С командой, снимавшей «Серый Волк энд Красная Шапочка», мы в 1990 году ушли со студии «Союзмультфильм». Ушли, не желая расставаться и не желая оставаться на студии, где нам было некомфортно. Решили создать свою киностудию. Начались поиски помещения. Искали в районе Садового кольца. Находили нежилое помещение, пустующее, обращались к руководству — и через неделю это помещение уходило в чужие руки. В какой-то момент мы поняли, что мы бесплатно обслуживаем Краснопресненский район столицы, предоставляя им добытые сведения, не получая ничего взамен. Тогда мы поумерили амбиции и сместились на окраину Москвы. И здесь, наконец, нашли пустующую фотолабораторию на Открытом шоссе. Я поневоле стал локомотивом по пробиванию аренды этого помещения. Я уже собрал все необходимые документы, но вдруг ситуация изменилась и меня поставили перед фактом, что это помещение будет выставлено на аукцион. Для чего мне было предложено взять в банке кредит и поучаствовать в аукционе. Какой кредит?! Мы уже год не получали зарплату. Чем расплачиваться? И я пошел в мэрию и сел под дверью у Ю. М. Лужкова.

Я три дня ходил туда, как на работу, выпрашивая аудиенцию у мэра хотя бы на пять минут. Резолюцию «на аукцион» на моих документах написал именно Юрий Михайлович, поэтому только он мог ее и отменить. За три дня ко мне привыкли в приемной, не шугали, но и не пускали в кабинет. Я созревал и, наконец, созрел. И вот, когда помощник мэра открыл дверь для академика Велихова, я, притормозив академика, влетел к Ю. М. Лужкову. Я не говорил, я не высказывал, я матерился. Я сказал Лужкову, что он своей подписью, не подумав, подписал мне приговор. За мной идут люди, они мне верят. Мы год живем на иждивении у родственников. Если он таким образом обрубил нашу перспективу, то мне надо или эмигрировать, или повеситься. Я полагал, что тридцать международных призов, на ту пору полученных мной, дают мне право надеяться на неравнодушие власти к моей судьбе. Моя бурная речь перемежалась не менее бурным матом. Мы с Лужковым стояли друг напротив друга. Между нами сидел академик Велихов, переводивший взгляд с одного на другого. Лужков требовал, чтобы я покинул кабинет. Я, исчерпав знания ненормативной лексики, вышел из кабинета. Вскоре за мной выскочил помощник. Обращаясь к сидящей в приемной секретарше, приказал:

— Соедини с Котовой! Срочно!

Котова тогда заведовала Москомимуществом. Она соединила. А о чем разговор? И когда снова вышел помощник, я предложил ему совместно покурить, что мы за эти три дня делали неоднократно. Так сказать, скурились. Когда мы вышли, я попросил его дословно рассказать содержание разговора. Он привел слова мэра:

— Лена! У меня тут Бардин. Орет. Ему надо помочь. Он — нищий.

И аренда в тот же день была оформлена. Убедили не тридцать международных призов, а моя нищета. Я с радостной вестью ехал к моей команде. А в памяти возникало:

Заброшенная фотолаборатория имела жалкое зрелище. Ржавые ванны, крысы и тараканы. Я нашел деньги на ремонт, их дала мне одна юридическая контора. Мы перестроили помещение под наши нужды. Но не было ни съемочной, ни осветительной техники. И мы начали зарабатывать деньги. Купили в долг камеры, стали снимать рекламу. Мы уже обустроились. Причем, вопреки общепринятой в России традиции таскать из предприятия, где ты трудишься, мы, наоборот, тащили из дома, чтобы создать уют на студии. Вдруг однажды позвонили в дверь. На пороге стоял солидный человек с дипломатом в руке. На мой вопрос: «Вы кто?» он ответил: «Я арендатор этого помещения», — и предъявил документы. Я не стал выяснять с ним отношения. Я рванул в центр, в Москомимущество. Там был неприемный день, но охрана пропустила меня.

Я ворвался в кабинет, где, развалясь в кресле, и без того ухоженная дама подпиливала себе ногти. На мою просьбу предоставить документы, на основании которых выписано второе право на аренду, она попыталась меня выгнать. На что я пообещал не только ее выгнать с теплой работы, но и подать на нее в суд. Вероятно, выглядел я убедительно, потому что она нашла второе разрешение на аренду, которое она, конечно за взятку, выписала второму арендатору, который рвался ко мне на студию. Я настаивал на том, чтобы она порвала его сейчас, при мне.

— Что Вы себе позволяете?! — возмутилась она.

Я ей сказал, что если она сейчас же не порвет, я звоню в милицию, и тогда ей мало не покажется. Она порвала эту бумагу. И тогда я потребовал от нее, чтобы она при мне позвонила тому мужику и сказала ему про эту досадную ошибку. Я добился того, что она позвонила ему и отменила то, за что получила от него взятку. Я успокоился и вернулся на студию. Но на этом злоключения не кончились.

Однажды на студию явились два жлоба, спросили: «Где начальник?» Им показали. Они зашли в шапках в мой небольшой кабинет, предварительно выгнав из него моего коммерческого директора. Один сел возле двери, приперев ее ногой, другой — напротив меня. Тут и выяснилось, что они «пасут эту территорию», и дошла очередь до нас. Я попросил их снять шапки, что они с неохотой сделали, и поинтересовался, знают ли они, куда пришли. Она ответили, что им по барабану. Когда я сказал, что мы снимаем мультфильмы, один другому сказал про меня:

— А, то-то я вижу, что рожа знакомая! А какие ваши мультфильмы?

Я назвал.

— Да мы же воспитывались на Ваших мультфильмах, — вскричал рэкетир.

— Хорошо воспитались, — констатировал я и предложил им экскурсию по студии.

При этом я был удивлен той мертвой тишине, которая воцарилась вокруг. Потом выяснилось, что мои коллеги, приложив к стенке трехлитровые банки, слушали наш разговор из соседней монтажной, вооружившись ломами и топорами. Но топоры и ломы не понадобились. Двое братков по ходу экскурсии превращались в обычных детей, поражаясь и восхищаясь увиденным. Расставались друзьями.

— Мы были так рады познакомиться! — говорили они искренне.

— А я как рад! — неискренне отвечал им я.

И вдруг они, садясь в машину, спросили:

— А можно мы к Вам своих детей на экскурсию приведем?

И тут я не выдержал:

— Как?! Вы еще и размножаетесь?

Они заржали и уехали. Но детей вскоре привели. Когда уходили, то на прощанье сказали:

— Если кто-нибудь к Вам нагрянет, то скажите им, что у Вас есть крыша — сокольнические. Это — мы.

Больше набегов не было. И на том спасибо.

Шло время. Хотелось начать снимать большой проект, но на это нужны были деньги. Деньги могло бы дать Госкино, но мои обращения в Госкино ни к чему не приводили. Более того, я не мог попасть на прием к Председателю Госкино А. Медведеву. Куда обращаться? Ведь не к Б. Н. Ельцину! А что если? И тут мне пришла в голову благая идея. Накануне я видел по телевизору, как Г. Э. Бурбулис — второй человек во власти после Б. Н. Ельцина, — принимал в Кремле героиню сериала «Богатые тоже плачут» — Веронику Кастро. Я нашел телефон администрации президента и позвонил. Мне ответили. Я назвался и сказал, что хочу поговорить с Геннадием Эдуардовичем Бурбулисом. На что мне ответили:

— Он очень занят.

Я на это сказал:

— Если у него нашлось время для второразрядной актрисы Вероники Кастро, то для перворазрядного отечественного режиссера тем более время найдется. Мой телефон такой-то.

Я, продиктовав номер телефона, положил трубку. Через пятнадцать минут у меня на студии раздался звонок:

— С Вами говорит Геннадий Эдуардович Бурбулис. Вы хотели со мной встретиться.

Я подтвердил, что да.

— Для Вас седьмое ноября — праздник?

— Нет.

— Тогда приходите в Кремль 7-го ноября в 12 часов.

И вот седьмого ноября я пробираюсь сквозь митингующую толпу на неразрытой еще Манежной площади. Коммуняки, размахивая красными знаменами, поливают почем зря «кровавый режим Ельцина». А Красная площадь перекрыта грузовиками с большими бетонными плитами. Как только я попытался пройти между грузовиками, тут же возник милиционер:

— Вы куда?

— Я в Кремль к Бурбулису!

Он меня передал следующему.

— Товарищ лейтенант, к Бурбулису!

Следующий следующему:

— Товарищ капитан, к Бурбулису!

Последний докладывал уже.

— Товарищ подполковник, к Бурбулису!

И вот Кремлевские куранты бьют двенадцать. И я, бывший провинциальный мальчик, иду 7-го ноября по брусчатке Красной площади к Спасским воротам в сопровождении подполковника. Доходим. Подполковник спрашивает у охранника:

— Посмотри в журнале. Есть там Бардин к Бурбулису?

— Есть, — отвечает охранник.

Подполковник спрашивает у меня:

— Разрешите идти?

И я, милостиво махнув рукой, отвечаю:

— Свободен!

У меня ощущение: жизнь удалась!

Мы проговорили с Геннадием Бурбулисом более двух часов. Я ему поведал не только о своей студии и мультипликации, но и вообще о кино. Расстались друзьями, каковыми остаемся по сей день. После праздников, в первый рабочий день, на студии раздался звонок:

— Это Армен Медведев. Я слышал, что Вы были у Ильюшина.

— Нет, у Бурбулиса.

— Тогда тем более заходите…

С легкой руки Г. Бурбулиса началось финансирование мультфильма «Кот в сапогах». Спасибо тебе, Гена!

Не могу не сказать о моей команде. Кино — дело коллективное. Один режиссер в поле — не воин. Если бы не моя команда, я бы не смог снять того, что снял. Впоследствии, когда я познакомился, а потом и подружился с Владимиром Спиваковым, я услышал от него, как он говорит о своем оркестре. «Мы все любим друг друга и все вместе любим музыку». Замените «музыку» на «мультипликацию» — и это будет моя формула успеха. Так уж сложилось, что приходящий в мультипликацию художник, как правило, движим интересом к делу. Заработать на этом деле на яхты и особняки пока в России никому не удавалось. Может быть, когда-нибудь после нас появятся новые поколения обеспеченных людей, отягощенных банковскими счетами. Но в это трудно верится. Хотя бы потому, что солидный аниматор — это нонсенс. Мы — профессиональные дети, всю жизнь играющие в свои игры. Если мы теряем наивность, умение удивляться и удивлять, мы теряем себя, теряем профессию.

Для меня же, как для продюсера, а мне пришлось им стать, вопрос денег стал не то что первоочередным, а главным. В советские времена никто из нас, режиссеров, не влезал в смету фильма. Мы не знали, сколько стоит один метр пленки, нас больше всего волновало прохождение сценария через фильтр Госкино. Но вот наступила свобода, которая предполагала ответственность за свои деяния, не рассчитывая на доброго дядю. Многие оказались к этому не готовы. Как обычно в таких ситуациях, в первых рядах оказались ушлые и серые. И тогда на развалинах кинематографа буйным цветом расцвели кооперативные поганки, которые снимали люди далекие от кинематографа. Длилось это недолго, и в кино пришли молодые профессиональные режиссеры со своим видением, со своим языком — и европейские фестивали запестрели новыми именами. Нашими, российскими.

Сегодня в России продюсерский институт не поспевает за ситуацией. А уж прокат — тем более. За двадцать лет существования российского кинематографа пока не выстроена система, которая позволяла бы без помощи государства зарабатывать деньги на прокате, а заработанные деньги вкладывать в новые проекты. Мы все еще хорохоримся, не принимая за образец чужой опыт, например, Франции. Мы тупо твердим про наш особый путь, закрывая глаза на нашу историю, забывая, что наш «особый путь», как правило, — тупиковый.

Почему я привожу в пример Францию? Я знаю о положении кинематографа во Франции не понаслышке. Государственная политика там такова: приоритет национального кино над всем остальным, ограничение квот для американского кино. У нас такой политики пока нет. Если проследить за афишами российских кинотеатров, то возникает такое ощущение, что ты без визы оказался в Америке. Прокатчики идут проторенными путями, скармливая российскому зрителю иностранный продукт, заботясь о своем кармане больше, чем о качестве продукта. Таким образом, получился кинематографический «Макдональдс» с постоянным набором американских «гамбургеров». Российские фильмы, пройдя триумфально по мировым фестивалям, остаются неизвестными у себя на родине.

У меня дважды был опыт проката в России. Три фильма «Чуча», «Чуча-2» и «Чуча-3» давали, собранные вместе, такую возможность. Как раз формат — полтора часа. Прокатчик, с которым я подписал договор, был очень недоволен моей работой. Он меня учил:

— Что такое мультфильм? Должно быть смешно, прикольно. А вы грузите! Грузите!!!

Он постучал себя пальцем по лбу. И добавил:

— Я своим детям показывать Ваше кино не буду!

Но этот жлоб (фамилии не называю) и другим детям мою картину не показал. А жаль! Прокат провалился.

Потом я снял полнометражный фильм «Гадкий утенок». Подошли к финалу, полностью выложившись и физически, и финансово. Я рассчитывал на прокат. Министерство культуры выделило деньги на печать копий. Я тщетно искал прокатчиков на новый фильм. Пришли две тетки. Посмотрели фильм на монтажном столе. Очень огорчились:

— Гарри Яковлевич! Вы все еще искусствочком занимаетесь, а нам бы что-нибудь попроще. Тогда мы бы лихо его прокатали.

Фильм, который снимался шесть лет не под стандарты прокатчиков, а для людей, был этими тетками блистательно провален в прокате. И я поневоле задаюсь вопросом к самому себе: «Если ты такой умный, то почему ты такой бедный?» На этот вопрос у меня нет ответа.