Жарко, неудобно. Что это за свет?

Габриэль чуть пошевелилась, но не могла полностью выйти из состояния полузабытья, в которое впала, слава Богу, когда уже совсем не было сил переносить во время шторма муки морской болезни.

Она сделала попытку окончательно проснуться, решила повернуться в. постели и столкнулась с пугающей реальностью. Она не могла пошевелить ногами!

От страха у Габриэль перехватило дыхание. Она открыла глаза и поняла, что ощущала чуть брезживший свет нового дня. Она перевела взгляд на тень, загородившую, придавившую, державшую ее своим весом в заключении… Тень обдавала ее теплом своего дыхания.

Тень и теплое дыхание? Габриэль вновь чуть не задохнулась, полностью очнувшись от потрясшей ее действительности. Ей было жарко, потому что в этой душной каюте был кто-то еще! Ей было неудобно, потому что этот кто-то находился в ее постели! И этой тенью, загораживавшей ее… давившей на нее… державшей ее в заключении своим весом и дышавшей ей в лицо, был… был…

Габриэль вскочила с пронзительным воплем. В одно мгновение она оказалась на полу, потрясенно наблюдая, как человек, находившийся в ее постели, сел, а в его золотистых глазах появилась настороженность, когда он недовольным тоном спросил:

— В чем дело?

— В чем дело?!

Габриэль, мысленно проклиная его за способность каждый раз будоражить ее своим взглядом, воскликнула:

— Вы знаете, в чем дело! Что вы делаете в моей постели?

— В вашей постели?.. — Его волевое лицо потемнело. — Похоже, Габриэль, вы что-то путаете.

Габриэль… Она захлебнулась от злости. Будь ты проклят! Этот человек чуть ли не промурлыкал ее имя!

— Я не давала вам разрешения обращаться ко мне по имени, капитан!

Спустив ноги на пол, Рапас поднялся во весь свой огромный рост, тем самым как бы подчеркнув ее незначительность рядом с ним, чего она стерпеть не могла. Но Габриэль не желала сдавать позиции. Для нее очень мало значит, что белая широкая рубашка этого человека была расстегнута до половины груди, обнажая обилие мышц, покрытых темной растительностью, к чему все время был прикован ее взгляд. Она говорила себе, что безразлична к широко раскинувшимся плечам, длинным крепким ногам или мощным рукам, каким-то образом оставшимся в памяти на уровне подсознания. Не позволяла она себе признаться, что не может удержаться от желания изучить, рассмотреть его всего, от кончиков пальцев на ногах. Габриэль отметила, как ладно сидят на нем брюки, плотно облегавшие узкие бедра, чего раньше она не замечала, и поневоле оценила его длинные ноги, А что касается присущей мужчинам выпуклости, то она так отчетливо вырисовывалась в этих брюках…

Габриэль судорожно сглотнула и перевела взгляд, когда он застал врасплох ее своим ответом.

— О, разве вы не давали… Габриэль? Не давала чего? Ах!

— Нет!

Смущенная тем, что ее голос сорвался на писк, она прочистила горло, а затем повторила:

— Нет, я не позволяла вам называть меня по имени! Я также не давала вам разрешения пользоваться моей постелью, я…

Рапас неожиданно протянул сильную руку и привлек ее к себе. Она ужаснулась своей невозможности оказать хоть какое-то сопротивление, когда он наклонил голову и проговорил полу рычащим, полумурлыкающим голосом:

— Вы в этом уверены, Габриэль? Припомните, как повернулись ко мне, когда вам было плохо, как по дюйму приближались, все крепче прижимая меня к себе. Скажите, что не чувствовали абсолютного покоя, когда ваше тело так плотно прижалось ко мне, что даже дуновение не прошло бы между нами!

— Лжец! — Истощив свои силы и безуспешно пытаясь освободиться от него, она бросила: — Я была больна! Я не соображала, что делаю!

— Значит, вы все помните…

Габриэль инстинктивно уклонилась от ответа. Свежий мужской запах, и сейчас ощущаемый ею, будил неясные воспоминания, которые все еще ускользали от нее. Эти сильные руки, державшие ее так крепко, казались такими знакомыми. А эти теплые нежные ласковые губы… О Боже!

— Отпустите меня, животное… Рапас! Вас прозвали очень точно. Вы и есть хищник. Мужчина, который силой берет беззащитных женщин!

— Беру силой? — Полные губы, находившиеся так близко от нее, плотно сжались. — Кажется, ваша память работает выборочно. Вы предпочитаете забыть, как искали моего тепла и утешения, когда…

— Нет, не искала! Я не стала бы искать! Вы — негодяй… монстр… пират! Никакая слабость не заставит меня обратиться к вам по собственной воле! И не существует силы, способной заставить меня искать ваших прикосновений!

Губы Рапаса были всего в дюйме от нее, когда он произнес:

— Неужели вы так и не разобрались ни в чем за последние два дня? Ваши ноги, похоже, зажили слишком быстро, если вы могли забыть, что лишь высокомерие причинило вам такую боль!

— Вы причинили мне боль, похитив меня!

— Прошедшей ночью вы не обвиняли меня в этом, напротив…

— Лжец, лжец, лжец! — Она утратила самообладание как от слов Рапаса, так и от странных чувств, нахлынувших потоком, пока он держал ее, плотно прижав к своей мужской плоти. — Я повторяю: что бы вы ни сказали или сделали, я никогда, понимаете, никогда не стану чувствовать к вам что-либо, кроме отвращения!

— Осторожнее, Габриэль, с такими заявлениями.

— Ваши угрозы меня не страшат!

— А должны бы.

— Никогда!

Надеясь унять бушевавшие в ней чувства, Габриэль повторила с новым жаром:

— Вам никогда не удастся сделать так, чтобы я искала прикосновения ваших рук.

Рапас что-то тихо пророкотал, его губы порывисто прижались к ее устам, и она на какой-то миг лишилась чувств. Своим жарким поцелуем он буквально пожирал ее с такой силой, что не хватило воздуха в легких, и она задохнулась. Ни разу в жизни Габриэль не испытывала ничего подобного — он раскрыл ее губы своими и припал к ним с такой страстью, что глубоко в ней проснулось незнакомое томление, которое она не желала признавать.

Сопротивляясь изо всех сил, Габриэль в очередной раз осознала, что он очень сильный… слишком сильный. Она не смогла бороться бы с ним, хотя… И Габриэль перестала сопротивляться. Она обмякла в объятиях своего похитителя, заставив его отстраниться от нее и заглянуть в лицо. Тонкая улыбка Габриэль была холодна.

— Я сказала вам и повторяю еще раз: вы никогда не сможете сделать ничего, что заставило бы меня искать ваших ласк.

— Значит, вы предлагаете такие правила игры…

Чуть напугав девушку, капитан резким движением привлек ее к себе и приник к ее губам. Этот поцелуй был нежным и бережным. Его колдовские чары волнами разливались по ее телу, и чем глубже становился поцелуй, тем сильнее закипала в ней страсть. Он упивался сладостной прелестью ее, рта с такой чувственностью, что и она вдруг ощутила прилив запретного желания. Он наконец оторвал свои губы от ее уст, чтобы цепью поцелуев опоясать ее щеки, виски, мочки ушей, на которых задержался особенно долго. Габриэль лишь невероятным усилием воли смогла подавить ответный порыв. У нее перехватило дыхание, когда нежные мужские пальцы, лаская ее волосы, утонули в них. Запрокинув ее голову, он трепетными губами коснулся ее нежной девичьей шеи. Внешняя холодность, которую она выказывала ему, давалась ей ценой неимоверных усилий. Она готова была вот-вот сдаться, когда поток поцелуев неожиданно прервался, и Рапас внезапно отпустил ее, ошеломив окончательно.

На его губах застыла ледяная улыбка.

— Я принимаю ваш вызов, Габриэль… И обещаю вам — придет день, когда вы будете умолять меня о любви!

— Никогда! Вы просто гнусный негодяй!

— Моя дорогая Габриэль, — от хриплого голоса капитана по ее спине пробежала дрожь, — очень скоро вы убедитесь, что слово «никогда» слишком ничтожно, чтобы встать между нами.

Задержав на ней свой гипнотический взгляд, он наклонился и рывком поднял с пола сапоги, а затем вышел, с силой захлопнув за собой дверь своей каюты и оставив потрясенную Габриэль.

Ведьма!

Роган, закрыв дверь, огляделся вокруг — в коридоре было безмолвно и пусто. Представив себе, как он нелепо выглядит, тихо выругался.

Что же засело у него внутри и заставило выскочить из собственной каюты, даже не обувшись? Бросив сапоги на пол, он натянул их с явным раздражением. Выпрямившись, Роган пригладил руками взъерошенные волосы и схватился за свой твердый подбородок.

Черт возьми! На его вопрос был только один ответ. Он предпочел бы опровергнуть его, но не мог этого сделать. Всю ситуацию можно определить одним-единственным словом: отступление.

Осторожность… это лучшая из черт, сопутствующих мужеству. Да, он должен проявлять осторожность, и будь он проклят, если позволит этой маленькой надменной чертовке уложить его на лопатки. Она сказала, что никогда не почувствует к нему ничего, кроме отвращения? Это мы еще посмотрим…

Что-то тревожащее зашевелилось у него глубоко внутри. Роган верно понял этот сигнал и усилием воли направил свои мысли по другому руслу. Он подошел к каюте своего первого помощника. В этот момент дверь открылась, и Роган встретился с пристальным взглядом Бертрана.

Избегая объяснений, Роган буркнул грубее, чем хотел бы:

— Побудь несколько минут на верхней палубе. Подождав, пока Бертран поднялся по лестнице,

Роган открыл дверь его каюты. Через несколько минут он будет помыт и побрит, чтобы бодро встретить грядущий день. Очень важный день. Один из решающих дней для выполнения его плана. Ничто не должно помешать ему в этом.

С таким твердым убеждением Роган вошел в каюту и закрыл за собой дверь.

— Panac, mon ami.

Жан Лафитт тепло протянул ему руку, и Роган с ответной улыбкой ее пожал, проходя в его роскошный дом, настоящую резиденцию некоронованного короля маленького государства, именуемого островом Гранде-Терре.

Да, это было настоящее королевство с пятьюдесятью кораблями под командованием Лафитта. Все они под флагом Картахены шныряли по морским дорогам, чтобы принести свою добычу прямо к нему в Баратарию.

Рука Лафитта на острове чувствовалась с первого взгляда во всем. Он построил небольшие, крытые соломой домики для своих людей и их женщин, соорудил игорные дома, питейные заведения, бордели, чтобы им было где развлечься. Самое сильное впечатление производил огромный склад, где можно было прятать награбленное, и загон, где негры, захваченные на кораблях торговцев живым товаром, ожидали торгов на еженедельном аукционе рабов.

Роган рассеянно припомнил свое первое посещение дома Лафитта. Он был поражен настолько, что потерял дар речи. Повидав простые жилища людей Лафитта, он оказался абсолютно не готовым к той изысканной роскоши, которой Лафитт окружил свою семью.

Изящная мебель, хрусталь, занавески, дорогие ковры, картины и скульптуры, которые просто невозможно было оценить, — все это, подобранное с мыслью о цене и качестве, заполняло дом. Роган знал, что Лафитт держит у себя лучшего в Луизиане повара, о чем свидетельствовали изысканные обеды, которые он устраивал для именитых гостей из Нового Орлеана.

Роган понимал, что удивляться здесь нечему. Жан Лафитт был живой легендой города. Известность его распространилась так широко, что Роган еще до прибытия к знаменитому острову имел четкое представление о человеке, которого даже за глаза именовали «боссом».

Роган заранее был наслышан о том, что Лафитт довольно образован, свободно владеет английским, французским, испанским и итальянским языками. Считалось, что Лафитт обладает большим личным обаянием, и где бы этот человек ни появлялся, он всегда становился душой компании, не задевая достоинства остальных, непринужденно завязывая дружеские отношения и легко добиваясь преданности людей, находившихся под его командованием. Говорили также, что он умеет расположить к себе любого и принадлежит к числу людей, несомненно отмеченных судьбой.

Одновременно шепотом передавались рассказы о том, как Лафитт впадал в неистовую ярость, когда ему чинили препятствия, и, добиваясь своего, мог становиться беспощадным, что вызывало уважение даже у таких людей, которые не дрогнули бы перед потоками крови.

Рогану не потребовалось много времени, чтобы убедиться в справедливости всех слухов и толков.

И тем не менее многоликий Лафитт во всех своих проявлениях оставался обаятельнейшим человеком. И никогда это не было так очевидно Рогану, как в тот момент, когда темноволосый, чисто выбритый француз, всего несколькими годами старше его, приветливо улыбался и подавал знак слугам, чтобы они немедленно обслужили гостя.

Почувствовав удовлетворение от собственного гостеприимства только тогда, когда подали два бокала бренди, Лафитт обратил на Рогана свой по-особому пристальный взгляд.

— Я соскучился без вас, mon ami. Можете мне поверить, немного найдется людей на этом райском острове, кому я мог бы сделать подобное признание. Однако я несколько удивлен тем, что вы вернулись так скоро и с пустыми трюмами. На сей раз море не было щедрым для вас?

Роган пожал плечами. Он был слишком умен, чтобы лгать человеку, глаза и уши которого контролировали весь Карибский бассейн.

— Я уходил с Гранде-Терре, не имея намерений искать новых сражений в море. Люди мои устали, и я тоже нуждался в отдыхе. Основной целью этого плавания был мой визит в Новый Орлеан… к одной женщине в доме на Ройял-стрит.

— А-а, ош… — Лафитт сделал паузу. — Вам следует соблюдать при этом особую осторожность, поскольку, как говорят, у этой дамы могущественные покровители, желающие содержать ее исключительно для себя. Узнай они, что вы навещаете ее постоянно, не поставив их в известность…

Заметив сузившиеся глаза Рогана, Лафитт рассмеялся.

— Вам нет нужды беспокоиться, mon ami! Только одному человеку, кроме меня, известно о ваших тайных развлечениях с очаровательной Кларисой. — Он пожал плечами. — Признаюсь, когда вы появились первый раз и заявили, что желаете присоединиться к нашему союзу, я провел небольшое расследование. Рапас был широко известен, но скрывающийся за этим именем человек — нет, а Жан Лафитт очень осторожен.

Роган не улыбнулся в ответ.

— Ну бросьте! Не стоит обижаться. — Лафитт вновь пожал плечами. — Я не собираюсь совать нос в ваши дела, так же как не желаю, чтобы совались в мои. Я убедился, что вы не являете собой угрозу нашему союзу, и мне этого достаточно. Позволю себе спросить: что вы хотели мне сказать сегодня, зачем пришли?

Роган выдержал паузу, изучая лицо улыбающегося француза. Разумеется, следовало догадаться, что Лафитт, зная о постоянных попытках губернатора разрушить его королевство, основательно проверит его состоятельность как капера. Однако Роган не предполагал, что его связь с Кларисой может быть раскрыта. И он задумался, какой опасности может из-за него подвергнуться бедная женщина.

Постепенно улыбка сошла с лица Лафитта. Он выдержал спокойный взгляд Рогана и заговорил гораздо более мягким тоном, чем прежде:

— Эта женщина занимает важное место в вашем сердце.

Роган, поколебавшись, кивнул.

— Даю вам слово француза, что у нее никогда не будет неприятностей оттого, что мне известно о ваших шалостях с ней.

Роган, поймав прямой взгляд Лафитта, еще раз кивнул.

— Ну а теперь, когда мы решили эту проблему, — улыбка снова вернулась к Лафитту. — О чем вы хотели поговорить со мной, mon ami?

Успокоенный искренним обещанием Лафитта, Роган уверенно начал:

— Я, собственно, уже сказал о причине моего визита. Я действительно вернулся с пустым трюмом на корабле но той простой причине, что мои люди очень устали. Я »ижу, что им необходимо какое-то время, чтобы расславиться, и решил воспользоваться теми развлечениями, которые предлагают различные заведения на Гранде-Терре.

Лафитт отпил небольшой глоток бренди— Ваша позиция мне понятна. — Он нахмурил брови. — Гамби вновь вернулся с набитым трюмом, но его люди не перестают ссориться между собой в течение последних месяцев. Могу вам сказать, что из-за них, с тех пор как они вернулись на Гранде-Терре, у меня возникло множество проблем. Я не потерплю кровопролития между моими людьми.

Роган при упоминании презренного Гамби ощутил прикосновение тысячи шипов, но, не показав виду, машинально ответил:

— Я также не допущу бессмысленной смерти даже одного моего человека.

Лафитт продолжал внимательно смотреть на него.

— Не сомневаюсь в вашем отношении к этим вещам и знаю, что вы говорите вполне искренне. В таком случае могу вас заверить, что вы и ваши люди смогут найти развлечения по своему вкусу на Гранде-Терре. Когда вы будет готовы вновь пуститься в плавание, мы поговорим. — Он помолчал. — Я сохраню ваш секрет.

Холодный пот выступил на спине Рогана:

— Мой секрет?

— Oui, но предупреждаю вас… на правах друга: Клариса совершенно особенная женщина. Очарование такой женщины и сознание, что она до боли ваша, но в действительности вовсе не ваша, заставило потерять рассудок многих. Мужчин, отдавшихся страсти и тем погубивших себя, несть числа. Кроме того, помните, что как Рапас, хищник, вы поразили воображение жителей Нового Орлеана, а это делает вас более уязвимым для любопытствующих, чем многих других капитанов. Осторожность, mon ami…

Пораженный интуитивной проницательностью Лафитта и находясь под впечатлением его несомненной искренности, Роган осушил стакан, поставил его на богато украшенный столик перед собой и протянул руку. В его глазах светилась благодарность.

— Merci, mon ami.

Роган спустился по парадной лестнице дома Лафитта и направился к ожидавшей его шлюпке, чтобы вернуться на корабль. Образ Габриэль Дюбэй воочию возник перед ним.

…Очарование такой женщины и сознание, что она до боли ваша, но в действительности все же не ваша, заставило многих мужчин потерять рассудок и отдаться страсти…

Она бросает ему вызов, не так ли? Что ж, посмотрим…

Черт! Куда он делся?

Габриэль мерила шагами каюту, превратившуюся для нее в тюрьму на море. Она опять глянула в иллюминатор, единственное окно во внешний мир.

В течение целого часа она не присела после того, как проглотила завтрак, опять состоявший из грубой каши и куска свинины. Габриэль ждала Рапаса. Она устала в равной степени и от ожидания, и от своего бездействия. Рванувшись к двери каюты, она решила осадить капитана раз и навсегда, но тут же осеклась, увидев на страже бородатого одноглазого головореза.

С таким не поспоришь. Свирепый взгляд его налитого кровью глаза и короткий грубый окрик заставили ее вернуться обратно, не проронив ни единого слова.

Дверь каюты захлопнулась за ней. Габриэль долго стояла, охваченная яростью. Как он посмел оставить ее на попечение этого… этого… дегенерата за дверью?

Этот вопрос продолжал крутиться у нее в голове, когда Габриэль остановилась, пораженная собственными размышлениями.

Как мог капитан оставить еенапопечение этого дегенерата за дверью?

Боже, она потеряла чувство реальности! Рапас куда опаснее одноглазого охранника по одной простой причине: этот человек выполнял приказ, а Рапас был воплощением самого дьявола!

Габриэль присела на постель. Положив ногу на ногу, что недостойно леди и вызвало бы осуждение в монастыре, она стала массировать свои больные ступни. Как хорошо, подумала девушка, что ноги почти зажили. Теперь она была в состоянии двигаться. Она также радовалась, что море наконец успокоилось. Но не было покоя у нее на душе.

Габриэль застонала. Она оказалась в отчаянном положении. Никогда не приходилось ей испытывать подобные неудобства. Холодная вода и маленький кусочек мыла, выданные ей, не давали возможности привести себя в порядок после перипетий предшествующих дней, сколько она ни старалась. Волосы ее сбились и спутались, и все попытки расправить их хотя бы пальцами причиняли невыносимую боль. И, наконец, она по-прежнему носила эту ужасную, рассчитанную на великана матросскую одежду, в которой оказалась после инцидента на палубе.

Она посмотрела на себя в маленькое зеркало над умывальником и с удовлетворением отметила, что выглядит несколько лучше, чем себя чувствует. Однако внешняя непривлекательность была наименьшей из возникших у нее проблем.

Повернувшись к иллюминатору, Габриэль опустилась на колени и осторожно глянула через грязное стекло. Море было спокойно, и она сконцентрировала свое внимание на узкой полоске, доступной взору.

Оказалось, что корабль стоит на якоре в каком-то заливе, берега которого покрыты огромными пальмами. Судя по всему, их корабль был одним из множества, потому что даже в ограниченном пространстве, доступном для ее обозрения, она могла видеть по крайней мере четыре судна, и все под таким же флагом, как и «Рептор».

Габриэль вновь ощутила пустоту в желудке. Она с ужасом осознавала, какую страну представляет этот флаг. Каждому довоорлеанцу хорошо известно, что над «Рептором» развевается флаг Картахены, неофициальный стяг каперов и кровожадных пиратов Карибского бассейна, а это означало…

Габриэль схватилась руками за голову, когда перед ней стала проясняться реальность. О Боже… Она не только была пленницей на самом страшном пиратском судне Карибского бассейна, но и само это судно было пришвартовано в заливе Баратария! Значит, остров, почти полностью скрытый за кронами пышных пальм, раскинувшихся вдоль берега, не что иное, как пиратская цитадель Гранде-Терре…

Спазм сжал ее горло. Ощутив очередной приступ тошноты, она закрыла глаза, уверенная, что сейчас потекут слезы. Может ли она теперь хоть сколько-нибудь надеяться на побег?

Мысли одна страшнее другой мелькали у нее в голове. Габриэль все еще содрогалась от ужаса, когда стыд стал постепенно вытеснять страх. Что с ней происходит? Она всегда гордилась своей находчивостью и при этом позволила какому-то мерзавцу Рапасу держать ее в заложницах целых два дня, не зная ничего о его конкретных намерениях. Почему?

Габриэль замерла. Ответ на этот вопрос был ясен. Хоть она и отрицала это, Рапасу удалось запугать ее. Так же ясно, что следует честно посмотреть на некоторые факты в сложившейся ситуации, если она хочет пережить тяжелые испытания, посланные ей Богом.

Первое, как бы ни неприятно было ей это признавать, — она целиком находится под контролем Рапаса.

Второе — хотя она полностью в его власти, но это не означает, что выхода нет.

Третье — пришло время подойти к решению проблемы без лишних эмоций и начать составлять план избавления.

Четвертое — она не сможет составить этот план, не зная намерений Рапаса в отношении нее.

И пятое… Она вернулась к тому, с чего начала. Проклятие!

Сможет ли она заставить Рапаса сказать хоть что-нибудь, кроме того, что он желает сообщить ей сам? Рапас… А кстати, каково его настоящее имя? Дрожь опять пробежала по спине Габриэль.

Каким образом Рапас превратился в человека с такой загадочной судьбой? Почему он бросил вызов в столь резкой форме и вынудил ее ответить с такой надменностью, что она сама испугалась? Отчего у него такие глаза, которые пронизывают ее насквозь до самого сердца? И почему он смотрел на нее так, что дрожь пробегала по спине, и это состояние не имело никакого отношения к чувствам, которые ей приходилось испытывать раньше?

Она ненавидела его и за обвинения, выдвинутые им против отца, и за страдания, перенесенные по его вине, и в то же время она, похоже, не могла избавиться от того многообразия чувств, которые он разбудил в ней, когда так близко привлек к себе и…

Стук в дверь спугнул мысли Габриэль. Она быстро встала рядом с кроватью. Постучали вторично, после чего она нашла в себе силы сказать:

— Войдите.

Дверь отворилась, и показалось худое изуродованное лицо Бертрана. Несколько разочарованная, Габриэль, подняв носик, увидела в его руках знакомую сумку с медикаментами и мрачно спросила:

— Что вам надо?

— Я здесь по приказу капитана.

Габриэль машинально взглянула на свои ноги, затем, подняв взор, поглядела прямо в его блеклые глаза:

— У меня все в порядке. Я не нуждаюсь в вашей помощи.

— Приказ капитана, мадемуазель.

Хм, приказ капитана… Габриэль проглотила ответ, готовый было сорваться с ее уст. Минуту подумав, она села.

— Хорошо.

Бертран опустился рядом с ней на колени и начал повторение всех процедур предыдущего дня. Габриэль пришло в голову, что она выглядела не очень привлекательно, так как, тщательно осматривая порезы на ее ногах, он не произнес ни слова.

Габриэль полюбовалась золотоволосой головой Бертрана и, не выдержав молчания, заметила:

— Ноги хорошо заживают и почти не болят. Похоже, я должна вас поблагодарить.

Никакого ответа.

— Вас ведь зовут Бертран, не так ли? — Она помолчала. — Я слышала, что капитан называл вас так?

Снова молчание.

В голосе Габриэль послышалась досада:

— Может быть, капитан приказал вам не разговаривать со мной?

Пауза. Моряк взглянул вверх. При виде страшного шрама, который шел от угла глаза и до вывороченной губы, она почувствовала боль. Шрам. Выражение лица девушки выдало ее мысли, и моряк сразу опустил глаза.

— Простите. — Габриэль слегка коснулась его плеча. — Я не хотела обидеть вас.

Никакой реакции.

— Не могу себе представить, кто мог совершить такое преступление?

Бертран промолчал. Габриэль растерянно затихла, когда он снова взглянул на нее, а затем заговорил бесстрастным, лишенным всяких эмоций голосом:

— Мадемуазель, вы не знаете жизни в еще большей степени, чем я мог себе представить.

В этот момент Габриэль подумала, что Бертран совсем не кровожадный пират, а просто глубоко несчастный молодой человек. И сердце ее потянулось к нему.

— Смею надеяться, что виновные в нанесении вам таких увечий вынуждены были поплатиться за это.

Бертран как бы нехотя ответил:

— Так вы верите в возмездие?

На этот раз заколебалась Габриэль. Немного подумав, она покачала головой:

— Нет, в возмездие я не верю. Я верю в справедливость.

Взгляд Бертрана задержался на ней несколько дольше обычного. Потом молодой человек поднялся и молча направился к двери.

Напуганная тем, что он так внезапно уходит, Габриэль крикнула:

— Подождите!

Он повернулся к ней.

— Я… Вы не можете… — Она остановилась, а затем поспешно проговорила: — Я ведь даже не знаю, где мы! Что происходит? Где капитан? Что он собирается сделать со мной?

Никакого ответа.

— Пожалуйста…

— Капитан скоро вернется, — промолвил Бертран, уходя.

Воцарилась тишина. Габриэль стиснула зубы, чтобы не заплакать.

Роган ступил на палубу «Рептора», повернулся к Бертрану и обнадеживающе кивнул в ответ на вопросительное выражение лица первого помощника.

— Все прошло хорошо, но Лафитт… — Роган помолчал, а затем продолжил: — Лафитт знает о моем знакомстве с Кларисой.

Волнение, отразившееся на лице Бертрана, свидетельствовало о том, что он поражен до глубины души. Он попросил Рогана подробнее рассказать ему об этом. Тот постарался заглушить тревогу своего друга.

— Его догадки ошибочны. Он считает, что у меня с ней роман, и предупредил об опасности связи с женщиной, чьими услугами пользуются высокопоставленные лица города. Он заверил, что его осведомленность о моих отношениях с Кларисой не представляет и никогда не будет представлять для нее никакой угрозы. Я ему поверил.

— Лафитт говорит так в настоящий момент. А что будет, когда он узнает о твоем обмане?

— Поверь мне, Бертран. — Никогда подобные слова не произносились Роганом с большей сердечностью. — Ни при каких обстоятельствах и никоим образом я не подвергну Кларису опасности.

Он покачал головой, как бы отгоняя преследовавшие его мысли, и продолжил:

— Но для нас нет возврата. Мы можем идти только вперед. Даю слово, что я удостоверюсь в полной безопасности Кларисы, прежде чем доведу наш план до конца. Но если этого недостаточно, чтобы ты перестал беспокоиться за ее жизнь, — Роган немного поколебался, — с этой минуты я освобождаю тебя от твоих обязанностей, и ты можешь поступать по собственному усмотрению.

Он ждал ответа Бертрана и когда через несколько минут получил его, то испытал безграничное облегчение.

— Я не сомневаюсь, что вы защитите мою сестру даже ценой собственной жизни, как она защищала нас обоих. Если я смогу помочь в этом, то для меня лучшее место здесь, где возможно принести больше всего пользы.

Роган кивнул и оглядел палубу.

— Похоже, остальная команда, как и планировалось, последовала за мной на берег.

— Да, сэр. На борту осталось только шесть самых преданных вам матросов. Можете отдыхать и не сомневайтесь, что они никого не пустят на борт и не дадут увести корабль в ваше отсутствие. К охране мадемуазель Дюбэй эти люди относятся со всей серьезностью.

— А кто первым охранял ее?

— Дермот, сэр.

Дермот… Дермот потерял глаз во время битвы на «Айленд Перл» и часто с горечью вспоминал ту кровопролитную ночь. Он был непоколебимо предан. Вследствие этого, а также потому, что его внешность наводила ужас, он был бесценным охранником прекрасной пленницы.

— А мадемуазель Дюбэй?

— Дермот доложил, что один раз она подходила к двери, но он водворил ее обратно в каюту.

Роган хмыкнул:

— Не сомневаюсь, что мадемуазель Дюбэй не сочла за труд запереть за собой дверь.

— Так доложил Дермот. — Бертран добавил: — Ноги мадемуазель Дюбэй заживают хорошо.

Роган кивнул.

— Она очень обеспокоена и допытывалась, где вы. По-моему, она хочет поговорить с вами.

Роган застыл:

— Хочет поговорить?

— Да.

— Ну что ж… подождет. Нам надо обсудить более важные проблемы, такие, как пути отхода, если в этом возникнет необходимость.

Сделав Бертрану знак следовать за ним, Роган поднялся на капитанский мостик и достал из непромокаемого футляра карты. Осторожно развернув одну из них и глядя на хорошо знакомые линии морских путей, он с удовлетворением повторил про себя:

— Да, она может подождать.

Жан Лафитт внимательно изучал посыльного, с явным беспокойством стоявшего у дверей его крыльца. Посыльный доставил письмо Жерара Пуантро. Худой нервный парень настороженно следил за ним.

Лафитт изобразил на лице радушную улыбку, уверенный по опыту, что беспокойный молодой человек доложит своему влиятельному хозяину о каждой мелочи.

Утонченное лицо Лафитта нервно подергивалось. В прошлом Пуантро сделал достоянием гласности свою позицию, заявив, что он принадлежит к тем немногим новоорлеанским богачам, которые предпочитают не иметь дел с «пиратом Лафиттом».

Возмущение Лафитта не знало предела. Он не был пиратом и никогда не имел таковых намерений. Припомнилось время, когда они с братом Пьером, несколькими годами старше его, оставили службу у Наполеона и через Индию добрались, до Нового Орлеана. Они прибыли сюда в год продажи Луизианы, после чего и последовали перемены. Очень скоро они поняли, что непостоянство поставок товаров из метрополии во время французского колониального владычества породило такое явление, как контрабанда, ставшее жизненной необходимостью.

Для него не составило большого труда освоить законы предпринимательского мира, а также сойтись с нужными ему городскими джентльменами-креолами после того, как он открыл магазин металлоизделий на Ройял-стрит. Брат Пьер до сих пор ведет там торговые дела, как бы не замечая контрабандного происхождения привозимой ему продукции.

Жан Лафитт вскоре преуспел: в дополнение к магазину металлоизделий он открыл еще один роскошный магазин модных товаров и наслаждался жизнью в собственном доме на Бурбон-стрит. Появилось много друзей, его стали принимать на ежевечерних собраниях торговцев и землевладельцев в кофейнях и питейных заведениях Нового Орлеана.

Неожиданно дела пошли на спад, и он стал задумываться над тем, что предпринять для нового броска вперед. Именно в этот момент Лафитт заинтересовался деятельностью пиратов и каперов, с которыми и ранее вступал во взаимовыгодные отношения. Когда вышел закон, запрещавший ввоз рабов в Соединенные Штаты, к контрабандной деятельности на Гранде-Терре прибавились новые возможности получения астрономических прибылей, из-за чего беспорядки на острове усилились до состояния открытой войны. Он прекрасно осознавал, что нужна твердая рука, способная предотвратить полное уничтожение торгового государства в заливе Баратария. Он понял, что пришло его время.

Аристократическое лицо Лафитта излучало благополучие, но пиратом он не был. Пираты нападали на любые суда в море, не заботясь о том, какую страну они представляют. Лафитт поставил дело на законную основу. Взяв на себя контроль над Гранде-Терре, он настоял на том, чтобы во время .войны с Испанией капитаны, находившиеся под его командой, получали юридически оформленное каперское свидетельство в Картахене и придерживались подписанного ими документа, грабя только испанские суда.

Испания… инквизиция… В Лафитте медленно закипала ненависть. Он всю жизнь воевал с Испанией и знал, что так будет всегда.

Да, пиратом он не был, но мотивы Пуантро были очевидны для него с самого начала. Губернатор Клейборн высоко оценил финансовую жертву господина Пуантро, отказавшегося от сотрудничества с Лафиттом. Губернатор всячески подчеркивал расположение к своему доброму другу и советнику в течение многих лет, что способствовало росту его престижа, а это для Пуантро было, очевидно, важнее доходов, которые он получил бы, сотрудничая с человеком, обладавшим столь сомнительной репутацией.

Пуантро заботился о престиже, пренебрегая прибылями? Это не похоже на него. Лафитт задумался.

Non, он не доверял Пуантро.

Сведения, которые он получал о ночных похождениях Пуантро в злачных местах Нового Орлеана, содержа при этом на Дофин-стрит очень красивую любовницу, давали основание доверять этому господину еще меньше.

Лафитт пытался угадать содержание письма Пуантро, доставленного к нему в дом нервным посыльным.

Этот человек успел сообщить о том, что весь Новый Орлеан только и говорит о похищении из монастыря дочери Пуантро. Невинная и очень миленькая дочь Пуантро… Хм-м-м…

Совершенно уверенный, что посыльный Пуантро внимательно за ним наблюдает, Лафитт открыл послание и стал читать:

Господин Лафитт!

Я прошу разрешения посетить Вас на Гранде-Терре по чрезвычайно срочному делу.

Я понимаю, что именно губернатор Клейборн является главным препятствием на пути признания законности Вашей деятельности в Новом Орлеане. Я признаю, что мое длительное и тесное сотрудничество с губернатором поставило нас по разные стороны баррикад. Однако я полагаю, что пришло время забыть прошлое, и выражаю уверенность, что наша встреча окажется взаимовыгодной и весьма продуктивной.

Условие полной конфиденциальности данной аудиенции является необходимым. Немедленный ответ жизненно важен. Мой человек получил соответствующую инструкцию и немедленно передаст Ваше послание мне.

Жду ответа с большим нетерпением.

Искренне Ваш, Жерар Луи Пуантро.

Хм-м-м…

Неожиданно Лафитт взглянул на посыльного Пуантро и увидел, что тот весь покрылся испариной, хотя погода для этого времени года была довольно прохладной. Он резко спросил:

— Какие инструкции дал тебе твой хозяин относительно моего ответа?

— Господин Пуантро приказал мне немедленно возвращаться с ним в Новый Орлеан.

— А что он сказал еще?

— Он сказал… — парень глубоко вздохнул, — что задержка может стоить мне жизни.

Так… Пуантро был в отчаянии. Совершенно очевидно, что слухи относительно пропажи его дочери соответствовали действительности. Брови Лафитта поднялись, пока он размышлял над этим. Разумеется, Пуантро едва ли подозревает его в похищении дочери. Любому очевидно, что Лафитту нет нужды осложнять свои и без того напряженные отношения с властями. Нет, Пуантро остро нуждался в его помощи.

Приняв моментальное решение, Лафитт сел за письменный стол. Он быстро набросал ответ на небольшом листке бумаги, положил записку в конверт и повернулся к ожидавшему посыльному:

— Отнеси это своему хозяину.

Разом оживший посыльный в момент испарился.

Габриэль с отвращением отодвинула поднос, который ей принесли несколько минут назад. Ее тошнило от одного вида этой еды. Кусок копчености, такой же, как и днем, дополнялся вареными бобами и тоненьким кусочком черствого хлеба. В монастыре никто никогда бы не решился предложить ей такой ужин. Увы, здесь не монастырь, и выбор прост: либо есть это, либо голодать. Габриэль предпочла бы остаться голодной, но после нескольких дней вынужденного поста аппетит ее так разыгрался, что она не могла его унять.

Девушка посмотрела в иллюминатор. Уже темнело, а проклятый Рапас все не появляется! Она запнулась на этой мысли. Конечно, он уже вернулся на корабль. Она слышала его голос. Этот низкий рокочущий командный тон невозможно было спутать с каким-либо другим. Она прислушивалась к его басу, который раздавался то на палубе над ней, то в коридоре, или во время оживленного разговора, когда он проходил мимо ее каюты. Габриэль, затаив дыхание, ждала его каждую минуту, но слышала только удаляющиеся шаги… И снова ждала…

Черт бы его побрал! Что это он задумал? Свести ее с ума ожиданием? Разве этот тип не знает, что из-за него она совершенно отрезана ото всех, что люди его нисколько не сочувствуют ей в этой плачевной ситуации, и, наконец, она мучительно хочет знать, что он собирается с ней делать.

Неожиданно ход ее возмущенных мыслей прервался. Конечно же, он все знает и отлично понимает, что делает. Он полностью контролирует ситуацию и стремится таким образом поставить ее на место. Он был карой, посланной на ее голову… гнусный тип… бессердечное животное.

Неожиданно раздались шаги за дверью. Услышав их, Габриэль затаила дыхание. Она увидела, как дернулась, а затем повернулась ручка, и дверь открылась. Рапас.

Ярость захлестнула Габриэль, когда она его увидела. Тысячу проклятий на его голову! Явился и стоит там, такой высокий, сильный и безжалостный, с черными блестящими волосами… с мужественным лицом без улыбки и пристальным взглядом… Свежая белая рубашка, наполовину расстегнутая, обнажает мускулистую грудь так, что буквально приковывает ее глаза и напоминает о прошлой ночи!

Он выглядит огромным! Кожа покрыта свежим загаром, а вид такой бодрый, будто морской ветер и дела, которыми он занимался в течение дня, придали ему новые силы!

Она же в этой узкой каюте, где нет ни глотка свежего воздуха, мало-помалу чахнет в этих старых обносках какого-то неизвестного негодяя. Да… чахнет! Набрав в легкие побольше воздуха, Габриэль едким тоном спросила:

— Как вы посмели?

Рапас сделал шаг в каюту и закрыл за собой дверь. Выражение его лица стало угрожающим.

— Как я посмел? Очень просто… что хочу, то и делаю.

— О, в этом я не сомневаюсь, капитан Рапас! — Тон ее был не менее вызывающим. — Вы позволяете себе все, что пожелаете, потому что вы — бессердечный негодяй, который под предлогом возмездия за воображаемые преступления способен совершить любую подлость!

— Воображаемые преступления? — Лицо Рапаса ожесточилось. — Не тешьте себя иллюзиями относительно отца. Впрочем, меня это не касается.

— Вот где собака зарыта! Не так ли? — Габриэль презрительно усмехнулась. — Вам безразличны все, кроме своей персоны и собственных удовольствий! Вы…

— Меня не интересует ваше мнение обо мне, Габриэль.

Она стиснула зубы, услышав из его уст свое имя. По спине Габриэль пробежала уже знакомая ей дрожь. Он сделал шаг ей навстречу, но тут же остановился, увидев на столе нетронутый поднос. Она заметила, как скривились его губы, когда он спросил:

— Почему вы не поели?

— Я не голодна.

— Вы ведете себя, как ребенок!

— Не хочу!

— Нет, голодны. Днем вы также оставили поднос нетронутым.

— Это донесли ваши шпионы?

— У меня нет необходимости иметь шпионов. Просто я должен знать все, что происходит на этом корабле. Вы при этом значите для меня не больше и не меньше, чем любая часть оснастки судна. Поскольку каждая деталь оснастки жизненно необходима для нормальной работы корабля, я забочусь о ее исправности. Именно по этой причине я не позволю вам истязать себя из ложного желания досадить мне!

— Досадить вам? Ошибаетесь, капитан. Это вы мастер досаждать. У меня этого и в мыслях не было.

— Тогда чего ради вы мучаете, себя?

— Это ваши выдумки!

— Вы отказываетесь есть!

— Я не голодна!

— Нет, голодны!

От скопившихся за день переживаний Габриэль потеряла остатки самообладания и, не раздумывая, рванулась к нему, чтобы обрушить свои кулаки на его обнаженную грудь, выкрикивая при этом с ожесточением:

— Повторяю вам, я не голодна! Не голодна! Не голодна!

Она продолжала кричать, когда сильные руки Рапаса, обвившись вокруг нее, заключили в объятия этот сгусток нервов и злости. Она билась и яростно визжала, а он крепко держал ее, не давая вырваться.

Она не смогла бы точно сказать, когда вся ее ярость куда-то ушла, а крики обернулись рыданиями. Руки, неистово бившие Рапаса, ослабли и ухватились за его чертову белую рубашку, от которой она не могла оторвать глаз. Она не очень представляла, когда жесткие объятия капитана стали мягкими, а мягкость переросла в нежность. Она слышала только, каким ласковым и успокаивающим стал недавно еще резкий и холодный голос Рапаса, шептавшего:

— Не надо, Габриэль. Я совсем не хотел, чтобы вы плакали.

Плакала? Быть не может.

— Я не плакала.

— Габриэль…

— Просто я очень разозли… расстроена.

— И голодна.

— Нет, я не гол… — Габриэль посмотрела в глаза Рапаса и прошептала: — В последний раз, я… не… голодна.

— Хорошо.

Полные губы капитана дрогнули. Она помнила вкус этих губ. Она… О Боже. А капитан продолжал:

— Но если вы не голодны, то в чем же дело?

— В чем дело?

Габриэль с недоумением воззрилась на него. Как это может быть, чтобы такой большой, красивый, наделенный всевозможными достоинствами мужчина оказался таким идиотом?

— Я хочу домой!

Рапас холодно ответил:

— Не сейчас.

— Когда?

Глаза капитана сузились;

— Когда ваш отец, примет мои требования.

— Чего вы хотите? Денег? Отец заплатит, сколько потребуете!

— Деньги вашего отца мне не нужны!

— Тогда что же? — Непроизвольно откликнувшись на мелькнувшую вдруг мысль, она внимательно взглянула на грудь Рапаса и сжалась при виде клейма, проступившего на его коже. — Даже если это сделал мой отец, как вы утверждаете, не будете же вы в ответ клеймить его?

Взгляд Рапаса обжег ее:

— Мои требования не столь примитивны.

— И каковы же они?

Он поймал ее взгляд. Габриэль увидела, какими мягкими стали его глаза, когда он прошептал:

— Вам этого не понять. Габриэль, честное слово, будь у меня другая возможность добиться справедливости, я не стал бы держать вас здесь…

— Вы могли бы!

— Нет, не мог.

Почувствовав непреклонность его ответа и заколебавшись в собственной правоте, Габриэль бессознательно прижалась к сильному мужчине, поддерживавшему ее своей рукой.

— Вы говорите, у вас нет другого выхода, кроме как держать меня здесь? Где мы стоим на якоре? — Она судорожно сглотнула, прежде чем ответить на собственный вопрос. — М-мы в заливе Баратария? Да? И остров, который я разглядела в иллюминатор, Гранде-Терре?

— Да.

Справившись с подступившими к горлу рыданиями, она хриплым голосом продолжала:

— Вы — пират?

— Нет.

— Да. Пират.

— Габриэль…

Опустившись на койку, Рапас посадил ее к себе на колено. Она удобно устроилась в его объятиях и стала внимательно изучать спокойное мужское лицо, склонившееся, над ней. Она ощутила тепло его дыхания, когда капитан прошептал:

— Я не надеюсь, что вы поверите, если скажу, что ваш отец, совсем не такой человек, каким вы его себе представляете… Или что я ничего общего не имею с тем злодеем, каким предположительно должен быть Рапас. Замечу только, что драматическая ситуация, которая сейчас завязывается, должна быть разыграна до конца. Когда ваш отец удовлетворит мои требования и справедливость восторжествует, вы возвратитесь к нему, как и было обещано.

Рапас нахмурился и продолжил:

— Если и возникнут сложности, то не из-за интриг и ухищрений с моей стороны, а только по вине вашего отца.

Габриэль едва дышала. Она не могла пошевелиться. Непреодолимое обаяние этого таинственного мужчины, капалось, овладело ею целиком. Его слова мало утешили ее, но голос был таким нежным, а глаза… Их тепло передавалось ей и разжигало такой огонь, что она…

О Господи! Что с ней случилось? Мгновенно вернув себя к реальности из состояния блаженного покоя, она резко спросила:

— А что будет, если отец откажется выполнить ваши требования?

Она почувствовала, как капитан вновь медленно окаменевает. Во взгляде, только что излучавшем тепло, вновь появилась непреклонность.

— Он выполнит их.

— Но…

— Габриэль, вы дали понять, что не хотите есть. Я знаю, что вы стремитесь домой. Чего бы вы желали еще?

Столь многообещающий вопрос, заданный человеком, превратившим ее жизнь в жалкое существование, запугивавшим и доводившим ее до бешенства, озадачил Габриэль. Она переспросила:

— Чего бы я хотела прямо сейчас?

— Да.

— Я хочу подняться на палубу, чтобы подышать свежим воздухом.

Что-то похожее на боль промелькнуло на лице Рапаса, прежде чем он помог ей встать и затем поднялся сам. С чуть заметной хрипотцой он сказал в ответ:

— Хорошо, но предупреждаю: если вы будете привлекать к себе внимание каким-то образом, если дадите знак кому-либо с других кораблей, стоящих поблизости, ваши страдания станут несравненно более ужасными, чем сейчас. Вы меня поняли, Габриэль?

Она кивнула. С удивлением девушка увидела, как капитан открыл дверь и сказал несколько слов зверского вида одноглазому. Взяв Габриэль за руку, Рапас вывел ее из каюты и направился по коридору. Они поднимались по лестнице на верхнюю палубу, когда Рапас неожиданно замер и задержал Габриэль. Стоя на несколько ступенек выше его, она оказалась с ним лицом к лицу, и он внимательно стал вглядываться в нее своим пронизывающим взглядом, после чего вновь предупредил:

— Помните, что я сказал, Габриэль.

Через минуту она уже ступила на верхнюю палубу, и свежий морской ветер ласково встретил ее. Габриэль сделала глубокий вдох. Приятное возбуждение охватило ее, она подошла к борту и, как ни странно, присутствие капитана показалось приятным. Море было прекрасно… воздух чист и свеж… Она чувствовала себя почти счастливой, если бы только…

Руки Габриэль покоятся на гладких перилах борта, белые гребешки океанских волн раскинулись до самого горизонта, искрясь в меркнущем свете уходящего дня. Она повернулась и взглянула на стоявшего рядом мужчину. Слива вырвались у нее сами собой:

— Мне не нравится называть вас Рапасом. Как вас зовут на самом деле?

Минутное колебание. Затем мужественное лицо глядевшего на нее капитана озарилось каким-то светом.

— Меня зовут Роган.

— Роган…

Вдруг как-то смешавшись, она опять повернулась к морю.

Имя, произнесенное шепотом, повисло в вечерней тишине, а Роган застыл от своего ответа на неожиданный вопрос Габриэль. Как этой юной девушке удалось подчинить его до такой степени, что он фактически раскрыл себя?

Недоумевая, Роган наблюдал за Габриэль, продолжавшей созерцать сумеречное море. Ее тонкий профиль на фоне туманной полутьмы напоминал камею, казавшуюся еще более выразительной в ореоле длинных волнистых волос, поднятых небрежно вверх над поношенной матросской рубахой, которая была ей велика на несколько размеров.

Он, должно быть, сошел с ума, позволив Габриэль Дюбэй, приемной дочери Жерара Пуантро, хоть на мгновение прорвать его оборону.

Роган вновь задумался над этим. А может, стоило допустить такую оплошность, чтобы услышать, как Габриэль едва слышным шепотом и исключительно по своей воле произносит его имя?

Роган…

Габриэль выбрала этот момент, чтобы одарить его улыбкой, неожиданно такой застенчивой, что по груди Рогана стал медленно растекаться жар. Она вновь отвернулась и стала глядеть на горизонт, а потом на мерцающие огоньки Гранде-Терре.

— Большинство матросов сошло на берег, да?

Роган кивнул. Исходивший от нее запах, истинно женский, но при этом принадлежавший только ей одной, зажег огонь у него в крови. Он ответил:

— На корабле осталось лишь несколько самых преданных мне людей.

Светлые брови Габриэль вытянулись в ниточку.

— Вы хотите сказать, таких, как человек, простоявший на посту весь день у моей двери?

— Дермот. Да.

Габриэль не сразу продолжила разговор. Когда же она открыла рот, то постаралась сделать это очень осторожно:

— А что бы он сделал, если бы я не вернулась в каюту, когда он приказал?

— А что вы думаете?

Роган почувствовал дрожь, пробежавшую по спине Габриэль. Он не хотел, чтобы она боялась. Справедливость, к которой он стремился, не имела ничего общего с запугиванием красивой девушки, которая и понятия не имела о преступлениях Пуантро. Вместе с тем, памятуя об осторожности, он объяснил ей:

— Вы не должны бояться Дермота или любого из тех, кто вас охраняет. С ними вы в полной безопасности… пока не попытаетесь бежать.

Габриэль вдруг повернулась к нему и с абсолютно спокойным выражением лица спросила:

— Вы приказали своим людям, чтобы они не разговаривали со мной?

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Почему вы не отвечаете?

— Нет, я не приказывал.

— Бертран… очень хороший. Правда?

Роган насторожился:

— Да.

— Он был очень добр.

— Но он не стал бы говорить с вами.

— Нет.

— О чем вы хотели поговорить?

Габриэль пожала плечами. Жест безнадежности каким-то образом выдал ее незащищенность, которую она не хотела бы обнаружить. Это вызвало в нем желание обнять ее и утешить.

Опасность подобных мыслей была очевидна, однако Роган не удержался, чтобы не сказать:

— Бертран не очень-то разговорчив. Так о чем вы хотели поговорить?

— Не думаю, что теперь это важно.

— Потому что я ответил на вопросы?

— На часть из них.

— У вас есть еще и другие?

— Скажете ли вы мне когда-нибудь, каковы условия моего возвращения?

— Возможно.

Габриэль внимательно посмотрела на него. Он не смог бы с уверенностью сказать, о чем она думала, когда вдруг услышал:

— А как там на Гранде-Терре?

— Это место не для таких, как вы.

— Как я?

— Монахиням оно бы не понравилось.

— Монахиням не понравилось бы и то, что вы похитили меня, — парировала она.

Роган подивился тому, как ловкая маленькая чертовка сумела повернуть его же слова против него.

— По-моему, пора спуститься вниз, — сказал он, помолчав.

— Еще нет… Пожалуйста.

— Вы меня испытываете?

— Ну, еще хоть немного. — В глазах Габриэль, искавших его взгляда, стояла, почти осязаемая мольба. — Мне хочется немного походить.

Почему-то не находя сил отказать, Роган взял ее под руку и медленно пошел вперед. Он чувствовал, что девушка испытывает облегчение, но не ожидал увидеть ее прекрасную улыбку, больно ранившую его своей кротостью и беззащитностью.

Позднее, когда стемнело, ему пришло в голову, что подобной улыбкой Габриэль могла добиться от него чего угодно. Стараясь восстановить прежнее самообладание, он заявил тоном, не допускающим возражений:

— Пришло время спуститься вниз.

К его удивлению, Габриэль не сопротивлялась. Поддерживая ее за руку, Роган направился к лестнице. Да, уже поздно. Он устал. Пришло время ложиться спать.

— Быстро, Мари! Мой гребень!

Манон повернулась к туалетному столику, пока Мари доставала из комода инкрустированное бриллиантами украшение, которое надевалось в особых случаях. Она заметила волнение на морщинистом лице старой служанки, когда брала гребень из ее рук.

— Я ничего не хочу слышать, Мари! Предупредив таким образом замечания, готовые сорваться с губ Мари, она, повернувшись к зеркалу, стала внимательно себя разглядывать. Манон ожидала, что Жерар может прийти в любой момент, а она еще не готова для этой встречи.

Вдруг Манон сразил новый приступ тошноты, отчего на лбу ее выступила испарина, и потребовалось какое-то время, чтобы перевести дыхание. Жерар не обещал быть наверняка, но Манон была уверена в его визите. Потребность излить кому-то душу, усилившаяся у него из-за похищения Габриэль, уже привела его сюда сегодня днем. Пуантро признался, что ему хоть несколько минут было необходимо поговорить с ней.

Ощущение какого-то неблагополучия, не связанного с ее физическим состоянием, на мгновение посетило Манон, и она нахмурилась. Держа Жерара за руку, она шептала ему слова утешения, которые он желал от нее слышать, пока излагал свой план привлечения к освобождению Габриэль Жана Лафитта. Она не решилась сказать, что вовлечение Лафитта в это дело было бы ошибкой. Манон инстинктивно чувствовала, что если даже заикнется об этом, то вызовет взрыв негодования у Жерара. Она решила, что вечером постарается найти возможность предостеречь его. Час тому назад, когда она была совершенно готова встретить его, ею овладела неудержимая тошнота. Манон охватила паника.

Бедная женщина вытерла капельки пота со лба. При любых других обстоятельствах неожиданный приход Жерара только обрадовал бы ее и наполнил душу новыми надеждами, но сейчас она не могла допустить и малейшего намека на свое состояние. Последний же приступ тошноты был таким сильным, что после него ей пришлось заново одеваться и приводить себя в порядок.

Манон надела желтое батистовое платье, о. котором Жерар как-то сказал, что оно создано для нее. Но теперь наряд не радовал. Она еще не совсем пришла в себя: цвет лица был чуть сероватым, а волосы…

— Мари… — Руки Манон дрожали, когда она подкалывала последний светлый локон изящным гребнем, а затем повернулась к молча стоявшей позади нее служанке. — У меня не болезненный вид? Может, добавить румян на щеки?

— Non. Vous etes tres belle.

Глаза Манон наполнились слезами. Она подумала, что для Мари всегда будет красивой. Резко поднявшись, она обняла пожилую женщину и крепко прижала к себе. И, отвечая на молчаливый вопрос, который мучил Мари, сказала:

— Все будет хорошо. Вот увидишь.

Звук повернувшегося во входной двери ключа заставил Манон остановиться на полуслове. Она последний раз бросила на себя взгляд в зеркало и устремилась к любимому. Она была уже в передней, когда Жерар закрыл за собой дверь. Чуть охнув от его крепкого объятия, она подставила губы для поцелуя. Он впился в нее с неудержимой страстью, и Манон поняла, что в эту ночь Жерар не будет тратить время на душеспасительные разговоры.

Вернувшись обратно в спальню, Манон неосознанно заметила, что Мари, как обычно, уже успела исчезнуть.

Пинком Жерар захлопнул за собой дверь и, запустив руки в волосы Манон, ничего не оставил от тщательно уложенной прически. Гребень полетел на пол. Поцелуи красноречиво свидетельствовали о нетерпении: он притянул ее к себе, властно требуя любви, не дожидаясь, когда она ему это предложит… Манон услышала треск тонкого батиста, когда он сорвал с ее плеч платье и сдернул корсаж, чтобы оголить грудь.

Манон громко застонала, когда Жерар опустился перед ней на колени и, припав губами к ее соскам, стал тянуть их с возрастающей страстью, одновременно расстегивая платье, пока не сбросил его на пол. Наконец его страсть дошла до кипения, он уложил ее на ковер и, сбросив панталоны, без какой-либо предварительной ласки, причиняя боль, с силой вошел в нее.

Манон тяжело дышала: страх и страсть переплелись… Жерар, продолжая свои бурные атаки, ощутил ее скрытый протест. Припав к ней всем телом, он прошептал на ухо:

— Помоги мне забыться, Манон! Заставь забыться, как можешь только ты… ну же… ну… ну!..

Сопровождая свои слова глубоко проникающими толчками, Жерар все больше заполнял ее. Страх Манон стал переходить в сочувствие, и она обхватила его руками, помогая осуществлять лихорадочные действия. Недоверие сменилось мыслью, что Жерар наконец осознал, как она ему необходима. Неужели этот ужасный случай с Габриэль оказался тем указующим перстом, который подтолкнет Жерара на официальное оформление их отношений раньше, чем станет известно о ее положении? Отдавшись бешеной страсти Жерара, Манон вошла в его ритм. Все мысли улетели прочь, осталось только ощущение внутреннего торжества, отразившееся в хриплом крике, который прозвучал в унисон с криком Жерара, дошедшего до кульминации.

Прижав к себе лежавшего без сил и без движения Жерара, Манон наслаждалась апогеем любви, испытанной ими одновременно, и рисовала себе счастливое будущее, которое не за горами. Они с Жераром…

Для Манон стало полной неожиданностью, когда Жерар вдруг вырвался из ее рук и вскочил. Манон увидела, как он натянул брюки и, не говоря ни слова, направился к двери. Нет… только не это…

Несчастная женщина лежала на полу спальни, обнаженная, с растрепанными волосами. Рядом беспорядочной кучкой лежала одежда, которую она так тщательно выбирала! Манон чувствовала себя униженной до последней степени. Она понимала, что, если окликнет Жерара, это ничего не даст.

Звук захлопнувшейся наружной двери слился с неудержимыми рыданиями Манон.

Габриэль охватила странная внутренняя дрожь, когда она, спустившись по лестнице, направилась к каюте капитана.

Роган… Шестым чувством она ощущала, что он не обманул ее, назвав свое имя. Она также понимала, что это признание было уступкой ей, а он мало кому уступал.

Подойдя к двери каюты, Габриэль, чуть поколебавшись, открыла ее. Роган вошел вслед за ней и, пока она любовалась через иллюминатор звездным небом, захлопнул дверь. Она никогда по-настоящему не понимала красоты ночного неба до того момента, пока вместе с ним не оказалась на палубе.

Так получилось, что пока они стояли у борта, сумрак постепенно перешел в ночь. Кроме них, на палубе не осталось ни души… Лишь разговор, который они вели между собой, нарушал торжественную тишину.

В эту ночь она узнала, что Роган еще мальчишкой посвятил себя морю, после того как его родители скончались во время эпидемии оспы. Шаг за шагом он прошел весь путь от матроса до капитана. Было очевидно, что он очень гордился этим и, как ей показалось, имел на это право. Она чуть не испортила всю атмосферу доверительности, когда спросила, каким образом он стал пиратом.

Габриэль подумала, что никогда не забудет, как он тогда на нее посмотрел. Казалось, он ненавидит ее… но в то же время она почувствовала, что это не так.

В голосе Рогана прозвучал сарказм, когда он сделал встречный ход, поинтересовавшись, как она оказалась дочерью Жерара Пуантро. Отказываясь замечать этот тон, она рассказала о матери и об отце, которых совершенно не помнила, о пожаре, послужившем причиной их смерти и оставившем ее сиротой. Она поведала ему, что именно Жерар Пуантро, рискуя жизнью, бросился, спасая ее, в огонь.

После этого рассказа Роган задал вопрос, который ее озадачил: почему?

Она помнила то пристальное внимание, с которым он глядел на нее, когда она отвечала. Габриэль пронзила мысль, никогда до сих пор не произносившаяся вслух, что Жерар Пуантро рисковал жизнью в ту роковую ночь не из-за любви к ней, а потому, что она была единственным, что у него оставалось от женщины, которую он любил больше собственной жизни.

Минутой позже она пожалела, что ответила именно так, понимая, что тем самым помогла Рогану в полной мере ощутить власть над ее отцом. Она рассердилась, решив, что он спровоцировал ее на это предположение, однако сразу заметила, что Роган лишь сильнее нахмурился, не проявив никаких признаков торжества. Более того, он показался ей опечаленным.

Ей тоже стало грустно. Каковы бы ни были заблуждения Рогана, убежденного, что ее отец — чудовище, виновное в его несчастьях, она хотела бы…

Ход мыслей Габриэль был внезапно прерван Роганом, который присел на край койки. Такой большой и широкий, он, казалось, заполнил собой все пространство, когда снял один сапог и приготовился снимать другой…

Габриэль окончательно растерялась, когда он приготовился снимать рубашку. Заикаясь, она спросила:

— Что вы делаете?

Роган ответил на удивление ровным голосом:

— Я собираюсь лечь спать.

Габриэль вся сжалась под взглядом Рогана. Его действия и прежние заявления о том, что эта постель принадлежит ему, как бы вновь явились для нее полной неожиданностью. Он понял ее состояние. Свободный откровенный разговор на палубе способствовал созданию доверительной атмосферы, не соответствовавшей жестокой действительности. Она стала менее защищенной. В той же степени менее защищенным стал он сам. Очень быстро, гораздо быстрее, чем она, Роган ощутил опасность этой ситуации.

Помолчав, Роган справился с дыханием. Габриэль Дюбэй при всей ее совершенной красоте и естественной привлекательности все же оставалась дочерью Жерара Пуантро… и его заложницей. Он покрылся испариной, поняв, как близок был к тому, чтобы сдать позиции этой милой девушке, так ловко продемонстрировавшей, что за полыхающей злостью, которая исходила от нее прежде, скрывается обещание сладкой, как мед, нежности.

Отказавшись развивать последнюю мысль, Роган решил во что бы то ни стало сохранить контроль над ситуацией. Габриэль по-прежнему глядела на него не мигая. Голос заметно похолодел, и она спросила:

— А где, предполагается, буду спать я?

Роган, набравшись храбрости, решил не отступать:

— Вы, если пожелаете, можете разделить со мной эту постель.

Он заметил лед, застывший в ее глазах, и понял, что перемирию пришел конец, когда Габриэль звенящим голосом с хорошо знакомой ему ненавистью ответила:

— Я не желаю.

Это опять была мадемуазель Габриэль Дюбэй. Поднявшись, Роган сбросил рубашку. Он увидел, что Габриэль невольно отступила на шаг, и пожал плечами:

— Выбор за вами.

Он совершенно не был готов к реплике Габриэль, когда она, внезапно залившись краской, выпалила: — Вы сделали это преднамеренно, не так ли?

— Что сделал?'

— Притворились таким милым… чтобы обезоружить меня.

— Нет.

Габриэль продолжала, будто не услышав:

— Вы пытались доказать мне… убедить меня в том, что я не права. Верно?

— О чем вы?

— Помните? «Никогда» — слишком ничтожное слово, чтобы встать между нами…

— Габриэль…

— И не пытайтесь больше притворяться!

Роган был явно расстроен. Это явствовало даже из того, как он бросил рубашку на ближайший стул и присел на край кровати. Он желал бы восстановить ту тихую близость, которая возникла между ними, когда они вместе стояли на палубе. Если бы она смогла взглянуть на него так, как смотрела тогда…

Вместо этого бесцветным голосом он произнес слова, показавшиеся ему самому отвратительными:

— Прошлой ночью вы делили со мной эту кровать. Можете сделать это и сейчас.

Габриэль не ответила.

— Можете взять из ящика другое одеяло и устроить себе постель там, где вам покажется удобным.

Опять никакого ответа. Он повторил: — Выбор за вами.

Габриэль глянула на дверь, и Роган нахмурился:

— Нет, это было бы неразумно. За этой дверью вас ожидает значительно большая опасность, чем внутри каюты.

Сделав это заявление, он добавил хриплым голосом:

— Делайте что угодно. Я ложусь спать.

Роган уменьшил свет в лампе, затем лег и закрыл глаза. Сквозь чуть приоткрытые веки он наблюдал, как, постояв еще немного, Габриэль с каменным лицом повернулась к стоявшему в углу ящику. Он проследил, как она достала одеяло и свернулась калачиком поблизости на полу.

Габриэль закрыла глаза. Она была гораздо более удручена, чем зла, когда плотнее завернулась в одеяло и попыталась поудобнее устроиться на жестком полу каюты.

Она не понимала происшедшего. Почему человек по имени Роган позволил ей на короткое время увидеть его истинное лицо, чтобы потом внезапно вновь скрыться под маской? Она подумала, что не смогла бы с уверенностью утверждать, существует ли этот нежный Роган вообще.

Одно было ясно: Роган в действительности оказался Рапасом. Но как она хотела бы… У нее засаднило в горле, и Габриэль мысленно осудила себя за ребяческую глупость. Реальностью был холодный пол, на котором она лежала.

Боль разливалась по телу острее, чем она могла вынести. Однако, стараясь уснуть, она заставила себя выбросить из головы слабовольные мысли.

Свет лампы в каюте отбрасывал тусклые тени, когда Роган открыл глаза. Он уже не раз за последние несколько часов просыпался, чтобы взглянуть на свернувшуюся калачиком на полу фигурку. Он не мог разглядеть выражения лица Габриэль, но чувствовал, что сон ее неспокоен. Он слышал, как она беспрерывно ворочалась, что-то бормоча про себя.

По собственному опыту он знал, что такое старая палуба на корабле. Рогану слишком часто приходилось спать на голых досках, чтобы потом он смог забыть это. Ему даже пришло в голову, что его бессонница навеяна этими воспоминаниями, но он знал, что это не совсем так.

Габриэль не была обременена таким горьким опытом. Она являла собой образец утонченной барышни с весьма ограниченными представлениями о сложностях жизни.

Она чуть застонала во сне, как бы подтверждая его мысли, и Роган вздохнул. Он вдруг страшно разозлился на себя за то, что расчувствовался по поводу испытываемых Габриэль неудобств. По сути, его сентиментальность привела к тому, что он сам чувствовал себя как будто связанным. Роган поднялся и сел на кровати. Повинуясь безотчетному порыву, он поднялся И в мгновение ока оказался рядом со спящей Габриэль.

Она не сопротивлялась, когда он поднял, ее на руки. Напротив, она со вздохом прильнула к нему. Ни на мгновение не открыла она глаз и тогда, когда он положил ее на край широкой постели, а сам вытянулся рядом с ней.

Ему не пришлось тянуться к ней, чтобы покрепче обнять. Повернувшись к Рогану, как к магниту, она инстинктивно прижалась к нему, как это было прошлой ночью.

Мучения молодого мужчины можно было сравнить лишь с адской болью. Именно такое чувство овладело им, когда он повернулся к Габриэль, а их лица оказались на одной подушке всего лишь в дюйме одно от другого.

Он коснулся губами ее щеки, и это прикосновение обожгло его. Проклиная себя, Роган закрыл глаза.