Чёрные Медведи с остатками ещё двух разбойных дружин, преследуемые отрядом Кудыма, пробирались лесами к потайному городку Корт-Айки. Сам Железный Старик ехал мрачный, безмолвный, но с гордо поднятой головой. Не хватало ещё, чтобы его увидели слабым, раздавленным неудачей эти трусы в крашеных шкурах, что бросили его в бою! Не стал бы он их и спасать, если бы сам не потерял многих воинов... А зря он оставил жену стеречь городок. Хотел доказать не так ей, как себе, что может победить и без неё, всезнающей лесной ведьмы. Хорошо хоть, все четверо их сыновей вернулись из боя живыми. Погибли два сына от наложниц, двое зятьев. Дочери выть будут... Ничего! Только бы ушёл на север Ардагаст с его волхвовной сворой, а тогда он, Корт-Айка, сквитается с князем-предателем. И с его дубиной-сыном: пусть не ломает то, что сам вовек не скуёт. А без них двоих всё племя покорится ему с Яг-мортом. Потом уже можно будет догнать проклятых росов или подстеречь на обратном пути.

Внезапно из чащи выбежала росомаха и оборотилась немолодой, но ладно сложенной женщиной с распущенными седеющими волосами.

   — Сизью! Почему городок оставила?

   — Нет у тебя больше городка. Рабы взбунтовались, дружинников перебили.

   — А где же ты была со своими бабьими чарами великими?

   — Меня-то они первой и оглушили, и в ров бросили: видно, думали, что убили. Только очнулась — летит ворон... тот, златоклювый. Кем только не оборачивалась, пока его со следа не сбила!

   — Всё ясно, — злорадно усмехнулся Корт-Айка. — Ничего, придём — вразумим холопов.

   — Поздно идти. Перя раньше вас к городку выйдет. Его напарника через чащу ведёт какой-то нездешний леший.

Тяжёлая рука кузнеца стиснула повод. Всё. Он уже не грозный Железный Старик, а бездомный беглец с кучкой таких же изгоев. У этих полумедведей теперь воинов больше, чем у него. Впереди Перя, позади — Кудым, ещё где-то росы. А Сизью говорила резко, безжалостно:

   — Без меня думал победить, могучий шаман? А заодно и с этой... сорокой молодой побаловаться? Я всё в чаще видела, можешь не рассказывать. Да что ты... что вы все, мужчины, без меня можете?

   — Да не меньше, чем ты без нас! — огрызнулся кузнец.

   — Уходить надо, пока не поздно, к нам, за Печору, от людей подальше! — сказал Яг-морт.

   — Бежать, значит? Бегите, волхвы слабосильные, а мы ещё не устали лес от Ардагаста защищать! — высокомерно бросил Шумила.

   — Это вы первые побежали! Да кто вы такие? Не люди и не звери, ублюдки! — прорычал Яг-морт.

   — Сам ублюдок, ни человек, ни зверь, ни леший даже! — взревел Бурмила, хватаясь за палицу.

   — Молчите все! — с истошным криком бросилась между ними Сизью. — Не знаете, что делать? Сейчас не я, ведьма, вам скажу, а богиня, главная Йома! Она входит, входит в меня!

Дико, пронзительно визжа, ведьма завертелась волчком, подпрыгнула, упала и задёргалась на земле. Звериное рычание, совиное уханье, змеиное шипение вырывались из её рта вперемежку с кровавой пеной. Оторопь взяла даже многоопытную Лауму. Насылать и снимать кликушество она умела и сама. Но обычно в кликушу вселялся простой чёрт, а здесь чувствовалась грозная и могучая сила, причастная всем трём мирам. Вдруг Сизью застыла в самой неудобной позе и заговорила ехидным старушечьим голосом:

   — Ну что, воители великие, колдуны сильномогучие, много без меня сумели? Не нашли такого народа, чтобы росов одолел? Есть такой, и не один, только не в этом мире. Выпустите людей незнаемых из гор каменных! Счистить асинхит с медных ворот ты, кузнец, сумеешь. Взломать ворота поможет мой коршун. И жезлы вам дам, чтобы народы те пасти. Многое тогда в этом мире переменится, ох многое... Идите же! А не посмеете — сгинете без следа, без славы, без мести!

Привычные ко всему головорезы молчали, оробелые. Они помнили древнее предание: люди незнаемые выйдут перед концом света. Первым нарушил молчание Яг-морт:

   — В этом мире нас не любят — так поищем другого! Вернёмся — всё сметём!

   — А не уйдём — росы всех нас, кто уцелеет, на деревьях развешают. Такой у них закон, — добавил Шумила.

Громобой вскинул голову, поднял тяжёлый кулак:

   — Вперёд, к горам! К людям незнаемым, к делам неслыханным, к миру неведомому, страшному!

Сначала нечисть из дружины Яг-морта, а потом и вся шайка одобрительно зашумела, криком и рёвом глуша в себе страх и остатки совести. Кузнец нагнулся с седла, легко подхватил ведьму и посадил её перед собой.

Одними им ведомыми лесными тропами уходили разбойники на северо-восток, за Обву. Вечером, когда все улеглись возле костров, Корт-Айка взял Сизью на руки и понёс в темноту.

   — Что, отдохнула? А теперь погреемся.

Она прижалась к нему, жарко обняла, зарылась лицом в седую бороду.

   — Да, теперь ты снова сильный.

   — Я слабым не бываю! В лесах разучился.

Он ногой сбил пару молодых ёлочек и повалил ведьму на них, жадно шаря у неё под одеждой. Кузнец был не так уж и стар. Железным Стариком его прозвали, ещё когда он вышел к пермякам из уральских лесов, заросший длинными, совершенно седыми волосами.

По следам разбойников от самой Гляден-горы шёл Кудым с дружиной. А в это время Перя с Сигвульфом вышли напрямик к городку Корт-Айки. Шишок умело вёл их через дебри, а Милана, природная лесная ведьма, находила и обезвреживала всяческие колдовские ловушки. Наконец среди вековых елей показался частокол. Дружинники насторожились, готовые к бою. Ворота открылись, и навстречу воинам с радостными криками вывалили бородатые люди с потемневшими от копоти лицами, в видавшей виды грязной одежде — пермяцкой, сарматской, удмуртской... Впереди шёл жилистый рыжебородый человек в сарматском кафтане и штанах и греческой дорожной шляпе.

   — Приветствую тебя, Перя, Геракл Гиперборейский! — радостно воздел он руки. — Этот городок — твой, со всеми сокровищами старого колдуна. Верни нам лишь свободу. Клянусь Зевсом-Еном, если бы не ваша победа у священной горы, мы бы не решились не только восстать, но и бежать из этого чародейского гнезда!

   — Харикл! Харикл из Эмесы! — приглядевшись к нему, воскликнул Хилиарх. — Хвала богам, я не напрасно надеялся увидеть тут эллина!

Взглянув на него, рыжебородый стиснул кулаки:

   — Хилиарх из Кизика! Перя, храбрейший из скифов, вели его заковать и ввергнуть в самое тяжёлое рабство! Это же самый отъявленный пройдоха и мошенник во всей ойкумене!

   — Ошибаешься, грек! — рассмеялся Сигвульф. — За девять лет, что я знаю Хилиарха, он в нашем царстве ещё никого не обманул, а его самого не проведёт ни один ольвийский торгаш, даже иудей или сириец.

   — О, как вы все, варвары, простодушны! — вздохнул Харикл и вдруг перешёл на греческий: — Ведь это ты, Хилиарх, превратил меня, честного бронзовщика, в проходимца, убедив, что в этом мире легче преуспеть обманщиком.

   — Разве можно совратить того, кто благо рождён и благо воспитан? — с достоинством ответил Хилиарх. — Твоя уважаемая семья не знала такой нищеты, как моя.

   — Тогда ты говорил, что выманить у богатого лишние деньги — не грех. Всё началось с фокусов для жрецов храма Элагабала и проделок с превращением свинца в золото по учению Гермеса Трисмегиста, а кончилось фальшивомонетничеством. Ты-то унёс ноги, а мне достались тюрьма, плети и галеры.

   — А разве не ты всё выболтал тогда гетере Лисии? Будто не знал, что к ней ходит начальник городской стражи. А с галер ты, я слышал, сбежал.

   — Да, и забрался в самую Бактрию. Но и тут обо мне проведал купец Эвдокс — да пошлёт ему Гермес разорение — и предложил провести невежественных скифов фальшивыми деньгами. Увы, этот проклятый кузнец-колдун удивительно хорошо разбирается в сплавах. Эвдокс же всё свалил на меня, и я оказался здесь в рабстве.

   — А я тем временем нашёл место, где можно следовать лучшим заветам философов и не впасть при этом в гибельную нищету.

   — Уж не забрался ли ты в саму блаженную Гиперборею?

   — Нет, в царство росов и венедов. Я был среди тех, кто его создавал, и доверие царя Ардагаста не променяю даже на место хранителя императорской казны. Впрочем, я и раньше мог вступить на путь добра — когда столкнулся с Братством Солнца. Увы, тогда у меня хватило ума лишь на то, чтобы сбежать от них с деньгами, из которых мне не досталось ни обола.

Сигвульф, понимавший по-гречески, посмеивался, слушая их. Пермяки тоже улыбались, глядя на оживлённо споривших и жестикулировавших греков. Вдруг Хилиарх сурово заговорил по-сарматски:

   — А известно ли тебе, Харикл, сколько храбрых мужей вчера погубило твоё с Корт-Айкой изделие? Это колесо демонов появилось ведь не без твоего участия?

Рыжебородый опустил глаза:

   — Клянусь Гефестом, я понял его назначение, только когда колдун испытал колесо на провинившемся рабе.

   — Ты же мог испортить колесо. Или бежать и сообщить нам.

   — Как отсюда бежать? Кругом дебри, магические ловушки...

   — А рискнуть своей драгоценной жизнью ради каких-то варваров ты конечно же не решился... Ладно уж, показывай гнездо скифского колдуна.

Оказавшись в городке, Хилиарх и Сигвульф поняли, почему пермяки так долго не могли совладать с Железным Стариком. В прокопчённых избах скрывались плавильные печи для железа и бронзы, кузницы, литейня. В сараях были аккуратно сложены железные крицы, оружие, всевозможные железные изделия, украшения. Больше двух десятков рабов трудилось тут, зачастую от зари до зари. Не только пермяков, но и их соседей снабжал Корт-Айка всем, что куётся и льётся из металла, и ни один кузнец среди коми, удмуртов, аргиппеев не мог сравняться с ним и его рабами. Амбары были полны пушнины, в подвалах, защищённых чарами, хранились бактрийские монеты, золото и серебро в слитках, серебряные сосуды, самоцветы.

   — Корт-Айка торговал не только с соседями, — пояснил Харикл. — Он часто отправлял обозы с железом куда-то на северо-восток, к горам. Я там не был, но другие рабы рассказывали об отверстии в горе. Там показывались какие-то страшные, уродливые твари, больше похожие на демонов, чем на людей. Они бормотали на непонятном языке и показывали железо, обычно оружие. За этот товар они отдавали меха, золото, серебро, драгоценные камни. Вот почему старый негодяй заставлял нас так много работать.

   — Я слышал об этой торговле КорТ-Айки. Не приняли ли вы за демонов лесных манжар или ненцев? — сказал Аристей и, озабоченно потерев клюв о крыло, добавил: — А не было ли там, в горах, медных ворот, обмазанных чем-то вроде смолы?

   — Ворота? Смола? — потёр затылок Харикл. — Старик привозил с гор камни, к которым прикипело вещество, похожее на смолу. Он выспрашивал меня насчёт разных едких веществ, приготовлял их, и мы пытались размягчить эту смолу. Применял он и заклятия.

   — Не был ли это асинхит? Его не берёт ни металл, ни огонь.

   — С асинхитом я был знаком лишь понаслышке. Но я знаю заклинания, разлагающие его. Мы их применили, и они подействовали, хотя и слабо. Ох и вони было!

Златоклювый ворон возмущённо взмахнул крыльями:

   — О боги! Ты сам не знаешь, к какому злу приложил руку. На что ты надеялся? Заслужить от хозяина свободу? Или более сытную кормёжку? А думал ли ты, что по твоим делам здесь будут судить обо всех эллинах?

   — Здесь запомнят, что эллины любят свободу! — гордо вздёрнул бороду Харикл.

   — Мало любить свободу для себя. Нужно любить её для всех людей... О Аполлон, как мне хотелось бы ошибиться с этой смолой! Мало ли что мог найти кузнец в горах... Иные ремесленники любознательны не менее философов.

Аристей тщательно расспросил рабов, но о медных воротах никто не слышал.

Настичь разбойников так и не удалось ни Кудыму, ни Пере. Даже мудрец ворон не смог заметить беглецов сверху — видно, прикрылись чарами. Вскоре оба отряда встретились в Гареве с ратью Ардагаста. По настоянию Аристея волхвы и предводители войска собрались на совет. Первым заговорил Вышата:

   — Есть древнее предание, что идёт от жрецов арьев. Бог Солнца — мы, венеды, зовём его Даждьбогом — бился на восточном краю света с людьми незнаемыми, нечистыми. Были они страшны и уродливы телом и духом: одни волосаты, другие безголовы, третьи одноноги. Иные с копытами на ногах. Иные впадали в спячку, как медведи. Иные один месяц в году жили в воде. Не желали они знать ни закона, ни добра: убивали и пожирали всё живое и друг друга, сходились и плодились, как звери. Разбил их светлый бог и загнал далеко на север, в Рипейские горы. И поставил отец его Сварог медные ворота, и смазал их асинхитом, что не поддаётся ни железу, ни огню, а Даждьбог заклял великими заклятиями. Если же откроются ворота, выйдут люди незнаемые и опустошат весь земной мир.

   — Так вот, Корт-Айка, похоже, подбирается к этим воротам, — сказал Аристей и повторил услышанное от Харикла.

   — Что-то мне это больно напоминает одну книгу, полную несусветных выдумок, — скептически усмехнулся Хилиарх. — Там то же самое говорится не о боге, а об Александре, покорителе Азии. Он дошёл на востоке до Индии, но сражался там с индийцами, а не со всякими чудищами. Об этом свидетельствуют не нынешние баснословы, а его соратники.

   — И не загнал он индийцев никуда, но бежал, не в силах их всех покорить, — с торжеством добавил Вишвамитра. — А что до всяких невиданных людей — безротых, безносых, с громадными ушами или ступнями, то у нас такими сказками любят дурачить вас, греков. Особенно тех, что пишут книги о диковинках и думают лишь о том, сколько им заплатят любители сплетен и басен.

   — Погоди, Вишвамитра, — вмешалась Ларишка. — Может быть, бог загнал тех людей в Гималаи или на Крышу Мира? Я в Бактрии много слышала о волосатых диких людях, живущих в горах. Не демоны ли они, вроде дэвов?

   — Я вырос в Гималаях и сам видел этих диких людей. Не демоны они и не люди, а скорее большие бесхвостые обезьяны. А кто их не видел, рассказывает всякий вздор: ступни-де у них назад вывернуты... Они сильны, но безобидны, если их не трогать. Живут поодиночке и ничего страшнее дубины в руках не держат. Куда им мир опустошить...

   — Так, по-вашему, древние мудрецы басни сочиняли? Нет уж, они книжек на продажу не писали и захожих гостей не дурачили. А священные предания для нас с вами, потомков своих, слагали, — возразил Вышата.

   — По этим преданиям мы что-то не можем найти даже Рипеев, — пожал плечами грек. — Так здесь ли искать ворота? Я ещё не видел пи их, ни страшных людей за ними. Может быть, всё это — мудрые иносказания?

   — Ворота я, положим, видел. Почти у самого моря, в истоках реки Усы, между горами Хойдыпэ и Хуробада, — сказал Аристей.

   — А что за ними? — Глаза Хилиарха зажглись любопытством.

   — Ничего, — развёл крыльями ворон. — Горы, пропасти, а дальше — тундра. Всё пусто, дико... Но злая сила там есть, и немалая.

   — Я как-то летал духом к востоку от этих двух гор. В тех тундрах никто не селится — злое место, нечистое, — сказал Зорни-шаман.

   — Так, может быть, эти нечистые люди давным-давно вымерли? А кузнец ищет дорогу к призракам? — предположил Ардагаст.

   — Железо он продаёт не призракам. А чтобы ненцы везли оружие из-за Урала, я не слышал, — возразил Лунг-отыр.

   — А не спросить ли нам Аполлония из Тианы? — предложил вдруг Вишвамитра. — Он учился в Индии у мудрецов великого ашрама Солнца. Не знают ли они что-нибудь об этом враждебном Солнцу народе?

   — Хочешь сказать, что там, на юге, кто-то знает тайны севера лучше меня, северного шамана? — нахохлился ворон Аполлона.

   — Я простой кшатрий, а не учёный брахман. Но о Белом острове и Ледяном море, к примеру, я слышал уже в Индии. И даже о том, что на севере зимой ночь продолжается много дней, а летом солнце так же долго не заходит.

   — Что ж, спросим. Заодно узнаем, что нового на юге.

Вышата наполнил водой Колаксаеву Чашу, провёл над ней руками. На поверхности воды проступило обрамленное длинными белоснежными волосами лицо мудреца из Тианы. За его спиной виднелся портик с белыми колоннами, осенённый пальмой.

   — Да светит тебе Солнце, учитель Аполлоний!

   — Да светит Солнце всем людям! Я уже слышал о вашем новом подвиге. И о гибели Бурморта, увы, тоже. От духа, посланного родичами к Вэрморту. В молодости я слышал о гиперборейском мудреце, пришедшем в Александрию, а теперь вот сам учу его сына... Да, вашей победе я рад, но сам подобным похвалиться не могу. Всех сил Братства Солнца не хватило, чтобы удержать воскресшего Нерона на Евфрате. Теперь он подступил к Антиохии. А с ним — вся колдовская свора из Братства Тьмы. Сколько же тут людей, готовых обращать знание, да ещё магическое, на службу пороку! Притом людей умных и отважных. Куда там вашему кузнецу... Это, конечно, не в оправдание нам.

   — Аполлоний, ты, помнится, интересовался преданиями о чудовищных народах? Так вот, слушай... — И Аристей рассказал тианийцу о возникшем споре.

Тот, выслушав, улыбнулся:

   — Когда я выспрашивал в великом ашраме о шалашеногих, большеголовых и им подобных, мне ответили, что таких людей нет нигде, а тем более в Индии. Посмотрим, что могут сказать по этому поводу мои юные, но способные ученики из Скифии. Сначала ты, Вэрморт.

В Чаше появился юноша в греческой одежде, но лицом — обычный пермяк, простой, добродушный и слегка застенчивый.

   — Скифские жрецы, что учили моих предков, говорили: Михр-Гойтосир привёл на Урал арьев, что сражались на колесницах, бронзовым оружием. Они разбили злой и дикий народ — не то людей, не то дэвов, — чьё оружие было из камня и кости. Народ тот не желал ни возделывать землю, ни разводить скот, ни знать Огненную Правду — так ему велели Куль, Йома и лешие с водяными. Не этот ли народ прячется где-то в горах? Там они могли породниться с нечистью: так бывает с теми, кто удаляется от людей.

   — Весьма правдоподобно! А что скажешь ты, Иосиф бар-Ноэми из Пантикапея? Помните того отрока, что забавлялся, подчиняя себе души зверей, великанов и диких людей? В недавнем сражении он подчинил нескольких огнедышащих демонов-ифритов и тем задал хлопот их хозяевам, чёрным магам из Аравии.

Пермяк уступил место черноволосому юноше, при виде которого Вышата вздрогнул: так был похож тот на Клавдия Валента, которого волхв знал ещё молодым негодяем Левием бен Гирканом. Но во взгляде Иосифа не было наглости и высокомерия его отца, и улыбка молодого мага была доброй и открытой.

   — Рабби Наум из пантикапейского хедера любил пугать нас Гогом из страны Магог, князем росов, мосохов и тубальцев. Всё расписывал, как эти дикие, жестокие и нечистые народы придут с севера, дойдут до самого Ершалаима и будут опустошать и грабить, пока Яхве не поразит их огнём с неба и землетрясением. В то время как раз Андак и его дружина кутили и буянили в Пантикапее.

   — Так мы, росы, значит, и есть тот дикий и нечистый народ? — рассмеялся Зореславич.

   — Нет. Нашего рабби подвели семьдесят учёных раввинов, что переводили священные книги иудеев на греческий. «Насир-рош» значит «князь-глава», а не «князь росов». А Гог — это Гиг, царь Лидии. Она тоже к северу, только от Иудеи, а не от вас. То пророчество, кстати, не сбылось: Гиг в Палестине не воевал... А ваши люди незнаемые, наверное, какой-то лесной народ, с которым арьи враждовали и сочиняли о нём невесть что. Потом кто-то из эллинов вставил в старый миф Александра вместо Бога Солнца.

В Чаше снова появилось лицо Аполлония.

   — Это хорошо, Иосиф, что ты посрамил учёностью семьдесят одного раввина. Но дело обстоит гораздо хуже, чем вы, многоучёные юноши, думаете. Этих страшных народов действительно нет в этом мире. Они обитают в мире подземном. Предки их были людьми, но отвергли человеческие законы, смешались с демонами и в конце концов сами стали нечистью. И такое может случиться с любым народом — в Аиде места хватит. Но оттуда можно и выйти — целой ордой. Скажите, есть ли за теми воротами пещеры или пропасти?

   — Да, помнится, там отвесные скалы — на восток и не пройдёшь, — а под них уходит большая пещера, — сказал Аристей.

   — Спешите к воротам! Только, боюсь, кузнец и его шайка вас уже опередили. Ещё одно нашествие нечисти, и остановить его некому, кроме вас. Помните, вы — воины Солнца!

Вода в Чаше заволновалась, и лицо Аполлония исчезло. Аристей пересказал по-сарматски сказанное по-гречески главой Братства Солнца и его учениками. Все молчали. Казалось, перед ними разверзлась скрытая до сих пор бездна, со дна которой поднималось что-то древнее, неведомое и грозное, чему вдруг стало тесно в преисподней. Кудым-Медведь хлопнул по столу тяжёлой широкой ладонью:

   — Это я мог давно покончить с Корт-Айкой. И должен был! А наши старейшины всё старались с ним поменьше ссориться. Я поведу дружину на север вместе с вами. Что, сынок, справимся с врагами незнаемыми?

   — Чего там! — махнул рукой Перя. — Били всяких земных, и подземных побьём. Те же черти и лешие, только целым стадом... Я думаю, не пойти ли нам всем в лодках?

   — На конях идти быстрее, а главное — лучше сражаться, особенно если подземная нечисть пешая, — возразил Ардагаст и решительно произнёс: — Выступаем сегодня же! А вы, волхвы, летите духом к воротам.

Молчавший до сих пор Харикл, опустив глаза, проговорил:

   — Разрешите мне идти с вами, чтобы искупить свою вину. О Зевс, как мало я думал обо всех людях!

Далеко на юге, в тихом дворике, затерявшемся в знойной и пыльной Антиохии, седой мудрец отвёл глаза от серебряного зеркала и устало прикрыл лицо руками. Потом деловито спросил Вэрморта:

   — Что говорят в городе о Нероне?

   — Многие открыто хвалят. Нерон устроит для бедных раздачи и зрелища, Нерон накажет знатных господ, Нерон освободит рабов...

   — Конечно. Ограбит налогами одних, чтобы расточать для других. Накажет господ — но только тех, кто не бросится служить ему. Освободит рабов — лишь тех, которые на них донесут. И ведь всё это он уже делал, пока даже Риму не опротивело!

   — А ещё говорят, что Нерон поведёт легионы на восток и север, и все ветераны получат в новых провинциях вдоволь земли и рабов.

   — Тут ему верить можно. А что в синагогах, Иосиф?

   — Христиане проклинают его, предрекают гонения и конец света. Остальные ликуют, особенно богачи. Нерон приблизит к себе иудеев, снова начнёт завоевания, а вслед за легионами пойдут купцы, ростовщики, откупщики, мытари... Кесаря Тита ругают за то, что отослал любовницу — еврейскую царицу Беренику, и уже готовы сосватать её за Нерона — чтобы следующий кесарь был иудеем.

   — Безумцы! Рабы алчности! А кончится снова избиением всех иудеев подряд.

   — Бить будут таких, как моя мать, — невесело вздохнул Иосиф. — А такие, как... Валент, спасутся даже без магии. Быстрые кони, сильные охранники, сумки с золотом, драгоценностями и долговыми расписками — и можно всё начинать заново.

Аполлоний устало опустился на скамью:

   — Да, вот они — люди незнаемые. Их не нужно искать в Рипеях. Они таятся в любом народе, в любом человеке. Дай только волю в себе всему низкому, звериному — и медные ворота откроются, и хлынут в мир люди-демоны...

   — Эти римляне и другие... образованные народы, они страшнее всех готов с магогами! — взволнованно воскликнул пермяк. — Я и не думал, что здесь, на юге, столько зла. Отец рассказывал совсем другое...

   — Он искал только мудрости и имел дело с людьми сытыми, благовоспитанными и преданными науке. Наше Братство показало бы ему совсем другой юг. — Аполлоний поднялся, расправил складки плаща. — Скажите братьям, пусть идут на базары, в харчевни, синагоги, священные братства. Пусть напоминают простым людям о Спартаке, Аристонике, Савмаке. Они хотели свободы для всех. Для всех, а не для самых порочных и жестоких! Пусть напоминают, чем кончила кровавая Ассирия и другие великие царства. Нам помогут и христиане, хоть они и ждут, что за них всё сделают ангелы с огненными мечами. Если люди Валента будут морочить народ чудесами — явите чудеса ещё большие. Клянусь Солнцем, мы ещё покажем всем чёрным магам, что человек не так плох, как они думают!

Узкой долиной среди каменных гор течёт неширокая река Уса. Угрюмы, голы и безлюдны Уральские горы здесь, менее чем в трёх днях конного пути от Ледяного моря. Не растут на скалах деревья — лишь вконец измельчавшая берёза, да кедровый стланик, да мхи с лишайниками заставляют зеленеть бесплодные склоны. Осень ещё подходит к своей середине, но горы здесь уже надвинули снеговые шапки. Между горами Хойдыпэ и Хуробада, где от скалы до скалы всего двенадцать локтей, ущелье перегораживают ворота, покрытые чёрным, тускло блестящим веществом, надёжно скрывающим щель между створками. Лишь кое-где вверху выглядывает позеленевшая медь. Из-под ворот с шумом вытекает река. На прибрежных камнях чернеет загадочное вещество, застывшее много веков назад.

Над пустынными горами пролетел огромный коршун, опустился у самых ворот. С его спины слезли трое; кузнец, его жена и Яг-морт. Ведьму-сороку Корт-Айка с собой не взял — чтобы важному делу не мешала бабья грызня. Сизью взобралась на плечи волосатому великану, взяла из рук мужа горшок и принялась водить кистью точно посреди ворот, а кузнец приговаривал заклятия. Тем временем по ту сторону ворот нарастал шум. Бессвязный говор, рычание, визг... Не поймёшь, кто там — люди, звери, бесы? И сколько их? Или это рвётся на свободу одно громадное, многоголовое, многоголосое чудовище?

Загудели, задрожали под ударами изнутри ворота. Сизью едва сумела окончить свою работу. Блестящая смола, размягчаясь, потекла вниз, образуя ложбину, обнажая красную медь, кованную некогда небесным кузнецом. Ещё сильнее затряслись ворота. Зверь-человек, потрясая поднятыми кулаками, торжествующе проревел что-то на языке, понятном лишь ему да тем, кто ломился в ворота с той стороны. Коршун открыл клюв, и оттуда в проступившую щель ударили молнии.

Ещё один, самый мощный удар изнутри — и ворота со скрежетом распахнулись. Тёмным, ревущим, неудержимым потоком хлынула в долину толпа странных, страшных, уродливых существ. Покрытые шерстью или змеиной чешуёй, с копытами на ногах, с собачьими головами и вовсе без голов... Но все они шли на двух ногах, все были больше или меньше подобны людям. И это было в них самое страшное. Одетые в шкуры, а то и вовсе голые, увешанные украшениями из человеческих костей и зубов неведомых тварей, самоцветами и золотыми самородками, они радостно потрясали дубинами, деревянными копьями, каменными топорами. У многих было железное оружие и даже доспехи.

Казалось, никто и ничто не может остановить или направить этот поток. Даже огромный коршун взлетел, уступая им дорогу. Многие уже карабкались по склонам ущелья. Но по одну его сторону встал Яг-морт, по другую — кузнец с ведьмой. В руках у них были жезлы, увенчанные черепами, похожими на человеческие, но с огромными клыками. Повинуясь взмахам этих жезлов, грозный поток послушным стадом двинулся вниз по долине.

За воротами были видны обрывистые скалы, а под ними — зев громадной пещеры, похожий на разинутую пасть подземного чудовища. И эта пасть, будто лаву, извергала сотни, тысячи подземных обитателей. Люди незнаемые шли в мир, которого сами не знали, а жителей его одинаково ненавидели, уже не отличая изгнавших их арьев от остальных народов. До сих пор лишь самые храбрые подземные воины выбирались на поверхность через пещеры, чтобы убивать, мучить, пожирать попадавшихся им людей. В нижнем мире, среди бесов и страшных зверей минувших времён, изгнанники научились одному — убивать ещё безжалостнее. Они хотели сохранить в чистоте исконные лесные обычаи, но не сохранили даже облика человеческого.

А на скале над пещерой стоял старик громадного роста, с длинной седой бородой, с железной палицей в руке, и взмахам этой палицы подземная орда повиновалась ещё усерднее, чем жезлам с черепами. Старик ненадолго прискакал сюда на чёрном крылатом коне с востока, где сейчас кипела битва. Там его почитали как быкоголового Эрлик-хана, здесь величали Кулём и Нга. Рядом со стариком довольно потирала руки старуха с распущенными седыми косами.

Из-за камней на склоне Хуробады за ордой наблюдали четверо волхвов и три волхвини. Точнее, их души. Они долетели сюда слишком поздно, выдержав по дороге жестокую схватку с целой стаей духов. Теперь закрыть ворота или обрушить вход в пещеру не смогли бы даже все семеро.

Войско росов, манжар и коми шло на север. Вверх по Каме, затем по Вишере и Колве. Двумя тёмно-зелёными стенами поднимался лес, совсем непривычный даже для лесовиков-венедов: ни дубов, ни берёз, одни ели, да пихты, да кедры. Гунны такой лес называют «тайга». И как тут жить? За весну и лето, поди, зелёного листочка не увидишь. Недаром и людей тут нет, только кое-где деревеньки и охотничьи избушки пермяков. Лесное племя венеды, однако, сразу зауважали. Работящие люди пермяки и смелые. Лес выжигают, как нуры или северяне, хлеб сеют, скотину пасут и не боятся нечисти ни лесной, ни водной, ни болотной.

А нечисть тут была наглая и вредная. Лешие — волосатые, часто однорукие и одноногие — норовили увести коней или запутать воинов в чаще, водяные — затащить в омут. При этом пермяков и манжар трогать опасались: ведь здесь был грозный Перя, о котором весь лес знал, что он лешака убил, жену его себе забрал, а водяного за бороду из реки вытащил. Зато отыгрывались на росах, которых считали степняками, беспомощными в лесу. А на запустевших городищах и в заброшенных избах обитали низенькие чёрные существа, которых росы прозвали «чудами». Очень уж те хорошо умели и чудиться, и оборачиваться — хоть людьми, хоть зверями, а то и вовсе невидимками делаться. И пакостили, особенно по ночам, больше всей остальной нечисти.

Вскоре, однако, нечистым пришлось убедиться: от Шишка и нуров-оборотней ни в какой чаще не скроешься, а лесную ведьму Милану, не говоря уже о Вышате с женой, никакой чуд не переколдует. Хорошо зная вражду леших с водяными, Шишок ловил и бросал: первых в воду, а вторых в заросли. Разбирайтесь, мол, между собой, а не с нами. Удалось поймать нескольких чудов. Оказались они обычными пермяками, которых настоящие чуды младенцами украли и вырастили у себя, обучив всем своим чарам. А вместо них оставили подменышей: с виду ребёнок, а может только есть да реветь. Да и ребёнком только кажется, а на самом деле — деревянная чурка заколдованная.

Проучив сородичей, Шишок, однако, быстро мирился с ними, приглашал к костру, угощал хмельным. И вскоре вызнал, что натравливали нечисть на пришельцев Медведичи и Лаума: росы будто бы хотят заставить пермяков сводить лес насовсем под пашню.

С Колвы рать перешла на Печору, перевалив через гряду высоких холмов-увалов. Вишвамитра смеялся:

   — Ну вот, ещё одни Рипеи. Идут с запада на восток, как в священных преданиях. И опять им до Гималаев далеко.

   — В священных преданиях ничего не говорится зря, — наставительно произнёс Аристей. — Рипеи — и эти холмы, и Урал, и Гималаи, и Кавказ. Какие-нибудь из этих гор нужно преодолевать всякому, кто летит к Белому острову. Но перелететь горы мало. Нужно преодолеть в себе корыстолюбие, тщеславие, злобу, жажду власти. Даже если в твоём племени, городе или сословии всё это почитается за добродетель — стань выше этого! Поэтому Рипеи выше всех гор мира, и вершины их чисты и белоснежны. Не одолеешь их — не достигнешь Белого острова, Царства Солнца. А если и достигнешь — не сможешь ступить на его священную землю.

Вниз по Печоре лес стал ещё гуще, угрюмее, однообразнее — сосны да ели... К самому берегу подступали болота. Ноги коней вязли в холодной грязи. Приходилось рубить гать или полагаться на пермяков с их знанием охотничьих троп да на Шишка с его безотказным лешачьим чутьём. Не было здесь ни городков, ни убранных полей. Далеко друг от друга стояли маленькие посёлки племени печора. Печорцы жили не в просторных избах, а в ушедших в грунт почти по крыши землянках, кормились же только тем, что давали лес да река. Прирождённые охотники, в лесу они не были робкими, но воевать с людьми не умели и не любили и князей с дружинами не держали. От пермяков и манжар предпочитали откупаться данью.

Конных пришельцев печорцы встречали настороженно, а то и убегали в лес всем посёлком. Заметив пермяков, возвращались и принимались жаловаться Кудыму и Пере на бесчинства Андака и его дружины. Не меньше безобразничали и прошедшие следом Медведичи. К ним мало кто пристал, хоть и пугали «защитники леса» печорцев нашествием росов и обещали могучую подмогу с севера, от людей незнаемых. Тех, однако, печорцы хорошо знали как самую злую и опасную нечисть.

По-прежнему пакостили лешие с водяными. А вот русалок, шаловливых и коварных водяных красавиц, росы давно не видели. Были только жёны водяных, такие же уродины, как их мужья.

А на востоке, у самого горизонта, каменной стеной неведомой крепости поднимались над тёмно-зелёным морем безлесные вершины Уральских гор, иные уже в белых снежных шапках. Между горами и рекой тянулись, будто передовое укрепление, заросшие елями холмы Иджид-пармы. Казалось, сама могучая рука богов, создавших и горы, и реку, и парму, указывает людям путь на север, к таинственному, доступному немногим Белому острову. Где-то впереди затерялась в дебрях шайка Медведичей, боявшаяся даже напасть на засады. И вовсе страшной сказкой казались надвигавшиеся с севера же полчища людей незнаемых.

Далеко на севере отходит от Урала невысокий хребет Пай-Хой и острым мысом упирается в Ледяное море. В это время года оно ещё не замёрзло, но морское течение уже несёт льдины через узкий бурный пролив. За ним хорошо видны белые обрывистые скалы другого мыса. То — Мыс Идолов, самое святое место на Священном острове. Там сииртя и тундреные печорцы почитают Нума, доброго творца мира, и других добрых богов и духов. На севере острова, на Горе Идолов, другое святилище — Земли-Матери, его жены. Попросту, но почтительно их зовут Стариком и Старухой. В тёплое время года на остров съезжаются в кожаных лодках сииртя добывать морского зверя, и тогда здесь приносятся обильные жертвы. На зиму же суровый остров покидают даже хранители святилищ — великий шаман Сэвсэр-Белоглазый и шаманка Аюни. Напасть на святое место, разграбить его, осквернить — на такое не решатся даже ненцы, порой приходящие из-за Урала с набегами.

Тревожно сегодня на Священном острове. И на скалах, и у их подножия, возле озера стоят охотники с луками и копьями в руках. Война в здешней тундре — редкое дело. Иногда приходится обороняться от ненцев, иногда род не поладит с родом из-за обиды — украдёт, скажем, какой-то молодец чужую жену. Грабить, забирать людей в неволю — так только ненцы делают. Но в этом году случилось невиданное и неслыханное. Ненцы пришли верхом на оленях. Оленей приручают для охоты, чтобы домашний олень выманивал дикого самца на поединок из стада, под копьё охотника. Но ездить на оленях — это только боги могут. А вместе с ненцами пришли ещё и неведомые железные люди на безрогих оленях, похожие разве что на богов-воинов с Белого острова, где из людей бывают только шаманы.

Охотники бодрятся, смехом глушат тревогу. Пусть попробуют пришельцы хотя бы переправиться на остров. Лодок у них нет, разве что плоты из плавника свяжут. А разве справятся они с чарами самого Сэвсэра-Белоглазого? Он на Белом острове был и духом, и телом, сам Аристей, солнечный, ворон-шаман, прилетает к нему для мудрых бесед. Если нужно, на защиту святыни прилетят-прискачут солнечные воины Белого острова. Но тревога застыла и в голубых, необычных для сииртя глазах старого шамана. Он знал то, о чём никому не смел сказать: солнечные воины далеко на востоке, их остров сейчас сам беззащитен. А среди пришельцев, столпившихся на материковом мысу, — Паридэ-Хабт, самый сильный из ненецких чёрных шаманов. А упрямая старуха Аюни осталась на своей горе: я-де не воин, чтобы лезть в ваши мужские драки. Как будто он, Сэвсэр, воин. Как будто есть вообще среди сииртя мужчины, занятые лишь войной. Но он — самый сильный шаман сииртя, и он не скажет: «Бегите, отдайте Священный остров врагам». Не скажет: «Мы слабы, покоримся без боя». Потому что от племени, боящегося защитить свою святыню, отступится сам Нум.

Сэвсэр окинул взглядом святилище. Вот большой, выше человеческого роста, идол Нума. Вот идолы Лунного Старика и главы солнечных воинов — Светловатого Парня. Вот десятки идолов морских, речных и лесных духов, покровителей родов и семей. Под конец охоты одних идолов щедро одаряют, других же за лень и жадность ругают и даже бьют. Законы одни, для людей и духов. Нет здесь только идолов злых духов и их главы — Нга, Чернущего Идола. Их слуги, чёрные шаманы, на Священный остров не ездят. А идолы богинь — на севере, в святилище Матери-Земли.

Возле идолов лежат и висят на кольях черепа оленей, белых медведей, моржей. А ещё меха, клыки моржей, бивни земляных быков. Вот чернеет провал, в который бросают жертвенных оленей. А вот и его, великого шамана, чум, крытый шкурами белых медведей. Племя ничего для него не жалело. Значит, его дело сегодня — сражаться за племя и Светлых богов.

Сэвсэр отбросил капюшон малицы, надел шапку, увенчанную деревянной головой оленя, и ударил в бубен. В ответ из-за пролива загрохотал бубен в руках стоявшего на нартах шамана в рогатой шапке с деревянной совой. Крылатые духи полетели навстречу друг другу, схватились над проливом. Люди видели лишь, как столкнулись два ветра и забурлили в водовороте седые морские волны. Но вот сильный порыв ветра с юга достиг острова, дохнув холодом в лица его защитников. И тут же белый лёд сковал поверхность пролива.

   — Мара! — раздался дружный крик с материка. И загремели по льду копыта. Росы неслись клином, выставив вперёд длинные копья. Красным пламенем трепетало на ветру знамя с золотой тамгой. Под ним — сильный, лихой воин в добротном красном плаще и женщина с распущенными чёрными волосами. Следом за росами мчались на своих оленях ненцы. А за ними, на нартах с железными полозьями, — колдун в малице из чернобурок, с оленьими рогами на шапке. Он стоял во весь рост и не падал, и бубен победно грохотал в его руках.

Старые глаза Сэвсэра ослабли, но духовный взор различал наглое, весёлое лицо вождя пришельцев и хищное, ястребиное — его спутницы. А ещё — то, чего никто не видел: бежавшего впереди врагов большого, ростом с медведя, волка с оленьими рогами. Старик ещё не встречал этого сильного сарматского духа-зверя в своих духовных странствиях, лишь слышал о нём от Аристея. Но сразу понял: останови его — и порвётся, спутается вся колдовская сеть чёрного шамана. Самые сильные заклятия обрушил Сэвсэр на рогатого волка. Невидимый зверь добежал почти до кромки берега и вдруг остановился, царапая когтями лёд. Тут же замедлили бег кони и олени, и внезапная робость вошла в сердца всадников. Ещё немного — и они остановятся, а следом треснет наколдованный лёд, и металл потянет тела «железных людей» на дно...

   — Сильный зверь, чужой зверь с юга, уйди! Сквозь лёд, сквозь воду, сквозь землю — в нижний мир уйди! Тех, кто скачет за тобой, с собой забери! Так велит Нум!

Поглощённый боем, Сэвсэр не заметил, как взлетели в воздух Хан-Хаденгота и десяток его лучших дружинников. Загудели тетивы — и старик упал, утыканный стрелами. А невидимый волк прыгнул прямо на стоявшего впереди самого сильного охотника (тот рухнул замертво, успев лишь почувствовать на горле незримые клыки) и понёсся наверх, к святилищу. Следом на охотников обрушился железный клин, поднял на копья, расшвырял, вбил копытами в землю. Костяные наконечники стрел ломались о стальные доспехи. У самих же сииртя не было даже костяных панцирей. Самые смелые погибли, остальные разбежались по тундре, не смея схватиться даже с ненцами. Беглецов ловили арканами, били мечами плашмя и древками копий, сгоняя, будто охотники стадо, к святилищу.

Андак с Саузард весело переглядывались. Наконец что-то хоть похожее на бой! Узкие глаза Хан-Хаденготы щурились, скуластое круглое лицо сияло самодовольством. С высоты своего оленя он окинул взглядом побеждённых, поводил сарматским мечом у самых глаз стоявших впереди, заставляя их в страхе отшатываться, и громко заговорил:

   — Что может народ сииртя? Ничего не может! Видите силу Хан-Хаденготы, силу росов, силу Нга? Слушать, что скажет Паридэ-Хабт, Чёрный Бык, великий шаман Нга! Его слова — слова самого Нга!

С небрежной важностью шаман вышел вперёд:

   — Глупый народ сииртя! Кому молились? Нум далеко, на седьмом небе. Нга здесь, близко. Ваши добрые духи слабы. Зачем сильным духам, тёмным духам не молились, на Священный остров не пускали? Они сами пришли. Теперь этот остров, это святилище — бога Нга, подземного хозяина, смерти хозяина! Ваша земля и земля печорцев — Андака, вождя росов, и Хан-Хаденготы, вождя ненцев! Их закон: кто бьёт морского зверя — даёт дань моржовыми клыками, нарваловыми бивнями. Кто рыбу ловит, в тундре охотится — даёт дань мехами и бивнями земляных быков. Росы и ненцы — воины, они воюют, вы их кормите. Кто закон нарушит — тому смерть. Кто ещё не знает, какой бог сильнее, — глядите!

Несколько ненцев подкопали идола Нума, другие набросили на него арканы, дружно рванули. Деревянный бог рухнул.

   — А в провал его бросите вы, сииртя.

Толпа заволновалась, многие закричали, заплакали, бросились на колени. Какой из двух великих богов сильнее накажет? Страшно и думать о таком! Вдруг трое молодых охотников, выхватив ножи, бросились к чёрному шаману. Но добежать до него ни один не успел. Одному снёс голову меч Саузард, второму в грудь вонзился клинок вождя ненцев, третьего пригвоздило к земле копьё Андака. Паридэ-Хабт даже не дрогнул. Взглянув на трупы, он удовлетворённо кивнул:

   — Хорошо. Есть три жертвы для Нга. Будете ждать, пока он ещё захочет?

Несколько наиболее запуганных сииртя, дрожа и всхлипывая, столкнули тяжёлого идола в провал. Следом полетели тела троих охотников. А ненцы уже тащили болотного истукана со страшным клыкастым лицом, вырезанного из почерневшего в воде ствола.

   — Беда! Чернущий Идол вернулся! — в отчаянии восклицали сииртя.

   — Значит, вернётся и Светловатый Парень с Белого острова, что одолел его, — вполголоса сказал кто-то.

Саузард бросила нетерпеливый взгляд на шамана:

   — Ну а где же стрела Абариса?

Чёрный Бык неторопливо вошёл в чум Сэвсэра, долго рылся там и наконец вышел с резным ларцом из кости бивней йен-гора. Андак жадно откинул крышку, запустил руку в ларец и с торжествующим видом поднял зажатую в кулаке золотую стрелу. Дружинники разразились ликующими криками. Даже Саузард глядела на мужа с довольной улыбкой. Ну, так кто же избранник богов — он, Андак, или выскочка Ардагаст Убийца Родичей?

В лагере Нерона под стенами Антиохии было несколько палаток, мимо которых самые отчаянные рубаки и отпетые головорезы проходили с опаской, оглядываясь на вышитые или нанесённые краской магические знаки и непонятные письмена. В самой большой из них некромант с пронзительными тёмными глазами сидел перед серебряным зеркалом, довольно поглаживая чёрную бороду. В гиперборейских далях дела шли даже лучше, чем здесь, на юге. Несколько неожиданное вмешательство того, кого называют Аидом, Ахриманом, Саубарагом, а чаще предпочитают вообще не называть, пошло только на пользу. Несомненно, это он послал скифского чёрного мага и варваров на оленях. А Геката надоумила шайку магов-разбойников выпустить из преисподней демонические племена. Что-то они натворят в глубине Скифии?

Таких вот колдунов заслуженно считают слугами зла и рабами подземных богов. Чернь то же думает о Братстве Высшего Света, перекрестив его в Братство Тьмы. Свет — тьма, добро — зло... Где им охватить больше двух понятий сразу! Валент вытянул руки с перстнями, любуясь игрой света в камнях. Есть семь светил, семь вечно враждующих и не шибко умных владык этого скверного мира. Мудрый не служит никому из них, а использует их в своих целях. Ормазд? Ахриман? Пожалуйста, свинцовый перстень с гранатом, оловянный с топазом, Юпитер и Сатурн. А превыше всех семи материальных небес — истинный, чистый, духовный Свет. И истинный Бог, не творивший этого грязного мира и потому никого в нём не карающий и не награждающий.

Туда, к нему вознесутся души членов Братства. Если только они, предаваясь всем порокам, соблазнам и интригам этого мира, не привяжутся сердцем к ним и тем сохранят чистоту духа. Вот и сегодня вечером он идёт на пир к Нерону. Не в палатку — на мраморную виллу: господин и бог Нерон не строит из себя солдата. Будут изысканные вина, яства, раздевающиеся танцовщицы, любовные игры прямо на пиршественных ложах... А ещё — интриги. Пусть демоны заберут этих торгашей из антиохийского кагала! Ничего не делают, чтобы поднять чернь, лишь тайком дают деньги, правда немалые. Рассчитывают в случае поражения Нерона остаться ни при чём. И думают, будто его, великого иерофанта, и всё Братство можно нанять, как шлюх и флейтисток на вечер.

А ему нет дела до их барышей. И даже до Нерона с его Империей. Лишь бы избранные (их ведь очень, очень немного) могли, не зная нужды и гонений, совершенствовать свой дух и свою магическую власть над миром. Для этого и нужен свой император. Даже с такой душой, которой Высшего Света не видать, как свинье своего хвоста.

Главное — стрела Абариса наконец в нужных руках. Лишь бы её не перехватили Ардагаст с Вышатой. Ничего, скоро им будет не до стрелы. Полезут конечно же спасать мир от нашествия подземных уродов (как будто мир того стоит!). А Тем временем Андак преспокойно вернётся другой дорогой.

Через стан росов в лесу над Печорой шли пятеро волков. Впереди важно ступал крупный зверь с седой, почти белой шерстью. Следом за волками летели три сокола. Подойдя к сидевшим у костра предводителям войска, звери и птицы дружно кувыркнулись и оборотились воинами с волчьими шкурами на плечах. Князь Волх поклонился Ардагасту и обернулся к своим дружинникам:

   — Докладывайте, молодцы, царю, что разведали?

Нуры принялись наперебой рассказывать:

   — Ох и нагляделись мы, Солнце-Царь, на этих бесов незнаемых! Одни волосатые ниже пояса, другие с копытами, третьи — пёсиголовцы...

   — А ещё есть со ртами на макушке.

   — А есть и вовсе без голов: глаза и рот на груди.

   — Жрут что попало: кошек, мышей, падаль всякую. А лютые — страх: всех людей по дороге хватают и едят, друг с другом насмерть дерутся. И своих не хоронят: кто помрёт или в драке убьют — тут же съедают.

   — Ничего не стыдятся: гадят, баб имеют — всё при всех.

   — Бабы? С семьями, что ли, идут? — спросил Ардагаст.

   — Нет. Одни воины да бабы такие, что не хуже их бьются. Семьи, видно, в пекле оставили. Если у них семьи-то бывают... А если поймают печорку — скопом глумятся, пока не помрёт, тогда съедают.

   — Словом, если бы не говорили, огонь не разводили и оружия не имели, их бы впору не за людей принять, а за зверей двуногих. Вроде тех, что у вас, в горах индийских, — взглянул на Вишвамитру Волх.

   — Йети такими стадами не ходят и людей первыми не трогают, — возразил индиец. — Но их помеси с людьми отличаются буйным нравом.

   — А вот язык-то у них... на пермяцкий похож, — сказал один нур.

   — Наши родичи — медведи, а не всякие... обезьяны, — проворчал недовольно Перя (обезьян ему доводилось видеть в Бактрии). — Скажи лучше, какое у них оружие?

   — Разное. Больше дубины, да луки большие с костяными стрелами, да топоры каменные, да копья деревянные. Есть и медные топоры и ножи. А самые лучшие воины — с железными мечами и топорами, иные в железных панцирях.

   — Все пешие или есть и конные? — спросил царь.

   — Верховые есть, только не на конях. Одни — волосатые, клыкастые — на медведях, бурых и белых. Другие, на деревянных истуканов похожие, — на зайцах и лисах, белых и рыжих, и звери те — с лошадей. Третьи, низенькие такие, плосколицые — на громадных зверях... ну, вроде слонов, только бурых, лохматых.

Слонов нуры никогда не видели, но были наслышаны о них от Ардагаста и его дружинников.

   — Не слоны это, а махары — подземные быки. Вы, венеды, их зовёте детьми Индрика-зверя. Не было ещё такого, чтобы вышли они из нижнего мира с людьми биться. Значит, совсем плохое время пришло, — озабоченно покачал головой Зорни-шаман.

   — Сколько же их всего? Одной ли дорогой идут?

   — Многие тысячи их. Не меньше тьмы. Сразу видно — тьма преисподняя на нас двинулась, — невесело усмехнулся Волх. — А воевода из кузнеца, однако, толковый. Не стал вести всё скопище одним путём. Пути-то в лесу узкие, значит, биться будут передние, а задних всё равно что нет. Нет, одни идут над рекой, как мы, другие — ближе к парме, третьи — между ними. А верховые эти на медведях — дальше всех от Печоры. Те, что на слонах, перед ними идут, дорогу прокладывают через чащу. И Медведичи со своей конной шайкой там же — чуть не забыл о них. А те, что на лисах, — ближе к реке.

Ардагаст озабоченно теребил золотистый ус. Его войско не так уж велико: до пяти сотен. Зато — отборные, испытанные конники в доспехах. А подземное скопище вооружено кое-как, биться в строю наверняка не обучено — хоть и тьма, да не легион. Боя с конницей такие скопища не выдерживают. Даже слоны не так уж неодолимы для конницы — это он знал по Индии. Но здесь не степь, на лесных тропах не выстроишь дружину непобедимым сарматским клином, не погонишь по ним не выдержавшую первого удара толпу. Кузнецу нечисти не жалко. Пока одни будут заваливать своими трупами дорогу росам и их союзникам, другие зайдут в тыл. И в конце концов окружат, задавят числом, не дадут даже уйти. А их самих всё равно останется много. Достаточно много, чтобы двинуться дальше на юг, истребляя всех людей. Устоят ли пермяки, лишённые князей и дружины? Или миролюбивые удмурты? Хуже всего, если кто-нибудь — например, Уархаг, царь сарматов царских — додумается вооружить эту орду, всегда готовую убивать, железным оружием, посадить на коней... Но будет ли орда ему послушна?

   — Как управляется кузнец со всей этой тьмой? — спросил Зореславич.

   — У него, Яг-морта, Медведичей и обеих ведьм есть какие-то жезлы с черепами страховидными. И пасут они полчище своё нечистое, будто стадо. Когда верхами, когда летают на громадном коршуне. А у коршуна того — молнии из клюва, — ответил Волх.

Кудым с Перей разом помрачнели. А Лунг-отыр не без ехидства пояснил:

   — Предки коми с востока бежали. Гнал их громовой коршун. Его послала Йома, подземная богиня, за то, что не хотели ей людей в жертву приносить. Чтобы они вернуться не посмели, ведьма-богиня Уральские горы подняла, Каму-реку проложила. Потому мы зовём коми зырянами — «оттеснёнными».

   — Наши предки никуда не убегали, где они жили, там и мы живём, — с гордостью сказал Зорни-отыр.

   — А Йоме у нас даже чёрные шаманы не молятся. Зачем злую бабу подземную звать? Разве их в среднем мире мало? — усмехнулся Зорни-шаман.

Перя обиженно засопел. Его 5тец, сверкнув глазами на манжар, простёр руку над огнём:

   — Предками клянусь, медведями и людьми, этим огнём клянусь — сейчас коми не побегут от проклятой птицы! Если бы мог я, как ты, Лунг-отыр, летать и бить молниями, сразился бы с коршуном и в небе. Можешь мне дать такую силу, шаман рода Медведя?

   — Шаманы духом летают, не телом. А молнии метать я только недавно научился, хотя всю жизнь шаманю, — снисходительно ответил манжар.

   — Ты ещё многому не научился. Как, впрочем, любой из нас, — подал голос с ветки Аристей. — Медведь — зверь Громовника, а вы, Кудым и Перя, — воины Грома. Да, я могу наделить вас способностью к телесному полёту, а ваше оружие — силой Грома. Но только для этого боя. Пожалуй, научу летать в теле тебя, Лунг-отыр. Учти, это гораздо труднее, чем летать духом.

К костру подошёл дружинник и сказал:

   — Солнце-Царь, к тебе старейшины печорцев и Або-шаман.

Четверо стариков в меховой одежде, сняв шапки, опустились на колени, склонив седые головы. Впереди них стоял невзрачный, низенький человек, которому на вид можно был дать и сорок, и пятьдесят, и гораздо больше лет. Чёрные волосы его уже изрядно запорошила седина. Круглое скуластое лицо с редкой бородкой было невозмутимо. Узкие тёмные глаза смотрели внимательно, испытующе. У пояса висели простенькие костяные амулеты — фигурки лебедей, на груди — позолоченная бронзовая бляха в виде крылатого оленя, что нёсся в прыжке, поджав ноги и закинув на спину рога. Человек этот преклонил колени вместе со стариками, но тут же сел на пятки и заговорил спокойным негромким голосом, в котором не было ни заискивания, ни дерзости:

   — Ардагаст, вождь росов! Защити народ печорцев. Идут люди незнаемые из нижнего мира. Товар им не нужен, дань не нужна, только смерть наша нужна. Всех людей убивают, едят, женщин до смерти мучат. Войско Чернущего Идола, войско смерти — вот кто они. Все люди среднего мира им враги. Я, Або, солнечный шаман, знаю. Ты ищешь славы, войны, добычи? Победи это племя. Золото, самоцветы с их тел сними — богаче всех станешь. Какую хочешь дань тебе дадим, лучшими мехами.

Старики, развязав объёмистый мешок, протянули царю росов отборные шкуры: медведей, соболей, куниц.

   — Ваши меха хороши, но мы, я и моё войско, — на Пути Солнца. А на нём нельзя брать никакую добычу и никакую дань. Но нельзя и уклониться от боя со злом. Встаньте, отцы! Не пристало вам стоять на коленях передо мной, молодым. Да, я иду войной на людей незнаемых и тех, кто их выпустил из преисподней. Пусть ваши воины станут рядом с моими.

Старики печорцы, удивлённые, заговорили по-своему. Они привыкли откупаться данью от коми и манжар. Но чтобы вождь сильного южного войска взялся защищать их даром, так же, как они сами помогали друг другу? Шаман (похоже, единственный из них говоривший по-сарматски) с довольной улыбкой сказал, указывая на своего золотистого летящего оленя:

   — Это хорошо, царь. Вот твой зверь — Мяндаш, человек-олень верхнего мира. Золотые рога его — Солнце. Иди за ним — и пройдёшь по земле и по небу до самого дома Солнца, до Белого острова... А меха возьми: это не дань, это подарок, не возьмёшь — нас обидишь.

Довольная Ларишка уже прикидывала, что можно сшить из печорских шкур.

   — Наши охотники — за Печорой, с лодками. Бери их в своё войско, не пожалеешь, — сказал Або.

   — Скажи, шаман, кто эти, на зверях, — люди или бесы? — спросил царь.

   — На медведях едут сюдбя, великаны-людоеды. На лисах и зайцах — дубовые и сосновые великаны. А на земляных быках — подземные сииртя. Было время — лежали на севере великие льды, а на юге — холодная степь. Люди зверям-богам молились. Самый сильный и добрый из тех богов был Йенгора, Великий Земляной Бык. На его детей люди охотились. Потом растаяли льды от жара золотых рогов Небесной Оленихи, потекли реки, раскинулись болота, и потонули в них земляные быки. Тогда Йенгора в нижний ушёл, и с ним — его уцелевшие дети. А за ними — сииртя. Только не все. Пришёл к людям Мяндаш, сын оленя и женщины, принёс слово Небесной Оленихи: «Теперь на оленей, на лосей охотьтесь». Печорцы до сих пор так живут. А сииртя дошли до Ледяного моря, там шаманы упросили Хозяйку Моря, она позволила морских зверей бить. А подземные сииртя земляных быков пасут. Как пермяки коров, как сарматы коней. И деревянные великаны подземных сииртя слушают.

Негромкий голос шамана звучал вдохновенно, казалось, он сам видел то, о чём говорил. Сколько же лет было этому неказистому человеку, ростом уступавшему даже Зорни-шаману?

   — Словом, поднялись на нас все тролли и великаны, земные и подземные, — потёр затылок Сигвульф. — И нет на них Тора-Перуна.

   — Перуна нет, зато есть Перя, — подмигнул Волх могучему пермяку. Два лесных князя успели подружиться. Особенно сблизила их страсть к охоте.

Перя погладил палицу.

   — Бил я всякую нечисть и эту побью. Только вот... — замялся он. — Прямо на восток отсюда — гора Тельпосиз. Там жильё Войпеля, бога северного ветра. Сильный бог, злой, сердитый. Он вам враг. А я никогда с богами не бился.

   — Ничего, научим, — ободряюще усмехнулся Ардагаст. — Не сильнее же он тут, чем у Злой горы?

Або покачал головой:

   — Чем дальше на север, тем сильнее боги холода, боги тьмы, боги смерти. Боги и богини. Три Хромые Женщины здесь живут. Волосы седые, крылья лебединые, на троих — один глаз, один клык. В том глазе — зло, в том клыке — смерть. Старые, а могут и молодыми стать, в змеиной чешуе, с волосами-змеями. Тогда они ещё сильнее. Три женщины — одна богиня. Мать Подземного Льда, мать всего зла.

Хилиарх невольно вздрогнул. Лицо сидевшего в тени Харикла побледнело. В сознании эллинов зазвучали страшные, как предвечная тьма Тартара, имена: «Грайи! Горгоны!» Внезапно налетевший с востока порыв холодного ветра едва не погасил костёр. А тёмный лес молчал, и это было хуже, чем если бы со всех сторон горели глаза зверей и бесов и нёсся яростный рёв и вой. Все вдруг поняли, что их тут — горстка против полчищ нечисти, против всего нелюдского, что испокон веку гнездится в этих дебрях.

   — А ведь мы сами этот гадючник разворошили. Если бы не мы, не вывел бы кузнец эту орду пекельную, — сказал какой-то молодой нур.

   — Значит, наш долг — загнать орду туда, откуда она вылезла. И некому это сделать, кроме нас. Иначе мы родимся снова не воинами, а рабами. Даже если вернёмся с золотой стрелой, — сурово и твёрдо произнёс индиец.

Волх Велеславич усмехнулся, лихо разгладил седые вислые усы:

   — Не шуми, глухой лес, не пугай, шаман! Видели мы уже Ягу-Смерть и в трёх лицах, и в одном. Только она от нас бежала, а не мы от неё. — Он встал, подбоченился. — Эх! Сидел я, Седой Волк, в своём лесу и не знал, что мир такой большой... и такой маленький. Только теперь я ещё и рос, и воин Солнца. Мне до всего есть дело! За любое доброе племя постою, как за своё.

   — Боги! Для чего мы воевали там, на Кавказе? Ради самой войны! И ещё мнили себя святыми воительницами, чуть не богинями... — тихо проговорила Ардагунда.

   — Мы с тобой умеем только воевать, так разве не стоит ради святой войны забраться на край света? — также тихо сказал ей Вишвамитра.

   — Не первые мы тут идём. Этим путём Даждьбог гнал на север людей незнаемых до самого пекла, — сказал Вышата.

   — Да, вы не первые, — кивнул Або. — Этот путь идёт дальше на север, до самого Белого острова. Там живут воины в железных малицах, железных шапках — как вы.

Вождь их — Светловатый Парень, так мы его зовём. Узколицый, как вы, росы. Ездит на рыжем, златорогом олене. А старейшина острова — Сэръятэт Белооленный. У него — тысяча быков-оленей с золотыми рогами. Приехал с юга Чернущий Идол на чёрном олене, угнал всех быков. Настала тогда ночь на всём севере, не восходило солнце над тундрой. Но послал Сэръятэт в погоню Светловатого Парня и Ваю-великана. Бились они с деревянными великанами, с сюдбя и подземными сииртя. Три Хромые Женщины опутали чарами Ваю, унесли в нижний мир. Но дошёл Светловатый Парень до Железного леса, там победил Чернущего Идола и привёл обратно златорогих быков, а Ваю вызволил из-под земли. И вернулось солнце на север, хоть прошло полгода. Говорят, тогда и стали они оба богами. Знаете их, мудрые шаманы с юга?

Северный шаман прищурился так, словно перед ним были совсем неопытные ученики. Первым ему ответил Вышата:

   — У нас боги не на оленях ездят — на конях. На белом коне — Род-Святовит, отец богов. На чёрном — его брат Чернобог. На красном, златогривом — Даждьбог-Солнце. Род-Белбог, творец всего доброго, на небе живёт. Чернобог, всего зла творец, под землёй. А средний мир защищает от него Даждьбог... Он и златорогим оленем оборачивается.

   — И мы знаем: Нуми-торум в верхнем мире, его злой брат Куль-отыр — в нижнем, а посредине — Мир-сусне-хум, Солнечный Всадник, За Людьми Смотрящий Человек, — подхватил Зорни-шаман.

   — Да, за людьми смотреть — особый бог нужен. У вас, на юге, где все воевать любят. За меха воюют, за золото, за рабов. И чем больше имеют, тем больше хотят. Это у нас на севере не воюют. Род зимой от голода умирать будет — не пойдёт у другого рода пищу отбирать, не то что меха. Нет у нас ни великих воинов, ни Солнце-Царей. Есть великие охотники, что кормят род. — Тихий голос Або зазвучал сурово, осуждающе. — Все страшные духи, все великаны столько зла не сделают, сколько люди. Железные люди, люди с юга, на конях. Их остановить один Солнечный Всадник и может. Но он — бог, а вы — только люди.

«Скоро и вам понадобятся великие воины, избранники Солнца», — хотел сказать Ардагаст. Другие воители откровенно улыбались, глядя на шамана, ничего не смыслящего в войнах и подвигах. А Всеслав-дрегович с усмешкой бросил по-венедски:

   — Вот тёмные-то люди на краю света живут! Небось всем племенем с полусотней дружинников не сладят, а ещё хорохорятся: мы-де лучше всех.

Зореславич сердито взглянул на юнца. Не понимает ещё: в таком походе даже со слабым союзником ссориться нельзя. Ведь пришли же печорцы к нему, вождю «железных людей», не убежали за Печору подальше от этой войны. И это после всех безобразий его же соплеменников из дружины Андака. Хорошо хоть Або по-венедски не понимает... Призывая всех к тишине, царь росов поднял руку:

   — Да, мы все люди. И потому должны вместе стоять против бесов и тех, кто сам им уподобился. Воеводы и волхвы! Будем думать, как завтра сражаться. Пекельное полчище совсем близко.

   — Близко, — подтвердил Волх. — К Подчерье-реке не позже нас выйдут.

Окончился военный совет. Стан росов погрузился в сон. К берегу Печоры спускались четверо волхвов: Вышата, оба манжара и Або. Следом на духовных крыльях неслышно летел Аристей. Венед на ходу переговаривался с Зорни.

   — Кто же этот Ваю-великан, спутник Солнечного Всадника? Неужели тот самый Ваю, с которым мы бились у Золотой горы? — сказал Вышата.

   — Бактрийские маги говорят: есть два Ваю — добрый и злой, — ответил Зорни.

   — Да, и у нас одни волхвы считают Стрибога, деда ветров, добрым, другие — злым, чуть ли не самим Чернобогом.

   — Ветер не добрый и не злой. Он сильный, своевольный. Летает где хочет. Лучше такого бога не вызывать. Разве мало других богов и духов? — сказал Або.

   — Да, Эол, владыка ветров, и Борей — оба из рода титанов. А титаны не столько злы, сколько необузданны. Люди их помнят, но мало кому из них поклоняются, — заметил Аристей.

Лунг-отыр молчал. Больше воин, чем шаман, он был мало склонен рассуждать о божественных тайнах.

Волхвы остановились под высоким обрывом, уселись полукругом. Впервые за много дней облака разошлись, и полная луна встала над стеной сосен, проложив серебряную дорожку по тёмной воде Печоры. Ниже по течению горел костёр, стучали топоры. Коми и печорцы готовили плоты, чтобы завтра перевезти часть конников в тыл подземной орде. На это отчаянное дело вызвались Сагдев с Сораком и их дружинники. После бесславной схватки с Симургом они больше всех искали случая отличиться в походе.

Лица волхвов были сосредоточены. Предстояло вызвать самого могучего из древних зверобогов, которого венеды называли Индриком-зверем. Явится ли он из-под земли? Или из воды, в облике громадной щуки с бивнями? Развели небольшой костёр, бросили в него чародейские зелья. Вышата положил на колени гусли, тронул струны и запел:

Тихо и мерно рокотали струны, и им вторил такой же мерный рокот трёх бубнов. Зорни и Лунг-отыр напевали по-манжарски, Або — на языке, неведомом ни манжарам, ни венеду. Но сам этот напев был сложен пещерными колдунами в те времена, когда могучие дети Индрика-зверя ещё жили в среднем мире.

Вдруг стена обрыва задрожала. Из глины высунулись два огромных кривых бивня. Потом глина с грохотом осыпалась, глыбами едва не завалив костёр, и из-под земли показалась тёмно-рыжая косматая громада. Длинный хобот шевелился, обнюхивая людей. Маленькие глаза смотрели внимательно, изучающе. Казалось, это присматривается к людям сама бездна тысячелетий, пролёгшая между кремнёвым топором и мечом индийской стали, между колдуном в бизоньей шкуре и магом-философом с папирусами в руках. Что за дело было древнему зверобогу до царств и империй, философских дискуссий и борьбы магических братств?

Четверо волхвов, встав на колени, простёрли руки к могучему зверю. Аристей, сидящий на бугорке, почтительно кивнул. Вышата заговорил:

   — Индрик-зверь, всем зверям отец! Вышли из пекла люди незнаемые, смерть и разрушение в этот мир несут. Не просили бы мы твоей помощи против них, если бы не подземные сииртя. Они твоих детей могучих привели на помощь нечисти. Никогда ещё твои дети-индрики не приходили в этот мир для зла. Ведь людей незнаемых выпустил колдун Громобой, наученный Ягой и Чернобогом, а они — друзья Змею Глубин, твоему врагу. Сам знаешь, чего он миру желает — разрушения. Останови своих детей, Индрик-зверь! Не дай им напрасно погибнуть и мир погубить.

   — Помнишь, Махар-зверь, я вызывал тебя на юге, в индийских пещерах? Ты пришёл в обличье слона с рыбьим хвостом и победил каменного бога-быка. Ты — древний бог, добрый, мудрый. Знаешь, кто за правду стоит, кого защитить, — сказал Зорни.

Або заговорил на своём языке. Зверобог выслушал его, кивая огромной головой, потом положил хобот на плечо северному шаману. Тот обернулся к остальным и сказал:

   — Я объявлю земляным быкам и подземным сииртя волю Йенгоры-зверя. Я ведь сам из сииртя.

Пока волхвы-мужчины шаманили, вызывая зверобога, три волхвини занимались вполне женским, хотя и не совсем своевременным накануне битвы делом: начищали серебряные блюда. Эти блюда были взяты ими со священной ели на Гляден-горе. Когда Вышата заговорил (ещё тогда) о том, что нужно защитить войско от трёх смертоносных богинь, Потось сказала:

   — С женщинами мы, женщины, сами справимся. Вам, мужчинам, врагов и так хватит.

О трёх богинях, преграждающих путь на север, волхв знал давно — ещё из книги Аристея.

Тем временем Хилиарх с Хариклом несли к берегу — туда, где готовились плоты, — объёмистый мешок, наполненный необычным веществом. Среди знатоков искусства Гермеса Трисмегиста, именуемого арабами «алхеми» — «египетское», этот голубой, как хвоя ливанского кедра, порошок называли «голосом Пана». Рассеянный в воздухе, он мог посеять смятение и страх в самом отважном войске. Изготовил Харикл его ещё в городке Корт-Айки, только что освобождённом. Секрет зелья бронзовщик некогда узнал от жреца, выгнанного из храма Тота-Гермеса в Гермополе. Избавившись от рабства у кузнеца, многоопытный грек рассудил, что пробираться в одиночку на юг — значит рисковать снова угодить в неволю. Лучше уж было присоединиться к росам, чтобы на обратном пути попасть вместе с ними в Танаис или Ольвию. Поход в гиперборейские дали был опасен, но и увлекателен для эллина. Он, однако, понимал, что на него, изготовителя Колеса Смерти, скифы смотрят весьма косо. И потому постарался доказать им свою полезность, создав новое могучее оружие.

Но сейчас сердце Харикла было полно трепета. О Грайях и Горгонах он читал у Овидия и полагал, что зловещие сёстры, порождение морского титана Форкиса, обитали где-то в горах Атласа. А ведь смотрел же в театре Эсхилова «Прометея», сочувствовал Ио, бегущей от овода Геры через страну мрака, мимо Грай, Горгон, грифонов и аримаспов. Ещё и посмеивался над поэтом, не знавшим географии. Теперь же из слов шамана эллин понял, что все шестеро зловещих сестёр — лишь обличья самой ужасной из богинь, призываемой ведьмами и некромантами. Её, Трёхликую, Владычицу Теней, конечно же не убил никакой Персей. Не дойдя до берега, Харикл со вздохом опустил мешок:

— Передохнем, друг Хилиарх... И поговорим подальше от варварских ушей. Ты ведь понял, чей губительный взор мы увидим завтра? По нашим ничтожным заслугам мы обратимся не во мраморные статуи, а разве что в известняковые.

Хилиарх только усмехнулся:

   — Слышал я на Кавказе предание о Сынах Солнца, которым Бог Богов предложил выбрать славную смерть либо долгую, но бесславную жизнь. Они избрали первое и обратились в камни. А вот трусы, я думаю, под взглядом Горгоны обращаются в тот материал... которым только огороды удобрять.

   — Ответ, достойный самого Персея... Но мы ведь с тобой не герои. С нашими матушками не спали ни Зевс, ни Аполлон. И что за дело нам, эллинам, до этого побоища между дикими скифскими воителями и подобными им демонами из Тартара? — Голос бронзовщика обратился в хриплый шёпот. — Хилиарх, бежим, пока не поздно! Прочь из этого киммерийского мрака, прочь от этого древнего ужаса! А зелье заберём с собой и продадим сарматам или каким-нибудь кавказским царькам. Дальше на юге оно стоит не так много, там с его действием справляются даже начинающие маги. Кстати, я ведь припрятал кое-что из сокровищ кузнеца у себя в суме, вопреки этому дурацкому обету не брать добычи. Ты, наверное, тоже?

Хилиарха передёрнуло от омерзения, когда он в лунном свете разглядел подленькую, заискивающую, всезнающую ухмылку на бледном лице Харикла. Грек-рос сгрёб бронзовщика за полы сарматского кафтана, встряхнул:

   — Ах ты, мразь, гречишка! Вот по таким, как ты, здесь и судят об эллинах! Да ещё посмел браться за алхимию... Думал, это вроде как варить краску на продажу? Ты призывал духов четырёх стихий, владык семи металлов, семи планет?

   — Призывал... Всё, как говорил египтянин.

   — А он сказал тебе, что алхимик должен быть чист и скромен, а его мысли — свободны и согласны с его делами? Что, работая, он должен возвышать свою душу? Понимаешь хоть, гнев и несогласие скольких стихий ты накликаешь на нас? Придётся сказать Вышате или Аристею, чтобы укрепили заклятиями твоё зелье. Представляю, с какими паскудными мыслями ты его готовил...

Ремесленник, более крупный телом и сильный, чем Хилиарх, весь сжался под его взглядом и только всхлипывал:

   — Да, я не герой Эллады. Я трус, мошенник, пройдоха. Но ты же сам сделал меня таким...

   — Так я же тебя и сделаю если не героем, то человеком — тем, которого искал Диоген! Очищу твою душонку лучше всякого иерофанта. А для начала вытащишь из сумки то, что утаил, и бросишь при мне в реку.

С неба на них глядела полная луна, которую эллины зовут «ликом Горгоны».

На песчаном бугре над берегом Печоры одиноко сидел Железный Старик. Среди сосен за его спиной горели костры. Стан, тянувшийся далеко вглубь леса, шумел на все голоса, несмотря на поздний час. Злые, угрюмые, грозные песни подземных жителей напоминали то медвежий рёв, то волчий вой. Их язык, похожий на пермяцкий, кузнец понимал плохо. То и дело доносилась брань, в темноте вспыхивали драки. Гоготали и ухали лешие, лаяли пёсиголовцы. Вблизи слышался женский визг и довольное ржание мужиков. Он узнавал голоса своих сыновей. Хорошо освоились ребята: вместе с нечистью печорских девок портят.

Лучше всего ладил с пекельными выходцами и знал их речь Яг-морт. Но старого друга сейчас рядом не было. Кузнец послал его с лучшей частью рати в обход, с трудом заставив Медведичей и их шайку подчиниться лесному человеку. А ведь не справятся они с этим полчищем без Яг-морта и без него, Корт-Айки. Разбредутся пекельные головорезы, передерутся, повернут назад. А может быть, и не разбредутся, и не повернут... И сами решат, с кем и как воевать.

Он, колдун-разбойник из прикамских дебрей, вёл сейчас войско побольше, чем у иного сарматского царя. Но как же мало знал он об этом войске! Как они жили у себя под землёй, с кем вечно сражались? Сколько их там ещё осталось? И кто, какие невиданные люди, бесы, чудовища могли выйти следом через взломанные им медные ворота? Он знал лишь, что люди незнаемые делятся на племена — пёсиголовцев, волосатых, безглавцев и прочих. С их вождями он и имел дело. Со своими же воинами вожди управлялись сами сурово и безжалостно с помощью десятников и сотников. Драки, убийства, жестокие наказания были обычным делом, но до настоящих усобиц в стане никогда не доходило. Порядка здесь было не меньше, чем в волчьей стае, где слабый подчиняется сильному, а тот — сильнейшему.

В одном кузнец был уверен: пекельная орда ненавидит всех земных людей. Всех, а не только арьев, загнавших её предков в преисподнюю, или их потомков. И ему подчиняются только из-за жезлов Яги. Но всегда ли будут подчиняться? И что ещё задумает подземная владычица?

Тихо подошла Сизью, села рядом. Не поднимая головы, он проговорил:

— Пустили мы в мир реку пекельную, нечистую и думаем, будто её ведём, а это она нас несёт Чернобог знает куда. И сами мы будто уже не люди, а уроды преисподние вроде всех этих...

   — А чем они все хуже хотя бы Яг-морта? — пожала плечами ведьма. — У них всё по-нашему, по-разбойничьи: нет знатных, простых, старейшин почтенных, а есть только сильные и слабые.

   — По-звериному тут всё. По-нелюдски! — с тоской сжал кулаки Корт-Айка. — Поделом мне — куда шёл, туда и пришёл. А началось всё с того, что убил двенадцать охотников-манжар. Из-за лося убил. Крупный лось был, отменный — на всех бы хватило... К людям нужно было идти из дебрей этих, к людям!

   — Иди. Они тебя за одно только Колесо Смерти самого к колесу привяжут и с горы спустят.

   — А хоть бы и так. Устал я... От всего устал.

   — Иди, — повторила Сизью, презрительно поджав губы. — Я с тобой не пойду. И сыновья не пойдут. Слаб ты стал. Не телом — духом. Не нужен ты нам такой.

   — А старый, хворый, израненный — тоже не нужен буду?

   — Был когда-то обычай — стариков убивать. Заметил, среди незнаемых стариков нет? У иных племён ещё недавно тех, кто от старости умирал, с бараниной съедали.

   — Нет уже племён тех.

   — А незнаемые есть. Вернулись! И Медведичи с дружиной мясо врагов едят. Помолодел мир перед концом! — жутко, задорно рассмеялась ведьма.

Кузнец тяжело поднял голову. Глаза его сверкнули.

   — Миру конец? А может, нам? Съесть вожака готовы, волки? Нет, не ослаб я ещё!

Он всей тяжестью, как зверь на добычу, навалился на колдунью, прижал её к холодной земле и с радостью ощутил сопротивление всё ещё крепкого, ладного тела. Всё, как тогда, много лет назад, в лесном святилище Йомы, среди людских черепов на ветвях ели, под крик сов. Эти совы могли бы вмиг выклевать ему глаза, разорвать шею, но она не позвала их на помощь. И не обрушила на него свои чары, хотя стояла полная луна — так же, как теперь.

   — Миру конец? Так погуляем напоследок! — рычал он.

   — Да, да! Он наш! Никого нет, кроме нас!

В звуках, которые они издавали, уже не было ничего человеческого — словно сходилась пара сильных, опасных хищников, к которым в такой миг лучше не приближаться.

Войско росов вышло к устью Подчерья. Полтысячи конников в железе — для севера это была неодолимая рать. Но против людей. А против многотысячной орды, изрыгнутой пеклом и вобравшей в себя всю лесную нечисть? Не безумием ли было разделить отряд на три части? Но Ардагаст поступил именно так. Пермяки, амазонки, нуры и дружина Лунг-отыра ушли на восток, к Иджид-парме, наперерез Яг-морту и Медведичам. Вёл отряд Вишвамитра. С ним отправились Аристей и Або. Конники Сагдева и Сорака ещё ночью переправились на левый берег Печоры и теперь шли на север, скрываясь за соснами. Печорцы на плотах и лодках спустились по реке затемно и уже скрылись за болотистым мысом к северу от устья Подчерья. Всю эту часть войска возглавлял Сигвульф. С ним была Милана. Остальная рать во главе с самим царём стояла на берегу Подчерья.

Речка здесь была неглубока, но изобиловала островками, протоками, зарослями камыша. А по другую сторону среди елей толпилось скопище, плохо вооружённое, но страшное в этих дебрях одним своим числом. Сарматские и манжарские конники стальным клином разрубили бы это полчище, разметали по степи. Но здесь была не степь, а тайга. Нечисть понимала это и не торопилась переходить реку. Даже из-за елей не высовывалась, зато на все лады гоготала, вопила и насмехалась над пришельцами.

Вдруг из чащи выехали верхом на огромных — с небольшую лошадь — зайцах и лисах существа, больше всего похожие на оживших деревянных идолов, вытесанных из не очищенных от коры дубовых и сосновых стволов, с толстыми ветками-руками. Они слезли со своих пушистых скакунов и оказались ненамного выше низкорослых подземных выходцев. Среди росов послышались смешки:

   — Это и есть дубовые да сосновые великаны? Истуканы они, пугала огородные! На дрова ещё сгодятся, а в бой — навряд ли!

Рядом с «великанами» появились низенькие людишки в одежде из темно-рыжей шерсти с капюшонами и принялись сноровисто привязывать деревянных вояк за ноги к стволам елей. Росы захохотали:

   — Что, сбегут?

Но смех разом стих, когда «пугала» вдруг выросли в настоящих великанов, под стать тем деревьям, к которым были привязаны. В руках у них оказались тяжёлые еловые стволы. Потрясая ими, великаны издавали звуки, похожие на шум ветра в верхушках деревьев.

Ардагаст помрачнел. Попробуй сунься под эти дубины! Или проруби деревянное тело великана. Поджечь их Огненной Чашей или хотя бы горящими стрелами? Слишком опасно это в смолистом еловом лесу. Куда потом бежать из моря огня и дыма? В холодную Печору? А что станет с восточным отрядом? Дело было не только в великанах. Подземные человечки-сииртя, оказывается, тоже остались на стороне Корт-Айки. Видно, Або, утром ездившему к ним, так и не удалось уговорить соплеменников. Значит, воинам Вишвамитры наверняка придётся сражаться с послушными сииртя подземными слонами. Оставалось ждать, пока отряд Сигвульфа не ударит в тыл незнаемым.

В это время отряд Вишвамитры шёл на восток, туда, где полчище Яг-морта уже перешло Подчерье. Воины держались бодро, перешучивались, заигрывали с амазонками. Это помогало глушить тревогу. Все знали: из поездки к сородичам Або вернулся мрачный, раздражённый. Не говорил ни с кем, кроме Аристея, и то на своём языке. Кроме них, в войске язык сииртя знала лишь Сята-Сава. Эту красивую ненку Лунг-отыр всюду возил с собой, сделав даже из наложницы младшей женой. В детстве она пару лет прожила среди сииртя, спасших её в тундре. Из разговора двух шаманов она поняла немногое: что подземные сииртя будут воевать против росов и что сам Або на росов за что-то обижен. Ненка тут же поделилась услышанным с другими женщинами, а те — с мужчинами. Тем не менее северный шаман ехал сейчас впереди отряда, и на плече его восседал большой златоклювый ворон — Аристей, казавшийся вовсе громадным рядом с таким тщедушным человечком.

Все понимали одно: надеяться нужно не так на шаманские чары, как на свою верную руку и испытанное оружие. Уверенности придавало то, что за движением врага тщательно следили разведчики-оборотни Волха. Сам он тоже был здесь. Волчьему вождю не терпелось переведаться с Чёрными Медведями, не дававшими покоя его земле. И вот уже выбежали из-за елей два волка, проговорили по-человечески: «Индрики идут! Десять в ряд!» А из чащи доносились тяжёлые шаги, хруст ветвей, трубные звуки, а ещё — шум толпы, злой, наглый. Орда шла напролом, не скрываясь, уверенная, что прятаться все должны от неё. Вишвамитра взглянул на амазонок, ободряюще улыбнулся:

   — Помните, девочки? Стреляйте в хобот или в погонщика. В глаза попасть не пробуйте: они слишком маленькие, а череп толстый. — Он обернулся к пермякам и манжарам: — Не забыли? Бейте копьём за ухом. Громче трубите в трубы. Ничего, слоны, даже подземные, это только слоны...

   — ...Одно из лучших созданий Брахмы. Могучи, но добры и не воинственны. Нужно стараться их зря не убивать, — тоном прилежной ученицы закончила Меланиппа.

   — Ты хорошо учишься, Лошадка. Только царицы из тебя не выйдет... — отозвалась Ардагунда.

   — Конечно. Пока вы с Вишвамитрой живы.

Между двумя воительницами не было ни вражды, ни зависти. Просто Меланиппа помнила, что она — дочь царицы амазонок, убитой братом Ардагунды. И старалась быть достойной матери.

Всадники растянулись в ряд, выставив копья. Наконечники мощные, с разбега броню пробьют. Но в лесу разбега не возьмёшь, остаётся надеться на силу рук. Зато деревья хоть немного задержат косматых великанов.

   — Мужчины, добудьте нам пару слонов. А мы вам такие рубахи из слоновьей шерсти свяжем! — смеялись неугомонные амазонки.

Спокойнее всего себя чувствовали несколько кушан, пришедших с Ардагастом из Бактрии. В Индии им приходилось сражаться со слонами.

А между зелёными елями уже показались тёмно-рыжие живые холмы. Земляные быки шли в ряд, не спеша, вытаптывая подлесок и ломая небольшие деревья. Грозно белели, раздвигая ветви, толстые изогнутые бивни. Мерно помахивали хоботы. Над лобастыми головами возвышались лохматые горбы, а перед ними, на шеях, восседали с копьецами в руках человечки в малицах из такой же темно-рыжей шерсти. А по протоптанным великанами тропам двигалась без помех подземная орда.

Всё меньше становилось расстояние между людьми и косматыми слонами, всё громче ревело, гоготало, свистело валившее следом за гигантами полчище. И тогда Або-шаман слез со своей лошадки и пошёл навстречу слонам. Подняв руки, он заговорил на своём языке — горячо, настойчиво. Сииртя отвечали раздражённо, даже замахивались оружием. Тогда он стал говорить иначе — спокойно, дружелюбно, обращаясь уже не к ним, а к земляным быкам. Огромные звери слушали, кивая. А потом вдруг разом повернули влево, к горам. Сииртя кричали, кололи их копьецами. Тогда один из зверей стащил хоботом своего чересчур настойчивого погонщика и бросил наземь, не причинив, однако, вреда. Перя тут же поддел человечка копьём за капюшон и под дружный хохот ратников забросил на ёлку.

Гуськом, неторопливо и важно прошли древние звери и исчезли в глубине леса, словно видение из незапамятных времён. Воины с облегчением глядели им вслед. Не потому, что избежали схватки с сильным врагом, а потому, что не хотели бы сражаться с этими мудрыми, миролюбивыми и по-своему красивыми существами.

А скопище разом притихло. Между деревьями на протоптанных гигантами дорожках были хорошо видны заросшие шерстью низколобые, остроголовые великаны-сюдбя верхом на бурых и белых медведях, с дубинами в руках. За ними виднелись «защитники леса» на конях, в чёрных медвежьих шкурах. Медведи были крупнее обычных, но вот сюдбя не столь уж превосходили ростом людей. После подземных слонов они вызвали у ратников просто смех.

   — Это — великаны?! Куда им до аримаспов! Лешие в полный рост пострашнее будут! Эй, Медведичи, хватит прятаться за кем попало!

Сюдбя, поняв, что смеются над ними, злобно зарычали, скаля мощные клыки. Следом взревели их медведи. В ответ раздался громовой голос Кудым-Оша:

   — Медведями нас вздумали пугать? Мы сами медвежьего рода!

Князь заревел во всю силу могучих лёгких, и рёв этот подхватили все пермяки, а затем и воины Лунг-отыра — манжары рода Медведя, Им вторил волчий вой нуров. В ответ медведи, сюдбя и шайка Медведичей заревели ещё громче, а невидимое скопище за их спинами подняло оглушительный гвалт. Шум этот доносился не только спереди, и опытные воеводы поняли: их отряд обходят. Вишвамитра, переглянувшись с остальными предводителями, зычно крикнул:

   — Росы, вперёд! Слава!

Никто не подумал ни о том, что он — вовсе не из сарматского племени росов, ни о том, что не пристало воинам медвежьего рода воевать с родовыми зверями. Выставив копья, ратники погнали коней вперёд. Загудели тетивы амазонок. Прямо перед Вишвамитрой встал на дыбы громадный белый медведь. Волосатый всадник, крепко обхватив его ногами, взмахнул дубиной. Древко копья переломилось. В следующий миг на индийца и его коня обрушилась двойная косматая громада. Конь был разом повален наземь и растерзан страшными когтями. Кшатрия спас от них только панцирь индийской стали.

Новый удар дубины размозжил бы голову Вишвамитре прежде, чем тот успел выбраться из-под конской туши. Но тут в руку и грудь великану впились две стрелы. Следом на него вихрем налетела Ардагунда. Её пышные золотые волосы развевались, в руке блестел меч. С первого же удара клинок застрял в дереве, столкнувшись с дубиной, и был вывернут из руки воительницы. Но в другой её руке уже оказался боевой топор. С удивительной ловкостью уклоняясь от ударов, она рассекла этой небольшой, но острой и прочной секирой руку великана. В это время кшатрий сумел выбраться из-под коня и обрушил удар своего двуручного меча на волосатое туловище сюдбя. Индийский клинок прорубил броню мускулов, достав до сердца, и человек-зверь с развороченной грудью свалился с медведя. Тот, почувствовав гибель хозяина, оторвался наконец от коня и снова встал на дыбы. Быстрым ударом Вишвамитра вонзил ему меч в грудь. Пластины панциря затрещали под могучими лапами, но мышцы индийца выдержали медвежьи объятия. А секира Ардагунды врубилась в голову зверя.

   — Какая шуба выйдет! У нас такого меха и не видели! — сказала амазонка, восхищённо глядя на поверженного белого медведя.

   — Мы не можем брать добычи, — напомнил кшатрий.

   — Ну да... Тогда добудешь мне такого же у Ледяного моря. Не в бою, а на охоте. Они ведь там водятся?

Индиец окинул взглядом поле боя. Медведи и их всадники почти все лежали на земле, пронзённые копьями, изрубленные мечами, утыканные стрелами. Конники рубились с Чёрными Медведями, и тем, имевшим по большей части кожаные, а не железные панцири, приходилось туго. Но сзади уже подбиралось, словно стая волков к могучему лосю, кое-как вооружённое полчище. Вскочив на поданного кем-то коня, Вишвамитра развернул задних всадников лицом к новому врагу. Незнаемые, хлынувшие скопом, напоролись на копья и мечи.

Люто наседали на «защитников» и нечисть оборотни Волха. Рвали клыками врагов волки, насаживали на рога, швыряли оземь, топтали копытами могучие туры. И нещаднее всех сеял смерть казавшийся неуязвимым Седой Волк.

Вскоре и Чёрные Медведи не выдержали натиска. По приказу Шумилы они повернули коней и скрылись в глубине леса, сопровождаемые бранью Яг-морта и незнаемых. «Защитники леса» слишком любили родные днепровские леса, чтобы погибнуть всем до одного в бескрайнем чужом бору на краю света, даже в бою с ненавистными росами. Тем более, что бились тут друг с другом не так росы, как другие, вовсе не ведомые на Днепре племена. А больше всего «защитники» любили самих себя. Слава? Её сегодня им и так хватило. Вон Бурмила оглушил палицей самого Кудыма. Добыча? До неё ли, когда неизвестно, выберется ли кто-то из них живым из такого невиданного в лесу побоища?

Вслед за братьями и их дружиной летела сорока-Лаума. Сегодня ей не удалось наворожить ничего, даже глаз врагам отвести. Больно сильные колдуны у них: златоклювый ворон и ещё какой-то низенький, вроде сииртя. Ещё немного, и оборотили бы её из сороки в крысу, да так, что самой не расколдоваться.

А в лесу кипел ратный труд, тяжёлый и кровавый. Будто в страшном сне, наседали на росов, пермяков, манжар всевозможные уроды: волосатые, собакоголовые, вовсе безголовые, с лицами на груди, со ртами на темени... Рядом с ними бились лешие, уцелевшие сюдбя, дикие люди — сородичи Яг-морта. А ещё — заросшие, оборванные люди самого дикого, разбойного вида. Сразу видно — те, кто или бежал, или был изгнан из племени и в дебрях вконец озверел. На смену убитым лезли новые враги, такие же яростные, злобные и уродливые. Рёв, вой, крики неумолчно били в уши. Казалось, вокруг был не приуральский лес, а само бесовское пекло. Громко ревел Яг-морт, размахивая увесистым еловым стволом и не так сражаясь, как подгоняя им своих. Расчёт его был прост: задавить небольшой отряд росов числом, завалить его трупами.

На бешеный гвалт полчища воины отвечали крепкой венедской бранью. Пермяки и манжары прослышали от росов, что отваживать нечисть лучше всего, ругая её по матери — прародительнице всего зла, Яге-Йоме. Не ругались лишь поляницы, дабы не согрешить против Матери Мира.

Немало воинов Вишвамитры пало, но ни один не дрогнул, не ускакал. И натиск орды стал слабеть. Первыми погибли самые завзятые, лучше всех вооружённые, рвавшиеся вперёд. Остальным трудно было устоять против железа с дубьём, кремнёвыми и деревянными копьями, каменными и медными топорами. Каменные и костяные стрелы ломались о железные доспехи. Подземные воины уже не так бились с «железными людьми», как шумели и размахивали оружием. Наконец скопище не выдержало и побежало по протоптанным земляными быками тропам в сторону Подчерья.

Неожиданно с неба донёсся громкий злобный клёкот. С запада летел огромный чёрный коршун. Зловещая птица опускалась всё ниже. Уже видны были горящие глаза, пламя, вырывавшееся из ктюва, человеческая фигурка на её спине. То примчалась на мысленный зов Яг-морта лесная ведьма Сизью.

   — Ну, держитесь, зыряне! Коршун Йомы! — вызывающе крикнул Лунг-отыр.

Крылья птицы издавали гром. Из клюва с грохотом вырвался сноп молний, сбил верхушки нескольких елей. Приободрившееся скопище радостно заорало, завыло. А в сердцах пермяков встал древний ужас. Вспомнились предания о двух братьях, предках коми, бежавших на запад от страшной птицы, из одного пера которой вырос неприступный Урал, из другого — широкая Кама. Куда бежать? Обратно на восток? Где укроешься от огненных стрел, что вот-вот ударят сверху?

Кудым-Ош поднял лицо к небу, раскинул руки, сжимая в них палицу и меч. То же самое сделал его могучий сын. Так же раскинул руки с мечом и акинаком вождь манжар. На двух языках прозвучало заклятие:

   — Грозовой Охотник, дай мне, воину Грома, твою силу: силу полёта — моему телу, силу молнии — моему оружию! Мой враг — враг небесного бога, Отца Богов, творца всего доброго!

Столь велика была сила духа и отвага пермяцких князей, что к ней немного добавили чары мудрого Аристея. А отыр-шаман и сам владел грозовыми чарами, умея вызвать в себе силу Грома. Недаром все трое принадлежали к роду Медведя — грозового зверя.

Три князя разом взмыли в небо. Их оружие излучало грозный синий свет. Заметив их, коршун заклекотал злобно, угрожающе. Огненная стрела ударила в Перю, тот отбил её мечом. Целый пучок молний обрушился на Лунг-отыра. Но тот уже выставил вперёд своё оружие, и такой же огненный пучок сорвался с двух его клинков. С ужасающим грохотом молнии столкнулись и погасли.

Сражение на земле разом стихло. Затаив дыхание, воины следили за невиданным боем в небе. Три фигурки вились вокруг громадной чёрной птицы, заставляя её метаться и терять силы. Лунг-отыр, самый опытный грозовой боец, отвлекал её внимание, рискуя быть испепелённым молниями. Тем временем Кудым с Перей наносили врагу удар за ударом. Наземь летели большие чёрные перья. (Долго потом ходили сюда колдуны — искать их для недобрых чар).

Люди на земле видели ослепительные вспышки молний, слышали раскаты грома, от которых, казалось, раскалывалось небо. Но они не слышали, как скрещивались незримые и неслышимые клинки чар.

Ни одна молния не ударила в Сизью, хотя боевыми заклятиями лесная ведьма вовсе не владела. Но с земли её защищал Яг-морт. Дикий человек радостно скалил клыки. Он любил эту женщину, сильную и безжалостную, как и он сам. И владел ею — когда это нужно было для колдовства, древнего и могучего колдовства подземной богини. Тут им не смел перечить даже сам Железный Старик. Не смел и попрекнуть потом жену хоть взглядом.

Немного ослабить силу молний коршуна удавалось Аристею и Або, хотя сражаться с грозовой птицей одним солнечным волхвам было бы трудно. Но благодаря им молнии не достигали стоявших на земле воинов.

Наконец, вымотав огромную птицу, Кудым сумел перебить ей крыло. Он подобрался было к ведьме, ударил её палицей, но оружие будто наткнулось на незримую силу. Перед мысленным взором князя вдруг ясно предстала ухмыляющаяся полузвериная рожа Яг-морта. Тогда Кудым разом обрушил на крыло коршуна у плеча меч и палицу, соединив силу оружия с силой молний. Кость треснула, и пернатое чудовище, кувыркаясь в воздухе, понеслось к земле — прямо на дружину пермяков. Многие из них, наверное, в страхе погнали бы коней прочь: ведь страшная птица, падая, сбила одним крылом Перю, другим — Кудыма. Но раздался громкий, уверенный голос индийца:

   — На копья коршуна!

Ломая ели, птица всей своей тяжестью напоролась на подставленные копья. Следом в тело коршуна вонзились мечи и секиры. Особенно усердствовали пермяки, мстя за многовековой страх своих предков. Незнаемые не посмели вмешаться — особенно после того, как упавшее головой к ним чудовище в предсмертной ярости ударило молниями прямо в их гущу. Добили коршуна удары Лунг-отыра. С торжествующим видом, будто сам Грозовой Охотник, воин-шаман опустился с неба на спину поверженной птицы и, напевая, пустился в пляс с мечом и акинаком в руках, под удары бубна Або. Панцирь манжара гремел, блестя серебряными бляхами-драконами, металась длинная чёрная коса, падавшая на спину из-под шлема.

Тем временем с деревьев спустились заброшенные туда коршуном Кудым с сыном. Глядя на них, манжарский вождь усмехнулся:

   — Ай, хорошо летают пермяцкие князья! Как орлята — совсем молодые.

   — Как медведи! — проговорил Перя, потирая ушибленные места. — Чтобы я ещё когда полетел! Ну где видано, чтобы медведь летал?

   — Летали вы для первого боя неплохо. Все трое, — снисходительно произнёс Аристей.

Або молчал, высматривая духовным зрением Сизью. Живучая ведьма свалилась со спины падавшего коршуна, но успела обернуться совой и куда-то улетела, избежав стрелы Ардагунды. Но больше всего тревожила шамана не скрывшаяся ведьма, а выступившая вдруг из-за облаков вершина Тельпосиза, увенчанная снеговой шапкой. Чего ждать от её владыки, могучего и беспощадного бога северного ветра?

Тем временем отряд Сигвульфа переправился через Печору. Мало кто из незнаемых заметил плывших ночью на лодках и плотах печорцев. И никто — всадников, ехавших левым берегом за деревьями. Место переправы закрывал от главных сил Корт-Айки болотистый полуостров. И всё же, не успели печорцы перевезти всех конников, как незнаемые обнаружили врага у себя в тылу. Толпа двинулась на небольшой отряд с криками, рёвом, бранью. Оглушительно лаяли пёсиголовцы. Скопище вёл, потрясая железной секирой, могучего сложения безголовец в кольчуге. Бородатое лицо его выглядывало из разреза на груди.

Сигвульф, однако, лишь посмеивался, глядя то на приближавшуюся толпу, то на двух эллинов. Царевичи же были настроены и вовсе беззаботно. Германец взмахнул рукой, и три сокола-нура взлетели, держа в когтях увесистые мешочки. Оказавшись над головами скопища, они клювами и когтями разорвали мешочки, из которых посыпался голубоватый порошок. Птицы-оборотни полетели кругами, рассеивая его. Им помогал ветерок, насланный Миланой.

Вскоре воинственный гвалт толпы сменился криками, полными страха. Полчище, никем не гонимое, бросилось бежать вглубь леса. Незнаемые отчаянно вопили, давили друг друга. Безголовец в кольчуге размахивал секирой, пробивая себе дорогу среди своих, пока не был ими повален и затоптан. Пёсиголовцы тоскливо, жалобно выли. Сотня всадников, которую незнаемые могли бы прижать к берегу, даже сбросить в Печору, показалась им вдруг страшнее всех подземных чудовищ.

А вслед им уже гремело беспощадное «Мара!». Отравленный страхом воздух был не опасен воинам Сигвульфа: колдовской ветер гнал его вперёд, не давая при этом убегавшим освободиться от ужаса. Сарматы без устали кололи, рубили, топтали конями бегущих. Ещё безжалостнее истребляли подземных пришельцев немало натерпевшиеся от них печорцы. Кого жалеть? Нелюдь? Всех этих волосатых, безголовых, козлоногих, что явились из своего мира в этот только для того, чтобы убивать, жечь, насиловать? Ещё и творить напоказ всё, на что людям и глянуть-то стыдно...

Кое-где незнаемые пытались давать отпор, сбивались в кучи, но быстро гибли под мечами и стрелами: их противники трусами не были. Сигвульф в рогатом шлеме, с окровавленным мечом, громко взывая к Одину, первым бросался на сопротивляющихся: много ли чести воину рубить перепуганных двуногих баранов? Сагдев с Сораком и вовсе чувствовали себя героями из песен. Два эллина рубили и кололи вместе со всеми. Но только у них эта бойня вызывала отвращение. Избиваемая сарматами и печорцами толпа бежала на северо-восток, туда, где река Щугор вырывалась из ущелий Иджид-пармы.

На севере и востоке кипел бой, но над устьем Подчерья две рати только перестреливались и переругивались. Незнаемые лаялись самой мерзкой венедской бранью — той, что Матери Сырой Земле неугодна. Не иначе от кузнеца выучились. Росы отвечали им тем же: по матери ругать только людей грех, у нечисти мать другая — чёртова.

Каждый из предводителей хотел выманить врага на свой берег. И всё же бой здесь начали росы, и раньше, чем рассчитывал их царь. Один из дубовых великанов принялся во всю деревянную глотку поносить Ларишку грязными венедскими словами. Царица лишь громко сказала мужу:

   — Только не вздумай сам биться с этим чучелом. Оно же само не знает, что говорит! Пустим его потом на дрова.

   — Верно! Велика честь для него — с царём сражаться, — отозвался Шишок и низко поклонился Ардагасту. — Солнце-Царь! Дозволь выйти поединщиком, постоять за честь твоей царицы и всех росов.

Царский леший давно изнывал от бездействия. Он ведь остался тут потому, что хотел помериться силой с деревянными великанами. Зная это, царь кивнул ему.

Незнаемые дружно покатывались со смеху, глядя, как невзрачный мужичок в сером кафтанишке и лаптях перебирается с островка на островок, шестом нащупывая брод, ещё и вопит:

   — Эй, ты, вояка стоеросовый, башка дубовая! Я, Шишок, зову тебя на честный бой!

Вслед за мужичком, воинственно взлаивая, плыл волк, которого многие приняли за собаку.

На берегу поединщика уже ждали два крупных, с медведя, зверя — лиса да заяц. За ними толпились подземные сииртя с копьями.

   — А ну, с дороги! Я кого на бой звал?

Сииртя лишь засмеялись: одолей, мол, сначала нас. Шишок с размаху огрел шестом по морде громадного зайца, и тот сразу же отпрыгнул в сторону. Оскалив мощные клыки, на лешего бросилась лиса. Тот отскочил, махнул шестом, и зубы зверя сомкнулись на дереве. В следующий миг лисе стало не до Шишка: Серячок, прыгнув, вцепился ей в шею. Но прежде, чем она успела высвободить зубы из древесины, лешак дёрнул за шест, и зверь свалился с обрыва в реку. Волк и огромная лиса с рычанием и визгом дрались в воде, а на Шишка уже лезли с копьями сииртя. Низкорослый лешак был всё же на голову выше подземных человечков, а шестом орудовал так ловко, что они вскоре расступились перед ним. Тем более, что лез поединщик прямо под громадные дубины сразу двух великанов — соснового и дубового.

Со скрипучим деревянным смехом два исполина молотили по земле толстыми еловыми стволами, но никак не могли вбить в землю юркого противника. А тот, улучив момент, оказался у них за спинами. Скопище замахало оружием, отгоняя его назад. Леший отскочил, прижался к стволу — и вдруг перед глазами незнаемых предстал покрытый серой шерстью остроголовый великан ростом с само дерево.

Кузнец выругался. Как он сразу не сообразил, что потешный нахальный мужичок — леший, да ещё венедский! Здешние-то лешаки рост менять не умеют... А Шишок, не желая нападать сзади, уже снова оказался перед опешившими великанами. Сосновый исполин, скверно бранясь, замахнулся дубиной. Леший перехватил её, вывернул вместе с рукой. Раздался треск, затем — резкий, скрипучий крик. Толстая рука — ветвь — была сломана в запястье. Не давая противнику опомниться, Шишок обхватил его руками. Великан тоже обхватил лешего, прижал к себе. Могучее тело Шишка словно попало в тиски. Живой исполин с силой рванул деревянного. Лопнули кожаные ремни, привязывавшие ноги великана к дереву, и тот стал быстро уменьшаться в росте. Лешак швырнул его наземь, подобрал громадную дубину и двинулся на дубового великана с криком:

   — Я тебе слова-то паскудные в глотку вобью! Будешь знать, как нашу царицу лаять!

Две дубины скрестились, и грохот пошёл по лесу, будто гроза бушевала. Шишок приметил, что ель, к которой привязан его враг, — старая, трухлявая. Ухватив свою дубину за оба конца, он прижал оружие противника к дереву и, упёршись ногой в соседний ствол, с силой подался вперёд. Ель треснула и рухнула вместе с великаном. С двух ударов леший разнёс его дубовую голову в щепы и торжествующе загоготал на весь лес. Росы подхватили его крик, потрясая копьями.

И тут, повинуясь взмаху руки Железного Старика, скопище разом бросилось на Шишка. Яростно взревев, тот замахал дубиной. Вокруг лешего возник вихрь. Он валил с ног нападавших, относил прочь их стрелы. Сунувшихся ближе лешак гвоздил дубиной, расшвыривал в стороны, вбивал в землю, в стволы деревьев. Но долго ли он сможет держаться в одиночку против тысяч разъярённых пекельных выходцев? Росы возмущённо шумели, рвались в бой. Где это видано — на поединщика скопом бросаться?

Но отважный лешак был не одинок в бою. Не видимые никому, кроме волхвов, над ним сражались духи, вызванные Корт-Айкой и Зорни-шаманом. Медвежьеголовый змей и нетопыри с волчьими головами норовили вцепиться незримыми клыками в лешего, но их отгоняли огромный орёл с ушастой головой, грифоны и медноклювые гуси. Серячок, уже управившийся с лисой, по мере сил помогал хозяину. Известно ведь: в лесу только волки не боятся охотиться на нечисть.

Ардагаст хотел было позвать лешего назад, но тут сокол-нур доложил, что Сигвульф уже обрушился на незнаемых с тыла. А ведь лешак проделал в их обороне брешь! И Зореславич поднял меч:

   — Росы, вперёд! Слава!

И всадники ринулись вброд через Подчерье, туда, где, словно буря, бушевал лешак. Здесь росам уже не угрожали дубины деревянных великанов. Корт-Айка мог бы помешать чарами переправе, но в это время он пытался оглушить Шишка боевыми заклятиями. Тот уже зашатался, однако в следующий миг Вышата обрушил на кузнеца такое заклинание, что тот упал без памяти и пришёл в себя, когда росы и манжары уже ворвались на северный берег. Одни всадники, устремившись в пробитую Шишком брешь, насаживали на копья по несколько нечистых сразу, рубили их длинными мечами, засыпали стрелами. Впереди, круша всё на своём пути, огромными шагами шёл леший. Другие конники, зайдя в тыл великанам и отогнав от них сииртя и других подземных пришельцев, рубили ремни, которыми исполины были привязаны к деревьям. Живые истуканы тут же теряли свой громадный рост и бросались наутёк, кто пешком, кто на зайцах и лисах. Иных сииртя сами отвязывали и убегали вместе с ними.

До мысленного слуха Корт-Айки доходили всё нараставшие волны страха и отчаяния, зовы о помощи. Он знал, что его огромное войско неудержимо превращается в перепуганное стадо, которое железные всадники с юга гонят и режут, словно волки. Он понимал, что после поражения ему не будет места ни в земном, ни в подземном мире. Люди его не простят, а незнаемые не пощадят приведшего их на гибель. И кузнец воззвал:

   — Зову тебя, Войпель, владыка северного ветра, владыка холода и смерти! Приди со снежной вершины Тельпосиза, смети воинов Солнца, чужаков с юга! Помоги нам, идущим с севера, из подземной тьмы!

А в это время колдунья Сизью взывала, обернувшись к северу:

   — Зову тебя, Великая Йома, Нижнего мира хозяйка, смерти владычица, мать всего зла! Мы твои дети! В трёх обличьях явись, три дружины воинов Солнца порази! Мы твои воины, прикажи — все три мира опустошим, разрушим!

Выше всех гор Урала за Печорой поднимается Тельпосиз. Словно войско копейщиков, покрывают его склоны ели и пихты, сторожат голую каменистую вершину, почти всегда окутанную облаками. Но сейчас расступились облака, стала ясно видна вершина, уже покрытая снегом. Среди него чернело отверстие пещеры. Оттуда вышел старик исполинского роста, в красном кафтане, зелёных штанах и белом пушистом плаще, с косматыми седыми волосами и такой же бородой. Он поднял огромную дубину, шагнул вперёд и полетел. Впереди него мчался с воем и рёвом ветер, валивший деревья, позади шлейфом неслась белая метель. И сами его седые космы и белый плащ, реющий на ветру, казалось, были из снега.

На берег Щугора, там, где он вырывается из ущелий Иджид-пармы, вышел десяток вооружённых печорцев. Неделю назад они, вернувшись с охоты, обнаружили свой посёлок дотла уничтоженным подземной ордой и с тех пор шли за ней, ловко и бесстрашно истребляя пришельцев. Увидев, как из расщелины в скале над бурным потоком вышла сгорбленная старуха в тёмной потрёпанной одежде, печорцы обратились к ней:

   — Здравствуй, бабушка! Скажи, с кем это бьются люди незнаемые? Шум далеко слышен.

Старуха — седая, лохматая, простоволосая — недобро засмеялась:

   — Смерти ищете, охотники? Не идите дальше, уже нашли!

Миг — и перед опешившими печорцами уже стояли вместо одной старухи — три. Две из них, слепые, держались за третью, одноглазую, с торчавшим изо рта клыком. При этом все трое вовсе не казались беспомощными. Злой, безжалостной, древней силой веяло от них. Старухи ехидно захихикали — и всё вокруг неожиданно стало туманным, изменчивым, незнакомым. В тумане возникали и пропадали скалы, деревья, болотные топи. «Ведьмы! Кривая, Нелёгкая да Недобрая!» — поняли охотники и схватились за луки, шепча заговоры. Но Кривая вынула глаз и клык, выставила вперёд, как оружие, — и упали бессильно уже сорвавшиеся с тетив стрелы, а сами печорцы, молодые, сильные, рухнули замертво. Их предводитель, умирая, ещё успел увидеть, как чудовищно преобразились старухи. Космы их обратились в шевелящихся змей, головы покрылись чешуёй, изо ртов высунулись кабаньи клыки. Руки стали медными, за спинами выросли золотые крылья. Трое разом взмыли в воздух и полетели в разные стороны — туда, где кипели в тайге три побоища.

В отряде Сигвульфа едва ли не первыми поняли, что за диковинное, блестящее металлом существо летит к ним, два грека. Оба враз оцепенели, скованные древним страхом. Где сын Зевса с зеркальным щитом и алмазным серпом, в шапке-невидимке и крылатых сандалиях? Они же люди, всего только люди, Хилиарх из Кизика и Харикл из Эмесы! Из печорцев лишь самые смелые решились пускать стрелы в страшную богиню-ведьму, остальные же бросались наземь, забивались в кусты. Взялись за луки и сарматы, но стрелы падали, теряя в полете силу.

Ведьма летела не так уж низко, но все, даже отводившие и закрывавшие глаза, ясно видели её лицо. Молодое, правильное, в ореоле извивающихся змей, оно было прекрасно, но то была завораживающая красота змеи. Холод и смерть лились из немигающих, голубых, как лёд, глаз. Вместе с налетевшими внезапно с востока порывами ледяного ветра этот взгляд пробирал до костей, сковывал душу и тело, убивал волю. Иные и впрямь умирали, обращались в каменные и ледяные статуи. Но не так-то просто было убить одним взглядом бывалых воинов и отважных охотников. Люди махали оружием, ругались, кричали:

   — Эй, ты, летучая гадина, спускайся, мы твоих змей мечами сострижём!

Сагдев, превозмогая страх, подбадривал своих дружинников:

   — Держитесь, воины степи! Видите, лошади её не боятся! Кто повернёт коня, тот не мужчина!

Взоры многих обращались к Милане. Но волхвиня, раненная в голову каменным топором какого-то отчаянного безголовца, с трудом приходила в себя. Склонившийся над ней Сигвульф с тревогой думал о том, что будет, если незнаемые оправятся от испуга и бросятся на скованных колдовским взглядом воинов.

Всеобщее настроение передалось Хилиарху. Стряхнув с себя оцепенение, он хлопнул по плечу Харикла:

   — Держись, алхимик! Видишь, не так эта горгона сильна, как твердят поэты!

Бледный как мел бронзовщик с трудом проговорил:

   — Порошок... Мешочек ещё остался...

Хилиарх быстро взял у него мешочек, протянул молодому дружиннику-нуру:

   — Что приуныл, Гостята? А ну, соколом!

Враз повеселевший юноша понимающе тряхнул русыми кудрями, обернулся соколом, взлетел. Хилиарх с замирающим сердцем следил за ним: выдержит ли взгляд горгоны так близко? Вот сокол полетел куда-то в сторону, потом набрал высоту и, оказавшись над головой богини, обрушил на неё облачко голубовато-зелёной пыли. Люди, цепеневшие под взглядом ведьмы, ясно увидели, как задёргались её волосы-змеи, исказилось от ужаса безжалостное красивое лицо, и чудовище, судорожно взмахивая крыльями, понеслось прочь. Сокол летел следом, посыпая страшную богиню египетским порошком. Воины разразились ликующими криками.

   — Вот додумались, молодцы! — раздался голос Миланы. — Хорошо хоть ветер мой не утих, а то бы просыпалась эта дрянь прямо на нас... Погодите радоваться, сейчас она вернётся. Жаль, солнца не видно. Сигвульф, зажги огонь!

Волхвиня достала из сумы серебряное блюдо с Артемидой и факел. Гот зажёг его. Вскоре горгона и впрямь вернулась. Её лицо, прежде по-змеиному холодное, теперь пылало яростью. Милана, напевая заклятия, направила в её сторону блюдо. Сигвульф держал перед ним факел. Серебристый луч ударил в небо, и вдоль него понеслась прямо на горгону юная богиня верхом на златорогой лани, в короткой тунике, с луком в руках. Перед богиней бежали, приплясывая, два шамана в трёхрогих шапках, потрясая каждый двумя мечами. Полупрозрачные тела богини и её спутников сами состояли из чистого, яркого света. Сияющие стрелы полетели в крылатую ведьму, и та, не выдержав, помчалась прочь. А остановившееся было скопище побежало к Щугору теперь уже без всяких чар. Сарматы и печорцы ринулись следом, истребляя бегущих.

Отважный сокол-нур подлетел к отряду у самой реки.

   — Напоследок хотел ей в рожу вцепиться, а она как глянула! Я — сразу камнем вниз, да в лесу спрятался, а то бы и впрямь... закаменел.

   — Нам всем ещё повезло! — махнула рукой Милана. — Это была из трёх самая молодая. Две другие, баба и старуха, посильнее будут.

Отряд Вишвамитры приближался к Иджид-парме, когда с заснеженного Тельпосиза сорвался ледяной ветер и понёсся, валя деревья и засыпая тайгу снегом. Огромная просека стремительно приближалась к росам, а над нею с рёвом летел, потрясая палицей, косматый седой бог в белом плаще. На земле, вторя богу, торжествующе ревел Яг-морт, хотя ели валились прямо на его воинов. Сердца пермяков дрогнули. Это уже не чудовище вроде коршуна Йомы. Сражаться с богом, грозным богом северного ветра? Им, людям? Ни в каких песнях такого нет. Смертный может богу только молиться или звать на помощь другого бога.

Пермяки поминали Ена, Золотую Бабу, Шунду-Солнце, Грозового Охотника. Только где они все, если осеннее небо обложено серыми облаками, а для гроз уже не время? Но тех, кто сражался у Золотой горы, Владыка Ветров больше не мог устрашить.

   — Летим! — воскликнул Лунг-отыр, обернувшись к пермяцким князьям, и поднял к небу оба клинка.

Следом подняли своё оружие Кудым и Перя, и снова зазвучало на двух языках могучее заклятие. Не видно в небе Светлых богов? Зато есть люди, силой духа подобные богам! А ещё есть племя, и не одно, что вырастило таких людей и поставило их впереди себя, трое лесных князей снова взмыли в небо, навстречу приближавшейся буре.

А на верхушках двух вековых елей сидели два больших златоклювых ворона: Аристей и обернувшийся птицей Або. Между ними, преграждая путь ветру, засветилась золотистая завеса. Ветер нёсся не прямо с севера, а с востока, и многоопытные солнечные шаманы надеялись удержать его вдвоём.

А с севера приближалась на золотых крыльях другая злая сила — горгона, средняя из трёх. Воины уже видели её беспощадный лик, увенчанный клубком змей. Тела и души цепенели от холода и страха. Испуганно всхлипывали молодые амазонки. Ардагунда прикрикнула на них:

   — Не хныкать, девчонки! Мужчины на вас смотрят! А кто побежит — именем богини прокляну... и высеку!

Меланиппа тряхнула чёрными кудряшками:

   — Холодно совсем... Пересвет, сыграй, а мы спляшем!

Негнущимися пальцами гусляр провёл по струнам и почувствовал, как вливается в руки привычная добрая весёлая сила — от прадеда Велеса. Вот он, вырезанный на коробе, под струнами, — луннорогий, на троне, с гуслями в руках, и внимают его игре птицы, олени, львы... Всё громче, уверенней зазвучала венедская плясовая. Соскочили с коней пермяки, амазонки, манжары, заплясали кто во что горазд. Выделывали немыслимые коленца даже оборотни — туры и волки, кто на четырёх ногах, кто на двух. Меланиппа вовсю вертела, взяв за лапы, Волха — Седого Волка. Огромный индиец выбивал ногами дробь перед Ардагундой.

Потом зазвучала воинственная мелодия древнего танца арьев, и воители пошли вприсядку, потрясая мечами, копьями, секирами. Звеня секирой о меч, вихрем носилась с развевающимися золотыми волосами царица амазонок. Оторопело глядели на всё это незнаемые и не смели напасть. Таёжные разбойники и бесы только качали головами. Они-то мнили себя храбрее всех в лесу... И откуда взялись такие люди, что перед самым грозным богом не отступают, на самую страшную богиню и не смотрят, ещё и пляшут в такой час?

Богиня в ярости сжимала медные кулаки. Древний танец, посвящённый Митре-Солнцу, ослаблял смертоносную силу её взгляда. Ни пляшущим воинам, ни воронам-шаманам словно и не было до неё дела! Неизвестно, какие страшные чары обрушила бы она в злобе и досаде на людей, но тут с запада подлетела золотистая утка. В когтях у неё было парфянское серебряное блюдо с царём-всадником. Старая Потось не вмешивалась в схватку мужчин с грозовым коршуном, но теперь настало время женских чар. Ардагунда воздела руки, и они засияли ярким светом. Отражённый блюдом луч света, в котором золотое сияние смешивалось, играя, с серебристым, устремился к горгоне. А вдоль него поскакал всадник на златогривом коне, с грозно поднятым мечом. Рядом с его головой летели, ослепительно сияя, два маленьких светила — солнце и луна. Их некогда вырезал на блюде мудрый Бурморт.

   — Мир-сусне-хум! — в восторге закричали манжары.

   — Шунда! Даждьбог-Хорс! — вторили им пермяки, нуры, амазонки.

Горгона бросила на людей ещё один злобный, леденивший душу взгляд и умчалась на север, гонимая Солнечным Всадником.

А рядом в небе шла ещё более суровая и опасная битва. Золотистая завеса, созданная двумя шаманами, трепетала под натиском ветра. Обрушься на неё сам седовласый бог с палицей — тонкая магическая преграда не выдержала бы. Но вокруг великана вились три могучих воина, казавшиеся рядом с ним не больше годовалых младенцев. Они с трудом уходили от страшных ударов палицы, способной сокрушить земляного быка. Поднятый ею вихрь заставлял их кувыркаться, падать, относил далеко в сторону, но они снова и снова осыпали бога пучками молний. Палица его уже обуглилась и потрескалась, белый плащ и красный кафтан были усеяны обгорелыми дырами. Старый бог всё больше уставал, но нелегко было и его врагам, особенно Лунг-отыру. Воину-шаману приходилось защищать не только себя, но и обоих пермяков от чар Яг-морта и Сизью. Дикий человек колдовал с земли, а ведьма летала в облике совы и науськивала на бойцов своих духов — уродливых остро-, ухих птиц.

Наконец манжару удалось, пока пермяки отвлекали Владыку Ветров, подлететь к самой его руке и ударить грозовыми клинками в палицу у самой рукояти. Огромная дубина была перерублена. Один её обломок выпал из обожжённой руки бога, второй полетел вниз, переломал несколько елей и вбил в землю полдюжины незнаемых. Великан, яростно воя, принялся отбиваться от троих воителей кулаками. С земли это выглядело вовсе смешно, и росы с пермяками непочтительно хохотали.

В этот миг утка-Потось, далеко отогнав горгону, направила блюдо в сторону бога. Солнечный Всадник летел по серебристо-золотому лучу прямо на седого исполина, и никакой ветер не мог остановить этого полёта. Наперерез всаднику бросилась сова-Сизью. Самые древние, самые тёмные свои чары, сохранённые сотнями поколений лесных ведьм со времён зверобогов, употребила она, чтобы остановить воина Света. Чёрная туча окутала его, но вмиг развеялась под ударом золотого меча. Обгорелый труп колдуньи ударился оземь безобразной смесью человеческих и птичьих костей, обугленного мяса, перьев и волос.

А обессилевший Повелитель Ветров, не выдержав ослепительного света, прикрыл глаза рукой и вдруг развернулся и понёсся во весь дух обратно к Тельпосизу, засыпая снегом тайгу. Вслед ему летел молодецкий свист росов.

Под приветственные крики воинов три князя опустились с неба в сёдла. Вишвамитра взмахнул двуручным мечом, и его конники устремились на полчище Яг-морта. Что теперь была им, увидевшим поражение бога и богини, какая-то лесная и подземная нечисть! А незнаемые, совсем упав духом, бежали, словно испуганное стадо, туда, где река Подчерье выходила из Иджид-пармы. Громко вопя и давя друг друга, рвались они через ущелье на восток. Яг-морт теперь пытался лишь задержать врага, прикрывая бегство своих. В его рёве и вое не было уже ничего человеческого. Махая во все стороны окровавленным стволом, он крушил коней и всадников, думая только о том, чтобы убить напоследок побольше ненавистных ему людей.

Вдруг прямо перед ним оказался Лунг-отыр. Дикий человек взмахнул стволом, стремясь вбить манжара в землю. Но полыхавший грозовым пламенем клинок разнёс дубину в щепки. Яг-морт отлетел назад, вскочил, готовый ринуться на отыра с голыми руками. Но тут несколько копий сразу пригвоздили его к скале. Вопреки обычаям, дружинники-пермяки вмешались в поединок вождей. Слишком ненавистен был людям пармы воплощённый ужас тайги — убийца, насильник и колдун. Человек-зверь руками вцепился в копья, ломая древки. Но меч манжара вонзился ему в горло.

— Эй, не портьте ему больше шкуру! Она принадлежит Лунг-отыру, нашему другу, — сказал Перя.

Труднее всего пришлось главному отряду — дружинам Ардагаста и Зорни-отыра — возле устья Подчерья. На них летела самая старая и сильная из трёх богинь. Волхвы первыми заметили духовным зрением её приближение. Вышата оборотился белым кречетом, Зорни-шаман — рыжим гусем. Вспорхнув на верхушки двух высоких елей, они воздвигли золотистую магическую завесу. Она могла задержать горгону и ослабить силу её взгляда, но ненадолго.

А богиня уже появилась над деревьями. Воины ясно, словно совсем рядом с собой, видели её лицо — морщинистое, полное холодной ехидной злобы. Волосы-змеи были сплошь белые или пепельно-серые. Между торчавшими изо рта выщербленными кабаньими клыками, дразнясь, высовывался язык. Бледно-голубые глаза ледяными иглами впивались в душу, медленно убивали силу и волю к борьбе. «Попались, воины, — словно говорило это злорадное старческое лицо. — Кончились ваши подвиги. Край света искали? Для вас он здесь будет». Тонкая волшебная преграда колебалась, словно под порывами ветра, местами лопалась. Бесполезно было отводить взгляд: лицо горгоны всё равно стояло перед глазами.

Однако никто из воинов не окаменел. Ведь это всё были испытанные бойцы, прошедшие битвы за Золотую гору и Гляден-гору. И всё же, если бы не магическая завеса, взгляд змееволосой ведьмы мог бы разом обратить в камень весь отряд. Это знали немногие, и среди них Корт-Айка. Чтобы выманить росов за завесу, он бросил на них всё скопище, а потом велел ему отходить. Царь и отыр всё же сумели остановить воинов. Лишь трое молодых отчаянных дружинников — аргиппей и два манжара — в горячке боя пересекли мерцающую преграду. И тут же лошади их испуганно заржали, почувствовав на спинах тяжесть каменных статуй.

Тем временем Лютица достала из сумы хорезмийское серебряное блюдо с Анахитой, пропела заклинание, призывая богиню. Нужен был ещё свет, и непременно солнечный: только он мог одолеть силу старшей горгоны. Но солнце было скрыто за облаками, и заменить его могло лишь пламя Колаксаевой Чаши. Она сейчас была в сумке у пояса Ардагаста. Волхвиня подняла голову и вдруг увидела, что возле знамени росов, где обычно стоял Зореславич, идёт отчаянная схватка, самого же царя не видно, а его «небесный» конь — без всадника.

Пока Лютица волхвовала, какой-то ловкий пёсиголовец метнул дубинку и попал прямо в висок Ардагасту. Царь свалился с коня, и тут же целая свора нечисти бросилась к нему. Натиск её был таков, что возле Зореславича остались лишь Ларишка да знаменосец — дрегович Всеслав с кушаном Хоршедом. Царица яростно рубилась, снося кривой махайрой головы и руки, и не знала, защищает ли она мужа или же его мёртвое тело. Ей на помощь пробивался, сверкая позолоченным шлемом, Зорни-отыр.

Поняв всё, волхвиня повесила на шею суму с блюдом, обернулась львицей и в два прыжка достигла места схватки. Подземные душегубы дрогнули, а иные пустились бежать. Ведь перед ними предстала не просто львица, а серо-жёлтый зверь — самка из породы Великого Льва, древнего зверобога, слишком хорошо знакомого незнаемым в нижнем мире. А Лютица, громогласно ревя, уже вовсю рвала в куски пекельных уродов, крушила могучими лапами их кости. Вскоре вокруг Ардагаста не осталось ни одного живого врага.

Царица и волхвиня склонились над Зореславичем. Его шлем был погнут, золотые волосы залиты кровью. Всё же царь остался жив, хотя и без сознания. Но ведь солнечное пламя могло вспыхнуть в Огненной Чаше лишь в руках Солнце-Царя, избранника богов! Даже Вышата, хранитель Чаши, не мог вызвать этого пламени. Скрытую в нём силу Огненной Правды нельзя было ни умолить, ни задобрить жертвами, ни подчинить чарами. Она служила лишь достойному. Лютица наскоро зализала рану царя, прорычала лечебный заговор. Потом достала лапой Колаксаеву Чашу и, хотя рядом стояли воины-мужчины, указала на неё Ларишке. Тохарка, вполголоса призвав Мать Богов, робко протянула руки к Чаше, подняла её. И тогда из священного сосуда, скованного самим Сварогом, ударило вверх чистое золотое пламя. Лютица, присев на задние лапы, подняла передними блюдо. Яркий золотой луч ударил туда, где трещина уже почти разделила пополам мерцающую завесу. Разрыв исчез, и луч ударил дальше — прямо в лицо страшной старухе. А по лучу неслась верхом на льве богиня с четырьмя руками. В нижних руках она держала скипетр и чашу, в верхних — сияющие диски солнца и луны.

Богиня жизни и света мчалась на бой с богиней смерти. И та не приняла боя. В лучах света горгона заметалась, как сова, забила крыльями, потом развернулась и понеслась прочь. Светлая богиня победоносно скакала следом, и два потока света — золотой и серебряный — били из её рук.

С Ардагастом остались Вышата и несколько дружинников. А отряд повёл в бой Зорни-отыр. В позолоченном шлеме, с темно-рыжей косой, на золотисто-рыжем коне, он был страшен пекельной орде, как сам Мир-сусне-хум. Рядом с увенчанным медным гусем знаменем манжар трепетал красный с золотой тамгой стяг росов. Под ним скакала Ларишка с махайрой в руке, а рядом бежала Лютица-львица. Огненная Чаша и серебряное блюдо были в сумке у царицы — на случай, если вернётся горгона. Сердце тохарки рвалось к раненому мужу, но царица знала: сейчас место её — в бою.

Отряд Сигвульфа, нещадно избивая орду, гнал её до ущелья, где Щугор выходил из пармы. Здесь их нашёл сокол-нур с приказом царя — от ущелья идти на юг, к главным силам. Дружина остановилась передохнуть. Кое-кто из сарматов принялся снимать с трупов незнаемых грубые украшения из золота и самоцветов. Сигвульф, заметив это, проучил плетью забывших обет, а царевичи добавили. Печорцы обета не давали, а потому усердно грабили, надеясь потом обменять добычу у пермяков на железо.

Все были довольны победой. Лишь Хилиарх мрачно смотрел на поле боя. Щугор в ущелье был запружен трупами, и вода в нём покраснела от крови. Тела уродливых подземных выходцев устилали лес. Многие были изрублены, заколоты, пронзены стрелами, затоптаны конями. Едва ли не больше было утонувших, задавивших или затоптавших друг друга во время бегства. Всюду кровь, вывороченные внутренности, торчащие из ран переломанные кости. Раненых добивали печорцы. Росомахи подбирались к мёртвым и умирающим, и волки скликали своих на пир.

Хилиарх поднял тяжёлый взгляд на бронзовщика:

   — Скажи, Харикл: есть ли бог, клятву именем которого ты не посмеешь нарушить?

   — Да. Элагабал, бог солнца. У нас в Эмесе его почитают превыше всех богов.

   — Так вот, поклянись Элагабалом, что никогда не употребишь этого зелья против людей. Оружие, которое лишает людей разума, а воинов превращает в мясников, — это оружие демонов и злых богов, и только с ними можно им сражаться. Иначе мы можем обезлюдить мир.

Харикл согласно кивнул. Ему, мирному ремесленнику, претила бойня. Даже учинённая во имя Солнца и для спасения целого края.

Остатки полчищ Корт-Айки столпились у выхода Подчерья из ущелий Иджид-пармы, гонимые отрядами Зорни-отыра и Вишвамитры. Но Железного Старика не могло укротить даже поражение богов. Набрав в колдовскую деревянную чашу воды, он призвал Морского Старика, отца рек и источников. Внезапно Подчерье превратилось в бурный многоводный поток, разлившийся по тайге. Из земли забили десятки, сотни ключей. Вскоре вода дошла лошадям до брюха. Земля же под их копытами стремительно превращалась в трясину. Со склонов пармы незнаемые довольно хохотали, уцелевшие разбойники кричали росам и манжарам: «Утонете, как крысы, в своих панцирях!»

Но водяные чары кузнеца столкнулись с солнечными и земляными чарами трёх шаманов и двух волхвинь. Стало жарко, будто в далёких южных пустынях. Вода быстро исчезла, обратившись в пар, земля высохла. Корт-Айка колдовал снова и снова, призывал других хозяев влаги — Мать Облаков, Отца Ледяных Гор. Новые потоки воды обрушивались на росов, но тут же испарялись, уходили в землю. Кузнец знал ещё немало опасных чар, но какая-то усталость всё больше овладевала им. Устало не выносливое тело — душа. Что он делал половину жизни? Убивал, грабил, колдовал, лишь бы доказать свою силу всем, и прежде всего — самому себе. Вот и стал врагом всем людям. А дальше — всё то же? Мир велик, и незнаемые весь его готовы опустошить. Только, видно, есть предел всякой злой силе. Вот он его и нашёл... А ведь когда-то, на Днепре, его не боялись, а уважали.

Тем временем пермяки и амазонки поднялись на парму и с юга ударили на незнаемых. И всё скопище, не выдержав, бросилось наутёк. Многие бежали через парму, ещё больше — через ущелье, и в нём возникла такая же свалка, как на Щугоре. Кузнец, оставив чары, обречённо отбивался мечом и обитой железом палицей. Железный Старик не мог одного — сдаться.

Вдруг на скале над ущельем появилась одинокая всадница на чёрном коне. Пышные чёрные волосы раскинулись по красному плащу. Амазонки первыми воздели руки, приветствуя её, следом — и остальные росы. Её почитали под именем Мораны, Артимласы, Анахиты. Ларишка же звала Анахитой и Ладу — Мать Мира, и её дочь-воительницу. Лишь манжары и пермяки не знали богини войны и смерти, хотя и не путали росскую богиню со злой Йомой-Ягой. Всадница подняла меч. Росы и их союзники замерли, готовые по её зову обрушиться на любого врага. Но голос богини был спокоен и чист:

   — Воины Солнца! Прекратите бой. Пусть они уйдут навсегда туда, откуда пришли. Они незнаемые, но всё же люди. Им нелегко жилось там, под землёй, среди неведомых вам зверей и чудовищ. Тебе же, кузнец Громобой, там не место. Если ты выучишь их ковать железо, они натворят ещё больше зла. Ты рождён в этом мире, и пусть тебя судят его люди.

Всадница указала мечом на восток, и незнаемые потянулись туда, шагая по трупам своих сородичей, запрудившим Подчерье. Кузнец мысленно позвал жену, сыновей, Яг-морта. Никто не откликнулся. Значит, все уже у Чернобога. Нет, отозвался самый младший. Слабый, магкотелый. Правда, усердный и способный к тонкому литью. «Уходи, сынок! Только не с этими. И не живи так, как я». — «А как жить?» — донёсся мысленный голос сына. «Не ведаю. К людям иди, к тем, кто нас не знает».

Кузнец спешился, привалился спиной к скале, сжимая меч и палицу, красные от крови. Воины окружили его тесным полукольцом. Всеслав-дрегович покачал годовой:

   — Эй, Громобой! У нас про тебя песни поют: как поднял ты людей на злого хозяина Чёртова леса. И будто куёшь ты теперь у Сварога на небе. Но ещё вернёшься...

Седовласый кузнец встрепенулся, глаза его засветились надеждой.

   — А если и впрямь вернусь? Я ведь ковать с тех пор ещё лучше стал, здесь любой вам скажет...

   — Вернуться? — зловеще оскалился Кудым-Медведь. — Попробуй пройди туда через пермяцкие земли, Корт-Айка!

   — Так попробуйте здесь убить Железного Старика!

Пермяки разом бросились на ненавистного разбойника. Перя с Кудымом выбили у него из рук оружие. Но ни мечи, ни копья, ни палицы даже не ранили его, всякий раз натыкаясь на незримую преграду. Кузнец горько рассмеялся:

   — Заклятие неуязвимости. Сам составил. — Взгляд его померк, голова опустилась. — Устал я. От жизни устал... Чтобы снять заклятие, нужно мой шаманский пояс разрубить.

Кудым взмахнул мечом, но клинок снова уткнулся в колдовскую преграду. Корт-Айка осклабился зло и тоскливо. Даже вечная игра со смертью перестала его радовать. Ударил мечом Лунг-отыр. Молния вспыхнула вдоль лезвия, и колдовской пояс, увешанный амулетами, распался. Манжар вонзил клинок в сердце кузнеца. Тот, словно не чувствуя боли, облегчённо вздохнул и осел наземь. Отыр наклонился, сгрёб в кулак его длинные седые волосы, привычно и умело провёл акинаком вокруг головы и с торжествующим видом поднял окровавленный скальп.

Перя задумчиво шёл по тайге, усеянной трупами. Вдруг его взгляд привлекла молодая женщина. Её красивое сильное тело было прикрыто лишь длинными волосами да ещё шерстью, густо покрывавшей его ниже пупка. Женщина, пытавшаяся выбраться из-под мёртвой лошади, с испугом взглянула на непобедимого вождя пермяков. Оружия у неё не было. Перя одной рукой приподнял за ногу конский труп. Женщина выбралась из-под него, удивлённым взглядом окинула могучего воина с кудрявой бородой, не торопившегося ни убивать, ни насиловать её, потом со всех ног бросилась в чащу.

— На лешачку твою, верно, похожа? — спросил подошедший Кудым.

Перя ничего не ответил. Свою первую жену он отнял у побеждённого им лешего. Привёл в отцовский дом, не давал обижать, терпел насмешки родичей. А потом сам убил, когда оказалось, что лешачка и среди людей сохранила повадки нечисти. Любила, например, человеческое мясо.

Внезапно рядом с лицом Пери просвистел и вонзился в дерево кремнёвый нож. Пермяк оглянулся, схватился за меч. Под елью скорчился израненный безголовец. Ноги его были перебиты, одна рука отрублена и наскоро перетянута жгутом. Плюясь кровью, он выкрикнул несколько слов и затих навсегда. Слова те были злой, грязной бранью, понятной всем пермякам. А ещё было среди них слово «арья».

   — Это — наши родичи. И мы могли бы сейчас быть такими, если бы ваши предки не покорились арьям, — тихо сказал Кудым.

   — Сарматы — потомки арьев. Что же мы, зря защищаем племя от сарматов? — почесал бороду в раздумье Перя. — А тех за что арьи загнали под землю?

   — Верно, было за что, если арьев вёл сам Солнечный Всадник, что бережёт справедливость в этом мире. Наши предки научились от арьев сеять хлеб, разводить скотину, узнали Огненную Правду. А сарматы... Был бы среди их царей хоть один такой, как Ардагаст! А то ведь только и умеют что грабить да хлебать вино и кумыс после набегов...

   — Да хоть бы арьи и зря обидели предков этих незнаемых! Что же, за это всем людям мстить? Забыли небось, какие арьи из себя были. Одну только злобу сберегли.

   — Свобода — великое благо. Но стоит ли ради неё терять человеческий облик? — проговорил с ветки Аристей.

У расщелины в скале над бурным Щугором сидела с унылым лицом простоволосая крючконосая старуха в тёмной одежде. Рядом на камне устроилась девушка с распущенными светлыми волосами, в белом коротком кафтане и штанах, заправленных в сапожки, с луком и колчаном через плечо. Беззаботно посмеиваясь, девушка подтачивала стрелы точилом в серебряной оковке.

   — Хороши родичи, — ворчала старая женщина. — Набросились скопом на старуху: и сестрица моя Лада, и дядя твой Даждьбог, ещё и ты, Девана.

   — Я? — Девушка подняла на неё невинный взгляд. — Я же не богиня войны, как ты, тётушка. Моё дело — охота, леса, зверушки... И вообще никто из нас тебя тут не трогал — ни старую, ни молодую, ни зрелую. Это же были наши образы из света. Ведь ты, тётушка, света не любишь, даже лунного.

   — Образы? По-твоему, я, старая ведьма, морока распознать не могу?

   — Ну, мы ведь в своих образах всегда хоть немножко, а воплощаемся. Если, например, тебя, тётя, на доске нарисуют, чтобы молиться. Или — плеваться...

   — Всё смеётесь, молодые... А того не понимаете, что сейчас позволили смертным над богиней глумиться. Это уж не вы, они мне мешок какой-то дряни на голову высыпали. А среди них два грека есть. Раззвонят по всему югу, как одолели ужасную Артемиду-Гекату, Диану трёхликую... тебя то есть, — ехидно прищурилась старуха.

   — Ну уж нет! Диана, Артемида — это я. А Геката, владычица теней — ты. Вот и забери себе всякую нечисть ночную. А у нас с прадедом Велесом люди ночью света просят. Недаром твои ведьмы норовят месяц с неба украсть, чтобы их злым чарам не мешал... И как ты додумалась незнаемых выпустить? Ладно, сейчас осень, солнца не видно, а летом, даже весной они были бы как слепые котята.

   — До весны привыкли бы к свету...

   — И натворили бы до весны такого... А потом бы их всё равно разбили. Ну кто с такими, что всех людей ненавидят, надолго соединится?

   — Ну и пусть бы разбили. Лишь бы нагнали они на смертных страху божьего. Надолго. На века! — хитро подмигнула старуха.

   — Не божьего, а Чернобожьего. Это вы с дядюшкой ничего хорошего людям даром не делаете, только злое.

Вот вам и нужно их в страхе держать. — Девушка встала, спрятала стрелы, свистнула ждавших под скалой троих собак. — Побегу я на север. Пригоню хоть оленей тундренным печорцам. Незнаемые всю дичь по Усе перебили и распугали.

   — Нашла для кого стараться! — фыркнула старуха. — Печорцы тебе не молятся и не знают о тебе.

   — Зато знают росы. Они на север идут, а печорцы — им друзья.

Зашло солнце, и тьма опустилась на лес, заваленный трупами людей и нелюдей. У костра на берегу Подчерья под раскидистой елью собрались волхвы и волхвини. Здесь же были Сигвульф и оба грека. Старая Потось пристраивала на огонь котёл, чтобы сварить пельменей. Аристей, восседая на ветке ели, говорил:

   — Вы видите, сколь не правы считающие солнечный свет благим, а лунный — злым. Ведь только соединив эти два света, мы смогли одолеть трёхликую богиню.

   — Однако оборотни опаснее всего в полнолуние. Тогда сила луны заставляет их превращаться в зверей и идти убивать, — сказал Сигвульф.

   — У вас, немцев, может быть и так, — возразил Волх. — А я сам волколак и знаю: оборотить человека или самому оборотиться можно в любой день, если только знаешь как. Это ваши вервольфы, как попадутся, врут: не мог-де не убивать, час такой пришёл.

   — Какое там полнолуние! — поддержала мужа Милана. — Злые ведьмы опаснее всего, когда луны вовсе нет. А в полнолуние любое дело лучше делать, это все знают.

   — В Египте считают, наоборот, что солнце — это злой Сет, а луна — благой Озирис, — заметил Хилиарх.

Аристей возмущённо взмахнул крыльями:

   — Это мнение не египетских жрецов, а александрийских греков-недоучек. Назвать Солнце злом для египтянина — величайшее кощунство. Сет — это жара, засуха, бездолье, это гибель. А Озирис — это влага и жизнь.

   — Чтобы наслать засуху, ведуны призывают не Даждьбога, а Змея, что всю воду выпивает. Урожай не от солнца пропадает, а от того, что ни облаков, ни дождей, — сказала Лютица.

   — Свет един, и един огонь, — заговорил Вышата, протянув руки к пламени костра. — В солнце, луне и звёздах, в очаге, на жертвеннике и в этом костре. Жрецы арьев учили: Митра — бог не только солнца, но и луны, и звёзд. Раньше солнца восходит он над Золотой горой, когда небо на востоке начинает светлеть. Он никогда не спит, и мириадом очей всё видит даже ночью.

   — Да, Мир-сусне-хум мир объезжает и днём, и ночью, всё видит, никакое зло от него не укроется, — кивнул Зорни-шаман.

   — Огонь един в солнце и в молнии, — продолжал Вышата, достав священную секиру. — На этой секире — знаки Солнца и Молнии, и она поразит любого злого духа. Метать молнии могут и Даждьбог, и Ярила.

   — Мир един. Возникает он из огня и вновь исходит в огонь. Так учил Гераклит из Эфеса, — вдохновенно произнёс Хилиарх.

   — Этому его учили персидские маги, а их — жрецы арьев. Я же это знал ещё в Экзампее, от жрецов Солнца, — тихо заметил Вышата.

Этот обычный костёр из трескучих еловых веток с закипающим на нём котелком сплачивал их всех, как святыня жрецов. Сейчас они ещё больше чувствовали себя воинами одной святой рати, не дающей Тьме поглотить земной мир. Воцарившееся было благоговейное молчание нарушила Потось. Высыпая пельмени в котелок, она небрежно произнесла:

   — Мы всё это знали и без вас, мужчин. Всякий свет и огонь — от Золотой Бабы, Матери Мира. Она — во всём.

   — Да, — кивнула Лютица. — Лада, Великая Богиня — во всех трёх мирах. Мировой Дуб, что растёт от преисподней до неба, был прежде всех времён. Она — душа этого дуба.

   — Сын её Род — тоже во всех трёх мирах, — возразил Вышата. — Он — огонь, свет и жизнь. Его одного из богов зовут просто Богом.

   — Единство мира — в Боге. В этом согласны Платон, стоики и иудейские мудрецы, — вставил Харикл. В философии бронзовщик кое-что смыслил.

   — Мир един, и его единство — в добром, а не злом начале. И нет в нём места, где со злом нельзя бороться, где добрые боги не властны, — сказал Аристей.

   — А кто не верит — пусть станет у нас на пути, — произнёс Лунг-отыр, воинственно тряхнув чёрной косой. Пламя костра отсвечивало в серебряных драконах на его панцире.

   — Хорошо говорите. Мудро, — сумрачно произнёс молчавший до сих пор Або. — Только есть и другие мудрецы. Большие шаманы. У них всякая сила зло делает. Один шаман на юге семь перстней имеет. Семь светов: от солнца, луны и пяти звёзд. И все они делают хорошо ему и таким, как он, и плохо — всем остальным. И учит чёрный шаман: весь мир грязный, нет в нём добра и не будет.

   — И эти негодяи ещё ждут, что их в награду за успехи в колдовстве пустят в какой-то Высший Свет, выше всех трёх миров, — возмущённо сказал Аристей.

   — Пустят. Только не наверх, а вниз, к Кулю и Змею Глубин, — улыбнулся Зорни.

Сигвульф рассеянно слушал беседу волхвов. Его снова одолевали сомнения. Кто таков хозяин Тельпосиза? Не бились ли они с многоликим Одином, владыкой бурь? Смог бы он, Сигвульф, сразиться с богом ветра, как двое пермяков? И увидит ли он Валгаллу?

   — Пельмени готовы, — объявила Потось. — Угощайтесь, теперь не скоро их поедите: печорцы и сииртя зерна не сеют, муки не мелют.

   — И коров тут не держат. А то бы можно было со сметаной, как у нас вареники, — вздохнула Лютица.

Мудрецы и воины дружно принялись за угощение. Аристей, усевшись на край котла, усердно извлекал из пельменей духовную сущность. А двое эллинов за едой обсуждали ещё один не столь философский, но любопытный для них вопрос.

   — Как ты думаешь, Хилиарх, какая из трёх сегодняшних богинь была Медуза?

   — Уж конечно, не старуха. Она бы не прельстила Посейдона, который прижил с Медузой Пегаса. Скорее молодая. Ну да, я заметил у неё на горле шрам. Не знаю, приставила себе Триединая голову назад или отрастила заново.

   — А я шрама и не запомнил. Одни глаза и лицо. О, Зевс, как оно было страшно... и прекрасно! — воскликнул Харикл.

   — Только не мни себя Персеем. Если бы не Милана с её блюдом...

   — Персей бы тоже не победил без зеркального щита Афины и алмазного серпа Гермеса...

   — И без мужества! А оно у тебя есть, клянусь Гераклом! — хлопнул бронзовщика по плечу Хилиарх.

Собрав по тайге тела своих погибших, росы и их союзники справили тризну у устья Подчерья. Снова показывали своё воинское умение пермяки, росы, манжары. Даже мирные печорцы порадовали всех меткой стрельбой из лука. Ардагаст, уже оправившийся от раны, наблюдал за состязаниями. Наконец пришло время прощаться с пермяками, уходившими на юг. С собой они взяли прах своих воинов, чтобы высыпать его на священном костище на Гляден-горе. Возвращалась на юг и мудрая шаманка Потось.

   — До свидания, царь Ардагаст! — тепло сказал Кудым. — Ты пришёл — словно солнце заглянул в глухую, тёмную парму. Возвращайся с золотой стрелой! А мы, князья, должны стеречь землю коми. Неведомо, куда подались проклятые Медведичи со своей шайкой и кого ещё вокруг себя соберут... Вот видишь, ты и твои росы мне теперь дороже родичей... таких вот!

   — Ничего! Вот хоть Медведичи, да наши! — бодро воскликнул Шишок.

   — А я бы пошёл с тобой хоть до самого Белого острова! — мечтательно вздохнул Перя. — Только как подумаю, что эти уроды могут сделать с Арвантой, с детьми... Эх, было бы здесь такое сильное царство, как у тебя, не боялись бы мы ни незнаемых, ни сарматов!

   — Сильное царство у Фарзоя. А я — только его подручный царь.

   — Да ты достоин стать царём всей Сарматии, всей Скифии, от Бактрии до Ледяного моря! — с жаром воскликнул Перя.

   — Боюсь, я до этого не доживу, — улыбнулся Зореславич.

   — Если не ты, так кто-нибудь из твоих потомков станет великим царём. И если он придёт в нашу землю, то мои потомки — хоть князьями они будут, хоть простыми охотниками — станут ему верно служить. — Перя воздел руки к небу. — Клянусь в том своими предками, медведями и людьми, клянусь светлым Шундой и великим Еном!

Царь росов без слов трижды обнялся с Перей, затем с Кудымом.

Глядя на уходящую вверх по Печоре, в лесную даль рать пермяков, Ларишка вздохнула:

   — Перя уходит к Арванте, к детям, а мы... Ядыгар, Санаг, Кудым с Перей — все в своих землях остались. Только мы одни идём на край света за солнечной стрелой.

Ардагаст обнял жену за плечи:

   — Вот почему мы и должны добывать стрелу для всех и за всех, что у нас есть такое царство, где нашим детям ничего не грозит, пока мы воюем так далеко от дома.

   — Да, первые годы, пока я сидела с детьми, зимой бывали набеги и мне приходилось браться за меч. А с тех пор как я снова стала ездить с тобой в полюдье — ни одного набега. И в Чаше недавно смотрели: дома всё тихо. А всё равно тревожусь. В полюдье всё привычно, даже опасности. Своя земля, свои люди... А тут идём по чужим неведомым местам. На Днепре о них разве только волхвы знают.

   — Почему по чужим? По своим! — беззаботно тряхнул волосами Ардагаст. — От Тихого Танаиса до Печоры все племена нас как своих принимают, лучших воинов в дружину дают. Вот и теперь немало пермяков с нами осталось, даже печорцы просятся, хотя верхом ездить не умеют.

   — А ведь верно! — враз повеселела Ларишка. — Какие хорошие люди все эти лесовики: добрые, мирные... И вовсе не трусы, хоть и нет у них такой лихости, как у нас, степняков.

   — Ох и степняки из нас с тобой! — усмехнулся Зореславич. — Я в лесу вырос, ты — в Бактрии. А в степи — все проездом. Нет, для таких, как мы, родная земля — вся Великая Скифия.

   — Греки говорят: для мудрого родной город — весь мир.

   — Это любят повторять те мудрецы, что служат кесарю и Риму. Нет! В городах хорошо гостить, но чтобы я пустил на Тясмин, на Рось их мытарей, легионеров, торговцев рабами... Не зря Хилиарх бежал оттуда, а ведь он никогда не был рабом. Пусть соберут все свои золотые авреусы — я им не отдам золотой стрелы!

   — Сначала нужно её добыть. Я боюсь не того, что мы погибнем в пути, а того, что Ардафарну, когда вырастет, придётся снова идти на север — чтобы отомстить за нас, вернуть Огненную Чашу и найти стрелу.

   — Значит, нельзя нам погибать. Какой же я буду избранник богов, если Чаши не сберегу и стрелы не добуду? Ничего! Вернёмся, как обещал, к Святкам. И придёт к нам в царский дом колядовать вся русальная дружина. А потом пойдём к пещере, где лежат Секира и Плуг. Эх! Куда только забираться приходится, чтобы искупить глупость предков... Ничего! — повторил царь. — До Ледяного моря совсем немного осталось.

   — Не забудь только ножик Ардафарна оставить на Священном острове вместо стрелы.

Шайка Медведичей наблюдала из чащи за дружиной пермяков.

— Потрепать бы их ночью... Они обета дурацкого не давали, много золота и каменьев поснимали с незнаемых. Заодно помянем наших человечинкой, — хищно облизнулся Бурмила.

   — Потрепать не мешает, — поддержала Лаума. — Больно они разбогатели. Я сорокой подслушала: Перя похвалялся заплатить хорезмийцам, чтобы привезли из самой Ханьской земли шёлковых нитей, а он-де такую сеть сделает — ни одна птица не порвёт.

   — Как бы нас самих вконец не растрепали, — покачал головой Шумила. — Нет, нам на север — вслед за Ардагастом. Он там с Андаком непременно схватится, а мы добьём того, кто уцелеет. Говорят ещё, ненцы какие-то в те места с набегом пришли, а с ними — могучий чёрный шаман. С ним бы договориться...

   — Было бы зачем туда забираться, — проворчал Бурмила. — Там, на севере, лес кончается, а дальше тундра какая-то — говорят, вроде степи. А дальше и вовсе Ледяное море. Что мы, белые медведи — на льдинах плавать? Пропадём ни за греческий обол, и не узнает никто на Днепре про наши подвиги славные...

   — А ведь верно! — потёр лоб Шумила. — Мы же защитники леса. На что нам тундра, море? Ты, братец, иногда умные вещи говоришь.

   — И на что было лезть в такую даль? — продолжил Бурмила. — Чего мы тут не видели — ёлок или сосен? Пусть сарматы так далеко от своей земли забираются.

   — Было бы для кого стараться, — подхватила Лаума. — Сколько племён прошли — одни трусы да дураки беспросветные. Ни отеческих обычаев не берегут, ни воли. Ложатся под росов, как... — И ведьма добавила такие слова, какими у венедов даже мужики при бабах не лаются.

   — Всё! Возвращаемся на Днепр, — махнул рукой Шумила.

   — А окаянный Ардагаст всё равно сгинет! Чтоб ему в Ледяном море утонуть! Киту-рыбе в глотку попасть! В пургу замёрзнуть! Пошли ему Чернобог смерть лютее, чем всем погубленным им! — злобно заклинала ведьма, обернувшись на север.

И Чёрные Медведи повернули на юг. Пермяков тронуть так и не решились, зато пограбили удмуртов. Потом — мокшан и эрзян, да так ловко, что те поначалу подумали друг на друга. В родные леса «защитники» вернулись к Святкам, наврали и нахвастали с три короба про свои подвиги и про лютые безбожные дела Ардагаста в далёких землях и взялись за привычное дело: мешать полюдью и сеять в лесу смуту и страх.