– Сильнее, сильнее педаль давай! – раздался в шлемофоне спокойный голос инструктора, с трудом пробиваясь через шум мотора и шуршание воздушных потоков. – Посмотри, ты же с набором идешь. Это спираль, а не вираж! Скорость падает, так и до штопора недалеко. Вот, теперь правильно. Так и держи!

Старый добрый учебный биплан У-2, залетанный до состояния средней потрепанности, но от этого не ставший менее надежным, наконец-то выполнял правильный установившийся вираж. Заставить его это сделать Андрею, сидевшему в передней кабине, удалось только с четвертой попытки, несмотря на тысячи часов виртуального налета. Слишком уж другие ощущения испытывает человек, сидя в реальном, вздрагивающем в воздушном потоке легком самолете по сравнению с удобно расположившимся в мягком кресле за компьютером. Это и гораздо больший угол обзора, и тряска с ускорениями, отчетливо воспринимаемые собственной задницей, и грохот двигателя, и сквозняк в открытой кабине, и запахи перегретого машинного масла, и широкий ход почти метровой ручки управления. Чтобы переложить ее между крайними положениями, необходимо ощутимо двигать рукой, в то время как для отклонения джойстика достаточно было слегка повернуть кисть. Ну и, конечно, сильное чувство высоты, вначале немного пугающее, но быстро переходящее в восторг. Только когда Андрей немного успокоился и попривык к новым ощущениям, у него начало что-то получаться.

А в задней, инструкторской, кабине сидел не кто иной, как летчик-испытатель Марк Галлай, чьими захватывающими книгами о работе испытателей Воронов зачитывался в детстве. Когда начальник отдела летных испытаний Центрального аэрогидродинамического института Иван Козлов, выполняя просьбу не забывшего о своем обещании Рычагова, почесав затылок и просмотрев расписание испытательных полетов, вызвал в кабинет именно Галлая, Андрей очень обрадовался.

На испытательный аэродром ЦАГИ Воронов приехал еще утром. Иван Фролович Козлов, в прошлом один из первых советских летчиков-испытателей, которого подчиненные за глаза уважительно называли «наш Фролыч», принял Андрея со всевозможным вниманием и, несмотря на занятость, лично провел по ангарам, показывая новейшую технику. Перед Вороновым предстали прототипы всех тех машин, в виртуальных кабинах которых он провел не одну сотню онлайн-боев. Он, разумеется, не отказал себе в удовольствии посидеть в каждой из них, потрогать органы управления и заодно попытаться оценить удобство их расположения. Хотя на земле это вряд ли удастся. Так что надо учиться летать, не откладывая. Козлов подробно докладывал о состоянии работ по каждому самолету, выявленных проблемах и выработанных рекомендациях по их устранению. Андрей слушал вполуха, больше наслаждаясь наблюдением за жизнью испытательного аэродрома. О проблемах опытных машин он и так был осведомлен, хотя тут и там и проскальзывали неизвестные ему детали.

С особым интересом Воронов осмотрел закупленные для испытаний немецкие машины. Среди них были одномоторные и двухмоторные истребители Мессершмитта, бомбардировщики Юнкерса и Дорнье.

– Как вы оцениваете эти машины? – поинтересовался он у Козлова.

– Хорошие, надежные самолеты, настоящие труженики войны. Качество изготовления впечатляет, – ответил тот. – По характеристикам несколько превосходят наши серийные машины, но уступают опытным. В частности, «Мессершмитт БФ-109» имеет меньшую скорость и скороподъемность по сравнению с нашими новыми истребителями.

– С опытными, не забывайте! А в серии характеристики неизбежно упадут. Кроме того, какая модификация «сто девятого» была закуплена?

– Е-4, самая новая из находящихся в производстве.

– С начала выпуска серии Е прошло уже полтора года, – заметил Андрей. – Надо предполагать, что с кульманов конструкторов Мессершмитта уже сошли чертежи следующей модификации, которая имеет гораздо более высокие характеристики.

– Конструкция этой машины не имеет значительных резервов для совершенствования, – возразил Козлов. – В процессе предыдущих модификаций конструкторы выжали из нее почти все, что она могла дать. А разработка совершенно нового самолета – процесс не быстрый.

– А по полученным нами сведениям, – сделал ударение на последних словах Андрей, создавая впечатление наличия неких разведданных, – резервов для модификации еще достаточно. Более мощный двигатель, улучшение аэродинамики. Так что расслабляться рано, надо выжимать как можно больше из новых конструкций. Кстати, а почему немецкие самолеты до сих пор в ЦАГИ, а не в НИИ ВВС? Где же проводятся испытания по боевому применению?

– Мы еще не закончили нашу программу испытаний. Но военные летчики-испытатели уже ознакомились с этими машинами, выполнили несколько полетов.

– Желательно не затягивать с передачей их в НИИ ВВС. Необходимо как можно скорее подготовить инструкции для строевых пилотов по наиболее эффективной борьбе с ними.

Вернулись в кабинет Козлова, и тут Андрей и напомнил о просьбе Рычагова. Хотя и было видно, что начальник испытательного отдела заметно удивлен, но возражений не последовало. Видимо, Рычагов был достаточно убедителен для того, чтобы Козлов предпочел не отказывать в прихоти высокому гостю.

Вызванный в кабинет Марк Галлай, высокий брюнет в потертом кожаном летном комбинезоне, поначалу решил, что просто нужно «покатать» очередного начальника. Такое «задание» не было редкостью, посещающие испытательный аэродром гости регулярно выражали желание прокатиться на самолете (в те времена мало у кого была такая возможность, гражданских авиарейсов-то практически не существовало). И им обычно не отказывали. Поэтому Андрею пришлось объяснить ему ситуацию. Не истинную, разумеется, а очередную «легенду». Мол, он по образованию авиаинженер и на занимаемой им сейчас должности крайне необходимо иметь практическую возможность лично получать впечатления от новых опытных машин.

С Галлаем они быстро нашли общий язык. Марк, представитель редкой еще в то время «популяции» летчиков с инженерным образованием (которое станет обязательным для испытателей только после войны), убедившись в достаточной компетенции своего «курсанта» в области понимания устройства самолета и принципов полета, без лишних разговоров усадил того в переднюю кабину У-2. Проинструктировал о режимах полета и познакомил с расположением приборов на панели, которых было совсем немного.

Взлет, разумеется, выполнил сам инструктор. Набрав полкилометра высоты, тот передал управление Андрею. Несколько минут ушло у Воронова, чтобы приноровиться к управлению, после чего он осторожно начал выполнять простейшие фигуры пилотажа – набор высоты и крен. Самолет слушался превосходно. Чуть осмелев, Андрей выполнил несколько крутых горок и приступил к освоению разворота. Тут-то и ждали его первые сюрпризы. Машина ни в какую не желала выполнять маневр как полагается. Минут десять ушло у него, под чутким руководством инструктора, на то, чтобы научиться правильно координировать движения рукояткой управления, педалями и газом, считывая одновременно показания приборов. Наконец, выполнив без замечаний со стороны Галлая по паре правых и левых разворотов, Андрей впервые после взлета начал ощущать себя настоящим хозяином машины, полностью ее контролирующим.

– Ну что, хватит для начала? – раздался в шлемофоне голос инструктора.

– Слушай, давай еще «бочку» попробуем, – попросил закусивший удила Воронов.

Он убрал руки с управления, и Галлай продемонстрировал ему технику выполнения желаемой фигуры пилотажа, сопровождая пояснениями. Потом попробовал Андрей. Получилось так себе, но для первого раза неплохо. Повторил в обратную сторону.

– Нормально, – прокомментировал инструктор. – Давай к аэродрому, по компасу.

Сверяясь с картой, Воронов вел машину по требуемому курсу. Под руководством Марка выполнил последний разворот над аэродромом.

– А теперь попробуй выполнить расчет на посадку.

Рассчитывать, собственно, тут было нечего. Просто, развернув нос машины в створ полосы, было необходимо, учитывая высоту и скорость самолета, определить момент перехода к планированию. Так, чтобы оно завершилось в начале полосы. Это Андрей и сделал. Прикинув на глаз расстояние до аэродрома, он убрал газ и немного опустил нос самолета. Рев двигателя уменьшился и в открытой кабине отчетливо слышался шум обтекающего машину потока.

– Перелет! – спокойно констатировал из задней кабины инструктор. – Плюхнешься в середине полосы. Попробуй убрать излишек высоты «змейкой».

Воронов послушно ввел машину в правый вираж с небольшим креном и почти сразу переложил в левый. Это и называлось «змейкой». За счет большего пути, который проделывал при этом самолет, сбрасывались лишние запасы высоты или скорости.

Следя за показаниями приборов, еще раз переложил вираж в другую сторону, и тут самолет сотряс сильный удар. Выпустив от неожиданности ручку, Андрей тупо уставился на плексигласовый козырек кабины. Тот весь был заляпан кровью и… перьями!

– Да что я им, гадам, медом намазан, что ли! – заорал в шлемофон до того спокойный и добродушный Галлай, перехвативший управление резко накренившимся самолетом. – Ты как там, в порядке?

– Да вроде бы, – промямлил начавший приходить в себя Андрей.

Постепенно он осознал случившееся. Вошедший в вираж самолет догнал какую-то зазевавшуюся птицу и разрубил ее винтом. После чего ее останки и заляпали козырек. В принципе, ничего страшного. И раздражение Галлая теперь тоже было понятно. Андрей вспомнил из его мемуаров, что совсем недавно тот уже пережил подобное происшествие при испытаниях опытной машины. И в тот раз все не закончилось катастрофой только благодаря выдержке самого пилота. Так как самолет был двухмоторный, то птичка добралась до фонаря машины в целом виде, не разрубленная, и пробила его, ранив Марка. Из последних сил тот сумел посадить машину, потеряв сознание уже на пробеге, и долго потом лечил поврежденные осколками глаза.

На этот раз все обошлось. Без труда посадив самолет, Галлай сразу вернулся в нормальное расположение духа и стал подшучивать над Андреем:

– Вот видишь, ты хотел ускоренный курс обучения. Пожалуйста! Даже настоящее летное происшествие получил в первом же полете!

Тепло попрощавшись с ним и условившись о следующем занятии, Воронов покинул испытательный аэродром.

– Кито вам разрэшал начинат учытса лэтат? – с сильным акцентом вместо приветствия произнес вождь, уперев в Андрея взгляд, от которого того прошибло потом, несмотря на некоторую уже привычку к сталинским разносам. Еще по дороге в кабинет Воронов, понимая, что вождю уже все доложили, готовился к трудному разговору, предполагая активную оборону.

– Как кто? Вы! – сделав, насколько получилось, невинное выражение лица, ответил Андрей.

От такой наглости Сталин чуть не выронил трубку изо рта:

– Мне не докладывали, что птица вам прямо по голове попала. Или у вас головокружение от успехов? – тем не менее достаточно спокойно, даже с иронией, отреагировал тот, тоже, видимо, привыкший уже к не всегда адекватному поведению своего незваного «гостя».

– Но вы же сами предложили мне подписать обязательство способствовать освоению летным составом новой техники и новыми тактическими приемами! – поспешил объяснить Воронов. – А каким образом я это смогу сделать, сам не умея летать? Я знаком, например, со многими прогрессивными приемами воздушного боя. Но я умею выполнять их только на симуляторе! На реальных машинах они выполняются иначе, а некоторые вообще будут невозможны! Вы хотите, чтобы я советовал летчикам в корне неправильные, быть может, вещи? Поэтому я чувствую себя обязанным сначала лично проверить все.

– А вот у меня сложилось впечатление, что вы просто развлекаетесь! Чувствуете себя, как будто вы на курорте. – Парадоксальные оправдания Андрея явно не достигли цели.

– Бегаете за девушками, летаете на самолетах в свое удовольствие. На народные деньги, между прочим! – продолжил вождь. – Вы думаете, товарищ Сталин не хочет научиться летать на самолете? Очень даже хочет! Только в отличие от вас он ответственный человек и не тратит свое рабочее время на опасные развлечения!

Сталин сделал перерыв в своей обвинительной речи для того, чтобы набить трубку. Воронов ждал, не решаясь пока больше ничего возражать. Тем более что укоры вождя были во многом справедливы. Действительно, после визита своего ночного «гостя» Андрей убедил сам себя, что он, рано или поздно, вернется домой, поэтому может вытворять тут все что угодно. Правда, дальнейшие события показали, что вытворять нужно в разумных пределах. На очередные границы которых ему только что опять указал Сталин. Но все равно Андрей в значительной степени воспринимал происходящее с ним как всего лишь захватывающую игру. И, соответственно, старался, по ходу дела, поиметь все причитающиеся по достигнутому положению удовольствия, как своего рода компенсацию за неудобства. Но так ли это на самом деле? Ведь в действительности он ни черта точно не знает! Быть может, «гость» был прав, и сейчас изменения в этом мире уже зашли настолько далеко, что путь назад отрезан. Или зайдут в ближайшем будущем.

Эта, обычно подсознательно отгоняемая мысль завладела Андреем, вызвав предательскую дрожь в коленках. Вдруг он таки доиграется? Что, если птица, окончившая свой жизненный путь сегодня на козырьке кабины, пробила бы его насквозь? Он умер бы по-настоящему?

Вытерев платком со лба выступивший там липкий противный пот, Воронов усилием воли загнал эти мысли обратно в подсознание, решив твердо придерживаться прежней позиции – «профессор» лишь пугал, на самом деле дорога обратно всегда останется открытой. Иначе можно просто съехать с нарезки. Хотя свои действия стоит продумывать получше. Он успокоился, но неприятный осадок от размышлений остался.

Сталин, как оказалось, еще не закончил разнос. Раскурив наконец трубку, он выпустил пухлый клуб дыма и, встав с кресла, продолжил:

– А ваша выходка с этим палеонтологом вообще переходит все допустимые границы! Кто вам дал право приглашать его ко мне на встречу? Чего вы вообще полезли в идеологию? Вы что, теоретик коммунизма? Что-то я этого не заметил. Почему вы выходите за рамки тех полномочий, которые я вам предоставил?

«Подробно ему докладывают, однако!» – удивился Андрей.

– Потому что надо думать и о завтрашнем дне тоже. На революционных лозунгах долго не протянешь. А научных и, что гораздо важнее, художественных работ, подробно и логически непротиворечиво описывающих жизнь будущего общества, у нас нет. Вот каждый и представляет его в меру своего воображения и образования. Чаще всего – в корне неверно. Некоторые просто подменили терминологию, отождествляя привычное понятие рая и коммунистическое общество. Типа, будет рай на Земле. Но это же совсем не так! Человек по натуре такое существо, которое предназначено для того, чтобы постоянно бороться. Если не за выживание и не за мешок денег, то, значит, за освоение новых пространств и против собственной лени. Без борьбы человек перестанет быть человеком. Это и надо показать. И начинать нужно безотлагательно.

Андрей перевел дух. Удалось ли заинтересовать Вождя? Сталин молча прогуливался по кабинету, размышляя. Потом спросил:

– А почему вы выбрали именно этого человека?

«Кажется, заинтересовался!» – обрадовался Воронов.

– Потому что это единственный из известных мне писателей, которому хоть в какой-то степени это удалось. И при этом он ученый-энциклопедист, умеющий писать интересно. А это очень важно. Я еще помню времена, когда лекции по научному коммунизму являлись скучнейшей обязаловкой, на которые по своей воле никто не являлся. Поэтому и нужен человек, способный создать живой и захватывающий мир.

Сталин выбил пепел из трубки и поднял глаза на Андрея:

– Возможно, в данном случае вы и правы. Я встречусь с этим палеонтологом. Посмотрим, – сказал он несколько мягче, чем прежде. – Но впредь я вам категорически запрещаю афишировать ваше участие в решении государственных проблем перед случайными людьми, без предварительного согласования со мной! Отнеситесь к этому с максимальной серьезностью. Что же касается ваших полетов…

Вождь сделал паузу, и Воронов затаил дыхание.

– … то можете продолжать, если считаете это необходимым. – Андрей облегченно выдохнул.

– Только с испытательного аэродрома и на машинах, уже завершивших цикл испытаний. С половинной заправкой топливом, – многозначительно добавил Сталин. – Я проинструктирую вашу охрану.

«Ну, понятно. С половиной бака из-под Москвы ни до одной границы не долететь. Подстраховался, усатый».

– А вашим инструктором пусть остается Галлай. С ним уже побеседовали.

«Бедный Марк! Надо будет перед ним извиниться», – решил Андрей, представляя, сколько седых волос добавилось у последнего после этой «беседы».

– И постарайтесь больше не сбивать птичек, – пошутил на прощание вождь.