Прямо напротив входа, в ярком световом пятне, висела картина.

Оцените ситуацию: я, Рене, консьержка пятидесяти с лишним лет, с торчащими косточками на ногах, рожденная в грязи и обреченная прозябать в ней, очутилась в гостях у богатого японца, обитателя дома, где я служу, а все из-за того, что не удержалась и встрепенулась на цитату из “Анны Карениной”; я, Рене, сама не своя от страха и смущения, почти парализованная сознанием того, сколь кощунственно мое присутствие в таком месте, физически вполне доступном, но составляющем часть другого мира, к которому я не принадлежу и который чурается консьержек; я, Рене., случайно задеваю взглядом висящую за спиной у месье Одзу небольшую, специально освещенную картину в рамке темного дерева.

Одной лишь чудодейственной силой искусства можно объяснить то, что чувство ущербности вдруг заглохло во мне, вытесненное мощным эстетическим импульсом. Забыв, кто я такая, завороженная, я шагнула вперед и обогнула месье Одзу.

Это был натюрморт: стол, накрытый для легкой закуски – устрицы и хлеб. На переднем плане серебряное блюдо, на нем полуочищенный лимон и нож с резной рукояткой. На заднем – две устрицы с закрытыми створками, поблескивающий перламутром осколок ракушки и оловянная тарелка с горкой, скорее всего, перца. Посередине – опрокинутый бокал, разломанный хлебец с белым мякишем, левее – еще один, до половины заполненный светло-золотистой жидкостью, большой, пузатый, точно опрокинутый купол, бокал на толстой цилиндрической ножке из стеклянных дисков. Все выдержано в гамме от желтого до эбеново-черного. А фон цвета тусклого, матового золота.

Я обожаю натюрморты. В библиотеке я пересмотрела все художественные альбомы, выискивая в каждом образчики любимого жанра. Была в Лувре, в музее Орсэ, Музее современного искусства, в 1979 году видела выставку Шардена в Пти-Пале – изумительное открытие! Но все, что написал Шарден, не стоит и одного натюрморта великих голландских мастеров XVII века. Работы Питера Класа, Виллема Класа Хеды, Виллема Кальфа и Осиаса Берта – настоящие шедевры жанра, да и просто шедевры, за которые я, не колеблясь ни секунды, отдала бы все итальянское кватроченто.

Тот, что был передо мной, вне всякого сомнения, принадлежал кисти Питера Класа. – Это копия, – сказал мне в спину месье Одзу, о котором я совершенно забыла.

Видно, у этого человека особый дар – заставлять меня вздрагивать.

Я вздрогнула.

Пришла в себя и уже приготовилась сказать что-нибудь вроде “Очень мило!” – по отношению к искусству это все равно что “довлеть над” по отношению к языку.

Приготовилась, вновь мобилизовав средства самообороны, вернуться в роль тупой консьержки и в ответ на “Это копия” подивиться: “Чего только нынче не сделают!”

Приготовилась, наконец, нанести решительный удар, который раз и навсегда рассеет подозрения месье Одзу и послужит непреложным доказательством моего убожества, то есть заметить: “Такие чудные рюмки!”

И вот я обернулась.

В последний момент мне показалось самым подходящим спросить “Копия чего?” – но слова застряли в горле, и вместо этого я выдохнула:

– Прекрасный натюрморт!