не о том, о чем надо думать. Аэродром и сегодня живет своей обычной ночной жизнью, которую ты видел уже не раз. Тебе показалось, что стало больше людей? Ну что ж, пусть будет так. Приехали какие-нибудь проверяющие, им не повезло — автоматные пули не станут разбираться, кто есть кто…

Слева за спиной Саламбека раздался шорох, и рядом с ним возник Махмуд. Потом, минуту спустя, появился Вахид.

Легли рядом, наблюдали. Махмуд смотрел в бинокль, тихонько ругался: много было у самолета людей, слишком много! И офицеры, и гражданские. С завода, что ли?

«Проверяющие», однако, скоро ушли, и у машины снова остались трое. Один из них с надетым парашютом стоял у лесенки.

Пора?

Нет, летчик еще постоит у самолета — шли последние приготовления к полету, Махмуд знал, что происходит возле машины.

И все же пошли последние минуты.

Появились рядом и остальные боевики с автоматами наизготовку — молчаливые, решительные, готовые к броску. Никакая сила их уже не удержит. У Залимхана, он был рядом с Саламбеком, как-то неестественно блестели глаза. Переживает парень, конечно. Это далеко не рядовая операция — как еще завершится? Сейчас им всем семерым придется ринуться вперед, к самолету-бомбардировщику, на освещенное поле аэродрома, из темноты — под яркий свет прожекторов, возможно, под пули. Никто не знал, что ждет их по ту сторону забора… Разве не может спрятаться за капониром, да и в самом капонире целый взвод стрелков? Еще как может…

Прекрати, Саламбек. Думай о чем-нибудь другом. Остались минуты, ты же это понимаешь!

Ночь, внезапность нападения, рев двигателей, пять автоматов — это все надежные союзники. Все получится, Саламбек!

Но зачем это нужно? Что это даст? Кому это на пользу?

— Внимание! — негромко сказал Махмуд.

Летчик у самолета взялся за лесенку и стал подниматься в кабину.

Вот теперь пора было действовать. Стрела сорвалась с тетивы.

— Вперед! — скомандовал Имранов и первым ринулся через дыру в сетке-заборе.

Саламбек, наблюдая, как одна за другой исчезают и темноте фигуры боевиков, машинально шевелил губами: «…три, четыре… шесть». Все, решай, Саламбек, у тебя — мгновение, не больше! Там, за сеткой, — возможно, смерть, здесь, в сосняке, еще можно спастись.

И он повернул назад, в спасительную темноту, в песчаный, обжитой им овраг, по дну которого так хорошо, спокойно можно идти, но не прополз и нескольких метров, как на него молчком навалились какие-то люди, зажали рот и завели руки за спину…

А над аэродромом завыли сирены, взлетели в воздух яркие осветительные ракеты, раздались автоматные очереди…

Все было кончено в считанные минуты. Шум боя утих так же внезапно, как и начался. Пропал куда-то и рев двигателей самолетов — наверное, в этот момент руководитель полетов дал соответствующую команду. На землю обрушилась тишина.

Над полем аэродрома по-прежнему висели осветительные ракеты, было светло, и Саламбек вдруг с ужасом увидел вокруг себя множество людей в камуфляже, в касках, с автоматами в руках. Сколько же их было? И где они прятались? Почему он ни одного из них не увидел, хотя чувствовал же! Чувствовал!

— Пошел! — Кто-то грубо толкнул его в спину автоматом, и Саламбек побрел вперед, вдоль заборной сетки, морщась от боли в запястьях — слишком уж туго затянули на его руках наручники.

Его вели по аэродрому, и он с тоской взирал на простор земли и ночного неба, на эту естественную свободу занятых делом людей, которые от своих самолетов сейчас с любопытством и удовлетворением смотрели ему вслед, наверно, радовались, видя его в наручниках и под конвоем, а он проклинал тот день, когда поверил призывам генерала Дудаева…

— Вот последний, Виктор Иванович! — доложил одному из гражданских, стоящих у КП, парень в камуфляже и снова толкнул его в спину.

— Да, это последний. На сегодняшний день, — вздохнул Русанов и повнимательнее глянул в лицо арестованного.

Четыре трупа — боевики и Залимхан — лежали на земле друг возле друга.

Вахиду здесь же, на улице, недалеко от убитых, делали перевязку — пуля пробила ему плечо.

Махмуд, тоже в наручниках, стоял, гордо закинув голову, смотрел в ночное небо, которое снова уже резали огненные кинжалы выхлопов уходящих ввысь самолетов.

— Тебя не ранило? — зачем-то спросил Саламбек, становясь, как ему и было приказано, рядом с Имрановым.

Махмуд не ответил. Он плакал.

На следующее утро Костырин распорядился привезти в управление Вобликову. Ей ничего не стали объяснять. Майор Латынин сказал лишь, что ей хотят дать послушать в записи на магнитофоне один интересный материал. По техническим условиям это можно сделать только на месте, то есть в управлении безопасности.

Люся изменилась в лице. Молча собрала сумку, закрыла кабинет, ключ отдала секретарше редактора. Сказала ей бодренько:

— Я поехала, Галя. Возможно, надолго.

— Но… — Секретарша с тревогой глянула на стоящего рядом Латынина. — Я же командировку еще не выписала, Люсь! После обеда, ладно?

— Ладно, — великодушно разрешила Вобликова. — Выписывай. А я пока вот с товарищем из госбезопасности съезжу.

Галя-секретарша открыла крашеный рот, хотела что-то еще сказать, но сочла за лучшее промолчать. Что-то в поведении Вобликовой ее и насторожило, и даже испугало. Таким голосом, как говорила Люся, только прощаются.

…Магнитофон стоял в кабинете Костырина. На этот раз полностью очищенный от помех голос Вобликовой сказал отчетливо:

— Алло! Это госбезопасность?

………………………..

………………………..

………………………..

— Ну, и зачем вам это нужно было, Людмила Владимировна? — спросил Костырин, когда запись кончилась. — Пришли бы ко мне, честно во всем признались… И мы бы на аэродроме более спокойно сработали. Может быть, обошлось бы и без стрельбы.

Люся сидела ни жива, ни мертва.

— Евгений Семенович!.. — Голос ее дрожал. — Извините! Так получилось. Я и сама не заметила, как… Я думала, что… Ну, я просто струсила. Они же могли убить меня. У них это просто. Но ведь я помогла госбезопасности, так?

— Да, вы помогли, несомненно, — подтвердил Костырин. — Вы предотвратили большую беду. У этих людей были страшные намерения. Но залезли вы, Людмила Владимировна, не в свои дела. И не нашли мужества прийти к нам и добровольно во всем сознаться.

— Да я понимаю, Евгений Семенович, — лепетала Вобликова. — Но я не сразу сориентировалась, честное слово! И потом как журналист я разве не имею права высказать свою точку зрения?

Генерал устало вздохнул (ночь без сна!):

— Государственное устройство, Людмила Владимировна, — не игрушки, журналисты должны это понимать. Может быть, вы действовали только в угоду своим профессиональным амбициям, а возможно, и сознательно содействовали чеченским террористам. Суд разберется. И на суде мы скажем о вашей помощи правозащитным органам — пусть и запоздалой, но тем не менее принесшей пользу. Это, я думаю, зачтется.

— На суде?.. Содействовала террористам? — еле слышно повторяла Люся. — Да о чем вы говорите, Евгений Семенович?!

— Полагаю, подписка о невыезде — вполне адекватная мера пресечения для вас, — завершил разговор Костырин. — Будет время подумать, поразмышлять о случившемся. Это вам на пользу, Людмила Владимировна. До свидания. Вас проводят.

И генерал, прощаясь, лишь слегка наклонил седеющую уже, аккуратно причесанную голову.