Гости, приглашенные на пир, так разоделись, что даже самих себя? не узнавали. Рабыни и рабы, щеголявшие в ярких шелках, мало чем отличались от придворных и их жен. Все чувствовали себя непринужденно. Несколько рабынь и рабов переговаривались, стоя у распахнутого настежь окна. Занавесь напоминала книжную страницу — на ней были начертаны поучительные и любовные изречения: "Животное ногой, человек языком в капкан попадает", "Речь возлюбленной слаще вина", "Каждая птица со своей ровней водится", "Один дом двум женам не поручай", "Прилюдное поучение хуже оскорбления", "Товарищ охотника — пес". Рабы и рабыни вновь и вновь перечитывали каждое изречение.

Широкие окна выходили в дворцовый сад. В далеком небе светились звезды. Легкий ветерок срывал отжившие свой век золотистые листья и уносил их к берегу Тигра. И Тигр, и сад, и небо был" сказочны. Пиршественный зал напоминал Млечный путь. Свечи в золотых шандалах горели так, что вся красота зала была на виду, Ширванские ковры, устилающие пол, ласкали глаз.

Все взоры были прикованы к расположенному посредине дворца Золотому дереву. Необыкновенное было это дерево — выкованное из чистого золота. Блики свеч играли на его листьях. Иные из рабов щурили глаза и раззевали рты.

— Боже, сияние этих драгоценных камней ослепляет нас. Сколько же веток у Золотого дерева?

— То ли одиннадцать, то ли двенадцать.

— Двенадцать, — сказал кто-то. — Двенадцать, я сосчитал.

По заказу халифа Гаруна тавризские умельцы на Золотом дереве укрепили двенадцать веток. Каждая из веток, украшенных редкими самоцветами, олицетворяла одну из провинций халифата. Крупная ветка, обозначающая Азербайджан, была отделана во вкусе Зубейды хатун. На каждой ветке Золотого дерева пело несколько птичек, тоже выкованных из золота. От легкого ветерка, яли еще от чего-то золотые птички без умолку щебетали.

Свечи постепенно оплывали в озерце, под Золотым деревом возникали удивительные сочетания цветов. Две рабыни у пылающей жаровни, переговаривались:

— Сестрица, великая тайна в этих сандаловых и удовых деревьях. Глянь, какой аромат источают, сгорая.

— Да-а-а, мы будто б на лугу.

Чуть ли не весь дым, курящийся над пылающей жаровней, они вдыхали в себя.

— Ну, сестрица, такого аромата нигде в другом месте не найти. Слава халифу Гаруну ар-Рашиду! Гляди, какой роскошный пир устроил для нас!

— Ах, сестрица, будто ты и впрямь ничего не знаешь. Этот пир на самом деле халиф устроил не для нас, а для своей любимой наложницы Гаранфиль. Нас просто так, ради нее позвали.

— А Зубейда хатун распустила слухи, дескать на водопровод в Мекке денег не хватает. Но ее слова с этими сокровищами не вяжутся.

— О чем ты говоришь? Это она для того, чтобы тень бросить на главного визиря Гаджи Джафара, якобы он, Гаджи Джафар, поступлению дани из Азербайджана препятствует. Да разве в казне Аббасидов денег нет?!

— Тише! — предупредила их одна из стоящих вблизи рабынь-хуррамиток знаками, а затем, опасливо оглянувшись, еле слышно добавила:

— У медведя тысяча уловок и все ради одной груши. Халиф Гарун хочет Гаджи Джафара уничтожить. Рабыни испуганно задрожали:

— А мы-то думаем, чего это персы так опасливо шепчутся?! И на сегодняшний пир халиф не пригласил их.

Гости окружили Золотое дерево. Все взахлеб говорили о нем:

— Будто во сне видишь! Что за чудо!

— Взгляда отвести невозможно. Ей-богу, я глазам своим не верю. Это люди сотворили, или бог создал?

— Клянусь, если тавризские умельцы пожелают, то и оживят это дерево.

Золотое дерево очаровало не только жителей дворца, но и приглашенных на пир послов Византии, Индии, Китая и Франции. Византийский посол, как пьяный, разговаривал сам с собой: "Гляди-ка, сколько сокровищ в казне у этого халифа Гаруна. И все ему мало. Если на год задержим выплату дани, у него рот перекосится. Сколько золота! Рассказать императору Михаилу — не поверит. Надо, чтоб он собственными глазами увидел это дерево".

Такие роскошные дворцы, глина которых замешана на крови в слезах, всегда превращаются в руины. Когда-то сасанидские падишахи построили в городе Медаин дворцы роскошнее этого. На их развалинах теперь вороны каркают. Рабы, обстраивающие мир, умеют и разрушать.

Непринужденность нравилась гостям. Опьяняющий аромат горящих в курильнице удовых и сандаловых дров прибавлял гостям бодрости. Дыхание сада, проникающее в распахнутые окна, ласкало лица гостей, рабов и рабынь. Одна из певиц, держа уголок занавеси, подобно листку бумаги, глядя в звездное небо, напевала:

Золотое дерево, заворожив девушку, заставило ее улететь в мир грез. Она подражала Гаранфиль, пыталась сравняться с нею. Но не могла. И тайно завидовала ей: "У нее голос соловьиный!"

Многие рабы и рабыни еще не видели Гаранфиль. Гарун лелеял юную наложницу вдали от посторонних глаз. Уже говорили только о ней и пытались разузнать, отчего она опаздывает на пир:

— Отчего же не приходит возлюбленная халифа?

— Наверно, наряжалыцица Ругия все еще прихорашивает ее придет.

— Говорят, это — хуррамитская пери. И голос у нее редкий.

— Если б не была безупречной красавицей, разве халиф закатил бы в ее честь такой пир?

Некоторые из певиц любили Гаранфиль, но большинство завидовало ей. Ведь каждая мечтала стать наложницей халифа Гаруна. Но это было уделом необыкновенных красавиц.

Все ожидали появления Гаранфиль. Взгляды исподволь устремлялись в сторону входных дверей. Постепенно свечи, проливая горячие слезы, укорачивались, биение сердец учащалось. Рабы и рабыни старались выглядеть довольными и веселыми. Будто их радость не вмещалась в этот зал. Некоторые простодушные рабы обожествляли халифа Гаруна, называли его справедливым, щедрым и правдолюбивым государем. Многие надеялись, что халиф выпустит их из этой клетки. Были и такие, что мысленно уже встречались с любимыми на родине.

Какими бы призрачными ни были мечты о свободе, все же рабы не пресыщались ими.

Запаздывание халифа и его наложницы на пир каждый истолковывал по-своему:

— Наверно, халиф после охоты отдыхает. Знает, что Гаранфиль не даст ему спать до утра.

— Возможно. Кто-то прохрипел:

— Тут что-то не так, все это — происки главного визиря Гаджи Джафара. Гаранфиль из-за него не приходит на пир. И Гарун, наверно, раздосадован.

— Может, и так. Гаранфиль считается с главным визирем больше, чем с самим халифом. Должно быть, опять из-за хуррамитов рассорились.

— В кои века встанешь на намаз, да и то шайтан не дает!

— Твоя правда, братец! И этот длинношеий Гаджи Джафар нашел время препираться с халифом.

Терпение гостей иссякало. Рабы и рабыни волновались: "Вероятно, случилось что-то серьезное! А то государь не отличается такой выдержкой!" Халиф Гарун любил точность. Он даже несколько раз наказывал опаздывающих к столу хмельных поэтов. Его опоздание порождало кривотолки среди рабов. Одна негритянка шептала подруге:

— Сестрица, египетские феллахи очень недовольны халифом Гаруном. В свое время я сама видела. Представься случай — упьются его кровью.

— Почему? Какое дело халифу до феллахов? Самые опасные враги халифа хуррамитские мятежники. Он жаждет крови предводителя хуррамитов Джавидана, Шахракова сына.

— Эх, да разве у халифа есть друзья? Египетские феллахи, как и хуррамиты, поднялись и прогнали наместника. И халиф Гарун, в сердцах, чтоб поиздеваться над египтянами, наместником к ним послал своего тупого лакея… Нил вышел из берегов. Стоны феллахов не доходили до аллаха. Залило все хлопковые поля бедняг. Они, скрепя сердце, послали своих старейшин к новому наместнику за помощью, а наместник вместо помощи плюнул в лицо старейшинам и выставил их из дворца: "Убирайтесь, болваны! Я только что из Багдада. Свою землю вы лучше меня должны знать. Какое мне дело, что Нил вышел из берегов? Что я — фараон, что ли? Сеяли бы вместо хлопка шерсть…"

— Значит, новый наместник отличить хлопок от шерсти не мог? Дурак! Разве шерсть сеют?

— Халифы хитрые, всегда в провинции посылают наместниками или придурков, или самодуров. Если бы халифа не засмеяли, при дворе все были бы слепыми, глухими, или немыми. Такой умный визирь, как Гаджи Джафар, Гаруну не нужен.

— Ну, милочка, от твоих разговоров кровью пахнет, тут тебе не Египет. Поэта Абу Нувваса только выпустили из тюрьмы. Даже у стен дворца есть уши. Попридержи язык, жаль тебя.

Вдруг зазвучала музыка. Двери зала широко распахнулись.

— Повелитель правоверных грядет, дорогу!..

— Светоч вселенной удостаивает нас!..

Толпа рабов, рабынь и гостей рассеклась надвое. Все взгляды были устремлены к дверям. В зал величественно вступил халиф. Все стояли на местах, как пригвожденные. Под умоляющими взглядами рабов и рабынь халиф прошел на почетное место. Радость рабов и рабынь — огнепоклонников убывала. Они обменивались знаками и перешептывались:

— А где же главный визирь Гаджи Джафар?!

— Неужто беднягу бросили в темницу?!

— Не может быть. Стража дворца под его началом.

— Тут что-то не то! И Гаранфиль нет! Горе нам!

— Будьте поосторожней!..

Халиф Гарун выглядел величественнее всех вокруг. На плечи его была наброшена зеленая аба. В левой руке он держал посох, а на запястье висели четки, более дорогие, чем у его матери — Айзураны хатун. На зеленой ленте его папахи, отороченной мехом, сверкали драгоценные камни. Изумруд, пылающий на султане, увенчивающим его папаху, отделанную лалом, алмазом и яхонтом, казалось, воспламенял драгоценности, украшающие Золотое дерево. Халиф, слегка поклонившись гостям, опустился на свое место. Поглаживая свою красную бороду, он поглядывал на сидящих возле него придворных, на покорно стоящих вокруг певиц, танцовщиц и шутов. Казалось, он кого-то потерял среди них, и не мог найти, отчего и сердился. Шрам у него над правой бровью покраснел. Все знали, халиф не в духе из-за Гаджи Джафара.

Ожидания рабов, рабынь и евнухов оказывались напрасными. Иные из них мысленно проклинали главного визиря Гаджи Джафара. В сердца многих вкралось уныние. Не находилось смельчака, который заговорил бы с халифом. Он же сидел, по привычке подложив под себя левую ногу, и не спеша перебирал четки. Персидские и индийские фокусники, встав на цыпочки, старались попасться на глаза халифу. Но они мало интересовали Гаруна. И арабские танцовщицы, что могли вертеться юлой, и немецкие, и греческие глотатели огня стояли с вытянутыми шеями, но и их халиф не замечал.

Гарун был раздосадован, гнев застилал ему глаза, и он никак не мог овладеть собой. Казалось, он вот-вот взорвется и прикажет неграм, стоящим с мечами за его спиной, кого-то изрубить на куски. А негры были такими страшными, что от одного их взгляда пробирала дрожь. В этом зале только кот халифа вел себя как ни в чем не бывало. Усевшись рядом с халифом, он вперил свои зеленые глаза в хмурые лица рабынь. Казалось, и кот почувствовал напряжение, воцарившееся в зале. Он мяукал и бил хвостом оземь. Даже Золотое дерево, еще совсем недавно так восторгавшее рабов и рабынь, было забыто. Все взгляды, все внимание было приковано к халифу. Каждый молил бога, чтобы к халифу Гаруну возвратилось доброе расположение духа и лицо его просветлело. Многие рабы в этот вечер испытывали свое счастье, будто бы оказались за шахматной доской: потеряют, или приобретут?! Несмотря ни на что, они не теряли, надежды. Многие считали халифа добрым правителем и уповали на его милосердие.

Большинство считало халифа божеством, сошедшим с небес на землю, полагало, что он — сверхчеловек. А в действительности, если бы сняли с него переливающую всеми цветами радуги корону, сорвали бы пурпурный плащ, отвязали дамасский меч в ножнах из чистого золота, трудно было бы найти существо более ничтожное и жалкое.

То, что Гаранфиль запаздывала, казалось ему подозрительным: "Напрасно не поверил я Зубейде хатун. Этого гяура Гаджи Джафара давно надо было бросить в темницу. Без его наущения Гаранфиль не осмелилась бы опоздать на пир".

Музыканты молча жались на своих местах. В зале воцарилась гробовая тишина. Смолкли даже "птицы" на Золотом дереве. Казалось, надвигается ужасное бедствие. И вдруг среди людей словно ветерок пронесся. Они будто бы очнулись. Красная шелковая занавесь раздвинулась и в дверях показалась Гаранфиль… Оцепенение рассеялось, гости заулыбались, развеялась хмурость рабов, рабынь и евнухов.

Каждый занял свое место. Гаранфиль села рядом с халифом. Настраивала уд. Халиф, прищурив пылающие черные глаза, с нескрываемым восхищением оглядывал Гаранфиль. Возбужденный красотой девушки, он воскликнул в экстазе:

— Хвала всевышнему, сотворившему эту красоту! Оказывается, хутанки и суданки — красавицы. Даже в кыпчакских степях не отыскать такой красавицы.

Уже все взгляды, оторвавшись от халифа Гаруна, от Золотого дерева и занавесей, испещренных изречениями, устремились на Гаранфиль. Наряжальщица Ругия, всегда кичившаяся своей красотой, тоже была восхищена выражением глаз Гаранфиль. Утешая себя, она гордилась теперь своим искусством: "Ишь, как я нарядила Гаранфиль, что все глаз с нее не сводят. Хвала мне!" Хотя Гаранфиль и была землячкой Ругии, хотя и была дружна с нею, все же женщина остается женщиной и Ругии было неприятно оставаться в тени. Она то и дело тянулась в сторону халифа, стремясь напомнить ему былое, вновь привлечь его внимание. Но халиф ни на кого, кроме Гаранфиль, не смотрел. Он мысленно опускал эту нежную бабочку в ванну, наполненную ширазскими благовониями, и щекотал своей бородой ее полные, отдающие полевым ароматом груди: "Хвала всевышнему, сотворившему эту красоту!"

Халиф Гарун и думать позабыл про Гаджи Джафара. Придя в благостное расположение, он взял лежащий рядом с ним зеленый платок помилования и взмахнул им, подавая Гаранфиль знак, что пора начать пение. Тотчас стоны уда стали расходиться все шире, наполняя зал. Черный кот халифа, устроившийся рядом со своим хозяином, зелеными глазами смотрел на Гаранфиль. И придворные, и рабы, и рабыни были очарованы красотой, голосом Гаранфиль и ее игрой на уде. И золотые птицы на Золотом дереве защебетали. Нежный голос Гаранфиль сливался со звуками уда. Она прочувственно пела:

Перед тем, как прийти сюда, Ругия убедила Гаранфиль позабыть на время свои печали. Если халиф заподозрит что-либо, ее участь будет незавидной и многие их мечты останутся неисполненными. Гаранфиль, взяв себя в руки, пела проникновенно, голос ее звенел, как чистый хрусталь, и вызывал дробные отзвуки драгоценных камней Золотого дерева. Свечи подряд заменялись новыми и зал озарялся все ярче. А самым лучистым светильником была Гаранфиль. Завораживающая песня девушки перенесла сладострастного халифа в совершенно другой мир. Халиф, как и сын его — наследник престола Амин — впадал в транс. Ему казалось, что он попал в волшебное царство, находящееся в звездном багдадском небе и населенное сказочными феями. В кудрях Гаранфиль, ниспадающих до бубенчиков на щиколотках, мерцали звезды. Ругия так искусно осыпала золотой пыльцой ее волосы, что они казались ясным ночным небом юга. Наряжальщица золотыми нитями вышила любовные стихи на ее легкой накидке из красного шелка и на платье. Девушка сама была песней. Вдохновляясь восхищенными взглядами, она пела все лучше и лучше:

Халиф Гарун еле сдерживался, чтобы тут же не заключить Гаранфиль в свои объятья. Но как он мог допустить такое при людях? "Отдал бы все, что имею, за объятия этой небесной пери! Рай — на груди Гаранфиль".

Если бы Зубейда хатун увидела, как халиф теряет память из-за Гаранфиль, она обезумела бы и своим первым врагом сочла бы не главного визиря Гаджи Джафара, а Гаранфиль. Халиф думал, чем бы дорогим одарить Гаранфиль в присутствии придворных, рабов и рабынь. Он преподнес своей возлюбленной пояс, отделанный драгоценными камнями, и неожиданно для самого себя поклонился ей,

— Может ли прекрасная пери принять этот скромный дар и тем порадовать нас?

Гаранфиль, приняв пояс, повязалась им:

— Разве не самое великое счастье для меня подарок справедливого и щедрого халифа?!

Заметив поклон халифа, Ругия не вытерпела, осмелилась приблизиться к нему и прошептать:

— Повелитель вселенной, почему из-за Гаранфиль губишь себя, подобно мотыльку? Между мной и ею разница всего в одну ночь. Завтра утром она встанет с постели, такою же женщиной, как и я. Эти слова не омрачили халифа, он хохотнул, и, сразу опомнившись, тихо ответил Ругие:

— Не обижайся, прекрасная ханум. Арабы говорят: "Лейлатуль гадр эхсен минальфун шахр".

Ругия не смутилась и, многозначительно вскинув бровь, заметила:

— Повелитель правоверных, не забывай, что в этом бренном мире все подобно красоте Сакины исчезнет, позабудется.

Затем Ругия огорченно отошла на свое место: "Откуда мне такое счастье?" Она нахмурилась: "Я сейчас для него — вроде страусиного яйца. Страусихи несутся где попало, а потом им безразлично, кто унесет их яйца".

Халиф, не отрывая взгляда от Гаранфиль, улыбнулся и спросил:

— Может ли прекрасная пери ответом на один вопрос осчастливить меня?

Гаранфиль, отложив уд, опустила голову на украшенную драгоценностями полуобнаженную грудь:

— Наш долг исполнить любое повеление светоча вселенной.

— Может ли сказать нам прекрасная пери, какая сила окрашивает алым цветом и его оттенками облака?

— Повелитель правоверных, это — солнце.

— А кто солнце на земле?

— В небесах — солнце, а на земле — светоч вселенной Гарун ар-Рашид.

Если б халиф мог поступиться славою своего рода, он подарил бы прекрасной Гаранфиль и трон, и корону.

— Прекрасная пери, — сказал он. — Можно ли попирать ногой солнце? И если кто-либо дерзнет и совершит такое, как надо поступить с ним?

Гаранфиль будто в огонь бросили. Только сейчас она догадалась, куда клонит коварный халиф. Историю с яблоком любви и Гаранфиль знала. Она запнулась: "Почему он задал этот вопрос мне? Должно быть, по тупости своей. Должно быть, хочет охладить свой гнев. Нашел же место для такого разговора".

Халиф Гарун, щелкая четками, язвительно улыбнулся:

— Вопрос непонятен прекрасной пери?

— Понятен.

— А ответ?

Гаранфиль притворилась, что думает над тем, как бы получше ответить, и принялась настраивать уд.

— Ну, и каков же ответ?..

В душе Гаранфиль бушевала буря. Но она хотела ответить так, чтобы не повредить Гаджи Джафару.

Халиф, приняв надменный вид, насторожился. Вооруженные мечами стражи-негры за его спиной, будто бы ждали агнца для заклания. В это время распорядитель с казаноподобной головой, держа в руке золотой кубок, сквозь толпу гостей протиснулся к халифу и превратился в запятую:

— Да продлится жизнь повелителя правоверных, — возгласил он. — Ваша старшая жена Зубейда хатун в окружении ста рабынь — у ворот дворца. Стражники главного визиря Гаджи Джа-фара без вашего позволения не впускают их на пир. Малейка весьма гневается. — И подал кубок Гаруну. — Это послано ею.

Халиф Гарун сердито схватился за рукоять меча и вскочил: "Гм! Хорошо сказано: женщину выслушай, но сказанное ею истолкуй наоборот!" Дубок был хорошо знаком халифу. Он сам преподнес его Зубейде хатун на память, когда впервые объяснился ей в любви. На боках кубка были вычеканены стихи:

Ты красотой затмила всех прекрасных дочерей земли, звездой судьбы земных владык тебя недаром нарекли. Тебя боготворит весь свет, благословен твой светлый след! Твоя улыбка так чиста, так целомудренны уста! Любить тебя, любить всегда — на свете счастья выше нет!

Халифа Гаруна охватило необычайное беспокойство. Он, обеими руками обхватив корону, задумался: "Боже, в какое унизительное положение поставила себя Зубейда хатун! Ревность погубит ее… Прислала кубок… На что намекает? Может, ее вместе со свитой впустить на пир? Что за выходки? Разве она не знает, что на пиру в честь одной возлюбленной присутствие другой нежелательно?! Так издревле заведено при дворе".

Все на пиру были как молнией поражены. "Что случилось? Отчего халиф вдруг разгневался? Какая тайна сокрыта в этом золотом кубке?" Но никто не смел ни о чем спросить.

В это время у ворот дворца раздался звон мечей и щитов. "Что там происходит?! Может, стражники забавляются?" Нет, не похоже на забаву. В зале все смешалось. Халиф Гарун растерянно произнес "Субханаллах!" и, подняв меч над головой, прикрикнул на телохранителей, стоящих у него за спиной:

— Дураки, чего ждете?!

Телохранители кинулись к дверям, впопыхах сбив несколько человек. Раздались вопли. Многие свечи погасли. В этой суматохе кто-то схватил хрустальную вазу и ударил ею по Золотому дереву. Золотое дерево качнулось, с веток посыпались жемчуг и бисер. Халиф Гарун еще сильнее сжал рукоять меча: "В этом — происки красного дьявола, — главного визиря Гаджи Джафара! Ссылаясь на упрямство Зубейды хатун, стражники, подчиненные главному визирю, намеренно затеяли заваруху. Хорошо, что в тайне от Гаджи Джафара я создал свой отряд телохранителей. Они в обычной одежде расхаживают по дворцу. Я не напрасно Гаруном зовусь. Этот аистошеий главный визирь теперь узнает, кто из нас предусмотрительней!"

Звон мечей и щитов у дворцовых ворот раздавался все громче. Кто-то вопил, видимо, раненый. Доносился и властный голос Зубейды хатун…

Ругия, прижавшись к Гаранфиль под Золотым деревом, шептала:

— Великий Ормузд, помоги нам! Гаранфиль, видно, Гаджи Джафар знает, что ожидает его, а я-то беспокоилась, как предупредить его…