Дорог был каждый час, но Ардагаст объявил измученному битвой войску привал. Ратники повалили Чернущего Идола и истуканов злых духов, развели костры. Коней отпустили пастись. Волхвини с волхвами стали в круг, проговорили заклятия, и посреди тундры внезапно появился луг с сочной травой и густым ягелем. На миг показалась бледная черноволосая всадница в красном плаще и с улыбкой произнесла:

   — Видите, я умею не только убивать.

Вышата и две волхвини понимающе вздохнули. Им тоже больше нравилось показывать волшебную силу в мирных делах. Наворожить хороший урожай, отогнать град, отвратить засуху, мор, скотский падеж, увидеть в волхвовной чаре прежде недоступное — мало ли это даёт людям счастья, а волхвам славы? Ехать бы вот так от племени к племени до края света, узнавать новое, делиться знаниями, помогать людям. Но из-за всяких Чёрных Быков, Медведичей, Валентов приходится снова и снова тратить чародейский дар на то, чтобы убивать или защищать от убийства.

Волколаки-нуры и люди-волки принялись за трупы тунгаков. Известно ведь: черти весь свет заполонили бы, если бы их Перуновы стрелы не били и волки не ели. Трупов людей оборотни не трогали. Сииртя, привязав длинными ремнями к байдарам огромные туши кита и змеев-выдр, тянули их на юг, к своим селениям. Волхвы ради этого даже растопили ледяной мост через пролив.

Предводители войска собрались в святилище. Тот, кого они до сих пор звали Або-шаманом, восседал на покрытом шкурой белого медведя черепе земляного быка, положив руки на могучие бивни. На груди его сиял в лучах заходящего солнца золотой оберег в виде орла, несущего в лапах Солнечного Всадника. Огненно-рыжую лисью шапку увенчивали оленьи рога и золотой грифон с раскинутыми крыльями. Невзрачный шаман словно стал выше ростом, его сарматская речь звучала негромко, но величаво:

   — Я, Або-Абарис, солнечный шаман, среди многих племён бываю, многими именами зовусь. Знают меня от греков до сииртя, от сарматов до эскимосов. Духом и телом летаю по всей Скифии. Шесть веков назад чума, посланная Нга, от сииртя до греков людей губила. Ни чары шаманов, ни жертвы, ни зимний холод остановить её не могли. Волки заходили в яранги, полные трупов, и сами там же сдыхали. Никогда столько злых духов в воздухе не летало. Самые сильные шаманы сииртя собрались. До неба, до белого чума отца Нума долетел на золотой стреле один я, молодой шаман Або. Сказал мне мира творец: «Много зла стало в среднем мире, и всё из-за самих людей. С этим злом воюет Светловатый Парень. К нему лети». Снова лечу — на Белый остров, в железный чум. Сказал мне Светловатый: «Чёрные шаманы разных племён друг на друга мор отсылают. На юг лети, к грекам, что мира не знают, железом одетые, железом бьются. Цепь добра, цепь мудрости протяни отсюда до моего дома в Дельфах».

Шёл я, летел я от белых шаманов сииртя к белым шаманам пермяков, к скифским жрецам Солнца, к мудрецам греков. С золотой стрелой я все языки понимаю, быстро им учусь, потом и без стрелы говорить могу. Чем дальше на юг, тем больше богатства видел — и больше зла. Видел: хуже тунгаков люди друг друга терзают. Но видел и другое: везде есть те, кто в добро верит, добру учит, добро делает. Нет племени без таких людей! А если бы и было — лучше ему от чумы вымереть.

Жрецы Экзампея указали мне путь в Дельфы. Там собрались мудрецы, шаманы со всей Греции и Скифии. Вошли в Дом Солнца. В нём расщелина до самого нижнего мира, из неё Змей Глубин дышит огнём, дымом. Над расщелиной шаманка сидит, в дыму голос Солнца слышит. Она говорит, другие шаманы толкуют. Вдруг заговорила на чужом языке. Никто его не знал, только я. Языком сииртя Бог Солнца сказал: «Пусть афиняне помолятся за всех греков, за всех людей, тогда мора не будет». Поехали мы в Афины. Афиняне сначала говорят: «За кого молиться — за варваров, за врагов? Мегарцы, соседи, и то нам враги. Пусть каждый город сам спасается». Анахарсис, скифский шаман, тогда сказал: «Скифский хлеб едите, а молиться за скифов не хотите? Со всем миром торгуете, а до сих пор не поняли: всюду люди живут. Если бы не этот гиперборей, вы бы и не узнали, что бог велел». Зашумели, заспорили. А послушали своего старейшину Солона. «Афиняне, — говорит, — мы же всех славнее в Элладе станем. Когда ещё такой случай будет?» Помолились, и кончился мор.

Я обратно летел, однако думал: есть ещё сииртя на свете или все вымерли? Что буду один в тундре делать? Зачем тогда вся моя мудрость? Гляжу: дымки над ярангами... Встретили меня сииртя, будто само Солнце. А Нум дал бессмертие моему телу. Аристей — дух, я — человек, ем, пью, болею даже, только не старею, — подмигнул шаман златоклювому ворону и продолжил: — Я ещё не раз у греков бывал. Многому научился и сам других учил. Лечил, гадал, храмы ставил. Спарту такими чарами окружил — никакой мор ей с тех пор не страшен. Через два века меня повсюду кляли — когда спартанцы хозяевами Греции стали... Нигде я не видел столько зла, сколько в Греции. Лучше живым к сюдбя-людоедам попасть, чем к грекам в рабы. Великаны хоть сразу съедят. Решил я: пусть не знают сииртя ни богатства юга, ни его зла.

Гордо и непреклонно взирал бессмертный шаман на собравшихся. Хилиарх негромко произнёс:

   — Ты обошёл мир, Абарис, и спас его. Но ты не стал гражданином мира. Ты остался сииртя и думаешь лишь о своём племени.

   — Я берег сииртя от зла для всего мира. Всем людям нужна Гиперборея — чтобы людьми остаться, не сравняться с тунгаками. А теперь пришли вы, росы...

   — Мы пришли по пути, проложенному тобой. За твоей стрелой, — сказал Ардагаст.

   — Вообще-то путь первым проложил я, — заметил Аристей. — Я с юга, ты, Абарис, с севера. Только меня подвигла благородная любовь к знаниям, а тебя — страх за своё племя.

Абарис резко обернулся к шаману-ворону, готовый заспорить. Но тут вмешался Вышата:

   — Мне порой тоже хотелось оградить венедов волшебной стеной от всех — сарматов, греков, римлян. Только... сами венеды не захотят.

   — Было бы у сииртя железное оружие, не посмели бы над ними так глумиться Андак с Хан-Хаденготой, — поглаживая акинак, сказал Лунг-отыр.

   — Видишь теперь, Або: от зла нельзя укрыться. Даже и на краю света, — мягко сказал Вышата.

   — То же самое я твержу ему. Но куда мне, залётному греку, до него, великого шамана, хоть я старше на целый век, — ворчливо проговорил Аристей.

Абарис склонил голову, увенчанную золотым грифоном. Опустив взгляд, он молчал, будто прощался с дорогим покойником. Потом заговорил медленно и твёрдо:

   — Я долго приглядывался к тебе, Ардагаст. Твои росы... все, кто с тобой... Вы не похожи на всех этих хищников с юга. И ты не просто сарматский царь. Вы за всех людей стоять готовы. Огненная Правда вам дороже добычи. Боги ошибиться могут, когда человека избирают. Не ошибается Огненная Чаша. Я открою вам путь к Белому острову и отдам золотую стрелу, когда покончим с Андаком.

Откуда-то сбоку донёсся голос Шишка:

   — До края света дошли? Теперь за край пойдём. Дойдём, пёсик? — Волк бодро взлаял, и леший погладил его. — Дойдём! На то мы и росы.

Великий шаман улыбнулся, сошёл с трона-черепа и подсел к костру. Все стали непринуждённо веселы, хотя понимали, что это — лишь передышка между двумя тяжёлыми битвами. Воители поджаривали куски мяса на кончиках акинаков, перешучивались. У костра амазонок звенели гусли Пересвета, звонкие девичьи голоса выводили венедскую песню. А двое любознательных эллинов уже набросились с вопросами на Абариса:

   — Скажи, о мудрейший из гипербореев: знал ли ты всех семерых великих мудрецов Эллады? А Креза, их покровителя? Погиб ли он на костре или был спасён Аполлоном?

   — Из семи мудрецов пятеро ещё живы были: Фалес, Солон, Хилон-спартанец, Биант из Приены, Клеобул из Линда. А Питтак Митиленский и Периандр, коринфский вождь, уже умерли. Хорошие были люди! Власть, богатство когда имели, когда нет, а жили не для них — для племени, для всех людей. Биант девушек-рабынь у спартанцев выкупил, воспитал и к родным вернул. Питтак в Митилене десять лет вождём был, тираном по-вашему, власть отдал, ещё десять лет прожил, и никого не боялся: все его уважали.

   — Но Периандр, коринфский тиран, убил беременную жену, сожительствовал с матерью, велел убить даже своих могильщиков... Или было два Периандра — тиран и мудрец? — спросил Харикл.

   — Почему два? Один. Я про него ещё и не то слышал, только всё от знатных. А простые коринфяне мне о нём плохого слова не сказали. И мудрецы тоже. Что про вашего Ардагаста Медведичи говорят? Или Андак с женой?

Хилиарху сразу припомнилось, как подвыпивший Андак, говоря с греками, называл Зореславича не иначе как «тираном» и «венедским ублюдком». А шаман продолжал:

   — Периандр щедрый был. Мудрецов принимал, певцов, храмы строил.

   — Не за счёт ли ограбленных граждан был он так щедр к вам, мудрецам? — хитро прищурился Харикл.

   — У народа он ничего не забирал, только у знатных. Город при нём не беднее, а богаче стал... Это у нас, сииртя, хорошо старейшиной быть: ни простых, ни знатных, весь род заодно. И законов, как Солону, придумывать не надо: все законы предки дали.

   — Ну а что же Крез? — спросил Хилиарх. — Он был законный царь, а не тиран.

   — Тоже щедрый. Как угощал нас! Мне столько денег дал — до сих пор осталось. Добрый был, справедливый. Только не умный. Думал, деньги всё могут. Золотом так и сыпал. Нет, на хорошие дела. А мы с Анахарсисом его сокровища посмотрели и сказали: «Гляди, здесь всё золото земное, солнечного, такого, как у скифов, совсем нет. Не будет прочным твоё царство. Берегись Солнце-Царя!» Так и случилось. Пришёл Кир, персидский Солнце-Царь, что великое царство создал не золотом и не страхом — справедливостью. И не стало Лидии, царства Креза.

   — Одни говорят, Кир держал Креза в чести, другие — сжёг его на костре, — сказал Харикл.

   — Разве станет перс святой огонь осквернять трупами! — рассмеялся Абарис. — Это сам Крез хотел сжечь себя вместе с дворцом. А я его спас: вместе с семьёй перенёс из огня прямо на Белый остров. Так он давай самого Светловатого Парня упрекать: «Я ли добро людям не делал, я ли тебе богатые дары не приносил». А бог ему: «Рано тебе сюда, если так думаешь. Неси его, Абарис, обратно. Пусть попробует добро делать без богатства, без власти». Перенёс я Креза назад. Грозу наколдовал, пожар потушил. Увидел Кир, что Солнце лидийского царя любит, и взял его в советники. Много добра Крез потом сделал. Не богатством — мудростью: не зря всё-таки мудрецов принимал.

   — А верно ли, что ты учил великого Пифагора? Или правда, что сам Пифагор — это Аполлон Гиперборейский? — продолжал любопытствовать Харикл.

Но тут Ардагаст велел войску строиться для похода, и великий шаман сказал:

   — Мы их увидим на Белом острове. И Креза, и Кира, и Пифагора.

Уже совсем стемнело. Ночную тьму рассеивал лишь слабый свет звёзд да пламя огненной арки. К ней и подошли воины Ардагаста. Вышата заклял коней, Зорни — оленей и собак. Теперь животные могли бежать без устали в два раза быстрее. Ардагаст окинул взглядом свою рать, поднял меч:

   — Воины Солнца! Вперёд, к Белому острову! Настигнем и покараем тех, кто не достоин носить имя росов! Слава!

«Слава!» — отозвалась венедским кличем вся разноязычная рать. В этот миг всё ясно увидели, как въезжает под арку белый всадник на белом коне, с золотым щитом и сияющим копьём. Ярила по-прежнему вёл свой народ к северной обители своего брата.

Зореславич похлопал своего «небесного» ферганского коня по роскошной золотистой гриве и первым влетел вслед за богом в огненные врата. Следом понеслись конные росы и манжары, за ними — северяне на оленях и собаках. Над ними летел на огромной, сияющей маленьким солнцем птице Абарис. Вихрем промчались они через тундру и, оставив позади Священный остров, понеслись на северо-восток по замерзшему морю.

Теперь вокруг не было ничего, кроме бескрайней ледяной пустыни. Лишь причудливые нагромождения ледяных скал-торосов нарушали её белую гладь. Ни зверей, ни птиц, ни растений, ни камней. Только белая равнина под тёмно-синим куполом неба, усеянным звёздами. И звёзды эти сияли удивительно ярко. Никогда ещё воины Ардагаста не видели, как, обволакивая звёзды, просвечивают гигантские тела двух златорогих олених. Порой они казались двумя горбоносыми лосихами, порой — хвостатыми медведицами. Мимо них, надёжно указывая путь, текла на северо-восток звёздная река Млечного Пути — дорога птиц, дорога душ. Лыжней Светловатого Парня звали её северяне.

Не птицы и не души предков неслись сейчас этим путём, а живые, земные воины. И вёл их не бог с златосияющими волосами, а молодой всадник на ферганском коне, в панцире и помятом шлеме. Но в свете звёзд золотом блестели его волосы, падавшие из-под шлема на плечи, и чеканные ножны меча, и шерсть коня. И шептались северяне: «Сам Светловатый Парень нас ведёт. Вождь росов тоже узколицый. И тоже сиротой на земле вырос — сами росы говорят».

Ещё ярче звёзд светили серебряные рога месяца. И под ними люди ясно видели доброе и лукавое лицо старика с бородкой. Прадед Велес, Хозяин Зверей, пастух небесных стад, смотрел на людей. Вот так же когда-то двигались они на север за стадами оленей, за отступавшим ледником. Только не было у них ни боевых коней, ни доспехов, ни стальных мечей. И не воевали между собой за Правду, потому что не умели ещё жить не по ней.

   — Глядите: вот путь великих героев! — нёсся сверху голос Аристея. — Им шёл Персей с головой горгоны, чтобы принести на Белом острове жертву Солнцу. Им бежал за златорогой ланью Геракл, пока не достиг Белого острова. Оттуда он принёс священную оливу и посадил её в Олимпии.

Острый взгляд двух эллинов различал на небе Геракла и Персея, а ещё Андромеду и её родителей — Цефея и Кассиопею.

А чистый снег переливался самоцветами в лунном и звёздном свете, алмазной пылью разлетался из-под конских копыт. И не было вокруг ничего грязного, уродливого, злого.

   — Красота-то какая... неземная! — восхищённо произнёс Шишок. — Да мы по земле скачем или по небу?

   — И по земле, и по небу, — отозвался сверху Абарис. — Белый остров — сразу в двух мирах, верхнем и среднем.

   — Так мы сейчас... вроде богов? — удивлённо проговорил леший.

   — Богов среди нас нет, — рассмеялся Вышата. — А из боженят — ты один.

Шишок приосанился в седле, важно погладил косматую бороду. Этот невзрачный коренастый мужичок в сером полушубке как-никак был лесным богом. Маленьким, смертным, но исправно получавшим жертвы от охотников и пастухов.

   — Видишь, друг Харикл: мир воистину прекрасен и добр! А кто-то ещё зовёт его грязным и презренным, — сказал Хилиарх.

   — Таким философам лучше провалиться в Тартар! — горячо откликнулся бронзовщик. — Мир делают грязным люди с грязными душами.

А ведь где-то впереди вот так же скакала среди звёздных чудес шайка Андака. Рука Братства Тьмы тянулась к солнечному острову. Боги, не надо никаких богатств, ни даже славы, только бы успеть обрубить эту чёрную руку!

Забыв о времени, мчались росы по волшебному пути. Вдруг впереди послышались крики, ржание, засверкали вспышки. Воины принялись подгонять коней, оленей, собак. Но вскоре всё стихло. А на горизонте ясно показались вершины белых гор, озарённые каким-то удивительным чистым светом. Белый остров близко! Неужели шайка одолела его защитников? Всё равно — нужно остановить её или всем погибнуть. Если росы не спасут Дом Солнца — тщетны все их подвиги. Спокойны оставались лишь волхвы, духовным зрением видевшие дальше воинов.

А белые горы приближались, росли, всё выше поднимались из-за гряд торосов. Миновав очередную гряду, воины увидели снежное поле, усеянное телами людей и коней. Прожжённые доспехи, оплавленные мечи, рассечённые, обгорелые трупы, белые кости, торчащие из обугленной плоти... Уцелевшие лошади с жалобным ржанием поспешили навстречу росам, зная: люди не дадут пропасть в ледяной пустыне.

Воины остановили коней. Среди трупов Зореславич сразу заметил Суазард. Царевна лежала, сжимая меч и акинак в раскинутых руках. Обращённое к звёздам лицо даже в смерти оставалось красивым и яростным. Между высоких грудей в кольчуге чернело оплавленное отверстие. У тела жены сидел Андак. Шлема на нём не было, обломок меча валялся рядом, тёмные, наполовину обгоревшие волосы падали на лицо. Князь не поднял головы, даже когда царь подъехал к нему.

   — Довоевался, Чернобожий холоп, тать ночной? Кто вас разбил? Где стрела Абариса? Отвечай! — Зореславич вытянул Андака плетью по спине.

Тот медленно обернулся к царю. На бледном, как у мертвеца, лице князя не было ни страха, ни злобы — только печаль и обречённость.

   — Воины Белого острова. В их оружии сила Солнца. А наше оружие вдруг ослабло. Их вождь... совсем как ты, только моложе.

Ардагаст сразу понял: это его отец Зореслав, павший под Экзампеем. Мёртвые не стареют... А князь продолжал:

   — На горах стояли их мудрецы, колдовали. Если наши шаманы погибли. Этот вождь... он убил Саузард. Потом ударил меня по шлему. Вспыхнуло... Чуть не ослеп. Когда очнулся, стрелы уже не было.

   — Видишь, моя стрела вору счастья не приносит, — раздался сверху голос Абариса.

А воины уже обступили князя, негодующе шумели. Предводители с трудом их сдерживали. Над Андаком грозно навис Вишвамитра.

   — Понимал ли ты, на что поднял руку, раб Разрушителя? Мы — воины Солнца и готовы умереть за него, и не ради награды. Наша награда — торжество Правды. Предан ли ты так же Тьме и Разрушителю? — сурово допытывался кшатрий.

Андак покачал головой. Он поклонялся Саубарагу ради удачи, побед, добычи, славы. Потом к этому прибавился страх. Ему, Андаку, не было дела до Света и Тьмы, до борьбы богов, и он не подозревал, сколь могуществен и многолик Чёрный Всадник.

   — Да кто он такой? За него всё решала Саузард! — презрительно бросила Ларишка.

Индиец с пренебрежением взглянул на Князя:

   — Какой ты воин Тьмы? Раб глупой и злобной женщины! Всё, чего ты достоин, — умереть рабом в чуме ненца и возродиться навозным червём.

Андак вскинул голову. В его глазах сверкнула отчаянная, дерзкая гордость.

   — Да, без Саузард я бы не совершил ничего славного. Но с ней я дошёл до края света и ещё дальше. Дошёл раньше тебя, Солнце-Царь! Я, Андак из рода Сауата! Никто из росов не совершал такого далёкого похода, не брал такой добычи.

   — Ты сам не знаешь, какое зло натворил. Само имя росов ты опозорил перед всеми племенами от мордвинов до сииртя. Кому ты сделал добро в этом походе, какие подвиги совершил, какого сильного врага победил? Если бы я не шёл следом... — Ардагаст махнул рукой и замолчал.

   — Ты победил, Солнце-Царь. Я не понимал тебя и уже не пойму. Убей меня, но не мсти моим детям. Ведь мы родичи!

   — Твоим детям... А ведь у тебя, кроме детей от Саузард, есть сын от Милуши, моей двоюродной сестры. Когда-то я вышвырнул тебя из её дома. Но её отец вам встречаться не мешал и не мешает. Ты для него и так вроде знатного родича. Дядей царя ему быть мало. Хочет со всеми ладить. А ты боишься взять её в свою юрту даже наложницей...

   — Прости меня, Солнце-Царь! — всхлипнул Андак. — Ведь я не убил и не обидел никого из росов, даже из венедов...

   — Ты ещё не понял, что все люди — одно племя? Те, кого ты убивал и притеснял, и будут тебя судить.

Росы и манжары расступились, давая дорогу сииртя и печорцам. При виде Андака северяне зашумели, схватились за копья, Ардагаст поднял руку:

   — Вот тот, кто обирал вас, убивал, осквернял святилища. Я не посылал его к вам. Судите его!

   — Убить его! Выгнать во льды, в тундру! Продать в рабы ненцам! Бросить в священный провал!

Зореславич снова поднял руку, и крики стихли.

   — Люди севера! Я избавил вас от разбойников и за это ничего не прошу. Кроме одного: оставьте жизнь этому человеку. Он — мой родич. Там, налоге, у него большая и сильная родня. Если я позволю его казнить, она должна будет мстить мне. И тогда храбрейшие росы истребят друг друга.

Перед северянами появился Абарис, уже сошедший с Минлея. Все смолкли, устремив на него взгляды.

   — Люди сииртя! Кто из вас думает: «Земля росов далеко, какое нам дело», — тот думает, как этот. — Шаман указал пальцем на Андака. — Такие, как он, не знают — средний мир маленький, совсем маленький. Росы от нас совсем близко. Не дайте Нга погубить это племя Солнца раздорами. Оно нужно Нуму, нужно нам всем.

Бледный, коленопреклонённый, Андак с трудом проговорил:

   — Простите меня, люди сииртя!

Притихшие северяне смотрели на него, и в этих взглядах уже не было ненависти. Добрые и мирные гипербореи не умели кого-либо долго ненавидеть. Тем более такого жалкого, лишённого силы врага.

   — Ты и так уже наказан богами. Иди прочь и никогда не служи Нга. И не делай ни одному племени того, что делал нам, — сказал Абарис, и северяне согласно закивали.

Андак медленно поднялся, сорвал с шеи халцедоновый амулет, поднёс его к лицу и произнёс:

   — Клавдий Валент! У меня больше нет ни жены, ни дружины. А Белый остров цел. Не тебе его одолеть. Будь ты проклят вместе со своим богом! Я вам обоим больше не раб!

Князь швырнул оземь мутно-чёрный камень и раздавил его сапогом.

Голос Андака достиг мысленного слуха Валента как раз тогда, когда тот, придя с царского пира, собирался напоследок насладиться прекрасной рабыней-пленницей из знатного парфянского рода, не покорившегося Артабану. Услышанное так огорчило некроманта, что он отослал прочь рабыню, так и не попробовав на ней силу медного с изумрудом перстня Венеры.

А в это время две призрачные всадницы мчались в ночи над тундрой, лесами, реками на юго-запад, к берегам Днепра. Тёмными распущенными волосами, гордыми лицами и ястребиными носами они походили друг на друга. Та, что выглядела моложе, на самом деле была старше другой — ведь мёртвые не стареют.

   — Будь он проклят, этот Зореслав! Нищий, безродный венед! Убил тебя, теперь меня! А мне ещё и тридцати нет!

   — Нашла о чём жалеть, доченька! Мы же с тобой воительницы. Пожелай умереть от старости этим двум стервам — жене и сестрице Ардагаста. А вот с мужем тебе повезло ещё меньше, чем мне.

   — Да! Тряпка, бездельник, бабник! Даже не отомстил за меня! Зато остался жив, когда вся дружина погибла...

   — Тем хуже для него, милая! Убийца Родичей ему лёгкой смерти не даст. Главное, у тебя есть дети. Без жертв мы с тобой не останемся. Поедем в Экзампей и будем вместе его хранительницами.

   — Мама, но мы же теперь враги Светлых богов! Мы сражались с воинами Гойтосира.

   — Положись на меня. Обе Артимпасы — и старая, и молодая — меня знают. И я их хорошо знаю. Младшая сейчас примется мирить двух своих мужей — небесного и подземного. А Гойтосир добр и отходчив. Вот если бы мы прогневили его братца — Громовника... Ничего! Мы нужны богам — стеречь Экзампей, чтобы никто не приносил там жертв, пока не найдётся достойный возродить Великую Скифию и обрести все три Колаксаевых дара.

   — Вдруг это будет Зореславов ублюдок?! Мама, он, наверно, может всё! — со всхлипом выкрикнула Саузард.

   — Не реви, глупая! И не принимай его за земного Гойтосира, как все эти тупые лесовики. Ничего, кроме подручного царя, из него никогда не выйдет. А вот из наших с тобой потомков могут выйти великие цари. Если только они завладеют царством, которое создал Ардагаст.

   — Конечно завладеют! Законные цари росов — мы, Сауата, а не какие-то ублюдки с нечистой кровью!

   — Только не торопись. Спешить нам с тобой теперь незачем. Пусть живые спешат. А направлять их будем мы.

Под ними расстилалась огромная страна. Тундра осталась позади, леса редели и сменялись степями. Серебрились в лунном свете ленты широких рек.

   — И всё это мы прошли с какой-то сотней воинов, — задумчиво произнесла Саузард.

   — Вы только начали, — хищно усмехнулась Саузарин. — Погоди, ещё придёт великий царь и покорит всё, от Чёрного моря до Ледяного. А мы постараемся, чтобы этот царь был из нашего рода.

Как две хищные птицы, высматривающие добычу, летели мать и дочь над бескрайней Скифией.

Войско Ардагаста шло к Белому острову. Становилось всё светлее. Ночь оказалась удивительно короткой: ведь они шли навстречу Солнцу. Белые горы приближались, росли на глазах. Всё ярче становился свет над ними, белый и чистый. Вишвамитра уже не шутил насчёт неуловимых Рипеев. Если эти горы и ниже Гималаев, то таких крутых и неприступных склонов, притом совершенно белых, он и в Гималаях не видел. Ни единого прохода — ни ущелья, ни пещеры, ни тропинки. Можно ли вообще преодолеть такие горы, если ты не дух и не летающий шаман?

Несколько раз на льду попадались изуродованные, обгорелые трупы в чёрных малицах, иные со звериными или птичьими головами и когтями. То были тела чёрных шаманов, отправившихся вместе с Андаком.

Огненная арка сияла у самого подножия гор. Волшебный путь был окончен. Что дальше: искать проход или просить богов открыть его? Взгляды всех обратились к царю и волхвам. А солнце уже поднималось над белыми вершинами, словно голова царя-великана в алом сияющем венце. Воздев руки, приветствовали его воины и волхвы, священными песнями на многих языках славили самого доброго и справедливого из младших богов.

Словно подхваченные волнами человеческих голосов, всё выше взлетали Абарис на Минлее и златоклювый ворон. Потом вдруг понеслись вниз. А вместе с ними летели на крылатых конях два всадника, появившиеся из-за гор. Они опустились прямо перед царём. Оба были с мечами и акинаками, в иссечённых доспехах. Один — седой, но крепкий старик с мудрым, непреклонным взглядом. Второй — молодой воин, удивительно похожий на Ардагаста. Такие же золотые волосы, простое весёлое лицо, неунывающий взгляд голубых глаз. Только усы не закручены на кушанский лад. И не было у этого воина ни ферганского коня под тигровым чепраком, ни меча индийской стали в золотых ножнах. Зореслав, как и его отец Властимир, великий старейшина полян, никогда не ездил дальше Ольвии.

Ардагаст и Ардагунда приветственно подняли руки:

   — Здравствуй, отец! Здравствуй, дед!

   — Здравствуйте, детки!

Зореслав подъехал ближе и трижды обнялся сначала с сыном, затем с дочерью. Это не были объятия ни призрака, ни мертвеца: духи могут на время становиться телесными. Властимир, поглаживая седую бороду, проговорил:

   — По-царски здороваетесь, по-сарматски. А надо бы с коней слезть да батюшке с дедом поклониться. Ну да вы теперь царь с царицей, а я только великий старейшина.

   — А я как был воин молодой, непутёвый, так и остался. — На лице Зореслава была улыбка, но в глазах блестели слёзы. — Простите, дети, что бросил вас в жизнь, словно щенят в реку. А мама ваша меня уже простила. Недавно видел её после битвы с шулмусами.

   — Что с ней? — разом воскликнули брат с сестрой.

   — Жива и здорова. И муж её, и братья ваши. А вот сестричка... У неё теперь шрам через всё лицо, хуже, чем у матери. Думает: теперь замуж возьмут только за то, что княжна. А она гордая, не хочет так.

   — Главное, что вы, внуки мои, не разбойниками и не бродягами всесветными выросли. За то спасибо тебе, Вышата, и всему Братству Солнца. — Властимир с благодарностью взглянул на волхва.

   — А что же стрела Абариса, отец? — спросил Ардагаст.

   — Она теперь у самого Даждьбога. Он решит, достоин ли ты ею владеть. Но прежде скажут своё слово великие мудрецы и воины Белого острова.

   — Вы, верно, считаете нас плохими воинами. Мы спешили, хотели спасти от этих разбойников ваш остров и золотую стрелу, а вы управились и без нас, — виновато сказала Ардагунда.

   — Ну уж нет, — возразил Зореслав. — Это я еле успел с передовым отрядом. Нам бы туго пришлось, не задержи вы на Священном острове шайку Хан-Хаденготы и самого Паридэ-Хабта с тремя сильными колдунами.

   — Да ещё целое полчище нечисти, да саму Ягу с рогатым зверобогом, — подхватил Властимир. — Спасибо вам, внуки, и всему вашему праведному войску!

   — Слышите, воины? — обернулся к рати Ардагаст. — Мы не зря бились на краю света, не зря спешили за край его. Мы только смертные, но и бессмертным трудно без нас!

Росы, манжары, северяне, подняв оружие, радостно зашумели. Счастливо улыбался молодой ненецкий вождь Яр: к этому подвигу и он был причастен.

Между двумя белыми вершинами вдруг появилась расщелина и быстро пошла вниз, до самого подножия. Не раздалось ни звука, ни один камень не упал. Однако внизу через расщелину могли проехать трое всадников в ряд. За расщелиной зеленела лесистая долина.

   — Это — Долина Ожидания. Она могла стать могилой для Андака и его шайки. Входите, — указал рукой Зореслав.

В почтительном молчании войско Ардагаста проследовало через узкий проход. Впереди, следом за двумя небесными всадниками, шёл пешком Абарис. Минлей уже улетел за горы. В долине было тепло, как на Днепре ранней осенью. Журчали ручьи. Рядом с елями, соснами и кедрами росли дубы и берёзы, всё ещё не сбросившие багряных одежд. Северяне только качали головами: золотых деревьев они и в тайге не видели, а уж чтобы берёза была деревом, а не корявым деревцом, как в тундре... Лес делила надвое прогалина, в конце которой блестели в лучах солнца золотые ворота. Недалеко от них Абарис сделал всем знак остановиться.

Сами собой медленно открылись створки, покрытые изображениями львов и грифонов. Воины благоговейно замерли, поражённые открывавшейся величественной картиной. К горизонту убегала дорога, вымощенная золотыми плитами. По сторонам её зеленели леса и сады, желтели поля. Постепенно поднимаясь, она упиралась в холм, увенчанный ослепительно сияющим белым зданием с куполом. «Железный чум!» — шептали северяне. «Дом Солнца», — сказал Зорни-шаман. Далеко за холмом вздымались горы, такие же белые и островерхие, как на берегу острова. А на их вершинах, будто на троне, восседало утреннее солнце. И всё это, словно купол храма, покрывал чистый голубой небосвод.

Из ворот вышли два старца в длинных белых одеждах. У одного, прекрасно сложенного, на седых кудрях лежал небольшой красный тюрбан. Курчавая борода обрамляла мудрое и спокойное лицо. Второй был лысоватый, с большими натруженными руками и добродушным лицом пожилого еврея. Первый произнёс по-гречески:

   — Пусть войдут Ардагаст, царь росов, и великий волхв Вышата. И конечно, Аристей с Абарисом. Остальные пусть ждут их возвращения здесь, в долине. Так велит Аполлон.

Абарис перевёл по-сарматски. Никто не посмел возразить. Лучший воин и лучший волхв из всех них, смертных, дошедших до Белого острова. Только эти двое могли, оставаясь смертными, пройти Путь Солнца до самого конца. Остальным наградой служило то, что они смогли, быть может, раз в земной жизни увидеть блаженную страну, обитель тех, кто всю жизнь боролся за добро и правду.

Все спешились и с достоинством поклонились сияющей стране и её посланцам. Никто не опускался на колени, не ползал на брюхе, сразу поняв: здесь уважают, но не унижают. Вдруг к старцу в тюрбане подошёл Хилиарх и сказал:

   — Приветствую тебя, мудрейший Пифагор! Скажи мне, Хилиарху из Кизика, скромному ученику многих философов: верно ли, что ты — сам Аполлон Гиперборейский?

   — Я не мудрейший, — усмехнулся старец. — И даже не мудрый. Я только любитель мудрости, то есть философ. А от Аполлона у меня сейчас разве что золотое бедро. Надеюсь, ты не заставишь меня задирать хитон, чтобы убедиться в этом? Некогда в меня вошла через стрелу Абариса часть силы и воли Аполлона. И это сделало мою жизнь столь трудной... Со злым богом смертному сравняться легко, но с добрым! Ведь что прощается человеку, особенно великому, не прощается богу. Нет, не советую никому становиться воплощением бога, даже частичным!

   — Так тебе и надо: не воруй мою стрелу! — насмешливо сощурил узкие глаза Абарис.

   — Ты же сам этого хотел, хитрый шаман! — в тон ему ответил Пифагор.

   — Ну а меня, Симона бар-Зеведея по прозвищу Пётр, ты помнишь? — взглянул на Хилиарха иудей. — У нас в общине ты хорошо рассуждал о Боге и высшем благе, а потом удрал с изрядной суммой денег.

Эллин виновато опустил голову:

   — Увы, эти деньги у меня выманили ещё большие негодяи и мошенники. Я, глупец, полагал тогда, что мир слишком скверен, чтобы следовать в нём заповедям философов. И только став скифом, убедился: мир гораздо больше и лучше, чем о нём думают. — Хилиарх вздохнул. — А вообще-то мне у вас было хорошо. Всё общее, каждому помогают, никто никого не обманывает... Не вас я обокрал, а самого себя!

   — Я знаю, свой грех ты давно искупил добрыми делами. Да удержит Бог от нового греха тебя, казначея царства росов.

   — Клянусь Аполлоном, доверие росов стоит больше, чем вся казна их царя!

   — Хилиарх делает великое благо для всех эллинов: своим примером доказывает скифам, что гречин может обойтись без воровства и обмана, — с усмешкой сказал Аристей. Он был уже в своём человеческом виде — черноволосого грека с острой бородой, похожей на клюв.

Ардагаст, Вышата и оба шамана пешком вошли в золотые ворота вслед за обитателями острова, и чеканные створки закрылись сами собой.

   — Свои тела оставьте вот здесь, — указал Пифагор на скрытый среди пышных ёлочек грот.

Зореславич послушно лёг на мягкие еловые лапы, устилавшие грот, рядом с Абарисом и Вышатой. Пифагор с Аристеем пошли вокруг них, ударяя в тимпаны, и вскоре Ардагаст почувствовал, как всё тело немеет, сердце и дыхание останавливаются. На миг в глазах потемнело, и вот он уже стоял, глядя на самого себя, лежащего между двумя волхвами, которые в то же время стояли рядом. Снаружи Зореслав с Властимиром держали в поводу пятерых крылатых коней. Пифагор гостеприимно повёл рукой:

   — Добро пожаловать на Остров Неудачников. Так мы его порой зовём между собой. Все мы пытались сделать так, чтобы люди хотя бы не угнетали друг друга, и никто из нас этого в земном мире не добился.

   — Но никто из нас не пожалел о том, что посвятил этому всю жизнь, земную и загробную, — бодро заметил Пётр.

   — Судьба умерших не одинакова, — пояснил Аристей. — Те, кто просто соблюдал заветы предков и не слишком грешил, попадают в Элизиум — вы, венеды, зовёте его раем или Приём. Там всё как на земле, только нет голода, болезней, усобиц. Пахари сеют хлеб, кочевники пасут скот, жрецы служат богам, а воины в грозовой дружине охраняют рай от нечисти. Отчаянных вояк Повелитель Ветров берёт к себе в Валгаллу. Тех, кто пакостил ближним и норовил сделать мир ещё хуже, Разрушитель забирает в преисподнюю. Ну а сюда попадают чудаки, что пытаются сделать мир чище, а людей — добрее и справедливее.

   — Да вы садитесь на коней. Поедем верхом, потом полетим. Посмотрите наш остров. Клянусь Даждьбогом, стоит жить и умереть, чтобы сюда попасть! — сказал Властимир.

   — Остров гораздо больше, чем кажется, когда глядишь от золотых ворот. На обычных конях до Дома Солнца добираться целый день, — заметил Аристей.

И копыта коней застучали по золотым плитам дороги. Тенистые леса по сторонам её скорее напоминали сад, где искусный садовник собрал деревья со всего мира. Лавр соседствовал с северным кедром, дубравы — с пальмовыми рощами. Столь же разнообразны были обитатели лесов. Северные олени шли к водопою вместе с газелями. Семейство львов дремало у останков лося. Копытные, однако, не опасались сытых хищников. Тем более никого не боялись могучие слоны, которым уступали дорогу даже нежившиеся на берегу бегемоты. В воздухе летали удивительные существа: грифоны, крылатые и рогатые львы, драконы. И даже драконы с орлиными крыльями и золотыми перьями и чешуями не выглядели здесь чудовищами, вызывая удивление, но не страх. Вслед за красавцами единорогами с золотыми гривами и витым рогом во лбу дорогу пересекал неуклюжий носорог.

Было тепло, как летом, но не жарко. Душу наполняла тихая и светлая радость — за то, что мир так прекрасен, велик и богат чудесами. Между лесами были видны ухоженные сады, недавно убранные поля. На зелёных лугах паслись стада златорогих быков и оленей, табуны крылатых коней. В пастухах нетрудно было признать степняков и горцев, в садовниках — греков, венедов, индийцев...

   — Видите? — насмешливо подмигнул Абарис. — Скажите своим грекам, что в блаженной Гиперборее тоже работать надо.

   — Мы тут все — воины, мудрецы — по очереди работаем на земле. Полезно для здоровья, и не только телесного. А вообще здесь каждый занимается тем, что у него лучше выходит. Пётр, например, у нас лучший рыбак, — сказал Пифагор.

Аристей помахал рукой старому лысому греку, старательно подрезавшему виноградную лозу:

   — Эй, Диоген! Поехали в Дом Солнца. Помнишь, сегодня будем решать насчёт стрелы Абариса.

   — Успею ещё. Пусть мой грифон после охоты отдохнёт, — ответил грек, не отрываясь от работы.

   — Скажи лучше — ждёшь Анахарсиса с пастбища. Выпьете, тогда можно и на собрание, — улыбнулся Аристей.

   — Он трудится усерднее многих. Похоже, стыдится тех бездельников и попрошаек, что нынче зовут себя киниками, — тихо сказал Пифагор.

   — И напрасно. Истинные киники стремятся к простоте и бедности, а не к безделью и не идут к богачам в шуты и прихлебатели, — заметил Пётр.

Венедам всё это было не в новинку. Сам царь росов каждую весну первым начинал пахоту, если только не был в очередном походе.

   — И какой лодырь придумал, что в раю всё само в рот падает! — воскликнул Ардагаст.

   — Не лодырь, а несчастный раб или бедняк, не видевший в жизни ничего, кроме тяжкого труда, — мягко возразил Пётр.

   — А всё-таки бывает, что и само падает. Вы, к примеру, поминаете нас блинами на Масленицу, а они — ну, то есть дух от них — сразу к нам на стол. Хорошие блины готовит твоя младшая царица, внучек, и кутью с мёдом тоже, — довольно разгладил бороду Властимир. — Ну что, поглядели на наш остров снизу? А сверху он ещё лучше. Летим!

Послушные кони поскакали быстрее, на бегу расправляя крылья, и наконец взмыли в воздух. Ардагаст, опытный наездник, держался в седле крепко, хотя в первое мгновение и перехватило дух так, что чуть не прижался к конской шее, будто испуганный мальчонка.

   — Ничего, сынок, если и упадёшь, не разобьёшься. Ты ведь сейчас дух, — ободряюще заметил Зореслав.

Рядом Вышата спокойно правил крылатым конём. Волхву духовные полёты были не в диковинку. Зореслав и Вышата, отец и воспитатель, любовались тем, как хорошо владеет небесным скакуном Ардагаст, прежде не летавший. Отец царя росов был благодарен волхву, но втайне завидовал ему. Сам-то он мог приходить к своему сыну лишь призраком или незримым духом.

А внизу простиралась обширная и прекрасная страна. Она была прекрасна, как сон, но не казалась миражом, способным исчезнуть от порыва ветра. Синие озера таились в зелёной оправе лесов. Голубые ленты рек вились среди желтизны полей и зелени садов. Словно тучи по небу, брели по лугам большие стада. Будто жемчужины, разбросанные щедрым богачом, усеивали страну небольшие селения. Сверху можно было различить и белые мазанки под соломой, и рубленые избы, и дома из тёсаного камня, и вовсе невиданные строения, сложенные не то из стекла, не то из самоцветов и крытые золотом и серебром. От селения тянулись прямые мощёные дороги.

   — Смотри, Ардагаст, смотри хорошенько! Всё тут есть, чем мир богат. Всё Даждьбог собрал. Всё, да не всё...

Зореславич пригляделся. Да, кое-чего не было. Ни крепостей, ни городков, вообще никаких защитных стен или валов. Только ограды от животных. Здесь не знали войн! А ещё не было межей, словно вся страна составляла поместье одного владельца.

   — Кто живёт в этих домах из золота и самоцветов? Ваши знатные? — спросил Ардагаст.

   — Это не самоцветы, а стекло. Гибкое, небьющееся — у смертных такого ещё нет. А у нас оно — только для общинных зданий. В них — храмы, библиотеки, залы для собраний, — ответил Пифагор.

   — А знатные мы все. Все от Адама, по-вашему Сварога, — продолжил Пётр. — Ни царей, ни рабов у нас нет, а начальников мы выбираем. Работаем вместе. Добудем мало — делим поровну, много — даём кому сколько нужно. Кто хочет — работает в одиночку, но с общиной делится, а община — с ним.

   — И при этом никто не ворует, не лодырничает, не норовит урвать побольше. Поистине, рассуждающие о порочности и греховности человека судят по себе! — с чувством произнёс Аристей.

   — Всё как у нас, сииртя. Только не так холодно, а люди мудрее и живут богаче, — невозмутимо кивнул Абарис.

   — А нас, Братьев Солнца, ещё попрекают: вам-де больше всех надо. Да, нам много надо — для всех людей. А для себя — мало, — сказал Вышата.

   — Да, с нами тут легко, — вздохнул Пётр. — Мы ведь все жизнь положили за добро и справедливость. А там, в земном мире... словно среди ядовитого болота. Ессеи, чтобы жить, как здесь, бежали в пустыню. Римляне и там их нашли и перебили... А к нам в иерусалимскую общину как-то вступила богатенькая парочка, Анания и Сапфора. Имущество продали, деньги отдали общине, только вот часть их утаили, и немалую. Для чего — подкупом прибрать общину к рукам? — Голос рыбака стал неожиданно суровым. — Я применил к этим пройдохам Заклятие Истины — то, что убивает ложно клянущихся на месте. Оба упали мёртвыми.

   — Ты, Пётр, не иудей, а жестокий скиф, — иронически произнёс Аристей. — Когда за твоим горе-мессией пришли стражники, ты один схватился за меч и отсёк какому-то бедняге ухо.

   — Разве скиф предаст своего вождя? — махнул рукой рыбак. — А я отрёкся от нашего рабби трижды за одну ночь.

   — Какой из него вождь? — презрительно хмыкнул Зореслав. — Собрался в цари, велел вам купить оружие. А как дошло до дела, перетрусил и сдался. Вы тогда могли все с честью погибнуть в бою, как мы под Экзампеем! Или прорваться с боем...

Пётр опустил голову. Некоторое время они летели молча. Потом Пифагор заговорил:

   — Да, здесь хорошо, но не торопитесь сюда. Нелегко быть мёртвым, даже великим. Живёшь тут, споришь, набираешься ума и вдруг понимаешь, какую чушь говорил ученикам. А их потомки эту чушь повторяют и приговаривают: «Сам сказал». «Сам» — это я, Пифагор с Самоса! Я гордился своими общинами. Всё общее, не только у нас, избранных, власть — нам, осчастливим свои города нашим мудрым правлением, а мудрейший, конечно, я, воплощённый Аполлон... Вот наши общины и превратились в шайки аристократов-заговорщиков.

Боги, не я ли проложил дорогу этому мерзкому Братству Тьмы?

   — Плохой ты был ученик, — отозвался Абарис. — Славы хотел, власти. И сам таких же собрал. Говорил я тебе: поживи у сииртя или хоть у скифов. Душу очисти, тогда иди учить. А ты в Египет к жрецам подался, потом к халдеям, к персидским магам. Искал, кто всех чванливее?

   — Нас зовут Учителями человечества, — вздохнул Пифагор. — А Учитель не может переучивать. И он в ответе за своих учеников. Сократ это понимал. Потому и не стал бежать от суда и казни.

   — Ты понял свои ошибки постепенно. А на меня всё обрушилось сразу, как только попал сюда, — печально проговорил рыбак. — Тот, кого я считал Мессией и сыном Бога, оказывается, в преисподней — за то, что учил не противиться злу. Одно утешение, что там же этот, убийца праведников и самозваный апостол Павел из Тарса, который учил рабов повиноваться господам, а господ — откупаться от бедняков подачками. А я, выходит, заслужил блаженство здесь. Тем, что создавал общины, как у ессеев, правда, не в пустыне, а в городах. Но ведь у нашего рабби Иешуа тоже была такая община, только странствующая... ну, кочевая...

   — Бродячая! — безжалостно произнёс Абарис. — Печорцы по тундре кочуют, летом рыбу ловят, осенью оленей бьют, зимой в тайге охотятся. А вы с чего жили? То рыбачили, то у богатых шлюх деньги брали. А денежный ящик доверили вору. Он вашего рабби и продал. Бродяги вы были, а не кочевники.

   — Волхвы тоже странствуют, — возразил Вышата. — Не больше, чем по двенадцать человек вместе. Вас ведь было двенадцать? Так мне говорил Андрей бар-Зеведей. Твой брат, Пётр. Я и сам был странствующим волхвом.

Но странник должен вернуться к людям и принести им то, что добыл, — новую мудрость, новую правду. Или старую, но забытую. Иначе он и впрямь не странник, а бродяга и дармоед.

   — Вот потому нам и не сидится на нашем острове, — усмехнулся Пифагор. — То сражаемся с нечистью, то являемся добрым людям, то рождаемся заново среди них. Если где-то царит зло, значит, мы ещё мало потрудились. Такие уж мы чудаки: не можем блаженствовать, пока другие там, внизу, страдают.

   — А разве можно, живя здесь, не хотеть, чтобы другие так жили... не помочь им? — взволнованно воскликнул Ардагаст.

   — Явился мне как-то тунгак. И говорит: «Нга, мой повелитель, вашего острова не тронет, только сидите там, носа не показывайте. Зачем вам средний мир? Он плохой, грешный, люди в нём злые, глупые. Кто хочет на Белый остров, пусть сам заслужит». Что бы ты ему сказал, Вышата? — взглянул Абарис на волхва.

   — Послал бы его туда, куда венеды всю нечисть шлют! Врал ведь, и бог его врал. Чернобогу ненавистно всё, что на его пекло не похоже, и острова он в покое всё равно не оставит, — убеждённо сказал Вышата.

Беседуя, они летели к центру острова. По пути всё чаще встречались люди верхом на крылатых конях, грифонах, орлах. Все они стремились туда, где белел купол Дома Солнца. Холм, на котором он стоял, был тесно застроен разнообразными зданиями, многие из которых блестели золотыми крышами и стенами из стекла, то прозрачного, как чистая вода, то разноцветного. К этому городку сходились все главные дороги острова.

Ардагаст и его спутники опустились на площади у самого храма. Его стены и купол были словно бы разом отлиты из неведомого металла, белого и блестящего. Его покрывал узор, напоминавший птичьи перья, никаких же швов не было видно. Недаром сииртя называли храм «железным чумом», а греки уверяли, что он построен из воска и лебяжьих перьев. Из белой стены выступали стройные полуколонны, соединённые арками. Между ними стены прорезали узкие окна и широкие входы с золотыми и серебряными дверями. Белизной и стройностью Дом Солнца напоминал Ардагасту греческие здания, обилием же рельефов — храмы Индии. Колонны походили на деревья, под арками восседали на тронах боги, а к ним обращали свои взоры люди, птицы, звери: воины и музыканты, лебеди и орлы, львы, олени, грифоны... И все они, даже хищники, выглядели миролюбивыми, добрыми, весёлыми. Не было тут ничего уродливого, страшного, злобного. Это был не просто мир, а всё хорошее и светлое в нём.

Площадь была полна народа. Среди толпы Зореславич замечал греков, индийцев, Скифов, венедов, узкоглазых ханьцев, людей из многих вовсе незнакомых ему племён. Одевались здесь кто просто, кто нарядно, но за роскошью явно не гонялись. Люди вели себя живо и непринуждённо, общались просто, но без наглости. Никто не чванился, не отвешивал подобострастных поклонов, не дерзил и не грубил. Для смертных они были Учителями, пророками, героями, между собою же — друзьями и братьями по духу.

   — Я гляжу, люди тут белые да жёлтые, а чёрных муринов вовсе нет. Ведь говорят, эфиопы тоже блаженные, как гипербореи? — тихо спросил Аристея Зореславич.

   — На юге есть другой солнечный остров — Панхайя, или Тапробана. Праведники из южных народов попадают туда. Соседние эфиопы — добрый народ, не хуже сииртя. Об этом острове писали грек Эвгемер и араб Ямбул, хотя и много присочинили, — ответил Аристей.

С увлекательными книгами Эвгемера и Ямбула Ардагаста познакомил Стратоник, добродушный мудрец из Пантикапея, уже написавший книгу о нём самом.

У самых дверей храма стоял бородатый старик с широкими плечами атлета, в белом хитоне и красном плаще. Кивнув Пифагору, он внимательно поглядел на Зореславича и величаво произнёс:

   — Ты и есть Ардагаст, сын Зореслава? Приветствую тебя, рождённый создать новый народ и царствовать над ним.

   — Ты, Платон, упрямый аристократ: всюду ищешь рождённых властвовать, и только среди знатных, — возразил ему Пётр. — Да если бы не этот достойный муж, Вышата, и не Братство Солнца, из Ардагаста вышел бы разве что бродяга наёмник!

Платон смерил рыбака слегка высокомерным взглядом и ответил так же медленно и важно, с видом человека, знающего себе цену:

   — Я всегда утверждал лишь то, что править должны имеющие к этому призвание. А с ним нужно родиться, и не обязательно в знатной семье. Если же способностей нет, то что может развить даже самый искусный воспитатель? — Он снова обернулся к Ардагасту: — Ты — сын венеда и сарматки. Чтобы соединить два столь непохожих народа, нужно обладать достоинствами их обоих. Разве эти достоинства у тебя не от твоих почтенных родителей и не от их предков? А ты ещё и потомок скифских царей.

   — А если бы меня подобрал на поле боя не Вышата, а какой-нибудь простой сармат или венед? И пас бы я до сих пор баранов или пахал землю, — возразил Ардагаст.

В их разговор непринуждённо вмешался перс средних лет, в тиаре и с акинаком в золотых ножнах:

   — Думаешь, таким младенцам, как мы с тобой, легко потеряться? Я вот рос среди пастухов и не знал, что я — царевич, а мой воспитатель Митридат — не просто пастух, а служитель Митры весьма высокого посвящения. Зато Гарпаг, другой мой наставник, хорошо знал, где меня прятать от деда и индийских магов. Митра видит всё, что есть, а его слуги — всё, что нужно. — Перс приветственно поднял руку. — Здравствуй, Солнце-Царь росов! Я — Кир Ахеменид по прозвищу Отец Персов. Слушая своих наставников, и сам не заметишь, как станешь великим царём.

   — А вот его не слушай, хоть он тоже Солнце-Царь, — улыбнулся Вышата. — Ну разве я учил тебя жить чужим умом? Плохой бы я тогда был наставник.

   — Цари-воины вроде вас и не должны править сами, — обратился к обоим царям Платон. — Защищайте государство, а правят им пусть мудрецы.

Ардагасту вдруг вспомнилась Индия, где коварные жрецы Шивы и Будды губили и возводили на престол царей. Ещё он подумал о Братстве Тьмы, одна незримая рука которого вела к трону Империи Нерона, а другая проталкивала в цари росов Андака. Смог бы он, Ардагаст, противостоять этим «мудрецам», если бы не другая, добрая мудрость Братьев Солнца?

Размышления его прервал вынырнувший из толпы Диоген:

   — Да хранят тебя боги, царь росов! Особенно от таких вот философов. Этот выдумщик Платон ещё не подбивал тебя построить идеальный город? У мудрецов и воинов всё общее, а остальные, рабы и свободные, пусть на них работают... Сицилийскому тирану Дионисию он этими планами так надоел, что тот его продал в рабство.

   — Планы эти он, кстати, списал у моих учеников, — с ехидцей заметил Пифагор. — И попался на этом. А с одним сицилийским тираном я тоже имел дело. Только не угодничал перед ним, а обличал. Помнишь, Абарис?

   — Ага, — кивнул шаман. — Ты обличал, а я прикидывал: с какими чарами удирать будем, если он стражу позовёт?

   — Нет, зря тебя, Платон, на невольничьем базаре сразу выкупили, — не унимался Диоген. — Побыл бы рабом с моё, так подумал бы, нужны ли в идеальном городе рабы.

   — И нужны ли вообще города. И царства. И ещё многое другое, ради чего люди делают друг друга рабами, — добавил мрачноватый худой скиф. — Пойдём отсюда, Диоген. Этих, с мечами в золотых ножнах, мы ничему не научим.

   — Диоген! Анахарсис! Идите сюда!

Услышав этот оклик, киник со скифом поспешили к стоявшей у другого входа кучке людей, среди которых выделялся мужчина с курчавой русой бородой и великолепным телом воина. Он и собравшиеся вокруг него, не считая одного скифа, были одеты по-гречески. На головах у всех краснели фригийские колпаки вольноотпущенников.

   — Вот те, кто больше всех настроен против тебя, Ардагаст, — указал на них Платон. — Спартак, Аристоник, Савмак, ещё Евн и другие сицилийцы.

Зореславич замер, поражённый. Те, кем он восхищался ещё в детстве, слушая рассказы Вышаты! Отважный Спартак, гроза Рима... Савмак, Солнце-Царь боспорских рабов... Аристоник, первым создавший Царство Солнца в Пергаме... Евн-Антиох, царь сицилийских рабов... Да не оклеветал ли кто-нибудь его перед ними?

   — Не удивляйся, — невозмутимо продолжил Платон. — Для всех этих рабских царей мы с тобой — господа. И этим всё сказано...

   — Что-то не видно Атарфарна. С ним они считаются, — озабоченно произнёс Аристей.

Это имя тоже было знакомо Ардагасту. Атарфарн-Огнеслав, великий солнечный маг, предок Вышаты...

Тут к ним подошли ещё трое. Одеты они были по-скифски, но из вырезов кафтанов выглядывали расшитые сорочки. Волосы у самого младшего из них блестели чистым золотом, у двух же других, тронутые сединой, напоминали электр — благородный сплав золота с серебром. Из двух старших один был в золотом венце-диадеме, с золотой гривной с львиными головами на концах и мечом в золотых ножнах, второй же выглядел гораздо скромнее и носил короткий сарматский плащ с тамгой сарматов царских. Диадему и золотую гривну имел и молодой. Старший венценосец приветственно поднял руку:

   — Здравствуй, потомок! Я — Лют, первый царь сколотов-пахарей.

У Ардагаста перехватило дыхание.

   — Говорят, ты и был Даждьбог-Колаксай, и тебе первому дались золотые дары? — с трудом произнёс Зореславич.

Лют со смехом хлопнул его по плечу:

   — Да я такой же бог, как и ты! Дары упали с неба за десять веков до меня, а я только добыл их для нашего народа и для всей Великой Скифии.

   — А я — тот, на ком кончилось и царство пахарей, и сама Великая Скифия, — печально произнёс молодой. — Я, царь Слав, не сумел сплотить наши племена против сарматов, зато начал усобицу из-за даров. Всё, что я смог, — отнять Колаксаеву Чашу у жрецов и увести часть сколотое за Дунай. Там по наущению моего брата Горислава Котис, царь Фракии, убил меня и разрубил Чашу... Нет, я попал в Ирий, а не в пекло. Но хуже пекла было знать, во что обратился наш народ. И сюда, на Белый остров, меня не пускали — пока Чаша не возродилась в твоих руках. Спасибо тебе, Ардагаст, царь росов!

   — Ну а я — не царь, хоть и царский сын, — сказал человек в сарматском плаще. — Я — Яромир, сын Сайтафарна, великого царя сарматов, и первый сарматский наместник над венедами. Меня, верно, до сих пор зовут предателем и сарматским ублюдком?

   — Так говорят только чванливые экзампейские жрецы. А наше племя знает: ты спас его от гибели, а Колаксаевы Секиру и Плуг — от бесов! — горячо сказал Ардагаст.

   — Спасибо тебе, потомок, за Чашу и за царство твоё! Теперь вижу: не зря я жил, не зря разрывался между двумя народами. — И Яромир крепко обнял царя росов.

   — И от меня спасибо! — сказал Лют. — Я ведь тоже мучился, думал: не на погибель ли нашему племени создал я царство? Сидели бы тихо в лесах, как нуры... Теперь знаю: мы, сколоты, венеды, росы, можем и больше, и большего заслужили.

   — Да что я... — смущённо произнёс Зореславич. — Если бы не Вышата...

   — А я только искупаю грех моего предка, великого жреца Солнцеслава, что схватился из-за даров с тобой, Слав, — скромно проговорил волхв.

   — Светловатый Парень уже летит сюда, — взглянув в небо, сказал Абарис. — Пойдёмте все в храм.

С востока, от солнечного диска, летело по небу как будто маленькое солнце. Оно приближалось, росло, и вот уже можно было разглядеть окружённого сиянием всадника на грифоне. А впереди него летела огромная стая белых лебедей. С громким криком опустились они на купол храма, и тогда люди разом двинулись ко входам.

Вместе со всеми Зореславич вошёл в Дом Солнца. Двенадцать дверей имел храм и столько же окон, а ещё большое отверстие на самом верху купола. Двенадцать статуй богов и богинь стояли в нишах, и перед каждой ярко горел огонь на золотом жертвеннике. Здесь не было обычной в храмах таинственной полутьмы. Нетрудно было узнать Мать Мира с растениями в воздетых руках, Громовника с пучком молний, самого Бога Солнца в лучистом венце... Не было здесь лишь богов зла, смерти, тьмы. Купол состоял из семи поясов, выложенных семью металлами и инкрустированных самоцветами семи пород. Посреди храма на возвышении с семью ступенями стоял золотой трон.

   — Помнишь, Ардагаст? Через врата семи светил возносится душа человека к небу — если только ищет там истину и добро, — тихо сказал Вышата.

В ярком свете переливались изумруды на меди, рубины на железе, сапфиры на серебре... Любуясь их игрой, Ардагаст вдруг вспомнил страшные перстни Валента. Какую же грязную, мелкую душонку нужно быть иметь, чтобы такое знание обратить на службу своим порокам? И при этом ещё мнить себя превыше всего «грязного» мира, всех людей и богов...

Вдруг ещё более яркий свет залил сверху весь храм. Жрецы у алтарей заиграли на лирах и гуслях. Слаженный хор множества голосов запел гимн Солнцу. Пели на разных языках, но на одну мелодию — стройную, даже суровую, но радостную. То была радость обретения Правды и борьбы за неё, борьбы, в которой уже не страшно ни погибнуть, ни потерпеть поражение.

В этот хор вливался и голос Ардагаста, сразу узнавшего Михр-Яшт, древний арийский гимн, придававший ему силы в самых тяжёлых битвах от Индии до Золотой горы.

Под эти торжественные звуки в храм через верхнее отверстие влетел грифон. Его перья и шерсть излучали золотое сияние. На спине его восседал юный златоволосый бог в белой одежде, похожей на венедскую. На его лице, добром и приветливом, выделялись тонкие золотые усы. В руке бог сжимал золотую секиру. Мерно взмахивая крыльями, грифон опустился посреди храма. Бог взошёл на трон, а крылатый зверь улёгся у него в ногах. Он поднял руку, и в храме всё стихло. В руке у бога была золотая стрела.

— Мудрецы и воины Белого острова! — заговорил Даждьбог. — Вот стрела Абариса, великого шамана севера. Она попала в нечистые руки, и воины Тьмы едва не погубили наш остров. Но она к тому же открывает пещеру, где скрыты два священных дара: Секира и Плуг, скованные моим отцом из солнечного пламени. Третий дар — Чаша. Эти три дара дадут великое благоденствие великому царству, пока это царство будет верно Огненной Правде. Чаша даёт мудрость и справедливость, Секира — победу, Плуг — обилие. Чашу добыл Ардагаст, сын Зореслава, и она возродилась в его руках. Ответьте: достоин ли он получить стрелу и хотя бы увидеть два остальных дара? Ибо взять небесное золото может лишь тот, кого оно само примет. Мы, боги, можем лишь открыть достойному путь к нему, а недостойному — преградить.

Даждьбог сделал знак Вышате, и тот с поклоном поставил Огненную Чашу на верхнюю ступень трона. Бог простёр руку, и золотое пламя взметнулось к ней, охватило языками, но не обожгло — так же, как в те дни, когда младший Сварожич стал первым Колаксаем, Солнце-Царём.

Аристей вполголоса сказал Зореславичу:

   — Сейчас молчи и слушай. Здесь есть кому и защищать, и порицать тебя. Я буду называть тебе тех, кто станет говорить.

Ардагаст почувствовал себя неуютно. Будто под суд попал... Но разве не подсуден он, царь, собственному племени? А здесь собрались лучшие из великого и святого племени Солнца.

Первым нетерпеливо шагнул вперёд Спартак:

   — О, Небесный Всадник, кого ты сделал своим избранником? Это же самый обычный сарматский царёк. Ходит в набеги, покоряет племена, дерёт с них дань, чтобы прокутить её в Ольвии и Пантикапее. Я воевал за свободу рабов, а этот угнал в рабство целое племя!

Анахарсис, худой, подчёркнуто скромно одетый — без единого украшения, — заговорил сурово и резко:

   — Что за царство он сотворил, что за народ? Скифия погибла от излишней роскоши. Венеды, потомки скифов-пахарей, жили бедно, но праведно, никого не притесняли. А теперь они переняли все пороки сарматов. Рыщут в поисках добычи от Карпат до Ледяного моря, порабощают племя за племенем, гоняются за роскошью. Серебряные зеркала, тонкие ткани, шёлк, вино... А ради этого — новые и новые войны. Сарматы хоть в лесах воевать не умели, а эти росы-венеды заберутся в любую глушь!

   — Хоть бы он был сам себе хозяин! А то ведь верный раб Фарзоя, подручный царь. Отдаст ему все дары и не пикнет, — пренебрежительно сказал Евн, жизнерадостный чернявый сириец. — Мы в Сицилии продержались пять лет, зато хоть никому не кланялись.

Аристоник, живой темноволосый южанин, взглянул на Ардагаста осуждающе, в упор:

   — Наше Царство Солнца в Пергаме прожило четыре года, но там не было ни рабов, ни господ — только свободные гелиополиты, граждане Солнца. На нас навалились три царя, ещё и могучий Рим. А тебе кто мешал построить неприступный Город Солнца в ваших лесах?

Столь же непреклонно глядел на Зореславича Савмак, молодой русобородый скиф:

   — Пантикапей был Городом Солнца всего три месяца, но я бы не променял моего царствования на твоё. Я нёс людям свободу, а ты, словно чуму, разносишь по всей Скифии рабство, дань, набеги, войны.

Только теперь Ардагаст заметил, как молоды были все эти вожди рабов. Ни один не прожил больше сорока лет. Все славно погибли вместе со своими царствами. А он... Пожалуй, доживёт до старости, сильным и богатым царём, благословляемым росами. Только далеко ли он ушёл от Андака? Или от своего жестокого дяди, Сауаспа-Черноконного? А Савмак безжалостно продолжал:

   — Твои потомки могут покорить всю Скифию, особенно с золотыми дарами, но они не сделают её Царством Солнца. Да у тебя ведь хороший наставник — потомок Митридата, утопившего в крови моё царство! — Он простёр руки к богу. — О Гойтосир! Об одном молю тебя: прибереги солнечные дары для грядущего Царства Солнца!

   — А то ведь не на пользу росам пойдут эти дары. Чаша, к примеру, мудрость даёт, а царь росов ею только людей жечь умеет, — ехидно заметил Диоген.

Неожиданно рядом с Савмаком появился седой человек в скифской одежде и греческом плаще. Аккуратная борода обрамляла его спокойное и мудрое лицо.

   — Ты забыл, Савмак, — мягко обратился он к скифу, — Вышата — потомок не только Митридата, вернее, его сестры, но и мой.

   — Прости, учитель Атарфарн, — виновато склонил голову Савмак.

Пришелец заговорил громко, обращаясь к Спартаку и его друзьям, но так, чтобы слышали все:

   — Вы избрали самый тяжёлый и славный путь, но не слишком ли вы возгордились перед остальными? — Он обвёл рукой храм. — Глядите: здесь братья Гракхи — они всего лишь вернули крестьянам землю, захваченную богачами. Здесь Кир — он всего-то создал великое царство, где с людей не сдирали кожу и не сажали тысячами на колья, как в Ассирии. Тут все, кто пытался сделать мир справедливее, а значит — ближе к Царству Солнца. Да, хотелось бы изменить всё разом, но всегда ли это возможно? И всякий ли на это способен?

   — Да, я вот только и сумел что создать несколько общин. Маленьких таких, мирных, — смущённо развёл своими крупными натруженными руками Пётр. — А царства, народы создавать... Это дело для таких, как Кир и Ардагаст.

   — Разве мало, — продолжил Атарфарн, — что росы теперь в лесах только собирают дань, а не грабят, не насильничают, не жгут? Разве мало, что росы и венеды уже друг другу братья, а не господа и рабы?

   — Не мало. Я ради этого жил. Только теперь вижу — жил не зря, — твёрдо произнёс Яромир.

   — Но они угнали в рабство целое племя — деснинскую голядь, — возразил Спартак.

   — Это племя воины Ардагаста хотели истребить за людоедство. Он же не только остановил их, но и не продал грекам ни одного голядина. Ольвийские работорговцы ненавидят царя росов — за то, что с севера больше не идут невольничьи караваны, — ответил Атарфарн.

   — Блюдут ли ещё венеды мой закон: никого в рабстве вечно не держать, кто отработает свой выкуп — принимать в племя как свободного и друга? — спросил Лют.

   — Да, теперь его блюдут и росы. Голядины уже все свободны. Одни вернулись на север, другие остались среди росов, — ответил Ардагаст.

   — Значит, и я не зря трудился, раз закон мой пережил великое царство, — довольно произнёс Лют.

   — Но он мог сделать гораздо больше. Братство Солнца воспитывало и опекало его. Почему же нет на Днепре Города Солнца? — упрямо вопросил Аристоник.

«Хорошо вам тут судить нас, грешных смертных, с вашего блаженного острова», — раздражённо подумал Зореславич. Он уже готов был ответить какой-нибудь резкостью, но тут собравшиеся расступились, пропуская вперёд полного лысого старика в жёлтом халате. Жёлтое узкоглазое лицо обличало в нём ханьца.

   — Это Лао-цзы, Старый Учитель, рождённый от солнечной жемчужины, — тихо сказал Аристей.

Старик окинул ироническим взглядом собрание и неторопливо заговорил:

   — Многие тут почитают меня за учителя безделья и покорности. А я всего лишь учил не делать ничего, противоречащего Дао — необходимости, или всеобщему закону. Кстати, моих учеников в Поднебесной считают самыми опасными бунтовщиками. Ибо они хорошо знают, когда и ради чего бунтовать.

Ардагаст неожиданно осознал, что ясно понимает речь ханьца, хотя тот говорит на своём языке. Видно, таково было свойство Белого острова — делать понятными для всех добрые мысли. А Старый Учитель уже обращался к нему:

   — Сынок, я не чиновник из загробного царства, чтобы тебя судить, да и ты ещё не умер. Я хочу лишь понять, насколько ты способен постичь Дао. Дао своего времени, Дао царской власти. То, что вы зовёте Огненной Правдой. Скажи, смог бы ты вовсе отменить рабство в своём царстве?

   — Нет, — подумав, ответил Зореславич. — Даже венеды меня не поймут и не послушают. Рабы у нас были издавна. Ещё тогда, когда пленные киммерийцы строили для наших предков первые городки на Тясмине.

   — Ну а мог бы ты сделать так, чтобы в твоём царстве, или хоть в одном городе, всё было общее и не было ни простолюдинов, ни знатных, но все работали бы вместе?

   — Нет. Старейшины и князья не согласятся, а народ их уважает. Земля у нас общая. Но вместе на ней трудятся только нуры в своих чащобах. Все мы живём так, как заведено предками. Даже я, Солнце-Царь, не могу переменить их заветы.

   — Ну, кое-что ты уже переменил, — улыбнулся ханец.

   — Да, и за это меня зовут окаянным и безбожным... всякие лесные колдуны и глупцы в медвежьих шкурах!

   — Но тех, кто принял перемены, ведь больше? Значит, ты следовал Дао своего времени и своего народа.

Спартак и его друзья не вмешивались в разговор. Они лишь смотрели на ханьского мудреца и Ардагаста с такой иронией, что Зореславич, не выдержав, с горечью сказал:

   — Город Солнца... Да сарматы нам вовсе не позволяют строить городов! Великие скифские города стоят пустые. Их некем заселить.

   — А мог бы ты отвергнуть власть Фарзоя, восстановить царство скифов-пахарей? — спросил Лао-цзы.

Ардагаст чувствовал на себе напряжённые взгляды Люта, Слава, Яромира, деда, отца. Как хотелось бы ему сказать: «Да!» Возродить славу предков или погибнуть со славой! Погибнуть — вместе с царством? Превозмогая себя, он ответил спокойно и твёрдо:

   — Нет. Сарматы нас сметут. Слишком мало пахарей на Днепре. Но становится всё больше...

Рядом с ханьцем встал суровый на вид старик в одежде хорезмийского жреца-мага. Чёрная, с обильной проседью борода странно сочеталась с голубыми глазами — большими, чистыми, беспокойными.

   — Я, Спитама Заратуштра, учил людей одному: выбирать между Тьмой и Светом. Ардагасту приходилось выбирать не раз. Он мог стать наёмником, царьком-разбойником, охотником за рабами, римским наместником. Даже богом, как сулил ему маг Чжу-фанши. А он всякий раз выбирал Свет и Огненную Правду. Потому он теперь всего лишь подручный царь. Но разве мы доверили бы стрелу и дары одному из тех, кем он не стал?

Молчавший до сих пор Абарис обратился к Даждьбогу:

   — Светлый бог! Я долго прятал свою стрелу от зла, и всё равно не спрятал. Отдай её Ардагасту. Там, на юге, она нужнее будет.

Шамана поддержал Аристей:

   — О Аполлон! Я прошёл с росами от Золотой горы до Белого острова и увидел: они достойны зваться святыми воинами Солнца. Они и все, кого они увлекают за собой. Отдай солнечную стрелу Ардагасту. Да, он не возродит Великой Скифии и не построит Города Солнца. Но это сделают его потомки, если ты дашь им ключ к золотым дарам.

   — Некогда Огненная Чаша была рассечена Секирой Богов. Если пещера с дарами откроется хоть ненадолго, не дотянется ли до них рука Тьмы? — озабоченно произнёс Пифагор.

Вышата отцепил от пояса топор со знаком Солнца и Грома и сказал:

   — Вот эта Секира. Мы нашли её в Черном Храме в Карпатах и сумели лишить прежней силы. Теперь с ней можно лишь сражаться с духами и вызывать богов.

   — А Солнечная Чаша придала-таки вам мудрости, раз вы, воинственные скифы, сами отказались от злой мощи этого оружия, — с удовлетворением проговорил Диоген.

Солнечный бог встал, взял в руки Чашу и стрелу.

   — Ардагаст, сын Зореслава, из царского рода сколотов-пахарей, подойди!

С приветственно поднятой рукой, как царь к царю, поднялся Зореславич по семи ступеням трона. Бог протянул ему оба враз запылавших золотым пламенем предмета, и небесный огонь не обжёг рук человека. Светлая, спокойная радость переполняла сердце Ардагаста. Значит, не зря он возмутил покой стольких племён, не зря вёл людей за край света. И кто теперь назовёт этот поход набегом, а их самих — добытчиками? Только тот, чьи глаза не способны различить в свете Солнца свет добра и правды, хотя для этого-вовсе не нужно духовное зрение волхва.

Теперь всем стало заметно, насколько похожи бог и царь. Оба молодые, золотоволосые, с тонкими золотыми усами. Отважные, весёлые и добрые, они внушали к себе у добрых людей не страх, а любовь. А что один могущественнее другого, то ведь всяким могуществом нужно уметь распорядиться. Можно следовать своей прихоти. А можно — той великой и доброй силе, что превыше богов и людей. Силе Огненной Правды.

   — Братец Ярила за тебя рад. И сестрица Морана, и отец Сварог с матушкой Ладой. Не ошиблись мы, видно, когда тебя избрали. А дяде Чернобогу сейчас не до тебя: отлёживается после битвы на востоке, а Морана с тётушкой Ягой его выхаживают... Только ты не спеши ни радоваться, ни зазнаваться, — с улыбкой сказал бог.

   — Понимаю. Это ведь только начало. Я же все гадючники разворошил от Днепра до Ледяного моря, всё Братство Тьмы разозлил, всех рабов Чернобожьих. А разозлю и разворошу ещё больше! — лихо тряхнул золотыми волосами царь. Потом он протянул богу детский ножик. На простой деревянной рукоятке была выжжена тамга росов. — Вот, не побрезгуй даром. Это ножик моего сына Ардафарна. Я обещал положить его там, где найду золотую стрелу.

   — Дар твой для меня ценнее золотого меча. В нём теперь судьба твоего рода. Он ещё вернётся к тому из твоих потомков, кто окажется достоин обрести все три золотых дара.

На Священном острове было шумно и весело. Одни сииртя разделывали туши морских чудовищ, другие готовили пир для войска, вернувшегося с Белого острова. Из добычи, награбленной Андаком и Хан-Хаденготой, благодарные северяне щедро одарили росов и манжар. Особенно довольны были Ардагунда и лучшие из поляниц: им поднесли большие куски шкуры громадной выдры — на шубы. Шаманы во главе с Абарисом колдовали, очищая святилище от скверны, нанесённой Чёрным Быком и его шайкой.

А у края провала стояли Вышата и два эллина.

   — Вот теперь, друг Харикл, тебя можно посвящать в Братья Солнца. Ну как, не тянет тебя больше гоняться за самоцветами, золотом, слоновой костью и прочим, из-за чего на юге режут глотки и обманывают? — спросил Хилиарх.

   — По правде сказать, богато жить лучше, чем бедно, — откровенно ответил бронзовщик, — но если я ещё совершу ради богатства хоть одно недостойное дело или заберусь снова в такую даль только из-за богатства... Пусть тогда явятся духи тех, кто погиб в этом походе, и низвергнут меня в Тартар! Чтобы, глядя на меня, никто не сказал, что даже храбрейшие из людей подлы и корыстны. Только с вами я понял, что может человек и для чего ему стоит жить!

   — А раз понял, то милости прошу в нижний мир — завершать посвящение. В горнем мире ты, считай, уже побывал. — Хилиарх закрепил гарпунный ремень на выступе скалы и первым принялся спускаться в пропасть.

На дне провала было темно и холодно. Где-то вверху белел клочок затянутого облаками неба. Под ногами хрустели кости, в темноте горели чьи-то глаза. Вышата зажёг плошку с китовым жиром. Старый, облезлый волк зло зарычал. Сердито затявкала стая песцов. Увидев мечи, звери разом бросились в тёмный ход, из которого доносился шум моря. Всё дно было завалено останками оленей и людей. Растерзанные, обглоданные тела молодых сииртянок выглядели страшно и омерзительно. Кто пожирал трупы — песцы, волки, тунгаки?

   — Сейчас тут ещё ничего. Холодно, трупы не смердят. И ветра нет. А вот в бурю так ревёт и воет: бесы рвутся наверх, — буднично произнёс Вышата.

Хилиарх велел Хариклу встать лицом к проходу, дал ему в руки плошку. Потом завязал глаза. Полумрак сменился полной тьмой. Через некоторое время впереди послышался голос Вышаты:

   — Кто ты? Чего ищешь в царстве мрака?

   — Я — ищущий света и Царства Солнца.

   — Что есть свет?

   — Правда, добро, истина. Он един, как и огонь, — в солнце, луне и звёздах, в пламени очага и костра, в душах добрых людей.

   — Где Царство Солнца?

   — На небе, на Белом острове, в сердцах чистых и праведных.

   — Кто достоин войти в него?

   — Тот, кто, как я, стремится перенести его в этот мир.

   — Тогда иди вперёд.

Харикл шёл пригнувшись, то и дело задевая головой за свод, обдирая руки и одежду о выступы стен. Ноги вязли в мокром песке, под ними хрустели кости. Из тьмы доносились вой, рычание, клёкот, хлопанье крыльев. Ехидный скрипучий голос произнёс:

   — Ищешь света в земном мире? Этот мир грязен, страшен, мерзок. Разве ты не знаешь жизни?

   — Знаю. Но если мир грязен, его надо очистить. Если тёмен — осветить. На это стоит потратить жизнь.

   — Ты так уверен? Почему? Что даст тебе для этого сил, да ещё на всю жизнь? Смотри, потеряешь в этой жизни много приятного. Ты же слаб, алчен, труслив. Как и все люди, — издевался голос, чем-то похожий на голос Хилиарха.

   — Я видел свет Белого острова, — просто и твёрдо ответил бронзовщик.

И снова он шёл вперёд. К жутким звукам добавился запах хищников, горячее дыхание у самого лица. Было холодно и сыро. Лишь светильник, вырезанный из мягкого камня, согревал руку, и это тепло вселяло уверенность. Харикл знал: огонёк горит. И вдруг он увидел этот огонёк, увидел сквозь плотную повязку! Теперь он шёл всё увереннее. В свете плошки из тьмы выступали то львиная морда, то голова орла, но грек уже знал: это — обличья Солнца. Всё ближе шумело море, воздух свежел. Наконец стены расступились, и чья-то рука сняла повязку с глаз бронзовщика.

Он даже не зажмурился от неяркого осеннего солнца, еле выглядывавшего из-за туч. Море плескалось у самого выхода из пещеры. На волнах покачивалась байдара, и в ней сидели Вышата с Хилиархом, добродушно и хитро посмеиваясь. Что же он, Харикл, видел, слышал, ощущал в подземелье? Волхв умеет и морочить, и оборачиваться, и вызывать духов.

   — Приветствуем тебя, брат. Теперь ты один из нас. Да светит тебе Солнце, Харикл из Эмесы! — сказал Вышата.

   — Да светит оно всем людям! — ответил бронзовщик.

Раньше он показался бы себе щепкой, выброшенной на суровый гиперборейский берег. Но теперь недавний пройдоха и раб знал: щепкой он никогда уже не будет.