Глава 1

Рабочий день подходил к концу. Прохаживаясь по кабинету, Александра перебирала в памяти сегодняшних посетителей. Все, как на подбор, истерики и пессимисты. Обычный набор, изредка разбавляемый персонами с тонкой душевной организацией. Их проблема в том, что они не выдержали натиск равнодушной цивилизации, надломились от предательства и черствости близких. Они приходят за помощью в состоянии глубокой апатии и разочарования, плохо формулируя причину того, что привело к такому итогу. Их настроение и способность воспринимать мир описывались одним словом – катастрофа. Катастрофа маленького человека, незаметная для окружающих. Поэтому зачастую эти несчастные, согнувшиеся под грузом проблем, приходили с опаской, без надежды, с единственной просьбой: никогда и никому не говорить о том, что они были здесь. Александра терпеливо объясняла, что это первое правило их общения – даже настоящее имя называть не обязательно. Главное – без утайки, подробно рассказать о том, что привело их в этот кабинет.

За годы практики Александра научилась воспринимать их проблемы спокойно, абстрагированно, поставив между собой и посетителем невидимую стену. А несчастный должен пребывать в уверенности, что его невзгоды, ошибки, разочарования постепенно растворятся в череде их неспешных диалогов, выстраивания новой модели поведения. Непросто убедить человека сломленного в том, что в большей степени решение всех его проблем зависит только от него самого. Достучаться и вытащить его из пропасти собственных ошибок, ненавязчиво, но убедительно показывая путь из сложившейся ситуации, – задача, которую Александре приходилось решать изо дня в день. Выбрав эту профессию, она не предполагала, насколько много сил придется на это тратить, но это был ее выбор. Желание совершенствоваться и быть лучшей перевешивало трудности и периодические сомнения.

Последний клиент выжал из Александры все соки. Этот мужчина требовал невозможного: он хотел, чтобы следующий сеанс проходил у него дома. Объяснить ему, что это противоречит правилам, оказалось задачей не из легких, но мужчина настаивал. После нескольких попыток убедить посетителя встретиться в рабочей обстановке кабинета Саша решила сменить тему. Она применила хорошо проверенный способ – лучезарно улыбнулась. Опыт показывал, что улыбка обычно обезоруживает, делает собеседника более сговорчивым. Разумеется, о поездке домой к клиенту не могло быть и речи, но озвучить это незыблемое правило нужно было максимально деликатно. В самом разгаре, казалось бы, прекрасно аргументированной речи мужчина резко выбросил руку вперед.

– Хватит морочить мне голову! – грозно заявил он. – Если в следующий понедельник вы не приедете ко мне домой, во вторник я покончу со всей этой канителью раз и навсегда! У вас есть эта чертова неделя, чтобы… Ну, вы поняли! На этом разрешите откланяться.

Инициатива явно перешла в руки клиента, а этого Александра допустить не могла. Она поднялась со своего кресла и окликнула того, кто решил изменить правила игры. Очередной взмах его руки уже на ходу, по-видимому, означал безоговорочное окончание общения. Мужчина поспешно, слишком громко закрыл за собой дверь, оставив своего психолога в напряженно-недоуменном состоянии. Вывод напрашивался сам собой: пока ей не удалось наладить с ним контакт. Впереди долгая и кропотливая работа. С одной стороны, это было интересно, но с другой… вот в этом и заключалось самое неприятное. Саша заметила, что в последнее время любимая работа перестала занимать ее так, как это было раньше. Разнообразие проблем сузилось в примитивный круг ревности и психозов на сексуальной почве. Причем наблюдалась неутешительная тенденция: материальное благополучие пациентов обратно пропорционально их сексуальной активности и удовлетворенности. Доказательств тому много, и этот истеричный мужчина, все сеансы сверливший ее недоверчивым, порой насмешливым взглядом, не исключение. Уж не затем ли он хочет сменить место встреч, чтобы предложить вместо доверительного разговора непринужденный секс? Его жесты порой выдают рвущееся наружу желание. Что может быть хуже неосуществленной фантазии?

Александра достала сигареты, включила систему очистки воздуха. Курение – слабость, с которой по-настоящему бороться не хотелось. Альтернативный вариант порицанию и терзанию себя – красивый мундштук, дорогие сигареты – всего пару штук, но находящихся в изящном портсигаре. Внешне картина меняется. Никакого впечатления зависимости – некая отрешенность, легкое потакание слабости, бороться с которой пока не имеет смысла. Саша знала, что выглядит неотразимо, волнующе, загадочно. Важно было сохранить именно последнее, потому что без этого сексуальность плавно перейдет в вульгарность.

Подойдя к большому овальному зеркалу, Александра взглянула в него. Она пыталась быть максимально объективной, критически всматриваясь в свое отражение, но придраться было не к чему. На нее смотрела очень красивая, уверенная, полная энергии женщина. Без сомнений, это не могло не радовать! Саша профессионально переключилась с неприятных мыслей о последнем клиенте на эмоции, приносящие удовольствие. Еще никто не возражает против того, чтобы отлично выглядеть, но если в двадцать это легко, то после сорока красивая обложка нуждается в тщательной проработке. Кажется, ее усилия не прошли даром. Хороша! Пожалуй, сейчас она более эффектна, чем в юности. Тот случай, когда гадкий утенок превращается в изящного лебедя.

После сеанса самолюбования Саша включила громкость телефонного звонка. Она делала это всегда сразу после окончания приема. Обычно в это время она назначала встречи с новыми людьми, нуждающимися в ее помощи. Когда-то размещенное в газете объявление сделало свое дело. Александра никогда не забудет, с каким волнением она встретила первого посетителя. Ей казалось, что стук ее сердца заглушает слова. Как же она старалась не выдать себя. Она, от которой должна была исходить уверенность, чувствовала себя как на экзамене. Постепенно она не то чтобы очерствела, просто примерила маску спокойной рассудительности, а позднее по-настоящему научилась держать себя в руках. От нее требовались помощь, реальные советы, а как она могла дать все это, не научившись управлять собственными эмоциями?

Год за годом Александра расширяла круг клиентов, стараясь не переоценить свои возможности. У нее должно было быть достаточно времени на каждого, кто переступал порог ее кабинета. Никакой спешки, никакого конвейера. Пусть она поможет единицам, но это будет по-настоящему, личностно, глубоко проработано. Ей советовали нанять секретаря, чтобы не отвлекаться на мелочи. Но разве в ее работе они есть? Нет, секретарь – плохая идея. Она сама должна слышать голос клиента, по нему пытаясь составить его портрет. Это помогало ей понять, насколько она разобралась в типаже, прочувствовала сложность предстоящей работы еще до того, как увидит его. Настали времена, когда даже при максимально продуманном рабочем графике Саше все чаще приходилось просить извинить ее за то, что в данный момент она не могла оказать нужную помощь. Она не хотела подходить к делу формально. Быть может, даже сама иллюзия оказания помощи могла быть необходимым и достаточным условием успеха, но Александра ничего не делала в полсилы.

Убедившись в том, что у нее все получается, утопая в благодарностях тех, в чьих глазах она снова видела искру надежды, ожидания счастливого будущего, она сама воспарила. Это было не поддающееся контролю разрастающееся ощущение собственной значимости, превосходства. Оно захлестывало, превратившись однажды в комплекс незаменимости. Один из клиентов прямо сказал, что она напоминает ему вампира, питающегося чужой болью. Это случилось лишь один раз, но Александра задумалась: она такая же, как и те, кто нуждается в ее помощи. Просто пока у нее получалось управлять своей жизнью. Эйфория от собственной важности навсегда отступила, освободив место здравому смыслу, уверенности в себе, дающей основания оставаться внутренне спокойной, собранной.

Но сегодня, когда этот взбалмошный истеричный мужчина угрожал суицидом, Александра почувствовала, как по телу пробежала неприятная волна неуверенности в себе. Состояние на грани страха. Оно длилось всего минуту, но этого было достаточно для того, чтобы снова задаться вопросом: на своем ли ты месте, милая?

Телефонный звонок помешал получить всю полноту ощущений от самобичевания.

– Здравствуйте, слушаю вас! – дежурная фраза, произнесенная приподнято-радостным голосом. Это восторженно-приветливое звучание отрабатывалось годами. Еще с тех пор, когда Саша только собиралась стать психологом. Уже тогда она интуитивно чувствовала, что первое впечатление о человеке, которого не видишь, зависит от тембра его голоса, интонации. Нужно говорить так, чтобы на другом конце провода были уверены – именно этот разговор самый важный, самый долгожданный.

– Шурочка, я вовремя?

– Мама?

Договоренность – никаких звонков в рабочее время – была нарушена. Мама не относилась к числу тех, кто нуждался в профессиональной помощи психолога. У Риммы Григорьевны на все свое мнение. Она умело маневрировала среди норм, приличий, умудряясь жить по собственным правилам. Это не была насыщенная, наполненная праздниками жизнь. Скорее, существование, ограниченное природной впечатлительностью и склонностью к панике. Пытаться переубедить Римму Григорьевну в том, что ее взгляды на мир нуждаются в корректировке, – напрасная трата времени. В бесконечной веренице сбывшихся и всегда ожидаемых неприятностей Римма Григорьевна хотела видеть рядом с собой человека, на которого можно опереться, который не оттолкнет, не отмахнется.

Выбор пал на единственную дочь. В конце концов, по мнению матери, она должна воздать по заслугам той, которая родила и воспитывала ее, забывая о собственных нуждах. Это было одним из краеугольных камней жизненной философии Риммы Григорьевны: сколько в детей вложено, столько должно быть отдано. И не важно, что ребенку уже за сорок. Он все еще в долгу. Он должник до самого последнего вздоха, своего ли, родительского – не важно. Дети платят по счетам и не должны скупиться на проценты. Одно радовало Римму Григорьевну: все причитающиеся дивиденды достанутся только ей одной, потому что проходимец-отец бросил их еще до появления дочери на свет.

Его никто не искал. За все эти годы Олег Васильевич Лесков не дал о себе знать. Они так и не расписались, но Римма с чистой совестью дала дочери фамилию и отчество несостоявшегося супруга. Воспитывала дочь одна. Воспитывала так, как считала нужным. Краснеть за Сашу не приходилось. Только вот той близости, о которой мечтала Римма Григорьевна, не получилось. Сначала ей нравилось, что не по годам развитая и самостоятельная девочка словно и не нуждается в ее опеке и заботе. Маленькая взрослая женщина не совершала необдуманных поступков, хорошо училась, мечтая стать актрисой. Драмкружок при доме школьника, танцевальный ансамбль – на спектакли и выступления Римма Григорьевна приходила тайно. Саша категорически просила ее не делать этого.

– Не нужно приходить, мам. Если я увижу тебя в зале, я собьюсь. Я тебе потом все расскажу. Договорились?

Римма Григорьевна напрасно ждала подробностей очередного успешного выступления дочери. Александра ограничивалась общими фразами, приносила фотографии. Ей и это казалось лишним. Девочка давно привыкла к тому, что мама занята собственными проблемами. Поиск второй половинки затянулся. Очередное разочарование делало мать раздраженной, необоснованно грубой. Срывалась на Саше, потом чувствовала вину, пыталась ее загладить. Убеждая себя, что ребенок ни в чем не виноват, с некоторых пор все чаще видела в дочери причину своего одиночества: мало настоящих мужчин способно искренне любить и принять женщину с чужим ребенком. Или это ей так не везло по жизни, если даже отец Саши испугался.

Уставшей от одиночества Римме Григорьевне не хотелось видеть причиной своих несчастий себя. Да, она слышала умное высказывание на этот счет, но оно ее не устраивало. Оно не вписывалось в канву ее мироощущений. Желая любви мужчины, она год за годом теряла взаимопонимание с дочкой, но долгое время это ее не беспокоило. Она считала, что та должна любить ее и заботиться, несмотря ни на что. Какие бы претензии и незаслуженные обиды ни приходилось Саше выносить, она – ее единственная дочь. Она должна быть благодарна только за факт своего появления на свет. Римма Григорьевна не знала, что поначалу Саша обижалась, а позднее научилась спокойно воспринимать как внимание, так и игнорирование с ее стороны.

С годами материнское сердце почувствовало прохладу, скрыть которую не могли дежурные улыбки, фразы о родительской любви и дочернем долге. Все переплелось в запутанную теорию с теоремами, не требующими доказательств. Саша вела себя предсказуемо, как будто и придраться не к чему, но Римма Григорьевна чувствовала себя неспокойно. Чем дальше, тем яснее она понимала, что ее планы под угрозой: единственная дочь все больше выходила из-под контроля. Так можно и не дождаться выплат по счетам.

В этом предчувствии была достаточно большая доля правды. Александра росла с уверенностью, что никому ничего на этом свете не должна. Это была реакция на долгие годы борьбы с ощущением собственной ненужности. Трудности первой любви, первого предательства, неискренней дружбы ей приходилось преодолевать без чьей-либо помощи и поддержки. В какой-то степени это ее закалило, в какой-то – сломало. В результате за спиной один фиктивный брак, другой – неудачный, разбитое сердце, два аборта и профессия психолога, благодаря которой Александра пыталась убедить себя, что ее проблемы ничто в сравнении со страданиями ее клиентов. Убегая от своих комплексов, Саша активно и довольно успешно помогала другим избавляться от «тараканов». Этот процесс настолько захватывал ее, что в какой-то момент она словно переставала существовать в своей реальности.

Ушли в прошлое детские обиды на мать, потускнели несбывшиеся мечты и первые невинные поцелуи, как и мальчишка из класса – ее первая любовь, Саша старалась изменить все, что напоминало бы о неудачах. Со временем сменила квартиру, ушла из районной клиники, открыв свой частный кабинет, меняла партнеров, влюблялась, жила одним днем, не строя планов.

В какой-то степени она вела себя по-мужски. Ей нравилась независимость, интрига нового дня. Ничего хорошего в замужестве, детях, будничных заботах она не находила. Сказала себе, что сыта семейной жизнью, и дала себе слово наслаждаться каждым прожитым днем. Она делала это в меру своего опыта, понимания счастья и удовольствий. Ей нравилась жизнь без обязательств, жизнь хозяйки, полностью владеющей ситуацией. Все, как говорится, под контролем, но одного Саша так и не смогла изменить. Римма Григорьевна вдруг вспомнила о существовании дочери. Настойчивость, с которой мать начала проявлять интерес ко всему, что происходило с ней, раздражала наверняка так же сильно, как в далеком детстве Римму Григорьевну злило желание дочери завладеть ее вниманием. Доходило до того, что Александра вводила телефонный номер матери в «черный список», но тогда учащались незапланированные визиты.

Саша пыталась деликатно объяснить, что на этом этапе ей не нужна новая подружка, а ничего более глубокого она предложить не может. Момент налаживания близких отношений упущен безвозвратно. Для Александры это было настолько очевидно, что оставалось удивляться наивности и настойчивости матери. Тем не менее она выполняла обязанности дочери: стоило Римме Григорьевне о чем-то ее попросить, Саша бросалась выполнять поручение. Ей не хотелось со временем мучиться от чувства вины, но и злоупотреблять своей мягкостью Александра не позволяла. Давая понять, что поезд задушевного общения давно ушел, настаивала на сокращении звонков, встреч и участии в жизни друг друга.

– Мы прекрасно живем в параллельных мирах, – улыбалась Саша, прямо глядя в васильковые глаза матери.

Очередная просьба прозвучала несколько дней назад. Римма Григорьевна упорно не желала примиряться с тем, что раньше было для нее в порядке вещей. Отчуждение дочери теперь, когда Римме Григорьевне перевалило за шестьдесят, казалось трагедией. Но Сашу все устраивало, поэтому ей периодически приходилось напоминать о неписаных правилах их общения: «Давай не будем ничего менять, мам, чтобы потом ни о чем не жалеть. Ведь раньше все было хорошо без этих каждодневных пустых разговоров, сводящихся к тому, что тебе нужно помочь сделать генеральную уборку или срочно навести порядок на антресолях, а у тебя болит спина…»

Сколько раз она говорила об этом? В разных вариациях, по разным поводам – сколько? Неужели придется снова повторяться? Александра подкатила глаза к потолку. Незапланированное общение с матерью – не самое лучшее окончание рабочего дня. Оставалось надеяться, что только исключительная причина заставила Римму Григорьевну нарушить неписаное правило. Она не желала понять, что за последнее время отношения между ними разладились. Саша грустно усмехнулась – они перестали, а скорее, никогда и не понимали друг друга. Встречи свелись к редким показательным выходам, телефонные звонки – к общим фразам. И сегодняшний звонок вызвал у Александры приступ раздражения. Легко справившись с ним, она постаралась вложить в свои интонации максимальную дипломатичность и гибкость.

– Что ты хотела, мам? У меня мало времени.

– Шурочка, извини. Я знаю, ты не любишь, когда я звоню тебе на работу.

– Знаешь, – улыбнулась та. У нее не было желания задавать вопросы, проясняющие ситуацию.

– Я не хотела тебя рассердить, но обстоятельства вынуждают меня, и еще я подумала, что ты можешь узнать слишком поздно.

– Поздно. – Саша села за стол, скрестив ноги. Она отвечала автоматически, применяя один из своих приемов: повторение услышанной информации повествовательной интонацией. Как ни странно, это называлось активным слушанием.

– Прошло столько лет, многое изменилось, забылось. Все, конечно, могло сложиться иначе, но тогда это была бы другая история.

– Конкретнее, ради бога.

– Надеюсь, ты не примешь это близко к сердцу. Ничего не поделаешь – судьба.

– Вступление удалось. Переходи к сути. Что случилось? – Александра насторожилась. Нервно стряхнув пепел в фаянсовую пепельницу с рисунком из пестрых павлинов, она замерла в ожидании. Кажется, на этот раз это звонок женщины, не страдающей от скуки. Мама знает что-то убийственное. Как хорошо знаком Саше этот вкрадчивый, чуть усталый голос.

– Шурочка, это ужасно…

– Мама, ты достаточно меня подготовила. Я слушаю. – Александра вздохнула, закрыла глаза и глубоко затянулась. Внутри что-то оборвалось, разделяя жизнь на ту, что была до этого звонка, и ту, что начнется после. Было совершенно очевидно, что случилось Нечто. Даже предполагать было страшно. В какой-то момент захотелось бросить трубку, чтобы нежданная новость не нарушила размеренного хода событий, но это было бы верхом наивности полагать, что таким образом судьба изберет иной путь. Да и мама, похоже, любой ценой хотела донести до нее информацию.

– Шура, у Прохорова умер сын.

– У Дмитрия Ильича? – сигарета выпала из оцепеневших пальцев. – Господи, когда? Почему? Да ему же еще двадцати не было.

– В июле исполнилось бы.

– А что произошло? – идиотский вопрос. Как будто ответ на него мог что-то изменить.

– Разное говорят. Одни – сердечный приступ, другие – наркотики, передозировка.

– Мама, это точно?

– Да. Такие новости распространяются быстро.

– Ему конец… – прошептала Саша, не замечая, как от тлеющей сигареты расплавляется файл с документами. – Он был для него единственной надеждой. Он был для него всем. Ему конец…

– Ты так утверждаешь?.. Откуда ты можешь знать, ведь вы давно не общались?..

Дочь не удостоила ее ответом. Тогда Римма Григорьевна снова спросила: – Ты поедешь на похороны?

– Да. А ты?

– Нет. – Ответ прозвучал мгновенно.

– Вы ведь знакомы больше двадцати лет!

– Нет, я не могу.

– Человеку нужно хотя бы сочувствие.

– Эти слова соболезнования ничего не меняют. – Римма Григорьевна не выносила никакого давления. – У него достаточно широкий круг друзей и знакомых. Вместе они смогут пережить утрату.

– Послушай себя!

– Не настаивай. Ты же знаешь, я тяжело переношу такие моменты. Я боюсь покойников. Все равно ничего уже не исправить. Кстати, ты тоже не обязана.

– Я поеду.

– Тогда я узнаю время и перезвоню.

– Спасибо.

– Ты только держи себя в руках, Сашенька. В конце концов, это был его ребенок, его жизнь.

– Да, конечно, – автоматически произнесла Александра и положила трубку.

Запах тлеющей целлюлозы распространился по кабинету, но Лескова его не ощущала. Она почувствовала, как горячий, обжигающий комок подступил к горлу, и, закрыв лицо руками, заплакала. Слезы полились неудержимыми потоками. Стоило ей представить встречу с Прохоровым, как очередной спазм железной хваткой перехватывал горло. Как это должно быть страшно – потерять ребенка. Как будто отмирает часть тебя самого. Неужели после этого можно есть, спать, ходить по магазинам, встречаться с друзьями, чего-то желать? Как можно пережить похороны единственного сына, а потом заставить себя жить дальше?

В свои сорок три Саша так и не рискнула обзавестись детьми. Первый раз вышла замуж ради хорошего распределения, о ребенке не могло быть и речи. Она переспала с «мужем» просто так, из благодарности. Во второй – сначала ничего не получалось, а потом получилось, но с другим мужчиной. Элементарная измена, в которой она додумалась признаться своему благоверному. Зачем призналась? К тому же ребенка оставлять не собиралась, сделала аборт. Муж заявил, что простить не сможет. Развелись тихо, без скандала. Тогда Саша не ощущала вины. Ситуация казалась ей комичной. Просто немного не рассчитала с циклом, расслабилась – таких ошибок природа не прощает. Вот и муж не простил.

Оставшись одна, не грустила. Заводила мимолетные романы, как будто только это и имело смысл. Не использовала еще одну возможность стать матерью. И по возрасту было в самый раз, но мужчина, от которого забеременела, не настолько ей нравился, чтобы оставить ребенка. Саша легко пошла на очередной аборт, зная о том, чем могут закончиться такие эксперименты. Она уговаривала себя, что все должно быть по-настоящему, все еще впереди.

Только после того, как появилась своя практика, пришло ощущение пустоты. Чем больших успехов Александра достигала, чем большему количеству людей помогала, тем явственнее осознавала, что не имеет морального права советовать, направлять, корректировать. Она попросту самоутверждалась, вытаскивая других из глубоких депрессий. Люди, нуждающиеся в ее помощи, видели в ней человека, знающего ответы на все вопросы. Каждый раз у Александры была новая задача: возродить надежду, разбудить самолюбие, избавить от комплекса, помочь обрести уверенность. Разве все перечислить.

Ее благодарили, награждали такими эпитетами, что порой становилось не по себе. Она просила верить и доверять, настаивала на откровенности и открытости – залоге успешного взаимодействия. Она протягивала руку помощи, и за нее хватались с рвением обреченности, постепенно сменявшейся светом надежды. Проблемы разрешались, пациенты ощущали мгновения эйфории от сознания освобождения и способности жить дальше, дыша полной грудью. Наступил момент, когда после очередного выражения благодарности со стороны улыбающегося клиента Саша боролась с сознанием собственной ненужности. Эти запутавшиеся люди сами совершали чудесное превращение. Они даже не подозревали, что полученный результат – плод их кропотливого каждодневного труда. Она же выступала поводырем – только и всего. Ослепленные обидами, озлобленные, раздраженные, они нуждались в крепкой руке, уверенно ведущей к цели. Она с удовольствием протягивала им свою, зная, что каждая возрожденная душа и ее спасение.

Особенно радовалась Саша, когда удавалось наладить разлаженные отношения между родителями и их детьми. В таких случаях у нее создавалось впечатление искупления вины перед теми, кого она лишила шанса появиться на свет. Помогая примириться, найти общий язык, сближая поколения, какое-то время Саша чувствовала облегчение. Пустота отступала, давая свету и теплу проникнуть в самое сердце. Наступало ощущение праздника, которого не было ни в одном календаре. Именно за такие дни Саша любила свою работу.

Сегодня с самого начала все шло не так. Что-то невидимое витало в воздухе и отравляло привычную атмосферу откровенных бесед, которые велись в этом кабинете. Саша еще не знала, что случилось, но терзалась необъяснимым предчувствием плохого, непоправимого. Она мастерски настраивалась на волну очередного клиента, но, едва за ним закрывалась дверь, все внутри болезненно сжималось. В этот день Саше впервые захотелось исчезнуть из кабинета. Раствориться в пропитанном напряженным ожиданием воздухе мегаполиса и наблюдать за происходящим со стороны. Никакой ответственности, никакого участия, словно тебя и нет вовсе.

Теперь после звонка матери все стало ясно. Вот она – причина внутреннего напряжения. Где-то в пространстве Вселенной существуют невидимые нити, навсегда связывающие нас с людьми, с которыми когда-то шли одной дорогой. Отношения оставляют след в вашей памяти. След легкий и светлый, поверхностный или глубокий, а бывает кровоточащий, словно рана. Александра никогда не применяла подобные сравнения в беседах с пациентами. Хотя ей самой так и не удалось избавиться от одной из таких незаживающих ран. Разве можно быть хорошим психологом, когда знаешь за собой такое… Ее боль носит вполне конкретное имя – Дмитрий Ильич Прохоров.

Время от времени Саша вдруг вспоминала о нем, пыталась представить, как-то ему живется? Она видела его счастливым и несчастным, довольным собой и обозленным на весь мир. Тогда, много лет назад, ей бы доставило удовольствие узнать о его страданиях, о том, что без нее смысл его жизни утерян. Такие мужчины не могут оставаться одинокими по той простой причине, что их хотят заполучить многие, и, устав от борьбы с собой, они обычно сдаются той, что понастойчивей. Даже когда они еще были вместе, рядом с Прохоровым была другая женщина. Эта другая, не раздумывая, родила от него ребенка. Живое голубоглазое доказательство того, во что Саша отказывалась верить. Она отказывалась воспринимать любую негативную информацию, считая ее проявлением элементарной зависти. Ведь тогда она знала, что Дмитрий любит ее. Ей было двадцать, и в этом нежном возрасте она была уверена, что, если любят, не изменяют. Правда, к тому времени она поняла, что не хочет за него замуж. Так она чувствовала тогда.

Мама, обычно равнодушная к ее личной жизни, пыталась уберечь от ошибки. Твердила, что Прохоров – хороший выбор, не стоит играть с чувствами взрослого мужчины. Саша должна была выбрать его, поверить ему. Она знала, что все зависит от ее решения. Она могла обрести настоящего друга, преданного, верного, щедрого. Что теперь вспоминать. Нет ничего более разрушительного, чем копание в прошлом, в котором уже ничего нельзя изменить. Молодость безрассудна и эгоистична. Отказавшись от Дмитрия Ильича, она не испытала чувства потери. Жизнь била ключом. Задумываться о том, как пережил их разрыв Прохоров, Саша тогда не стала. Ей было все равно, как сложится судьба Прохорова в дальнейшем…

Прошлое промелькнуло, оставив неприятный соленый привкус. Лескова давно так не плакала, но чувство облегчения не приходило. Она уже забыла, что можно так беззвучно, горько проливать слезы. Саша оплакивала ушедшую молодость, совершенные ошибки, непростительную жестокость. Телефон звонил, но Александра не могла ответить. Она не хочет ни с кем говорить. Ей нужно побыть с собой наедине.

Почему она чувствовала себя виновной в трагедии, произошедшей с сыном Дмитрия Ильича? Никакой логики. Это была глупость, необоснованное обвинение. Но какой бы ни была причина гибели Илюши, Александра знала, что все могло сложиться иначе. Если бы только можно было все вернуть. Одно-единственное желание, которое она бы загадала фее, волшебнику, золотой рыбке. Не три – одно: быть вместе с Дмитрием, не оттолкнуть его.

Их судьбы могли сплестись в один жесткий узел, если бы тогда, много лет назад, она не поддалась минутному порыву. Она сделала выбор, и с того момента все пошло наперекосяк. Зачем скрывать? Должна же она хотя бы наедине с собой быть откровенной. Все сложилось не так. Нужно было еще двадцать лет, чтобы окончательно это осознать. Приятнее и спокойнее жить в самообмане, надеяться и заговаривать рвущуюся изнутри пустоту, врачевать раны других. Отвлекаться на их проблемы и боль. От этого не становилось легче, просто время просачивалось день за днем, год за годом. Но в жизни все подчинено своим жестким законам. Саша оставляла открытым вопрос о справедливости такого хода событий, зная только, что рано или поздно придется платить по счетам. Саша вытирала слезы – кажется, она может оказаться банкротом.

Первая любовь Риммы оказалась ее самым сильным разочарованием. Не она первая, не она последняя обожглась на всю жизнь. Познав то, что называют «любовью без памяти», девушка очень скоро начала ловить на себе косые взгляды соседей, осуждение всех, кто мог хоть что-то знать о ней, о ее родителях. В коммуналках не может быть секретов, здесь особая территория, где все обо всех известно. Улей всезнающей кухни гудел от известий о каждом, кто вел себя подобающим образом или, напротив, нарушал нормы приличия того времени. Здесь говорили намеками и прямо в зависимости от объекта внимания.

В какой-то момент именно Римма и ее молодой человек стали самой главной темой воркующих хозяек. Все видели красивую пару, все ждали свадьбы. Родители Риммы уже несколько раз принимали жениха в доме, оказывали ему всяческое внимание, но история закончилась весьма тривиально. Жених вдруг пропал, как будто и не было его вовсе. Римма с каждым днем становилась все бледнее, тише. Родители видели, как переживает дочь, успокаивали, но дело было не только в тоске по любимому. Пришло время признаться в том, что девушка позволила себе больше, чем предписывали неписаные правила морали. Римма была беременна.

Ребенка решили оставить. Надежда Петровна – мать Риммы – сначала плакала, а потом взяла себя в руки и на людях не показывала, как тяжело на душе. Единственная дочь опозорила, осрамила, но что поделаешь. Ходила с гордо поднятой головой, на коварные вопросы «доброжелателей» не отвечала. Отец вначале за ремень схватился, хотел исполосовать мерзавку, но, справившись с гневом, рассудил здраво:

– Что случилось, то случилось. Благо, отсюда мы скоро переедем. Будем надеяться, что молва за нами не потащится. – Григорий Романович погрозил дочери увесистым кулаком. – Квартиру нам государство выделило. Думал, заживем как короли, а ты нам в подоле ляльку. Тьфу, дура девка.

– Да оставь ты ее, Гриша, – вступилась за дочь Надежда Петровна, – на ней и так лица нет.

– Лица нет? Зато пузо скоро будет.

– Ничего, справимся. Главное, ты, дочка, на новом месте-то говори, что погиб муж. Трагически погиб, мол, и без подробностей. Люди сначала поспрашивают, а потом успокоятся, в душу ж не заглянешь. Здесь мы переморгаем, недолго осталось.

Родившаяся девочка удивительным образом вобрала в себя все от отца. Несмотря на протесты родителей, Римма с чистой совестью записала ее как Александру Олеговну Лескову. Отец настаивал, чтобы внучка носила его фамилию и отчество, но всегда мягкая и уступчивая Римма проявила несвойственное упрямство.

– У нее есть отец, – тихо, но тоном, не допускающим возражения, произнесла она. – Может быть, он одумается.

Она, действительно, какое-то время ждала. Но Олег и не думал возвращаться. Его судьба осталась для Риммы неизвестной. Вопросов ей больше не задавали. Осуждающие взгляды соседей постепенно сменились жалобными комментариями:

– Вот не повезло девке. Заморочил голову паршивец.

– Ох уж эти мужики. Ребенок – его копия, а ему, лиходею, все равно.

Лесков был мужчиной видным, так что на маленькую Сашеньку смотрели с восхищением. Прелестный ребенок вызывал восторг у всех, кроме ее матери. Видя в ней предавшего ее любовь мужчину, Римма была сдержанна в чувствах. Нет, она никогда не желала дочери зла, но ее материнская любовь всегда была приправлена щедрой порцией раздражения, вспыльчивости, контролировать которые Римма себя не утруждала.

Переезд на новую квартиру решил часть проблем: здесь никто не знал Кудрявцевых, никому не было дела до отца Саши. Жизнь в многоквартирном доме кипела. Жильцов сотни, поздоровались друг с другом – уже хорошо. Правда, версию о гибели Лескова все же пришлось озвучивать. Соседям, с которыми сложились хорошие отношения, Надежда Петровна сказала, что зять был завидный, но не пришлось дочке пожить всласть. Смерть она ведь всегда лучших забирает.

Вот так Римма похоронила Олега. Версия о его трагической гибели настолько часто повторялась, что в какой-то момент в нее поверили и сами создатели. На молодую интересную женщину с ребенком смотрели с уважением. Вот ведь какая верная – столько лет тоскует по мужу. Никому не приходило в голову, что Римма отчаянно пыталась найти спутника жизни, но серьезные отношения не складывались. Нравилась она – не нравились ей, она сгорала от чувства – к ней оставались холодны. Особенно непредсказуемой была реакция, когда Римма признавалась, что у нее есть дочь. Некоторые претенденты на руку и сердце исчезали сразу, другие пытались выглядеть благородно и даже знакомились с Сашей, но не более того. Шоколадки, куклы – заигрывания с ребенком длились одно-два свидания, после чего любовный пыл улетучивался, отношения заканчивались. К тридцати годам Римма не хотела мириться с одиночеством, не переставала надеяться.

Когда Саше исполнилось пятнадцать, бабушка и дедушка окончательно переехали жить в деревню. Уйдя на пенсию, они все чаще говорили, что городская суета сокращает их жизнь, вот и решились, наконец. Дом в деревне был небольшой, но с огромным садом и казавшимся бесконечным огородом. Раньше родители Риммы проводили здесь все выходные и праздники, возделывая благодатную землю. Теперь, когда переехали сюда жить, решили завести птицу, поросят.

– Вот вам здоровая, экологически чистая еда, – всякий раз приговаривал Григорий Романович, приезжая к дочке с гостинцем. Он явно получал удовольствие от того, что взращивал собственными руками.

– Ну, что ты, батя, тяжесть такую тащил. У меня холодильник от продуктов ломится, – недовольно бурчала на отца Римма, но все равно чмокала его в щеку. – Спасибо, конечно.

До рождения Саши она успела окончить техникум общественного питания, получить специальность. На работу решила выйти, едва Саше исполнилось полтора года. Ясли были для Риммы настоящим спасением. Благо, все рядышком, буквально через дорогу. Малышку в детский сад, а сама летела в магазин. За прилавком она чувствовала себя богиней. Покупатели мужского пола были щедры на комплименты. Эти знаки внимания всегда поднимали Римме настроение. На многие хотелось откликнуться, но сдерживал опыт неудавшихся отношений с отцом Саши. Со временем вела себя свободнее, решив, что не стоит вести монашеский образ жизни только потому, что первый мужчина оказался подлецом. Ей было все труднее справляться с периодами, когда ее женская природа начинала властно требовать эмоций, удовольствий.

Позднее, сменив несколько мест работы, Римма устроилась в универсам в центре города, практически сразу получив должность заведующей секцией. Никому не рассказала о том, что продвижение стало возможным благодаря близкому знакомству с директором магазина. Римму такое положение вещей устраивало. Зарплата хорошая, премиями не обижают, холодильник полон продуктов. Только вот родители не понимают и продолжают по старинке снабжать ее своими сельскими деликатесами: салом, мясом, яйцами.

– Бери, дочка, пока можем. Да и Сашку нужно откармливать – кожа и кости, прости господи.

Когда Григорий Романович произносил что-то в этом духе, Римма злилась. Отец не замечал косых взглядов дочери, потому что его приезду всегда радовалась внучка. В ее смеющихся карих глазах дед купался, как в теплых волнах прогретого июльским солнцем Азовского моря. Там он несколько лет подряд отдыхал с женой и Сашей. Кажется, это были самые счастливые времена. Теперь на поездку нет ни сил, ни средств. Покушать, как говорится, пожалуйста, а вот на излишки не скопили. Отдыхать по-людски стало не по карману, а уговорить Римму оздоровить дочку никак не получалось. У той, видите ли, свои планы, а Саша может прекрасно проводить лето у них в деревне. Как ни странно, Шура с удовольствием уезжала из душного города от равнодушия матери. Отдыхая друг от друга, они не успевали соскучиться за летние каникулы. Хорошее всегда быстро заканчивается. Так пролетало долгожданное лето, и снова наступала вереница серых будней, режим каждодневного выживания, в котором обе существовали сами по себе.

Они так и не стали подругами, как это случается у матерей с их взрослеющими дочерьми. Не было общих теплых воспоминаний, были лишь затаенные обиды и претензии друг к другу. Никаких советов, долгих задушевных разговоров по вечерам. Общение Риммы Григорьевны с Шурой зачастую ограничивалось обсуждением покупок, меню, распределением обязанностей по дому. Саша привыкла к тому, что мама не слишком вмешивается в ее жизнь. У подружек были другие отношения с родителями, более теплые, открытые, но в какой-то момент Саша поняла, что в таком положении вещей у нее есть свои преимущества. Одно из них главное, определяющее – свобода выбора. Что хорошего, когда каждый твой шаг контролируется? Ей казалось, что заботливые мамы переходят границу в своей опеке, внимании. Саша видела, как ершились ее подруги, тяготясь избыточным проявлением материнской любви, и думала о том, что в отношениях детей и родителей трудно достигнуть золотой середины.

К моменту окончания Сашей средней школы Римма все еще находилась в поиске своего идеала. Она снова сменила место работы – ушла из универсама, одно изменение автоматически повлекло за собой другие – новые знакомства, один любовник за другим. Ничего серьезного. Отражение в зеркале все чаще огорчало, а вот дочь, как назло, с годами расцветала, хорошела, становясь точной копией своего отца. Наступил момент, когда Римма не выдержала и сказала:

– С такими данными в актрисы бы надо попробовать, а?

Саша удивилась тому, как точно мать угадала ее заветную мечту. Вроде бы и не разговаривали об этом серьезно, а ведь попала в яблочко. Римма видела, что училась Саша ровно. Никаких проблем с точными науками, но любовь к лицедейству – это было то, от чего у девчонки замирало сердце. В драмкружке, постановки которого Римма смотрела тайком, Саше всегда давали главные роли. Она прекрасно справлялась с ними. Римма удивлялась: откуда у дочери такая способность перевоплощаться? Когда Саша подала документы в институт искусств, мало кто сомневался, что она не пройдет по конкурсу. Но ее актерская карьера так и не состоялась: два года Саша поступала, два раза тяжело переживала неудачу. Переживала сама – у мамы каждое лето была особенно горячая пора – любовная горячка, поездки на юг, разочарования, истерики. А провалы дочери на вступительных экзаменах маячили где-то на втором плане. Это был жалкий серый фон, от которого Римма пыталась избавиться, с головой окунаясь в водоворот страстей.

В результате, к всеобщему удивлению, Саша поступила в медицинский. Свой выбор она объяснила желанием доказать, что и в этот институт порой попадают без блата.

– Теперь у нас будет свой семейный доктор, – радовалась бабушка.

– Тебе очень пойдет белый халат, – заметила мать.

– Парни хорошие есть? – поинтересовался дед.

Веселый студенческий коллектив будущих медиков сложился сразу. В Сашиной группе что ни личность, то заводила и лидер, оспаривающий право быть в центре внимания. Немного циничные, очень уверенные в себе, не желающие заглядывать и на день вперед, они проживали каждый день как последний. После окончания лекций частенько собирались в небольшом уютном кафе неподалеку. Здесь все было не слишком дорого и достаточно вкусно. Студенты окрестили заведение «Кухней».

– Сегодня соберемся в «Кухне»?

– Подтягивайся в «Кухню»…

– Покуховарим после занятий?

Саша проводила здесь много времени, особенно в холодное время года, когда погода «радовала» проливными дождями, осенней сыростью, зимними морозами. Согревались дешевым портвейном, который тайком приносили с собой и осторожно разливали под столом в чашки из-под чая. Опытная барменша давно поняла, почему эта шумная компания очень редко заказывает кофе: после него нужно мыть чашки, не с гущей же вино попивать, а после самого крепкого чая, приправленного шутками-прибаутками, – нет. Эта ватага будущих медиков создавала особую атмосферу в заведении, поэтому барменша сквозь пальцы смотрела на выкрутасы весельчаков. Без них ее смена была бы просто скучной.

Посиделки в «Кухне» со временем становились все более редким мероприятием – увеличивались нагрузки в институте. Учиться с каждым годом становилось, с одной стороны, легче, с другой – труднее. Легче, потому что уже не чувствовала себя новичком, отпустили воспоминания о беззаботной школьной жизни. Труднее, потому что зачетные недели требовали все большей отдачи, а сессии – нервного напряжения. Лескова хотела стать хорошим врачом. В ее зачетке были оценки за знания, хотя сплошь и рядом студенты изворачивались, выкручивались, облегченно вздыхали, получив средний балл. Сашу это не устраивало. Она все чаще думала об ответственности за выбранную профессию, потому что в какой-то момент поняла серьезность выбора. Клятва Гиппократа неожиданно приобрела новые оттенки глубинной необратимости. Теперь это были не просто слова, произнесенные в эйфории от начала нового этапа, ожидания новых впечатлений. Она стала членом одной большой команды, где от каждого зависит успех всех. Правда, поделившись своими ощущениями с одногруппниками, Саша наткнулась на добродушное удивление.

– Ты, мать, не перегибай. Переучилась, по всему видно. Пора тебе на секс переключаться, а то крыша поедет, – вынесла вердикт староста группы Карина Звягинцева. С ней Лескова сдружилась и искренне считала, что та – ее первая настоящая подруга. Не то что в школе, драмкружке.

– Точно, вот на меня посмотри внимательно. Соберись и прислушайся к ощущениям, рождающимся пониже пояса… Что чувствуешь? – Сережа Абрамян, слывший первым ловеласом на факультете, обнял Сашу за талию. – Лескова, я ж в тебя безумно влюбленный!

Очередная посиделка в «Кухне» проходила под лозунгом спасения заблудшей души. Объектом спасения была Саша. Она уже жалела о своей излишней откровенности, хотя не могла не признать: пора заводить романы. Когда же еще? Слава последней девственницы факультета не слишком согревала. Только пока у Александры не было на примете того, кто, по ее мнению, достоин такого бесценного подарка. На последней дискотеке присматривалась. Тщетно. Даже разозлилась на себя. Мол, чего тебе, дурище, надо? Кого ищешь? Саша ждала, что сердце подскажет, но оно молчало. Даже мама, обычно соблюдавшая неписаную договоренность о невмешательстве, не выдержала:

– Шура, ты бы меня со своим мальчиком познакомила, что ли. Третий год учишься, пропадаешь целыми днями, а домой свою зазнобу не приводишь.

– Нет зазнобы, мам. – Саша совершила оплошность, признавшись в этом. У Риммы Григорьевны появился повод для насмешек. Она не упускала случая уколоть дочь, которая пока никак не воспользовалась авансом природы. – С такими данными и без провожатого. Позоришь ты меня, дочка.

– А я вот не считаю, что ты меня позоришь, – не выдержала Саша, – то с одним провожатым, то с другим.

Римма Григорьевна была вне себя от ярости. Ответила что-то обидное, но это не помогло успокоиться. Дочь, чертовка, права: ничего у них обеих не складывается. Только одна устала от поиска, а другая не спешила к нему приступать.

– Бойкая ты на язык стала, Сашенька.

– Растем-с. – Обычно, чтобы ссора не разгорелась, Шура ретировалась в свою комнату.

– Вот приедут бабушка с дедушкой, я им на тебя пожалуюсь! – это был последний козырь матери, действовавший на дочь убийственно. Сашка обожала стариков и меньше всего хотела огорчать их.

– Давай договоримся, мам, их в наши разборки не впутывать, – выглянула из комнаты Александра.

– Хорошо, – Римма Григорьевна неожиданно словно увидела дочь в другом свете. Не такая она уж и эгоистка, какой пытается выглядеть. Хорошая девочка, чувствительная. Ершится, так это проделки возраста. Все пройдет. – Давай разбираться в узком семейном кругу. Только знай, я очень хочу его расширить. Я устала от одиночества. Одна, столько лет одна…

– А я? Как же я, мам? – Саша не могла скрыть обиду.

– Я люблю тебя, Шурка. Только ты уже совсем взрослая. Иногда мне кажется, что моя любовь и забота тебя тяготят.

– Ты ошибаешься. Я их попросту не чувствую…

– Ты несправедлива ко мне, Александра. Я стараюсь, как могу. Да, я такая как есть, и можешь осуждать меня… Но другой я уже не стану.

Все произошло, как это часто бывает, неожиданно. Римма Григорьевна решила изменить стратегию и отдохнуть зимой. Летние приключения который год заканчивались плачевно. Может, зимой отдыхают мужчины посерьезнее? Купила путевку в Прикарпатье.

– Поеду, водички целебной попью. Говорят, там очень хороший источник.

– Конечно, мам, – Саша помогала матери паковать сумки. – Тебе нужно отдохнуть.

– Нам нужно отдохнуть, – поправила ее Римма Григорьевна, – друг от друга. Правда?

– Тебе виднее.

– Ты здесь посиделки не устраивай, хорошо? – в день отъезда мать нервничала, все время давала указания, предостерегала. Создавалось впечатление, что она волнуется из-за того, что Саша остается одна.

– Мам, ты не переживай, – Шуре было даже приятно. Редкие знаки внимания матери проявлялись по-разному. Чаще в виде колкостей, а на этот раз ее словно подменили. Она на самом деле нервничала.

– Я знаю, что говорю.

– Ну что со мной случится? С голоду не умру, в грязи не утону. Дорогу переходить умею.

– Я не о еде. Ты же понимаешь…

– Все будет нормально, мам.

Саша вздохнула с облегчением, проводя взглядом такси. Оно увозило мать на вокзал, а это означало начало трехнедельного рая. О том, что она временно одна на хозяйстве, Саша сказала Карине не сразу. Призналась мимоходом, в одну из посиделок в «Кухне».

– Ну, ты даешь, подруга! Уже семь дней такого кайфа, а ты ни гу-гу. Вот характер! – Звягинцева сделала вид, что обиделась, и тут же получила приглашение в гости. – Ну, это другое дело.

В этот момент Саша уже представляла, как завтра после занятий они приедут к ней домой, приготовят что-нибудь вкусненькое, а потом будут дурачиться допоздна. Может, Карина и заночует у нее. Пусть. Так даже веселее. Они будут смотреть телевизор, слушать музыку, пить чай с абрикосовым вареньем – оно особенно удавалось Римме Григорьевне – и болтать о планах на будущее, мечтать. Недели одиноких пробуждений и укладываний спать Сашке хватило, чтобы теперь мечтать об обществе подруги. Но в назначенный день Карина извинилась, сказав, что не сможет воспользоваться приглашением.

– Что случилось, Карина?

– Просто у меня… свидание.

– Свидание? – Саша почувствовала укол ревности. Звягинцева никогда не афишировала свою личную жизнь. Потом вдруг выяснялось, что у нее роман с пятикурсником, или непростые, по ее скупым словам, отношения с мужчиной много старше. Из нее приходилось вытягивать информацию по крупицам. – И с кем, если не секрет?

– С Юркой Будинцевым. Да, ты видела его на последней дискотеке в общаге.

– Что-то не припоминаю, – солгала Саша.

– Ну, ты ж тогда торопилась, я вас и познакомить не успела.

На самом деле Лескова прекрасно понимала, о ком идет речь. На дискотеке этого парня она выделила сразу. Внешне он был точной копией Юрия Антонова. Невысокий, смазливый, с очаровательной улыбкой, делающей его похожим на беззащитного ребенка, Будинцев понравился Саше с первого взгляда. Не успела она порадоваться долгожданному чувству, как ее ждало разочарование: к Юре подошла Карина и, поцеловав, совершенно бесцеремонно повисла у него на шее. Это было явной демонстрацией собственности. Саша болезненно поморщилась, отворачиваясь, чтобы не видеть откровенного поцелуя. Она не должна думать об этом юноше. Он на крючке у ее лучшей подруги, сияет, как начищенный самовар. Звягинцевой всегда удавалось отхватывать первоклассных парней.

– Когда же вы договорились? – Саша не могла скрыть огорчения. Запланированный вечер срывался.

– Да только что. Замотанный он – забот выше крыши. Учеба, работа – время в сутках не растянешь. Сама понимаешь, я должна воспользоваться моментом, – многозначительно улыбнулась Карина. Увидев, что Саша хмурится, поспешила ее успокоить: – Маман твоя еще не скоро вернется, не дуйся, еще подевичничаем.

А после занятий Карина вдруг всплеснула руками, хлопнула себя по лбу. Она выглядела так, словно только что открыла закон, по своей важности не уступающий открытию Ньютона. Как будто ей только что на голову свалилось то самое яблоко.

– Слушай, Шурка, а можно мы с Юрой к тебе в гости вечером приедем?

– Что? – вытянувшееся лицо подруги не предвещало положительного ответа. Саша была застигнута врасплох.

– Он такой юморист, обхохочемся! Оливье сообразим, котлет нажарим. Чего-нибудь для настроения примем, не возражаешь?

– Приезжайте. – Саша ненавидела себя за мягкотелость, Карину – за наглость.

Договорились на шесть вечера. Долго принимая душ, Саша думала о том, что ее квартира сегодня – место для самого настоящего свидания, что она здесь будет лишней. И как с этим быть, пока не знала. В голову лезли самые отвратительные мысли. Зависть к счастью подруги легко затмила трехлетнюю дружбу. Чтобы отвлечься, Саша возилась на кухне. Она приготовила столько еды, что хватило бы на роту. В кухне громко работало радио. Шура нервничала, но подпевала, пританцовывала, хотела настроиться на веселый лад. Но, чем больше она пыталась расслабиться и не нервничать перед предстоящим знакомством, тем сильнее стучала кровь в висках, тем неистовее билось сердце. Стоило только представить, что вот-вот Юра переступит порог ее дома, как в горле перехватывало дыхание. Все попытки вразумить себя заканчивались полным провалом, Саша поняла, что влюбилась.

Угораздило же ее. Обидно, что ничего не получится. Ей придется играть роль радушной хозяйки, с завистью наблюдать за влюбленными голубками. Карина может быть спокойна – Саша твердо решила не мешать счастью подруги. Хотя совершенно объективное отражение в зеркале не могло скрыть, что она гораздо красивее, эффектнее Звягинцевой. Что толку? Пускать в ход свое обаяние Саша не собирается. Так будет честно и правильно.

Саша вздохнула. Пока ее удел – терпеть ухаживания учителя физкультуры. Настырный, уверенный в себе, он уже несколько месяцев добивался ее внимания. Сейчас это казалось унизительным. Раньше Саша только посмеивалась и делала вид, что ничего не замечает. Девчонки с курса подшучивали над ее незадачливым ухажером, но Саша не обижалась. Девчонки делали это не со зла. Им было даже жаль ее, уставшую от внимания мужчины, к которому она была совершенно равнодушна. Она знала, что рано или поздно не выдержит и скажет что-то резкое. Пусть это закончится для нее неприятностями, зато она покончит с похотливыми взглядами и намеками. Почему за ней ухаживает коротышка с хорошо наметившейся лысиной на макушке? Она не давала повода. Ему ведь уже за сорок! Неужели в таком возрасте можно надеяться на ответное чувство?

Вот Юра Будинцев – другое дело. Он хоть и не под два метра ростом, но молод, красив и вообще – само обаяние. Везет Карине. Только что он в ней нашел? Сколько раз Саша слышала о своей подруге: «ни кожи, ни рожи», но, как показывал опыт, такие девчонки очень часто заполучали самых классных парней в институте. Самые эксклюзивные экземпляры попадали на крючок к вылитым крокодилам с кривыми ножками. Лескова уже не раз думала о том, что берут такие девы не внешностью, а тем, на что сама Саша пока не отважилась. В ее жизни еще не было серьезного романа. Горячие поцелуи, крепкие объятия, уговоры и просьбы возбужденных, сгорающих от желания юношей – ей так нравилось распалить и не дать, что вскоре за ней закрепилась слава «девицы-динамо».

Такая репутация в медицинском институте считалась позорной. Однако до поры до времени Шура не напрягалась по этому поводу. Она с детства знала, что всем не угодить, а ей самой нет никакого резона потерять девственность по пьянке в общаге, на чьей-то не слишком чистой постели, чтобы потом подробности интима витали по этажам. Всегда найдутся те, кто обо всех все знает и видел. Добрая половина девчонок из ее группы не была столь щепетильной и получила первый сексуальный опыт именно на скрипучих кроватях общаги, в маленьких комнатах, имеющих глаза и уши. Нет, это не для нее. У нее все будет не так. И пусть придется подождать. Сашка пока не видела причин, чтобы спешить.

Александра не знала, как она выдержала эти похороны. Невероятное количество скорбящей молодежи, отрешенное посеревшее лицо Дмитрия Ильича, его рыдающая жена. Горе изменило ее до неузнаваемости. Саша даже не сразу поняла, что именно эта женщина в черном платке – Светлана. В их последнюю встречу она выглядела иначе. Это была пышная крашеная блондинка с наглым прищуром прозрачных зеленых глаз. Грациозные движения и подчеркнутая уверенность в себе делали ее привлекательной. О таких женщинах обычно говорят – нельзя не заметить, но теперь это описание не имело к ней никакого отношения. Исхудалая, посеревшая, волосы давно не крашены, а глаза – они погасли.

Сжимая четыре красные розы, Саша никак не могла отважиться подойти к гробу, оставить цветы и попрощаться с Илюшей. Она понимала, что после этого нужно высказать соболезнования Дмитрию, Светлане, а это еще тяжелее, чем молча проститься с их сыном. Наконец Саша собрала нервы в кулак. В конце концов, она – психолог, она справится с собственными эмоциями, иначе – грош ей цена.

Несколько шагов дались Александре с трудом. Казалось, притяжение земли действует сильнее обычного. Ватные, тяжелые ноги едва ступали. У гроба никак не могла заставить себя посмотреть на Илью. Взгляд скользил по цветам, устилавшим белое покрывало. А потом она все-таки увидела неестественно желтое, застывшее лицо юноши. Казалось, она смотрит на него чужими глазами, это было похоже на фильм. Даже вздрогнула и тут же подумала, что в нем нет ни единой черты от отца. Как же он похож на свою мать. Аккуратно, бережно положив цветы поверх остальных, Александра задержалась у гроба. Она не замечала недоуменных взглядов. Она не могла отвести взгляд от лица умершего: решила обязательно найти в покойном что-то от его отца. Тщетно. Говорят, у него были Димины глаза… Она никогда не сможет в этом убедиться. Одно очевидно, это был красивый мальчик. И еще она знает, что он хотел стать врачом, как его отец.

– Прими соболезнования… – Вот она уже обнимает Прохорова. Он смотрит на нее непонимающими испуганными глазами. Кажется, он далек от происходящего. Узнает ли? – Держись, Димочка…

– Спасибо, – едва слышно, одними губами ответил Дмитрий Ильич.

На мгновение взгляд его стал жестким. Саша внутренне сжалась: в этом долгом тяжелом взгляде она почувствовала обвинение. Лескова понимала, что сейчас для него все недруги просто потому, что никто не поймет его боли. У всех, кто подходит и пытается утешить, нет такой глубокой раны в душе. Они могут говорить что угодно, но слова так и останутся словами. Александре захотелось провалиться сквозь землю, не знать, не чувствовать, не быть. Еще немного, и она не сможет сдвинуться с места. Она уже сама поверила в то, что виновата. Господи, помоги! Во рту пересохло, а ведь нужно повернуться и выразить соболезнования Светлане.

– Все слова – пустое, – осипшим голосом сказала Лескова, обращаясь к ней, – крепитесь. Крепитесь, Светлана Николаевна.

Прохорова ничего ей не ответила. Она уже не вытирала бегущие слезы, сопливый нос. Застонав, снова закачалась из стороны в сторону, закрыла лицо руками. Саша положила руку ей на плечо. Вздрогнув, женщина замерла. Потом резко дернула плечом, сбрасывая руку. Лица так и не открыла.

– Соболезную… – чувствуя неловкость, прошептала Александра и на негнущихся ногах направилась в толпу.

От подступивших слез все слилось в размытую серо-зеленую картину. Серость пасмурного дня, яркая свежая июньская трава. Какая несправедливость: природа оживает, а этот мальчик больше никогда не увидит цветущих кустов шиповника, не услышит пения птиц, не почувствует капли дождя на щеках. Для него все кончилось. Глядя на обезумевших от горя родителей Ильи, Саша подумала, что и для них – тоже. Их нет. Эти двое уже никогда не свяжут себя таким емким местоимением «мы». Есть он и она. Тот, кто связывал их, кто был смыслом их жизни, больше не нуждается в их заботе, любви, внимании. Он на пути в вечность и скоро предстанет перед самым справедливым и самым суровым судом. Наверняка ему нечего стыдиться, нечего бояться. Он просто не успел совершить то, за что другим придется держать ответ. В сдержанном шепоте, прорывающемся сквозь напряженную тишину, Саша только и слышала, какой прекрасный, воспитанный, умный, порядочный мальчик был Илюша. Слова сливались в бесконечный поток, поток – в волну, разрушающую волну, потому что того, о ком говорили, больше не было серди живых.

– Какая несправедливость, – вздохнул кто-то слева, – такой молодой. Пожить не успел. Пьянчуг, прости господи, которые и себя, и других мучают, плюют на свет, не забрать, а такого умницу…

Саша не стала больше слушать. Трагизм происходящего не укладывался у нее в голове. Если она чувствовала себя настолько подавленно, что творится в душе у Дмитрия и Светланы? Врагу не пожелаешь. Словно в ответ на мысли Саши, Прохорова запричитала, завыла. Мороз по коже, и вот уже несколько голосов слились в один страшный гул. Нельзя разобрать слов, никто не пытался их разобрать. У Саши сжалось сердце. Она уже жалела о том, что не послушалась матери: не стоило ей приходить сюда. Никому не легче от ее сочувствия. Дмитрию все равно, а Светлана… Она ее ненавидит и даже не попыталась скрыть этого даже в такой момент. Зачем же так? Ведь Саша не была ей соперницей. Не была в том смысле, в котором молодая девушка может конкурировать с опытной женщиной. Это было так давно, но Саше казалось, что время на миг вернулось вспять. Это было разрушительно и очень больно.

На кладбище Саша не поехала. Она решила, что просто не выдержит того, что там будет происходить. Заполненный автобус, наконец, уехал вслед за катафалком, а Лескова все еще не могла найти силы сойти с места. Достала сигареты, долго клацала зажигалкой, наконец автоматически дала кому-то прикурить, а сама так и не закурила. Зажав сигарету между зубами, пожевывала ее, бессмысленно глядя вдаль. Только теперь она почувствовала, как сильно разболелась голова. Нужно как-то дойти до машины – в аптечке есть обезболивающее. Снова ноги не слушаются. Эти двадцать метров показались Саше марафонской дистанцией. Ватное тело слабо реагировало на команды, во рту пересохло.

Тяжело опустив тело на водительское сиденье, Лескова открыла бардачок. Достала растворимый панадол-экстра, стаканчик, бутылку минералки без газа. Теплая «Моршинская» с «приправой» в виде лекарства показалась отвратительной. Опершись о подголовник затылком, Саша закрыла глаза. На черном фоне заплясали цветные языки, словно тлеющий костер. Обычно хватало нескольких минут, чтобы пришло облегчение. Но на этот раз боль была слишком сильной, до тошноты. В висках стучало – наверняка поднялось давление. Давно пора сделать энцефалограмму, заняться собой.

Кто-то постучал в закрытое окно. Александра вздрогнула, открыла глаза. От резкого движения кровь с утроенной силой застучала в висках. Машинально потирая их кончиками пальцев, Лескова увидела за стеклом мужчину лет шестидесяти с покрасневшими глазами. Он виновато улыбался и жестом просил открыть окно. Лицо знакомое, но имени Саша вспомнить не могла. Она нехотя опустила стеклоподъемник.

– Здравствуйте, Александра.

– Здравствуйте, – она ответила так, чтобы человеку стало ясно: его не узнали.

– Не помните меня? Аркадий Семенович… – улыбка сошла с его лица. – В те далекие времена я представлялся без отчества, а вот вы стали больше похожи на маму.

– Ах, да, конечно. – Лескова нехотя вышла из машины и протянула ему руку. Надо же было именно теперь встретиться. – Здравствуйте, Аркадий Семенович.

Прошло больше двадцати лет. Не мудрено, что Саша его не узнала. Давно, словно в дурной жизни, этот мужчина ухаживал за Риммой Григорьевной. Отношения не сложились. Тогда Саша не понимала, почему приятный во всех отношениях мужчина раздражал маму. Та говорила, что от Аркадия исходит приторный запах правильности. Римма Григорьевна не смогла избежать стереотипа, когда хорошим девочкам нравятся плохие мальчики. Аркадий Семенович был слишком воспитанным, слишком деликатным, чтобы на чем-то настаивать, проявлять инициативу. Ожидать от него чего-то непредсказуемого, горячего было ни к чему. Он слишком дозированно выдавал свои чувства. Принимать его ухаживания было скучно, но какое-то время Римма Григорьевна ждала пробуждения собственного здравого смысла и не отказывалась от встреч. Хватило ее не надолго. Впоследствии говорила, что ни о чем не жалеет. Александра не была уверена в искренности такого признания.

От густой шевелюры Аркадия Семеновича остались одни воспоминания. Теперь ее отсутствие маскировалось очень короткой стрижкой. Лицо, испещренное морщинами, бледное, усталое, очень отдаленно напоминало розовощекого энергичного мужчину, каким он остался в памяти Александры. Время безжалостно – эту истину Лескова открыла для себя давно и получала подтверждения на каждом шагу. Саша боялась, что ей не удастся скрыть свое разочарование. Владеть собой – одна из главных составляющих ее профессии, но сегодня Александра чувствовала себя опустошенной, обессиленной, к тому же – головная боль.

– Столько лет прошло, а я сразу узнал вас, – преданно глядя ей в глаза, произнес Аркадий Семенович. Осталась его вежливо-приторная манера общения, что вызвало у Саши очередную волну неприятия. По правде говоря, она не хотела разговаривать сейчас даже с папой римским, а этот мужчина заискивает и жеманно улыбается в надежде на ответную порцию открытости. – Помню, Сашенька, как мы в первый раз с Димой пришли к вам в гости. Как вчера было, честное слово. Я взял его с собой, так сказать, для поддержки. Я совсем не предполагал, что у него возникнет такая симпатия к вам, Сашенька.

– Простите, сегодня не самое удачное время для воспоминаний.

– Да, вы правы. Жаль, что после стольких лет мы встретились при таких печальных обстоятельствах.

– Прошу прощения, но я не очень хорошо себя чувствую. Я заставляю себя соображать. Эта панихида… она отняла все силы.

– Да, да. Разделяю ваши ощущения. Все это ужасно. Единственный ребенок, надежда родителей. Знаете, мне даже показалось, что Дима немного не в себе.

– Любой на его месте предпочел бы сойти с ума… – неожиданно сказала Саша. Страшно, что она на самом деле так думала. Наверное, она судила по себе. Такое горе ей помогло бы пережить лишь беспамятство. Хотя о чем это она? Забыла об абортах, жалостливая какая. – Не дай бог, конечно, жить в беспамятстве.

– Вы не знаете, о чем говорите, дорогая Александра Олеговна.

– А никто не знает… кроме Дмитрия Ильича… Светланы Николаевны…

– Никогда бы не подумал, что судьба поставит Диме такую подножку. Хотя, если разобраться, не первый раз спотыкается мой друг, не первый. – Аркадий Семенович многозначительно посмотрел на Сашу. – Давно его неприятности начались, очень давно.

– Вы давно знакомы, значит, знаете о нем немало, но сегодня не самый лучший день для воспоминаний, – нервозно заметила Александра.

– Вы тоже в курсе, Сашенька. Мне бы не хотелось говорить прямо…

– Извините, мне сегодня не до намеков.

– Тогда я скажу: он очень переживал, когда… когда у вас ничего не получилось.

– Опять вы! Нашли время, честное слово! Невозможно просто! Простите, мне нужно ехать, – Лескова уже не скрывала раздражения. Голова все еще раскалывалась, а общение с другом Прохорова не способствовало облегчению состояния. Снова сев за руль, Саша выглянула в открытое окно. – Кстати, вы почему на кладбище не поехали?

– Сердце, милая, барахлит, боюсь, не выдержу. А с Димой я разберусь. Он поймет.

– Остаться один на один с непоправимым – впору ли быть разумным?

– Вы ведь, Сашенька, тоже не поехали.

– У меня нет оправдания.

– А ваша мама? Римма Григорьевна здесь? – мужчина посмотрел по сторонам. Толпа постепенно рассеялась. Осталось лишь несколько старушек. Они продолжали обсуждать происшедшее. Одна то и дело вытирала платочком слезы, а две другие что-то наперебой говорили, говорили. – Я бы хотел ее увидеть, пообщаться.

– Нет, мама не приехала. Она не смогла.

– Да, да. Понимаю. Жаль, хотя повод, разумеется… – Аркадий Семенович многозначительно посмотрел на Александру. – У каждого из нас своя жизнь, свои испытания.

– Вы правы, но это не оправдание для того, кто не смог выразить соболезнование в такой трудный момент. – Саша почувствовала нарастающую злость на мать. Такое состояние охватывало ее не первый раз. Всегда, когда происходящее казалось несправедливым, Александра переключалась на претензии к матери. Она сама так и не устроила свою жизнь и приложила немало усилий для того, чтобы дочь разделила ее участь. Правда, если быть честной, нельзя забывать, что тогда, лет двадцать назад, Римма Григорьевна пыталась вразумить Сашу.

– Такие мужчины редкость. Ты не отталкивай его. Пора, наконец, повзрослеть, Шурка! – говорила мама. – Выходи за него, не раздумывая. Любовь придет. Главное, что он тебя любит, глупая! Не отвечай сгоряча. Подумай, прошу. Посмотри на меня: искать рано или поздно просто надоест, а что останется, кроме одиночества и разочарований?

Больше никогда, ни до ни после, Римма Григорьевна не показывала своего отношения к тому или иному мужчине в жизни Саши. Лишь со временем девушка увидела в этом доказательство того, что Прохоров по-настоящему понравился умудренной опытом женщине. Может быть, она и сама не возражала против романа с Дмитрием Ильичом, но разница в шесть лет… Тогда считалось, что женщина должна быть моложе, иначе гарантировалось клеймо коварной соблазнительницы, похотливой стервы. Римма Григорьевна могла мечтать, но Прохоров был влюблен в Сашу, а она все еще боялась повзрослеть.

Разрыв отношений между Кариной и Сашей на курсе обсуждался недолго. Все настолько привыкли к тому, что три года девчонки были не разлей вода, а то вдруг обходят друг друга стороной, обмениваются убийственными взглядами. На лекциях садятся за разные парты, на практических занятиях избегают оказаться рядом. Саша хотя бы словами не бросалась, а Звягинцева не упускала возможности съязвить в адрес бывшей подруги.

– Не поделили паренька, делов-то, – комментировали происшедшее сокурсники.

Все произошло в тот самый вечер, когда Карина с Юрой приехали к Лесковой в гости. Сначала балагурили, смеялись, поглощая приготовленный Сашей ужин. Будинцев нахваливал ее кулинарные способности, подтрунивая над Кариной, которая готовить не любила и не умела. Она считала, что время, проведенное на кухне, складывается в вычеркнутые из жизни годы. Она не собиралась тратить на стряпню столько сил и времени. У нее были амбициозные планы на будущее, выходящие далеко за рамки домашних забот.

– В жизни есть много чего поинтереснее плюшек и борщей, – парировала Звягинцева, совершенно не комплексуя.

Сошлись на том, что во всем важна золотая середина. Потом пили десертное вино, принесенное Юрой, немного захмелели. Решили послушать музыку, но неожиданно Саша предложила посмотреть фотографии, и остаток вечера прошел под комментарии Будинцева по поводу той или иной фотографии. Забавные детские снимки Саши, которых было не так много, вызывали у него особенно бурную реакцию.

– Ты только посмотри, Карина, какая она смешная! – восклицал Юра.

– Ребенок как ребенок, – было очевидно, что такое внимание к хозяйке дома раздражает ее подругу.

Саша кожей чувствовала недовольство со стороны Карины, но ничего не предпринимала. Собственно, она ничего такого и не делала, чтобы завладеть вниманием гостя. Она знала, что это чужой парень, парень ее лучшей подруги. На заигрывания с ним наложено строгое табу. Но, наверное, где-то Александра совершила оплошность, потому что все происшедшее позднее абсолютно вышло из-под контроля.

Значительно сократив время своего дружеского визита, Карина отправилась в прихожую первой.

– Ты идешь? – плохо скрывая досаду, обратилась она к Юре.

– Иду, иду. – Он улыбнулся, дождался, пока Карина выйдет из комнаты, и прошептал Саше на ухо: – Я провожу ее и вернусь.

Она не успела ничего ответить. Он не дал ей возможности возразить, потому что пулей вылетел за Кариной и галантно помог ей надеть дубленку. Быстро оделся сам, еще раз поблагодарил Сашу за гостеприимство.

– Да, подружка, все было замечательно, – в тон ему произнесла Звягинцева, но Саша понимала, что та спешит поскорее оказаться на безопасном расстоянии от нее.

Открыв дверь, Саша проводила гостей, застыла в дверном проеме. Она не чувствовала холода, борясь с желанием позвать подругу и открыть ей глаза на недостойное поведение Будинцева. Лескова невероятно волновалась. Она впервые оказалась в таком неприятном положении, которое усугублялось с каждой минутой. Оставалось надеяться, что Юра чуть-чуть выпил, немного расслабился и в какой-то момент почувствовал себя свободным от каких-либо обязательств. Наверняка морозный воздух отрезвит его. Фантазии уйдут вместе с градусами Он не вернется. Так же быстро, как разволновалась, Саша успокоилась. Ну, конечно, это была мальчишеская бравада. Никто не собирается посягать на ее чистоту. Никто не хочет рассорить ее с лучшей подругой.

Быстро вымыв посуду, Александра убралась на кухне. Выпила остывший кофе и направилась в душ. Она с наслаждением подставила тело горячим струям. Налила на мочалку ароматный гель, тщательно намылилась. Потом сделала воду погорячее и снова шагнула под серебристые дрожащие обжигающие нити. Саша фыркала, закрывала рот, пытаясь не наглотаться воды. Вымыв голову, перекрыла кран с горячей водой и, едва сдерживаясь, чтобы не завизжать, несколько секунд провела под освежающими струями. После жесткого обтирания, надев мамин махровый халат и обмотав голову полотенцем, Саша вышла из ванны. Ее программа на сегодня близилась к завершению. Осталось втереть в кожу бальзам для тела и лечь спать.

Проходя мимо входной двери, крепче зажала тюбик в ладони. Остановилась. Ее как магнитом тянуло к двери. Не включая в прихожей свет, подкралась и прильнула к дверному глазку: на лестничной площадке стоял Будинцев. Он курил, опершись о перила. Саша выронила бальзам на плетеный коврик у порога. Сердце колотилось так, что, казалось, этот звук слышен там, за дверью. А когда Юра резко повернул голову и посмотрел на дверь, Саша сжалась, замерла, перестала дышать. Теперь все зависело от того, откроет ли она Будинцеву? Наверняка он уже звонил, но Саша была в душе и не слышала.

Не в силах поверить, что его отвергли, Юра не уходил. Он знал, что его внешность, манеры действуют на девушек безотказно. Он привык к этому, а Лескова вела себя так, как будто ей не было никакого дела до его безграничного обаяния. Она была спокойна и даже немного инфантильна. Ему очень хотелось знать, о чем она думает. С Кариной все просто и ясно. Она не пытается быть загадочной, неприступной. Поначалу его это устраивало, а со временем надоело. Каждое свидание похоже на предыдущее. Даже секс какой-то скучный, однообразный. Карина дает понять, что в постели для нее не существует запретов, но каждый раз отказывается доставить ему удовольствие так, как ему хочется. Она кокетничает, переигрывает, пытается скрыть свои комплексы. Ее возможности давно не совпадают с бурной фантазией Юрия, а для Карины предел мечтаний – поза амазонки.

Почему-то с самых первых минут знакомства Будинцев был уверен, что с Сашей у них будет самый бесшабашный яркий секс, воспоминания о котором долго не улягутся в его полной цинизма и безответственности голове. Юра ни на секунду не сомневался, что эта девица нарочно игнорирует его знаки внимания, пропускает мимо ушей комплименты. Это известная тактика, следующим шагом которой будет сдача позиций после кратковременной осады. Юра решил, что ко всему девушка слишком тактична, чтобы открыто демонстрировать свою симпатию. Все-таки он пришел с Кариной, ее подругой. Но эти условности для самого Будинцева ничего не значили, значит, и Саше не стоит заморачиваться. Сегодня одна спутница, завтра другая. Он не собирается связывать себя серьезными отношениями ни с кем. Еще рано. Его кипучая энергия нуждается в выходе. Он должен выплескивать ее, получать новые ощущения. Для чего же еще молодость и здоровье? Не воспользоваться таким даром сполна – преступление!

Пыл юноши поубавился, когда в ответ на протяжный звонок заветная дверь так и не открылась. Будинцев растерялся. Он представил свое выражение лица и быстро отвернулся от равнодушного дверного глазка-шпиона. Поверить в то, что ему отказали, было трудно, но и после еще одного более требовательного нажатия на кнопку звонка его не пригласили войти. Тогда он автоматически достал сигарету и закурил. Таким способом он дал себе и Саше эти несколько минут на раздумывания. Истлеет сигарета, и он пойдет на последний автобус. Время близилось к полуночи.

Будинцев не мог предположить, что на самом деле произошло стечение обстоятельств: когда, предвкушая очередную победу, он звонил Саше, та принимала душ. А потом в какой-то момент в ней проснулась провидица. Ноги сами понесли ее к двери. Еще не глядя в глазок, она знала, что увидит Юру. Трудно сказать, кто оказался в более трудном положении: Будинцев с мыслями о неожиданном фиаско или Шура, борющаяся с муками совести. Надо сказать, раздумывали оба недолго. Когда Саша все-таки сделала выбор в пользу Карины, она осторожно на цыпочках стала удаляться от двери, но старая половица предательски скрипнула, и сразу раздался требовательный звонок. Саша быстро размотала полотенце, тряхнула влажными волосами и решительно распахнула дверь.

– Привет! – он улыбался, как ни в чем не бывало.

– Привет, – без энтузиазма ответила Лескова.

– Ты решила, что я пошутил?

– Вроде того.

– Так ты меня пригласишь войти?

– Даже не знаю, – Саша покраснела. Чтобы скрыть волнение, наклонилась и подняла с пола тюбик с бальзамом. – Я только что из душа.

– Вижу, – Будинцев осмелел. – Ты такая домашняя в этом халате.

– Мамин.

– К тому же у тебя волосы влажные, простудишься. – Перестав улыбаться, он призывно смотрел на Сашу. Он знал, что этот взгляд обычно заставляет дрогнуть самых неприступных. – Ты хочешь простудиться? Я, конечно, возьмусь тебя лечить, но, может быть, не будем рисковать?

Саша молча отступила в сторону, давая Будинцеву пройти. Остальное происходило словно во сне. Она утонула в его горячем шепоте, сопротивляться мягкому, но настойчивому натиску не было сил. Мысли о предательстве по отношению к лучшей подруге, моральный аспект, доводы рассудка – все это вытеснило бесшабашное желание преступить запретную черту. Чувствуя ее настроение, Будинцев торжествовал: он снова доказал, что сила его обаяния способна сломить любое сопротивление.

Они так и не уснули. То, что для Юры было лишь еще одной ступенью к самоутверждению, для Саши стало первым серьезным опытом близкого общения с мужчиной. Наверное, все произошло вовремя и без осложнений – в эту ночь в Шуре проснулась женщина.

– Ты такая обольстительная, – Будинцев смотрел на нее при неярком свете ночника, и в его глазах застыло непритворное изумление. – Как ты умудрилась столько времени хранить такое богатство?

– Ты о моей девственности? – Саша сладко потянулась. Одеяло соскользнуло, обнажая упругую грудь. – Так получилось.

– Нонсенс. В медицинском институте такое невозможно. Тебя должны были соблазнить еще в первых числах сентября три года назад.

– Соблазняли.

– Но ты ждала встречи с единственным и неповторимым?

– Я не была готова.

– А сегодня была? – Он поцеловал ее в напряженный сосок.

– Будинцев, к чему эти вопросы? – Она взяла его лицо в свои ладони.

– Мне было очень хорошо с тобой.

– Взаимно.

– И все?

– Чего ты хочешь? – удивилась Саша.

– Горячего изъявления благодарности! Я открыл тебе мир наслаждений!

– Нахал! – она щелкнула его по носу. – Это ты должен петь мне дифирамбы, клясться в вечной любви и верности, потому что я подарила тебе себя чистую и непорочную. Итак…

– У тебя устарелые взгляды на отношения между мужчиной и женщиной.

– Да? А кто такие мужчины и женщины? В чем отличие? – Саша вдруг настроилась побузить.

Для себя она давно решила, что разница между полами огромна, непреодолима. Она укладывается не только в рамки воспитания и культуры. Каждый вкладывает в такие привычные слова «женщина», «мужчина» что-то связанное с собственным мироощущением. Абстрактные понятия, из-за принятия или непринятия которых возникает столько споров, непростых ситуаций. Это две планеты, движущиеся по разным орбитам. Периодически происходит парад – объекты или выстраиваются в одну линию, или пересекаются. Самый непростой вариант – столкновение со взрывом. Обычно это болезненное, разрушительное расставание с бонусом в виде разочарований.

– Ты что, Шура? – Будинцев не был настроен на философский лад. Он немного отдохнул и был готов продолжить сексуальный марафон. – Зачем так углубляться?

– Потому что в этом все дело, в непонимании разницы. Ее бесспорного существования.

– Стоп. Неужели сейчас в половине третьего стоит об этом? Давай займемся любовью, и ты увидишь разницу. Еще один урок, не возражаешь?

Саша прижалась к нему, закрыла глаза. Она была готова снова и снова получать неведомое ранее наслаждение. Хотелось остановить время. Ночь, кажущаяся бесконечной, была похожа на горячий животворящий источник, дарящий удовольствие и вечное счастье. Ласки, нежность, слова любви, бесстыдство, отчаянная смелость в попытках доставить друг другу удовольствие – магический калейдоскоп сладострастия.

Под утро Саше стало ясно, что счастье ее очень условное, украденное, и первое, что готовит ей наступающий день, – неприятный разговор с Кариной.

– Ты не переживай, мы никому ничего не расскажем, – вглядываясь в циферблат будильника, сказал Юра. Он читал ее мысли или, хуже, уже не раз был в такой ситуации.

– Не скажем?.. Это лучшее, что ты мог предложить.

– У тебя есть другое мнение?

– Я не хочу врать.

– Никто тебя и не заставляет, – Будинцев завел будильник на половину восьмого. Выключил ночник. – Достаточно промолчать. Давай пару часов поспим.

– Зачем ты все это затеял? – Саша села. В темноте она разглядела четкий профиль Юры. Подложив руки под голову, Будинцев вздернул подбородок. Создавалось впечатление, что юноша невероятно горд собой даже теперь, когда собрался спать.

– Шура, не усложняй. Все так хорошо, нам хорошо.

– Нам троим? – усмехнулась Саша.

– Очень смешно. Оставь Карину в покое.

– Если она так дорога тебе, зачем ты вернулся?

– Я был уверен, что ты хотела этого. – Будинцев зевнул. – Ложись, солнце. Нужно передремать. У меня завтра, то есть сегодня, безумный день. Спи.

– Хорошо.

Саша юркнула под одеяло. Отвернувшись к стене, свернулась калачиком. Благо просторный диван и двойное одеяло позволяли сделать это. Но Юра прижался к ней, поцеловал в шею. От этого прикосновения она снова почувствовала прилив желания, разозлилась на себя.

– Оставь меня. Я больше не хочу, – сдавленным голосом произнесла Александра.

– Спокойной ночи, – легко согласился Юра. Он не убрал руку, продолжая обнимать Сашу, но буквально через пару минут она услышала его глубокое, ровное дыхание. А она уснуть так и не смогла. Сна не было. Стоило только представить, что через несколько часов предстоит встреча с Кариной, как в мыслях начинался полный хаос.

Утром Будинцев сонно потянулся, открыл глаза и наткнулся на пристальный взгляд Саши. Она лежала рядом на боку, подперев голову рукой.

– Привет, ты что, не спала?

– Угадал.

– От тебя приятно пахнет мятой.

– Я только что приняла душ. – Саша повернулась на спину, положила руку под голову.

– Последую твоему примеру и почищу зубы. Во рту пакостно.

– Валяй.

– И как же ты намерена прожить наступающий день? – Юра быстро поднялся, потянулся за футболкой.

– А ты?

– Я собираюсь провести его максимально интересно, а если ты сейчас приготовишь мне горячий кофе, то поможешь осуществлению моих планов. – Юра вел себя так, как будто он был в этом доме не первый раз. Он уверенно проследовал в ванную, бросив на ходу: – С утра я пью очень крепкий кофе с ложечкой сахара.

– Хорошо, выпьем кофе. – Саша поднялась, надела халат. – Могу предложить яичницу, тосты.

– Спасибо, нет.

– Дело твое.

Пока Юра приводил себя в порядок, Саша варила в джезве ароматный кофе. Она только что смолола зерна и с удовольствием вдыхала неповторимый густой запах.

– Как хорошо! – Юра вошел в кухню, плюхнулся на стул. Он уже оделся, выглядел свежим, как будто не было бессонной ночи. – Что ты так смотришь?

– Удивляюсь твоей свежести.

– Я сам себя обожаю за способность быстро восстанавливаться, – самодовольно заявил Будинцев. Откинув со лба прядь волос, очаровательно улыбнулся. – Угощай, хозяюшка, время не ждет.

– Прошу. – Саша налила кофе в его чашку, свою порцию оставила в джезве. Сев напротив, поставила локти на стол, оперлась подбородком о скрещенные пальцы.

– А ты?

– Я потом.

Юра сделал глоток, закрыл глаза, причмокнул.

– Очень вкусно. Необычное послевкусие.

– Я варю кофе по своему рецепту. Это мое ноу-хау – никому не раскрываю.

– Здорово получается. – Будинцев протянул руку с раскрытой ладонью. Саша вложила в нее свою и пошевелила пальцами. – Что?

– Мне грустно. Стоит только представить встречу с Кариной.

– Ты все усложняешь. – Юра отхлебнул кофе. – Проблемы всегда у тех, кто влюблен, а нас это не касается. Мы просто доставляем друг другу удовольствие.

– Знаешь, а ты мне понравился с первого взгляда.

– Это было вчера?

– Нет, я приметила тебя много раньше, – призналась Лескова. – Ты похож на Антонова.

– Слушай, остановись, не то ты все испортишь. Меня уже достали этим сравнением. Это он на меня похож, слышишь? – грубовато ответил Юра. – И пою я лучше.

– Не сомневаюсь.

– Я вообще во всем лучший.

– Хорошо, хорошо, допивай кофе. Мне тоже нужно привести себя в порядок.

Саша поднялась, но пройти мимо Будинцева не смогла. Он остановил ее, преградив ногой проход к двери. Отойдя на шаг назад, Александра удивленно пожала плечами.

– Ты дуешься, Шура?

– Ты о чем?

– Я помню твой выпад насчет похищенной монстром невинности. – Будинцев допил кофе, встал из-за стола. Прижав Сашу спиной к стене, взял ее за подбородок, приподнял. – Я сделал тебе неоценимый подарок. Теперь ты стала полноправным членом общества. Никаких комплексов, никаких недоделок. Со спортивным клубом «Динамо» покончено раз и навсегда.

– Хамить изволите? – Саша уже мечтала скорее избавиться от гостя.

– И в мыслях не было.

– Ладно, Юра, я выйду из кухни. А ты не опаздываешь?

– Ты перестаешь быть радушной хозяйкой. – Будинцев отошел в сторону, давая Саше пройти.

– Кредит радушия исчерпался.

– Ну не злись. Тебе это не идет. Такая роскошная женщина должна улыбаться. – Юра поднял указательный палец. – Ты только послушай: женщина!

– Хватит. – Саша вышла из кухни и заперлась в ванной.

– Я ничего не скажу Карине, – осторожно постучав, громко сказал Будинцев. Он был уверен, что его услышали, но ответа дожидаться не стал.

– Я сама ей все расскажу, – прошептала Лескова, регулируя напор душа.

Она так и поступила. Дождалась окончания занятий. Раньше не получалось. На паре не до того, а в перерывах между занятиями у Саши язык не поворачивался.

– Слушай, ты сегодня какая-то заторможенная, – заметила Звягинцева. Этим она помогла Саше начать. – Что-то случилось?

– Случилось.

– Я могу тебе помочь?

– Ты мне? – Лескова покачала головой. Придержав перед подругой входную дверь, Саша набрала в легкие как можно больше воздуха. Она собралась все сказать на одном дыхании и уложилась за то время, пока они спускались по ступенькам институтского крыльца. Это были самые непростые мгновения в ее жизни.

– Ну ты и гадина! – зло произнесла Карина. – Гадина!

Она побежала прочь, а Саша бросилась догонять ее. На скользком тротуаре обе то и дело спотыкались, едва удерживаясь от падения.

– Прости меня, Карина, прости!

– Отстань!

– Нам нужно поговорить!

– Да пошла ты! – запыхавшись, Звягинцева остановилась на пешеходном переходе. Красный свет помог Саше догнать ее. Повернувшись, Карина угрожающе выбросила вперед руку. – Не приближайся ко мне!

– Карина, я сожалею. Ну прости.

– Видеть тебя больше не хочу!

– В конце концов, теперь ты знаешь, что ему нельзя доверять.

– Может, мне тебе еще спасибо сказать?!

– Кариша, пожалуйста. Я не знаю, не знаю, почему позволила ему войти, – оправдывалась Лескова.

– Не знаешь? – в голосе Карины звенел металл. Как будто она хотела пронзать каждым словом. – Ты просто засиделась в девках. Корчила из себя святошу и переспала с первым, кто предложил.

– Неправда! Все было не так!

– Не так? – Карина натужно засмеялась. – Ты не открыла для меня Америку. Юра – еще тот бабник, но я верила, что ты никогда, слышишь, никогда не попадешься на его удочку. Ты же знала, что я с ним! Я с ним, понимаешь?!

Так паршиво Саша чувствовала себя, когда в детстве дети дразнили ее сиротой. Всякий раз, когда ей напоминали, что у нее нет отца, а мать занимается только собой, хотелось драться, кусаться, бить прямо в лицо. Сколько усилий ушло на то, чтобы сдерживаться. Сейчас столь же сильным было желание схватить подругу за плечи, с силой сжать и, понимая, что причиняешь боль, не отпускать, пока та не простит.

– Кстати, – поглядывая на красный сигнал светофора, Звягинцева нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, – ты не думай, что я его брошу. Он мой! А ты – дело другое. Ты – просто очередной зачет в его книге легких побед. Даже не знаю, какой у тебя номер… Зря ты так быстро сдалась. Это ведь неинтересно больше. Он ко мне вернется, а я приму. Но ты для меня больше не существуешь.

– Карина, ты же себя унижаешь этим…

– Не тебе судить. Кстати, действительно, придется сказать тебе «спасибо». У меня месячные – не могу помочь парню расслабиться. Есть, конечно, один способ, но это под особое настроение. Так что, спасибо, что облегчила юноше жизнь, а то у него за два-три дня воздержания сперма бьет в голову! Все… тебе в другую сторону.

На зеленый сигнал светофора Карина поспешила перейти дорогу. Шла стремительной пружинящей походкой. Саша смотрела ей вслед, не чувствуя мороза, усилившегося ветра. Может, на самом деле не стоило ничего говорить? Чего она добилась? Выставила себя на посмешище, и только. Карина поступает глупо, но она влюблена, что с нее взять, а Будинцев… Этот фрукт еще не одной девчонке разобьет сердце. В этот момент Саша ненавидела его. Ну и тип. Почему у таких наглецов красивые грустные глаза. Хочется им верить, сделать все, чтобы в них заискрилось счастье.

Неожиданно для самой себя Саша заплакала. Ехать домой в таком настроении не хотелось. Поблизости была крытая остановка, на негнущихся ногах Саша направилась туда. Стоило только представить, что придется провести еще не один вечер в одиночестве, без привычных разговоров по телефону с Кариной, как слезы начинали лить в три ручья.

– Ну, ничего себе! – Сквозь пелену Саша увидела двух юношей, преградивших ей путь. Они пребывали в прекрасном расположении духа. Объяснить им, что ей сейчас не до знакомств, не представлялось возможным. Один из парней достал носовой платок, протянул его Лесковой. – Держи, он чистый.

– Не надо, – всхлипнула Саша, – эти предательские сопли вечно мешают. – Уберите, у меня свой есть.

– Бери, говорят! Приведи себя в порядок! – Лескова взяла платок, громко высморкалась. Парни переглянулись. – Уж да… трудный случай. Придется исправлять ситуацию. Будем действовать решительно, но мягко.

Интонация, с которой говорил юноша, заставила Сашу вслушиваться в сказанное. Она высморкалась, вытерла нос. Смяла платок в ладони, вытерла ребром ладони слезы со щек. Присмотревшись к юношам, Лескова поняла, что лица ей знакомы. Она точно видела их и не один раз.

– Вы тоже медики? – поправляя шапку, чтобы как-то занять руки, спросила Саша.

– Точно. Пятый курс, а вы, прекрасная Несмеяна? – невысокого роста рыжий юноша очаровательно улыбался. – На каком курсе учатся такие плаксы?

Несмотря на усиливающийся мороз, он был без головного убора. Песочного цвета довольно длинный тулуп был небрежно расстегнут. Саша подумала, что он с чужого плеча, словно великоват, но парню это даже идет. Некрасивый, но очень обаятельный, он поймал оценивающий взгляд Саши. Живчик, который в любом положении не станет унывать, – так охарактеризовала его Лескова. Значит, и ей он может помочь справиться с хандрой.

– Разве можно так обижать девушку, – вперед вышел его товарищ. Высокий, худощавый, с бегающими глазками, он вызвал у Саши противоречивые чувства. Пожалуй, он ей не понравился. Трудно было назвать причину. Что-то на тонком уровне. – Похоже, ей и без нас досталось. Нужно выяснить, кто или что ее так огорчило, а потом помочь.

– Я вас не знаю, – глухо произнесла Саша. Сама того не осознавая, она подсказала юношам дальнейший план действий.

– Жаловаться незнакомцам – верх легкомыслия! Мы все исправим. – Очаровательно улыбнулся тот, что в тулупе. – Для начала познакомимся?

– Познакомимся, – обреченно буркнула Саша.

– Гриша, – он театрально запахнул тулуп, раскланялся и сделал шаг в сторону, предоставляя очередь другу.

– Слава, – протянул руку, осторожно пожал в ответ на неуверенное рукопожатие Александры.

– Саша.

– Красивое имя… С таким именем плакать на морозе. Нет, эту трагическую случайность мы тоже исправим. Можем предложить вам более веселое продолжение дня. Правда, Григорий?

– Легко! – подхватил Гриша.

– Интересно? – Саша вздрогнула: мороз все-таки, да и порывы ветра никак не согревали.

– Мы живем в общежитии. Три остановки отсюда. Троллейбусом, разумеется, – продолжал Слава. – Поедем вместе с нами. Веселую программу гарантируем!

– Не знаю. Это не совсем удобно.

– Это абсолютно удобно, потому что… – Слава не успел договорить.

– Пожалуй, я откажусь.

Саше не нравилась перспектива поездки в общагу. Приезжая в гости к подругам, она никогда не чувствовала себя там уютно. Ей казалось, что все вокруг помешаны на сексе. Шутки или серьезные разговоры – все они сводились к теме оргазмов или фригидности, абортов или родов, близости по любви или по расчету. В этой связи Саша быстро сказала себе, что сегодня у нее был секс по любви, но по большому счету не с тем мужчиной, с которым можно поддерживать долгие серьезные отношения, – и ничего страшного и непоправимого. Саша прислушалась к ощущениям: легче от этой выстроенной логической цепочки не стало.

Может, нужно поступать так, как Будинцев? Спать с теми, с кем хочется, не обращая внимания на разговоры, осуждение, никаких долгосрочных планов. Просто для того, чтобы получать удовольствие и избегать разочарований. Мужчинам легче. Как бы то ни было, они всегда могут просто уйти, а женщина в этот момент остается со своей нежелательной или долгожданной беременностью. Поэтому у него есть возможность начать все сначала, а у нее снова проблема выбора и морали. Здесь уже другие категории и степень ответственности. Кстати, она сегодня совсем забыла об осторожности и согласилась на открытую близость. Воспоминания о безумной ночи вогнали Сашу в краску, но юноши приняли вспыхнувший в сумерках румянец на свой счет.

– Ты только посмотри! – изумленно воскликнул Гриша, запахивая полы тулупа. – Она краснеет, как школьница после первого поцелуя.

– Оказывается, есть еще красавицы, которые умеют вызывать румянец, – подхватил Слава. – Не пробовали открыть контору по обучению? Уверяю, к вам обратятся не только представительницы слабого пола.

Его слишком пухлые для юноши губы жили своей жизнью, нервно дрожали. Лескова, не отрываясь, следила, как Слава прошелся по ним кончиком языка. Это было настолько сексуально, что у Саши потянуло низ живота. Усмехнувшись, она крепче сжала в руке сумку с конспектами, халатом, объемной косметичкой, бросила в сторону урны смятый носовой платок.

– Мне пора, извините. – Закинув сумку на плечо, Александра решительно зашагала, но юноши не собирались так просто сдаваться.

– Вы нас не так поняли! – Гриша догнал ее первым, снова преградил путь. – Ничего плохого. Выпьем по бокалу вина с шоколадкой, а там, глядишь, настроение у вас улучшится, потанцуем. Не отказывайтесь. И знайте: тот, кто заставил вас плакать, очень скоро пожалеет об этом.

Саша пристально посмотрела на него: говорит наобум или знает о ком? Серо-зеленые глаза юноши стали серьезными. В них уже не плясали огоньки безудержного веселья.

– Сегодня я испорчу любую компанию, – вздохнула Александра.

– Не переживайте. Поверьте, вам будет еще грустнее, если сейчас вы не поедете с нами, – Слава закусил нижнюю губу, в мольбе сложил ладони перед грудью. – Соглашайтесь, Шурочка.

От этого ласкового «Шурочка» Лескова вдруг растаяла. Вот как бывает. Молча кивнув, она позволила Грише взять свою сумку. Юноши предложили ей взять их под руку. Всю дорогу они развлекали ее, пытаясь расшевелить и заставить забыть о своих проблемах. Поездка в полупустом троллейбусе, несколько минут ходьбы до здания общежития – Саше казалось, все это происходит не с ней. Весь сегодняшний долгий день не вписывался в ее обычное спокойное, размеренное существование.

В общежитии Слава отвлек вахтершу, а Гриша схватил Сашу за руку и потащил мимо пропускника на третий этаж. Она едва поспевала за ним, быстро ступая по старым ступенькам, несколько раз споткнулась, чудом не растянувшись. Но каждый раз сильные руки вовремя подхватывали ее.

– Прошу… – Гриша открыл дверь и галантно пропустил девушку вперед. Он помог ей снять дубленку, шапку. Отвернулся, пока гостья приводила в порядок прическу, а когда Александра в ожидании замерла, добавил: – Заходите.

Маленькая комната была разделена тканевой шторкой на две части. Первая – прихожая с двумя старыми шкафчиками и вешалкой. Вторая служила спальней, гостиной, столовой и местом для занятий. Это Саша поняла, когда по приглашению Гриши прошла за шторку.

– А вот и я! – в комнату, запыхавшись, вбежал Слава.

Лицо его раскраснелось, выглядел он очень мило. Располагающая внешность, открытый взгляд, открытая улыбка. Сейчас Саша почувствовала к нему большую симпатию, чем к резковатому, нагловатому Грише. Тем более, что без своего безразмерного тулупа он выглядел совсем непрезентабельно: невысокий, щуплый, сутулый. При искусственном освещении его волосы выглядели еще ярче, а то, что Гриша беспрерывно щурился, говорило о том, что парень дружит с очками. Только вот вел он себя гораздо свободнее своего товарища.

Саша села на край кровати, наблюдая за царящей суетой. В комнате было три кровати, две из них стояли в два яруса и были аккуратно застелены.

– Сколько вас здесь? – спросила Лескова.

– Мы с недавних пор живем вдвоем. Одна кровать пустует. Это наша небольшая привилегия, заработанная годами непосильной учебы. Так сказать, на финишной прямой. – Гриша улыбнулся и вздохнул. – Пришлось попотеть, конечно. Комендант еще та дама…

Переведя взгляд на часы, Лескова разволновалась: она поступила крайне опрометчиво. Домой она попадет нескоро. Правда, мамы нет, отчитываться не перед кем, но все же. Такое непростительное легкомыслие. Что о ней подумают эти двое? Горячие взгляды новых знакомых только подтверждали ее догадку. А парни оказались хорошими психологами. Учитывая состояние Саши, они немного надавили, немного пошутили, и рыбка попалась в умело расставленные сети.

– Сейчас я поставлю воду, чтоб нагревалась. – Слава взял два чайника.

– Не обопьемся чаю? – нервно засмеялась Лескова.

– Чаю? – переглянулись юноши. Гриша задернул шторку, отделяя себя и Сашу от суетившегося в прихожей соседа по комнате. – Можно и чаю, только потом.

На маленьком пошатывающемся от любого прикосновения столике появилась бутылка белого вина, плитка «Аленки», мандарины. Гриша откупорил бутылку, разлил по чашкам вино, быстро разломил шоколад на квадратики и по-хозяйски огляделся:

– Кажется, все? – он вопросительно посмотрел на Сашу. От такого взгляда той стало не по себе. Поднявшись, она подошла к столу.

– Вы что, без меня собрались начинать? – Из-за шторки вынырнул Слава. С явным удовольствием взял протянутую другом чашку. Хищно поиграв ноздрями, он обвел взглядом присутствующих. – За знакомство?

– За нашу встречу! – подхватил Гриша. В его серо-зеленых глазах плясали дьяволята. Наблюдая, как Саша быстро выпила вино, он усмехнулся, отпил пару глотков и поставил свою чашку на стол. Взял кусочек шоколада и протянул его гостье. – Угощайтесь. Или уже можно на «ты»?

– Выпьем на брудершафт и перейдем, – предложил Слава. Пока его товарищ не сводил глаз с Лесковой, он снова наполнил чашку гостьи. Согнув руку в локте, игриво кивнул: – Со мной первым.

– Стоп! Я буду ревновать, – нарочито обиженно заявил Гриша. – Мы поступим иначе. Одну минуточку.

Он принес еще одну чашку, налил в нее вина и протянул Саше. Согнув руку в локте, он молча предложил взять под руку и его. Шура улыбалась, ощущая напряжение, исходящее от обоих. Понимая, что дала повод надеяться на недетское продолжение вечера, она решила пустить все на самотек. Сначала она выпила из чашки, что была в правой руке, и поцеловалась с Гришей. Потом – из левой, и поцеловалась со Славой. Его красивые губы оказались очень нежными, а упругий язык требовательно вошел внутрь и приятно вибрировал. Свободной рукой Слава придерживал Сашу за затылок. Тем самым он полностью контролировал ситуацию. Поцелуй длился столько, сколько хотелось ему.

– Ну-ну, ребята, так нечестно! – обиделся Гриша.

– Мешаешь! – грозно произнес Слава, отпуская Сашу.

– А как честно? – ощущая, как приятное тепло разливается по телу, спросила она. Вино раскрепостило, согрело. После брудершафта все происходящее стало еще проще, еще прозрачнее.

Гриша поставил свою чашку на стол, взял кусочек шоколада и протянул его Саше. Она улыбнулась и послушно открыла рот. Любимый вкус разливался по языку. Девушка на мгновение закрыла глаза от удовольствия. Легкий дурман от вина, сладость шоколада и возбужденное дыхание двух юношей. Ситуация окончательно прояснилась после того, как Слава тоже отломил кусочек от плитки и поднес его ко рту Саши. Она улыбнулась и приняла угощение. Фактически она ответила «да» обоим.

– Ты такая красивая… – сдавленным голосом произнес Гриша. Его глаза горели желанием.

Похоже, Сашино образование в области секса продвигалось семимильными шагами. Тщетно она пыталась найти доводы против того, что неуклонно наступало. В конце концов, Саша уверила саму себя, что все зависит от нее. Если она скажет «нет» – все закончится натянутыми шутками, чаепитием и выбросом жребия по поводу того, кто проводит девушку в темный зимний вечер. Но самым необъяснимым было то, что Александра собиралась идти до конца.

Утром она уже не могла вспомнить, как все началось. Просто в один момент она поняла, что время невинных поцелуев закончилось. На узкой кровати с каркасом из скрипучей панцирной сетки Саша принимала самые нецеломудренные ласки двух возбужденных юношей. Кажется, они устроили соревнования друг с другом. Решили определить, кто из них более горячий, страстный, неутомимый любовник. Не обремененные моральными принципами, они получали удовольствие от отвечающей на их прикосновения Саши.

Казалось, время остановилось. Александра потеряла счет оргазмам. Это было безумие, в котором всем было наплевать на то, в каком состоянии они встретят утро. Первым сдался Слава. Он ретировался на соседнюю кровать и, отвернувшись к стене, что-то бормотал, а потом уснул. Сексуальный марафон Гриши продолжался. Каждый раз он шептал Саше о том, как ему хорошо, и интересовался, хочет ли она продолжения. Она отвечала согласием, и он с новыми силами, как будто не было этих нескольких часов безумства, принимался ласкать ее с жадностью мужчины, надолго лишенного женского тела.

Сильные руки Гриши поддерживали ее за ягодицы. Его красивый торс напряженно реагировал на каждое движение, лицо то и дело искажала гримаса подступающего взрыва удовольствий. Он боролся с эмоциями, чтобы, следуя своим принципам, сначала удовлетворить партнершу. Оргазм снова накрыл обоих горячей волной. Бесстыдные стоны не мешали глубокому сну Славы.

– О господи! – громко выдохнула Саша, без сил прильнув к влажному телу Гриши. Длинные волосы рассыпались у него на груди. Он осторожно собрал их, открывая красивый изгиб шеи. – Ты когда-нибудь устаешь?

– Да, кажется, сейчас… Ты умотала меня, девочка, – признался Гриша. Приподняв ее голову, подтянул к себе и крепко, властно поцеловал в губы. – Ты сладкая и нежная.

– Я знаю, – Саша осторожно встала, бросила взгляд на усыпанный использованными презервативами пол. – Неплохой урожай.

– Знатно поработали, – усмехнулся Гриша. Откинувшись на спину, он закрыл глаза. – Мыться пойдешь?

– Конечно, только где?

– За шторкой тазик и два чайника с горячей водой. Думаю, она еще не успела окончательно остыть.

– Это та, что была для чая? – усмехнулась Саша, собирая волосы под резинку в низкий хвост.

– Ага, но обычно до чая не доходит, – сказал Гриша и осекся. Он понял – сболтнул лишнее. Пытаясь исправить впечатление от сказанного, поспешил добавить: – Ты не переживай. Мы очень редко так отрываемся. Вот полотенце, возьми.

– Чье оно?

– Ничье, чистое. А ты что подумала?

– А я ничего и не думаю, – Саша перебросила полотенце на плечо, собрала свои вещи, в беспорядке разбросанные по комнате.

Она почувствовала пустоту и бессмысленность происшедшего. Неужели это не сон? Еще вчера она была целомудренной девицей, мечтавшей о чистой и светлой любви, а сегодня она спокойно принимала участие в сексе на троих. Кажется, Будинцев откупорил ее, как бутылку шампанского, которое хранили в очень теплом помещении. Пробка вылетела, открывая путь безудержной сладкой пене. Пока не выплеснется, не остановится. Единственный положительный момент всей этой истории – воспоминания о Юре отошли на второй план. Влюбленности как не бывало. Жалкая копия Антонова ее больше не интересовала.

– Зачем тебе вещи? – зевая, спросил Гриша. – Ты сейчас никуда не поедешь. У нас три кровати, как видишь. Устроишься, а утром мы тебя выведем.

Саша представила, какими взглядами будут провожать ее студенты. Им даже задумываться не нужно – на ее лице с этого момента написано «шлюха». Озвучивать эту убийственную мысль она не стала. В конце концов, ее никто ни к чему не принуждал. Молча сложив все вещи на стул, Александра зашла за шторку, аккуратно задернула ее за собой. Едва теплой водой Лескова словно смывала свой поступок, уговаривала себя, что не раскаивается, но продолжения не хочет. Оказывается, от целомудрия до разврата, как от любви до ненависти, – один шаг, одна ночь.

Вернувшись к Грише, Лескова в первое мгновение не могла поднять на него взгляд. Мельком посмотрела на спинку стула, на которой висел прозрачный полиэтиленовый кулек с «урожаем» из использованных презервативов. Лицо Саши запылало. Заметив это, юноша сонно улыбнулся, унес кулек куда-то за ширму.

– Ложись, отдыхай. – Гриша указал на кровать, где они только что занимались сексом. Она была перестелена, словно никто не прикасался к подушке, не сминал простыню. Откуда-то взялось пуховое стеганое одеяло. – Я устроюсь этажом выше, не возражаешь?

– Хорошо.

– Вот и славно. Правда, я бы поел… – В отличие от мирно сопящего Славы Гриша был голоден. – Слушай, может, перекусим? Я подам тебе хавку в постель.

– Давай. – Саша поняла, что тоже проголодалась. – Только в кровать не нужно. Давай помогу.

– Нет. Ты – гостья. Я – хозяин, я суечусь, а ты забирайся под одеяло, что-то прохладно.

Гриша налил в литровую банку воду, опустил в нее кипятильник. Вскоре от него вверх стали подниматься крохотные пузырьки. Развлекая Сашу байками из жизни общежития, Гриша ловко орудовал ножом: быстро сделал бутерброды с колбасой, достал из холодильника соленый огурчик. Его аромат быстро смешался с аппетитным запахом колбасы. Саша сглотнула слюну – как же она проголодалась. Гриша достал небольшой поднос, поставил на него тарелку с бутербродами, чашку с крепким чаем.

– Вчера Славка получил посылку от родителей. Так что пока шикуем! Сырокопченая колбаска и финики – мечта. – Гриша подошел с подносом к Саше. – Давай, садись, приятного аппетита.

– Спасибо. – Сашу разморило под теплым одеялом. Но все-таки больше хотелось есть, чем спать.

– Будешь вспоминать в старости, как я приносил тебе еду в постель. Хочу, чтобы все твои кавалеры тебя баловали.

– Не надо сейчас о кавалерах, – жуя, попросила Саша.

– Как скажешь… – Гриша быстро расправился с бутербродами, еще подрезал себе соленый огурец. – Обожаю соленое. Славкина мама – просто волшебница.

– Повезло.

– А твоя хорошо готовит?

– О маме тоже не хочу сейчас говорить. – Саша поставила на поднос пустую чашку.

– Одни запреты. – Гриша встал из-за стола, подошел к кровати за подносом.

– Спасибо.

– На здоровье, милая. – Слава захрапел. – Это он во сне пожелал нам спокойной ночи.

– А может, ароматы колбасы растревожили?

– Может быть. Теперь можно и поспать, – поглаживая живот, заявил Гриша.

– Где у вас туалет?

– По коридору налево.

– Ложись, а я сейчас вернусь.

Пришлось одеться. Осторожно открыв дверь, Саша выглянула и, убедившись, что в коридоре никого, вышла из комнаты. Из-за некоторых дверей доносился приглушенный шум: смех, голоса, негромкая музыка. Лескова мечтала только о том, чтобы ни с кем не встретиться. Ей повезло. Обратно она почти бежала. Впорхнув в комнату, прижалась спиной к двери. Борясь со сбившимся дыханием, замерла. Тазика с водой не было. Ничто не напоминало о том, что здесь происходило меньше часа назад.

– Ты что там, уснула? – Гриша выглянул, отодвинув шторку.

– Я домой хочу, – чуть не плача, сказала Шура.

– Не будь ребенком. Сейчас я не смогу тебя незаметно вывести из общежития.

– Домой… – Саша осела, закрыв лицо руками.

– Ну что такое? Запоздалое раскаяние? Перестань.

Гриша подошел, присел рядом. Саша тихо всхлипывала. Сквозь пальцы текли слезы. Выглядела она жалко. Гриша погладил ее по голове, попытался оторвать руки от лица.

– Успокойся, все нормально. Что тебя так растащило? Все ведь было так хорошо. Тебе кто-то что-то сказал? – Саша отрицательно замотала головой. – Тогда хватит реветь. Давай спать. Утро вечера мудренее.

– Я не такая, – взлохматив волосы, Лескова с негодованием посмотрела в его серо-зеленые спокойные глаза.

– Никто не спорит. Все в порядке.

– Какой там!

– Не кричи! Славку разбудишь.

– Если он не проснулся от наших «охов» и «ахов», не проснется и сейчас! – зло выпалила Саша.

– Чего ты добиваешься?

– Не знаю.

– Хочешь, я тебя на руках отнесу в кровать?

– Хочу.

– Что не сделаешь ради улыбки женщины, – вздохнул Гриша и легко подхватил Сашу на руки. Она удивленно подняла брови, обвила его шею руками. Невысокий, крепкий, он нес ее, как пушинку. Осторожно опустил на кровать. – Раздеться помочь?

– Я сама.

– Я даже подглядывать не буду, – усмехнулся Гриша и в мгновение ока запрыгнул на свою кровать, укрылся. – Спи и выбрось глупости из головы.

Воспользоваться практичным советом Саша не смогла. Она лежала без сна, прислушиваясь к каждому шороху. Глядя на занавешенное старенькой шторкой окно, думала о том, что сегодняшний день – безумие, о котором она будет помнить всегда, всю свою жизнь. Она не простит себе этого. Что на нее нашло, в самом деле? Но ничего не исправить. Теперь она будет делать вид, что у нее все в порядке. Если излучать уверенность, никому не придет в голову обвинять ее в неразборчивости. Прежде всего, это касается двух ее новых знакомых. Они должны понять, что такие оргии для нее – явление исключительное. Жаль, что нервы сдали. Не нужно было пускать слезу перед этим великим сексуальным магнатом. Лучше дать понять, что их знакомство окончилось так же неожиданно, как и началось. Это первое и последнее утро, которое они встречают вместе.

– Доброе утро, красавица! – Слава проснулся, когда за окном еще хозяйничали предрассветные сумерки. Несколько минут он наблюдал за Сашей, а когда понял, что она точно не спит, спросил: – Что, не спится на новом месте?

– На новом месте приснись жених невесте, – ответила Лескова, потирая лоб. – Главное, крепко уснуть, что мне, к сожалению, не удалось. Чувствую себя разбитой.

– А я спал как младенец.

– Слушай, младенец, отвернись, я хочу одеться, – попросила Саша. Она понимала, как бессмысленно звучит ее просьба в свете событий минувшей ночи. Вчера они приблизились друг к другу на небезопасное расстояние, но сегодня ей хотелось, чтобы между ними сохранялась какая-то, пусть иллюзорная, дистанция.

Кровать пронзительно скрипнула. Саша быстро одевалась, поглядывая на отвернувшегося к стене Славу, на спящего Гришу. Именно его пробуждение беспокоило ее более всего. Стоило представить его искрящиеся насмешливые глаза, как по телу пробегали мурашки. Саша хотела, чтобы Слава помог ей незаметно миновать проходную, и больше никогда не возвращаться сюда, никогда не встречаться с обоими, особенно с Гришей. Но он вдруг проснулся, открыл глаза и, улыбаясь, произнес:

– Доброе утро всем.

– Доброе, – не поворачиваясь, ответил Слава.

– Привет, – буркнула Саша.

– Ты что это, дружище, повернулся к нам задницей? – поинтересовался Гриша.

– Дама переодевается.

– Это я попросила. – Лескова заколола волосы, поправила высокий ворот свитера.

– Глупо, но имеешь право, – перестав улыбаться, Гриша проворно вскочил с кровати, прикрыл одеялом измятую подушку, простыню. Он стоял перед Сашей в одних плавках, а она, к своему ужасу, уставилась на их внушительный рельеф. Не обращая внимания на столь откровенный взгляд, юноша потянулся, зевнул. – Сейчас будем завтракать. Саша, ты не откажешься от яичницы и гренок?

– Откажусь. Мне пора, мальчики. – Она постаралась произнести это спокойно и чуть устало. Они должны услышать в ее голосе желание поскорее покончить со всем этим, но ни малейшего намека на раскаяние.

– Зачем так спешить? Сегодня воскресенье, ты забыла? – Гриша недовольно поморщился.

– Мне нужно домой.

– Мамка ругать будет, – констатировал Слава. – Надо было вчера позвонить ей хотя бы.

– Не надо меня учить, что я должна делать, – раздраженно ответила Саша.

– Ты сама кого хочешь научишь. – Гриша несмело коснулся ее волос, заправил выбившуюся прядь за ухо. – Мне кажется, тебе никуда не нужно спешить. Ты просто хочешь поскорее уйти отсюда. Я прав?

Саша опустила глаза и молчала. Стыд нахлынул на нее сбивающей с ног волной. Почувствовав слабость в коленях, она села на краешек кровати. Гриша присел рядом, дождался, пока Лескова смогла встретиться с ним взглядом.

– Так я прав?

– Да, – прошептала Саша. Закрыв глаза, она запрокинула голову и нервно засмеялась. – Здесь слишком сильный запах спермы. Это меня смущает.

– Ты жалеешь о чем-то?

– Я вам не мешаю? – вспылил Слава. Он уже успел одеться и все это время недовольно наблюдал за диалогом.

– Пойди и набери воды, – не глядя на него, ответил Гриша.

– Не нужно его выпроваживать. Мне нужно, чтобы кто-то из вас, наконец, помог мне уйти отсюда.

– Слава! – Гриша многозначительно посмотрел на товарища. Тот быстро исчез, прихватив с собой чайник. Оставшись один на один с Александрой, он неторопливо надел футболку. – Что ты бесишься?

– Я чувствую себя последней шлюхой, – дрожащим голосом произнесла Лескова. Она снова поправляла ворот свитера. Создавалось впечатление, что он сдавливает ее шею, мешает дышать.

– Ну, не вешай себе награды. Ни первой и ни последней. – Саша рванулась к двери. Гриша успел схватить ее за руку, с силой сжал запястье. – Прости, шутка не принимается.

– Иди ты!

– Да что с тобой? Все было так хорошо. Ничего особенного не произошло.

– Вчера мне тоже так казалось. Только все это грязно и пошло. Мне было тошно, и вы это прекрасно видели.

– Согласен. Нам тоже было скучно, но мы прекрасно провели время.

– Да мне вспомнить страшно! – Саша закрыла лицо дрожащими руками. Покачала головой.

– Каждая нормальная женщина мечтает о чем-то подобном, только никогда в этом не признается. Вы все морочите себе голову какими-то нравственными принципами, ограничивая себя надуманными нормами морали. Отсюда все беды! Дыши полной грудью и не морочь себе голову!

– Спасибо за совет. Я хочу поскорее убраться отсюда.

– Ты захочешь вернуться.

– Никогда!

– Это уже совсем по-детски, – усмехнулся Гриша.

– А вот и я! – вернулся Слава. – Все выяснили? Можно провожать? Я готов.

– Сейчас вдвоем проводим. Я отвлеку Майю Алексеевну, а вы действуйте по обстоятельствам. – Гриша надел спортивные брюки, свитер, тапочки. Потом помог Саше надеть дубленку.

– Готова?

– Гринь, а может, все-таки по чаю? – несмело поинтересовался Слава.

– Это у дамы спрашивай. Я всегда готов, пожалуйста. Ты как, Шура?

– Я? – Повесив на плечо сумочку, Лескова вопросительно уставилась на обоих. Она переводила взгляд с коренастого, мускулистого Григория на его высокого, тощего товарища. Нет, она не может здесь оставаться и минуты. – Я хочу домой.

Без лишних слов Гриша предложил ей взять его под руку. Выйдя из комнаты, они то и дело встречали проснувшихся студентов, сновавших в полусонном состоянии по коридору, на лестнице. Саша чувствовала, как горячий румянец снова разливается по лицу, шее. Она знала, что ворот свитера скроет багровые пятна. Ей казалось, что каждый, кто случайно встретился на пути, смотрит на нее с предубеждением. Как будто все знали, что происходило ночью в маленькой комнате на третьем этаже.

На проходной Слава заморочил голову дежурной так, что Гриша с Шурой спокойно вышли из общежития. Судя по тому, как четко и отлаженно все прошло, Лескова сделала вывод, что маневр давно отработан. Распространяться на эту тему не стала. События прошедшей ночи вызывали у нее панику. Сейчас, в это морозное воскресное утро, она не могла представить, что согласилась на подобную авантюру.

На углу подождали Славу. Как и вчера вечером, они предложили Саше взять их обоих под руку, но она отмахнулась. Провожатые шли молча, периодически поглядывая на Шуру. Она была темнее тучи. Единственное, о чем мечтала, – поскорее оказаться дома в ванной и забыть о своих новых знакомых. На троллейбусной остановке Саша с нетерпением переминалась с ноги на ногу.

– Спасибо, мальчики. Дальше я сама. Компания мне не нужна, – довольно резко сказала она.

– Может, мы хотим провести тебя до самого порога, – улыбнулся Гриша. – Или хотя бы узнать номер телефона.

– Еще чего! – Его мешковатый тулуп выглядел нелепо, рыжие волосы раздражали Сашу. Она с трудом сдерживалась, чтобы не нагрубить. – Всем спасибо, все свободны.

– Пойдем, Гриня. – Слава выбросил недокуренную сигарету, укоризненно взглянул на Лескову. – Мне два раза говорить не надо, а ты чего ждешь?

– Ладно. Если наше присутствие раздражает даму, мы выполним ее каприз.

– Ради бога, поскорее, – дрожащим от избытка чувств голосом произнесла Саша

Гриша сделал глубокий реверанс, поскользнулся, чуть не упал. Слава поддержал его, за что выслушал поток брани.

– Ну, чего ты материшься? – обиженно сказал он.

– Ничего. – Гриша застегнул верхнюю пуговицу тулупа и зашагал обратно к общежитию. Слава поспешил за ним.

Оглянувшись, они успели увидеть, как Саша садилась в троллейбус. Она остановилась на задней площадке, в самом углу у поручня, несмотря на то, что в салоне было много свободных мест. Троллейбус тронулся. За замерзшим стеклом мелькали неясные силуэты машин, домов, строящегося метро. Саша задумалась, не заметив, как приехала до конечной. Еще немного, и она окажется дома. Хотелось верить, что там она почувствует облегчение, а горячая ванна поможет стереть из памяти воспоминания о легкомысленном поступке.

Дома ее ждала записка, зажатая дверной ручкой: «Приезжал, долго ждал. Ты где ночуешь? Юра». Колени подогнулись. Саша села на ступеньки, не замечая, какие они холодные. Сумочка соскользнула с плеча и упала на лестничную площадку. Обхватив голову руками, Лескова застонала. Ей было плохо настолько, что захотелось вырваться за пределы собственного «я», перестать существовать. Если бы только можно было вернуть все назад. Отмотать, перезаписать, переиначить.

Время шло, а Саша все сидела и думала о том, как легко она попала в капкан собственных запретов. Еще несколько дней назад она бы не поверила, что способна на такое, но что сделано, то сделано. Нужно идти дальше. Подтянув сумку, Саша нашла ключ. Только теперь почувствовала, что замерзла. Не хватало простудиться. Она не любит болеть, потому что у нее это всегда получается масштабно.

Открыв дверь, Саша стащила сапоги, бросила на пол дубленку, шапку. Не находя себе места, бродила из комнаты в коридор, из коридора в кухню. Казалось, Шура вернулась в другую квартиру. Но дело было в том, что изменилась она, изменилась безвозвратно. Есть поступки, совершая которые всю жизнь тащишь груз вины и сожаления. Можно делать вид, что все в порядке, что у тебя нет повода вздрагивать и краснеть, оглядываясь назад. Правда тяжелым бременем лежит на сердце. Оно больше никогда не будет биться легко и радостно. Даже в самые счастливые мгновения их омрачит нечто, известное только ему.

Что такое быть не в своей тарелке, Саша прочувствовала не раз. Когда тебе двадцать – это одни ощущения, а когда за сорок – совсем другие. Она понимала, что не должна думать о том, что разрушает ее мир, но в очередной раз оказалась неспособна справиться с собственными переживаниями. Она – психолог со стажем – падала в глубокую расщелину, на дне которой ее ждало жесткое приземление, несовместимое с самой жизнью.

К ней приходили люди, которым она должна была помочь выбраться из сложных ситуаций. Для каждого она находила нужные слова, доказывающие необходимость измениться самому, чтобы изменить взгляд на мир, чтобы вписаться в него и гармонично сосуществовать. Ее благодарили, желали добра и счастья, и теперь, когда Александра осознала, что у нее самой в душе царит беспорядок, ей было неловко принимать все эти проявления признательности.

Александра стала больше курить. Теперь это не напоминало приятный ритуал: мундштук за ненадобностью лежал в верхнем ящике стола, дамские ментоловые сигареты сменили те, что покрепче. Лескова нервничала, перебирала в памяти события двадцатилетней давности и приходила к неутешительным мыслям о непоправимой цепи ошибок. Не желая применять к себе приемы, помогающие обрести душевное равновесие, Саша продолжала бесконтрольное падение. Нервное напряжение достигло апогея. К тому же мужчина, пообещавший в следующий вторник покончить с собой, напомнил о себе. Он позвонил и, не давая Саше вставить слово, еще раз повторил свою угрозу.

– Я не приеду к вам домой, Леонид, но я готова… – Лескова услышала гудки. Она не успела договорить.

Такого неподдающегося клиента у нее давно не было. Вспоминались один-два случая из далекого прошлого, в начале карьеры. Непростое, но интересное время. Набираясь опыта, Лескова совершенствовала свой стиль в общении с клиентами. Саша не собиралась отказываться ни от одного из них. Она помнила почти всех по именам. Они ассоциировались у нее с проблемой, к решению которой приходилось подбирать нужный ключ. Сейчас у нее вырисовались два нуждающихся в неотложной помощи клиента: обещающий совершить суицид мужчина и она сама, погибающая от груза воспоминаний. Назрела необходимость разделить тяжкую ношу.

– Привет, Симона! Как дела? – приняв последнего посетителя, Александра набрала номер своей давней приятельницы.

Они были знакомы задолго до того, как Лескова решила открыть свою практику. Сколько детских воспоминаний. Однако, как это часто бывает, после окончания школы их пути на время разошлись. Редкие встречи сошли на «нет», телефонные разговоры – к поздравлениям с днем рождения, новым годом, да и то, если удавалось вспомнить друг о друге без опозданий. Потом наступил период сближения. Особенно после того, как обе вышли замуж во второй раз.

Саше всегда было доверительно легко с Симоной. Подруга принадлежала к категории активных, непоседливых, успешных женщин – набор качеств, который трудно переоценить в современном мире. Ее второй удачный брак завершал портрет совершенства. Римма Григорьевна не раз ставила Симону в пример менее удачливой и целеустремленной дочери.

Бюрократически проволочки отнимали время и силы. Открытие своей практики с каждым днем казалось все более недостижимой мечтой. Собрав нервы в кулак, Александра не сдавалась. В конце концов, она хотела доказать матери, что ее будущее в ее руках, что оно под контролем. Лескова медленно, но упорно шла к поставленной цели. В какой-то момент она поняла, что без помощи не справится. Тогда и вспомнила о Симоне, отбросив гордость, обратилась к ней. Подруга детства с удовольствием откликнулась. Связи супруга Симоны оказались весьма кстати. Дело сдвинулось с мертвой точки. Правда, с тех пор Саша чувствовала себя обязанной, а Симона всячески показывала, что ничего особенного не сделала.

– От добра добра не ищут, – с пафосом изрекала она прописную истину.

Сегодня Лескова хотела увидеться с подругой. Знала, что та может оказаться занята, и заранее придумывала вескую причину, которая теоретически могла бы перевесить всю важность дел Симоны.

– Привет, Шурка! У меня все отлично! – звенящий голос подруги контрастировал с вялым бормотанием Лесковой.

– Я тебя уже дня три не слышала.

– Четыре, – засмеялась Симона, – на меня столько всего навалилось. Замоталась – прости.

– Теперь полегче?

– Спасибо, жаловаться не на что. Наверное, пора к тебе на прием, потому что так не бывает. Что скажешь? – усмехнулась Симона.

– Бывает, но нечасто.

– А ты как, Саня?

– Как насчет увидеться?

– Даже не знаю, – протяжно ответила Симона. – Такой завал на фирме. Забыла, когда в последний раз вырывалась куда-то. Кажется, с тобой в бассейн дней десять назад. Кстати, две тренировки по фитнесу пропустила.

– Это ты мне рассказываешь? Я изнывала от скуки без тебя.

– Брось, Сашка. Ты ведь туда не ради меня ходишь.

– Ладно, о фитнесе потом поговорим. Есть темы поважнее. Давай сегодня встретимся.

– Не знаю, даже не знаю, – задумчиво произнесла Симона.

– Брось, я ведь тебя не в тур по Италии приглашаю, а кофе выпить в «Европе».

– Шурочка, зайка моя, я очень-очень хочу сказать «да», – Симона вздохнула. – Я перезвоню тебе через час, идет? За это время постараюсь кое-что уладить.

– Хорошо. Я еще буду на работе.

– Слушай, что-то мне твой голос не нравится.

– Наконец-то до тебя дошло.

– Стоп! Что случилось?

– Мне плохо, Симка, – тихо сказала Саша, закуривая очередную сигарету. Громко выдохнув в трубку, она перевела дыхание. – Плохо, как никогда.

– Значит, аутотренинги не помогают?

– Абсолютно.

– Других поучаешь, направляешь, убеждаешь, а себя?

– С собой всегда сложнее, – вздохнула Лескова.

– Понятно. Нужна служба спасения.

– Спасай!

– И это говорит опытный психолог!

– Я не узнаю себя, – призналась Лескова. – Не думала, что могу так расклеиться.

Она хотела в эту же минуту сказать о том, что пережила сильное потрясение, что после похорон Ильи ей вдруг стало так пусто, как будто она похоронила собственного сына. Господи, да о чем это она? Своим детям она даже не позволила появиться на свет. Она их убила. И все эти годы жила относительно спокойно. Она жила для себя, не желая больше выходить замуж, порхала, как бабочка, от одного романа к другому, от одних отношений к другим, но наступил момент, когда все вокруг поглотила пустота. Жизнь складывается не так, как она мечтала, а она только и делает, что решает чужие проблемы, восстанавливает чей-то покой. Не пора ли помочь самой себе? Вот и Симоне позвонила от отчаяния. Поможет ли ей разговор с подругой, у которой и без ее проблем хватает головной боли?

Настроение катастрофически падало, как вдруг Сашу осенило: с кем ей нужно пообщаться, так это с Прохоровым. То, что происходит, касается их обоих, и никак не объяснить успешной, жизнерадостной подруге всю горечь, разлившуюся внутри. Значит, не стоит тратить на это время. Кофе в «Европе» откладывается.

– Алло, Сашка, ты что замолчала?

– Знаешь, наверное, я погорячилась, – Александра решительно затушила сигарету, – не стоит вмешивать тебя в эту историю.

– Да что с тобой такое?

– Правда, Симка, я разберусь. Все будет нормально. Извини, что я тебя потревожила.

– Ты как с чужим человеком со мной говоришь, – обиженно произнесла Скуратова.

– Тебе показалось.

– Хорошо, я приеду. Говори, где и когда встречаемся?

– Нет, не нужно. Это была плохая идея. Извини. Я перезвоню.

Александра положила трубку. Какое-то время, покусывая губы, смотрела на телефон. Наверняка Симона в недоумении. Объясняться с ней придется, но не сегодня, не завтра. Саша уже жалела, что под влиянием импульса растревожила подругу. Теперь не обойдется без вопросов. Симона из тех, кто любит ясность. И все-таки ей придется усмирить свое любопытство. По крайней мере, до тех пор, пока Саша сама во всем разберется.

Открыв записную книжку, нашла номер телефона Прохорова. Оказывается, она не забыла его. Решительно нажимая кнопки, не боясь попасть на его жену. Мама успела рассказать, что она давно живет в своей квартире, а Дмитрий Ильич – в своей. Правда, это в одном доме, через подъезд, но все же не вместе. Сложные отношения. Райского гнездышка не получилось, так что семья существовала фиктивно. Два дома, две судьбы, которые связывал единственный сын. Теперь какое-то время они будут общаться по инерции, связанные одним горем, пытаясь заглушить неуемную боль утраты. Потом либо снова будут жить вместе, либо разъедутся, мечтая больше никогда не видеться.

– Слушаю вас, говорите. Алло!.. – Александра едва узнала его голос. Раньше она говорила, что отличит его из тысячи, что никогда не забудет этот необычный тембр, проникающий в тебя и вызывающий безотчетное доверие.

Первый раз, когда Дмитрий Ильич обратился к ней, она растерялась, потеряла дар речи. Это было неожиданное потрясение, в котором так нуждалась Саша. Она ждала события, которое затмит неприятные впечатления от ее взросления. Она мечтала, чтобы появился некто, способный ее остановить. Сначала Будинцев, потом Гриша и Слава, этот список рос с невообразимой быстротой. Однако из чувства противоречия, не желая подчиняться доводам рассудка, она знакомилась с новыми молодыми людьми, кокетничала, давала повод надеяться.

Один из тех, на кого обратила внимание, – Роман Муромов, Мурик. Он учился в параллельной группе и с первых дней учебы бросал на Сашу влюбленные взгляды. Не заметить их было невозможно. Как это обычно бывает, о взаимности не могло быть и речи. Высокий, худощавый, сутулившийся, он почти каждый день умудрялся поджидать ее у институтского крыльца. Чаще он ничего не говорил. Казалось, ему достаточно видеть ее, слышать ее смех, голос, а она откровенно издевалась над ним. Чувства этого парня Александра не воспринимала серьезно, поэтому была с ним жестока и резка.

– Совсем Мурик голову потерял, – смеялись однокурсницы, обращаясь к Саше. – Ты бы помягче с парнем, а то на него смотреть жалко.

– Выходи за меня… – однажды предложил он, глядя на Александру взглядом, полным обожания. Тогда она впервые поняла, что ему не до шуток. – Я давно хотел тебе это предложить, но не решался.

– Мы разговаривали несколько раз, как ты можешь? – удивилась Саша. – Замуж – это ведь на всю жизнь. Во всяком случае, я хочу один раз и навсегда!

– Я тоже!

– Мы совсем не знаем друг друга. Мы не можем даже говорить ни о чем подобном.

– Я знаю о тебе все, что мне нужно, а ты можешь спросить о чем угодно. У меня от тебя секретов нет!

– Не нужно, Рома. Спасибо тебе. Ты хороший, ты очень хороший.

– Не отказывай сразу. Я буду ждать.

Рома никак не подходил под параметры того, о ком грезила Александра. Юноша проявлял завидное постоянство – с первых дней знакомства он смотрел на нее с восхищением. Сашу не раздражала его преданность, не более того. Чем больше доказательств искренности чувств Муромова получала Лескова, тем меньший ответный интерес он вызывал в ней. Именно в это время в ее жизни появился Прохоров. То есть сначала Римма Григорьевна вернулась с курорта и сообщила, что познакомилась с великолепным человеком, Аркадием Стрельниковым, а потом он пришел к ним в гости. Пришел с другом.

Они были такие разные: спокойный и рассудительный Дмитрий Ильич и ершистый, непоседливый Аркадий Семенович. Но Саше не было дела до Стрельникова. Она находилась под впечатлением от голоса, внешности и манер Прохорова. Он был сама уверенность, само совершенство, к тому же обладал превосходным чувством юмора. Саша оценила это в первую очередь, добавив его, как бонус, к обаятельной улыбке, дерзким глазам.

Она тоже понравилась ему с первого взгляда. Это было очевидно. Даже Римма Григорьевна, озабоченная собственными любовными перипетиями, не преминула заметить:

– Шурка, а Дмитрий в тебя влюбился.

– Мам, ты со своим Аркадием разбирайся, а я как-нибудь сама, – Саша ершилась по инерции.

– Ну, извини, дорогая. Просто я старше и в жизни повидала немало, – улыбнулась Римма Григорьевна и шепнула дочери на ухо: – Он в нокдауне, воспользуйся этим.

– Что еще скажешь?!

– Отличная партия. Он перспективный врач. Если попадет в хорошие руки – карьера обеспечена. Прислушайся, Шура! Ты же знаешь, я нечасто пристаю к тебе с советами.

Это была сущая правда. Обычно Римму Григорьевну абсолютно не интересовала личная жизнь дочери. Саша успела привыкнуть к этому и поэтому не нуждалась в комментариях, пожеланиях. Она знала, что в состоянии самостоятельно разобраться с возникшей ситуацией. Взрослый мужчина, робеющий в ее присутствии как мальчишка, – это было нечто новое, гарантирующее острые ощущения. Тогда ему не стоило большого труда привлечь ее внимание. Он был ей интересен одной сумасшедшей разницей в возрасте – пятнадцать лет. Саше льстило его внимание, его застенчивость, когда она пыталась вести себя раскованно. Но вот парадокс: очень скоро все то, что влекло Александру к Прохорову, с еще большей силой отвернуло ее от него. Ничего серьезного так и не получилось. Она поняла, что не сможет быть с этим мужчиной и в горе, и в радости. Открытие поначалу выбило ее из колеи, вызвало саднящее чувство вины, а потом переросло в равнодушное созерцание его паники, его разочарования.

С высоты прожитых лет можно было попытаться понять причину столь резкой перемены в ее настроении, но Саша не делала этого никогда. Тогда она сказала себе, что есть два варианта. Первый – никто не виноват в произошедшем. Второй – виноваты оба. Философское умозаключение, совершенно неконкретное, безликое, удовлетворяло Лескову все эти годы. Разбираясь в судьбах своих клиентов, Саша умело отметала любые намеки периодически пробуждающейся совести высветить темные пятна своей судьбы. Она не хотела увеличивать количество своих промахов. А сейчас убеждала себя, что звонок Прохорову после стольких лет молчания, после всего, что их связывало, не станет еще одним звеном в цепи непоправимых ошибок.

– Алло! Вас не слышно… – устало произнес Дмитрий Ильич, но Лескова молчала, закрыв микрофон ладонью.

Она не могла заговорить. Ведь это очень важно, какими будут ее первые слова. После их встречи на похоронах прошло всего два дня. Мужчина, которому она выражала соболезнования, был ей не знаком. Он не имел ничего общего с дерзким, в меру самоуверенным Дмитрием Прохоровым, каким она запомнила его. Этого постаревшего, располневшего мужчину с пустыми, потухшими глазами она не знала. Он вызывал не восхищение, а жалость. Разрушительное чувство. Под его воздействием все поступки обречены на неудачу и напрасно надеяться на что-то созидательное.

Саше хотелось плакать. От спазма в горле мог спасти глоток минералки. Дрожащей рукой Саша потянулась к стакану. На том конце телефонного провода положили трубку. Спустя пару минут, она снова набрала номер, намереваясь извиниться. Она обязательно найдет нужные слова. Хотя наивно надеяться, что Прохоров обрадуется ее звонку.

– Алло! Говорите же… – он устало вздохнул. – Отзовитесь или больше не звоните.

– Дима, здравствуй, – выдохнула Саша.

– Кто это? – равнодушно поинтересовался Дмитрий.

– Саша Лескова.

– Саша? – в голосе никаких эмоций. Все верно. Сейчас его вряд ли можно чем-то удивить.

– Ты можешь говорить?

– Могу.

– Извини, это я только что звонила. Услышала твой голос и растерялась.

– Это на тебя не похоже.

– Мы все меняемся.

– Согласен. Что ты хотела, Саша?

– Узнать, как ты?

– Плохо.

– Я могу помочь, – неожиданно произнесла Саша.

– Не помню, чтобы я просил об этом.

– Дима, нам нужно встретиться.

– Что? – Прохоров закашлял.

– Дима, давай встретимся.

– Третий день, как я похоронил сына, – мрачно произнес Прохоров. – Ты считаешь, я созрел для выхода в свет?

– Ты меня неправильно понял.

– Извини, если у тебя все, я бы предпочел попрощаться.

Саша закусила губу. А на что она надеялась? Ее звонок – нелогичное звено давно разорванной цепи. Сколько лет они не виделись, не разговаривали? Даже вспомнить трудно. Наверное, пару лет назад она случайно увидела его на одном из перекрестков: Прохоров сидел за рулем «пассата», выглядел усталым, и поэтому Саша, проходившая мимо в потоке пешеходов, решила не привлекать к себе внимание. Она могла легенько стукнуть по бамперу и, улыбнувшись, помахать рукой, но вместо этого гордо продефилировала мимо. Тогда она решила, что говорить не о чем. Сейчас она пыталась снова вторгнуться в его жизнь. Лескова затруднялась ответить, кто больше нуждался в этом: она или убитый горем Дмитрий Ильич?

– Дима, я психолог. У меня кабинет на Правдинской. Я хотела помочь тебе пережить… справиться с…

– Как ты собираешься мне помочь, если не можешь даже в телефонном разговоре подобрать слова? – Прохоров вздохнул. – Да и к психологу приходят без приглашения, по необходимости, насколько я понимаю.

– У нас с тобой особый случай.

– У нас? Оставь, Саша. Не знаю, зачем ты звонишь, но я давно считал, что ты живешь на Марсе, а я – на Земле. Это расстояние непреодолимо. – Последовала пауза, во время которой Александра услышала характерный булькающий звук. – Это я налил за царство небесное моего Илюши.

– Ты один дома?

– Да.

– А Света? – в этот момент Лесковой было не до деликатности.

– Она у себя, – Дмитрий нехорошо засмеялся. – Мы пьем отдельно, но по одному поводу.

– Не нужно, Дима… – Саша крепко сжала телефонную трубку.

– Какое тебе дело, девочка? – он непроизвольно обратился к ней так, как делал это в пору их короткого романа. – Зачем ты объявилась? Живи своей жизнью. Каждый выбрал свой путь. Надеюсь, ты счастлива, а меня жалеть не нужно. Спасибо за сочувствие. Я вобрал его, как губка воду. Прощай.

Он снова положил трубку, и на этот раз Александра не собиралась перезванивать. Она глотала слезы, пытаясь закурить последнюю сигарету. Зажигалка выдавала яркую искру и только. Это была та самая последняя капля. Лескова швырнула зажигалку, измяла в пальцах сигарету. Коричневый табак рассыпался по столу, клавиатуре ноутбука.

– Идиотка… – прошептала Саша, вытирая бегущие слезы.

Она точно знала, что не успокоится до тех пор, пока в этом кресле напротив не будет сидеть Дмитрий Ильич. Кажется, у них много общего. Несмотря на то что ее записали в марсианки, проблемы Александры оставались вполне земными. Их разрешить непросто, но попытаться стоит.

Светлана открыла глаза, сощурилась от яркого света. Повернувшись на другой бок, почувствовала неприятный запах. Что это? Оказывается, на полу стоит поднос с пустыми бутылками из-под пива и водки, а на маленьком блюдце – несколько кусочков селедки и вялые перья зеленого лука. На ковре разбросаны куски хлеба, огурцов и раздавленные помидоры. Закрыв глаза, чтобы не видеть этого беспорядка, Светлана для верности отвернулась, положила на голову подушку, прижала ее к уху. Теперь звуки улицы стали отдаленными. Как надоел первый этаж – все, что творится за окном, происходит словно у тебя в квартире: смех и крики детей, ругань дворника, шум и выхлопы проезжающих по двору автомобилей. Утром все это особенно раздражало.

Протянув руку, Светлана взяла пустую бутылку из-под водки, перевернула ее вверх дном, с сожалением отметила, что в ней нет ни капли. Придется снова идти в магазин, а так не хочется выходить из дома. Голова раскалывалась, во рту было сухо и гадко. Отбросив подушку в сторону, Светлана медленно поднялась. Тело было ватным, непослушным, подташнивало. Шатаясь, села на край кровати. Попыталась достать ногой тапочку, но только отодвинула ее еще дальше.

– Вот дерьмо…

Бросила недовольный взгляд на закрытую балконную дверь. Светлана щелкнула языком: оставила бы открытой, не было бы такой вони. Теперь не отвертеться – Дима улавливает самые тонкие запахи. Нюхач, одним словом. Придет, начнет морали читать. Разве ему понять, что для нее любые укоры сейчас – пустые слова. Она пропускает их мимо ушей, потому что они ей не нужны. Ей больше никто и ничто не нужны… без Илюши.

Звонок в дверь заставил Светлану сжаться. Это были колокола над самой головой, как только барабанные перепонки выдержали. Может, ошиблись и не стоит подходить к двери? Дождавшись повторного звонка, Прохорова поднялась и, отряхнув мятый халат, поплелась в коридор.

– Кого еще принесло в такую рань, – пробурчала она, но неожиданно наткнулась взглядом на часы: половина первого.

Это означало, что спала она долго и крепко. За последнюю неделю, кажется, впервые. С того самого дня, как в их дом пришла страшная весть, ее организм включил программу самоуничтожения. Она работала в нескольких направлениях: бессонница, апатия, отсутствие аппетита и непомерное потребление спиртного. Светлана и раньше могла позволить себе рюмку-другую, теперь она не выходила из угарного состояния алкогольного опьянения. Тщетно надеялась на облегчение страданий. Становилось только хуже. К боли душевной прибавилась физическая – ужасно болело под правым ребром, тошнило, желудок не желал принимать пищу. Светлана чувствовала себя все хуже, получая необъяснимое удовлетворение от этого. Так она наказывала себя за то, что все еще была жива.

Слез не осталось. Боль не успела притупиться – прошло всего несколько дней со дня смерти сына. Периодически Прохорова впадала в странное состояние возврата прошлого. Она вдруг начинала перебирать вещи Ильи, собирая его на море. Он как раз собирался съездить в Ялту с друзьями после сдачи сессии. Несмотря на то что поездка стоила немалых средств, ни Дмитрий, ни Светлана не отговаривали сына. Уж очень хорошей была компания: молодой задорный коллектив из четырех юношей. Они росли вместе, никогда не ссорились и вообще не были похожи на современную молодежь. Казалось, они живут в своем мире, в котором нет цинизма, жестокости и распущенности. Их не привлекали шумные застолья с обязательными спиртными излишествами. Позволяли себе все, но в меру. Все четверо не курили, хотя, как многие, однажды попробовали и не стали продолжать. Они предельно вежливо вели себя с девушками, не допуская пошлости, ставшей нормой в общении для многих.

Светлана не смогла пройти мимо фотографии сына с траурной лентой. Взяла в руки, прижала к груди.

– Мой мальчик… – прошептала, надеясь, что хотя бы одна слезинка скатится по щеке. Нет, она больше не плакала. Илюша всегда очень огорчался, когда видел ее в слезах. Голубые глаза сына смотрели с фотографии. В них, как всегда, искрилась неуемная жажда жизни, новых впечатлений, уверенность в будущем. Он знал, что будет хорошим хирургом, как его отец. С первых классов школы на вопрос о том, кем быть, Илья с гордостью отвечал одно:

– Врачом, как папа!

Из него бы получился настоящий хирург: спокойный, рассудительный, решительный, смелый. Преподаватели пророчили ему блестящую карьеру. У него все должно было получиться. Как истинный мужчина, он успел посадить вишневый сад, вместе с отцом осваивая участок земли за городом. Активно помогал строить маленький дом, мечтая о том, как зимой они всей семьей будут приезжать сюда и встречать Новый год, отмечать Рождество. Настоял, чтобы во дворе посадили елку, – Илья собирался наряжать ее к празднику.

Остался недостроенный дом, растущие вишни, небольшая, ростом с шестилетнего ребенка, ель, а Ильи больше не было. Свыкнуться с этим не получалось не только у его родителей. Ошарашенные бедой одноклассники, однокурсники все эти дни приезжали к свежей могиле, молча глядя на деревянный крест. Говорят, памятники можно ставить не раньше чем через год, пока земля осядет, пока… Ровесники никак не могли поверить, что Илюши Прохорова нет, что он не сыграет им на гитаре, не споет Yesterday так, как мог только он.

Вслед за безответным «за что?» следовало «что делать?». Друзья пытались отвлечься на подготовку к экзаменам. Кому-то удавалось, большинство пока не могло настроиться на учебу. Слишком велико было потрясение. Опустошенные, испуганные, они пытались как можно больше времени проводить вместе – так им было легче пережить боль утраты.

Родителей Ильи горе не сплотило. Оба ушли в свои переживания каждый на своей территории: Дмитрий Ильич в своей однокомнатной квартире, а Светлана Николаевна – в своей трехкомнатной, оставшейся ей после развода с первым мужем. Здесь раньше жила она, два ее сына, муж. А потом она вдруг влюбилась в Прохорова…

Этого нельзя было делать. Она разрушила семью, настроила против себя сыновей, укоротила жизнь мужу. Теперь старшие дети далеко: Иван в Америке, Леня в Польше. У них там то, что называют расчетливым, холодным словом «бизнес». Иногда они вспоминают о ее существовании. Не чаще двух раз в год: в день ее рождения и восьмого марта. Сыновья не простили ей разрыва с отцом. Для них она навсегда осталась предательницей, которая пошла на поводу плотских желаний, изменив отцу, забеременев от Прохорова. Им не был нужен младший брат. Иван прямо сказал ей об этом. Ему было семнадцать, а шестнадцатилетний Леня во всем поддерживал брата. Сыновья решили жить с отцом. Как ни странно, она не стала их уговаривать. Может быть, потому, что впервые в жизни носила под сердцем ребенка от любимого мужчины.

Господи, ей самой в то время еще не было сорока. Но на третьего ребенка она решилась сразу. На его появление не могли повлиять ни развод, ни отчуждение сыновей, ни раздел имущества. Муж проявил благородство и оставил ей их квартиру. Сам переехал в жилье, доставшееся от родителей. Мальчишки за ним… Все это время она пыталась понять, что обо всем этом думает Прохоров. Он был удивлен таким развитием событий. К тому времени они успели расстаться, выяснив, что их отношения ведут в тупик. Но, став свободной, Светлана перестала быть изменницей, предательницей. Она открыто призналась в своих чувствах, а главное – в том, что беременна.

Прохоров выслушал ее с каменным выражением лица. Тогда Круглова не знала, чего стоило ему сделать выбор в ее пользу. Выбор: безумная страсть к Саше и безысходность, в которую втягивала его опытная женщина… Собственно, теперь он точно знал, что, узнав о ребенке, Саша почувствует себя обманутой. Наверное, в той же степени, что и он. Даже если Дмитрий сможет ее простить, им не найти общего языка. Можно было бы сказать, что они квиты, но разве с таким багажом живут долго и счастливо?

Светлана как будто ни о чем не просила, просто сообщила как факт:

– Будет мальчик. Назову Илюшей… – это был стратегический ход дать ребенку имя его деда. Видя, как колеблется Прохоров, она вдруг поняла причину. Ну, конечно, он не уверен в том, что это его ребенок. Тогда пришлось внести уточнения: – Скажу для ясности, Дмитрий Ильич. С мужем я уже полгода не живу… Ребенок твой, но можешь не напрягаться. Я оставлю его, что бы ты ни сказал. От тебя, прости, ничего не зависит.

Как настоящий мужчина Дмитрий Ильич не видел иного решения: ребенка оставить. Они расписались за три месяца до рождения Ильи. Круто изменив свою жизнь, Светлана не жалела об этом ни дня. Для себя она решила, что эта любовь дана ей свыше, как награда за долгие годы серой, безрадостной жизни с первым мужем. Даже рождение сыновей лишь на какое-то время скрашивало пропитанный пьяным угаром мужа быт. Она презирала мужчину, с которым делила постель, за которым приходилось ухаживать, перенося свое недовольство на сыновей. Это было неправильно, несправедливо по отношению к ним, но она так устала от необходимости делать вид, что у нее все в порядке. Роман с Прохоровым оживил, закружил, заставил забыть обо всем.

Она давно обратила на него внимание. Дмитрий Ильич не выказывал ни к одной из медсестер особого отношения. Он был вежлив и строг со всеми, а Светлане хотелось, чтобы он заметил ее, посмотрел на нее другими глазами. Время шло, а их отношения оставались в рамках, определенных субординацией. Немного моложе, намного умнее, с большими перспективами, отчаянно привлекательный – она не могла заставить себя не думать о нем. С тех пор как он поселился в их доме, она только и делала, что подстраивала встречи, «случайно» попадалась на глаза, заговаривала, кокетничала. К тому же увела его из-под носа у самонадеянной девчонки, раздумывавшей слишком долго. Она, замужняя женщина, мать взрослых сыновей, не обладающая идеальной фигурой, внешностью, характером, влюбила в себя молодого, интересного, перспективного. Она славно постаралась. Теперь она знала, что впереди ее ждет только хорошее.

Как жестоко она ошиблась. Наверное, то, что произошло с Илюшей, – возмездие. Господь наказал Светлану за пренебрежение к общепринятым нормам, за уход из семьи, за равнодушие к судьбе старших сыновей. Но как жестоко это наказание. Кому стало легче? Мужу на небесах? Он умер через четыре года после развода, отравившись паленой водкой, – для него это был логичный конец. К тому времени сыновья перешагнули рубеж двадцатилетия, посчитав себя окончательно и бесповоротно взрослыми, не нуждающимися в ее заботе и внимании. Прохоров предлагал им жить вместе – отказались.

Они выбрали свой путь, и она не мешала им идти. Они злились на нее, практически вычеркнув из своей взрослой жизни. Неужели сейчас, когда так свежа боль утраты, ее сыновьям стало легче? Неужели они думают, что она получила по заслугам? Что они чувствуют, узнав, как страдает их мать? Она получила сполна, авансом на всю оставшуюся жизнь. Но несправедливо и жестоко, что за ее грехи расплатился Илюша. Ее воспитанный, красивый, умный, талантливый ребенок ушел так рано. Вокруг столько бесполезных, презренных типов, мешающих жить родным и близким, а ее мальчик, приносивший только радость, умер так рано.

С нежностью поцеловав фотографию, Светлана вздрогнула: снова звонили в дверь. Кто-то настойчивый, только она не хочет никого видеть, не хочет ни с кем говорить. Поэтому она не спешила открывать. Ей плохо одной, но еще хуже будет, если кто-то попытается в очередной раз проявлять сочувствие. Все эти дни она пьет в одиночку, пытается заглушить боль, сделать так, чтобы в голове не осталось ни одной мысли. Сегодня получилось: Светлана не заметила, как уснула. Тяжелое пробуждение – следствие перебора со спиртным, но несколько часов сна стоило того.

– Мой мальчик… – Прохорова положила фотографию на стол.

Это Дмитрий сфотографировал сына за несколько дней до… Он никогда не жаловался на сердце. Но в тот день, когда Илья возвращался домой после консультации перед экзаменом, ему стало плохо. Водитель маршрутки остановил такси. Среди пассажиров был один врач. Попросив всех выйти из салона до приезда реанимационной бригады, он пытался оказать первую помощь, но все усилия были напрасны, как и потом в больнице.

Оторвался тромб. У двадцатилетнего юноши… Здоровый образ жизни, чистые мысли, поступки, которыми гордились его родители, все это закончилось нелепо и страшно. Одни, чтобы успокоить Светлану, говорили, что Господь всегда забирает лучших. В ответ на эти слова ей хотелось выцарапать говорившим глаза. Она вообще стала очень агрессивной, особенно с Прохоровым. Раньше они редко повышали голос друг на друга, но последнее время что-то у них совсем разладилось, а со смертью Илюши исчезли последние границы взаимопонимания, уважения. От семьи ничего не осталось, только штамп в паспорте.

– Иду, иду, – прошептала Светлана, отзываясь на очередной звонок в дверь. Теперь она решила открыть. На ходу поправляя полы измятого халата, Прохорова представляла, какое недовольное лицо будет у Дмитрия. Сколько раз она просила его больше не приезжать, оставить ее в покое. Она не может видеть его, слышать его голос, смотреть в глаза. Все в этом мужчине напоминает о сыне. И хотя говорили, что Илья похож на нее, у мальчика были отцовские глаза. Красивые голубые глаза. Эти глаза с укором смотрели на нее, когда Светлана открыла входную дверь.

– Проходи, – она посторонилась, пропуская Прохорова в квартиру.

– Ты опять пила. – Он поставил тяжелую сумку на пол, сел на невысокий табурет.

– Зачем пришел?

– Принес тебе поесть.

– Спасибо, лучше бы водки принес – голова раскалывается. – Нетвердой походкой Светлана зашла в комнату. Дмитрий остался в коридоре. Потирая лоб, он словно силился что-то вспомнить. Прошло несколько минут, прежде чем хозяйка снова вышла к нему. – Ты еще здесь?

– Как будто.

– Я не звала.

– Знаю. Я пришел сказать… Мы делаем только хуже. К чему мы придем, Света?

– О чем это ты? – Она села на тумбочку для обуви. Поправляя спутавшиеся волосы, недовольно поморщилась: – Я лично больше вообще никуда не иду. Для меня все кончилось. Хочу пить и спать. Спать, чтобы ни о чем не думать. И ты мне не нужен со своей помощью, поддержкой. Ишь, какой внимательный выискался!

– Не говори того, о чем потом будешь жалеть.

– А ты меня не пугай! – она повысила голос, поднялась, подперев руками бока. – Уходи! Нас связывал только сын, теперь его нет. Нет его, нет и нас.

– Нет его, – как эхо повторил Прохоров, – и как же нам быть, Света?

– Нам? Это смешно, Прохоров. Я тронута твоим «нам». Это ты меня спасаешь? Не нужно. Сыта твоим благородством. Я сама во всем виновата, – резко воткнула указательный палец в грудь. – Я! Только я!

Дмитрий Ильич молчал. Он смотрел на давно не мытый пол, разбросанную обувь. Взгляд остановился на тапочках Ильи. Он не любил приходить в эту квартиру. Особенно когда стал постарше и понял, что в отношениях между родителями не все гладко. Его это мучило, потому что однажды ни с того ни с сего Илья сказал:

– У меня будет совсем другая семья, другая жизнь, пап… – Тогда Прохоров не сразу нашелся с ответом, а потом посчитал его запоздалым. Оправдываться перед сыном за свои ошибки не рискнул – боялся потерять авторитет. Какая непростительная глупость. Обнаженная правда могла сблизить их. Хотя какое это имеет значение теперь, когда сына больше нет.

– Нам вообще не стоило все это затевать. У меня было все: дом, муж, дети, а теперь… С чем я осталась теперь? Дима, ты слышишь меня?

– Слышу, не кричи. Ненавижу, когда громко разговаривают, – поморщился Прохоров.

– Ты пришел мне морали читать? Поздновато. Нашлось говорящее совершенство! Ты только посмотри на себя!

– Прости меня, пожалуйста, – тихо, чуть не плача, произнес Дмитрий. Это охладило наступательный пыл Светланы. – Я виноват, как же я перед всеми виноват. Прости, пожалуйста.

– За что? – Она вдруг присела рядом, взяла его руки, прижала ладонями к своему лицу.

– Я должен был остановить тебя тогда, двадцать лет назад. Мы совершили ужасную ошибку. Ты ведь не любила меня, а я – тебя. Ты хотела победить ее…

– Кого? – она медленно отпустила его руки.

– Ту, которая была моложе, красивее. Ты хотела доказать, что еще можешь управлять своей жизнью. У тебя получилось, но… Я не понимал, что рано или поздно мы будем наказаны.

– Ах, вот оно что… – Прохорова поднялась, открыла дверь. От мгновенно вспыхнувшей жалости не осталось и следа. Светлана вспомнила, как сгорала от ревности, узнав о молодой и красивой сопернице. Только та легкомысленная девица не смогла по достоинству оценить такого мужчину, как Дмитрий. А Светлана смогла и всегда знала, что ей несказанно повезло. Несмотря на то что в какой-то момент она осталась у пепелища своей разрушенной семьи, она считала Прохорова самой большой удачей в своей жизни. – Вали отсюда со своими извинениями. Если снова придешь, не пущу! Хочешь на развод подавай, хочешь – не подавай. Мне один хрен. Только оставь меня в покое.

– Девять дней еще не прошло, а ты такое несешь.

– Девять, потом сорок, потом год. Ты что же думаешь, я буду терпеть тебя все это время? Раньше грызлись, как кошка с собакой. Домой с работы не торопился, а теперь вспомнил обо мне?

– Ты мать моего единственного сына.

– Ильи больше нет. Я тебя освобождаю от заботы о себе. Тебе ведь многое не нравилось. Есть возможность все исправить. Тебе чуть за пятьдесят. Ты не забыл, что младше меня?

– Какая разница, кто старше.

– Большая, огромная. Тебя еще кто-нибудь подхватит. Мужик видный, при жилплощади. Только не пей много, а то сразу лет двадцать себе прибавишь… аппарат будет работать со сбоями.

– Света!

– А что я такого сказала? Да и с работы могут выгнать. Тебя и так уже почти списали. Руки-то дрожат, – Светлана стукнула кулаком по двери. – Уходи. У меня голова болит. Если не принес выпить, иди с богом.

– Ты спиваешься, Света. Я не могу этого допустить.

– А ты мне не указ, – отмахнулась она. – К тому же раньше вместе пили, забыл?

– Собирайся, поживем у меня.

– Еще чего. Зачем это?

– Не глупи.

– Спасибо тебе, сердечный доктор. Только я не твоя пациентка. У меня не грыжа. У меня омертвение всех тканей, всех органов! Некроз… Ты способен ампутировать мою душу? – надрывно спросила Светлана.

– Я сделаю все, что скажешь, только давай сейчас не добивать друг друга.

– Мне от тебя ничего не нужно. Ты прав, нам не стоило все это затевать. Недолгим было счастье.

– Было? Счастье? Что ты знаешь о счастье? – Прохоров поднялся, подошел к жене. Как же от нее разит перегаром. – Кстати, я здесь больше оставаться не намерен – вернусь на родину. Там никто не будет смотреть на меня как на затравленного зверя. Да и от тебя подальше, от всех.

– Дима! – Прохорова оперлась о дверь.

– Что?

– Кроме Илюши, у меня есть еще два сына. – Светлана пожала плечами. – Есть или нет? Рожать рожала, растить растила, а, получается, нет у меня детей. Ни мужей, ни детей… Жила не жила.

– Подумай об этом на трезвую голову, – уже спускаясь по ступенькам, посоветовал Дмитрий Ильич.

В ответ Светлана с грохотом закрыла дверь. Прохоров оглянулся, покачал головой и вышел из подъезда. Подняв голову, увидел, что жена стоит у окна, спрятавшись за портьерой. Борясь с желанием вернуться, Дмитрий пошел домой. Миновав один подъезд, вошел в соседний, поднялся на третий этаж, уже вставил ключ в дверь, но в квартиру заходить не стал. Сев на ступеньки, Прохоров обхватил голову руками.

Раньше он любил свой дом. После долгих лет суматошного неустроенного существования в общежитии собственная отдельная квартира показалась Прохорову дворцом. В то далекое время, когда еще можно было получить жилье по очереди, Дмитрий Ильич оказался в числе таких счастливчиков. На новоселье позвал сослуживцев: Аркадия с Риммой и, конечно, Сашу. Этот веселый вечер Дмитрий запомнил на всю жизнь. Может быть, потому что все происходившее с ним дальше никак не напоминало праздник, о котором он мечтал. Но тот шумный вечер врезался в память. В нем все было до нереальности прекрасно, а особенно присутствие молодой красивой девушки. Дмитрий смотрел на Сашу, пытаясь представить ее хозяйкой своего маленького дворца. Но в ее глазах было столько хаоса… Александра оставалась для него закрытой книгой. Да и слишком большая разница в возрасте – от нее никуда не деться. Он испугался форсировать события, а Саша приняла это как должное.

Дмитрий вспоминал, как постепенно обзаводился всем, что помогало благоустроить быт. Очень гордился своей любовью к чистоте и порядку. Он знал, что для холостяка со стажем его квартира выглядит уютно. Ему нравилось просыпаться на чистой постели, заходить в убранную кухню, где все стоит на своих местах. Накрахмаленные занавески на окнах – предмет его особой гордости. Покой и порядок, которому недоставало лишь одного звена – умелых женских рук.

Нет, он не был ханжой, но глубокие чувства испытал лишь однажды. Еще в институте влюбился в одногруппницу, а она предпочла ему другого. Обошлась с ним непорядочно: на словах одно, а на деле, оказалось, выбирала из двух женихов того, кто богаче. С тех пор Дмитрий настороженно прислушивался к своему сердцу: оно билось ровно. Женского внимания хватало, но той, с кем Прохоров хотел бы пройти по жизни рука об руку, душа в душу, не было в зоне его внимания. Пожалуй, Саша – вот искра, которая могла бы разжечь большой костер. Если бы не страх перед ее молодостью, перед ее неопытностью. Дмитрию она казалась ангелом, недоступным, чистым. Он не мог позволить своим чувствам прорваться наружу, считая себя недостойным такой девушки. А тут еще Аркадий подливал масла в огонь:

– У меня с Риммой не складывается, хоть ты не оплошай.

Отношения между Аркадием и матерью Саши прервались так же неожиданно, как и завязались. Роман оказался недолгим. К началу лета Римма Григорьевна переживала сильнейшую депрессию по случаю очередного разочарования. Ссора с Аркадием зашла слишком далеко и свелась к последнему «прощай». У Шуры с Дмитрием все было неопределенным, непредсказуемым. Они не выпускали друг друга из виду, но и не становились ближе. Римму Григорьевну настораживал сам факт продолжения отношений между дочерью и другом Аркадия.

– Ты вытащила самый дорогой билет, – не могла не признать мать, напутствуя колеблющуюся дочь. – Пусть у меня полное фиаско. Ты должна заполучить этого чудо-врача в полное и безраздельное пользование. Отомсти за меня этим мужикам! Покажи небо в алмазах! Говорю грубо, чтобы дошло!

Но Римма Григорьевна не знала, что ее дочь не так наивна, как хочет показать. Девушка играла восторженную невинность, зная, что на мужчин возраста Прохорова этот трюк действует безотказно. Наконец, вместо привычной программы, включавшей в себя походы в кино, театр, скучные выставки, кафе, Дмитрий предложил уик-энд за городом. Не так давно Прохоров купил машину и хотел в первую же поездку пригласить Сашу. Как мальчишка, он волновался, боясь, что она откажет. Но Саша с радостью согласилась. Радовалась в душе, внешне демонстрируя крайнюю степень волнения и некоторой неуверенности.

Поездка на базу отдыха с сауной, плаванием в холодной реке, обязательным шашлыком и ночевкой предполагала двухдневное проживание в небольшом домике на двоих. Сашин опыт общения с мужчинами подсказывал, что пришло время качественных перемен в отношениях. Она не ошиблась. В их первую ночь они стали близки. Для Дмитрия – полный восторг, всплеск желаний, жар вспыхнувшего с новой остротой чувства. Прохоров испытал ощущения полета, когда за спиной вдруг выросли и крылья, и не осталось боязни перед будущим. Он знал, что в его сердце есть место только для любви к Саше, от которой он сходил с ума. Самая сладкая мука – любить желанную женщину, любить, не будучи уверенным в том, что в ее сердце вспыхнет такое же животворящее пламя.

– О чем ты думаешь? – спросил Дмитрий, когда они возвращались поздним воскресным вечером домой.

– Честно? – Саша засмеялась счастливым беззаботным смехом. – Ни о чем! Впервые за долгое время я не хочу думать, и это так здорово!

– Иногда да, – Прохоров не смог скрыть разочарования. Он уже тогда понял, что ничего не получится. События этих двух безумных дней важны только для него. Это он придумал продолжение, это он весь в мечтах о будущем, а девочка просто хорошо провела время и радуется этому, как ребенок. То, что произошло между ними, впечатлило Дмитрия: он получил столько наслаждения от обладания совершенным телом. Телом, которое уже знало мужскую ласку.

– У тебя были мужчины до меня? – как глупо звучал его вопрос. Глупо вдвойне, потому что Дмитрий задал его через несколько минут после их близости.

– Был, – закрыв глаза, Саша откинулась на спину. Она уже не стыдилась своей наготы, как это было днем в сауне. Тогда ей был нужен купальник, полотенце, а теперь она словно нарочно демонстрировала упругую грудь, стройные бедра, их удивительный изгиб, сводящий Прохорова с ума.

– Ты любила его? – он не мог остановиться, едва ли понимая, как неуместны его расспросы.

– Нет.

– А он тебя?

– Нет, – улыбнулась Саша и, повернувшись к Дмитрию, нежно провела кончиками пальцев вокруг его соска, скользнула по напряженному животу вниз, взяла в ладонь его пробуждающуюся плоть.

– Тогда зачем?

– Просто он оказался первым. – Саша поцеловала Прохорова в губы. Он вдруг с силой прижал ее к себе. В это мгновение Александра поняла, что шутит с огнем. Она пробудила страсть во взрослом мужчине, который слишком серьезно относится к происходящему. А ведь она для себя еще ничего не решила.

Второй раз страх перед чувствами Прохорова она ощутила в машине, когда он, едва справляясь с волнением, ждал от нее признания в любви. Он не мог поверить в то, что она просто получала удовольствие, а о замужестве пока не думала. К тому же близость с Дмитрием не впечатлила Шуру. Для себя она точно знала, что серый скучный секс не для нее. Этот мужчина казался слишком доступным и предсказуемым, чтобы быть для нее интересным. Ошибка, за которую Саше очень скоро пришлось расплачиваться.

Сначала он перестал звонить так часто, как она привыкла. Нет, она не ждала звонков, продолжая общаться со своими друзьями, забывая вписать в свой плотный график встречу с Дмитрием. Он выслушивал, как она занята, и снова ждал. Саша готовилась к сессии, сдавала экзамены, а Прохоров ограничивался телефонными звонками да парой визитов, прошедших под неусыпным контролем Риммы Григорьевны. Желая досадить дочери, она ни на минуту не оставляла их наедине. Дмитрий пытался пригласить Сашу к себе, но каждый раз она находила новый повод, чтобы отказаться. В это же время она вдруг закрутила страстный роман с рыжеволосым Гришей. У них был такой горячий бесшабашный секс, что от здравого смысла в голове у Саши ничегошеньки не осталось. В их близости больше не было места для третьего, что очень огорчило Славу, но после одного сильного внушения тяжелого кулака товарища пришлось принять как должное: их девушка теперь девушка Григория.

Саша больше не зависала в «Кухне». На Лескову обижались однокурсники, друзья, но у нее физически не хватало времени на посиделки в привычном месте сбора. После занятий, практики она мчалась к Григорию в общежитие. Наладила отношения с дежурными, комендантом. Лескова умела располагать к себе, когда искренне хотела этого, а ради того, чтобы лишний час провести с Гришей, была готова на все. Удовольствие, которое она получала от близости с ним, затмило и их непростое знакомство, и долгое отчуждение. Она открыла для себя новую жизнь в безвременье и наслаждении, в жаре прикосновений, в пламени слов.

– Что-то ты худющая стала, – Римма Григорьевна недоверчиво смотрела на дочь. – У тебя все в порядке, девочка?

– У меня все замечательно, мам! – Саша отвечала, не задумываясь, потому что была уверена в своем нежданном счастье.

Все у нее в полном порядке: с учебой порядок, есть отличный любовник, есть мужчина, который любит и хочет жениться. Сама она – бурлящий поток. В ней столько желаний! Она еще немного погуляет, еще немного подышит пьянящим воздухом свободы и, может быть, остановится. Она была любезна с Дмитрием, страстна с Гришей, кокетлива со многими. Она хотела нравиться, кружить голову, волновать. Ей это удавалось даже слишком хорошо. Девчонки смотрели с осуждением, мальчишки – с вожделением. Она читала в их глазах желание и наслаждалась мгновениями триумфа. Лишь позднее она поняла, как близко подошла к краю, как едва не сорвалась в пропасть. А пока она наслаждалась свободой, откладывая будущее на потом. Жить сегодняшним днем стало для нее неписаным правилом. Такой ритм, такие нравы не могли понравиться Дмитрию, но Саша наивно полагала, что он никогда и ни о чем не узнает.

Прохоров не думал, что его девочка может быть такой расчетливой, такой жестокой с ним. Ее нежелание встречаться списывал на счет девичьей застенчивости, скромности. Он испугал ее настойчивостью. Да, она расслабилась с ним тогда, на базе, а потом пожалела. Решила, что вела себя легкомысленно, и теперь старается доказать ему, что на самом деле она другая. Но однажды он приехал к ее дому без предупреждения. Поставил машину на площадке возле дома, а сам вошел в подъезд, поднялся на нужный этаж. Позвонил – никто не открыл. Прохоров был уверен, что в такое время его Саша всегда дома. Очень огорчился, что ошибся. Почему он решил дождаться ее? Ревность вскружила ему голову. Устроившись на подоконнике, Дмитрий приготовился ждать хоть всю ночь.

Примерно через час он увидел Сашу. Она шла, зябко кутаясь в одетый не погоде плащ. Невысокий парень шел рядом, бесцеремонно обнимая ее за плечи, время от времени целуя в губы. Они словно приросли друг к другу. Прохоров прижался к холодному стеклу лбом. Он следил за каждым их шагом. При свете уличных фонарей он пытался разглядеть лицо Сашиного провожатого. Тщетно. Зато ему «посчастливилось» услышать его голос: парочка стремительно вошла в подъезд. Они решили не пользоваться лифтом, поднимались по лестнице, шумно переговариваясь. Прохоров пулей взлетел на этаж выше. Там на площадке остановился и, прижавшись к стене, стоял, как грабитель, которого застали на месте преступления.

– Ты не пригласишь меня войти? – приятный голос юноши только удесятерил ревность Дмитрия.

– Нет, – она отвечала устало, едва слышно.

– Ты же говорила, что мать уехала на пару дней.

– Уехала, но в мои планы не входило принимать тебя дома, – призывно улыбаясь, сказала Александра.

– Думаешь, я такой рыцарь, чтобы провожать тебя до самой двери и не войти, – настойчивость юноши была вознаграждена. Прохоров осторожно подошел и посмотрел вниз через пролет перил: парень целовал Сашу в губы. Потом они качнулись, неуклюже сошли с места, Шура оказалась прижата спиной к панели. – Я хочу тебя.

– Не слишком ли много для одного вечера? – ее возбужденное дыхание выдавало желание.

– Если мы не войдем, я возьму тебя просто здесь! – желая показать, что не шутит, Гриша проворно нашел молнию на брюках Саши. Рывком расстегнул ее, потом пуговицу пояса. Его пальцы нащупали горячую влажную плоть. – Ну, девочка, ты же тоже хочешь…

Саша молча дала снять с себя брюки, повернулась спиной, нагнулась. Полы ее длинного плаща Гриша зажал в зубах. Они были похожи на двух сумасшедших. Ни одному не пришло в голову, что даже в такой поздний час кто-то может их увидеть. Сдерживая стоны, Саша то и дело закусывала губы: как же ей хорошо. Этот невысокий крепыш стоит троих – неутомимый, страстный. Что он сделал с ней – с такой правильной, спокойной девочкой! Теперь она одержима жаждой удовольствий. Это на всю жизнь, навсегда.

Через несколько минут обладания дрожащими пальцами Саша надевала джинсы. Гриша снова крепко властно обнял ее. В тусклом свете сорокаваттной лампочки он выглядел старше своих лет, но в его глазах горел бесовский огонек, которого не бывает в мужчинах возраста Дмитрия. Саша вдруг подумала о том, что никогда не пошла бы на такое с Прохоровым. Вернее, он никогда бы не предложил и не сделал с ней такого.

– Секс – это единственное, что роднит человека с окружающей природой, – отдышавшись, заявил Гриша.

– Какая глубокая мысль, – Саша, наконец, натянула брюки, поправила полы плаща. Она чувствовала себя и блаженно, и отвратительно. Странное сочетание возбуждало. Тело хотело продолжения, а разум предательски отмалчивался.

– Теперь можно войти? – целуя ее в шею, прошептал Гриша.

– Нет. – Она мягко отстранилась от него. Подняла упавшую сумку с пола, достала ключи.

– Шура, ты шутишь?

– Я серьезно.

– Ты дура?

– Нет, я – б… Улавливаешь разницу?

– И что ты будешь без меня делать? – насмешливо спросил Гриша. В этот момент он услышал какой-то странный звук сверху. Поднял голову, прислушался – показалось. Они одни на этой площадке с мигающей лампочкой, крашеными панелями, равнодушными дверьми. Саша уже открыла дверь и переступила порог. – Что собираешься делать?

– Приму душ. От меня спермой разит на километр.

– Саша!

– Что? – устало выдохнула она.

– У нас все было так замечательно. Я уже подумал, что мне, наконец, попалась девушка без комплексов.

– Ты не ошибся, – в голосе Саши звучала нескрываемая ирония. – На твой конец-то я и попалась.

– Хватит умничать. Если ты сейчас закроешь дверь, между нами все кончено, – спокойно и твердо произнес Гриша. – Я не понимаю таких финтов.

– Мне не нужно, чтобы ты меня понимал. Я с тобой просто трахаюсь. Я получаю от этого удовольствие, а сейчас я устала.

– Ты чокнутая, – буркнул Гриша, спускаясь по ступенькам. – Тебе не жаль меня? Так поздно, так холодно.

– Воспоминания согреют тебя. Пока.

Саша закрыла дверь. Она не знала, какая муха ее укусила. Это было наваждение. Гриша стал для нее наркотиком. Без него у нее начиналась ломка, ломка по его голосу, прикосновениям, ласкам. Вот и сейчас захотелось открыть дверь и позвать его, но Шура справилась с порывом. Она сбросила туфли и не спеша подошла к окну. Настроившись увидеть ссутулившегося под порывами холодного ветра Гришу, Лескова обомлела: из подъезда вышел Прохоров. Он шел, тяжело переставляя ноги, как будто у него болели суставы и каждый шаг причинял боль. Словно зная, что она стоит у окна, он остановился и поднял голову. Он смотрел на ее окно.

В это было невозможно поверить! Саша закричала, резко отодвигая гардину. Прижавшись ладонями к стеклу, она замерла. В одно мгновение ей стало ясно, что Дмитрий все видел. Ну конечно, те странные звуки, на которые она пыталась не обращать внимание… Это конец! Она потеряла его. Она все разрушила. Почему-то только теперь Саша почувствовала, что все ее похождения, независимость, жажда быть в центре внимания ничего не значат, если этот мужчина больше никогда не позвонит, никогда не будет смотреть на нее влюбленными глазами. Как же она могла быть такой легкомысленной. Сука она! Да, да, это и нужно сказать ему. Не юлить, не придумывать, а признать! Он хороший, он добрый и великодушный. Он простит!

Оставив дверь распахнутой, Саша выбежала из квартиры. В спешке она не почувствовала, что бежит босиком. Все было неважно. Холод – не холод, вода – не вода. Осмотревшись, она не увидела Прохорова. Он не мог далеко уйти. Лескова мчалась к остановке. Крупные капли дождя срывались с грозового неба. Они падали на лицо, как пощечины. У Саши горело лицо. Она не чувствовала холода. Увидев знакомый силуэт, окликнула:

– Дима! Дима!

Мужчина оглянулся, остановился. Благодаря высшие силы, Саша подбежала к нему и только тогда поняла, что сказать ей нечего. Нет таких слов, которые могут оправдать ее. Нужно быть полным идиотом, чтобы хотя бы попытаться простить. Дмитрий не похож на извращенца, получающего удовольствие от наблюдения за сексом своей девушки с другим. Это было не просто изменой. В Сашином лексиконе не было слова, определяющего происшедшее. Чудом было то, что Прохоров остановился.

– Дима! Дима… – Лескова судорожно вцепилась во влажную кожу его куртки. Он посмотрел так, что у Саши опустились руки. – Дима.

– Извини, – Прохоров указал на подъезжающий автобус, – мне пора.

– Пойдем ко мне. Я должна тебе объяснить.

– Объяснить? – Он согнулся в приступе нервного смеха. Наконец успокоился, раздосадованно махнул в сторону отъезжающего автобуса. – Не везет мне сегодня даже в таких мелочах.

– Дима, бог с ним, с автобусом, – Саша сложила в мольбе руки. – Ты только не уходи сейчас. Я понимаю, что ты думаешь. Дай мне шанс!

– Нет, нет, избавь меня от этих драм, девочка, – растирая грудь на уровне сердца, ответил Дмитрий. – Я все понял. Это даже хорошо, что я… там оказался. Я понял, что не смогу дать тебе того, в чем ты нуждаешься.

– Это была не я…

– Но за себя-то я спокоен – никакого раздвоения личности. – Прохоров смог улыбнуться. Взглянув на босые ноги Саши, заметил: – Простудишься. Иди домой.

– Дима, можешь говорить обо мне то, что думаешь. Хочешь – ударь! – Саша схватила его руку, поднесла к своему лицу. Прохоров отшатнулся от нее.

– Зачем же так унижаться?

– Без тебя все теряет смысл.

– Что именно? Блудить будет неинтересно? Чудно. – Дмитрий Ильич с сожалением покачал головой. – Старый я дурак. Так мне и надо.

– Я на колени упаду! – Саша не стала дожидаться, пока Прохоров отвернется, бухнулась ему в ноги.

– Да что с тобой, в самом деле! – Он поднял ее, больно сжав плечи, встряхнул. – Не смешно уже. Хватит!

Закрыв лицо руками, Саша плакала. Слезы сливались с падающими каплями дождя. Прохоров внешне совершенно спокойно наблюдал за отчаянными попытками Шуры заставить его сопереживать. Как это глупо и самонадеянно с ее стороны. Неужели он дал повод думать, что у него нет гордости, нет достоинства? И все-таки он не удержался от последнего слова:

– Я бы сделал для тебя все. Но мое «все» для тебя – пустяк… Ты переболеешь этой животной страстью и останешься ни с чем. Вспомнишь мои слова.

– Я не прощу себе, если ты сейчас уйдешь! Скажи, что я должна сделать? – Саша сверлила его глазами. В этот миг она была уверена, что теряет не просто любовь. Она теряла саму себя.

– Не попадайся мне больше на глаза.

Сказал, как отрезал, и, повернувшись, пошел прочь. Осталась позади остановка. Силуэт Прохорова становился все менее различимым в полутьме мерцающих фонарей. Сквозь слезы и дождь Саша вглядывалась в пронзительную тьму. Ощущение одиночества и безвозвратной потери накрыло Лескову холодной волной. Зубы стучали, застегнуть плащ оказалось проблемой – непослушные руки дрожали. На негнущихся ногах Саша продвигалась к своему дому. Это было самое большое расстояние, которое ей приходилось преодолевать. К тому же любопытные соседи маячили в окнах. Еще бы, такие страсти, такие сцены – подарок на ночь!

Разозлившись на весь мир, Александра брела по холодному, мокрому асфальту. Особенно неприятно было преодолевать лужи. Ноги замерзли. Саша была уверена, что это приключение будет стоить ей сильнейшей простуды. В подъезде с радостью почувствовала под ногами гладкую ровную поверхность. Лифтом пользоваться не стала. В состоянии полной апатии и растерянности она попросту забыла о его существовании. Ну а дома сбросила на пол вещи и отправилась в душ.

Все тело ее сотрясала крупная дрожь. Горячая вода согрела не сразу. После доплелась до бара. Впервые пожалела, что у них дома обычно нет даже самых скромных запасов спиртного. Мама обладала удивительной способностью потихоньку опустошать все бутылки в баре. Если она знала, что после какого-то застолья осталось немного «Столичной» или «Арарата», то не успокаивалась, пока за несколько дней от спиртного не оставалось и глотка. Саша с грохотом закрыла дверцу, матерясь про себя. Хотя, может, это и к лучшему, что нечего выпить. Надралась бы как свинья, чтобы соответствовать, так сказать, своему гадкому внутреннему миру. Пришлось лечь в постель. К счастью, заснула Саша сразу. Она словно провалилась в темную бездну и до самого утра ни разу не проснулась.

В отличие от Александры Прохоров не спешил домой. Он долго шел пешком, провожая проезжающие мимо автобусы долгим грустным взглядом. Ему было некуда идти, некуда спешить. Его счастливая жизнь закончилась, едва начавшись. Первые несмелые шаги вели в тупик, а все потому, что он, давно перешагнувший четвертый десяток, оставался в душе наивным романтиком. Доверяя свое сердце, Дмитрий Ильич верил в такую же открытость в ответ. Тем более, что он так долго ждал настоящего сильного чувства.

Саша соединила в себе все, о чем он мечтал: красива, умна, практична, в меру кокетлива, отчаянно сексуальна. Стоп! В этом и заключалась ошибка. Молодость в сочетании с фонтанирующей жаждой удовольствий сыграли с Дмитрием злую шутку. Оказывается, девушка с внешностью ангела на поверку оказалась похотливой стервой, цинично изменявшей ему с молодым самцом. Это не была любовь. Дмитрий знал, как любят. То, что происходило между двумя молодыми людьми, называлось случкой. Прохоров знал, что такое желать, страстно желать, но в его самых потаенных мыслях не было ничего напоминающего то, что он увидел.

Как же ему было обидно. Ведь он представлял эту женщину хозяйкой своего дома, матерью своих детей. Он закрывал глаза и видел ее улыбающейся, счастливой, окруженной его бесконечной любовью. Эта фантазия помогала ему бороться с приступами хандры. Представляя жизнь с Сашей, он расслаблялся после тяжелых операций. Он летел домой, зная, что рано или поздно любимая женщина переступит его порог и останется в нем навсегда.

Дмитрий побаивался разницы в возрасте, но после поездки на базу, после того, как они стали близки, он был уверен, что только с ним одним Александра была самой собой. Черт с ним, с тем первым мужчиной, с тем ее сексуальным опытом! Кто не ошибался. Девушкам всегда приходится сложнее: их ошибку нельзя скрыть, почти нельзя, а Саша и не пыталась. Тогда он и решил, что она ведет себя открыто. Он отдал ей свое сердце, свою истерзанную одиночеством душу. Как же он мог быть таким слепым?

Почувствовав невыносимую усталость, Прохоров едва нашел в себе силы доплестись до очередной остановки. Ждать пришлось недолго. Рейсовый автобус был почти пуст. Охотников скитаться в столь поздний час оказалось немного. Дмитрий прильнул лбом к стеклу. Память швырнула его в полутемный подъезд, его последнее убежище, позволившее видеть и слышать все. И тут страшная мысль пришла ему в голову: насколько было бы лучше, если бы сегодня после тяжелого рабочего дня он поехал домой, а не решился устроить любимой сюрприз. Оставаться в неведении или узнать правду – что лучше? Вот дилемма, над решением которой бился воспаленный разум Прохорова. Подъезжая к своей остановке, Дмитрий почти убедил себя в том, что высшие силы привели его в этот день к Саше. Привели для того, чтобы открыть ему глаза на происходящее и уберечь от гораздо большей ошибки, нежели мимолетный роман с вертихвосткой.

Наутро Дмитрий Ильич не помнил, как вошел в квартиру, как оказался на узком диване, укрытый пледом. Он вспоминал, что долго смотрел на потолок, наблюдая, как по нему движутся лучи от фар проезжающих мимо автомобилей. Игра света и тени на какое-то время отвлекла Прохорова от гнетущих мыслей, а потом он все-таки уснул.

На работе все было как обычно. Дмитрий Ильич удивился: вокруг все оставалось по-прежнему. Его сердце разбито вдребезги, а жизнь идет своим чередом. Это показалось ему верхом несправедливости. Словно обиженный ребенок, он насупился и в этот день был непривычно мрачен, немногословен с больными, персоналом. Первой его состояние заметила Светлана Николаевна Круглова – старшая медсестра отделения. Она принесла ему в кабинет чашку горячего кофе. Она делала это каждое утро, только на этот раз она не спешила выйти из кабинета.

– Что? – Прохоров поднял на нее воспаленные глаза. – Вы что-то хотели?

– Да.

– Слушаю вас.

– Чем я могу вам помочь?

– Простите? – он отхлебнул кофе, обжегся и испуганно посмотрел на Круглову. У нее было странное выражение лица. В нем Прохоров прочел сострадание, участие. Никогда он не замечал за этой женщиной сентиментальности, но ее глаза вдруг повлажнели.

– Я вижу, что вам плохо, Дмитрий Ильич.

– Что, очень заметно? – Круглова кивнула. – Ничего, это временно, это пройдет.

– Сами вы не справитесь.

– Откуда такая уверенность?

– Не вчера родилась, Дмитрий Ильич.

– И все-таки я попробую. Привычка – все свои проблемы всегда решаю сам. – Прохоров отхлебнул кофе. – Спасибо, отличный у вас получается кофе.

– У меня еще много талантов. Не хотите убедиться? – с непривычной интонацией произнесла Круглова и вышла из кабинета.

Прохоров остался один на один со своим недоумением. Обычно общение с сотрудниками не выходило за рамки начальник – подчиненный. Это незыблемое правило помогало избежать множества недоразумений и кривотолков. В коллективе, на восемьдесят процентов состоящем из женщин, Дмитрию Ильичу нужно было соблюдать дистанцию и ни в коем случае не впускать в отношения ничего личного. Он сказал себе, что на работе никаких симпатий и, не дай боже, романов. Ничто так не усложняет рабочий процесс.

Зная все это, Прохоров озадаченно пил кофе. Каждое слово, каждый взгляд Кругловой сегодня нес в себе особую информацию. Это было так не характерно для нее. Списав впечатление на счет своего удрученного состояния, Дмитрий Ильич выбросил из головы утренний эпизод. Но к концу рабочего дня, когда они столкнулись в коридоре отделения, в глазах Кругловой он прочел ту же готовность, участие плюс томительное ожидание.

Тогда он впервые взглянул на нее как на женщину. Во всех смыслах привлекательная, она была красива той не похожей на классические каноны запоминающейся красотой. Густые выбеленные волосы цвета спелой пшеницы, чуть раскосые зеленые глаза, кошачья грация при совсем не идеальной фигуре. Эта женщина умела сделать так, что недостатки становились ее достоинствами. Правда, главное, что нужно было бы сказать о Кругловой, укладывалось в три слова: она была замужем.

Два сына-подростка, в меру пьющий муж, старенькая мама, требующая постоянной заботы, – Светлана Николаевна выполняла роль локомотива, тянущего тяжелый состав. Уставшая от устоявшегося быта, она мечтала о всплеске эмоций, празднике, позволившем хоть на короткий промежуток времени вернуть утерянную остроту чувств. Прохоров решил, что она бы ни за что не вела себя подобным образом, если бы, как и он, отчаянно не нуждалась в поддержке, добром слове, ласке. Он вдруг понял, что готов оправдать ее легкомыслие – забыть о детях, семье. Если бы у него самого не было так паршиво на душе, он бы никогда не позволил себе произнести:

– Не выпить ли нам кофе, Светлана Николаевна?

– Где?

– У меня дома, разумеется, – прямо глядя ей в глаза, ответил Прохоров. – Согласитесь?

– С радостью.

Они вели себя безответственно: вместе вышли из клиники, и это никого не удивило. Но утром они вместе пришли на работу, и тогда одна внимательная медсестра заподозрила нечто из ряда вон выходящее. Она не преминула пошушукаться об этом с коллегами и была права в своих подозрениях: в эту ночь Светлана Николаевна осталась у Прохорова. Ее давняя мечта сбылась в один миг. И усилий прикладывать не пришлось. Дмитрий Ильич был необычно покладист, но при этом чем-то крайне удручен. Это чувствовалось в его потерянных взглядах, напрасных попытках выглядеть веселым.

– Со мной не нужно притворяться, – прошептала Круглова в их вторую ночь.

– Спасибо тебе… – Он действительно был ей благодарен, но не более. Саша не шла у него из головы, поэтому Дмитрию Ильичу было совестно. Он считал, что не имел права отвечать на знаки внимания Светланы. Он ничего не мог предложить ей взамен на ее несмелое признание в чувствах. Правда, она поспешила его успокоить:

– Дима, ты только не волнуйся. Это моя проблема. Ты мне ничего не должен.

Он внимательно взглянул в ее зеленые глаза, понимая, каких слов она ждет от него в эту минуту. Прохоров промолчал. Он не хотел лжи. Рана от предательства Саши, боль разбитых надежд – он еще не успел смириться с потерей. Все эти дни он был как в дурмане. Неожиданную близость с сотрудницей воспринял как спасательный круг, брошенный утопающему. Светлана спасла его – он никогда не забудет этого. Только от благодарности до любви бездонная пропасть. Никогда не путать жалость и благодарность с любовью – таково было правило жизни Прохорова. Он вывел его еще в студенческие годы и, кажется, придерживался все это время. Именно поэтому он первым предложил расстаться.

– Нам хорошо вдвоем, Света, – Прохоров пытался объяснить свое решение, – но эти отношения обречены. У тебя семья…

– Если и есть вина, то она только моя. – Ее глаза наполнились слезами. – То, что было между нами, – самое светлое, что случилось в моей жизни.

– Неправда. А дети? – искренне изумился Дмитрий Ильич.

– Дети? Без них никак… Это забота, каждодневный труд.

– Не слышу ничего о радости.

– Радость, это когда рожаешь ребенка от любимого мужчины, а я замуж вышла по глупости. По глупости не разошлась сразу. По дурости родила двоих детей.

– Ты не должна так говорить! – Прохорову стало не по себе. Он впервые слышал, чтобы мать так говорила о своих детях. Это еще больше укрепило его в намерении разорвать отношения.

Круглова поступила умно: она делала вид, что все в порядке. В порядке с ней, ее жизнью. Закончился один из периодов, очень приятный, полный удовольствий. Гнала от себя мысли о том, что больше всего на свете желает его вернуть. Эту боль она прятала в самые потаенные уголки своей души и по-прежнему излучала обаяние, спокойствие. Она не шарахалась при виде Прохорова, не бросала на него гневные взгляды, не пыталась привлечь внимание. Они встречались не чаще, чем раньше, а потом она поняла, что беременна. Жаркая получилась осень. Муж сразу бросился с кулаками. Сыновья, уже взрослые, чтобы не понимать что к чему, приняли его сторону.

Тогда Светлана решилась на развод. Она давно чувствовала себя чужой в этой семье, где каждому от нее был нужен только обед да чистое белье. Как будто ничего плохого, но той близости, общности интересов, о которых мечтала Круглова в этом браке, она так и не нашла. Недовольный своей судьбой муж предпочитал хорошую дозу спиртного любому времяпрепровождению. Театр, кино, выставки – все это было не для него. Он и новости-то слушал в лучшем случае раз в неделю. После работы пропадал в гараже, ремонт обычно заканчивался посиделками с пивком или чем покрепче. На недовольство Светланы реагировал одинаково:

– Вам, бабам, этого не понять!

– Не говори со мной так, Сергей!

Ей было с ним невыносимо тоскливо. Благо, нашла отдушину в любимой работе – Светлану уважали в коллективе, со временем она стала старшей медсестрой отделения. Правда, дома ее повышение восприняли с колкими прибаутками, смысл которых сводился к известной пословице: «Не по Сеньке шапка». Ваня прямо сказал:

– Это твой Эверест, мать.

– Во-во! – осклабился муж. – Предлагаю выпить за многолетнее восхождение!

Сыновья открыто смеялись, хлопая отца по плечу. Панибратство в их отношениях раздражало Светлану. Сама она чувствовала, что Ваня и Леня выросли грубыми, эгоистичными, но не без талантов. Она знала, что оба ее сына смогут твердо стать на ноги. Она была уверена в этом, но ни во что не вмешивалась, ничего не комментировала. К ней бы все равно не прислушались. Чем старше они становились, тем больше разрасталась пропасть между ними. Светлане было очень обидно: почему мальчишки всегда на стороне вечно пьяного отца? Он никогда их не контролировал. Хвалил за любую мелочь, гордо выпячивал нижнюю губу, когда слышал, что сыновья очень на него похожи внешне. Чем больше была доза выпитого, тем меньшей становилась доля участия Светланы в воспитании и взрослении детей.

– Я хочу развестись, – она сказала это, вернувшись из женской консультации. Сомнений в беременности не осталось, в отцовстве – тоже.

– Что ты имеешь в виду? – Сергей мгновенно протрезвел.

– То, что это наш последний ужин вместе.

– С ума сошла? Климакс наступает? – гадливо улыбнулся муж.

– Мам, ты переработала на своем очень ответственном посту, – презрительно сложил губы Иван.

– Мам, ты нас бросаешь? – Леня с вызовом смотрел на нее.

– Я не хочу больше быть женой вашего отца. В любом случае я остаюсь вашей матерью.

– А ты спросила: нужна им такая мать? – Круглов резко встал из-за стола.

В этот же вечер муж и сыновья собрали самое необходимое и уехали. Квартира, доставшаяся Сергею после смерти его родителей, давно пустовала. Светлане было запрещено переступать ее порог. Круглова легко смирилась с запретом – она была влюблена, и все происходящее не казалось ей трагедией. Она смирилась с выбором сыновей, не забыв сказать им, что двери ее дома всегда для них открыты. Правда, они воспользовались ее приглашением лишь по одному разу: каждый перед отъездом за рубеж. Оба знали, что это последняя встреча, но обошлись без лирики и слов любви. Сергея уже не было в живых, Иван, а потом Леонид прощались с матерью, испытывая двойственное чувство. Старший не удержался от вопроса:

– Ты хоть счастлива с ним? – Получив положительный ответ, не смог скрыть разочарования. Тогда Светлана подумала, что скажи она «нет», осталась бы слабая надежда на продолжение отношений, но она не стала лгать. Она слишком долго жила с мужчиной, который смыслом своей жизни провозгласил правду, какой бы горькой она ни была. – Тогда прощай, мать.

Она не почувствовала потери. Расстояние между ней и ее детьми не стало больше. Фактически они перестали существовать как одно целое много лет назад. Может быть, это было даже к лучшему – разрубить узел раз и навсегда. У Светланы осталась ее любовь, ее любимый мужчина и ребенок, в которого она вложила то, что не смогла или не захотела дать двум старшим детям. Она была уверена, что сделала правильный выбор. Как героиня фильма «Москва слезам не верит», Светлана не сомневалась, что после сорока лет, да что там, и в пятьдесят, жизнь только начинается и впереди ее ждут долгие годы счастья.

Обмануть судьбу не удалось. Прохоров все чаще думал об этом. Вернувшись от Светланы в свою квартиру, снова ставшую приютом холостяка, он понял, что больше не хочет поддерживать в ней уют, порядок. Это просто место для ночлега, место, где он может отгородиться от всего мира. В нем Прохорова больше ничто не интересует. Его сына больше нет, зачем пытаться делать вид, что осталось ради чего жить? Бессмысленное существование. Не хочется напрягаться. Он не состоялся по всем статьям: карьера, семья, любовь… Все прошло мимо, к бабке не ходи. Отец говорил:

– Сглазили тебя, сынок, – поседевший, исхудавший, он с жалостью смотрел на сына. Раньше с гордостью, а после того, как Дмитрий приехал знакомить его со Светланой, – с неподдельной грустью. – Сглазили или опоили.

– Не понравилась тебе невестка? – вздохнул Дмитрий, оставшись с отцом наедине.

– Тебе с ней жить, – уклончиво ответил старик.

– Она беременна.

– Сколько ей лет?

– Точно не знаю. Тридцать шесть или тридцать семь. – Прохоров удивился: он на самом деле не знал возраста Светланы. Она немного старше его, но какое это имело значение?

– Не поздновато для ребенка?

– Так получилось, отец.

Дмитрий Ильич впервые задумался о том, что предстоят капризы беременной женщины, потом бессонные ночи с малышом, волнение за его жизнь, за его выбор. Светлана сказала, что родится мальчик. Даже имя придумала – Илья. Она знала, что никто не станет возражать. Шаг за шагом она принимала решения сама: по ее инициативе стали встречаться, она не возражала против разлуки, а теперь поставила перед фактом беременности. У Светланы все ясно и четко. Она легко принимала решения, предоставляя окружающим право принять или не принять их. Одного Прохоров не мог понять: как она могла отказаться от своей семьи, мужа и детей? Почти двадцать лет вместе – и в один миг положить всему конец! Как странно. Он не давал обещаний, не делал признаний. Дмитрий Ильич не собирался уводить Светлану из семьи. Он чувствовал себя неловко, вспоминая, что замужняя женщина остается у него на ночь или поздно вечером возвращается от него домой. Что она отвечала на расспросы домашних?

Для него их отношения были бегством от мыслей о Саше. Прохоров хотел переболеть, переждать, отмучиться. А потом вдруг эта новость о ребенке. Разве у него был выбор? Светлана все решила сама: ни о каком аборте не могло быть и речи. При этом она ни о чем не просила. Светлана не забыла намекнуть, что с мужем последнее время жила в фиктивном браке. Это на тот случай, если бы Прохорову пришла в голову мысль о подлинности своего отцовства. В том, что Круглова его не обманывает, он был убежден. В конце концов, он расценил происходящее как лучшую возможность забыть Сашу.

Она ему снилась. Снилась по-разному: то улыбающейся, то манящей, то отчужденной, равнодушной. В такие дни настроение у Дмитрия было испорчено с самого утра. Эта плутовка сумела пробраться в его сердце. Натворил он дел, думал, что связался черт с младенцем. Кто младенцем-то оказался? Сама Шура не звонила, не искала встреч. Он расценивал это двояко: чувствовала свою вину и не смела или вычеркнула его из своей жизни, потому что никогда особых планов на него не имела.

Времени на воспоминания Прохоров отвел себе до момента переезда Светланы. На этот же период пришлась встреча с Сашей. В тот день шел дождь. Холодный осенний пасмурный день завершался ливнем. Остановившись под навесом над больничным крыльцом, Дмитрий Ильич с неудовольствием отметил, что забыл зонт в кабинете. Возвращаться не хотелось, до машины метров тридцать. Как раз хватит, чтобы промокнуть до нитки.

– Могу предложить воспользоваться моим зонтом.

Он узнал бы этот голос из тысячи. Сразу обернулся и покраснел. Всем своим видом Александра излучала благополучие. Даже подбородок чуть вздернула кверху для довершения образа. Прохоров понял, что вся эта лучезарность сейчас лишь для него одного, как доказательство счастливой и благополучной жизни после их расставания.

– Добрый вечер, – Саша приветливо улыбнулась, как будто встретила старого знакомого, которому рада.

– Добрый вечер.

– Что ты так на меня смотришь, как будто привидение увидел?

– Просто не ожидал.

– Почему? – Саша попыталась изобразить удивление. Ее волосы развевались на ветру. На бледном лице играл румянец. – Мы все еще живем на одной планете.

В этот момент Прохорову стали очевидны две вещи. Первая – он все еще влюблен в Александру. Вторая – он никогда не сможет простить ей предательство. Это означает невозможность возобновления отношений. Впрочем, весьма вероятно, что она и не думала об этом, предлагая ему свой чертов зонт. Взяв девушку за локоть, он деликатно предложил ей отойти от дверей. Саша не сопротивлялась.

– Я же просил тебя больше не попадаться мне на глаза, – Прохоров пошел в атаку, желая таким образом скрыть свое волнение.

– Я здесь не ради встречи с тобой.

– Согласись, ты могла бы не окликнуть меня, – Дмитрий Ильич цеплялся за слова, как за спасательный круг.

– Не могла. Это была единственная возможность сказать тебе, что ты еще тот блюститель нравственности!

– Что ты имеешь в виду?

– Встречаешься с молодой девушкой, даешь ей надежду, а сам на стороне потрахиваешь замужнюю женщину! – Саша говорила тихо, но четко. Так, что каждое слово пощечиной било по багровым щекам Прохорова.

– Да как ты смеешь! – забыв о ливне, Дмитрий Ильич решительно шагнул из-под навеса. Холодные капли обожгли горящее лицо. Казалось, до машины так далеко, а сзади бежала Саша. Он слышал быстрый стук ее каблуков. Она поравнялась с ним, но так и не открыла зонт.

– Ты же говорил о любви, а сам детей на стороне плодил, – Александра щелкнула языком. – Все вы мужики одинаковые. Один в подъезде под юбку лезет, другой – в постели, а суть одна.

– Суть одна, удовольствие разное! – выпалил Прохоров. Он не хотел ввязываться в долгий разговор, потому что был уверен: за ними наблюдают из окон ординаторской. Медсестры доложат Светлане, а той нервничать нельзя.

– Жениться, говорят, собрался?

– Собрался.

– Ей прощать нечего? Чистая и непорочная? – Александра остолбенело уставилась на его гневное лицо. – Пожалеешь, да поздно будет!

Чего она добилась? С Гришей все, как всегда, напыщенно, сексуально, бесперспективно. Сумасшедшие отношения стали тяготить. Отказаться от них трудно, продолжать в том же духе – невозможно. Ни о какой свадьбе не могло быть и речи: оба получали удовольствие от секса. Саша не представляла Григория в роли мужа, он ее – соответственно в роли жены. Однажды он открыто сказал об этом. Александре стоило усилий скрыть обиду. Хотя, поразмыслив, она решила, что все логично: рано или поздно все закончится. Движение в тупик, обезличивание, пустота – вот неполный перечень ощущений, испытываемых Сашей за последнее время.

Разрыв с Прохоровым заставил ее посмотреть на происходящее другими глазами. Ей было невыносимо больно и стыдно, но, самое страшное, если бы предложили все начать сначала, она вряд ли бы отказалась и от коротких отношений с Гришей, и от Будникова с его цинизмом. Александре нравилось это безрассудство, правда, при условии мощного тыла и возможности отступления на хорошо укрепленный плацдарм. Этим плацдармом был Прохоров. То, что она по глупости потеряла его, злило Сашу. Смириться с тем, что он достанется женщине с двумя детьми, повязавшей его своей случайной беременностью, она пока не могла. Эти мысли выедали ей мозг.

Лескова уже много раз подстраивала встречу с Дмитрием Ильичом, но его все время опекала Светлана. Эта дородная блондинка тщательно следила за своим счастьем, охраняла его. Только ее занятость бракоразводным процессом помогла Саше застать Прохорова одного, без сопровождения.

– Что ты на меня так уставился, как будто видишь впервые?! – не замечая, что промокла до нитки, Александра провела пальцем по крыше «Жигулей» Дмитрия Ильича.

– Нам не о чем говорить.

– Так чем же она лучше? – усмехнулась Саша. – О невинности забыла, небось, лет двадцать назад. Представляю, сколько она успела за это время!

– У каждого свой отсчет, – спокойно ответил Прохоров.

Открыв дверцу, сел на водительское сиденье. Дрожащими пальцами попытался вставить ключ в замок зажигания. Получилось не с первой попытки. Саша осторожно постучала пальцем по стеклу. Но машина начала движение. Отступив на пару шагов, Лескова подняла руку и помахала Прохорову вслед. Она не была уверена, что тот смотрит в зеркало заднего вида. Просто автоматически попрощалась со своими надеждами и планами на примирение. Этот мужчина для нее безнадежно потерян. Прохоров на нее нестерпимо зол. Он был готов разорвать ее за пренебрежительное отношение к Светлане, к себе, их будущему ребенку. Она не имеет права никого осуждать, ее мнение его не интересует!

Сколько лет прошло с того дождливого холодного дня? Чуть меньше двадцати. Столько событий… Дмитрий Ильич ощутил всепоглощающую пустоту. Она безжалостно затягивала в свой круговорот его жизнь, его самого. Наверное, и Светлану тоже, но как же он устал от необходимости быть с ней рядом. Он так и не полюбил ее. Даже рождение Илюши ничего не могло изменить. Сердце Прохорова было отравлено любовью к Саше, к ее молодости, красоте, бесшабашности. Все-таки странно, что тогда, стоя на лестнице, он не спустился к ней, не дал о себе знать. Тогда бы ничего не произошло. В том наглом юноше он бы не видел соперника. Просто еще один несчастный, попавший в капкан обаяния очаровательной девушки. Вместо того, чтобы прятаться и трусливо подглядывать, нужно было бороться за свое счастье, а потом, когда она просила простить, почему он уперся? Гордость, достоинство, доверие, уважение, любовь – все это перевесило сердечную муку. Он упал в объятия Светланы, даже не подумав о том, что она может оказаться не такой простушкой, как Александра. Взрослая женщина заполучила его всего, без остатка, не приложив к этому особых усилий.

Маскарад, в котором оба играли примерную супружескую пару, длился почти двадцать лет. Светлана не могла не понимать, что ему никогда не было с ней по-настоящему уютно. Он пытался уговорить себя, но его хватило ненадолго. Разве можно заставить сердце молчать? Но Прохорову удалось невозможное. Он даже почувствовал себя счастливым, когда привел в свой дом Светлану. Не нужно ничего усложнять. Живи и радуйся каждому дню. Любимая работа, жена, ожидание ребенка – чего же еще? Только очень скоро Дмитрий понял, что в работе полный застой, чувство к жене основывается, скорее, на осознании своего долга перед ней, ребенком, а любовь к Илюше стала чем-то вроде неизлечимой болезни.

Мальчик рос, а Дмитрий Ильич пытался остановить время. Он хотел, чтобы его сын как можно дольше зависел от него, нуждался в нем. Он сам купал его, по утрам варил каши, после работы торопился домой, чтобы выйти с коляской и насладиться минутами полного единения. На работе все знали, что о сыне доктор может говорить бесконечно. Он стал его отдушиной, смыслом жизни. Малыш доверчиво и радостно смотрел на него голубыми глазами, и Дмитрию Ильичу казалось, что весь мир принадлежит ему, и этот мир – в глазах его сына.

Светлана сначала очень гордилась тем, что отец так дорожит сыном. Такие близкие доверительные отношения редкость, но со временем она начала ревновать. Илья отнимал у нее мужа, занимая все его свободное время. Прохоров брал его с собой на охоту, рыбалку, во всевозможные походы, а она оставалась дома и ждала их возвращения. Дмитрий Ильич не сразу почувствовал изменения в настроении жены. Понадобилась еще пара лет, чтобы он понял: Светлана потихоньку пьет, заливая спиртным только ей известные проблемы. Сам Прохоров считал, что повода для грусти и отчаяния нет: он хранит верность, заботится о ней, сыне. Разве не ей принадлежат слова, что только с ним у нее появилась настоящая семья. У нее был опыт. Она знала, о чем говорит. Разве можно было от него требовать большего?

Попытки поговорить по душам ни к чему не привели. Невозможные идеальные отношения, о которых мечтал Прохоров, так и не прижились в его семье. А теперь, когда Ильи не стало, нет смысла поддерживать видимость благополучия. Их со Светланой связывал только сын.

Дмитрий Ильич сел за стол и взял в руки фотографию Ильи. Он не знал, что совсем недавно Светлана в пьяном отчаянии прижимала к груди такую же фотографию с траурной ленточкой на углу рамки. И точно так же раздался звонок в дверь, открывать не хотелось, но кто-то был очень настойчивым. Прохоров прижал ладони к ушам. Он никого не ждал, но кто-то был уверен в его присутствии и давил на звонок беспрерывно. Наконец, открыв дверь, Дмитрий Ильич оторопел: шатаясь, на лестничной площадке стояла его жена. Она держалась за перила, что помогало ей сохранять равновесие.

– Не ждали? – громко спросила она и, запрокинув голову, рассмеялась.

– Заходи.

– А я не спешу, – пьяно качая указательным пальцем, Прохорова состроила презрительную мину. – Или ты стесняешься меня, милый? Боишься, что соседи увидят? Хочу постоять здесь!

– Соседи здесь ни при чем. Пришла, так входи или…

– Или уходи, дорогая Светочка, туда, откуда пришла. Да? Хорошо. Я вхожу. Фанфары!

Нетвердой походкой Светлана Николаевна вошла и закрыла за собой дверь. Прохоров помог ей войти в гостиную, а сам вернулся, чтобы проверить, с вещами она или без. На лестнице не было никаких сумок.

– Не спрашиваешь, зачем пришла? – прокричала из комнаты Светлана.

– Ты у себя дома, – Дмитрий сел в кресло напротив.

– Я пьяная, но не настолько. Я у тебя дома!

– Ты так хочешь – пожалуйста. У меня нет сил спорить.

– Я тоже не для дискуссии здесь, – с трудом выговорив трудное слово, Светлана явно была довольна собой. Но Дмитрий не разделял ее восторга. – Слушай, Прохоров, у тебя выпить есть?

– Если и есть, тебе не дам.

– Жадный? Ты всегда был жадный. Считал свою несчастную зарплату горе-врача, пересчитывал.

– Перестань.

– Наш мальчик был очень неприхотливым, деликатным и научился довольствоваться малым. Он мог бы иметь гораздо больше, если бы его отец не был неудачником, – Светлана Николаевна поднялась и медленно прошла через гостиную к бару. Открыв его, поморщилась. – Как пошло: шампанское, мартини. Ты пьешь эту гадость?

– Давай я уложу тебя спать. – Прохоров подошел и взял ее за руку. Как ни странно, но жена не сопротивлялась. Она послушно легла, смахнула с глаз слезы и, не говоря больше ни слова, зажмурилась. Дмитрию она напомнила маленькую испуганную девочку, которая, закрыв глаза, надеется освободиться от страха.

– Ты мне жизнь сломал… – прошептала Светлана.

Прохоров погладил ее по голове, укрыл и вышел из комнаты. Он понимал, что сейчас с ней бесполезно спорить. Завтра, когда она проспится, он скажет ей все, что думает. Пожалуй, ему действительно нужно уехать и как можно быстрее. Все здесь будет напоминать об Илье, о времени, которое они провели вместе, а встречи со Светланой каждый раз будут возвращать его в прошлое. У него нет желания совершать подобные экскурсии. В его жизни больше нет места празднику, счастью. Судьбе угодно отобрать у него самое дорогое. Пришло время быть самим собой. Наконец, он может безбоязненно говорить то, что думает. Теперь правда – его единственная и бескорыстная подруга. Она никому не навредит, кроме него самого.

Утром его разбудил шум на кухне. Уснувший сидя в кресле, Прохоров с трудом распрямился. Потирая поясницу, он заглянул на кухню. Рассыпанная по столу заварка, свистящий чайник – Дмитрий Ильич так и не обзавелся электрическим.

– Задолбал меня этот свист, – стоя лицом к окну, Светлана Николаевна курила, сбивая пепел в единственный цветочный горшок с геранью. Прохоров молча выключил газ. Свист прекратился. – Чай сделай.

– Где сигареты взяла?

– Заначка осталась с давних времен.

– Не кури, я не выношу дыма, ты же знаешь. – Достав чашки, Дмитрий Ильич взял коробку с чаем.

– А я тебя не выношу, но я же молчу.

– Вот уже и сказала… Чай готов.

– Мне две ложки сахара.

– Ты погасила сигарету? – Прохоров стоял к ней спиной. Он не хотел встречаться с женой взглядом. Вчерашняя смелость куда-то подевалась, от решимости жить по законам правды остался пшик. Пристыдив себя, он начал издалека. – Спала?

– Да, представь себе. Только голова раскалывается. Мне бы рюмочку. Только чего-то покрепче.

– Утро нужно начинать чашкой чая. Чай готов. – Дмитрий Ильич не собирался признаваться в том, что все запасы крепких напитков закончились, потому что в эти дни они заменяли ему и чай, и кофе, и компанию.

– К черту чай! Ладно, давай твое дурацкое шампанское. – У Светланы Николаевны был довольно помятый вид. Она злилась на себя за то, что, проснувшись, не ушла, избежав ненужных разговоров с мужем. Они уже все сказали друг другу. Ничего не изменить. Хотя зачем-то же она притащилась к нему вчера.

– Ничего, кроме чая. Я размешал сахар, садись. – Прохоров старался не обращать внимания на ее выпады.

Он совсем не отдохнул за ночь. Это раньше, в молодости, два-три часа сна на скрипучей раскладушке давали ощущение полноценного отдыха. Силы восстанавливались быстро. Еще бы, у Дмитрия была цель: его ждала стремительная карьера лучшего хирурга! Такое будущее пророчил ему его учитель, его наставник, золотые руки – Константин Павлович Дерябин. Это ему Прохоров обязан всем, что умеет… умел. Он так и не стал лучшим. Все в его жизни круто изменилось с появлением Светланы. Ее не интересовали его планы, она посмеивалась над его амбициями, твердя о том, что для мужчины главное – прокормить семью, ответственность, которую он взял на себя, прижимала к земле, не давала распрямиться. Поэтому он бросился в бизнес, стал отказываться от интересных операций. Первые деньги вскружили голову, его пристрастие к коньяку отразилось на твердости рук. Все как-то незаметно, исподволь.

Сначала его понизили в должности, перестав доверять сложные операции. Он ушел из больницы, в которой работал после защиты кандидатской. Кандидатская… Тогда ему едва перевалило за тридцать. Его считали очень талантливым и очень перспективным. Как же ему завидовали, как он был горд собой! Тогда он бы никогда не поверил, что судьба его сложится так серо, буднично. Сначала ушел из коллектива, в котором его ценили, уважали, но в какой-то момент перестали понимать. Он на них не обижался. Порой, глядя в зеркало, он и сам не верил, что видит свое отражение. Этот неизвестный ему располневший, полысевший мужчина с потухшими бледно-голубыми глазами и следами неконтролируемой любви к спиртному отдаленно напоминал того энергичного жизнелюба, каким он был до расставания с Сашей, до встречи со Светланой.

К бизнесу и его законам не имел никаких способностей. Сумасшедшие девяностые одних поставили на колени, других подняли до небес. Прохоров со временем оказался в числе первых – плохо вписавшихся в колорит бурного и безжалостного времени. Первые деньги пришли довольно легко, но и неприятности не заставили себя ждать, когда вдруг куда-то пропала фирма, обналичивающая деньги. Его партнер смог не делать из этого вселенскую проблему и был настроен идти дальше, а Прохоров, споткнувшись, так и не нашел в себе сил и желания продолжать. Из него так и не получилось хорошего бизнесмена.

Вернулся на прежнее место работы. Время было потеряно, ориентиры размыты – хирургу от бога, каким его считали в институте, предлагались лишь самые простые операции. С его квалификацией приходилось оперировать грыжи, вправлять вывихи, диагностировать растяжения. Как же это было скучно. Неужели Светлана не видела, что происходит? Даже Илья однажды, в очередной раз увидев его навеселе, сказал:

– Пап, тебе настолько плохо? Никогда не поздно что-то изменить… – Это в семнадцать-то лет быть настолько прозорливым, настолько тонко прочувствовать ситуацию.

Жена понимала его меньше, чем сын. Она то и дело высказывала свое разочарование жизнью, браком. Поспешив уйти на пенсию, тяготилась домашними заботами. Иногда срывала свою неудовлетворенность на Илье. За это Прохоров был готов ударить ее, но каждый раз сдерживался. Он уже смирился с утверждением Светланы, что ответственность за все их беды, несчастья лежит на нем и только на нем. Вот когда вспоминались слова отца: «Сглазили тебя, сынок, или опоили…» Верно, как в дурмане прожил двадцать лет.

Сейчас Дмитрию Ильичу казалось, что с любой другой женщиной все бы сложилось иначе. С любой из тех, кого он нарочно не замечал, будучи студентом. С любой из тех, кто пытался обратить на себя его внимание в те далекие годы становления. Взять хотя бы Сашу… Наверное, она стала его последней любовью. Ведь с тех пор, как они расстались, в его сердце пустота. В нем, конечно, поселилась любовь к сыну, но даже это нежданное счастье длилось недолго.

– Что ты сидишь, как тюфяк, скукожившись, а? – голос Светланы вывел Прохорова из раздумий. Мутные зеленые глаза были совсем близко. Хотелось отмахнуться от них, чтобы не чувствовать неприятные ощущения.

– Твой чай остыл. – Не реагировать – его излюбленная тактика предотвращения скандала. Многолетний опыт подсказывал, что лучше попытаться все сгладить, даже если обвинения и угрозы ранят тебя больнее самого острого копья. Она пыталась раздуть пламя, а он – не дать ему разгореться.

– Знаешь, Дима, – жена поставила локти на стол, скрестила пальцы. Она снова стала похожа на маленькую обиженную девочку, какой часто представлялась Дмитрию Ильичу, когда он хотел заглушить свою обиду, злость, – знаешь, я в детстве очень любила пенку от варенья, особенно от малинового.

Прохоров вскинул на нее недоуменный взгляд. Совсем голову потеряла. Разве можно обижаться на нее такую. Ее страданий никому не понять.

– Так вот, я всегда ждала, пока мама снимет пенку, – продолжала Светлана, – и с наслаждением ела ее чайной ложечкой. А пока Илюша рос, он никогда не делал этого. Сколько раз предлагала ему – попробует, плечами пожмет, мол, ничего особенного. Меня это злило, как будто от такой мелочи зависело наше взаимопонимание. Сейчас я понимаю, как была глупа. Сколько таких мелочей, пустого… Если бы вернуть все назад… Наши дети никогда не будут такими, как мы. Мы злимся на них, а на самом деле, просто не можем примириться с собой.

Прохорова поднялась, вышла из кухни. Дмитрий с удивлением заметил, что она надевает босоножки.

– Куда ты, Света?

– Домой. – Она вытерла слезы. Ни всхлипов, ни придыханий.

– Поедешь завтра со мной на кладбище?

– Нет, не поеду. Мне от этого не легче. В первые дни было, а теперь – нет, – твердо ответила Светлана, потирая пальцами лоб. – А я вспомнила, зачем приходила.

– Слушаю тебя.

– Когда он родился, я поняла, что меня больше нет.

– Не понимаю!

– Для меня это был такой стресс, как будто это мой первый ребенок. Я растворилась в этом всепоглощающем страхе за него. Мне было наплевать на все, лишь бы у него все сложилось лучше, чем у меня, тебя, чтобы он прожил счастливую жизнь. Еще я ужасно ревновала тебя к нему. Это большой грех. – Прохорова перестала плакать. Лицо ее приняло сосредоточенное выражение. Она вспоминала. Мучительное путешествие в прошлое отбирало у нее последние силы. Прижав ладонь к груди, прошептала: – Господи, оно еще бьется…

– Для меня его появление было праздником. Я растворился в любви и заботе к нему, – тихо произнес Дмитрий Ильич.

– Я заметила. Ты и обо мне забыл. Теперь это не важно. Мы оба остались ни с чем.

Опершись о входную дверь, она несколько раз перевела дыхание, борясь с подступающими слезами. Дмитрий видел, что она хочет еще что-то сказать и собирается с силами. Он не подгонял ее.

– Я не помню свои последние слова. Не помню, о чем говорила с Илюшей в тот день. Сердце ничего не подсказало. Еще один день, еще немного суеты. Так мне казалось тогда…

– Я сказал ему, что будет дождь, чтобы он взял зонт.

– Не пригодился, значит, – дрожащим голосом констатировала Светлана. Она открыла дверь и бросила на Прохорова прощальный взгляд. – Уезжал бы ты. Говорил ведь, что на родину собираешься.

– Уеду, потерпи.

– И разведемся давай, – Светлана поправила сбившиеся волосы. – Ты еще молодой мужчина, женишься, а я доживаю.

– Я не хочу об этом говорить, – твердо произнес Прохоров.

– Обоим легче станет.

– Думаешь?

– Надеюсь, – неуверенно произнесла Светлана. – Хотя какое это теперь имеет значение. Легче или нет. Сколько еще мучиться? По мне бы, скорее покончить со всем этим.

– Нельзя так говорить.

– Нам, людям, которые столько раз спасали жизнь другим, никак не получается помочь друг другу. – Прохорова с силой сжала дверную ручку. – Мне уже под шестьдесят. Все хорошее в прошлом, а как много такого, что хочется изменить. Кажется, все бы отдала, чтобы жизнь сложилась иначе. Что ты смотришь на меня? Думал, Светлана Николаевна уже все мозги проспиртовала? Нет, Дима, я все еще способна мыслить, от чего, собственно, и хочу поскорее избавиться. Вот жизнь… Дима, что это такое?

– Я сейчас не готов формулировать. У меня полный ералаш в голове. А ты можешь?

– Легко.

– Может, не нужно, – попросил Дмитрий.

– Нужно.

– Тогда говори.

– Цепочка событий: никогда не помнишь, когда все началось, и не знаешь, когда это все закончится. Вот тебе мой краткий ответ, – зло прошептала Светлана и закрыла за собой дверь.

Прохорова поразили слова жены. Они не были похожи на бред спивающейся женщины. Кажется, в одном она права: ему нужно как можно скорее уезжать. Оставить все: квартиру, недостроенный дом, работу. Он найдет себе место в родном городке. Там всегда не хватало врачей. За столько лет мало что изменилось. ***орск словно не коснулась цивилизация. И в родительском доме его уже никто не ждет. Никому он на этом свете не нужен. Со Светланой ничего не получится – они утопят друг друга во взаимных упреках. Ему больше некому излить душу. Водка – плохой собеседник. Она развязывает язык, но есть вероятность, что на поверхность вылезет нечто отвратительное, не поддающееся контролю. Нельзя доводить себя до такого.

На кухне Дмитрий Ильич первым делом открыл пошире окно. Ненавистный запах сигарет постепенно вытеснил прогретый летним солнцем воздух. Внезапно Прохоров покосился на свой телефон с определителем номера. Кажется, на нем сохранилась информация обо всех звонках на этой неделе. Поиск нужного номера закончился быстро. Вытирая о рубашку внезапно ставшие влажными ладони, Дмитрий Ильич спросил себя вслух:

– Что ты делаешь, Прохоров? – Произнес и грустно улыбнулся: человеку, разговаривающему с самим собой, срочно нужен психоаналитик.

Извечная занятость помешала Симоне перезвонить подруге в тот же день. У Саши явно что-то случилось, но, как обычно, она темнила, создавала впечатление благополучия. Это была одна из черт характера подруги, за которую Симона ее любила и недолюбливала одновременно. Не всегда нужно быть такой скрытной, не всегда нужно самой себе бросать спасательный круг, даже если ты психолог, очень толковый психолог.

Вот у нее от Александры секретов нет. Зачем? Симоне всегда хотелось иметь подругу, которой можно сказать все. С тех пор как Лескова объявилась с проблемой открытия частной практики, их отношения пережили второе рождение. Симона с радостью вызвалась помочь подруге и искренне гордилась своей не самой последней ролью в профессиональном росте Александры как психолога. Правда, главную роль в разрешении бюрократической волокиты и выделения некоторого беспроцентного кредита сыграл Валерий Скуратов – муж Симоны. В то время он уже имел возможность распоряжаться своими средствами по собственному усмотрению. Он всегда умел заводить нужные знакомства, а на сделки с колоссальными прибылями у него был особый нюх. Поэтому на карьерную лестницу, которую большинство осиливало с трудом, он взлетел неимоверно быстро и, закрепившись наверху, занял достойное место в иерархии большого бизнеса. За помощью к нему обращались многие, но помогал он далеко не всем. Александра входила в узкий круг тех, для кого он сделал исключение, все-таки подруга жены.

– Если бы не ты, я бы перестала бороться, – призналась Саша, когда лицензия на работу была у нее на руках, а кабинет сверкал чистотой свежего ремонта. – Я в долгу. Слов нет. Спасибо тебе, спасибо, Валерка.

– На здоровье, Шура, – улыбнулся Валерий. Обнимая Симону за плечи, он смотрел на Сашу и жену с видом победителя. – Надеюсь, ты не откажешься от новых клиентов, Саня? Среди моих знакомых есть те, кто давно нуждается в рекомендациях психолога.

Скуратовы установили своеобразное шефство над Александрой. Оба, каждый по своим каналам, распространял информацию о талантливом враче, который распутывает самые трудные узлы. Шаг за шагом практика Лесковой получала хорошие отзывы. Клиентура расширялась, что способствовало росту авторитета и соответственно доходов Александры.

Прошло еще пять лет, прежде чем она смогла с уверенностью сказать, что все получилось. Любимая работа позволяла Саше вести образ жизни, о котором она давно мечтала. Теперь у нее была просторная отдельная квартира в престижном районе, одежда, которая нравилась, а не та, на которую хватало средств. Саша ела полезную еду, пила свежевыжатые соки, следила за своим здоровьем, посещала занятия по фитнесу, плавала в бассейне. Учитывая то, что выходить замуж в третий раз Саша не спешила, Римма Григорьевна жестко комментировала заботу дочери о собственном здоровье:

– Ты для кого стараешься? Себя, что ли, настолько любишь?

Александра не снисходила до ответа. Зачем? Она знала, что любой ее ответ вызовет новую порцию вопросов, насмешек. Самовлюбленностью она страдала лишь отчасти и периодически, что считала вполне нормальным явлением.

Гораздо более позитивно к ее увлечению здоровым образом жизни относилась Симона. Она с удовольствием по мере возможностей присоединялась к подруге в ее походах в сауну, тренажерный зал, косметический салон. Незаметно Симона стала большой частью жизни Александры: с некоторых пор телефонные звонки стали каждодневными. Что касается встреч, то здесь дела обстояли не так гладко из-за плотного рабочего графика обеих. Именно занятость помешала Симоне приехать к Саше в тот же день после ее странного звонка. Скуратова чувствовала, что ее ждут, что она нужна, но обстоятельства сложились так, что освободилась она только ближе к полуночи. Уже в машине, устало глядя на знакомый городской пейзаж за окном, она, между прочим, заметила:

– Валера, сегодня Саня звонила. Странный разговор получился.

– Что у нее? На личном переполох? – Валерий всегда спокойно реагировал на подобные заявления жены. Он придерживался мнения, что женская душа – тонкая субстанция, разобраться в которой мужчине не дано. Можно лишь пытаться сопереживать или, напротив, ни во что не вникать, пропускать все мимо ушей. С Симоной он избрал тактику внешней заинтересованности, что давало возможность выговориться ей и создавало иллюзию его участия.

– У нее был такой потерянный голос, Валер.

– Это на нее не похоже.

– Вот-вот! – Симона снова взглянула на часы. – Нет, звонить уж поздно.

– Что ты так распереживалась? Есть еще завтра, послезавтра. Жизнь не заканчивается.

– Как ты можешь оставаться таким равнодушным! – возмутилась Симона.

– Ты несправедлива. Я прекрасно отношусь к Шуре.

– Извини.

– Кто помог ей организовать свой бизнес? Кто направил к ней столько потенциальных клиентов? Кто рекламирует ее при каждом удобном случае?

– Не заводись. Я же извинилась, – Симона закурила. – И все-таки очень жаль, что сейчас я не с ней. У меня душа не на месте. Ты же знаешь, обычно она – само спокойствие. Она умеет владеть собой.

– В конце концов, она помогает людям делать что-то подобное. Я имею в виду справляться с эмоциями, проблемами, трудностями. Это ее работа. Неужели самой себе руки не подаст?

– Сапожник без сапог, – вздохнула Симона.

– Это устаревший штамп. К Александре он не имеет никакого отношения. Ей замуж нужно. Одиночество ее достало.

– У нее есть мужчина.

– На сколько ночей? – Скуратов бросил на жену быстрый взгляд, полный иронии.

– Ты всегда отличался деликатностью.

– К черту деликатность.

– Скуратов, давай так. Завтра у меня более-менее свободный день. После обеда я поеду к ней. Явлюсь без предупреждения, чтобы, так сказать, застать врасплох.

– Не получится, милая, – недовольно морща нос от дыма, заметил Валерий.

– Почему?

– С тех пор, как позвонила, она находится в режиме ожидания. Это же очевидно, дорогуша.

Скуратов не ошибся. Лескова знала: Симона обязательно объявится в офисе с желанием узнать все. Поэтому появление подруги в кабинете Александры, пусть не на следующий день, было ожидаемым. Симона пыталась выяснить положение вещей по телефону, задавала зависающие в воздухе вопросы – после разговора с Прохоровым Саша не ощущала необходимости делиться с кем-то впечатлениями. Ее беспокойство, словно спрут, имело несколько щупалец-направлений: во-первых, она вдруг перестала контролировать свои эмоции и позволила себе небезопасный экскурс в прошлое. Во-вторых, ее помощь как специалиста Прохоров отверг. Наверняка она поторопилась и предложила ее не в самый подходящий момент, но для нее было крайне важно услышать голос Дмитрия Ильича. Получается, она поставила свои интересы выше интересов клиента, за что получила соответствующее наказание. В-третьих, она поняла, что не остановится на достигнутом. Вытащить Прохорова из кризиса стало ее навязчивой идеей. Александра уже не пыталась анализировать, откуда в ней такая настойчивость. Саша не хотела признавать, что причины ее заключались в не менее нестабильном, надломленном состоянии духа ее самой.

Количество выкуриваемых за день сигарет зашкаливало. Кофе становился все крепче. В общении с клиентами Александра Олеговна была все так же внимательна и сосредоточенна, хотя ей стоило немалых усилий сохранять самообладание и заинтересованность. Каждую свободную минуту она возвращалась к мысли о спасении Дмитрия Ильича. Ее никто не просил об этом. Зная, что инициатива наказуема, Лескова не собиралась отказываться от задуманного.

Несколько дней, проведенных в поиске путей доступа к замкнувшемуся и отчаявшемуся мужчине, извели саму Александру. Телефонные разговоры с подругой, матерью заходили в тупик сразу после приветствия. Тратить время на разговоры ни о чем Саша не хотела. Для нее все, что не касалось Прохорова, неожиданно стало неважным. Лескова позволила прошлому ворваться и разрушить плавное течение своей жизни. Симона застала подругу в раздраженно-угрюмом расположении духа.

– Привет, дорогая! Шурочка, звезда моя, что это с тобой? – пропела Скуратова, на ходу отбрасывая сумку в широкое кожаное кресло. Она стремительно шла к поднявшейся ей навстречу Саше, замечая, что с каждым шагом глаза подруги все больше наполняются слезами. – Котик, ну, ты что?

– Сима, мне плохо, – Лескова уткнулась подруге в плечо, расплакалась. Тушь потекла.

Когда она подняла мокрое от слез лицо, Симона невольно восхитилась: какая же она красивая, ее Сашка! Даже с раскрасневшимся влажным носом и воспаленными от слез глазами. Красивая и такая несчастная. И профессию себе нашла такую, чтобы знать: есть те, кому еще тяжелее, еще невыносимее. Может быть, окружение этих заблудших людей наполняет ее жизнь особым смыслом? Она наставляет их на путь истинный, как духовный отец своих грешных прихожан, и, видя, как оживают, очищаются их души, сама воскресает. Но, судя по разбитому, совершенно расклеенному виду подруги, было очевидно, что сеансы помощи другим – это хорошо. В данный момент важно, чтобы ей самой оказали первую помощь.

– Лучик мой, я не могу видеть тебя плачущей. – Хотя Симона и Саша были одногодками, иногда Скуратовой казалось, что в их отношения вкрадывается схема «мать – дочь». Симона реализовывала пока не состоявшийся материнский инстинкт, а Саша впитывала недостающую по жизни материнскую любовь и заботу. – Ты не молчи, милая, говори.

– Мне кажется, я только то и делаю, что говорю, говорю. С людьми, с собой, снова с людьми. Этот бесконечный словесный поток раздражает меня. И чем больше слов, тем меньше смысла, тем меньше остроты восприятия. Я притупилась, а была когда-то как остро заточенный карандаш… – Лескова замолчала. Виновато улыбнувшись, она жестом предложила подруге сесть в свободное кресло. Сама стала мерить кабинет шагами.

Она прошлась вдоль стены, остановила взгляд на картинах Дали и Модильяни – копии, подаренные Валерием по случаю «юбилейной деятельности кабинета». Кажется, речь шла о первом и пятом годах практики. Обычно картины привлекали внимание посетителей. Рассматривая их, они становились более разговорчивыми, открытыми, доверчивыми. Александра всегда говорила, что у Скуратова дар вносить в ее рабочую атмосферу дух спокойствия и умиротворения.

Потом Саша замерла у окна, заглянув за римские жалюзи, словно высматривая кого-то на шумной центральной улице. Вернувшись к своему столу, Лескова не сразу села. Провела кончиками пальцев по его гладкой поверхности. Ребром ладони сдвинула стопку бумаг – собиралась привести в порядок свои записи, но так и не сделала этого. Медленно опустившись в кресло, Александра подняла покрасневшие глаза на Симону.

– Скажи, пожалуйста, тебе никогда не хотелось вернуть прошлое?

– Мне? Прошлое? – Скуратова коротко засмеялась. Получилось нервно и задиристо. – Шутишь? Ты вспоминай, что было в моем прошлом такого, о чем бы я жалела? Вспоминаешь, через что мне пришлось пройти, прежде чем Валера меня спас? Он ведь спас меня!

– Я знаю, что вы очень счастливая пара. Я думала, что все хорошее между вами давно вытеснило из памяти все, что было до… Ну, ты понимаешь.

– Знаешь, есть вещи, которые никогда не забыть.

Саша удивленно вскинула брови. Ей всегда казалось, что Скуратовы купаются в непредсказуемости своего существования, находя в таком бесплановом хаосе особую прелесть. Столько лет вместе. Эти двое срослись душой и телом, как сиамские близнецы. Никому и в голову не придет разделять их. И в таком союзе есть место для прошлого?

– Симона, давай без общих фраз. Я задала конкретный вопрос: ты иногда хочешь вернуть свои двадцать лет? – Саша закурила, предложив сигарету подруге.

Отрицательно покачав головой, Скуратова вытянула руки вперед и сцепила пальцы в замок. Проделав такое нехитрое упражнение пару раз, она прижала ладони к бедрам.

– Вот что, Александра. У тебя, наверное, очень серьезная проблема, затмившая твой светлейший разум. Иначе ты бы вспомнила, через сколько рек дерьма мне пришлось переплыть, прежде чем я смогла хоть немного расслабиться и с улыбкой встречать наступающий день.

– Значит, прошлое для тебя – закрытая книга.

– Это старый гараж, закрытый на амбарный замок, ключ к которому давно потерян! – Симона потянулась к соседнему креслу. Достала из сумочки пачку сигарет, зажигалку и, задумавшись, уставилась в пол. Наблюдающая за ней Саша поняла, что в этот момент ее подруга лишь физически присутствует в кабинете. Фактически она пытается открыть тот самый старый гараж, хранящий в себе столько воспоминаний.

Лескова была права. В первую очередь Симона вспомнила первого мужа, с которым прожила несколько неспокойных лет. В тот год она окончила институт и ждала от жизни только хорошего. Знакомство с импозантным мужчиной, гораздо старше, опытнее и мудрее, Симона посчитала одним из подарков судьбы. Они встречались пару месяцев. Денис Леонидович не стал тратить время на долгие ухаживания, предложив ей выйти за него замуж. Важный и всемогущий, он считал, что облагодетельствовал простушку из провинции, коей считал свою молодую жену. Привлекательная внешне, начитанная и очень энергичная, она подходила ему по всем параметрам, кроме одного: ее жажда деятельности лилась через край той хрустальной чаши, которую Петренко наполнял всяческими благами.

Не то чтобы Симоне чего-то недоставало. Просто натура у нее была слишком деятельная, а чувства глубокими для существования в режиме растения, за которым хорошо ухаживают и периодически любуются. Она хотела быть в курсе всех дел и полноправно участвовать в формировании семейного бюджета и планов. Денис не сразу, но твердо постановил: никакой работы, место жены на кухне, в спальне, в мужские разговоры не встревать, поступки мужа не обсуждать. Считая себя главным, свой авторитет незыблемым, Денис позволял себе то, что и многие мужчины, не особенно тяготившиеся семейными узами. И тогда в ее жизни появился Валера. Вернее, пришел он к мужу по каким-то делам, связанным с деньгами, и увидел Симону.

С его стороны это была любовь с первого взгляда. Он стал появляться чаще, пытался привлечь внимание Симоны, но так, чтобы у нее не возникло проблем с мужем. Скуратов интуитивно почувствовал, что в этой семье не все ладно, но действовал осторожно, боясь навредить любимой. Он бредил ею, мучаясь от необходимости скрывать свои чувства. Однажды, когда он приехал и застал Симону одну, он едва не спросил ее прямо: как она относится к нему, к предложению бросить все и уехать с ним. Но в тот день смелость и решимость покинули его. Скуратов уехал ни с чем, придумав причину своего визита. Это была версия для мужа, чтобы он не вздумал ревновать ни о чем не подозревавшую жену.

Заперев молодую красавицу жену в четырех стенах, расписав ее обязанности по дому и уходу за любимым супругом, Петренко удачно сочетал работу с личными удовольствиями. Строго разделявший семейную жизнь и удовлетворение своего мужского аппетита, Денис не имел дефицита в желающих порезвиться вместе с ним. Список его любовниц уже в первый год их совместной жизни впечатлял. До Симоны доходили слухи о «подвигах» Дениса, но она отказывалась верить. Тем более, что с ней муж был нежен. Когда узнал, что она беременна, подарил шикарный комплект из сережек и кольца с бриллиантами – роскошь, казавшаяся Симоне недоступной! Она не имела отказа в том, о чем отваживалась просить. Правда, муж постоянно подчеркивал, что ценит в ней ее непритязательность.

– Я знаю, что ты любишь меня, именно меня, а не мои возможности! – с гордостью говорил Петренко, и Симона чувствовала, как это важно для него. – Ты не даешь мне повода усомниться в твоей искренности. За это я тебе благодарен.

Купаясь в изменах, Денис жил в полной уверенности в чистоте своей жены. Но однажды во время вечеринки, на которую Денис пригласил Валерия, у него появился повод для сомнений. Симона оказалась между двух огней. Скуратов, невзирая на ее «интересное положение», признался в любви, а Денис закатил сцену ревности, перехватив пару влюбленных взглядов партнера. Ему только показалось, что эти двое что-то замышляют. Если бы не приличная доза спиртного, может быть, увиденное не выглядело в глазах супруга попыткой измены. Но факт оставался фактом: ревность обдала Дениса жаркой волной. Симона испугалась не на шутку, представив его гнев, если бы он узнал все.

В результате вечеринка была испорчена, а Валерий выставлен за дверь и вычеркнут из числа деловых партнеров Петренко. Более того, обладая связями в сфере торговли, Денис пообещал перекрыть все каналы для работы этому наглому типу.

– Сучка не захочет, кобель не вскочит, – презрительно поджав губы, заявил Петренко, когда гости разошлись. Ему стоило немалых усилий сдерживать свою ярость, пока рядом находились свидетели. Теперь, оставшись один на один в большом доме, он был готов загнать в угол эту молчаливую овцу. Прикинулась невинной недотрогой, а сама строит глазки, не стесняясь присутствия мужа и его друзей!

– Ты о чем? – поглаживая заметно округлившийся живот, спросила Симона.

Вместо ответа она получила сильнейший удар в челюсть. От неожиданности не смогла удержаться на ногах, упала, больно ударившись головой. Показалось, что на какое-то мгновение даже сознание потеряла, но Денис не дал ей долго разлеживаться. Он поднял ее с пола и с искаженным от гнева лицом прошептал:

– Еще раз замечу что-то подобное – убью!

Судя по его безумным глазам, Симона не сомневалась – он приведет свою угрозу в действие. Если даже беременность не защитила ее от насилия, что же будет дальше? Как ни странно, плакать и оправдываться она не стала. В какой-то степени она считала себя виновной в том, что произошло, но в любом случае оправдания грубости мужа не искала. Он не имел права поднимать на нее руку. Тогда еще Симона не знала, что такая манера общения прочно войдет в их семью. Дениса как подменили. В нем словно появился еще один жестокий и бессердечный циник, полностью вытеснивший рассудительного и любящего мужчину.

Мучаясь от сознания собственной беспомощности, Симона нервничала. Притворяться легкой и пушистой не получалось – еще один повод для недовольства со стороны Дениса. К тому же Скуратов больше не давал о себе знать. В глубине души Симона была оскорблена: зачем же он заварил всю эту кашу? зачем признавался в глубоком чувстве, не выдержавшем первого испытания? Валерий даже не попытался дать о себе знать. Будто и не было его никогда, будто и не говорил он жарких слов любви.

От переживаний осложнилось протекание беременности. Врач настаивал на госпитализации Симоны. Она не возражала, а вот Денис счел такую предосторожность излишней.

– Вашей жене нужен абсолютный покой, – озабоченно глядя на побледневшую, осунувшуюся Симону, заявил доктор. – Покой, хорошее питание, положительные эмоции. В конце концов, ей нужно просто полежать, расслабиться.

– Ее и дома никто не напрягает, – сказал как отрезал Петренко, – так что больницу отложим пока.

– Пишите отказ, милочка, – обращаясь к Симоне, попросил врач. – Вся ответственность на вас.

Потом он вспоминал ей этот день, но ничего уже нельзя было исправить. Постоянные ссоры с Денисом, его подозрительность, сменяющаяся приступами нежности, привели к тому, что однажды Симона почувствовала сильнейшую боль внизу живота. Она не сомневалась, чем все это закончится. Разбудила Дениса, недовольно уставившегося на нее.

– Что тебе не спится? – буркнул он, собираясь повернуться на другой бок. – Если воды хочешь, так я поставил стакан на твою тумбочку.

– У меня кровотечение, – испуганно произнесла Симона.

– Что?! – вскочил Петренко.

– Вызывай «скорую»…

Через три дня Симона вернулась домой опустошенная, молчаливая, потерявшая всякое желание жить. Она не могла есть, спать. Ее мучили кошмары наяву. Общение с чувствовавшим свою вину Денисом стало сущей пыткой. Он попробовал загладить вину обычным для себя способом: очередной ювелирный набор не вызвал у Симоны никаких эмоций.

– Ну чего ты хочешь от меня? – гремел Петренко.

– Ничего.

– Тогда смени свое постное лицо на более веселое.

– Ты не понимаешь, о чем просишь… – поражаясь его черствости, Симона все больше замыкалась в себе.

В этом большом и суетном городе она чувствовала себя одинокой и несчастной. Мужчина, которому она доверила свое сердце, не был достоин такого щедрого дара. Он вообще не был способен на настоящее чувство. Семейные обязанности все больше тяготили Симону. Материальное благополучие с одной стороны, измены и физическое насилие – с другой… Рядом с ним Симона превращалась в бессловесное животное, которому периодически давали пищу, ласкали, били, пугали. Над ней словно проводился эксперимент по выживанию в особо невыносимых условиях. Рядом не было никого из близких. Родители за сотни километров. Подруги давно перестали понимать ее страх перед выходками мужа. Все они в одну дуду твердили о том, что пора уходить. Только куда? Возвращаться в родительский дом Симона не собиралась. Не для этого она уехала из него сразу же после окончания школы.

Далеко до отчего дома. Туда она пишет светлые письма, чтобы мама не огорчалась, чтобы отец гордился единственной дочерью. В этих письмах нет ни слова о том, как ей плохо, как она плачет по ночам и мечтает начать все сначала. Жизнь с Денисом превратилась в каждодневную пытку, которую Симона терпела молча, не жалуясь. Она была убеждена, что заслужила такую судьбу. Значит, она не достойна большего, мышка она серая, чтобы рассчитывать на что-то другое.

Ко всем своим «достоинствам» Денис прибавил еще парочку: стал часто возвращаться после работы навеселе, порой не ночевал дома. При этом к Симоне в качестве соглядатая была приставлена его сестра. Под предлогом помощи ослабленной, нуждающейся в заботе и внимании жене эта особа следила за каждым шагом невестки. Дом превратился в тюрьму, семья существовала только формально. Денис уже несколько раз применял силу, чтобы получить сомнительное удовольствие в постели с Симоной. Она была окончательно сломлена этим фактом и считала себя никчемным созданием, которому суждено всю жизнь прожить в обмане, грязи, боли.

Если в самом начале знакомства красивый мужчина, державшийся с достоинством и уверенностью, произвел на Симону неизгладимое впечатление, то этот жестокий и циничный человек также имел на нее неограниченное влияние. Унижения, которые она терпела, заставляли ее страдать и окончательно вытеснили из сердца ту сумасшедшую любовь первых месяцев замужества.

Через пару месяцев после того, как Симона потеряла ребенка, произошло событие, поставившее жирную точку на неудавшемся браке. Пожаловавшаяся на головную боль сестра мужа позволила ей одной отправиться на рынок за продуктами.

– Только Денису не говори, что я тебя одну отпустила, – попросила Ольга, – а то он меня со свету сживет. Ты же знаешь, как мы от него зависим.

Симона знала, что сама Ольга, ее пьянчужка муж и картежник сын – все они находятся на иждивении Дениса. Поэтому его поручения выполнялись со всей готовностью и усердием, на которые Ольга только была способна. В тот день сильнейшая головная боль не позволила ей выполнить установленный объем работ. Пришлось прибегнуть к помощи Симоны. Та с радостью бросилась выполнять поручение.

Добралась до рынка быстро, но всю дорогу ее не покидало ощущение, что за ней наблюдают. Симона разозлилась: вот ведь до чего себя довела! Занявшись покупками, она на время забыла обо всем. Забытое удовольствие от выбора нужных продуктов, общения с продавцами. Симона всегда торговалась, причем делала это очень искусно. Ей с радостью уступали, взвешивали с походом. Наконец все было куплено, сумки оказались тяжелыми. Симона вышла за пределы базара, высматривая водителей, предлагающих свои услуги.

– Куда едем? – Она обернулась и ахнула: перед ней стоял Скуратов собственной персоной. Он не выглядел счастливым, не улыбался. Лицо его было предельно серьезным и напряженным.

– Вот так сюрприз, – безо всякой интонации произнесла Симона.

– Да, повезло.

– Кому?

– Мне, конечно. – Валерий огляделся по сторонам. – Я так понимаю, муж на работе?

– Тяжелым, непосильным трудом зарабатывает на хлеб насущный. Кстати, у меня тоже мало времени. – Симона вскинула руку, чтобы остановить такси.

– Я подвезу тебя, если не возражаешь.

– Только не до самого дома.

– Конспирация?

– Ты сам все понимаешь. – Симона послушно отдала тяжелые сумки Скуратову и пошла за ним к машине. Новенькая «ауди» понравилась ей просторным салоном. Цвет красивый – золотистый металлик.

– Ты со мной рядом или сзади устроишься?

– Рядом.

– Тогда прошу. – Валерий помог Симоне устроиться на переднем сиденье, оставил сумки в багажнике и занял свое водительское место.

Какое-то время ехали молча. Симона не хотела первой начинать расспрашивать. Она была обижена на мужчину, подарившего ей надежду, заставившего взглянуть на происходящее с ней по-новому и исчезнувшего при первой же трудности. По-видимому, для современных рыцарей преграды существуют лишь затем, чтобы служить оправданием отступлению.

– Извини, что спрашиваю… Ты ведь была в положении, – несмело начал Скуратов. – Кто родился?

– Я потеряла ребенка.

– Извини, я не хотел причинять тебе боль, – желая скрыть неловкость и волнение, Валерий закашлялся.

– Не сомневалась в этом.

– Почему ты со мной так разговариваешь?

– Как?

– Будто я в чем-то виноват перед тобой.

– Тебе показалось. – Симона отвернулась к окну.

Толстокожий дурак – вот кто он после этого. Она не станет говорить о том, что ждала его появления, ждала хоть какой-то весточки. Ему не нужно знать о том, что ребенка она потеряла не случайно, что ее семейная жизнь хуже каторги, а муж – деспот. Каждому свое.

– Я должен тебе кое-что рассказать.

– Ничего ты мне не должен, – не поворачиваясь, сказала Симона. – Подумай сто раз, прежде чем сказать.

– Мы не виделись полгода.

– Знаю, что из этого?

– Два месяца я провел в больницах, потом – санаторий, мамины заботы. Собственно, она поставила меня на ноги.

– От чего лечился?

– От результатов внушения твоего мужа, – тихо ответил Скуратов, останавливая машину под тенью придорожных лип.

– Что? – Симона резко повернулась. В висках застучало. – Рассказывай.

– Денис Леонидович очень доходчиво объяснил, чтобы я не думал о тебе, не приближался к тебе. Конечно, сделал он это не своими руками. Нанял молодчиков, которые постарались на славу. Сотрясение мозга, сломанные ребра, разрыв селезенки и масса всяких неприятных подробностей.

– Какой ужас…

– Главное, мне сказали, что нечто подобное будет ждать и тебя, если ты…

– Я поняла. Не говори больше ничего. – Симона закрыла лицо руками. – Ты исчез из моей жизни не случайно, но это не остановило его.

– Ты о чем?

– Он бил меня, всячески издевался. Кончилось тем, что я потеряла ребенка.

Лицо Скуратова стало багровым. Он сжал руль с такой силой, что, казалось, он не выдержит и лопнет. Потом резко открыл дверь и выскочил на улицу. Валерий метался, как раненый зверь. Сделав два-три шага в одну сторону, разворачивался и шел в другую, потом обратно. Симона вышла к нему. Стала, опершись о машину, и дождалась, пока Скуратов остановился напротив.

– Ты не должна больше возвращаться к нему, – он осип от волнения.

– Мы встретились случайно. А ты говоришь такие серьезные вещи… – не глядя на него, ответила Симона.

– Ничего случайного. Если бы ты знала, сколько раз я поджидал тебя, сколько раз пытался поговорить.

– Что же мешало?

– Не что, а кто. Например, твой муж или его сестра. Я боялся не за себя, ты же понимаешь. Я не хотел неприятностей для тебя.

– У меня их по горло. – Симона нетерпеливо постукивала пальцами по машине. – Но… если бы я знала, что ты…

– Я люблю тебя.

– Ты уже говорил это однажды, – запрещая себе слушать, Симона быстро села в автомобиль. Валерий сделал то же самое. Он взял ее ладони в свои, легонько сжал, поднес к губам и нежно поцеловал. – О господи… Ты разрываешь мне сердце, Валера…

– Неправда, я хочу сохранить его, хочу снова поселить в нем любовь.

– Зачем я тебе? Ты же всего не знаешь.

– Например.

– Я старше тебя. Ты совсем мальчик. Мне двадцать пять, а тебе двадцать-то есть?

– Недавно исполнился двадцать один. У нас не слишком большая разница. В некоторых случаях и она не имеет никакого значения. И дело вовсе не в возрасте.

– Да? Вот так подарок – идеалист в чистом виде.

– Самый большой подарок для меня – сегодняшняя встреча. Ничего случайного. Я так загадал – сбылось! – быстро проговорил Скуратов. – И мне все равно, что ты немного старше.

– У меня детей может больше не быть.

– Ну и что? Главное, что мы будем друг у друга. Я буду тебя любить, баловать, заботиться.

– Это ты сейчас так говоришь, а когда у всех твоих друзей появятся малыши, ты поймешь, что нам этого очень не хватает.

– Ничего такого я не подумаю.

– Не загадывай.

– Симона, давай я прямо сейчас отвезу тебя к себе.

– Бред какой-то, – заерзала Симона. – Это не может быть правдой.

– Почему?

– Это то, о чем я мечтала… Но я не верю… не верю… – беспомощно оглянулась в поиске своих сумок, хотела взять их и выйти из машины.

– Сумки в багажнике, – словно прочитав ее мысли, сказал Скуратов. – Ты меня услышала. Решайся.

– Вот так сразу?

– Я долго ждал этого, а ты… ты бы тоже ждала, если бы знала, что я не забыл о тебе.

Машина тронулась с места. Скуратов вел ее напряженно, то и дело поглядывая на свою спутницу. Еще пару минут, и они окажутся на перекрестке, когда нужно решить, в каком направлении двигаться дальше.

– Я должна попасть домой, – после паузы сказала Симона. – Там мои документы, вещи.

– Если он что-то заподозрит, он тебя не отпустит!

– Не утрируй. Я же не рабыня Изаура, наконец, – она сама слабо верила в то, что произносила с такой уверенностью.

– Завтра я буду ждать тебя. – Скуратов остановил машину подальше от ее дома.

– Хорошо, в половине двенадцатого я выйду. Оставь машину подальше от дома… – Симона поставила еще несколько условий, которые она считала важными для успешного побега.

– Я буду не один на всякий случай… – Валерий осторожно взял руку Симоны в свою. Он не стал целовать ее, просто легонько пожал, прямо глядя в глаза.

Сестра Скуратова ничего не заподозрила. Симона купила все необходимое и ушла в свою комнату, откуда не выходила до самого ужина. Денис позвонил, чтобы сообщить о неотложной работе:

– Ужинайте без меня.

То, что встреча с мужем откладывалась до позднего вечера, было Симоне на руку. Она получила возможность спокойно просмотреть свои вещи, отказавшись практически от всего. Получалась странная вещь: стоило Симоне положить одну из них в сумку, как тут же вспоминались детали ее покупки. Обычно хорошие вещи в гардеробе молодой женщины появлялись в качестве подарка за терпение, молчаливое принятие очередной грубости. Закончилось тем, что Симона положила в сумку пару джинсовых брюк, курточку, еще какие-то мелочи.

Петренко ночевать не приехал, еще раз перезвонив около двух часов. Сонная Ольга не сразу поняла, в чем дело, а потом недовольно буркнула:

– Слушай, мы бы завтра поняли, что ты задержался до самого утра. Все спят.

– А Симона?

– Она тоже.

– Ты ей утром обязательно скажи, что я звонил, – настаивал Денис Леонидович.

Он не знал, что для нее это уже не имеет значения. Интуиция не подсказала, что его ждут перемены, от которых он не придет в восторг. Молодая жена попросту сбежала из дома, оставив записку: «На развод подам сама. Встретимся в суде». Петренко был в ярости. Досталось сестре – не уберегла.

Долго раздумывать, где искать предательницу, Денис Леонидович не стал. Он выследил Скуратова и после короткого разговора с ним решил вычеркнуть неблагодарное создание из жизни.

– Бери ее, пользуйся, – нагло заявил Петренко. – Все равно она тебе не пара. Ты – мальчишка зеленый, ничего в жизни не понимаешь. Не быть вам счастливыми.

Скуратов не рассказал Симоне об этой встрече. Она жила у него, налаживала отношения с мамой Валерия, которая настороженно восприняла ее появление в доме. Молодая женщина не внушала Евгении Павловне доверия. Запутанная история их знакомства заставила нервничать. Единственный сын попал на крючок соблазнительницы с путаным прошлым?

– Сынок, я много повидала на своем веку, но эта женщина… Она – ходячая загадка. Что спрошу, таинственно улыбается или каждый раз говорит что-то новое. Она врет и не запоминает, когда и что придумала. Как ты думаешь, я могу быть спокойна?

– Ты ее, мам, пожалуйста, ни о чем не расспрашивай. Так будет лучше для вас обеих, – попросил Валера. – Считай, что она – женщина без прошлого. Да и не врет она… Просто не хочет о чем-то вспоминать, а ты не настаивай, хорошо?

– Как скажешь, сынок… – Евгения Павловна не знала, что и думать: она хотела, чтобы ее сын был счастлив, но разве о такой невестке она мечтала…

– Ты не обижайся на маму, – объяснял Валера Симоне, – у нее насчет невестки были свои планы. Я их, кажется, разрушил, но ты не огорчайся. Я бы ей не угодил в любом случае… что-то мне подсказывает.

Двум женщинам предстояло какое-то время жить под одной крышей. Естественно, все, что происходило между Валерой и Симоной, не ускользало от внимания Евгении Павловны. Узнав, что молодежь не подает заявление в ЗАГС потому, что невеста еще не получила развод, слегла с сердечным приступом.

– Нечего сказать, отблагодарил, сынок, – шептала пересохшими губами, когда сын вечером зашел в ее комнату справиться о здоровье.

– Что ты так переживаешь, мам, – успокаивал ее Валера. – Она хорошая, очень хорошая и заботиться обо мне будет, как ты.

– Как я?

– Ну, почти как ты. Разве не об этом ты мечтала? Дай ей время. Она проявит себя с самой лучшей стороны.

– Ты такой молодой, сынок, такой наивный, – вздыхала Евгения Павловна.

– Симона будет тебе как дочь. Ты ведь у меня хорошая и добрая. Ее родители далеко. Они были бы счастливы, зная, что вы поладили.

– Дипломатом тебе нужно было стать.

– Мамуль, дай мне время!

Пока Валерий учился в институте, на жизнь в то неспокойное и нестабильное время зарабатывал операциями с деньгами. Время наличного и безналичного обмена помогло подняться тем, кто шел на риск и работал без устали. Постоянным изматывающим поездкам в столицу, казалось, не будет конца. Зато сравнительно быстро купили первую общую машину, однокомнатную квартиру. Не в самом престижном районе, но свою! Потом, отказавшись от работы на государственном предприятии, занялся бизнесом. Он никогда не рассказывал Симоне, в чем конкретно заключается его работа.

– Валерка, я ничего не знаю: тебя целыми днями нет дома, возвращаешься с карманами, полными деньжищ. Я волнуюсь… В этом нет ничего… криминального?

– Не переживай, все хорошо. Меньше вопросов – больше счастья! – так или примерно так отвечал Валера на каждую попытку Симоны узнать хоть что-то.

Вспоминая то неспокойное время, Симона удивлялась, откуда в ней было столько оптимизма, столько энергии. Она не смогла устроиться по специальности и, закончив курсы косметологов, зарабатывала тем, что делала эпиляции. Сняла квартиру у соседей и принимала там клиенток. Их становилось все больше. Некоторые через какое-то время переходили в разряд хороших знакомых, потом – подруг. Симона легко умела находить общий язык с незнакомыми людьми. К ней тянулись, может быть, потому, что в ней удивительным образом сочетались простота и холодный аристократизм. Она выглядела то степенной матроной, то простушкой. В зависимости от обстоятельств в ней преобладало то первое, то второе. Скуратова умела быть искренней и недоступной одновременно.

Симона всегда пребывала в добром расположении духа или очень искусно скрывала перепады настроения. Она жила заботами о Валере, его проблемами и была счастлива этим. Тема «дети» по обоюдному соглашению была закрыта. Все происходило именно так, как говорила Симона: у их знакомых и друзей рождались малыши. Некоторые преуспели в этом дважды, а у Скуратовых в этом плане ничего не менялось.

Постепенно Евгения Павловна перестала придираться и искать недостатки в невестке. О внуках тоже помалкивала, догадываясь, что своими «шпильками» она не поможет Симоне забеременеть. Уговорить молодежь зарегистрировать свои отношения мать не смогла. Прошел еще не один год, прежде чем Симона официально вышла замуж за Валерия и взяла его фамилию. Еще одна мечта пока оставалась неисполненной: Скуратов отказывался от венчания, но обещал, что обязательно станет с любимой под венец, как только почувствует, что готов к этому.

– Ты себе отходную готовишь? – грустно заметила Симона.

– Как тебе не стыдно? За эти годы я не дал тебе ни единого повода усомниться в моей верности, в моей любви, – обиделся Валерий.

– Прости.

– Иногда ты мыслишь так примитивно, товарищ Скуратова…

На самом деле у него были мимолетные приключения и тогда, когда в его жизни появилась Симона. Как большинство мужчин, он считал, что семья, жена – это святое, а маленькие шалости на стороне – другое дело. Виновным себя не чувствовал, а жена не давала повода сомневаться в верности. В свою очередь, ей приходило в голову, что такой мужчина, как Скуратов, не лишен женского внимания, но пока до нее не доходили слухи об изменах. Пожалуй, лучше было ничего не знать и принимать жизнь такой сказочной, какой она казалась после всех ужасов и унижений первого брака. Подробности того многолетнего кошмара не желали стираться из памяти. Ни за какие коврижки она не захочет вернуться туда даже на минуту.

Симона вздрогнула и бросила быстрый взгляд на подругу. Та была поглощена собственными переживаниями и не заметила, как затянулась пауза в разговоре. Скуратова не забыла, что появление в ее жизни Валерия Саша восприняла с прохладцей. Как и многие другие, она не верила в искренность и долговечность его чувств. Тогда они снова чуть не поссорились всерьез и надолго.

– Молодой больно, – замечала она.

– Он младше меня, но только по году рождения. В душе это зрелый мужчина, которому можно довериться, – парировала Симона. – Он надежный.

Она и сейчас, через столько лет, подписалась бы под каждым своим словом. У них все получилось. Они смогли выстоять только потому, что все это время оставались опорой друг другу. Словно одно целое, они преодолевали преграды и строили свое обеспеченное будущее. Теперь у них была квартира в центре, дом за городом, дача в Евпатории, три машины на двоих. Ребенка Симона так и не родила. Саша сделала вывод, что они не очень-то и старались в этом направлении. С их средствами могли бы попробовать и дорогостоящие методы, но Валерий не настаивал, а Симона ждала, чтобы инициатива исходила именно от него.

В результате ей было уже за сорок. Как и Саша, она удовлетворила свое честолюбие, сделав отличную карьеру, получив материальные блага. Симона убеждала себя в том, что рождение детей не всегда делает жизнь счастливой. Примеров тому насчитывалось немало даже в ближайшем окружении Скуратовых. Озабоченным будущим своих чад родителям отпрыски мотали нервы и преподносили неожиданные сюрпризы с эффектом разрывающейся бомбы. Скуратовы были от этого застрахованы. Все, что происходило между ними, укладывалось в рамки нормальных семейных отношений с полагающимися вариациями в виде непременных ссор, примирений. В любом случае Симона считала, что ее жизнь удалась лучше, чем у подруги. Та уже дважды побывала замужем. Оба брака развалились, а вот у Симоны был Валера. Та нежность и трепетность, с которыми он к ней относился, с лихвой окупали минуты отчаяния, когда в голову лезли мысли о собственной неполноценности, о бесполезности жизни. Материнский инстинкт был безжалостно задавлен.

– Значит, так… – после долгих раздумий, которые Лескова не прерывала, Симона решила высказаться, – не все, что было в моем прошлом, достойно того, чтобы ворошить его. Моя настоящая жизнь началась с того момента, как я переступила порог дома Скуратова. Все, что было до этого, я предпочитаю не помнить. Ясно? А вот что случилось у тебя, милая? Откуда такое неумное желание повернуть время вспять?

– Произошло нечто, заставившее меня остановиться и посмотреть на себя со стороны.

– И что ты увидела?

– Правду! Моя жизнь – белый лист. Я и сама ничего не написала, и другим не позволила.

– Ты действительно так думаешь? – искренне удивилась Симона. Поднявшись, она подошла к окну, поправила жалюзи. Подруга многозначительно молчала. – Как же ты живешь?

– Чужими проблемами.

– Саня, – Скуратова обернулась, – тебе нужно отдохнуть.

– Ты как мама. У нее на все один рецепт: море, солнце, мужчина.

– Права Римма Григорьевна, сто раз права.

– Мы с ней разные люди и от жизни хотим разного!

– Чепуха. Все женщины одинаковые. Просто каждая считает своим долгом как-то особенно обставить свою единственную цель в жизни – захомутать достойного мужика, – отмахнулась Симона.

– Кто из нас психолог?

– Сейчас? Я. Ты же меня вызвала, как скорую помощь.

– Уже не требуется.

– За пару дней со всем разобралась? – усмехнулась Скуратова. – Позволь тебе не поверить.

Зазвонил телефон. Александра недовольно уставилась на него. Трубку снимать не спешила. В ней поселилось удивительное равнодушие к проблемам тех, кто планировал оказаться в числе ее пациентов.

– Саша, телефон! – не выдержала Симона и, видя, что подруга в ступоре, сама подняла трубку. – Добрый день, кабинет доктора Лесковой.

Александра схватилась за голову, показывая, что недовольна инициативой подруги. Но Скуратова мило беседовала с кем-то, чувствуя себя совершенно спокойно и уверенно. Создалось впечатление, что она уже не один раз разговаривала с потенциальными клиентами Александры.

– Ах, вот и она сама. Одну минуточку! – многозначительно выставив кулак, мило произнесла Симона и протянула трубку Саше.

– Слушаю вас, – вяло произнесла Лескова. Лицо ее в один миг вытянулось. Она поднялась с кресла, наматывая на руку телефонный провод. Скуратова остановила ее руки, с силой сжала, но привести подругу в спокойное состояние оказалось непросто. – Да, разумеется. Я очень рада, что ты меня нашел… Ах, да, конечно, определитель. Это замечательно… Завтра? Тогда послезавтра? Хорошо. Я перезвоню, чтобы назначить точное время. Нет, нет, я подстроюсь под тебя. До свидания.

В трубке раздавались гудки, а Саша все еще стояла, прижав ее к груди. Скуратова прикурила и дала сигарету подруге. Та молча взяла ее в свободную руку. Потом словно очнулась и, дрожа мелкой дрожью, водрузила трубку на место.

– Ты знаешь, кто это был? – глубоко затянувшись, спросила Александра. Она победоносно смотрела на подругу, потому что точно знала – Симона не знает ответа. – Это было мое прошлое. Оно нашло меня. Значит, я на правильном пути.

Скуратова снова опустилась в кресло и подняла на подругу глаза, полные неподдельной грусти. Кто-кто, а она знала, что экскурсы в прошлое еще никого не делали счастливым.

Выйдя замуж за Романа Муромова, Сашка была уверена, что одного человека на этой земле осчастливила. То, каким счастьем горели глаза этого юноши, не оставляло ни малейшего сомнения в правильности такого глобального вывода. Многолетнее страдание влюбленного парня увенчалось скромной студенческой свадьбой, о которой не знали ни родители жениха, ни мать невесты. Это было единственное условие, поставленное Александрой:

– Рома, предки должны быть последними, кто узнает о нашем браке. Да, и фамилию твою я брать не буду, не обижайся.

Муромов был готов на любые условия. Безнадежная любовь в один миг сделалась реальностью. Девушка его мечты сидела рядом, все кричат «Горько!», а ему так хорошо, так радостно, как не было никогда в жизни. Правда, семейная жизнь началась не так, как он себе представлял: в их первую ночь Сашка не захотела остаться в общаге в комнате, которую сердобольные сокурсники предоставляли голубкам, скрывающимся от возмездия предков.

– Я поеду к себе, а ты – к себе, – твердо сказала Саша после празднования. – Хочешь, поезжай прямо сейчас, а мне нужно еще девчонкам помочь убрать.

– Как-то не по-людски, Шура, – очень вежливо, впрочем, как обычно, произнес Муромов. Он вообще не умел говорить громко. По крайней мере, у Лесковой сложилось о нем такое впечатление. За годы учебы она ни разу не видела его вышедшим из себя, разъяренным. Немного смущенным, взволнованным – да, но не более.

– Ладно тебе. Завтра суббота. Моя мама уезжает на уик-энд. Приезжай после обеда часам к трем.

– Как-то глупо получается, – промямлил Муромов, но, получив целомудренный поцелуй в щеку, растаял и был готов выполнять любой каприз невесты. Невесты или жены? Он совсем запутался.

Поэтому ровно в три часа в субботу он стоял под Сашиной дверью с букетом цветов, коробкой «Ассорти» и бутылкой «Советского шампанского». Его трясло, как в лихорадке. Напуганный, он был готов позорно бежать, но его ждали, и теперь отступать было поздно. Дверь открылась без звонка. На пороге стояла восхитительная в своем домашнем махровом халате Саша.

– Привет! Долго же ты собираешься с духом, – улыбнулась она. – Проходи.

– Привет, Саша, – тихо и как-то устало ответил Роман. Его бледное лицо покрылось багровыми пятнами. В карих глазах плескались паника и безнадежность.

– Цветы и все остальное мне?

– Ах, да. Тебе, конечно

– Спасибо. Очень галантно с твоей стороны. Я как раз люблю шампанское. А ты?

– Я? – Муромов только справился со шнурками на ботинках. Осторожно поставил обувь на краешек плетеного коврика. – Я вообще не пью и не курю. Я веду здоровый образ жизни, потому что жизнь коротка, а успеть хочется многое. Спиртное сжигает нашу внутреннюю энергию, поэтому я не пью. Сигареты ужасно воняют. Я люблю запахи, от которых хочется летать. Например, аромат лимонов, шкурки грейпфрута… Наверное, тебе это кажется скучным?

– Отнюдь. – Александра разглядывала мужа, словно видела его впервые. Она знала, что он чудак, но не настолько же. – Просто мы с тобой мало говорили друг с другом и, в сущности, мало знакомы.

– Хотя и проучились вместе столько лет, – нервно засмеялся Роман, но под строгим взглядом Саши осекся.

– Присаживайся. – Александра указала ему на кресло, а сама села на диван рядышком. – Слушай, Рома, давай сегодня раз и навсегда обо всем договоримся.

– Давай, – с готовностью откликнулся он.

– Ты знаешь, я не люблю тебя.

– Знаю, ты уже говорила.

– Хочу напомнить во избежание всяческих недоразумений.

– Ты имеешь в виду секс? Его невозможность?

– Не перебивай меня, пожалуйста. – Лесковой было трудно сохранять строгий неприступный вид.

Ей хотелось рассмеяться, потрепать парня за волосы и, набросившись на него, целовать, целовать. Он такой милый, такой беззащитный, такой смешной. Господи, если бы он не был таким смешным. Ну, кажется, все в нем хорошо: умный, симпатичный, вежливый, воспитанный, из состоятельной семьи, но не орел! Она умрет с ним от скуки! Как глупо устроены женщины. Им нужно, чтобы нервы трепал, чтобы от одного взгляда душа уходила в пятки, чтобы нравился всем, но оставался с тобой, а ты летала от гордости, что заполучила такое богатство! А что Рома… С ним все известно на двадцать лет вперед. Скукота.

– Я вышла за тебя по расчету, и ты это знаешь. Мне совершенно нет резона уезжать по распределению в какую-то глушь, а твои родители могут позаботиться о том, чтобы и ты, и я остались в городе.

– Да, они могут, – спокойно произнес Муромов.

– У меня большие планы, Ромка. Если бы только знал, о чем я мечтаю…

– Расскажи.

– Нет, нельзя. Тогда ничего не сбудется, – Саша села, откинувшись на диванные подушки. – Только родителей твоих нужно подготовить. Придется немного приврать.

– Врать?

– Ну, самую малость, что я в положении.

– Ничего себе малость. Мы с тобой пару раз целовались.

– Какое это имеет значение! – вспыхнула Лескова. – Сейчас переспим, и все станет на свои места.

– Ты так обыденно, так цинично говоришь об этом, – обиделся Муромов.

Он на самом деле не понимал, как мог позволить втянуть себя в такую историю. Да, он давно любил Сашу. Слухи о ее далеко не монашеском поведении никак не отражались на его отношении к ней. Он любил образ, придуманный раз и навсегда. Саша в нем была его женой, матерью его детей, хранительницей очага. Он видел ее хозяйственной, домашней и заботливой, как его мама. И отношения он представлял такие же чистые, какие были между его родителями. Но с самого начала все пошло не так. Секреты, тайные планы и все лишь ради того, чтобы, окончив интернатуру, остаться в одной из городских больниц, – какая серая проза. Для ранимой, чувственной души Муромова это было хуже признания в нелюбви. Нелюбовь может пройти, а расчет остается навсегда. Никогда не думал, что может оказаться в таком глупейшем положении. Еще его беспокоила ложь, которая окутывала этот странный брак.

– Слушай, Мурик, я ценю твой рыцарский подход к жизни, но в современном мире нужно быть толстокожим, понимаешь?

– Ты не первая, кто сказал мне об этом.

– Ты можешь быть грубоватым, – засмеялась Саша. Она поднялась, быстро сбросила на пол халат. – Не будем тратить драгоценное время.

– Я так не могу. – Муромов заерзал, вцепившись пальцами в обивку кресла.

– Можешь. Я помогу…

Муромов вел себя как невинная овца, что, как ни странно, возбуждало Сашу. Раскованность в постели – это было для нее не ново, а этот теленок… Она прислушивалась к нему, стараясь доставить удовольствие, которого юноша не знал.

– Ты что, первый раз? – спросила Лескова, вернувшись из ванной.

– Нет. Просто… я не всегда такой заторможенный. Я очень волновался и боялся, что у меня вообще ничего не получится.

– Тогда предлагаю повторить! – она не стала дожидаться согласия, потому что была уверена: не родился еще тот мужчина, который откажется от секса.

Вторая попытка обоим показалась более удачной. Роман раскрепостился и уже не был похож на соблазненного ангела. Саша удивлялась собственной ненасытности, потому что по ее инициативе они занимались любовью не один час. Это было прекрасно. Немного разговоров, пара конфет и несколько глотков шампанского делали их одержимыми и всесильными.

– Ты посмотри, за окном уже стемнело… – прошептал Роман, обнимая Сашу.

Они лежали влажные, разгоряченные, едва переводившие сбившееся дыхание: в очередной раз Муромов продемонстрировал свою мужскую силу. Саша не смогла сдержать громкий стон наслаждения. Сердце Романа трепетало. Его любимая женщина получила то, без чего близость превращается в обычное рядовое совокупление для сброса гормонального давления.

– Продолжать в том же духе опасно для жизни, – облачаясь в махровый халат, заметила Саша. Она была очень довольна этим субботним вечером. Она не ждала такого удовольствия. Этот парень не так прост, как кажется. Жаль, что она совсем не любит его. Он не в ее вкусе, и с этим ничего не поделать. – Я в ванную, ты – на кухню. Поставь чайник. Я проголодалась.

Быстро приняв душ, Лескова села на краешек ванны, в задумчивости разглядывала свежий маникюр, педикюр. Она основательно подготовилась к своей «брачной ночи», только что дальше? Больше такого не повторится. Роман – это слишком скучно для нее. Она пошла на самообман лишь с конкретной выгодой, да простят ее небеса. Для нее главное – не оказаться в глуши со своим дипломом врача. Ради того, чтобы остаться в любой городской больнице, она готова переспать еще не с одним таким паинькой или не с одним Казановой. Тут уж как получится.

– Ну ты даешь! – войдя на кухню, она обнаружила на столе аккуратно нарезанные бутерброды. Рома быстро сориентировался на новом месте. Сахарница, кусочки лимона на маленьком блюдце. – Откуда ты знаешь, что я люблю чай с лимоном?

Спросила и мгновенно обалдела от простой мысли: этот мужчина никогда не причинит ей боли. Он будет стараться осчастливить ее каждый день, каждый час. Он будет носить на руках ее, боготворить их детей. Но как же страшно равнодушие, которое хозяйничает в ее сердце! Этот правильный муж сведет ее с ума своей правильностью, заставит чувствовать себя виноватой и превратит дом в место постоянных оправданий. Ей это не нужно. Муромов должен выполнить свою миссию и навсегда исчезнуть из ее жизни.

– Я знаю о тебе все. Все, что мне нужно знать, – тихо ответил Роман. Повесил полотенце на крючок и виновато улыбнулся. – Извини, я покину тебя ненадолго. Приведу себя в порядок.

От того, как тактично, сладко он говорил, у Саши засосало под ложечкой. Она лишь представила себе, что его вежливость и непогрешимость ей придется терпеть не один день, быть может, еще несколько месяцев, и все ее естество взбунтовалось. К моменту возвращения Романа из ванны Лескова была вне себя.

– Что-то не так? – он, конечно, сразу заметил перемены в ее лице, движениях. Сам сел напротив. Такой аккуратный, подтянутый, спокойный.

– Ты такой внимательный, – язвительно заметила Саша, обжигаясь горячим чаем.

– Это недостаток?

– Для меня? Все зависит от настроения.

– Почему оно сейчас испортилось? – не унимался Муромов.

– Прояви свою врожденную деликатность – не доставай меня!

– Ты не нервничай, Шура, я чай попью и поеду. Не думай, я не буду настаивать на ночевке. Я все понимаю, – с грустью произнес Роман, обмакивая дольку лимона в сахар.

– Ты такой хороший, что на твоем фоне я выгляжу натуральным чудовищем! – Саша поднялась, нащупала на верху кухонного шкафа пачку сигарет, коробку спичек. Это был ее временный тайник – пока мать не вычислит и не выбросит. Римма Григорьевна лишь однажды сказала, что ей не нравится, когда девушки курят. Больше к этой теме она не возвращалась, но, находя сигареты в самых неожиданных местах, молча, без предупреждения выбрасывала их. – Тебе тоже не нравится, что я курю?

– Тоже? Это твой выбор, но для женского организма это губительно вдвойне, – спокойно заметил Муромов, прожевав дольку лимона. – Женщина несет ответственность за жизнь, которая рано или поздно в ней зародится.

– Кстати, я сегодня не предохранялась.

– Дети – это замечательно.

– Ты готов стать отцом?

– Почему бы и нет? – Роман поднялся. – Спасибо. Все было великолепно.

– Куда ты торопишься?

– Родители будут волноваться. Я не часто даю им повод.

– Ты примерный сын.

– Иногда меня тошнит от собственной правильности, – неожиданно выпалил Муромов, но тут же смягчил тон и улыбнулся. – Не провожай меня. Я незаметно исчезну.

Пока он одевался, Саша закурила еще одну сигарету. Вышла в коридор, наблюдая, как Роман завязывает шнурки. Когда он посмотрел на нее своими чистыми, полными неподдельной грусти глазами, она не выдержала и обняла его.

– Не нужно, – он мягко отстранил ее руки. – Жалость не сделает нас счастливыми.

– Не сутулься. Ты высокий и стройный – это тебе идет.

– Почему ты говоришь об этом?

– Потому что мне это не безразлично, – соврала Саша. Ей хотелось сказать ему что-то приятное, но получалось лживо, и от этого Лесковой было стыдно. – Я очень хорошо к тебе отношусь.

– Это звучит как оскорбление.

– Какие мы обидчивые…

– Когда планируется следующая встреча? – усмехнулся Роман. – Сколько еще скрывать от родителей? Ты не представляешь, как мне нелегко обманывать их.

– Значит, нужно действовать. – Саша постукивала по стене пальцами. – Придется нам познакомиться. Может, это и к лучшему. У них будет больше времени, чтобы сделать все, как нужно.

– Расчетливая ты, Шурка.

– Не начинай. Я же с тобой по-честному.

– Спасибо. Значит, так: в следующую субботу ты приезжаешь к нам на обед.

– Рома! – Лескова неестественно вытянулась.

– Что? Есть другие предложения? – Молчание было красноречивее любых слов. – Значит, всю неделю от меня отдыхаешь, а в субботу – изволь исполнять свой супружеский долг.

– Звучит как приговор.

– Ты хоть в институте немного нежности прибавь, – попросил Муромов. – Стыдно ведь.

Закрыв за Романом дверь, Саша устало поплелась в комнату. Кажется, она все усложнила. Немного денег могли бы утрясти ситуацию. Зачем она затеяла это замужество? Заморочила парню голову. Все ведь знают, что она никогда не относилась к нему серьезно. Ее странные нестабильные отношения с Гришей, эпизод со Славой, разрыв с Дмитрием – в этой цепочке нет места для скромного юноши по имени Роман. Правда, только он предлагал ей выйти за него замуж. Саша хорошо помнила тот день. Он выглядел измученным и потерянным. Ей было его до слез жаль, но не более. Она старалась быть вежливой, чтобы отказать, не обидев. Какая «постоянность» – пройдет не так много времени, прежде чем она сама сделает ему предложение.

Как странно, теперь они муж и жена. Официально, по крайней мере. Этот чертов штамп в паспорте ничего не изменил в их отношениях, ничего не прояснил. Напрасно она возлагала на него такие надежды: уж очень не хотелось оказаться в глуши со своим дипломом. Саша решила, что для своей невестки Муромовы постараются. Пока речь шла о знакомстве с ними, Александра не переживала, но, услышав о предстоящем визите в следующие выходные, занервничала.

Всю неделю Лескова была сама не своя. И поделиться было не с кем. С Кариной отношения так и не восстановила, хотя Будинцев успел бросить ее и жениться на другой. С девчонками в группе, на курсе у Саши были ровные отношения. Она больше не хотела ни с кем сближаться, не хотела кому-то доверять. Опыт показывал, что девичья солидарность и поддержка тают, как снег под лучами солнца. С мамой ни о чем подобном она никогда не говорила. Римме Григорьевне не понравился разрыв отношений между ней и Прохоровым, после чего она, по ее словам, сняла с себя всякую ответственность за дальнейшую судьбу дочери.

– Ты такая нервная, – все-таки заметила Римма Григорьевна, помимо воли наблюдая за поведением Саши. Та была сама не своя.

– Тебе кажется.

– Да? Тогда ты замечательно сыпешь сахар мимо чашки или льешь кипяток на стол.

– Как будто я каждый день так делаю.

– Вот и я о том же. Что у тебя стряслось? – озабоченно спросила Римма Григорьевна. Она обняла дочь за плечи – невиданная нежность. – Ты не беременна?

– Нет, успокойся.

– Уже успокоилась. – Больше никаких вопросов. Римму Григорьевну беспокоил именно этот аспект нескладывающейся личной жизни дочери.

– Мне нужно хорошо выглядеть в субботу, – Саша пыталась подвести к тому, что ей бы не помешал новый костюм. К Муромовым она решила идти, взяв в союзницы одежду в классическом стиле.

– Красивый костюм, нарядная блуза, туфли на шпильке и сумочка под туфли. Я правильно понимаю стратегию? – Римма Григорьевна с энтузиазмом восприняла намек дочери.

– Спасибо, что не отказала.

– Я рассматриваю происходящее как шаг к серьезным отношениям. Не хочешь рассказать, кто этот счастливчик? – поинтересовалась Римма Григорьевна.

– Нет, извини.

– Хорошо, дело твое. Важно, что ты хочешь выглядеть лучше, – это что-то да значит.

– Это значит, что я должна произвести хорошее впечатление.

– Впечатление производят на родителей жениха.

– А мне придется очаровать родителей мужа, – с этими словами Александра достала из сумочки свой паспорт и протянула его матери. – Наверное, дальше скрывать нет смысла. Не обижайся. Это брак по расчету. Мы никого не приглашали ни с его стороны, ни с моей.

Римма Григорьевна почувствовала, как ноги стали ватными. Опираясь о стену, она добралась до дивана и грузно опустилась на него. Саша села рядом. Взглянув на мать, она вдруг увидела усталую, озабоченную женщину, еще не старую, но переставшую с оптимизмом смотреть в будущее, едва ли довольную своим настоящим, убегающую от прошлого. В этом промежутке времени она умудрилась родить дочь, появление которой не принесло никому радости, счастья. Саша давно смирилась с этим ощущением, но в этот миг была тронута волнением матери. Значит, не все так безнадежно и равнодушие лишь показное? Зачем, Господи, зачем?

– Мама, ты не переживай. Ромка хороший парень. На самом деле с ним очень спокойно и семья у него с достатком, дружная.

– Значит, можно радоваться за тебя? – перевела дыхание Римма Григорьевна. – Устроилась, наконец?

– Нет, мам, я не собираюсь жить с ним долго и счастливо. Во-первых, я не люблю его и вышла замуж только для того, чтобы воспользоваться связями его родителей и получить нормальное распределение. Для невестки они постараются сделать все возможное.

– А потом?

– Потом мы тихо и мирно разведемся. На их имущество я претендовать не стану.

– Какая глупость… На что ты тратишь время, Александра!

– Я пытаюсь строить свою жизнь доступными средствами.

– Вся она пройдет в поиске того единственного, с которым хочешь прожить до глубокой старости. Время летит, смотри, не опоздай.

– Ой, мам, не утрируй. Все будет хорошо. Кому-то везет с первого раза, кому-то с двадцатого.

– Перспектива замечательная, – иронично произнесла Римма Григорьевна. – Да, дочь, удивила ты меня. Собственно, чего-то подобного я от тебя и ожидала. Что заварила, то и расхлебывай. Чем я-то могу помочь?

– Напоминаю, мне нужно выглядеть в субботу на все сто.

– Ах, да! – Римма Григорьевна поднялась, подошла к комоду. Достала из верхнего ящика нечто завернутое в носовой платок. Оказалось, деньги. – Сколько нам понадобится? Ладно. Возьмем все, а там видно будет. Сегодня я позвоню тете Нине. Она все сошьет в лучшем виде.

– Успеет?

– За скорость добавим.

Римма Григорьевна проявила нежданную щедрость. Это вызвало у Саши очередной приступ вины и запоздалого раскаяния. Что может быть хуже? На следующий день широту натуры продемонстрировала давняя мамина приятельница, занимавшаяся шитьем на дому. Она заявила, что для Сашеньки все сделает в лучшем виде, попросив за это смешные деньги. Римма Григорьевна была растрогана.

– Нужно будет соорудить для Нины что-то вкусненькое, – сказала она Саше по возвращении домой.

Все еще работая в сфере торговли, Римма Григорьевна в самые непростые времена всеобщего дефицита имела доступ к тому, о чем большая часть населения могла только мечтать. Умея найти подход к начальству, она всегда была в числе приближенных и доверенных лиц. Саша вообще замечала, что ее мать обладала удивительным даром заводить знакомства, которые рано или поздно могли бы пригодиться в жизни.

– Такое время, девочка, – говорила она, когда Саша пыталась учить ее уму-разуму, уличая в связях, возникших исключительно ради выгоды.

Кстати, Александре казалось странным, что мама с таким отчаянием восприняла весть о замужестве дочери по расчету. Не этому ли ее учили долгие годы? Уроки не прошли бесследно. Саша мечтала о том, что настанут времена, когда мама признает правильность ее выбора, правильность ее поступков. В конце концов, если и совершались ошибки, Александра никогда не возлагала ответственность за них на других. Сама ошибалась и разбиралась с последствиями сама.

Непростая ситуация возникла и с родителями Романа. Когда в пятницу вечером Шура вернулась от тети Нины с обновками и примерила, чтобы показать матери, раздался телефонный звонок.

– Это тебя, дочь, – Римма Григорьевна протянула ей телефонную трубку.

– Слушаю! – почему-то у Саши неприятно засосало под ложечкой.

– Добрый вечер, Шура!

– Ромка? Привет.

– Тут такие дела…

– Что случилось?

– Завтрашний обед отменяется. Я через час подъеду к твоему дому. Выйди, поговорить надо.

– Зачем же выходить? Ты можешь запросто прийти к нам. Кстати, я рассказала маме о нас. Она даже обрадовалась.

– Через час у твоего подъезда, – коротко ответил Муромов и положил трубку.

– Это кто был? – Римма Григорьевна любовалась стройной фигурой дочери в новом костюме. Купленные по случаю туфли на высоченной шпильке выгодно подчеркивали длинные стройные ноги, легкость походки.

– Муж звонил, – вяло ответила Саша, сбрасывая туфли. Небрежность, с которой она это делала, насторожила мать. На ее прямой взгляд Шура утвердительно кивнула. – Кажется, завтрашние смотрины отменяются. Не нравится мне это.

Пунктуальный Муромов ровно через час сидел на лавочке детской площадки. Саша вышла из подъезда и сразу увидела его сутулого и скованного в окружении мальчишек и девчонок лет шести-семи. Муромов что-то рассказывал им, те внимательно слушали. Когда подошла Саша, разговор прервался. Недовольные ее появлением, дети вопросительно смотрели на Романа. Тот извинился, пообещал рассказать историю немного позднее и сразу обратился к Александре:

– Привет!

– Привет, Мурик! Ты решил поиграть в усатого няня?

– Мне всегда легко найти общий язык с детьми. Это плохо? – вопросом на вопрос ответил Роман.

– Еще одно скрытое достоинство. Скоро в моем воображении ты предстанешь идеальным мужем.

– Главное, чтобы к тому времени мы успели развестись, – спокойно заметил Муромов.

– Вот как ты заговорил?

– Чему ты удивляешься? Ты ведь не собираешься состариться со мной вместе, растить детей, ждать внуков? Тебе ведь нужно место терапевта в районной поликлинике, не больше.

– Допустим.

– Мелковатая мечта, но для молодой неопытной девушки, не искушенной жизнью, сойдет. – Не комментируя услышанное, Саша закурила сигарету. Ей не нравилось то, как вел себя Муромов. От не уверенного в себе, немногословного юноши не осталось и следа. Этого, нового, было нелегко контролировать. В планы Александры такие сложности не входили. Что-то она упустила. Тем временем Роман подвинулся, постучал ладонью по лавочке. – Присаживайся. В ногах, как тебе известно, правды нет.

– Ее вообще нет, – буркнула Лескова.

– Такой пессимизм тебе не идет. – Муромова как подменили. Он больше не боялся говорить то, что думает. Как это ни парадоксально, но эта смелость в суждениях делала его привлекательным в глазах Саши. Не так бросались в глаза его сутулость, его неловкие, резкие движения. И в его карих глазах искрился бесовский огонек, который был так близок и понятен Лесковой.

– А тебе идет не быть чудаком.

– Чудаком? – Муромов от души рассмеялся. – Это здорово. Мне всегда казалось, что со стороны я выгляжу полным занудой. Чудаком? Мне нравится!

– Совсем не хотела тебя осчастливить.

– Не злись, Шура. Ты такая красивая, а красота и злость взаимно разрушают друг друга. Чаще побеждает злость, и это сразу отражается на внешности женщины.

– Ты прав, Муромов, ты – самый настоящий зануда. – Саша села рядом. Рома демонстративно отодвинулся, отмахиваясь от дыма.

– Так, говоришь, твоя мама обрадовалась существованию зятя?

– Да, очень.

– Моя кандидатура ее устроила?

– Полностью.

– Зато мои родители в шоке.

– Я так и подумала, – Лескова выпустила дым через нос. – Ты им сказал, что я не хапуга какая-то и на их имущество, заработанное непосильным трудом, не претендую?

– Я им сказал, зачем ты вышла за меня замуж.

– Да? Напрасно. Наверное, ты все испортил. – Саша поправила воротник рубашки Романа. Белоснежная отглаженная рубашка под светло-серым пуловером из тонкой шерсти, брюки в тон, дорогая обувь. Пожалуй, родители Муромова пытались показать своего единственного сына во всей красе. Мол, не такой уж он незаметный, наш мальчик. Просто не выпячивается и не пытается обратить на себя внимание. – Версию о беременности не выдвигал?

– Нет. Им хватило твоей холодной расчетливости, дорогая Шура, – улыбнулся Роман и взял у нее сигарету. Затянулся, закашлялся и снова отдал. – Зачем ты куришь? Такая гадость во рту.

– Чтоб жизнь медом не казалась. – Лескова демонстративно выпускала дым через нос. Она видела, что это раздражает Романа, и получала особое удовольствие от процесса.

– Короче, я пришел сказать, что завтрашний обед отменяется. Извини, пожалуйста, – Роман мгновенно превратился в виноватого, неуверенного в себе юношу. Этот узнаваемый и привычный Муромов заставил Сашу волноваться еще больше.

– Почему отменяется?

– Отец сказал, что сделает то, что тебе нужно, но мы должны расторгнуть брак, и чем скорее, тем лучше.

– Только после распределения! – выбросив сигарету на газон, коротко заявила Лескова. – Так и передай своему всемогущему папе. Пусть подыщет мне доходное местечко.

– Не нужно говорить о моих родителях в таком тоне.

– Хорошо, не буду, но это не меняет дела. Паспорт испорчен. Поэтому мне нужно выжать из этого обстоятельства пользу. Я понятно излагаю?

– Понятнее не бывает.

– Слушай, а зачем ты до последнего тянул? Не мог вчера или позавчера сказать, что этот чертов обед отменяется?

– Я пытался исправить положение, – тяжело вздохнул Муромов, поднялся со скамейки, одернул свитер.

Вечер выдался теплым. Наверное, Роману было жарковато, потому что он достал платок из кармана и вытер выступивший на лбу пот. Саше и в голову не пришло, насколько велико напряжение, насколько он внутренне сжался. Она не предполагала, насколько тяжело ему дается эта показная легкость, спокойствие. Сердце его разрывалось от того, что любимая женщина настолько цинична и не стыдится этого. Она не знала, насколько серьезным был разговор между ним и родителями. Ей, выросшей в атмосфере практически полной свободы, было не понять желания Муромовых участвовать в жизни сына, советовать, контролировать, направлять. Она не воспринимала такие отношения как нормальные и в какой-то момент пожалела Романа. Такой взрослый, без пяти минут врач, а ничего сам решить не может. Странно, что он согласился на этот авантюрный брак. Насколько же он любит ее, если пошел на сделку с собственной совестью? В том, что это действительно так, Саша не сомневалась.

– Как пролетело время, – вздохнул Муромов.

– Что?

– Только вчера тебя встретил, а уже столько лет прошло… На первом курсе казалось, что учеба – это ужасно долго. Оказалось – нет.

– Ты, красавец, сразу после школы поступил, разумеется. Наверняка папочка с мамочкой посодействовали. Можешь не оправдываться. Это нормально. – Саша снова закурила. – Твои, наверное, особенно расстарались.

– Все время хотел тебя спросить, а почему ты не сразу пошла в медицинский?

– Хотела стать актрисой, – гордо выпалила Лескова.

– Ничего себе. Крайности у тебя, Александра Олеговна.

– При чем тут крайности? Талант рвался наружу, но был не понят. Везде нужны связи, – Саша выбросила недокуренную сигарету. – Во мне погибла вторая Ермолова.

– А может, ты не была достаточно настойчивой?

– О чем ты говоришь, если даже во вшивой районной больнице просто так не устроишься?

– Кстати, я буду работать в столице. Это уже решено, – после паузы сообщил Муромов.

– Поздравляю. Ты же у нас умный и перспективный. – Саша встала, положила руки ему на плечи. Чувствуя, как его тело дрожит мелкой неконтролируемой дрожью, испытала что-то вроде мук совести.

– Ты бы могла поехать со мной… Если, конечно, мы не перестанем быть вместе.

– Твои родители с ума сойдут от такой перспективы.

– Лескова, ты забываешь, что я люблю тебя, – с трогательной нежностью произнес Роман.

– Не трави мне душу! – она резко отдернула руки. Повернулась и пошла к подъезду. Она предполагала, что мама тайком наблюдает за ними. По всколыхнувшейся шторе Саша поняла, что не ошиблась. Римма Григорьевна оставалась верной себе.

– Саша!

– Ну, чего тебе! – в этот момент она вспомнила о пошитом костюме, новой блузе и туфлях. Это окончательно испортило Александре настроение. Не поворачиваясь, Лескова услышала, как Роман быстро подошел к ней и замер совсем близко. Она чувствовала его горячее дыхание.

– Подари мне еще немного сказки, – тихо попросил Муромов.

– Ты что имеешь в виду?

– Мне было очень хорошо с тобой. Если мы сможем это повторить…

– Не сможем. От этого бывают дети, а их появление не входит в наши планы. – Лескова наконец повернулась. – Иди домой, Ромка. Иди, успокой предков. Скажи, что я до конца жизни буду им благодарна, если получу место невропатолога в самой задрипанной больнице нашего города. Но знай, что это не предел моих мечтаний. Скорее, первая ступень в карьерном росте. Ты еще будешь гордиться мной. Пройдет время, ты забудешь нынешние обиды и будешь радоваться моим успехам, а я – твоим.

– На курсе знают, что мы расписались по твоей инициативе. Короче, все знают, зачем ты это сделала, – улыбнулся Роман, и от этой улыбки Саше захотелось плакать. – Народ пытается понять, зачем мне это было нужно? Говорю только тебе и только один раз: я любил тебя давно… В первый же день занятий я понял, что ты – моя судьба. Я был готов из кожи вылезть, чтоб обратить твое внимание на свою неприметную особу. Ты всегда витала где-то высоко, далеко. Тебе никогда не было скучно, но я всегда представлял себя рядом с тобой и верил – рано или поздно ты опомнишься.

– Опомнюсь? Да ты в своем уме, Рома?

– Я хотел этим браком смыть с тебя всю грязь, которая прилипла к тебе за все эти годы.

– Что? – Саша задохнулась от негодования, но вспышка яростного сопротивления быстро сменилась пламенем стыда, охватившего Александру.

– Гриши, Славы, мужики неопределенного возраста, чужие женихи… Мне продолжать?

– Зачем? Ты стал одним из них. Гордись или стыдись, мне все равно.

– Пока мы не разошлись, я буду делать вид, что счастливее человека нет на земле. Этим я уберегу себя от унизительных намеков, насмешек. Потом тоже никому ничего объяснять не собираюсь. Надеюсь, что и ты не из болтливых.

– Все, с меня довольно! – Саша скрестила руки на груди. – Баста! Я дурею от тебя! Я больше и минуты не могу слушать твою галиматью!

– А я все самое главное уже сказал. Мое предложение о совместном отъезде в столицу остается в силе.

– Да? Где же логика? – возмутилась Саша.

– Ты ищешь логику в любви? – Муромов пожал плечами. – Не любила ты, что ли?

Саша повернулась и побежала к крыльцу подъезда. Она взлетела по ступенькам и опомнилась только тогда, когда в коридоре столкнулась нос к носу с матерью. Та смотрела на дочь с упреком.

– Ничего не спрашивай! – угрожающе произнесла Александра и заперлась в ванной.

Не нужно было обладать чутким слухом, чтобы услышать сдержанные рыдания. У Риммы Григорьевны сердце сжалось. Впервые за много лет она вдруг испугалась, что дочь повторит ее судьбу: останется одна с ребенком, всю жизнь будет пытаться выбраться из болота собственных ошибок и когда-нибудь устанет бороться и сложит руки. Раньше такая перспектива не приходила Римме Григорьевне в голову. Она жила с твердым убеждением, что ее дочь – личность яркая, характерная, ее ждет интересная жизнь, но, судя по всхлипываниям, доносящимся из ванной, пока у Саши была полоса если не черная, то глубоко серая.

На этот период пришелся развод с Муромовым, окончание интернатуры, работа в районной поликлинике психиатром. Родители Романа сделали то, на что она рассчитывала: помогли ей получить это место при распределении. Ей даже не удалось выразить им свою благодарность: они категорически не захотели ее видеть. Их пренебрежение Александра пережила спокойно. Гораздо сложнее было с Романом. Он откровенно страдал, но остатки чувства собственного достоинства не позволяли ему оставаться рядом. Саша старалась не обращать внимания на уколы совести. В конце концов, она подарила ему себя. Он ведь об этом мечтал? Он осуществил ее мечту, она – его. Они квиты.

После развода прошла пара месяцев. Муромов периодически названивал, интересовался ее работой. Саша понимала, что он ждет от нее приглашения. Наверняка Роман считал, что у нее нет повода отталкивать его. В конце концов, он не хуже тех мужчин, которые были в ее жизни. Ни один из них не говорил о своих чувствах так открыто, так много. А однажды он позвонил, чтобы снова предложить ей уехать вместе с ним.

– Ты правда этого хочешь? – испытывая злорадное удовлетворение, спросила Саша.

– Конечно. Я хочу, чтобы ты была со мной.

– Рядом с такой светлой личностью и такая потаскуха, как я, станет святой. Ты так считаешь?

– Я однажды проявил ужасную неделикатность. Не нужно напоминать об этом, – поникшим голосом ответил Муромов.

– Короче, спасибо за все, Ромка. Прощай. Желаю тебе встретить ту настоящую, честную и достойную, с которой ты будешь счастлив. И не звони мне больше. Не надо.

Римма Григорьевна, разобравшись в ситуации, в очередной раз прочитала дочери лекцию о ее непрактичности и глупости. Саша слушала спокойно. Внезапные вспышки маминого внимания не всегда раздражали.

– С чем ты осталась? – трагическим тоном спрашивала Римма Григорьевна.

– Не с чем, а с кем: с армией нервных, психованных, конченых.

– Я ведь не о работе говорю.

– А у меня сейчас только работа в голове! Карьера, финансовое благополучие, благодарные пациенты – вот это меня интересует…

На самом деле профессия пока удовольствия не приносила. Были минуты, когда Саша жалела, что не попыталась еще и еще поступать в театральный институт. Поступать до тех пор, пока не примут, пока не поймут, что у нее есть талант. Прав был Муромов. Неудачи сломили ее, Засомневалась в той самой изюминке, которая должна была броситься в глаза приемной комиссии. Но врач из нее тоже никакой, если пациенты с жалобами на депрессию, головную боль, рассеянность ее раздражают.

– По-моему, у нас каждый второй шизофреник. Не потенциальный, а просто, по факту. – Лескова щедро делилась впечатлениями от общения с пациентами с Симоной.

– Ошибаешься, нас гораздо больше! – смеялась подруга.

– Мне не до смеха. В этом всеобщем потоке идиотизма я оказалась не на своем месте. Я словно живу по кем-то написанному сценарию. Живу, зная, что все не так, а изменить ничего не пытаюсь. Так чем же я отличаюсь от тех, у кого раздвоение личности? Кто принимает свои фантазии и болезнь за нечто настоящее, кто не может знать правду…

– Сашка, не бери дурное в голову!..

– И тяжелое в руки – это я помню, помню. Ты не понимаешь, как для меня важно ощущение праздника! – в очередном телефонном разговоре с Симоной Александра пыталась найти ту соломинку, за которую ей следовало бы зацепиться. Что-то найти в себе такое, за что можно и даже нужно себя любить. Лескова точно знала, что без этого ощущения все чаще хочется лечь спать и не проснуться. Скучная серая жизнь, с периодическими ничего не значащими встречами, мимолетным сексом – надоело. Последний бойфренд, кажется, скоро узнает о своей отставке. Ни один мужчина так и не смог удержаться в ее сердце, а может, и не пытался? Она ведет себя так, что рядом с ней любой самый сильный мужчина засомневается в своих достоинствах.

– Саня, ты на своем месте, не бузи! – настаивала Симона. – Все еще устроится: и личная жизнь, и карьера. Слышишь, у тебя все замечательно. Ты только захоти – любой мужчина будет у твоих ног.

– Не успокаивай меня. Я же не маленькая. Мама и та смотрит на меня с такой жалостью – это невыносимо!

– Да, на Римму Григорьевну не похоже. – Симона знала об отношениях между матерью и дочерью. Сашка столько слез выплакала, прежде чем перестать расстраиваться из-за их размолвок. – Она, может, новую стратегию применила, а тебя зацепило. Нет повода, чтобы так себя грызть. Проблема в том, что нам, женщинам, нужен настоящий мужчина. Такой, чтобы как стена, чтоб доверять, чтоб всю себя отдать и ни разу не пожалеть об этом. Вот задачка!

– Ты потише говори, а то твой услышит – не соскучишься! – Александра знала о непростых отношениях Симоны с мужем. Денис Леонидович давно показал, кто в семье главный и можно ли с этим спорить.

– У него есть свои достоинства и недостатки, – как-то вяло реагировала Симона.

– Да ну?.. Надолго тебя хватит?

– О чем ты?

– Лежать, придавленной стеной сколько выдержишь? Дышать ведь скоро нечем будет, Сима!

– Саша! Я разберусь. Я уже думаю над этим.

– Уже? Ха! – с невесть откуда взявшейся злостью засмеялась Саша. – Столько лет прошло, а ты только думать начала!

Денис Леонидович оказался мужчиной со сложным характером и своеобразным взглядом на семейную жизнь. Глядя на то, во что превратилась жизнь подруги, Саша с замужеством больше не спешила. Не всегда ей будет так везти на порядочных мужчин, как Ромка. Она вспоминала свой тихий, скоротечный брак с Муромовым и все чаще задумывалась о том, что это был именно такой мужчина: надежный, добрый, семейный. Именно эти качества так раздражали Сашу все годы его безрезультатных ухаживаний, именно эти качества навели ее на мысль о возможности брака по расчету.

– Как тебе не стыдно, Лескова! Наезжаешь на меня, а сама такого парня потеряла. Жила бы, как у бога за пазухой, – с обидой в голосе произнесла Симона. – К тому же у меня действительно кое-что происходит… Не по телефону. Ты собой займись, слышишь? Собой!

– Все, Петренко, проехали. – Саша почувствовала, как перехватило горло.

Права Симона, сто раз права. Время упущено. Александра добилась своего, но по прошествии времени жалела, что не приняла предложения о переезде в столицу. Нужно было соглашаться хотя бы для того, чтобы сменить круг знакомств. Теперь она только и делала, что работала да выслушивала стенания матери, вечно неудовлетворенной жизнью, но все еще пытающейся изменить ее. То, что у дочери тоже не складывалась личная жизнь, служило для Риммы Григорьевны подтверждением теории об известном яблоке. Как Саша ни спорила, переубедить маму было невозможно.

– У каждого свой порог удачи, – повторяла Шура, но этот довод казался убедительным лишь ей одной.

Однажды Римма Григорьевна так довела дочь, что та, несмотря на поздний час, со скоростью звука оделась и выбежала из дома. Она должна была это сделать, чтобы в очередной раз не нагрубить матери. Хуже ссор могло быть только вынужденное примирение, вызванное необходимостью находиться под одной крышей. Саша мечтала о собственной квартире, но, судя по ее заработкам и неспокойному нестабильному положению вещей вокруг, мечта сбудется нескоро.

Было прохладно – пролетело еще одно лето, теплый и сухой сентябрь. Наступивший октябрь все еще можно было назвать нежной осенью. Время золотых берез и ярких кленов, не успевших сбросить свой наряд. Саше нравилось это время года. Еще не пришли холодные, изнуряющие дожди, не воцарилась пронизывающая сырость. Деревья стояли прекрасные в своих словно обновленных нарядах. Буйство осенних красок скоро сменится серостью мрачного ноября, но этот вечер выдался спокойным и отрешенным. Настроение Саши шло вразрез с умиротворенностью и гармонией природы. Этому вселенскому порядку противостояла неразбериха, царящая в доме Лесковых. Две женщины отчаянно сражались за звание мудрой, всезнающей, и в этой битве не могло быть победительницы.

За пару кругов вокруг дома Александра справилась с нервами. Идти дальше не хотелось, все-таки час был поздний. Саша направилась к детской площадке во дворе, устроилась на качелях. Самозабвенно катаясь, Лескова не услышала, как к ней подошел мужчина.

– В такой поздний час и одна. Почему? – В предчувствии нехороших приключений она внутренне сжалась, не пытаясь остановиться. Ей казалось, чем сильнее она будет раскачиваться, тем в более безопасном положении окажется. Незнакомец остановился в двух шагах, скрестив руки на груди и довольно широко расставив ноги. Всем своим видом он давал понять, что не собирается уходить.

В темноте было трудно разглядеть его. Саша сделала последнее движение ногами и теперь полностью отдалась во власть утихающих качелей. Но у мужчины вдруг изменились планы. Ему надоело быть простым наблюдателем. Он властно остановил качели. Чтобы соблюсти правила игры, Саша решила поиграть в недоуменное возмущение.

– Зачем вы это сделали? У меня прекрасный вестибулярный аппарат.

– Зато у меня – нет. Я не могу смотреть, как вы мелькаете туда-сюда. К тому же я хочу познакомиться. Для этого мне нужны ваши глаза.

Незнакомец подошел на критическое расстояние. Саша спрыгнула с качелей и с вызовом посмотрела на него. Только когда он оказался достаточно близко, Саша вдруг поняла, что ничего плохого не произойдет. От этого мужчины исходила сила, надежность и какой-то невероятный парфюмерный аромат. У Саши даже голова закружилась. Точно не из-за качелей. Как же от него пахнет!

Фонари светили где-то поодаль. Там по асфальтным дорожкам прохаживались парочки. Их можно было сразу вычислить по неспешному ходу и заливистому смеху. В фантазиях Саши он прерывался лишь для поцелуев. Это было нечестно: любовь проходит мимо, ускользает, просачивается сквозь дощатые лавочки. Так не должно быть. Неожиданно Александра потянулась губами к мужчине, а он не заставил себя упрашивать.

– Ты удивлен? – прошептала она некоторое время спустя, борясь со сбившимся дыханием.

– Нет.

– Как тебя зовут?

– Владимир.

– А я Саша. – Она обхватила его шею руками. – Ты почему подошел ко мне?

– Наблюдал издалека, как ты раскачиваешься. Словно взлететь хочешь.

– И что из этого?

– Я тоже обожаю качели. Только в отличие от тебя считаю, что больше не могу себе это позволить.

– Чепуха!

– Вот и я подумал, что ты гораздо сильнее и правильнее меня.

– Тебе нужна сильная женщина?

– Ну, не слабачка наверняка.

– А мне бы такого мужчину, за которым, как в романах… Не мужчина, а скала, понимаешь?

– С трудом. Скалу ведь с места не сдвинуть. Тебе нужен такой упрямец?

– Ты еще и очень умный, – улыбнулась Саша. Она снова поцеловала его, испытывая невероятное возбуждение. Эта встреча напомнила Лесковой о том, что она давно не была с мужчиной. Упущение, которое нужно было незамедлительно исправить, но бросаться на первого встречного! Она показалась ему доступной, легкомысленной, бесшабашной – сама бросилась на шею.

– Ты где живешь? – отдышавшись, спросил Владимир. Его глаза, в темноте казавшиеся черными, буравили Лескову.

– Рядышком.

– А точнее?

– Главное, что я живу с мамой, – так она дала понять, что сегодня продолжения не будет.

– Я тоже с мамой.

– У меня отца никогда не было, – Саша не понимала, зачем решила сообщить об этом нерадостном факте.

– Мой давно умер. Я его почти не помню.

– Я врач, – казалось, она искала нечто общее, чтобы получить доказательство реальности происходящего.

– Я инженер, но у меня большое будущее!

– Вот как! Ты говоришь замечательно, только какое же будущее у инженера? – засмеялась Александра.

– Ты хочешь знать все и сразу. Если говорю, я отвечаю за свои слова.

– Здорово! – Саша захлопала в ладоши. Нашла! Ее тоже ждет прекрасное будущее, значит, есть вероятность, что два потока сольются воедино и из этого получится нечто из ряда вон выходящее, такое, что поможет воплотить в жизнь любую мечту.

– Пойдем ко мне, Саша. Я живу в соседнем доме, через дорогу только перейти.

– Ого! – Саша осторожно отстранилась. – Мы практически соседи, но никогда не встречались. Как странно.

– Ничего странного. Сейчас такие времена, соседа по лестничной площадке не знаешь.

Глаза привыкли к темноте. Теперь Лескова четко видела лицо своего нового знакомого. Не красавец, но что-то в нем было такое, от чего у нее быстро застучало сердце. И еще этот одеколон – полжизни за аромат! То, что Владимир так легко предложил ей переночевать, немного охладило ее пыл. Может быть, он каждый день так знакомится? Может, он – маньяк, от которого исходит запах афродезиака? Словно прочитав ее мысли, Владимир протянул ей руку.

– Не бойся. Это я сегодня такой смелый. Сам не знаю, что на меня нашло.

– Я тебя на это провоцирую?

– Не знаю. Я стоял и наблюдал за тобой, а потом что-то щелкнуло: я должен подойти. – Владимир протянул руку, коснулся Сашиных волос. – Ты была так красива в этом лунном свете. В том, как ты каталась, было что-то волшебное.

– Говоришь красиво, а предлагаешь банальность. Несколько минут знакомства, и в кровать? Фазу романтических ухаживаний автоматически пропускаем?

– У нас все впереди, и я пытаюсь сказать, что ты мне очень понравилась.

– Спасибо, но звучит неубедительно.

– Обычно я не знакомлюсь на улице.

– Мне нет до этого дела. Потому что я не знакомлюсь на улице! – Лескова сделала ударение на «я».

– Неправда, – усмехнулся Владимир.

– Правда, как и то, что я живу вот в этом доме и сейчас пойду спать. – Саша повернулась и направилась к своему подъезду. Она ждала, что мужчина ее окликнет, – тщетно. Уже в подъезде не стала пользоваться лифтом, взлетела на третий этаж и выглянула в запыленное окно: Владимир сидел на тех самых качелях. Закусив губу, Александра едва не совершила стратегическую ошибку: чуть не бросилась обратно. Но в этот момент в голову пришел один из немногих уроков матери:

– Один раз дашь мужику понять, что он тебе не безразличен, – пиши пропало!

Поэтому Саша поднялась к своей двери, открыла и нарвалась в коридоре на заплаканную мать.

– Мам, ну ты чего?

– Куда ты убежала среди ночи? – всхлипывала Римма Григорьевна. – Я не знала, что думать!

– С каких пор ты так переживаешь? – буквально сметая с дороги маму, воскликнула Александра.

– Саша!

– Что?! – закрывшись в своей комнате, она бросилась на кровать. Справиться с вулканом, клокотавшим внутри, оказалось непросто. Владимир не шел у нее из головы. Саша сдерживала подступающие слезы досады. Что, если это была та самая встреча? Строить из себя недотрогу бывает, грубо говоря, невыгодно для счастливого будущего.

– Саша! – в дверь осторожно постучали.

– Мама, не сейчас!

– Можно мне войти?

– Нет! – стук повторился. Саша поняла, что Римма Григорьевна не успокоится. – Хорошо, войди.

Мама мгновенно открыла дверь и подбежала к дочери. Та лежала на диване, подложив руки под голову и неотрывно глядя на потолок.

– Саша, я больше не буду вмешиваться в твою личную жизнь.

– Сделай милость, пусть все вернется на круги своя.

– Ты снова будешь обвинять меня в равнодушии? – Римма Григорьевна прерывисто дышала, что должно было означать приближение очередной истерики.

– Это пройденный этап, – грубо ответила Саша.

– Неужели мы никогда не будем разговаривать на одном языке?

– Ты хочешь невозможного, мамочка, но твое желание давать оценку всему, что происходит в моей жизни, – это невыносимо, – Александра поднялась, тряхнула головой, запустила пятерню в густую шевелюру. – Я понимаю, что засиделась дома и мешаю тебе, но, клянусь, в ближайшее время все изменится!

– У тебя кто-то есть на примете? – оживилась Римма Григорьевна.

– Есть! – выпалила Саша.

– Славно, а то все не как у людей. Тебе ведь скоро тридцать. И красивая, и умная, а все одна и одна.

– Ничего удивительного. Ты ведь у нас – само совершенство, но тем не менее…

– Саша!

– Прости. Мы не должны разговаривать больше двух-трех минут. Обсудить необходимость покупок, что-то бытовое и все! – Саша устало потерла лоб. – Мам, я буду спать. Спокойной ночи.

– Знай, что я всегда на твоей стороне! – горячо заявила Римма Григорьевна.

– Сколько пафоса в столь поздний час. К чему бы это?

– К сладким снам.

Едва мама закрыла за собой дверь, Александра решительно сняла с себя одежду. Она бросала ее на кресло, промахиваясь. Свитер, джинсы, белье полетело на пол, плавно опустившись на довольно потертый ковер. Раздевшись, Саша легла и укрылась пледом. Она не стала стелить постель, зная, что завтра утром услышит лекцию на тему любви к себе, которая почему-то начинается с чистой простыни, одеяла, аккуратно заправленного в пододеяльнике. Но пока можно было просто лечь, поджав ноги, засунув руки под подушку, – любимая поза Саши. А сон все не приходил. Злясь, она крутилась, вздыхала, считала облака, которые представляла, следуя одному из советов. Наконец Шура встала. Решила открыть окно: может быть, ей душно? В прохладе всегда легче уснуть. В любом случае стоит попробовать.

Подойдя к окну, потянулась к форточке. Саша совершенно не заботилась о том, что кто-то увидит ее обнаженной. Кому в такое время придет на ум разглядывать темные окна? Хотя именно в ее окно попадал свет от фонаря напротив. Вдохнув прохладный воздух, Саша машинально опустила глаза: во дворе за столиком, где обычно собираются любители домино, сидел мужчина. Саше понадобилось несколько мгновений, чтобы понять – это Владимир. Лица его видно не было, только очертания и оранжевый мерцающий огонек от сигареты.

Саша замерла. Ей показалось, что мужчина смотрит прямо на нее. Она была готова поклясться, что на его лице появилась ироничная улыбка. Как будто он знал, что она выдержит паузу и покажется в этом чертовом, освещенном светом единственного на весь двор фонаря окне. Но в следующий момент Саша оперлась локтями о подоконник и, скрестив пальцы, положила на них подбородок. Она наблюдала за тем, как мужчина неторопливо курит. Интересно, почему он не ушел? Неужели собирается всю ночь ждать? Ждать до самого утра или сколько понадобится для того, чтобы снова увидеться с ней? Саша почувствовала, как мурашки побежали по коже.

Ей нравится, когда ее удивляют. Пожалуй, очень давно все, кто пытались добиться ее расположения, действовали стандартно. Владимир тоже не был оригинальным – его приглашение прозвучало слишком быстро. Они были знакомы всего несколько минут, а ее уже зазывали в постель. Может быть, теперь он раскаивается?

Почему все мужчины в ее жизни считали, что она принадлежит к тем женщинам, с которыми можно не церемониться? Будинцев, Гриша, Слава, два или три знакомства после окончания института – никто из них не собирался тратить время на ухаживания. Ее брали, в ней видели нечто умеющее получать удовольствие, чувствовать, но не сердцем, а передком. Только Муромов по-настоящему любил ее. Как странно: к нему у нее не возникло никаких чувств, кроме жалости. Он был настолько хорошим, что от этой правильности Александру тошнило. Вспомнила, как мама говорила нечто подобное об Аркадии: со скуки умрешь с таким, а теперь осталась ни с чем. Интересно, не жалеет ли она о том, что оттолкнула того, кто не пытался разбить ей сердце?

Саша не сомневалась, что поступила правильно, разорвав отношения с Романом. Развелась, потому что сработал инстинкт самосохранения. Она бы не простила себе этого пропитанного ложью существования. Саша усмехнулась – кого она пытается обмануть? Себя?

Владимир закурил еще одну сигарету, а Саша демонстративно задернула шторы и спряталась за ними. Интересно, на сколько хватит терпения у мужика, на сколько припекло? Настроение у Лесковой улучшилось. Спать, правда, расхотелось вообще, но на диване Саша устроилась со сладким ощущением покоя. Словно она очень долго к чему-то шла и, наконец, цель близка, буквально рукой подать. Может быть, то, что она сказала матери, недалеко от истины?

Не поддаться желанию снова выглянуть в окно оказалось непросто. Саша решительно натянула плед до самого подбородка и крепко сжала веки. Сейчас она должна спать. Если утром она увидит своего нового знакомого на старом месте, так тому и быть – она попробует начать с ним все сначала.

Всю ночь Саше снились кошмары. Она металась по огромному залу, блуждала между колоннами, искала дверь. Ей был нужен выход. От того, насколько быстро она найдет его, зависело все. Саша точно знала, что на карту поставлена ее жизнь. Поиск утомил, выбившись из сил, Александра села, опершись спиной на одну из колонн. Холодный мрамор сковал спину. Неподалеку раздался крик. Стало страшно до такой степени, что горло перехватило. Хватая ртом воздух, Саша пыталась подняться, но ноги не слушались. Тогда, задыхаясь, она поползла на коленях. Мраморный пол оказался покрыт слоем битого стекла. Саша оглянулась и увидела за собой кровавый след. Теперь кричала она. Кричала страшно, потому что знала: не подняться ей и не выбраться из этого огромного зала. Не было у него стен, окон и воздух заканчивался, словно взяли и выкачали его. Чем громче Саша кричала, тем меньше оставалось надежды. Но вдруг кто-то схватил ее за плечи, тряхнул, попытался поднять.

– Саша! Сашенька! Проснись! – Римма Григорьевна трясла дочь, а та, в плену своих видений, кричала и плакала. – Саша! Да что же это такое?!

Наконец Александра открыла глаза и уставилась на испуганную мать. Римма Григорьевна разжала пальцы. На плечах остались красные следы. Саша проследила за ее взглядом и, вытирая слезы, тихо всхлипнула:

– Синяки будут, мам.

– Черт с ними, пройдут! Ты-то как? Ты так кричала!..

– Это всего лишь сон, плохой сон.

– Ты испугала меня, девочка.

– Я? – Саша поднялась и под недоуменным взглядом матери подошла к окну, резко раздвинула шторы. Владимир сидел за столиком, взгляд его блуждал по окнам.

– Скажи, что происходит? Что тебя мучит?

– У меня все прекрасно. Скоро свадьба, как обещала. – Лескова повернулась к Римме Григорьевне.

– Ты это со сна, дочка?

– Нет, мам. Говорю точно.

– Ты уверена, что не поступаешь кому-то назло?

– Я, наконец, буду счастлива… – Саша жестом попросила мать подойти к окну. – Смотри, это он… За столиком курит, видишь?

– Я плохо вижу издалека, – тихо ответила Римма Григорьевна, – но мне почему-то кажется, что он похож на твоего отца…

– Да? – Саша поежилась, словно замерзла. – Тогда это тоже – знак.

– Ты его любишь?

– Это слишком серьезный вопрос для раннего утра, мам.

– Иди, позови своего суженого к чаю…

Саша быстро оделась и спустилась за Владимиром. Подошла, молча взяла его за руку.

– Пойдем…

Он без вопросов пошел за ней. Вот так неожиданно в ее жизни появился этот улыбающийся, спокойный мужчина. Саша быстро привыкла к тому, что Владимир всегда рядом. Улыбающийся, спокойный, рассудительный, он ждал ее после работы, был вежлив, обходителен. Дарил цветы, конфеты, ввел ее в круг своих друзей, наконец, познакомил с мамой. Он умел оказывать те каждодневные знаки внимания, от которых становится так тепло и спокойно на душе. Саша расслабилась, жила в выстроившемся, словно помимо ее воли, ритме. Все было настолько правильно и серьезно, что в какой-то момент романтика, о которой мечтала Саша, показалась ей наносной, неискренней. Как будто каждый играл роль, зная, как вести себя в зависимости от ситуации, а в душе…

Владимир не стеснялся говорить о любви. Заканчивая телефонный разговор, он всегда говорил «целую» или «люблю», а Саша принимала эти проявления чувств как должное, не спеша отвечать тем же. Она точно знала, что в ее отношении к Владимиру нет страсти. Есть только необходимость знать, что любима, что не одна.

Они были знакомы два месяца – не такой уж большой срок, чтобы досконально изучить друг друга, понять, насколько они совместимы. Но Владимир не хотел больше ждать. Для себя он решил, что встретил свою вторую половину. Поэтому не стал тянуть с предложением.

– Выходи за меня, Саня. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива.

Она не стала брать время на раздумья. Зачем? Мужчина произнес сакраментальную фразу. Некоторые умудряются сказать ее ради красного словца, но в интонации Владимира Саша четко услышала искренность. Мама твердила, что главное быть любимой, а Володя отчаянно влюблен. Да и у нее он вызывал нечто посильнее симпатии. Не то что с Муромовым, а более сильное чувство придет со временем. Обязательно придет. Это даже хорошо, что нет ослепляющей страсти. Саша запретила себе переживать. Она настраивалась на идеальные отношения, в которых не будет места обманам, недоверию, предательству.

В конце ноября Александра вышла замуж. Жених выглядел счастливым, невеста – взволнованной. После свадьбы Саша была весьма довольна собой. Жить договорились у него, так что общую картину праздника портила притирка со свекровью, но Лескова надеялась на скорую и безоговорочную победу. Владимир был влюблен и ждал от этого брака столько счастья, впору нырнуть в него, как в океан. Жалобы матери серьезно не воспринимал. Считал их проявлением ревности и только посмеивался в ответ. Он ждал от жены одного-единственного признания, которое изменит все: и отношение Галины Михайловны к невестке, и какую-то необъяснимую отчужденность Саши, врывающуюся временами в их едва созданную семью. Как только жена скажет, что ждет ребенка, их жизнь изменится, как по мановению волшебной палочки. Владимир и подумать не мог, что все сложится иначе.

Эти двое надеялись на чудо. Два волшебника, растерявших свои чары, потому что их постепенно поглощала пустота. Ни очарования первой любви, ни трепетности последнего чувства – ничего этого не было в отношениях между Александрой и Владимиром. Стало совершенно очевидно, что оба поспешили с решением жить вместе, но упорно не хотели признавать это. Их ожидало разрушительное разочарование, путь в никуда, но в тот сырой ноябрьский день, когда для них звучал марш Мендельсона, оба попали в полную власть эйфории от происходящего. Для здравого смысла места не осталось. Царство эмоций – сказка наяву. Быть может, в этом и заключается счастье – мгновения, когда разум крепко спит.

Саша придирчиво осматривала кабинет. Нет, пора перебираться в помещение просторнее. И аксессуаров не хватает. Таких, чтобы заставить пришедшего расслабиться, раскрепоститься, зацепиться за отвлекающую мелочь. Картины – это, конечно, большой плюс. Наверняка добрая половина клиентов плохо разбирается в живописи, но это зачастую помогает начать диалог. Сегодня Саша ждала особого посетителя и невероятно волновалась, как в первое время после открытия практики. Александра боялась, что с Прохоровым обычные приемы не сработают. Предстоит что-то вроде экзамена: ее опыт столкнулся с эмоциями, с которыми она пока не в силах совладать. Александра четко ощутила этот момент. Словно в голове что-то щелкнуло и теперь контроль над собой потерян. Саша нервно передернула плечами, взглянула на часы: если Дмитрий все так же пунктуален, он постучит буквально через минуту.

– Можно? – Прохоров приехал вовремя.

– Конечно, конечно! – Лескова не смогла скрыть волнения. Шагнув навстречу, улыбнулась. Губы дрожали. – Здравствуй.

– Здравствуй.

– Проходи, пожалуйста!

– Спасибо. Где мне устроиться? – Дмитрий Ильич отводил взгляд. Было заметно, что он взволнован, смущен. – На этой кушетке или в кресле?

– Как угодно, как удобно.

– Тогда в кресле. – Прохоров застыл. – Только после тебя.

– Хорошо, я сяду напротив. Не возражаешь?

– Здесь ты хозяйка, и работают твои правила.

– Никаких правил, Дима… – Саша села, прижала руку к груди – сердце выдавало столько ударов в минуту, что оставалось надеяться – не выпрыгнет. Поглощенный своими мыслями, Прохоров не заметил ее жест.

Лескова осторожно положила руки на спинку кресла, поглаживая ее, смотрела на мужчину, который мог стать ее мужем. Первым и последним. Они бы растили детей. Разумеется, их было бы не меньше двух: сын и дочь. Саша и Дима – они бы назвали их в свою честь, пренебрегая приметами. Теперь дети были бы уже взрослыми и готовились покинуть родительское гнездо, а может, уже упорхнули – проявление вселенского порядка. Им не пришлось бы искать мотивации для счастливой жизни, потому что в такой образцовой семье все происходило по законам любви и доверия. Не без ссор, конечно. Если говорят, что два человека прожили жизнь, как два голубя, воркуя, так врут ведь.

Лескова вздохнула. Оказывается, она не разучилась фантазировать. Часто она рекомендует это своим пациентам. Советует представлять свое будущее, рисовать его в воображении с деталями с обязательным участием в придуманных картинках. Не просто дом, а себя в нем. Не образ мужчины, а себя рядом с ним. А сама Саша пока не понимала, где оказалась: то ли в прошлом, то ли в несостоявшемся будущем. Свою растерянность Лескова прятала за спокойной улыбкой. Она смотрела на Дмитрия Ильича, надеясь, что хорошо маскирует настороженность. Прохоров – ее прошлое. Как давно это было, как недавно это было. Словно в другой жизни, словно вчера. И сердце выпрыгивает из груди, давая понять, что не все забыто и непросто рассуждать трезво и рассудочно. Огорчало одно: мужчина, сидевший напротив, был ей мало знаком. Нет, точнее, она не знала его вовсе.

– Ты так смотришь на меня, как будто видишь впервые, – Прохоров положил руки на широкие подлокотники кресла, впился в них пальцами. Волнение сказывалось в каждом его движении, чуть охрипшем голосе.

– В какой-то степени ты прав.

– Тогда будем знакомы? – Дмитрий Ильич грустно улыбнулся. – С чего же начать?

– На твой выбор.

– Я теряюсь. Ты забыла, сколько мне лет? Столько всего было… и хорошего, и плохого. Сейчас мне кажется, что больше плохого, – Прохоров машинально оглянулся, словно боялся, что его услышит еще кто-то, кроме Саши.

– Мы одни, – она поспешила успокоить его. – Я не включила магнитофонную запись, хотя иногда делаю это по согласию пациента, разумеется.

– Пациента?

– Тебе не нравится это слово?

– Мягко сказано. Не знаю, зачем я напросился на встречу, – Дмитрий Ильич пожал плечами.

– Это я предложила тебе, если помнишь, – Александра старалась помочь Прохорову справиться со скованностью. Иначе не получится у них откровенного разговора.

– Ты знаешь, на днях я поймал себя на мысли, что мне и поговорить не с кем… Ну, ты понимаешь, о сыне, о жизни, о том, какой я теперь ее вижу. Я почувствовал пустоту и злость на себя, окружающий мир. Даже не злость – агрессию, ту, что с трудом поддается контролю. Я понял, что это чувство окончательно разрушит меня, если позволить ему обосноваться в душе. Вспомнил о душе и о тебе. Странная ассоциация? Я подумал о том, что мы можем…

– Можем… – Саша боролась с мучительным желанием закурить. Она знала, что Прохорову это не понравится, и сдерживала себя.

– Поговорить о том, что убивает меня…

– Говори. Не задумывайся, не контролируй себя. Не старайся выглядеть лучше, просто говори…

– Сослуживцев видеть не могу. На работу еще не вышел. Я давно перестал быть хорошим хирургом. Я это сам знаю, я иногда бываю честен сам с собой… Со Светланой – полный разброд и шатания. То, что произошло, развело нас навсегда.

– Вы не вместе?

– Нет.

– Часто горе объединяет, – несмело заметила Александра.

– Это когда есть что объединять. Столько лет прошло. Честно говоря, мы никогда не были по-настоящему близки. Хотя, если бы Илюша… не ушел, мы бы продолжали жить семьей еще не один год. Думаю, это длилось бы еще какое-то время, но все равно должно было закончиться.

Прохоров замолчал. Он мучительно переживал нелады с женой. То, что между ними давно не было тепла, теперь казалось неважным. Все равно они были семьей, их объединяли заботы о сыне, его будущем. Теперь все рухнуло, и Светлана планомерно скатывается в бездну. Ничем хорошим ее пристрастие к спиртному не кончится. Раньше ее веселость в компаниях даже нравилась Дмитрию Ильичу. Со временем он понял, что за ней стоит лишний бокал вина, а без него Светлана превращается в угрюмую и молчаливую или нервозную и излишне болтливую тетку.

Сейчас Прохоров сомневался: стоит ли говорить о своих опасениях Саше? Сможет ли она дать дельный совет, чем-то помочь? Вряд ли. Светлана не станет никого слушать, а тем более Александру. Стоит только произнести это имя! Однажды жена запретила Дмитрию называть его.

– Если я хоть один раз услышу что-то об этой девчонке, заберу Илюшу и ты его больше никогда не увидишь! – разъяренная фурия, какой он не знал Светлану, испепеляла его взглядом. – Ты сделал выбор, так будь добр, не оглядывайся назад!

Он знал, что ей льстил выбор Дмитрия. Красивой, молодой, энергичной девушке он предпочел ее: опытную, но несовременную, не такую эффектную. Светлана поначалу пыталась добиться от него признания: почему он, наконец, ответил на ее знаки внимания? Прохоров отшучивался. Вот тогда она точно поняла, что Дмитрий связал с ней свою жизнь не из большой и светлой любви. Ее беременность и элементарная мужская гордость сыграли в его решении не последнюю роль. Светлана была реалисткой и решила, что обижаться глупо. Успокоившись, убедила себя, что лучше обойтись без уточняющих вопросов, без правды. В любом случае она ждала, что появление ребенка все расставит на свои места.

Когда родился Илюша, Светлана почувствовала, что это не сблизило ее и Дмитрия. Она погрузилась в заботы о ребенке, чтобы не думать о том, что ее любимый рядом только из-за чувства ответственности перед беспомощным крохотным существом. И только в нем он будет искать радость, а она никогда не станет для Дмитрия большой и светлой любовью. Он просто терпит ее, любя своего сына. Светлана ревновала. Она смотрела на него, такого маленького, но уже настолько похожего на своего отца, и не могла любить его настолько сильно, насколько должна любить мать. Мучилась, присматривалась к малышу, была с ним излишне строга. Старалась не переборщить с нежностями. Даже Дмитрий удивлялся:

– Ты с Илюшей, как солдат на посту – ни шагу вправо-влево. Все четко, как по команде.

– Тебе кажется.

– Ты лишний раз не поцелуешь его.

– Иногда я чувствую себя такой усталой и опустошенной… – оправдывалась Светлана, а однажды решила признаться в том, что ее тревожило.

– Что это означает? – Дмитрию не понравилось услышанное. Светлана поспешила свести все к усталости, переживаниям за их отношения. Она всячески подчеркивала свою уязвимость во имя того, чтобы рядом с ней Прохоров чувствовал себя сильным. Это всегда нравилось мужчинам вне зависимости от реального положения вещей. Дмитрий Ильич не был исключением, но особого удовольствия от сознания собственной важности не испытывал. Знал, что в семье он главный, что его слово последнее. Только даже самому себе он боялся признаться, с какой радостью отдал бы все эти мужские привилегии в обмен на настоящую любовь. В обмен на сердечный трепет, мучительную сладость обладания любимой женщиной. Он добровольно лишил себя этого и надеялся, что появление ребенка что-то изменит.

В отличие от Светланы Прохоров боготворил сына. Не сдерживая чувств, он изливал всю свою нежность на Илюшу. Это была его частичка, продолжение его рода, о котором он мечтал давно. Иногда он думал о том, как было бы здорово остаться с ним вдвоем: только он и сын. Наверное, это желание мимо воли прорывалось в его словах, взглядах, потому Светлана все больше изводила его ревностью. Она устраивала ему скандалы, обвиняя в несуществующих романах. Могла неожиданно прийти к нему на работу, и не дай бог Прохоров в этот момент общался с медсестрой – скандал гарантировался.

В больнице все догадывались о неладах в их семье, но никто не выказывал сочувствия. Прохорова считали разрушителем благополучной семьи, а Светлану – бесстыдной бабой, бросившей мужа и детей. Эти двое в глазах общественности были преступниками. Особенно поначалу досталось Прохорову, а когда он серьезно ушел в бизнес, попытавшись воспользоваться реалиями смутного времени, с издевкой и нескрываемой радостью наблюдали за его просчетами. Дмитрий Ильич оказался в числе тех, кто не выдержал крутых перемен. Обстоятельства сложились не в его пользу: заработки оказались не такими, на которые рассчитывал, вернувшись в больницу, понял, что потерял квалификацию. Свою роль сыграли большой перерыв в работе, постоянное нарушение режима – Дмитрий справлялся со стрессами при помощи алкоголя. Прохорова больше не считали хирургом от бога. Его записали в неудачники.

В такой момент важна поддержка семьи, а Светлана только подливала масла в огонь. Ее недовольство становилось невыносимым. Она постоянно обвиняла Дмитрия в своей неудавшейся, разбитой жизни, частенько ни за что доставалось Илюше. За это Прохоров жену тихо возненавидел. Она не имела права вмешивать в их проблемы с сыном. Мальчик страдал от непонимания между взрослыми – это было самой большой пыткой для Прохорова. Он чувствовал себя виновным в происходящем, но не находил в себе смелости окончательно и бесповоротно изменить ситуацию. Дмитрий взвешивал «за» и «против»: лишить ребенка матери или сосуществовать в обстановке полного непонимания? Решил оставить все как есть. Пусть Илюша подрастет… тогда… В конце концов, столько семей так живет, и ничего. Дмитрий Ильич вздохнул. Что толку теперь вспоминать – Ильи больше нет. Виски сдавило. Прохоров глубоко вздохнул, закрыл глаза.

– Так что о Светлане? – Саша прервала затянувшуюся паузу.

– Светлана… – он с трудом разжал тяжелые веки. – Она убита горем. Мне плохо, а ей – в сто раз хуже, потому что она – мать. Я знаю, что она могла быть сыну лучшей матерью, но почему-то не захотела. Она словно все делала вполсилы. Иногда мне кажется, что это беспокоит ее больше всего. Глупо звучит? Может быть, я предвзято отношусь к ней?

– Почему?

– Не столь важно. Главное, мы не можем больше быть вместе, – мрачно произнес Прохоров, глядя в сторону.

– Недоговариваешь.

– Наверное… – Ему было тяжело встречаться взглядом с Александрой. – И… Честно говоря, я не знаю, что еще сказать.

– А я решила, что мы только начали. – Саша видела, что, не успев открыться, он снова закрывается, отгораживается.

Прохоров был зол на себя. Зачем он пришел? Нашел, кому изливать душу: той, которая растоптала ее двадцать лет назад. Кретин! Такое можно сделать только в состоянии полного безумства. Он не проронит больше ни слова. Пусть она изливает на него свое красноречие, пусть старается разобраться в том, в чем даже Господь Бог уже наверняка запутался.

– Ты жалеешь, что затеял этот разговор. – Лескова наблюдала за неконтролируемой мимикой его лица, прежде чем сделать такой вывод. – Это естественная реакция. Есть возможность изменить течение мыслей, а значит – и саму жизнь. Ты всегда можешь попробовать.

– Последнее время я все делаю неправильно. Вообще, странно, что я могу что-то обсуждать, о чем-то думать. Зачем? – Прохоров вскинул на Сашу голубые глаза, полные слез. – Все кончено.

– Не говори так.

– Больше незачем бороться. Моя жизнь – вереница ошибок, – слезы покатились по его щекам. Он не вытирал их, плача беззвучно, как маленький ребенок, которому настолько больно, что не осталось сил даже всхлипывать.

– Каждый имеет право на ошибку. Не то сказал, не так поступил. Неверный подход. Изменить – не в нашей власти. Никогда ни о чем не жалеть! Повторяй это до тех пор, пока не поверишь. Слышишь?

Лескова почувствовала, что сама вот-вот заплачет. Резко поднявшись, она подошла к окну. Поправила римские жалюзи. Она не хотела видеть его слез, пыталась сдержать свои. Неожиданно почувствовала рядом его дыхание. Повернувшись, она встретила его жесткий взгляд. Дмитрий Ильич стоял рядом.

– А ты все в своей жизни делала правильно? – зло спросил Прохоров. – Идешь вперед, не оглядываясь? Призраки прошлого на горло не наступают?

– Нет! – с вызовом произнесла Саша, чувствуя, как фальшиво звучит ее ответ.

– На нет и суда нет, – выдохнул Дмитрий Ильич, повернулся и пошел к двери.

– Дима!

– Оставь, – на ходу отмахнулся он. Этим жестом Прохоров напомнил Лесковой мужчину, который грозил покончить с собой. Он вот так же отчаянно отмахнулся от нее, закрывая за собой дверь ее кабинета.

– Дима! – Бросившись за ним, Саша перекрыла выход.

– Ты что? – изумился Дмитрий Ильич.

– Куда ты?

– Домой.

– И что? – Саша схватила его за руку.

– Ничего. Извини, что отнял у тебя время. Мне не нужно было приезжать. Я не твой клиент.

Лескова крепче сжала пальцы. Нет, она его так просто не отпустит, но как его удержать? Что происходит в последнее время: ее посетители берут инициативу в свои руки! Она уже не хозяйка в собственном кабинете?

– Не уходи, пожалуйста, – едва слышно попросила Саша.

– Зачем?

– Так нужно.

– Кому?

– Нам…

– Отпусти руку, – хмуро попросил Прохоров.

– Извини. – Саша закусила дрожащую губу. Нечего сказать – психолог со стажем.

– Я могу остаться, только говорить будешь ты. Согласна?

– Согласна.

Теперь она отошла от двери. Вздохнув, словно сбросив с себя тяжкую ношу, Лескова села в кресло и уронила голову на скрещенные руки. Со стороны ее поза выглядела очень наигранной, но в этот момент Саша меньше всего думала об этом. Она сама не знала, что с ней происходит. Она не собиралась устраивать себе сеанс самоанализа. Когда теряешь контроль над собой, самое время сделать паузу и оглянуться. Лескова собиралась сделать именно то, от чего зачастую предостерегала своих пациентов. Для многих из них экскурс в прошлое мог оказаться непосильным испытанием.

– Мне все равно, правду ты будешь говорить или сочинишь на ходу свою историю. – Прохоров устроился в кресле напротив. – Просто рассказывай.

– О чем?

– О чем хочешь.

– Ты не вправе требовать. – Лескова облизала кончиком языка пересохшие от волнения губы. – Мы не должны меняться местами.

– Ради бога! Каждый останется на своем месте. Я на твое не претендую. Говори. Начни с того места, когда тебе было очень плохо. Так плохо, что жить не хотелось.

– Зачем? – Саша почувствовала, как краснеют щеки.

– Какая ты непонятливая. Когда плохо еще кому-то, легче пережить собственную боль. Я буду смотреть на тебя, как ты рассказываешь и снова переживаешь мучения, о которых стараешься не вспоминать. Мне просто интересно, сколько тебе тогда было лет? Пять? Десять?

– Перестань.

– Почему? Мы все родом из детства. Хотя прости, – Прохоров зло улыбнулся, – ты родом из юности. Именно тогда в твоей жизни происходили незабываемые события. Правда?

– Поняла. Ты так и не простил меня? Никто не застрахован от ошибок. Я ведь была молода.

– Перестань. Несколько дней назад я похоронил сына, а ты хочешь разжалобить меня событиями двадцатилетней давности? – резко прервал ее Дмитрий Ильич. – Ты придала нашей истории слишком большое значение. Не стоит. Я как раз хотел убедить тебя в ее мимолетности. Речь не об этом. Кстати, а у тебя дети есть?

– Нет.

– Нет? – Прохоров поджал губы, в недоумении поднял брови. – Вот об этом ты и расскажешь.

– Все. Хватит! – Лескова вскочила, быстро подошла к столу, достала из ящика пачку сигарет. Пальцы дрожали так, что едва удалось прикурить от зажигалки.

– Что такое? Есть за что краснеть? Сигарета вас не спасет, доктор.

Наблюдая за Александрой, Дмитрий Ильич даже не попытался помочь. Он сидел, положив ногу на ногу. Всем своим видом выражал безграничное презрение. Лескова включила очиститель воздуха и с вызовом смотрела на своего старого знакомого. За давностью лет она записала его именно в эту категорию. Оказалось, эти люди могут быть непредсказуемыми и жестокими.

– Плохие привычки, – назидательно произнес Прохоров, – это наше второе «я».

– Для меня это просто ритуал, – разглядывая сигарету, словно впервые видя ее, задумчиво сказала Лескова.

– Ритуал, от которого трудно избавиться?

– Хоть завтра – не проблема.

– Ни один алкоголик не признает себя больным.

– Оставь, пожалуйста, – Саша немного успокоилась и смогла увидеть в происходящем положительный момент: Прохоров сумел встряхнуть ее, вывести из полусонного состояния, которое она влачила уже не один год.

Слишком долго она пребывала во сне наяву, подменяя понятия, обманывая себя. Стоит только взглянуть правде в глаза, и откроется неприятная картина: она лгунья. Когда врут дети, в доброй половине случаев это можно простить и понять, но в ее возрасте ложь давно превратилась в ее суть, и это уже не безобидный обман. Это плотный непробиваемый кокон, скрывающий ее настоящую. Не ту успешную, улыбчивую, независимую, каждый день демонстрирующую несгибаемость и силу духа, а ту Сашу Лескову, которая споткнулась на крутых ступенях взрослой жизни много лет назад.

– Многие считают счастьем не знать того, что случится с ними в будущем, – пытаясь поймать взгляд Саши, негромко сказал Прохоров. – Наверное, в этом смысле я был счастлив. Если бы я только смог заглянуть в свое будущее и увидеть то, что случилось… Меня бы уже ничто не остановило.

Лескова молчала. Она решила, что вот это и есть многообещающее начало искреннего разговора, ради которого она все это затеяла. Но Дмитрий Ильич демонстрировал удивительную непоследовательность.

– Ты замужем? – Александра села за свой стол и, раскачиваясь в довольно массивном кожаном кресле из стороны в сторону, отрицательно покачала головой. – Поверить не могу.

– Я была замужем дважды, – выпуская в сторону окна серую струю дыма, сказала Саша.

– И?..

– Оба раза неудачно.

– Еще бы Они оказались недостойными тебя, – иронично произнес Дмитрий Ильич.

– Нет. Они прекрасные люди, просто нам нужно было разное от жизни.

– Теперь ты пытаешься красиво обставить свои ошибки.

– С чего ты взял? Я ни о чем не жалею. – Саша стряхнула пепел и неожиданно сказала то, чего сама от себя не ожидала: – Я бы не могла помогать людям, если бы чувствовала свою ущербность.

– Ты можешь обманывать всех, но не меня, – Прохоров нахмурился. – Ты никогда не была и не будешь довольна собой, жизнью.

– Почему?

– Потому что ты все испортила. И еще… Я ведь просил тебя однажды не попадаться мне больше на глаза.

– Ты утверждал, что наша история – незначительный эпизод, – улыбнулась Саша, – настолько незначительный, что ты все детально помнишь?

– Нет, нет, все в прошлом. Таком далеком, что я кажусь себе динозавром. А вот ты…

– Я?

– По-моему, ты не на своем месте, девочка, – он обронил это обращение и, спохватившись, испуганно взглянул на Лескову. – Ты порхаешь, так и не разобравшись в самой себе. Пустота, которая поглощает тебя, скоро может победить желание жить… В этом смысле я сильнее тебя. У меня многое было. Даже страшная потеря лучше, чем вакуум в твоем сердце.

– Ну-ка, ну-ка, еще, пожалуйста, – Александра пыталась сделать вид, что она не воспринимает услышанное всерьез.

– Без подробностей. – Дмитрий Ильич поднялся и направился к двери. На этот раз его никто не останавливал. Уже выходя из кабинета, он на мгновение задержался. Словно вдруг вспомнил что-то важное, уже открыл рот, чтобы поделиться этим, но, встретив насмешливый взгляд Александры, поспешил закрыть за собой дверь.

Лескова откинулась на высокую спинку кресла, прижала ладони к пылающим щекам. В какую историю она попала. Права была Симона: ничего хорошего от экскурсий в прошлое нечего ждать. Но сказала «а», говори «б». Так быстро сдаваться Саша не собиралась. Она решила, что спасение Прохорова в ее руках. Отбросив предрассудки и обиды многолетней давности, он сам поймет это. Дмитрий Ильич станет одним из тех, кому она осторожно отворит дверь в новую жизнь. Саша упорно не хотела признать свое поражение. Сегодняшний посетитель чувствовал себя в ее кабинете хозяином. Он словно поменялся с ней местами, задавая вопросы. Свою боль Прохоров пытался заглушить ее болью. Поэтому он был неделикатен, даже жесток, но не настолько, насколько жестокой с ним была она тогда.

Состояние необъяснимого волнения и жажды деятельности не сулило ничего хорошего. Она знала, что в такие моменты становится уязвимой и в ее жизни, как следствие, обязательно происходит нечто небезопасное. Нельзя сказать, что Лескова к этому привыкла. Просто научилась встречать эти неожиданные перемены достойно. Прислушавшись к себе, Саша решила, что на этот раз она готова.

Медовый месяц для Саши выдался похожим на боевое крещение. Он пришелся на становление отношений между невесткой и свекровью. Скоротечное решение сына жениться Галина Михайловна восприняла как личное оскорбление. Но, поскольку сын был единственным и любимым, все свое негодование она обрушила на невестку, обманом захомутавшую ее наивного и доверчивого мальчика. Действовать открыто означало настроить Володю против себя, а этого Галина Михайловна никак не хотела. Поэтому пришлось избрать тактику завуалированного наступления по всем фронтам – опыта в этом деле у новоявленной свекрови не было, но она целиком и полностью доверилась собственной интуиции.

Прежде всего, она подсказывала, что у голубочков пока на уме только секс. Пытаться обратить внимание сына на недостатки Александры в этот «исторический момент» – обречь план выживания нежданной родственницы на провал. Галина Михайловна решила запастись терпением и ждать, пока семейная лодка попадет в первый шторм. Вот тогда мамочка сделает первые шаги, а потом… Вернется сладкое, золотое время, когда они с сыном по вечерам сидели в их уютной небольшой кухоньке, пили чай или какао с молоком. Володя хвалил свои любимые слойки с кунжутным орехом, а она выслушивала новости дня. Сын всегда с удовольствием делился с ней проблемами, событиями, спрашивал совет. Его интересовало мнение матери на тот или иной вопрос.

Кажется, это было в другой жизни. Теперь молодые шушукаются у себя в комнате, поплотней прикрыв за собой дверь. А эти хождения в ванну поздними вечерами, ночью сводят Галину Михайловну с ума. Крестная Володи, Майя Ефимовна, выслушав стенания неутешной свекрови, сделала однозначный вывод:

– Ты ревнуешь, милая! Не хочешь смириться с тем, что наш мальчик вырос.

– Наш?

– Ты знаешь, как я отношусь к Володе.

– Почему все так тяжело, Майя?! – воскликнула Галина Михайловна. – Я не могу отойти на второй план!

– Ты должна справиться с ревностью, иначе рискуешь потерять сына!

Поддержка, на которую Галина Михайловна рассчитывала, тяжелым камнем легла на сердце. Майя сказала не те слова. Союзников в этой нелегкой и, быть может, долгой борьбе у нее нет. Она осталась одна. Всю жизнь положила на сына, все свои надежды. Так сложилось. Может быть, права Майя, когда говорит, что нужно было выходить замуж во второй раз. Но, если по совести, Галина Михайловна так и не смогла полюбить другого после смерти мужа. Прошло столько лет, а она все еще не может без боли вспоминать об этой потере. В тот день умерла частица ее самой, а маленький сын стал ее спасением. Она перенесла на него всю свою нерастраченную любовь, все свои несбывшиеся надежды и мечтала лишь о том, чтобы ее мальчик был счастлив.

Пока ребенок рос, нуждался в ней изо дня в день, Галина Михайловна была спокойна. Она жила в своем придуманном мире для двоих: она и ее Володя. Привыкнув к этому, она с трудом смирялась с тем, что у ее сына появлялись друзья, знакомые. Потом начался период знакомства с девушками. Володя рассказывал матери о своих увлечениях, но пока все оставалось на конфетно-цветочном уровне, Галина Михайловна не чувствовала, что ее вытесняют. С появлением Александры маленький устоявшийся мир рухнул. Все произошло слишком стремительно.

За кажущейся простотой и улыбчивостью этой девушки скрывалась расчетливая натура. Полагаясь на свой жизненный опыт, Галина Михайловна видела все достоинства и недостатки появившейся в их доме невестки. Поверить в искренность ее чувств к Володе мать не могла. Не потому, что сын был последним из тех, в кого девушка могла бы влюбиться. Просто Саше было уже двадцать семь – возраст, критический для замужества. Как говорится, или пан, или пропал. Надо же было встретить именно Володю. Она бы вышла за кого угодно, лишь бы не остаться в старых девах. Неприлично ведь.

Возмущению Галины Михайловны не было предела, когда она узнала о том, что для Александры это не первый брак. Это обстоятельство подрывало прочный фундамент теории о хваткой, расчетливой старой деве, стремившейся выйти замуж любым путем. Теперь воображение Галины Михайловны вырисовывало легкомысленную особу, для которой нет ничего святого, которая не ценит и не понимает прочности семейных уз, важности верности и преданности друг другу. К тому же невестка была врачом. В глазах Галины Михайловны это не выглядело бонусом. В молодости она сама подрабатывала санитаркой в больнице. Сколько раз ей делались непристойные предложения, а тех, кто с удовольствием закрывался на ключ в ординаторской, она просто презирала.

– Тебе, Шура, нужно было искать мужа в своей среде, среди медиков.

– С чего вы взяли?

– Одного поля ягоды, – заметила Галина Михайловна.

– Какая вы наблюдательная! – аппетитно похрустывая капустным листом, улыбнулась Саша.

Две хозяйки на кухне – уже перебор, особенно если одна ищет компромат на другую. Галина Михайловна краем глаза наблюдала за тем, как невестка готовит борщ, а сама резала капусту на засолку. Володя любит квашеную капусту с антоновкой. Никто не сделает для него лучше. Да и борщ она варит иначе – никогда не трет морковь и свеклу. Невестка ценит свое время и не хочет тратить его на нудную нарезку овощей. Не желая делать замечание напрямую, Галина Михайловна решила хоть как-то ей досадить.

– Мне кажется, Шурочка, у людей одной профессии больше общего.

– У мужчины и женщины всегда найдется нечто общее, – многозначительно взглянула на свекровь Саша.

– Я понимаю, на что ты намекаешь. Секс – это, бесспорно, важно, только он не все в жизни решает. Наступает момент, когда на передний план выходят другие ценности.

– О-о, вам, конечно, виднее, – засмеялась Саша. – Надеюсь, у нас с Володей этот момент наступит еще не скоро.

Ответила и, спохватившись, почувствовала неловкость. Под пристальным колючим взглядом свекрови ей стало не по себе. Эта женщина едва терпит ее присутствие, но ссориться с ней Саша не хотела. Ей казалось, что между Галиной Михайловной и ее сыном существует более прочная привязанность, нежели можно было предположить. Володя рос без отца, замуж его мама так больше и не вышла. Собственно, все логично. Загвоздка заключалась в том, что мать не желала замечать очевидное – ее мальчик вырос. Именно об этом Александра собиралась тактично поговорить, но Галина Михайловна яростно шинковала капусту и больше не выказывала желания общаться.

В то же время Владимиру приходилось несладко. Он выдерживал натиск матери и старался как мог, сглаживал острые углы. Противостояние между невесткой и свекровью вошло в классическую стадию застоя: антипатия уже не выражалась открыто.

– Я бы хотела сама стирать для всех и для нее тоже! – заявила однажды Галина Михайловна. В тот день, несмотря на воскресенье, Саша дежурила в больнице, а свекровь затеяла генеральную уборку.

– Что ты придумала? – Володя уже чувствовал, что в отсутствие Саши мама снова начнет свою песню.

– Я не могу видеть твои застиранные рубашки. Ты должен выглядеть представительно! – Галина Михайловна намекала на то, что фирма, которую основал ее сын, должна иметь достойную визитную карточку в его лице. – Ты тоже должен выделяться.

– Только не белоснежными воротничками, мам.

– Почему бы и нет? Начищенная обувь, белоснежный воротничок, аккуратная стрижка – это уже немало для создания благоприятного впечатления, – не сдавалась Галина Михайловна.

– В любом случае меня устраивает то, как Саша стирает. Заранее хочу предупредить, что мне нравится, как она готовит, убирает, гладит. Ну, короче, все нравится.

– Ты полностью попал под ее влияние, – безутешно вздохнула мать.

– Не понимаю, что тебя не устраивает? Твой сын счастлив!

– Это иллюзия. Я не могу доказать, но я чувствую, что от этой женщины у тебя будет много неприятностей.

– Мамуль, я очень люблю тебя, но не тогда, когда ты говоришь глупости.

Галина Михайловна временно сдалась. Она продолжала страдать, живя под одной крышей с той, которая изо дня в день отдаляла от нее сына. От всей души надеялась, что однажды эта несносная девица еще проявит свою истинную сущность. Бедный мальчик, тогда он пожалеет о потраченном впустую времени. Но время шло, незаметно проходили годы – свекровь отчаялась. Кажется, ее прогнозы не оправдались.

Напряженность, которую Галина Михайловна как бы невзначай постоянно вносила в дом, изводила Сашу. Она упрямо делала вид, что ее ничто не задевает. Александра чувствовала, что замешанные на ревности нападки свекрови постепенно отравляют ее отношения с Володей. Наверняка ему тоже доставалось от матери, хотя он это скрывал. В это время у него были сложности с работой. То, на что он рассчитывал, создавая фирму, пока не получалось. Его компаньон вел двойную игру, пользовался финансами фирмы в своих целях, подкупал бухгалтера, составляя липовые отчеты. В таких условиях Владимир не считал возможным продолжать сотрудничество, о чем заявил открыто. В результате оказался один на один с проблемами ответственности и выполнения обязательств.

– На тебя смотреть жалко, Володя. Не переживай ты так. Все образуется.

Поздними вечерами, когда вокруг все затихало, Саша обнимала уставшего, засыпающего мужа и пыталась поддержать его. Говорила нужные слова, все больше убеждаясь, что ее попытки – мартышкин труд. Ей приходится успокаивать Владимира, на которого неприятности сыпались, как из рога изобилия. Мало того что Галина Михайловна стойко стояла на своем, вежливо и упрямо вносила раздор между сыном и невесткой, так еще и на работе намечался кризис.

– Вова, ты не драматизируй ситуацию. Попробуй взглянуть на нее под другим углом. Ты не первый, кто столкнулся с человеческой подлостью. Прорвемся.

– Тебе хорошо говорить. У тебя на работе все ясно: вот пациент, вот его лечение, а мне снова все приходится начинать с нуля. Дурацкое время. В институте тоска. На фирме одни убытки. Матушка замучила намеками о том, что я достоин лучшей судьбы.

– Ну, это, прежде всего, камень в мой огород, – вздохнула Саша. – Не нравлюсь я ей, что поделаешь.

– Ей никто не понравится, поверь мне. – Владимир прижал ладони к лицу. – Я устал.

– Инженер, который обещал добиться многого, собирается сдаться? – в темноте Саша вглядывалась в точеный профиль Владимира. Красивый, но не слишком уверенный в себе мужчина. Это тяжело не только для него, но и для женщины, которая рядом. Но показывать свое разочарование нельзя. – Я верю в то, что у тебя большое будущее. Для тебя это хоть что-то значит?

Владимир нежно поцеловал жену. В его жизни наступили времена, когда он будто перестал быть хозяином своей судьбы. Более того, теперь у него была семья, а это накладывало большую ответственность еще за одного человека, любимую женщину. Груз вины за неудачно складывающуюся реальность придавил Владимира.

– Слушай, Никольский, я не могу тебя видеть таким. Давай займемся любовью, – Саша прижалась к мужу. Ее рука скользнула к его мускулистой груди. – Может, это поможет тебе расслабиться?

– Может, давай попробуем. Лучшая анестезия от моей боли – оргазм. Твое предложение весьма кстати, Санечка.

Саша предлагала сделать то, что давно не получалось у нее самой. Получение удовольствия от близости постепенно переросло в его ожидание. Зная, что за стеной чутким, тревожно-ревнивым сном спит свекровь, Александре никак не удавалось раскрепоститься в постели. Изо дня в день, из месяца в месяц она принимала ласки, отвечала на них, но всякий раз ловила себя на том, что пытается вести себя тихо, чтобы, не дай бог, не разбудить Галину Михайловну. В конце концов, секс стал для Саши испытанием, на которое она стоически обрекала себя из чувства долга.

К тому же на работе у нее начали складываться довольно своеобразные отношения с коллегой: новый эндокринолог, Виктор Иванович Фролов, с первых дней появления в клинике проявлял к Саше интерес. Поначалу ей это просто нравилось, а потом вдруг она почувствовала ответную симпатию. Испугавшись, она пыталась сделать так, чтобы как можно меньше сталкиваться с Фроловым, но это оказалось непростой задачей. Пятиминутки по средам, случайные встречи в коридоре и на улице, когда «вдруг» Виктору и ей было по пути. А потом он позволил себе поцеловать ей руку. Саша до сих пор не могла забыть, как мурашки побежали по коже и дыхание сбилось. Лескова поняла, что стоит на пороге нового, далеко не созидательного чувства. Наверное, Владимир почувствовал неладное, потому что после очередной близости спросил прямо:

– Что происходит?

– А что происходит? – Саша вернулась из ванны, сбросила халат и легла на самый краешек дивана.

– Не боишься с дивана свалиться?

– Нет, – она тут же пододвинулась, обняла мужа, но все это выглядело ненатурально.

– Сань, я же чувствую. Я не такой умный, как ты, может, слова так точно не подберу, но у меня есть глаза и сердце.

– А у меня еще печень, легкие, почки, – Саша попыталась перевести разговор в шутку.

Александра уже поняла, что ее неудовлетворенность близостью не осталась незамеченной, но, как это ни странно, говорить об этом не хотела. Ей было неприятно сознаваться в том, что она перестала получать удовольствие там, где раньше купалась в наслаждении. Саша не обвиняла Владимира. Она знала, что причина в ней самой, и боялась докопаться до истины. Лескова подозревала, что истина приведет к очередному крушению. На этот раз крушению брака, в который она вступила, поторопившись, поддавшись минутному порыву эмоций.

– Мы с тобой уже четыре года вместе, но ближе не становимся, – Владимир был настроен на откровенный разговор. – Ты изменилась, Саня. Наверное, и я тоже, но это естественно. Главное, чтобы, изменяясь, мы не отдалялись друг от друга.

– Я согласна и готова подписаться под каждым твоим словом.

– Ты разлюбила меня?

– Вов, что за чепуха лезет тебе в голову?

– Это не чепуха. – Он взял ее за руку, погладил нежно и сдержанно. – Я полюбил тебя с первого взгляда, и до сих пор меня не покидает чувство радости от того, что мы вместе. А вот ты…. Ты словно терпишь меня, нашу жизнь, наши планы.

– Какие планы, Вов?

– Оставим планы. Я хочу, чтобы ты прямо ответила: у тебя появился другой?

Саша осторожно высвободила руку и села. Глаза давно привыкли к темноте. Никольский легко различил тонкий профиль жены, ее нахмуренные брови выдавали негодование. Может, он напрасно затеял этот разговор? В конце концов, у каждого бывают непростые периоды, когда даже такая разрядка, как секс, перестает приносить удовольствие. Проблемы уходят, а вместе с их решением возвращается радость близости. Наверняка с Сашей происходит нечто подобное, только она, как скрытный и немногословный человек, пытается бороться со своими трудностями одна. Не хочет привлекать к их разрешению мужа, а зря. Он никогда не откажется помочь.

– Нет, у меня не появился другой, – подавляя раздражение, ответила Саша.

– Кажется, ты хочешь добавить «пока».

– Все в этой жизни до поры до времени. – Саша снова легла, взбила подушку. Отвернувшись от Владимира, подложила руки под щеку, как в детстве. Так их учили засыпать в детском саду.

– Саш, я завтра вечером в командировку уезжаю.

– Перед командировкой решил выяснить отношения?

– Совпадение.

– Надолго уезжаешь? – зевнула Лескова.

– На неделю.

– Ого!

– Так нужно. Хорошая сделка. Если все получится, как я планирую, купим машину.

– Машину? – Саша подтянула одеяло повыше. – Мы ведь говорили о своей квартире или одинарке для Галины Михайловны.

– На квартиру не хватит.

– Значит, нужно отложить.

– Все-таки долгосрочные планы? – усмехнулся Владимир.

– Как у всех.

– Мне казалось, у нас с тобой необычная семья, необычные отношения и сами мы – особенные.

– Это самовлюбленность, дорогой. Верный путь к гордыне. Не преувеличивай. Мы – обычная семья, и ничего особенного в наших отношениях нет. Кстати, обидно. Обидно, что у нас действительно все, как у всех.

– Когда ты обрадуешь меня сообщением о ребенке? – неожиданно спросил Никольский.

– Ты будешь первый, кто об этом узнает.

– Надо полагать, ты с этим не спешишь?

– Совершенно верно.

– Почему? Тебе уже не двадцать! – возмутился Владимир. – Чего ты ждешь?

– Спокойной ночи, – резко оборвала разговор Александра.

– И тебе…

Лескова не знала, что события этой недели круто изменят ее жизнь. Пока муж будет за тысячу километров от дома, Саша позволит себе короткую, ни к чему не обязывающую интрижку с Фроловым. Все, как обычно: бесшабашный секс, наслаждение, забытье, из которого не хотелось возвращаться в реальность. Саша снова чувствовала себя полноценной женщиной, как в далекие времена безумных встреч с Гришей. Подсознательно всех своих мужчин она сравнивала именно с ним. Не с Прохоровым, не с первым мужем, а именно с Гришей, этим рыжеволосым демоном, ворвавшимся в ее жизнь разрушительным ураганом. Фролов чем-то напоминал ей любовника из далекого прошлого. С ним она была раскованна и ненасытна.

– Ты удивительная женщина, – покрывая ее лицо благодарными поцелуями, шептал Фролов после близости.

– Я обычная женщина, Витя, обычная.

Сладко потягиваясь, она думала о том, что в этой маленькой холостяцкой квартире никто не прислушивается к скрипу дивана. Ей нравилось идти в ванную обнаженной, а потом лежать в объятиях мужчины, который доставил ей столько минут блаженства.

– Нам так хорошо вместе, – поглаживая ее упругую грудь, сказал Виктор в одну из встреч.

– Еще бы! – засмеялась Саша. – Мы встречаемся только для того, чтобы доставить друг другу удовольствие. У нас нет никаких общих проблем, никаких планов. Ничто так не портит отношения, как быт, каждодневная необходимость общения. Наши встречи – праздник тела, не более того.

– Богатый опыт?

– Представь себе, и никаких угрызений совести.

– В отличие от тебя, Саша, я считаю, что стабильность в отношениях не всегда плохо.

Фролов возражал из принципа. Эта женщина все время пытается показать, что чувство вины ей не знакомо. На самом деле она так не думает. Виктор не мог себе представить, что нормальная женщина может так спокойно изменять мужу, никогда не допуская даже мысли о греховности своего поступка. В свою очередь, он никогда не думал об этой женщине как о второй половине – зачем ему этот непредсказуемый, бездушный вулкан? Изменит – бровью не поведет, предаст – не покраснеет.

– Хочешь, скажу, о чем ты сейчас подумал? – Саша приподнялась на локте. В лунном свете она видела, как блестят глаза Виктора. – Ты ужаснулся моей циничности и поверхностности.

– Ты угадала, но для нас это не имеет значения.

– Не имеет, потому что нас нет, – засмеялась Саша, откидываясь на спину. – Есть ты и я, а эта неделя – случайное совпадение настроения, желания, обстоятельств. Через два дня все закончится.

– Откуда такая точность?

– Муж возвращается из командировки. А ты, наивный, думал, что я ради твоих ласк оставила его одного на широком семейном ложе? Это был бы перебор. Правда, приходится врать свекрови про ночные дежурства ради отгулов. Не знаю, верит она или нет. Мне все равно. – Вскинув вверх руки, Александра одновременно выставила указательные пальцы, принялась двигать ими, словно дирижер. – Слышишь?

– Что?

– Кто-то слушает Вивальди.

– Очень вовремя – уже почти два часа ночи. – Фролов почувствовал себя неуютно в собственной кровати.

– Будем засыпать под классику. В этом есть что-то романтичное. – Саша повернулась к Виктору, обняла его. – Что ты так напрягся? Расслабься. Не слушай меня. Я сама не знаю, зачем на себя наговариваю.

– Давай спать?

– Давай.

Это была их последняя ночь. Скоротечные отношения вложились в пять дней. На следующий день, когда после окончания приема Александра заглянула в кабинет Фролова, она почувствовала, что прервала оживленный разговор между ним и медсестрой. Увидев Лескову, девушка зарделась и принялась перебирать карточки пациентов с очень сосредоточенным выражением лица.

– Простите, – улыбнулась Саша, прямо глядя на смутившегося Виктора, – я ошиблась дверью.

Идя по коридору, ждала, что Фролов все-таки выйдет и они договорятся о продолжении вечера. Дверь кабинета эндокринолога так и не открылась. Александра вышла из поликлиники с чувством досады. Она уже точно знала, что два дня до приезда Володи проведет в компании свекрови, в лучшем случае – в один из вечеров встретится с Симоной, но эта перспектива не особенно радовала Сашу. Делиться с подругой очередным приключением Александра не хотела. Не поймет Симка, а того хуже – осудит.

Накануне возвращения Никольского Александра не выдержала и позвонила Фролову домой. Она хотела убедиться в том, что прощальной ночи не будет, и получила явное доказательство правоты своего предположения.

– Слушаю вас, – приветствовал ее молодой приятный голос. Саша была уверена, что это та самая медсестра, с которой работает Виктор. Лескова положила трубку.

Настроение окончательно испортилось, когда свекровь неожиданно предложила выпить чаю. Учитывая то, что за последнюю неделю Саша с ней практически не общалась, отказываться было нельзя. Галина Михайловна явно хотела пообщаться перед возвращением сына.

– Как чувствуешь себя? – пододвигая невестке вазочку с печеньем, озабоченно поинтересовалась Галина Михайловна.

– Спасибо, все в порядке.

– Работаешь много в последнее время. Володеньки нет, а ты просто дорогу домой забыла. То дежурства, то планерки, то коллегу выручаешь. Откуда такое рвение?

– Стечение обстоятельств.

– Надеюсь, с приездом сына все станет на свои места? – свекровь сверлила Сашу взглядом.

– Судя по вашему загадочному виду, вы чего-то недоговариваете.

– Плохим бы ты была психотерапевтом, если бы не почувствовала этого, Сашенька. Я облегчу тебе задачу.

Галина Михайловна отпила из своей чашки. Постукивая пальцами по столу, скользнула взглядом по сторонам. Она оттягивала момент торжества, предвкушая, как вытянется лицо у этой мерзавки.

– Дело в том, Сашенька, что я звонила в больницу. Тебя там не было. Ни в одну из тех ночей, когда ты так самоотверженно подменяла своих коллег. Ты бы предупредила медсестер, что свекровь может проявить качества Шерлока Холмса. Что скажешь?

– Ничего. – Саша решила, что, оправдываясь, она только усугубит ситуацию. – Вы можете думать все что угодно. Правду знаю я, только я. И еще…

Саша поднялась из-за стола и подошла к свекрови. Та продолжала невозмутимо пить чай.

– Вы не сможете повлиять на наши с Володей отношения. Мы будем вместе столько, сколько я захочу!

– Вот как?

– Именно так. Между прочим, для меня не слишком много «за» в этом браке. Я надеялась на большее. Мне обещали большее, а что я имею? Жду, жду и смотрю, как летит время. Я лишней конфеты не могу себе позволить, потому что в наш бюджет вписывается только самое необходимое. Я достойна лучшей жизни, о которой ваш сын так проникновенно говорил до свадьбы!

– Не спешила бы замуж. – Галина Михайловна возмущенно стукнула кулаком по столу. – Ты посмотри, второй раз – и снова неудачно? Не в тебе ли дело, милочка?

– Нет, не во мне.

– Я с мамой твоей разговаривала, – неожиданно изменила тему Галина Михайловна. – Теперь я точно знаю, что ты не та, за которую пытаешься себя выдавать.

– Интересно?

– Ты похотливая расчетливая стерва, которая перешагнет через все, лишь бы получить свое. Видит бог, я долго молчала, наблюдала за тобой, милочка. Только такой порядочный и наивный мужчина, как мой сын, может видеть в тебе идеал. Между прочим, вы уже не первый год вместе, а детей все нет. Ты ведь лишней конфеты себе не можешь позволить, куда уж тут детей заводить! – Галина Михайловна поднялась. Она выглядела спокойной, но в глазах ее сверкали молнии. – Ты ждешь от моего сына дорогих подарков, шикарной жизни, чтобы за его спиной наставлять ему рога и получать от жизни сомнительные удовольствия.

– Это все вам моя мама рассказала?

– Я сделала выводы из услышанного. Ты и ей хорошо потрепала нервы, Александра Олеговна. Для тебя нет ничего святого. Как ты умудряешься работать врачом?

– Слова сказаны, – улыбнулась Саша, – назад хода нет. Я объявляю вам войну, уважаемая мама моего мужа. Не переживайте, скоро получите свое чадо. Этакое б.у. в отчаянии. Подождите совсем чуть-чуть.

Два оставшихся дня, возвращаясь с работы, Александра проводила за закрытой дверью их с Володей комнаты. Лескова вынашивала план мести коварной и любопытной свекрови, которая с первых дней задалась целью выжить непрошеную гостью из дома, вытеснить ее из сердца единственного сына. Предстояло выдержать натиск любящей матери и не дать повода Владимиру усомниться в верности. Короткий роман с Фроловым Александра не считала помехой к существованию семьи. Иногда измена цементирует разрушающиеся отношения. Саша убеждала себя, что это именно ее случай. Безболезненный разрыв скоротечной связи показал, что все серьезное, прочное, долгосрочное связано только с мужем, семьей, и не стоит пренебрегать этим. Однажды она сказала себе, что он на самом деле старается изо всех сил. Просто у него не самый короткий путь к достатку. Так бывает. Единственное, что остается, – ждать. Но такие мысли посещали Сашу в минуты светлого, радужного душевного настроя, а сейчас она чувствовала себя обманутой. Потому что прошло уже достаточно много времени, чтобы вырисовалась долгосрочная и ближайшая перспектива.

Ничего хорошего впереди им не светит. Они вместе несколько лет, но не продвинулись ни в отношениях, ни в каких-либо достижениях ни на шаг. Более того, Саша чувствовала себя свободной от каких-либо обязательств. Мало того что она простила себе интрижку с Фроловым – она не была уверена, что изменила в первый и последний раз. Как не первой и не последней была командировка мужа.

Лескова не предполагала, что Владимиру может прийти в голову нечто подобное. Уверенная в его преданности, она не нагружала себя фантазиями на подобную тему. Никольский всегда говорил, что его жена – самая лучшая, а значит, поиск идеала для него – процесс завершившийся. В этом сомневается разве только Галина Михайловна, но ее обезвреживание не слишком волновало Сашу. Пара жарких ночей с имитацией бурного оргазма – и Владимир перестанет слышать стенания матери по поводу его неудачного выбора. Важно суметь вовремя расставить акценты, не дать свекрови сделать первый шаг или, напротив, спровоцировать ее на поступок, после которого муж окончательно перейдет на сторону жены.

Возвратившийся из командировки Никольский сразу почувствовал новый виток напряженности между матерью и Сашей. Обе встретили его с поцелуями и улыбками, но он был уверен, что за ними скрывается нервозность и желание выяснить отношения. За ужином напряженность достигла апогея. Галина Михайловна уже открыто выражала недовольство в адрес невестки. Та посмеивалась, игнорируя нападки свекрови.

– Я вижу, вы без меня зря времени не теряли, – попытался разрядить обстановку Владимир. Он подлил вина в бокал матери, жены, многозначительно глядя на обеих. Своим взглядом он словно хотел остановить их, предупредить, что обвинения заходят слишком далеко. Пора остановиться, чтобы потом ни о чем не жалеть.

– Мы без тебя проводили время порознь, сынок. Так сказать, не обременяли друг друга присутствием ни днем, ни ночью. Правда, Саша?

– Правда, – невозмутимо ответила Александра. – Я говорила, что неделя выдалась непростая. Накладка за накладкой. Но все это имеет и положительный аспект – теперь у меня есть отгулы, которые мы сможем провести вместе. Есть предложения?

Саша всегда знала, что лучшая защита – нападение. Обезоружив свекровь тем, что не стала оправдываться, Лескова всматривалась в уставшее лицо мужа. Было совершенно очевидно, что домашние передряги не добавляют ему настроения и счастья. Все зашло слишком далеко. Измены, ложь, притворство, непрекращающаяся война с Галиной Михайловной – растущий ком отчуждения. Пришло время что-то менять. Наверное, в тот вечер Саша впервые серьезно подумала о ребенке.

– Пока предложений нет, – задумчиво произнес Владимир, – но я обязательно подумаю. Получается, у меня тоже накладка за накладкой: в институте, на фирме. У меня полный цейтнот, не до выходных. Ты не обидишься, Сань? К тому же я не хотел сразу говорить – мне снова нужно уехать. Сегодня, сразу после ужина.

– Я все понимаю.

– Очень серьезная сделка. В институте я договорился, – он взял Сашу за руку, наклонился, поцеловал в уголок рта. – Я соскучился.

– И никак нельзя отложить отъезд хотя бы до завтрашнего утра? – многозначительно глядя на мужа, спросила Александра.

– Я смотрю, вы друг друга стоите! – Галина Михайловна поднялась из-за стола и вышла из кухни.

Воспользовавшись этим, Владимир привлек Сашу к себе и поцеловал.

– Это нечестно, – прошептала она.

– Я знаю, но тебе придется снова ждать своего мужа. Если все получится… Я не хочу сглазить.

– Тогда ничего не говори. Просто делай то, что положено.

– Ты умница. Ты всегда меня понимаешь, только иногда психуешь напрасно. И с матушкой постарайся не цапаться, пока меня не будет.

– Я сделаю все возможное и невозможное, – улыбнулась Саша.

Неожиданный отъезд сына нарушил планы Галины Михайловны. Аморальное поведение невестки осталось безнаказанным. Эта стервоза гипнотизирует сына одним взглядом – психотерапевт хренов! Проглотив очередную неудачу, свекровь заняла выжидательную позицию. Она была уверена, что очень скоро Владимира ждет неприятное прозрение и Саша сама будет способствовать этому. Чтобы окончательно не настроить сына против себя, Галина Михайловна взяла себя в руки и старалась попросту не замечать Александру. Общение между ними снова свелось к вежливым приветствиям. Для Саши прикрытая конфронтация была еще хуже, чем явная неприязнь.

Галина Михайловна мастерски играла свою роль, не предполагая, насколько раздражает этим невестку. Лескова делала вид, что у нее все под контролем, но это было жалкое подобие действительности. На самом деле пытливое око свекрови было лишь верхушкой айсберга – малой толикой проблем, заботящих Лескову. У нее намечался кризис, тот, что у людей непосвященных заканчивается глубокой депрессией. Застой на работе, охлаждение к мужу, окончательный разрыв с Фроловым, стенания матери по поводу отсутствия внуков, советы Симоны о том, как нужно жить, – все это день за днем обрушивалось на Александру в разной последовательности, с разной силой, но регулярно, и от этого накопленного разочарования у Саши возникло ощущение собственной неполноценности. Ей уже за тридцать, а что она собой представляет? В запале ссоры с Владимиром она упрекает его в том, что он к своим сорока так и останется с мечтами, которые попахивают нафталином. Какое право она имеет обижать мужа? Чем она лучше его? О ее сомнительных достижениях не стоит и вспоминать.

Но нежелание окунуться в прошлое чаще всего оборачивается незапланированной и не самой приятной экскурсией. Саша проклинала себя за легкомыслие. Она не была готова к такому повороту событий.

Случилось то, что в один из тоскливых вечеров в ожидании возвращения Владимира из командировки Саша наводила порядок в шкафу. Наткнулась на упаковку презервативов и, глядя на них, подумала, что хватит предохраняться. Прав Никольский – им давно пора завести ребенка. Мальчика, девочку, обоих сразу. Пришел тот замечательный момент, когда она поняла, что готова стать матерью. Но одновременно с этой замечательной созидательной мыслью в голове Саши крутились ужасные перспективы: она видела себя толстой, неуклюжей бабой, едва ковыляющей не в туфлях на шпильках, а в каких-то затрапезных ботиночках на плоской подошве, не поддающихся критике. Лескова представляла, насколько участятся приезды матери – Римма Григорьевна не упустит возможность проявить себя внимательной и заботливой бабушкой. Этого Саша не вынесет, добавить к этому винегрету вездесущую Галину Михайловну – невыносимо!

Саша решила, что ничто так не портит жизнь, как ожидание неприятностей. Именно поэтому она будет думать только о хорошем. Вот приедет Никольский соскучившийся, истосковавшийся по ласке – они проведут с ним незабываемую ночь. Одну, другую, а потом… Потом пройдет время и, проявляя нетерпение, Саша купит тест на беременность. Он конечно же окажется положительным. Сколько счастья отразится на лице мужа – он так давно мечтает о ребенке.

Мыслеформа была запущена, но то ли Лескова была недостаточно искренна, то ли произошел сбой на уровне тонких материй, только все дальнейшее происходило совсем по другому сценарию. Еще неделю Саша ждала возвращения ударившегося в бизнес супруга. Галина Михайловна встречала сына со слезами: так она показывала, насколько соскучилась по нему, как рада ему.

– Сынок, эта ужасная работа отнимает у нас время на общение. Я не привыкла, что тебя так долго нет дома, – Галина Михайловна заключила его в объятия.

– Все в порядке, мама, все хорошо. – Никольский смотрел на застывшую в дверном проеме Сашу. Она хитро усмехалась, видя в таком выражении чувств чистой воды притворство и желание досадить ей.

– Надеюсь, ты теперь надолго? Без тебя дом опустел, – всхлипывала Галина Михайловна, смахивая набежавшую слезу.

– В этом месяце обещаю больше никуда не уезжать.

– Надо полагать, в следующем возможны варианты? – поинтересовалась Саша.

– Возможны, – согласился Владимир. – А пока я, с вашего позволения, приму душ и готов съесть слона.

Свой аппетит Владимир сильно преувеличил. Уставший после нелегкой командировки, он едва нашел в себе силы продержаться за столом, расхваливая то мамин борщ, то отбивные, приготовленные Сашей. От десерта в виде своего любимого торта «Наполеон» Никольский отказался.

– Накормили, напоили, – довольно потирал живот вновь прибывший. – Спасибо.

– Мы старались, – улыбнулась Саша.

– Я буду ждать вас, мадам, – поцеловав жену в шею, шепнул он и отправился в их комнату.

Пока невестка, проявляя адское терпение, вытирала посуду, вымытую Галиной Михайловной, Владимир честно боролся со сном. Так ему не хотелось спать, наверное, с того самого времени, как он готовил дипломный проект. Тогда не спал несколько ночей и, не выдержав напряжения, отключился прямо на полу, на огромных чертежах. В то жаркое лето мама решила не будить его, заботливо подложила под голову подушку и укрыла махровой простыней.

На этот раз глубоко спящим его обнаружила Саша. Она осторожно поправила одеяло, села на край дивана, вглядываясь в усталое, но расслабленное лицо мужа. Очевидно, ему было нелегко выглядеть беззаботным и радостным за ужином. Озабоченность то и дело застывала в его задумчивых глазах, пару раз он ответил невпопад. Галина Михайловна ничего не заметила. Она все время пыталась перехватить инициативу в беседе, воспринимая любую реплику невестки как вызов. Гневные взгляды, замаскированные натянутыми улыбочками, остались без внимания Никольского. Ему было явно не до домашних интриг.

Утром Саша открыла глаза и поняла, почему проснулась. Ее разбудил аромат кофе и свежих тостов.

– Ничего себе! – сладко потянулась Александра. – Кофе в постель, как в старые добрые времена.

– Доброе утро!

– Доброе! – Саша поставила подушку повыше, оперлась о нее спиной и приняла из рук мужа поднос с чашкой кофе и хорошо поджаренными тостами. – Спасибо, так приятно! Все, как я люблю.

– На здоровье.

– Не нужно мне твое здоровье. Лучше скажи «пожалуйста».

– Пожалуйста.

Никольский сел на пол, рядом с Сашей. В его глазах замерло ожидание. Он смотрел на жену, получая удовольствие от того, как она пьет кофе, хрустит гренком. Виктор чувствовал себя виноватым: он не должен был предательски уснуть вчера, но если бы Саша только знала, как он устал. Большие деньги требуют больших усилий, нервного напряжения и отдачи. Он выложился, как мог. Он старался не только для себя и поэтому чувствовал прилив сил там, где, казалось, уже не на что надеяться. Переговоры по сделке прошли успешно, документы подписаны, деньги получены. Никольский улыбнулся: Сашка даже не представляет, сколько он заработал за эти две недели. Если так и дальше пойдет, он наплюет на должность в исследовательском институте, амбиции кандидата физико-математических наук. Пусть простит его мама, он больше не хочет тратить время на топтание на месте, на споры с выжившими из ума докторами наук, академиками. У него обозначился другой путь в этой жизни. Кажется, наконец он получит все то, что положено иметь настоящему мужчине к сорока годам. Правда, один из основных пунктов всем известных «должен» зависит не только от него, но и от женщины, с которой он связал свою жизнь.

– Ты так странно смотришь на меня, – заметила Саша, отставляя пустую чашку.

– Пытаюсь понять, ты обиделась на меня за вчерашнее или нет?

– Обиделась? Я? Ну что ты. Я все понимаю. Ты устал. Это очевидно. Важно другое – насколько оправдались твои надежды?

– На все «сто»! Мы скоро будем богаты, очень богаты, Саня!

– Ты не шутишь?

– Какие шутки! – Никольский отставил в сторону поднос, лег рядом с Сашей, обнял ее. – Сейчас я не могу ни о чем думать, кроме того, что безумно хочу тебя.

– Послушай… Галина Михайловна хозяйничает на кухне, я слышу, как шипит масло на сковороде. Еще – как хлопает дверца холодильника. Неужели ты думаешь, что при такой сумасшедшей акустике мы сможем получить удовольствие от секса?

– Ты снова за свое? – Владимир лег на спину.

– Давай подождем, пока она уйдет в магазин или еще куда-нибудь.

– Надо полагать, ты очень соскучилась… – Никольский вздохнул и поднялся с дивана. Осторожно поправил одеяло, взял поднос. – Отнесу на кухню, помою грязную посуду. Когда вернусь, ты мне расскажешь, слышно ли было, как шумит вода в кране.

Владимир вышел из комнаты, а Саша стукнула себя по лбу: зачем она обидела его? Очень неуместно.

– Кофе в постель? – Галина Михайловна покачала головой. – Оценит ли она тебя когда-нибудь, сынок?

– Уже оценила. – Владимир с мрачным выражением лица вышел из кухни и закрылся в ванной.

– Вот стерва, – прошептала Галина Михайловна, – две недели мужа не видела и в первый же день расстроила.

Но вмешиваться в причины испорченного настроения сына мать не стала. Она решила, что Саша, сама того не осознавая, помогает ей. Вошедшая на кухню Александра заметила ироничную улыбочку на губах свекрови.

– Доброе утро, Галина Михайловна.

– Доброе, детка. Что так рано поднялись?

– Не знаю, – Саша пожала плечами.

– Какие планы у молодежи на сегодня?

– Мы еще не обсуждали.

– Мне нужно на фирму, – ответил, не заходя на кухню, Володя. Он только что вышел из ванной и невольно услышал вопрос матери. Остановился в коридоре, глядя на Сашу.

– Работа, работа… – вздохнула Галина Михайловна, с удовольствием замечая, как тень промелькнула по лицу невестки. Не нравится, значит, отлично!

– А я к крестной собралась, Володенька. Мы давно не виделись.

– Привет Майе Ефимовне и от меня передайте, – тихо сказала Александра и, выйдя из кухни, стремительно прошла мимо мужа.

Он ворвался в комнату вслед за ней. Все внутри кипело, но он решил во что бы то ни стало сдержаться. Сейчас он не станет выяснять: кто соскучился, а кто притворяется. Все и так ясно: две недели разлуки не повод для того, чтобы заняться любовью. Всегда есть повод и причина. Саша сама учила его этому. Владимир нервно одевался.

– Вова, ну ведь это глупо, – не выдержала Саша.

– Что именно?

– Ты будешь убегать из дома всякий раз, когда нужно просто поговорить и понять друг друга.

– Лично мне все ясно, это во-первых, а во-вторых – у меня действительно много работы. Большие деньги – огромная занятость. Привыкай, что я не буду в твоем распоряжении по выходным, как это было всегда. Забудь о вечерах за просмотром любимых фильмов, твоих любимых фильмов.

– Надеюсь, вместе с этими переменами придут и другие, – усаживаясь в кресло, заметила Саша. Она лучезарно улыбнулась. – Ты, кажется, говорил о больших деньгах. Значит, я смогу, наконец, понять, что это такое – быть богатой!

Владимир надел свитер и взял флакон с туалетной водой. Бросив на жену насмешливый взгляд, он пару раз направил на себя ароматную струю. Поставил флакон на место и покачал головой.

– Ты, Саня, слышишь то, что хочешь слышать.

– Наверное, в этом я неоригинальна. – Саша поднялась, подошла к мужу и положила руки ему на плечи. – Ты же прекрасно понимаешь, как мне было плохо без тебя. Галина Михайловна делает все, чтобы нас рассорить, а ты ей решил помочь? Зачем? Ты больше не хочешь мальчика или девочку?

– Я предлагал тебе поработать над этим пятнадцать минут назад. Ты мне отказала! – гнев рвался наружу.

– Я же не отказала. Я попросила немного подождать, чтобы мы смогли получить максимальное удовольствие. Одни, без ушей за стенкой! Неужели я должна объяснять такие элементарные вещи? Не заставляй меня оправдываться, когда я не чувствую за собой вины.

– Не чувствуешь? – Владимир убрал руки Саши. – Быть виноватым и чувствовать вину – разные вещи. Не так ли, товарищ психолог?

Никольский поцеловал жену в щеку и, не дав ей опомниться, вышел из комнаты. Вскоре Александра услышала, как за ним закрылась входная дверь.

– Ну и ладно, – с обидой сказала Саша. – Теперь ты будешь долго просить меня даже тогда, когда твоя мамочка будет на расстоянии нескольких километров.

Успокоившись самой глупой из всех когда-либо произносимых угроз, Саша тоже решила не сидеть дома. Она могла позвонить подруге или поехать к матери – Римма Григорьевна, у которой не сложились теплые отношения со свахой, не приезжала в гости к дочери. Обычно Саша сама или с мужем проведывала мать в один из выходных. В этих визитах не было системы, все в зависимости от настроения, от желания Саши воспринимать общество матери. То, что они никогда не были близки, удивляло и настораживало Никольского. Поэтому он никогда не выступал инициатором поездки к теще. На этот раз Саша сделала выбор в пользу звонка подруге. С Симоной у Лесковой были длительные, но прерывистые отношения. Тем не менее они понимали друг друга с полуслова.

– Привет, Симона!

– Сашка? Привет. Давно тебя не слышала.

– Заработалась я.

– Ну, лишь бы не зазналась! – В ее безоблачных отношениях со Скуратовым не было места скандалам и выяснениям отношений. Пока, во всяком случае. Поэтому в голосе Симоны сквозили нотки счастья. – Как ты?

– Нормально. Хотела вытащить тебя на пару часов.

– Я бы с радостью, но мы с Валерой должны вечером быть в «Компасе». Отвертеться – никак.

Развлекательный центр «Компас» открылся не так давно. Открыто Симона не говорила, боялась сглазить, но дала понять, что Скуратову предлагают хорошую работу в качестве директора. Не собираясь отказываться от собственного бизнеса, Валерий явно хотел расширить круг своих знакомых, своих возможностей. Как раз для его энергичной, коммуникабельной натуры. Саша решила, что наверняка вечерний поход как-то связан с бизнесом.

– Поняла, – скисла Лескова. В любом случае к матери она не поедет, но и со свекровью не останется.

– У вас все в порядке?

– Да, все хорошо. Никольский стращает богатством и роскошью.

– Значит, знает, что говорит. Он не из тех, кто словами бросается.

– Поживем – увидим.

– Сань, ты не дуешься на меня? – Симона не скрывала своей озабоченности.

– Нет, не переживай.

– Если ты говоришь честно, то не буду.

Наверное. Впервые Скуратова отказывалась от встречи с подругой, но карьера мужа требует жертв. Оставалось надеяться, что Саша на самом деле не обиделась. Тем более, она просто хотела поболтать, ничего срочного. С Владимиром у нее полный порядок. Симона искренне считала, что Никольский – мужчина, с которым невозможно поссориться. К его внушительному списку достоинств скоро прибавится еще одно – достаток! Не бедствовать – это одно, а иметь возможность шикануть – другое. Кажется, Никольский медленно, но уверенно подошел к выполнению обещания, данного Саше до свадьбы: она будет им гордиться и они будут богаты! Умница Вова! Идеал, с которым не стоит выяснять отношения, кажется, Саша давно это поняла. Единственное, что периодически возмущает спокойствие в этой семье, – разговоры о ребенке. Никольский хочет ребенка, а Саша пока созревает для материнства. Хотя Симона вдруг подумала о том, что они никогда не обсуждают с Лесковой эту щекотливую тему. Обе согласились с важностью карьеры и самовыражения, обозначив именно этот аспект основополагающим. Лишь иногда проскользнет мимолетная фраза о том, что во всем цивилизованном мире тридцать лет – самый детородный возраст, и только у нас безответственно позволяют себе обзаводиться детьми, еще будучи студентами.

– Симона, я тебя целую. До встречи, – вздохнула Александра.

– И я тебя, Олеговна. Обязательно встретимся на днях.

Положив трубку, Саша окинула взглядом комнату: пора заняться генеральной уборкой, но в одиночестве делать этого не хотела. Она считала, что все домашние дела нужно обязательно делить с мужем. Иначе он никогда не поймет, как много на это уходит времени и сил. Разумеется, в том случае, когда хозяйка хочет содержать дом в порядке. Галина Михайловна всегда бросает на сына косые взгляды, когда он достает из кладовой пылесос или моет посуду. Саша знает, что свекровь твердит ему, что это не мужское занятие. Александра вздохнула: в этом доме у нее союзников нет. Да еще и с Владимиром размолвка вышла: и почему эти мужчины такие обидчивые? Саша попыталась поставить себя на место мужа и очень скоро пришла к выводу, что поступила бы так же. Традиционно, поддавшись минутному эмоциональному порыву, – все естественно. Значит, нужно подождать, пока обида перестанет быть такой острой. Может быть, удастся все уладить уже сегодня вечером? Саша снова поймала себя на том, что перспектива секса с мужем не слишком ее возбуждает. Наверное, для нее брак перешел в ту стадию, когда на место удовольствий приходит чувство долга.

– Дожились… – прошептала Саша.

Лескова была уверена, что ее отношения с Владимиром входят в завершающую стадию. Александра даже не представляла, насколько она близка к истине.

Это утро Саша запомнит надолго. Она приехала на работу. Как всегда, на полчаса раньше, чем запланирована первая встреча с клиентом. Лескова поливала цветы в кабинете, с удовольствием отмечая, что летнее тепло сделало свое дело: ее зеленые питомцы активно разрастались, радуя глаз. Особенно Александра гордилась своим лимоном. Она вырастила его из косточки, теперь, после прививки черенков, это было роскошное деревце с глянцевыми листьями. Лескова надеялась, что скоро на нем появятся белые ароматные цветы, а из них – лимоны. Это будут самые лучшие, самые вкусные лимоны. Саша осторожно потерла листик – тут же почувствовала нежный цитрусовый аромат.

Включив кондиционер, Александра отрегулировала жалюзи. Теперь утреннее солнце едва пробивалось в кабинет. Телефонный звонок напомнил Саше, что пора отключить громкость звонка. Во время приема ничто не должно мешать доверительной беседе. Почему-то отвечать на этот звонок не хотелось, но Саша знала, что новости, хорошие ли, плохие ли, все равно найдут адресата. И еще – ничего случайного не бывает.

– Алло! Слушаю вас! – бодро ответила Александра.

– Александра Олеговна?

– Да, это я. – Ей сразу не понравилось отсутствие приветствия и нескрываемая напряженность в голосе.

– Я звоню по поручению Леонида Ильича Овсянникова. Помните такого?

– Разумеется.

– Так вот, он просил вам передать письмо.

– Письмо? – по спине Саши пробежали мурашки, руки похолодели.

– Предсмертное письмо, Александра Олеговна. – То, с какой неприязнью произносили ее имя, не оставляло сомнений в том, что ее считают причастной к случившемуся.

– Он умер? – сдавленным голосом спросила Лескова, опускаясь в кресло.

– Да.

– Когда это случилось? Как это случилось? – Саша потирала лоб кончиками пальцев.

– Вчера были похороны… Можно привезти письмо?

– Конечно. Простите, а с кем я говорю?

– Это мама Леонида.

– Пожалуйста, скажите только одно… – Саша проглотила колючий комок в горле. – Скажите, он покончил с собой?

– Не переживайте. Мой сын позаботился о том, чтобы в его смерти никого не обвинили. Никого, слышите? И в первую очередь – вас… У меня был очень чуткий, очень ранимый и несовременный ребенок. Так я могу приехать?

Учитывая, что Овсянникову было за сорок, моложавый голос матери сбил Лескову с толку. К тому же в нем не было паники, страданий, только усталость и неприязнь к той, с кем приходится разговаривать, выполняя последнюю волю сына.

– Приезжайте, когда вам удобно. Адрес…

– Я знаю адрес. Я каждый раз забирала сына после ваших… сеансов. Вы беседовали, а я ждала его в машине. Смотрела на окна вашего кабинета и мечтала о том, чтобы услышать хоть несколько фраз из того, что он вам говорит. Я была уверена, что никто, кроме меня, не сможет ему помочь… Впрочем, я приеду сегодня. Часам к шести.

– Хорошо. Если по какой-либо причине вы задержитесь, я все равно буду ждать вас. – В трубке раздались гудки. Обошлись без приветствия и без прощания.

Это был день проверки Лесковой на прочность, вернее, на профессиональную пригодность. Она общалась с клиентами, а сама то и дело ловила себя на том, что ведет внутренний диалог. Сама с собой. Умудряясь при этом реагировать на ситуации, возникающие в связи с жалобами и проблемами нуждающихся в ее помощи людей, Саша словно разделилась на две половины: одна пыталась переварить собственные переживания, другая – реагировать на все, поступающее извне. В конце приема Александра чувствовала себя, как после изнурительного марафона. Слабость в теле, вялость в мыслях. Кроме того, глядя на часовую стрелку, размеренно приближающуюся к шести часам, Лескова чувствовала растущую панику.

Стоило только представить, как распахнется дверь и на пороге кабинета окажется мать того, кто еще несколько дней назад пытался избавиться от призраков прошлого, от груза детских воспоминаний, грозивших похоронить под своими обломками будущее взрослого, но очень неуверенного в себе мужчины. Во всех своих проблемах он обвинял мать, а та, в свою очередь, была уверена, что только она сможет помочь своему мальчику.

После таких клиентов Саша каждый раз отгоняла от себя мысль о правильности собственного выбора: у нее нет детей, и, слава богу, никто не обвинит ее в неудавшейся жизни. Но в данном случае не это было главным. Внутри у Саши все оборвалось. Что бы ни говорила мама Овсянникова, что бы ни оказалось в его письме, Лескова винила себя в том, что этот мужчина все-таки воплотил свою угрозу. Он пришел к ней с душевной неразберихой, а она помогла ему настолько, что он легко покончил со всеми проблемами раз и навсегда. Собственно, а почему легко? Откуда ей знать, что происходило с человеком, стоящим на краю?

Стук в дверь заставил Александру вздрогнуть. Лескова хотела сказать «войдите», но не смогла. Спазм не позволил ей произнести ни слова. Потирая шею, словно избавляясь от того, что беспощадно душит, Саша стремительно подошла к двери и распахнула ее.

– Александра Олеговна? – тот же голос, та же интонация, но теперь еще и глаза. Выдержать прямой, изучающий взгляд Лескова не смогла.

– Проходите, пожалуйста. – Она снова могла говорить.

Невысокого роста, полноватая женщина прошла через кабинет тяжелой походкой. Осмотрелась.

– В каком кресле он обычно сидел?

– Или на кушетке, или вот в этом кресле. В зависимости от настроения, состояния, – Саша положила ладони на высокую спинку кресла и тут же отдернула руки под гневным взглядом матери Леонида. – Присаживайтесь, пожалуйста. Простите, я не знаю вашего имени.

– Инна Станиславовна Овсянникова, но это не столь важно. Мы с вами больше не увидимся. Вы можете не засорять вашу память подобными мелочами.

Женщина медленно, осторожно села в кресло, в котором не так давно ее сын пытался обрести душевное равновесие. Она закрыла глаза, представляя, как он рассказывает своему психоаналитику о том, что его гнетет, о том, как трудно ему выживать в этом мире. Дорого бы отдала Инна Станиславовна, чтобы узнать, какие советы давала Леониду эта красивая, испуганная ее приходом женщина. Без стеснения рассматривая Лескову, Овсянникова решила для себя, что ее сын выбрал не того врача.

– Вы так смотрите на меня… – Лескова не пыталась скрыть волнение.

– Как?

– Снисходительно и обвинительно. Мол, чего еще ждать от такой, как я.

– Нет, Александра Олеговна. Я подумала не об этом. Я вообще сейчас ни о чем не могу думать, потому что вчера похоронила сына, любимого сына. У меня еще есть дочь, но мне всегда казалось, что с моим мальчиком мы близки и понимаем друг друга с полуслова.

Лескова отвела взгляд. Не могла же она рассказать о том, как жаловался Леонид на то, что мать придавила его своей любовью и заботой, как бетонной стеной. О том, что она вмешивалась в его жизнь настолько, что разрушила два брака и не собиралась останавливаться на достигнутом. Саша не могла открыть информацию, считающуюся конфиденциальной. Со слов Леонида она знала, что его старшая сестра оказалась более стойкой и защитилась от властной матери очень просто: перестала с ней общаться. А вот он не мог поступить так категорично.

К тому же… Этот мужчина вдруг решил, что именно она, Александра, должна стать для него спасительницей – спутницей, которая сумеет оградить его от деспотизма самого близкого человека. В этом озарении не было желания продолжать беседы пациента и врача. В какой-то момент Овсянников круто изменил их общение. Они рассуждали о том, что такое секс, сексуальность, возможность крепких, доверительных отношений между мужчиной и женщиной. Лескова поначалу обрадовалась тому, что смогла переключить его внимание и озабоченность отношениями с матерью, увести его от многолетних обвинений, обид, сожалений, но вскоре поняла, что ошиблась. Клиент всячески оказывал ей знаки внимания. Приходил на прием с цветами. Для демонстрации своих чувств он избирал традиционные способы: приглашал в театр, на выставки, пикники, прогулки. Получая отказ за отказом, не терял бодрости духа. Он считал, что терпение нужно в самой безвыходной ситуации, а поведение Александры он рассматривал как женское кокетство и набивание цены в чистом виде. Правда, Саша попыталась переубедить его.

– Давайте договоримся, Леонид. Моя личная жизнь проходит за пределами этого кабинета. Ваша – тоже. И самое главное – они никак не пересекаются.

Вот тогда-то и начались новые проблемы. Овсянников вел себя неадекватно. Однажды Саша пожалела о том, что газовый баллончик не в кармане, а в ящике стола. Он бросился на нее, но в последний момент остановился, сумел совладать с собой. Тогда-то он и начал настаивать на встрече у него дома. Саша категорически отказала. Он пригрозил…

– Это вам, держите, – Инна Станиславовна достала из сумочки белый конверт. Протянула его Лесковой. – Держите.

– Письмо?

– Письмо.

У Саши дрожали руки, когда она доставала из раскрытого конверта сложенный вчетверо листок. Никогда не думала, что придется пережить нечто подобное. К тому же она чувствовал на себе пристальный взгляд Овсянниковой.

– Что же вы не читаете? Боитесь? – насмешливо спросила та.

– С чего вы взяли?

– Я бы хотела увидеть, как вы читаете.

– Хорошо. – Лескова расправила лист.

«Дорогая Саша! Обращаюсь к вам так, потому что сейчас мне никто не может запретить называть вас и дорогой, и любимой. Вы ведь все поняли, только пытались, как положено, свести наши отношения к сугубо деловым. Вы и сами испытывали ко мне то, что называют симпатией, влюбленностью, но боролись с собой. Сколько раз в жизни вам приходилось бороться с собой? В вас столько внутренней силы, а вот во мне больше не осталось. Я напишу то, что поймете только вы: моя мама сложила мозаику моей жизни по собственному усмотрению, но в этом последнем шаге не вините ее. Никто не виноват в том, что я больше не хочу жить.

Это желание уйти зрело во мне долго, не один год. С того самого дня, как я почувствовал внутри пустоту. Если бы вы знали, как невыносимо тяжело жить с вакуумом внутри. Я попытался заполнить его любовью к вам, но вы четко дали понять, что это невозможно. У меня были две жены. Обеих я любил, но мама любила меня больше и отвоевала для себя. У меня есть дети, но я не общаюсь с ними, потому что их матери считают меня тряпкой. У меня есть прибыльная работа, но изо дня в день мне приходится кривить душой или тем, что от нее осталось. Как вам такая картина? Удивлены, ведь я и половины не рассказывал во время наших встреч. Это не имело смысла с самого начала. На этой земле нет любви. Даже слов нет, чтобы ее выразить. Вы смогли убедить меня в этом, и какое-то время я сопротивлялся по инерции. Нет любви, нет души, нет смысла, нет человека. Вы сами-то есть? А вот меня нет. Прощайте. Ваш Леонид».

Саша подняла глаза, полные слез. Инна Станиславовна презрительно хмыкнула.

– Расчувствовались, Александра Олеговна?

– Вы наверняка прочли это письмо, – сдавленным голосом ответила Лескова.

– Не буду лгать – прочла.

– И после этого вы смотрите на меня как на виновницу происшедшего? Вы пришли только за тем, чтобы увидеть, насколько мне будет больно? Вам стало легче? – Саша чувствовала, что срывается. Еще немного, и она скажет то, чего не должна говорить ни в коем случае.

– Я знаю одно: ему никогда не было уютно на этом свете, – Инна Станиславовна поднялась, – надеюсь, на том будет лучше.

Лескову покоробило от того, как спокойно она произнесла эти слова. Как будто потеря сына не стала для нее трагедией, невосполнимой потерей. Овсянникова выглядела усталой, удрученной, но, по мнению Саши, не убитой горем.

– Вашей выдержке можно только позавидовать, – тихо произнесла Саша.

– А вы приготовились к истерике, крикам, слезам, причитаниям? Нет, я не доставлю вам такого удовольствия! – Овсянникова направилась к дверям.

Теперь она шла еще тяжелее. Казалось, она едва переставляет ноги. Саша жалела о своих словах, но их было не вернуть. Женщина подошла к двери и, не поворачиваясь, сказала:

– Как вы, бездушное существо, позволяете себе вмешиваться в судьбы других людей? Вы – пустышка! Женщина, которой за сорок, без семьи, без детей, без привязанностей – ничего из себя не представляющий биологический объект. Вы вампир! Все эти годы вы питались несчастьями других, самоутверждались за их счет. Интересно, когда же вы остановитесь? Или что вас остановит? Может быть, смерть Леонида? Или еще чей-нибудь уход?

Инна Станиславовна вышла из кабинета, бесшумно закрыв за собой дверь. Саша автоматически подошла к своему столу, села в кресло, положив перед собой письмо Овсянникова. Она не собиралась перечитывать его. Положила на него ладони и закрыла глаза. Она ощутила, как тысячи невидимых иголок впиваются в ее руки. От каждого укола по телу разливался жар, от которого Сашу бросило в пот. Она отдернула руки и резко открыла глаза.

Лескова закурила, забыв включить очиститель воздуха. Серое облако дыма обволакивало ее, а слезы, застилая глаза, делали привычные очертания размытыми. Александра откинулась на высокую спинку кресла. Ей всегда было уютно на работе. Иногда здесь она чувствовала себя лучше, чем в домашней обстановке. Дома ее ждала тишина, порядок, привычный уклад, а здесь все подчинялось иным законам. Не все можно было предугадать, и в этом была своя прелесть. Как проверка на прочность – сколько еще можно копаться в человеческих слабостях и пороках без ущерба для своего «я»?

Кажется, сегодня она получила ответ на свой вопрос. Она проиграла – человек, давно цеплявшийся за жизнь, все-таки предпочел уйти из нее. Он не получил той помощи, не услышал тех слов, на которые надеялся. Александра смотрела на кресло, в котором обычно сидел Овсянников, и вспоминала его грустные глаза, его резкие движения и заразительный смех, который так часто звучал невпопад. Словно этим громким, задорным смехом он отгонял от себя мрачное предчувствие непоправимого. Оно наступало на него, заставляя оставить попытки примириться с реальностью. Оно не давало ему возможности чувствовать себя уютно в созданном мире. Эта борьба не могла продолжаться вечно.

Наверное, каждого наказание настигает в самый непредсказуемый момент. Саша получала наказание за излишнюю самоуверенность, гордость. Она не пыталась бороться с их проявлениями, позволяя себе зачастую быть не врачевателем, а судьей для тех, кто приходил к ней за помощью. Неся общечеловеческие заповеди, себе она позволяла нарушать их на каждом шагу: аборты, разводы, мимолетные связи, знакомства для выгоды, нестыковка с матерью. Лескова нарушила столько неписаных правил, что оставалось удивительным: каким образом столько лет она провела с чувством иллюзорного благополучия, роста? На самом деле все шло к тому, чтобы поставить ее на место. Сначала Муромов, потом Прохоров, теперь Овсянников. Каждый по-своему доказал ей ее несостоятельность. Они первые, кто открыто пошел на бунт. Впереди ее ждет масса разочарований и страхов. Те, кто придет к ней за помощью, окажутся ее палачами: они приведут в действие приговор, который Александра заслужила давно. Никто не возьмется защищать ее.

Смерть улыбалась ей беззубым ртом, заставляя морщиться от боли. В груди болело, нестерпимо распирало, как будто сердцу, чувствам стало мало места. Саша докурила сигарету, твердым движением раздавила окурок в пепельнице. Выключив компьютер, освещение, взяла сумочку и вышла из кабинета. Лескова знала, что завтра нужно прийти раньше, чтобы проветрить комнату, чтобы уборщица убрала до прихода первого посетителя. Спускаясь по ступенькам, Саша думала только об одном: где ей взять силы и мотивацию для того, чтобы вернуться сюда завтра? У нее остались незавершенные дела.

«Сколько раз в жизни вам приходилось бороться с собой?» – вопрос звучал в ушах, повторяясь, как эхо от стука каблуков по мраморным ступеням. На улице Саша остановилась, вызывая недовольство прохожих. У нее не было сил идти дальше. С трудом сделала несколько шагов к тротуару, подняла руку. Золотистая восьмерка тотчас остановилась рядом. Ее водитель открыл дверь:

– Куда едем? – Лескова автоматически произнесла свой адрес. – Поехали.

Саша не спрашивала об оплате. Сейчас это не имело значения, главное, ее кабинет с каждой минутой удалялся, но ощущение вины не уменьшалось. Видимо, выглядела Александра неважнецки, потому что водитель озабоченно поинтересовался:

– Что, жара давит?

– Давит, – потирая лоб, согласилась Саша.

– Есть корвалол, валерьяна, валидол.

– Спасибо.

– Вы не стесняйтесь, – приветливый и неожиданно внимательный мужчина открыл бардачок. Там аккуратно лежали салфетки, флаконы с лекарствами, бутылочка с минеральной водой и стопка одноразовых стаканчиков.

– Спасибо. – Саша даже смогла благодарно улыбнуться. – В моем случае нужно вмешательство под общим наркозом.

– Вот как! – присвистнул водитель. – Вы не производите впечатления настолько нуждающейся в помощи женщины.

– А какое я произвожу впечатление?

– Вам одиноко. На душе пусто и еще, вы в растерянности.

– Да вы просто психолог, – вздохнула Лескова. – Не в бровь, а в глаз, как говорится. Может, и рекомендации припасли?

– А как же!

– Я внимательно слушаю.

– Замуж вам надо или, по крайней мере, общение с мужчиной, который подарит вам покой и надежду.

– Вы уверены, что я не замужем?

– Абсолютно.

– У меня есть мужчина.

– Значит, это не тот, который вам нужен. Не ваш мужичок. – Водитель уверенно кивнул головой. – Когда у женщины порядок на личном, у нее глаза горят. А у вас, извините, тьма кромешная.

Машина остановилась у дома Лесковой. Мужчина заглушил мотор и повернулся к Саше.

– Хотите, я скрашу ваше одиночество?

– Полный сервис. – Саша достала кошелек. – Так хорошо начали.

– Я поторопился, осознаю, – улыбнулся мужчина. Лескова только теперь внимательно посмотрела на него: приятный мужчина. – Простите и забудьте. Давайте начнем сначала?

– Вы отвезете меня обратно?

– Нет, я спрошу ваше имя.

– Саша.

– Павел.

– Вы недавно начали заниматься извозом, Павел? – поинтересовалась Александра.

– Два месяца.

– А раньше?..

– Работал в исследовательском институте.

– Уволили?

– Долгая история. Короче, ушел по согласованию сторон, – мужчина достал пачку сигарет. Предложил Лесковой. Она отказалась. – Крепкие для вас?

– Я не курю, – солгала Александра.

– Это хорошо. Сегодня все смолят, кому не лень, противно.

– Сколько я вам должна?

– Четвертной.

– Возьмите. – Саша положила деньги на приборную доску.

– Телефон не хотите оставить? – спросил водитель, когда Лескова собиралась закрыть за собой дверь.

– Нет, не хочу.

– Дело хозяйское, но вы зря. Что, если я – ваша судьба?

Саша не смогла сдержать смех, а когда перестала смеяться, поняла, что этому незнакомцу удалось расшевелить ее, вывести из ступора. Он сделал это легко, шутя. Только, если она сейчас продиктует ему свой номер телефона, он решит, что она такая же, как все. Давать свою визитку тоже не хотелось: в ней указана профессия, а в данном случае это совсем ни к чему. Саше вдруг стало стыдно, что она – опытный психолог – так расклеилась.

– Спасибо вам, Павел, – тихо сказала Лескова и закрыла дверь машины.

Поднимаясь по ступенькам крыльца, она услышала звук отъезжающего автомобиля. Расправив плечи, Александра ответила на приветствие спускавшейся соседки, услышала звонок мобильного. На дисплее высветилось «Симона». В этот момент Саша не была готова к общению с ней – яркой представительницей всего самого благополучного, современного, рассудительного. Советы лучшей подруги в данной ситуации могли оказать прямо противоположное действие. Желание сделать лучше – только навредить. Так бывает. Саша знала это по собственному опыту, поэтому нажала кнопку отказа. Она представила, как на дисплее Скуратовой обозначится «абонент занят», как удивленно подпрыгнут ее четко подведенные брови. Александра мысленно попросила у подруги прощения и, резко швырнув телефон в сумочку, достала ключи от квартиры. Сейчас она попадет в созданный ею мир. Она постарается успокоиться и навести порядок в своей душе. Кажется, она нуждается в этом не меньше, чем любой из тех, кто обращается к ней за помощью.

Примирение с Никольским состоялось в ту же ночь. Владимир осторожно открыл дверь, увидел выключенный свет и понял, что его никто не ждет. Обида переполнила его, но он пытался успокоить самого себя: очень поздно. Мама уснула – это хорошо. Не хватало выяснения отношений, на ночь глядя, с обязательным валидолом и слезами. А Саша только делает вид, что крепко спит. Не мог он поверить, что ей настолько безразлично, в котором часу он вернулся. Словно в подтверждение его мыслей, едва он вошел в темную комнату, диван скрипнул.

– Ты не спишь? – тихо спросил он.

– Конечно. Я переживала. Где ты был так долго?

– Главное, что сейчас я здесь, с тобой. – Никольский не хотел признаться в том, что провел это время в офисе: так громко называлась крохотная однокомнатная съемная квартира в многоэтажке.

– Тогда ты не будешь спрашивать, как я провела это время без тебя? – схитрила Саша.

– А где ты была?

– Главное, что я сейчас с тобой.

– Ну, погоди! Я тебе!..

Позабыв обещание, данное сгоряча, Саша не заставила себя упрашивать. Они занимались сексом, позабыв о том, что он – лишь временная мера для тонущего корабля семейного благополучия. Владимир поначалу проявил все признаки долгого воздержания, но тактичная Александра сделала вид, что все в порядке. Им пришлось приложить минимум усилий для того, чтобы получить взаимное удовольствие. Потом Никольский шептал ей на ухо нежные слова, признавался в том, что любит ее всем сердцем. Саша улыбалась, прижимала его голову к своей груди. Даже в темноте Лескова боялась встретиться с мужем взглядом. Ей казалось, он сразу увидит, что его слова вызывают у нее нестерпимое чувство вины и отвращения к самой себе. Она недостойна этого мужчины. Он к ней – со всей душой, а она изменила ему с первым, кто проявил к ней знаки внимания. Она улеглась в постель с тем, кто увидел в ней похотливую стерву. Никаких обязательств, потакание инстинкту, безответственное и жадное. А сколько раз она была неверна мужу в мыслях.

Люди духовные, чистые говорят, что это еще хуже предательства физического, но что поделать, если в ней уживаются, как минимум, две женщины. Одна из них хочет стабильности, душевного покоя, другая – опасности, приключений, сомнительных удовольствий. Эти две сущности периодически выясняют, кто сильнее. В случае с Филатовым победила та, которую видит в Саше свекровь. Неугомонная Галина Михайловна успокоится только тогда, когда даже тень ненавистной захватчицы навсегда покинет ее дом. Александра не предполагала, что эти времена могут настать очень скоро.

– Саша, если бы ты знала, как я хочу, чтобы мы никогда не ссорились… – тихо продолжал Никольский.

– Так не бывает.

– Почему? Почему, ответь?

– Можно я сначала наведаюсь в ванную? – Саша состроила жалкую мину. Владимир разжал объятия. Лескова чмокнула его в щеку. – Я мигом.

– Теперь моя очередь, – сказал Никольский, когда она, вернувшись, юркнула в постель.

Лескова отодвинулась от края, легла свободно, раскинув ноги и руки. Она сделала несколько глубоких вдохов и медленных выдохов. Обычно это помогало ей прийти в себя, успокоиться, но на этот раз не сработало. Владимир почему-то задерживался, а когда вошел в комнату, застал Сашу сидящей в кресле, поджав ноги. Она то включала, то выключала торшер, стоящий рядом.

– Ты что, Сань?

– Ничего. Ты ложись.

– Спать будем? – Никольский лег, потянулся. – Хотя, если честно, я так устал.

– Спи, я тоже сейчас лягу.

– Что-то не так? – в бликах то вспыхивающего, то угасающего света Владимир вглядывался в лицо женщины, которая сейчас, после близости, казалась ему еще более далекой, чем когда он провел ночь под открытым небом под ее окнами. Это был безумный, бесшабашный поступок, на который он пошел из отчаяния. Никольский тогда влюбился, что называется, с первого взгляда и хотел во что бы то ни стало вызвать ответное чувство. Правда, после свадьбы острота чувств быстро поубавилась. Он был не из тех, кто верит в вечную любовь, но все-таки надеялся, что его чувство окажется более жизнестойким. К тому же он был уверен, что Саша никогда не была с ним достаточно откровенна.

Она приняла его ухаживания, позволила ему быть рядом, приглядывалась, прислушивалась и почему-то решила ответить «да» на его предложение выйти замуж. Она отказывалась говорить о своем прошлом, как будто в нем было много того, о чем она не хочет вспоминать. Более закрытого человека Никольский не встречал, но желание растопить лед недоверия делало его одержимым этой женщиной. Может быть, мама права, когда говорит, что он еще не знает, кого привел в их дом? Уже несколько лет они вместе, а ближе друг другу не стали. Ни общих интересов, ни детей, ни планов. Их связывают бесконечные упреки Саши в том, что жизнь проходит мимо, а ей так надоело быть лишь наблюдателем того, как шикуют другие.

Они действительно жили очень скромно. Для Саши вести бухгалтерию, в которой нет места для незапланированных расходов, было сущим наказанием. Сколько раз на его вопрос о ребенке она поднимала на него глаза, полные осуждения. Как он может говорить об этом, когда их бюджет не выдерживает никакой критики.

– Она все делает только с выгодой для себя. Сейчас ей выгодно быть с тобой, через какое-то время, когда ее планы изменятся, в них может не оказаться места для тебя, сынок!..

– Хочешь, завтра пойдем и купим тебе сережки с бриллиантами? – неожиданно предложил Владимир. Он почувствовал, как приятное тепло разливается по телу: глаза жены вспыхнули незнакомым светом.

– Бриллианты? С каких дел?

– С тех, которыми я занимался две недели. – Муж положил руки под голову. – Я заработал хорошие деньги, Шурка, и это не единственная удача. Мы теперь по-настоящему заживем.

– Хороший сегодня день, – улыбнулась Саша, перебираясь из кресла на диван. – Сначала кофе в постель, потом – жаркий секс, теперь – подарки дорогие предлагают. Неужели я дождалась?

– А ты думала, мы всегда только и будем мечтать. Пришло то время, которого мы ждали. Мои обещания воплощаются в жизнь. – Никольский поманил Сашу к себе. – Помнишь, ты говорила, что я – инженер с большим будущим?

– Слово «инженер» отбрасываем? – Саша выключила торшер, прыгнула к Владимиру в постель.

– Ты не ответила на мой вопрос.

– Какая женщина не мечтает о бриллиантах? Просто одни в этом признаются, другие – нет. Мне интересно, как на нашу покупку отреагирует твоя мама? – Саша почувствовала, как муж напрягся.

– Какое это имеет значение? Тем более, что и она не останется без подарка. Она или мы, это как посмотреть.

– Ты о чем?

– Об однокомнатной квартире, куда она переедет в ближайшее время. Думаю, месяца три-четыре мы еще поживем вместе, повоюете, а потом будете обожать друг друга на расстоянии.

– Какую доходную работу ты, наконец, получил, Никольский! – Саша была и рада, и озабочена такими переменами. Не хотела, чтобы Галине Михайловне достались бонусы с первых же доходов, но перспектива жить на расстоянии – мечта, которая теперь была так близка.

– Я долго шел к этому. – Владимир верил, что теперь-то все недоразумения останутся в прошлом. Его жене не хватало средств, она говорила, что чувствует себя неуютно рядом со свекровью. Он все исправит, и тогда у них будет настоящая семья – с детьми, заботами, радостями и печалями.

На следующий день в ювелирном магазине Никольский впервые чувствовал себя хозяином своей судьбы. В его жизни было не много женщин, но только для Саши ему хотелось быть настоящим рыцарем. Никольского распирало от гордости, когда жена примеряла одно украшение за другим и, наконец, остановила свой выбор на классических сережках с бриллиантами.

– Ты уверена? – посмотрев на ценник, Владимир подумал, что рассчитывал на большую сумму.

– Да, они мне очень нравятся.

– Хороший выбор, – улыбнулась продавщица, с недоверием глядя на Никольского. В ее глазах он прочел: «Ты, жлоб, не купишь своей женщине такую дорогую безделушку!»

Вскипев внутри, Виктор решил показать, что из них троих на роль психоаналитика может претендовать только Саша, а продавщица так и не научилась отличать настоящего покупателя от лица, исключительно рассматривающего, приценивающегося, неуверенного, случайного.

– Мне кажется, ты должна подобрать колечко, – постукивая пальцами по стеклянной витрине, небрежно заметил Никольский. – Гарнитур или как там это у вас, женщин, называется?

Минут через пятнадцать Саша шла с мужем, находясь в состоянии полного отсутствия в реальности. Лескова выпала из времени, продолжая прокручивать в голове сладостные минуты поиска, выбора неожиданного подарка. Мысленно она все еще примеряла одни сережки за другими, теряясь от разнообразия. В какой-то момент она вдруг испугалась, что Владимир на самом деле не собирается ей что-то покупать и происходящее – сцена из запланированного сценария. Саша решила, что стоит ей выбрать вещь дорогую и действительно понравившуюся, как сказка закончится, не начавшись. Но Никольский выполнил обещание, и теперь Александра чувствовала себя еще паршивее, чем накануне.

Муж был не скупым, но и не слишком щедрым. У него все было просчитано, рассчитано. Никаких отступлений. Он никогда не был богат и, может быть, не знал, каково это – быть богатым. Он упорно делал вид, что такое положение вещей его устраивает. Никольский и Сашу пытался убедить в том, что счастье не измеряется наполненностью шкатулки для драгоценностей или наличием черной икры на обеденном столе. Александра делала вид, что разделяет его взгляд на жизнь, но периодически срывалась, напоминая о том, что заждалась обещанного благополучия.

– Я слишком долго отказывала себе в маленьких капризах, чтобы радоваться от перспективы жить так всегда! – сказала однажды Саша, вернувшись с работы.

Кто-то из сотрудниц принес красивые зимние сапоги. Это был Сашин размер, и к тому же ее зимняя обувь не выдерживала никакой критики. Но дырявый семейный бюджет остановил ее от расточительной покупки. Александра принципиально не брала ничего в долг, поэтому отказалась от предложения расплатиться после зарплаты. Вечером того же дня Лескова в очередной раз исполнила арию обманутой пустыми обещаниями супруги. Оправдания Никольского для нее звучали неубедительно. Особенно радовалась очередному всплеску негодования Галина Михайловна. Она посчитала нужным заметить, что семью строят двое, и перекладывать ответственность на плечи одного мужчины по меньшей мере неприлично.

– Вы практически всю жизнь прожили одна. Откуда у вас такие глубокие познания? – съязвила Саша, очень скоро пожалев об этом. Галина Михайловна принадлежала к тому типу людей, которых лучше причислить к друзьям. В качестве врага это была непредсказуемая в своей жестокости и злопамятности женщина. Но подружиться со свекровью Саше так и не удалось. Возникшая перспектива разъехаться могла, наконец, снять нарастающее напряжение. Никольский не мог не замечать явного и скрытого противостояния между двумя женщинами. Не желая становиться на сторону одной из них, он решил попросту разъединить их.

Оставалось догадываться, что побудило его на такой роскошный подарок. К тому же, учитывая, что от отношений между ним и Сашей все больше веяло прохладцей, момент был выбран по меньшей мере необъяснимый.

– О чем ты сейчас думаешь? – сжимая ее руку, спросил Владимир.

– Невероятно. Ущипни меня, Вова.

– Можно просто поцеловать? – не дожидаясь разрешения, он нежно поцеловал Сашу в ладонь.

– Все так неожиданно.

– Ты рада?

– Кажется, да.

– Кажется, – не в силах скрыть разочарования, произнес Никольский.

– Я очень рада, Володя. Просто трудно принять такой подарок, когда…

– Когда мы лишней конфеты не могли себе позволить, – закончил за нее он.

– Знакомая фраза… Когда успела, ума не приложу? – Саша поняла, что Галина Михайловна успела провести свою разрушительную работу за то время. Удивительное дело, насколько недальновидной была эта, по сути, неглупая женщина. Слепая материнская любовь словно лишала ее рассудка. Неужели трудно понять, что сын давно вырос? Но вслух Саша сказала другое: – Теперь праздник испорчен.

– Не дури, – серьезно сказал Никольский. – Вы с матерью заигрались. Пора бы понять, что вы обе важны для меня. Каждая по-своему, но обе. Ладно мать, но ты, ты почему участвуешь в этом бардаке?

Лескова не ожидала от мужа такого. Плохо же она его знает, если уже второй раз за день он умудряется удивить ее.

– Надеюсь, когда мы будем жить отдельно, вы обе, наконец, успокоитесь. Я устал от ваших войн.

– Что ты говоришь? – покачала головой Александра. – Я проглатываю все шпильки молча, я давлюсь ее каждодневными замечаниями и оскорблениями, а устал ты. Зашибись!

Они шли по многолюдной улице, разговаривали довольно громко, позабыв об окружающих. Хотя до них никому не было дела. У каждого свои заботы, кому какое дело, если молодая пара решила выяснить отношения на ходу.

– Знаешь, – с грустью сказала Саша, – если счастья нет, его никакие бриллианты не заменят. Вот они, сверкают у меня в ушах, кольцо – супер, а дома меня ждет убийственный взгляд свекрови и твое непонимание.

– Ты сгущаешь краски и напрасно обижаешься. – Владимир взял жену за руку, легонько сжал. Александра недовольно поджала губы, но руку не выдернула.

Они спустились в метро, купили жетоны и, увидев приближающийся состав, быстро сбежали по ступенькам. Они едва успели заскочить в вагон. Запыхавшись, довольные посмотрели друг на друга. Спешка на какое-то время приостановила зарождающуюся ссору. Саша тряхнула головой, к своему удовольствию заметив несколько пристальных женских взглядов. Это означало, что подарок мужа не остался незамеченным.

Александра повернулась к Никольскому. Он стоял, глядя на свое отражение в стекле. Сосредоточенный и отрешенный, он явно не слышал голоса диспетчера, объявляющего очередную станцию, не чувствовал, как внимательно смотрит на него Саша. Потом словно пришел в себя, вздрогнул и резко повернулся к ней.

– Что? – кивнул он в ответ на ее улыбку.

– Я подумала, что мы с тобой так часто ссоримся, но все равно остаемся вместе, – на самое ухо довольно громко сказала Лескова.

– Я надеюсь только на то, что появление ребенка все изменит. Мы вообще не будем ссориться!

– Идеалист, – прошептала Саша, но Никольский прочел сказанное по губам.

– Вот ты как думаешь? – Одной рукой он держался за поручень, другой стукнул себя по лбу. – Елки-палки, я, мужик, мечтаю о ребенке, а моя жена, женщина, находит сотни причин, чтобы не рожать. Слушай, может, у тебя проблемы по-женски, так ты скажи. Зачем скрывать, я ведь твой муж, не чужой человек все-таки. Ты же врач, вращаешься среди медиков, так решай поскорее свои проблемы! Я готов ждать.

– Нет у меня никаких проблем! – мгновенно ответила Александра, почувствовав, как краска заливает лицо и шею.

– Я смутил тебя, извини.

– Слушай, меня уже тошнит от твоей вежливости! – Саша отвернулась, автоматически пощупала сережку в правом ухе, а взгляд перевела на сверкающее кольцо. За долгие годы брака с таким занудой она заслужила этот подарок.

– Прости, я не хотел. – Никольский снова уставился на свое отражение в стекле. Саша перехватила его взгляд, показала язык и состроила зверскую рожицу. Он засмеялся, запрокинув голову, свободной рукой обнял жену за плечи. – Иногда я готов тебя растерзать, но я так люблю тебя…

– Не говори о любви так часто, – прервала его Саша. – Я предпочитаю словам дело.

– Сама ты точно никогда не говоришь о своих чувствах. Мне кажется, это говорит или о невероятной скромности и застенчивости, или об отсутствии любви.

– Мне мои пациенты так часто говорят о ней. Говорят, а сами не знают, что это такое. – Саша покачала головой. – У него раздвоение личности, а он твердит о любви к соседке. Они видятся три-четыре раза в месяц, но пациент в мыслях уже выстроил макет их серьезнейших отношений. Или у нее невроз после сильнейших потрясений, а она то и дело возвращается к виновнику своих страданий и ждет облегчения.

– А тебе со мной легко?

– Ты сегодня просто кладезь неоткрытого, непознанного. Удивляешь меня чем дальше, тем больше.

– Это не ответ. За те две недели, что меня не было дома, я многое передумал. Мне кажется, у нас ничего не получается.

– Говори громче.

– Не притворяйся, что не слышишь!

– Что-что? В вагоне слишком шумно, – прекрасно услышав мужа, Александра пыталась сделать вид, что ничего не поняла.

– Все ты поняла…

– Нам выходить на следующей станции, Володя.

Саша пробралась к дверям. Никольский стал у нее за спиной. Диспетчер объявил название станции. Рядом возникла давка. Как обычно, кто-то хотел выбраться из толпы в последний момент. Сашу качнуло от мощного толчка. Владимир помог ей удержать равновесие, а потом сказал, касаясь губами мочки уха:

– Мне с тобой тяжело. Меня надолго не хватит. Если ребенка не будет, семье нашей тоже не быть…

Саша резко повернулась, взглянула в потемневшие глаза мужа. Лескова не сомневалась: он говорит от чистого сердца. Она не почувствовала страха перед возможным расставанием. Наверное, потому, что знала: в их отношениях ребенок станет лишь новым поводом для ссор и скандалов. Между ними нет того единства и понимания, которое делает брак по-настоящему прочным. В их решении быть вместе главенствовал страх перед одиночеством – плохой союзник для основательных и долгосрочных отношений.

Лескова решила оставить высказывание мужа без комментариев. Она лишь усмехнулась и благодарно кивнула, когда муж предложил взять его под руку. Остаток пути они проделали молча. Саша ловила себя на том, что очень хочет снять серьги, кольцо, но желание увидеть ошалевшую от щедрости сына Галину Михайловну победило. Александра мужественно шла навстречу очередной порции непонимания. Противостоять этому было не так уж сложно, учитывая обрисованную перспективу.

«Я готова расстаться прямо сейчас!» – мысленно произносила Саша, улыбаясь мужу.

Он сверлил ее взглядом, полным негодования, и крепче сжимал хрупкую руку. В этот миг от радости и гордости после осознания собственной щедрости уже не осталось и следа. В глубине души он жалел о своем глупом порыве. Эта женщина никогда не оценит его по достоинству, завали он ее подарками. Да и в ответ от нее вряд ли дождешься теплоты и нежности, которых Никольскому так не хватало. Ему ведь так мало надо – немного внимания, немного терпения, немного хитрости. Ничего из перечисленного в Саше он не нашел. Она может быть собранна и преданна лишь своей работе. Она до мелочей помнит каждого своего посетителя и забывает то, что говорил ей муж минуту назад. Забывает или не слышит. Вот как сегодня, когда он прямо сказал, что их брак переживает критический период. Саша сделала вид, что не услышала его. Можно только позавидовать ее собранности и невозмутимости. Ему не понять, когда она настоящая. Она не хочет ребенка.

– Женщина рожает только от любимого мужчины, – учила его мать.

Сейчас он был согласен с этим утверждением. Любит его Саша или нет? Почему она ведет себя так, как будто делает одолжение, что находится рядом? Не любит. Она вышла за него замуж, потому что убегала от одиночества, от призраков прошлого. Саша – сплошная загадка. Раньше ему это даже нравилось. Владимир видел в ее сдержанности ту самую интригующую изюминку. Сейчас он разочарован. Он больше не хочет разгадывать ребусы. Он устал. Заглядывать в будущее – это не для него, и домашний психоаналитик ему не нужен. В конце концов, он хочет быть счастливым сегодня.

Сборы на работу отняли необычно много времени. Саша то и дело ловила себя на том, что, как нарочно, пытается отсрочить момент выхода из дома. Она села в кресло, отложила сумочку и задумалась. Лескова не могла долго находиться в состоянии конфликта сама с собой, а с ней происходило именно это. Убийственное ощущение бесполезности наступившего дня и боязнь дня завтрашнего – что может быть разрушительнее для человека? Особенно, если этот человек сам врачует людские души. Саша закрыла глаза, пытаясь освободиться от мыслей, вопросов. По опыту она знала, что только после пребывания в таком молчаливом, спокойном состоянии она сумеет совладать с собой. Но только Саша погрузилась в приятное своей легкостью и бессмысленностью состояние медитации, как все разрушил телефонный звонок. Характерный рингтон прозвучал так некстати. Саша попыталась не реагировать – тщетно. Степень ее погружения в себя оказалась недостаточно глубокой – она реагировала на сигналы извне. Вздохнув, Саша открыла сумочку и достала мобильный. Звонила лучшая подруга.

– Привет, Симона! – стараясь скрыть недовольство, произнесла Лескова.

– Привет, ты где?

– Я… на пути к стоянке. Уже опаздываю.

– Я приеду к тебе на работу.

– Симона, а можно не сегодня? – попросила Саша. – Я плохо себя чувствую. У меня всего два посетителя. Боюсь, я не смогу ждать тебя до вечера.

– Я приеду, когда скажешь.

– Симона, я не могу точно…

– Саша! Скажи, когда ты освободишься, и я приеду. И все! Ничего не объясняй, просто ответь.

– Как насчет встречи на нейтральной территории? Давай в «Кухне»?

– Почему там? – удивилась Скуратова.

– Когда мне было двадцать, это место казалось центром Вселенной.

– Тебя снова тянет в прошлое. Ну хорошо. В котором часу мы встретимся?

– Часа в три.

– Господи, да я с ума сойду до этого времени! – воскликнула Скуратова.

– Не сойдешь. До встречи.

Саша довольно грубо прервала разговор. В том состоянии, в котором находилась Лескова, она меньше всего была готова сопереживать. С Симоной Александра всегда была предельно откровенна, но в этот день она не могла поверить, что с подругой действительно произошло нечто из ряда вон выходящее. У Скуратовой была привычка придавать событиям важность, не соответствующую действительности. Она окружала себя страшилками по собственному желанию, а потом ждала, чтобы все ее успокаивали. Она с жаром рассказывала о том, что произошло, удивительным образом переворачивая события с ног на голову. То, на что обычный человек внимания не обратит, в толковании Симоны выглядело невероятным приключением.

– Сима, Сима, если бы ты знала, насколько я не готова сейчас разделять твои проблемы… – прошептала Саша и испуганно прикрыла рот ладонью: за последнее время она уже не в первый раз разговаривала сама с собой.

Мысли вслух чаще одного раза в неделю – это уже диагноз. Лескова стремительно ворвалась на кухню, сметая все на своем пути. Открыв шкафчик, она дрожащими руками достала маленький блистер, выдавила крошечную таблетку. Подумала и выдавила еще одну. Проглотила без воды, но неприятное ощущение заставило все же налить в чашку немного остывшего чая и сделать несколько глотков. Быстрый взгляд на часы – катастрофа.

Лескова вернулась в комнату за сумочкой и поспешила выйти в коридор. На ходу взглянула на себя в зеркало. Прическа оставляет желать лучшего, но эти мелочи можно исправить в машине. Светофоров на пути много – время будет. Не замечая ступенек, Саша в считаные мгновения оказалась внизу. Автоматически улыбнулась и поздоровалась с соседкой, погладила ее милого йоркширского терьера.

Через несколько минут, направляясь к стоянке, Саша почувствовала себя гораздо спокойнее – лекарство подействовало. Вдыхая полной грудью прогретый летний воздух, Лескова шла привычным маршрутом. Только на этот раз она точно знала, что не хочет никуда идти. С каждым шагом она двигалась все медленней, медленней. Последние метры до автомобиля Александра едва плелась. Больше всего на свете она хотела вернуться и уединиться дома. Но нужно ехать на работу. Саша знала, что больше никогда не переступит порог своего кабинета с тем трепетом и радостью, как это было всегда. Смерть Овсянникова поставила жирную точку на ее карьере. Испарилось, сошло на «нет» желание помогать, распутывать узлы, получать удовольствие от созерцания идиллии, к которой имеешь прямое отношение. Наверное, она никогда не была хорошим психологом: все то, что удалось, было чистейшим совпадением, внушением, которое, в конце концов, приносило результат, но продолжать Саша не хотела. Ей нужно набраться сил для того, чтобы довести до логического завершения своих последних клиентов. В том, что она больше не запишет ни единого посетителя, Лескова не сомневалась. Ей нужно время, чтобы разобраться в себе. В таком состоянии она не может никому помочь, разве только – навредить.

По дороге в офис стало ясно, что опоздание переходит в непростительную халатность. Саша знала, что ее уже ждут, – случай невероятный, первый за всю практику. Уши пылали жарким огнем, хотя Александра уже не нервничала. Она спокойно, даже равнодушно посматривала на часы, отмечая время, потерянное для того, кто нуждался в ее помощи. Светофоры, как нарочно, то и дело включали «красный». Эта волна опоздания и бездействия ни на что принципиально повлиять не могла. Саша окончательно приняла решение. Ей давно пора изменить в своей жизни все. Пожалуй, даже не так, более глобально: пора начать другую жизнь. «Сначала» – это для идеалистов. Все равно прошлое время от времени будет напоминать о себе, а вот настоящее можно попробовать перекроить. Показать новый образ, непривычный для окружающих, но давно существовавший у тебя внутри. Наконец пришло время показать его миру.

Саша не замечала, что улыбается. Она шла к зданию, автоматически бросив взгляд на окна своего кабинета. Скоро там обоснуется другой человек. У него будет иная работа, цели, восприятие, привычки. К нему будут приходить люди, связанные с ним общим делом, спорными вопросами, случайные и близкие, но больше никогда этот порог не переступит Саша и те, кто нуждался в ее помощи, ее совете, ее протянутой руке. Ей стало легче от этой мысли.

Стремительно взбежав по ступенькам крыльца, Лескова на мгновение задержалась. Она оглянулась, пытаясь зафиксировать в памяти самую незначительную деталь этого утра. Ничего особенного не увидела и разочарованно вздохнула. Тут же пристыдила себя: почему этот день должен быть необыкновенным? Он принадлежит всем, а она хочет, чтобы он изменился для нее здесь, сейчас. Вот такое оно, утро перемен, точка отсчета нового времени.

Идя по коридору, Саша увидела женщину средних лет, сидящую в кресле в ожидании начала приема. Она выглядела взволнованной и напряженной, но, как только увидела Александру, заулыбалась, расслабилась. Ирина Малышева. Лескова поняла, что та уже предвкушает беседу, которая поможет ей окончательно разобраться в себе, в том, что мешает ей жить.

– Доброе утро, Ирина Семеновна! – улыбнулась в ответ Александра. Достав ключ, открыла дверь кабинета. – Входите, пожалуйста. Прошу прощения за опоздание.

Объяснять причины было неуместно. Да и могла ли Саша признаться в том, что скоро эта усталая от собственных страхов, болезненная женщина останется, по ее словам, без «единственного доброго советчика». И как с этим быть, тем более что Ирина Семеновна – одна из тех, кто еще нуждался в помощи Лесковой.

– Ну что вы такое говорите, Александра Олеговна, – затараторила посетительница, пытаясь за многословностью скрыть волнение. – Вам ли просить у нас прощения. Мы – люди, запутавшиеся, потерявшие веру в себя, отнимаем у вас столько времени.

– Это моя работа, – включая кондиционер, автоматически ответила Саша. Она не замечала, что в этот день все делает машинально, не задумываясь. И отвечала так, как делала всегда, но не чувствовала того, что обычно.

– Знаете, а мне сегодня было очень неуютно, когда я ждала вас, – пытаясь поймать взгляд своего психоаналитика, Ирина Семеновна нервно наматывала на указательный палец кончик выбившейся из-за уха пряди. – Эти минуты показались мне вечностью.

– Почему? – Лескова жестом предложила занять место на кушетке, сама остановилась рядом.

– Я подумала, что вы больше не придете. Не знаю, как это получилось, но я сидела, закрыв глаза, и пыталась представить, как вы идете по коридору, и не могла. Тогда я стала думать о том, что буду делать, если так и не дождусь вас… Все снова рухнуло. Кроме стука сердца, я ничего не слышала. Все звуки заглушали эти быстрые, ритмичные звуки. Как мне стало страшно, как в тот день, когда мама… Ну, вы понимаете.

– Конечно, понимаю, – вздохнула Лескова, вспоминая.

Ирина Семеновна Малышева пришла на первую встречу в ужасном состоянии: ее мать потеряла рассудок. Принять этот свершившийся факт оказалось непросто. Тем более, ничто не предвещало такого развития событий. Это произошло вмиг. Однажды утром мать проснулась и, глядя на домашних пустыми глазами, спросила:

– А вы кто?

После этого началась долгая дорога из тьмы к свету. Так считала Ирина. Поверить в то, что мама навсегда ушла в свой мир, где нет места близким, где больше не существует привычных радостей, было невозможно трудно. Уколы, процедуры, консультации, гипноз, бесконечные таблетки – все это слилось в одно очень дорогое и неэффективное лекарство от безумия. Когда первый шок от происшедшего миновал, отец Ирины, она сама и ее муж впряглись в заботы о женщине, которой уже не было никакого дела до них, до самой себя. Потом начались проблемы со стационаром, и мать пришлось забрать домой. Статья расходов «сиделка» здорово подкосила семейный бюджет. В конце концов, на свой страх и риск больную женщину стали оставлять одну. Благо, за несколько лет, что длилась эта печальная история, она ни разу не сделала ничего угрожающего ее жизни и жизни окружающих. Только однажды она хотела затеять стирку и взяла поварскую соль вместо стирального порошка.

Когда в одно солнечное утро полгода назад, войдя в комнату матери, Ирина не услышала уже привычного вопроса: «Вы кто?», она не могла предположить, что в эту ночь сердце женщины, переставшей жить в этом мире, остановилось.

– Она умерла, как ангел, – рассказывала Ирина на первой встрече с Лесковой. К психоаналитику она обратилась после того, как устала бороться с бессонницей и призраком матери, преследовавшим ее в редкие часы неглубокого сна. Дошло до того, что Ирина Семеновна боялась идти домой. Пребывание в собственной квартире после рабочего дня с каждым днем превращалось во все более изматывающее испытание. Обеспокоенный муж, дочь настояли на необходимости получить помощь специалиста.

Два месяца два раза в неделю Ирина Семеновна приезжала в кабинет, в котором чувствовала себя уютно и спокойно. Александре удалось привести нервную систему измученной женщины в порядок. Вернулся сон, радость жизни, необходимость в сексе, нормальные отношения с близкими людьми. Саша собиралась сказать своей подопечной, что та уже не нуждается в их беседах. Остались одна-две встречи, не более. Все указывало на то, что Ирина Семеновна готова вернуться к нормальному ритму: работа, дом, дочь. Но сегодняшнее заявление Малышевой говорило о том, что Александра поторопилась с выводами. В ее помощи все еще нуждались, а она физически не могла дать ее, потому что чувство вины практически намертво придавило ее способности неподъемной бетонной плитой. Смерть Леонида Овсянникова стала точкой отсчета нового видения реальности. Александра не чувствовала себя вправе врачевать людские души. Она не спасла молодого, красивого, успешного, но невероятно несчастного мужчину. Саша не смогла подарить ему надежду на лучшее, поэтому он решил больше не сопротивляться. Он ушел, оставив ей своих демонов. К борьбе с ними Лескова оказалась не готова.

– Да вы не слушаете меня, – удивленно заметила Ирина Семеновна, неестественно ровно выпрямив спину, она села на край кушетки. В ее голубых глазах застыло недоумение, граничащее с паникой. – Не слушаете!

– Продолжайте, – не глядя на пациентку, Александра пыталась скрыть замешательство.

– Я не могу продолжать.

– Вы не можете продолжать.

– Да, не могу, потому что вас здесь нет. Что с вами, Александра Олеговна?

– Со мной? Вы шутите? Мы меняемся местами? – улыбнулась Лескова. – Нет, нет, давайте продолжим, как обычно.

– Как обычно не получится. Вы опоздали, а теперь стоите такая отрешенная. Вам больше не интересна ваша работа? Или дело во мне? Я утомила вас своими страхами и проблемами. Наверное, так бывает, как говорится, последняя капля.

– Ирина Семеновна, я не пропустила ни слова. Я не комментировала. Мой способ общения неизменен. Я хотела, чтобы вы как можно глубже раскрыли свою проблему, обнажили ее, и тогда мы вместе найдем способ ее решить. По-моему, мы уже справились с задачей. Вы согласны?

– Не знаю… Вы намекаете… Сейчас, когда я думаю, что эта встреча может стать последней, мне снова тревожно.

– Думайте о том, что у вас начинается новая полоса. Белая, просторная, полная радостей и свободы. Теперь вы вернули себя настоящую. Ко мне приходила тень женщины по имени Ирина Малышева, а сейчас вы снова обрели себя! Пришло время смело воплощать в жизнь свои мечты. Вы не хотели куда-нибудь поехать за новыми впечатлениями?

– Нет. Я не чувствую в себе силы для путешествий.

– Нужно только захотеть.

– Значит, я недостаточно сильно захотела. Кстати, муж тоже что-то говорил о Болгарии, Греции. Он точно засиделся дома.

– Вы хотите, чтобы он отправился путешествовать сам? – Лескова едва владела собой. Ей было безразлично, что ответит эта женщина с пытливыми голубыми глазами. Осторожно поглядывая на часы, Саша ждала, когда же истечет время, выделенное на эту встречу.

– Нет, не хочу. Если проводить отдых порознь, то зачем вообще жить вместе? Делить будни и трудности, а радоваться и праздновать врозь? Это не для нас. Мой муж будет стоически ждать, пока мы оба пожелаем сотворить нечто!

Лескова понимающе кивнула головой. Они с Владимиром тоже придерживались мнения, что совместный отдых укрепляет семью. Правда, последние два года они вообще никуда не ездили, если не считать поездки за город на дачу к знакомым. Да и там они предпочитали заниматься каждый своим: Саша загорала, наслаждаясь возможностью молчать и поглощать жаркие солнечные лучи, а муж соревновался в длительности погружения под воду, как сумасшедший нырял в бассейн, переплывал его, словно хотел установить олимпийский рекорд. Потом он с аппетитом поглощал все, что предлагали радушные хозяева, а Саша едва притрагивалась к угощению, предпочитая охлажденное белое вино и фрукты. Тогда ее раздражало, как муж ест, успевая поддерживать непринужденную беседу. Он покорил всех за столом, а ей только и шептали на ушко, какой интересный мужчина достался ей в мужья. В тот момент Сашу раздражало то, что никто даже не пошутил на тему о том, как Никольскому повезло с такой женой, как она.

– Интересно, как долго ваш муж будет ждать, пока вы соблаговолите справиться со своими призраками? – неожиданно зло спросила Лескова. Ирина Семеновна удивленно подняла брови. – Просто интересно: сколько еще здоровый молодой мужчина будет терпеть ваши капризы, ваши смены настроения, нежелание быть женщиной?

– Как прикажете вас понимать?

– А как хотите, – Александра пожала плечами и направилась к своему столу. Села в кресло, поворачиваясь на нем из стороны в сторону.

– Мне уйти?

– Прежде чем вы закроете за собой дверь, я скажу вам то, что давно хотела: оставьте прошлое и живите сегодняшним днем. Ничто так не усложняет жизнь, как постоянное недовольство и взгляд в день вчерашний. Вы живете с мужем, дочерью – подумайте о том, каково им вариться в вашем надуманном безумии. Ваша мать оказалась честнее – она ушла в свой мир безвозвратно и покинула его в свой час легко и безболезненно. Не усложняйте жизнь своим близким… Может так получиться, что с вами они мучаются, а без вас вздохнут с облегчением. Не сразу, конечно, но обязательно почувствуют облегчение. Вам это нужно? Вы этого добиваетесь?

Ирина Семеновна ошарашенно смотрела на своего психоаналитика. Выстроенное за долгие часы бесед здание покоя и уверенности рухнуло в один миг. Неужели она столько времени потратила на общение с этой истеричкой?

– Истеричка… – не заметила, как произнесла это слово вслух. Вздрогнула, виновато глядя на Лескову, но, встретив ее насмешливый взгляд, осмелела: – Вы сами нуждаетесь в помощи. Это очевидно, поэтому я не обижаюсь на вас. Жаль потерянного времени.

– Ни о чем никогда не жалейте! – прокричала Александра, когда за Ириной Семеновной уже закрылась дверь. А потом, запрокинув голову, прошептала: – Простите, простите, ради бога…

Лескова набирала штрафные очки, делала все, чтобы не осталось никакой возможности вернуться к работе, к тому, чем она занималась всю жизнь. Саша сознательно сжигала мосты. Остался еще один посетитель. Если она и с ним поступит так бесчеловечно, она совершит ошибку, которую невозможно будет исправить.

Достав пачку сигарет, Александра никак не могла найти зажигалку. Наткнулась на завалявшуюся коробку спичек. Саша никогда не курила в промежутках между приемом, но сегодня был особенный день. Сегодня можно то, что раньше было под запретом. Больше никаких табу, норм, никакой клятвы Гиппократа – все это осталось в той жизни, в которой был жив Леонид Овсянников и учился на хирурга сын Прохорова, в которой она была верна Никольскому и верила, что у них все получится.

Александра включила компьютер, уточнила список посетителей, попыталась поиграть в покер, но быстро оставила это занятие. Голова отказывалась просчитывать правильные ходы. Выпуская серую струю дыма вверх, мельком взглянула на часы: до следующего приема оставалось полчаса. С Ириной она сегодня круто разобралась, быстро. Так же быстро она закончит с посетителем, которому помогла избавиться от фобии замкнутого пространства и отрицания собственной важности. Пришлось хорошо поработать с его детскими воспоминаниями, прежде чем выяснились причины такого поведения. Лескова уже на прошлой встрече хотела сказать, что тот больше не нуждается в ее помощи. Страхи и неприятие ушли, мужчина выглядел вполне жизнестойко. Он был готов к тому, чтобы идти дальше без посторонней помощи. Сегодня Саша боялась, что ее собственное настроение и планы разрушат то, что строилось не один месяц. Ей было жаль не своего труда, а потери искры радости и надежды в глазах мужчины.

Саша быстро выключила компьютер, едва дождавшись, когда погаснет экран. Пока же записывала на автоответчик сообщение о краткосрочном отпуске и просила всех извинить ее за некоторый перерыв в работе кабинета. На самом деле Лесковой хотелось признаться в том, что она сейчас просто не в состоянии думать, анализировать и сопереживать. Кроме того, она не знала, как долго продлится ее апатия. Завершив свое послание, Саша вскочила, поспешив выйти из кабинета. Она больше не хочет сегодня ни с кем встречаться. Она физически не может общаться с кем-либо, кто нуждается в ее аналитических способностях и психологической помощи. Что-то в ней самой сломалось, так что пока ей лучше вообще уйти. На сколько – время покажет.

Дрожащей рукой Александра достала ключ и заперла кабинет. Внизу, как обычно, кивнула вахтеру и вышла на улицу. Остановившись на крыльце, закрыла глаза и вдохнула прогретый солнцем воздух. Даже голова закружилась.

– Александра Олеговна! – Лескова мгновенно открыла глаза и напряглась: перед ней стоял Михаил Жуков. Тот самый, который уже избавился от клаустрофобии и больше не называл себя главным уродцем из всех уродцев.

– Здравствуйте, Михаил! – расплылась в улыбке Лескова.

– А я немного раньше приехал… Мог бы и не застать вас? – он пытался улыбнуться в ответ, но слишком разволновался, губы дрожали и не складывались в улыбку.

– Могли, Миша, могли, – как бы заигрывая, произнесла Александра. Она поправила соскальзывающую с плеча сумочку, мельком взглянула на часы. – Дело в том, что я опаздываю.

– Вы? Куда? Вы же должны быть у себя в кабинете.

– Миша, это мое упущение, я должна была сказать вам еще в нашу последнюю встречу, что вы больше не нуждаетесь в психоаналитике. У вас все в порядке, Миша! – Лескова закивала головой и, заметив, что он собирается возражать, не дала ему вставить слово: – Все страхи позади. Их нет. Ничего плохого с вами больше не произойдет, потому что все под контролем. Вы – хозяин своей судьбы. Я больше не нужна вам, Михаил.

– Но вы же сами записали меня на сегодня на половину второго…

– Миша, я так рада за вас! Я и за себя рада, потому что у нас все получилось! – В сумочке Александры отчаянно звонил мобильный.

Саша взглянула на дисплей: звонил ее нынешний любовник. Который по счету? Лескова давно сбилась и не пыталась выстраивать генеалогию своих любовных приключений. Да и на этом думала поставить точку, но мужчина дал о себе знать. Причина понятна: Саша уже неделю не соглашалась встретиться. Каждый раз, когда Денис звонил, находила причину для того, чтобы быстро закончить разговор. События, свалившиеся на Сашу, свели на нет все ее сексуальные желания, а притворяться не хотелось. Лескова привыкла получать от секса удовольствие, а не играть комедию, чтобы не ранить самолюбие мужчины. Прохоров, Овсянников – эти два мужчины заставили Лескову забыть об удовольствиях и обратиться к душе. Там царила полная неразбериха, царила уже не один год. Только Саша не хотела в это верить. Она разбиралась в чужих душах, забросив свою.

Жуков переминался с ноги на ногу. Раскрасневшееся то ли от жары, то ли от волнения лицо выражало крайнюю степень возмущения. Саша поняла, что назад хода нет. Она лучезарно улыбнулась, доставая из сумочки мобильный. Показывая его Михаилу, она спросила:

– Мне можно ответить на звонок? – Жуков закивал головой, отступая на шаг назад. Тем самым он показывал, что его не интересует содержание разговора. Но, оставаясь рядом, он давал понять, что ему нужна сама Лескова. – Спасибо, что не запретили.

Александра решительно нажала кнопку принятия звонка.

– Привет, Денис!

– Привет, если не шутишь.

– Я совершенно серьезно напоминаю, что мне нельзя звонить в такое время. Ты же знаешь, у меня прием. Я совершенно случайно забыла отключить телефон, – Саша краем глаза взглянула на ошалевшего Михаила. Тот остолбенело смотрел на своего психоаналитика. – В любом случае давай поговорим позднее.

– Саша, мы так давно не виделись, что я уже ничего не понимаю! – Денис явно не собирался заканчивать разговор.

– У меня много работы.

– Саша, если между нами «все», ты так и скажи!

– Между нами «все», – спокойно произнесла Александра и отключила телефон. Вздохнула с облегчением и подмигнула Жукову. – Вот так-то, Михаил. У меня тоже есть проблемы. Я – обычный человек, который должен разобраться в себе.

Жуков собирался ей что-то возразить, но Саша шагнула к нему, взяла в ладони его лицо и поцеловала в губы. Ее упругий язык так и не проник вглубь, потому что ошалевший Михаил не пожелал расслабить губы. Александра напоследок чмокнула Жукова в щеку.

– Я желаю вам любви, Мишенька, – прошептала Лескова и осторожно скользнула пальцем со лба к носу, губам Жукова. – Порвите мою визитку. Я вам больше не нужна. Живите на полную катушку и будьте счастливы.

– Александра Олеговна! – он догнал ее, когда Саша была в двух шагах от своего автомобиля.

– Что, ну, что еще?

– Вы всех нас бросаете?

– Вы – мой последний пациент.

– Значит, вы больше не практикуете?

– Скажем так: временно я закрываю свою практику. Прощайте, Жуков. Надеюсь, вам больше не понадоблюсь ни я, ни какой-либо другой психоаналитик. – Лескова села в машину и поспешила влиться в агрессивный поток автомобилей.

Она не ожидала от себя подобного легкомыслия. Получалось, она запросто отказывалась от всего, что считала важным все эти годы. Неужели такое возможно? Может быть, то, на что она обращала внимание, на самом деле его не стоило? Саша успокаивала себя тем, что всегда сможет вернуться к своей работе, обрасти клиентами, получать удовольствие от разрешения чужих проблем. Главное – снова захотеть, мочь, почувствовать в себе силы. Сейчас было важно обрести то устойчивое равновесие, которое так внезапно нарушилось.

В беспощадном, подчиняющемся правилам потоке ревущих автомобилей Александра почувствовала себя в безопасности. Мобильный отключен, с клиентами разобралась. Осталась Симона. Саша взглянула на часы: до встречи с подругой оставалось почти два часа. Как долго ждать. Правда, было совершенно очевидно, что никто не мешает ей позвонить подруге прямо сейчас. Да и Симона обрадуется. Ей, бедолаге, тоже невмоготу ждать.

Лескова припарковалась у обочины. Достав мобильный, ввела пин-код и выбрала в меню звонков нужную запись.

– Слушаю тебя, – вяло отозвалась Симона через несколько секунд.

– Не слышу радости в голосе! Это я на связи, Скуратова!

– Да слышу, что ты.

– Так не пойдет, – приподнятое настроение Александры никак не вязалось с загробным голосом подруги. – Я ведь звоню, чтобы сказать: я свободна, и мы можем встретиться.

– Она свободна… У меня, между прочим, тоже есть работа и обязательства, – недовольно пробурчала Симона. Она была обижена на Сашу за их сухой и равнодушный последний разговор.

– Свободна, Симка! – с упоением пропела Лескова. – Короче, я еду домой. Подтягивайся, когда сможешь.

– А как же ностальгический поход в «Кухню»?

– Отменяется.

– Спасибо, что поставила меня в известность.

– Пожалуйста. Я создам тебе уют и комфорт в собственных апартаментах.

– У тебя точно семь пятниц на неделе, – заметила Симона, не желая сдаваться и признавать, что ей больше нравится провести вечер у Саши дома, а не в старом, переполненном возбужденными студентами кафе.

– Жду тебя, ворчунья. Пока!

– Пока. – Скуратовой тут же захотелось оказаться в уютной кухне подруги, но, проявляя характер, она все же решила выждать пару часов. На большее ее не хватит, потому что информация распирает и просится наружу. Поделиться ею Симона может только с близким человеком. Сашка никогда ее не подводила. Она все узнает, а потом они обсудят, как быть. Ведь жизнь не останавливается. После каждого удара судьбы нужно идти дальше. Симона не была готова к таким сюрпризам, но, как говорится, человек предполагает, а… Да и нельзя быть готовой ко всему, даже если тебе кажется, что у тебя все под контролем.

Сомнений не было. Тест на беременность оказался положительным. Казалось бы, после стольких лет ожидания, Саша должна была обрадоваться и немедленно поставить в известность Владимира. Он первым должен узнать об этом. Он хотел этого, наверное, больше, чем сама Саша. Сколько раз он упрекал ее в том, что они потеряли столько лет. Сашу всегда раздражала такая формулировка. Из нее следовало, что годы, проведенные вместе, – пустая трата времени. Воспитанный консервативной Галиной Михайловной, Владимир придерживался мнения, что только рождение детей делает семью по-настоящему крепкой.

В доме все спали, а Саша сидела в туалете на опущенной крышке унитаза, неотрывно глядя на изменившийся цвет тонкой полоски бумаги, и не ощущала того трепета, о котором так часто и густо пишут в романах, рассказывают в кинофильмах. Вместо вселенской радости Александра чувствовала, как холодные пальцы страха скользят по телу, заставляя его покрываться мурашками.

– Вот такой подарок… – прошептала Лескова, выбрасывая тест в унитаз. С необъяснимым злорадством нажала на слив, наблюдая, как водоворот увлекает доказательство ее женской сути, ее природного начала.

То, что тревожило Сашу, можно было описать одним словом – неуверенность. Точно определиться с отцовством Лескова не могла. Она подсчитывала месячный цикл, сопоставляла числа с днями свиданий с Филатовым, отъездом в командировки мужа, его возвращением. Получалась очень неопределенная картина. Отцом ребенка мог быть и Никольский, и Филатов. Саша грустно усмехнулась. Вот оно – наказание. Она долго делала только то, что хотела. Она не отказывала себе в удовольствиях никогда. Брак с Никольским был для нее лишь бегством от прошлого, от одиночества, которого она вдруг стала панически бояться, от укоров матери, считавшей ее неудачницей. Саша второй раз вышла замуж, пытаясь доказать всем, что у нее все в порядке, все под контролем. Да и Никольский был таким милым, таким внимательным, что в какой-то момент Александра поверила: они смогут быть счастливы. Даже проделки свекрови какое-то время не могли повлиять на это ощущение.

Поначалу не было поводов для ссор. Оба вели себя крайне осторожно, боясь навредить друг другу. Это было время познания, романтики. Саша играла в хозяйку, супругу. Галина Михайловна упрямо доказывала сыну, что он ошибся в выборе, но она не могла остановить процесс взаимного проникновения друг в друга. Тогда оба решили, что все получилось.

В какой момент все изменилось, Саша уже не помнила. То, что она легко согласилась на связь с Филатовым и очень огорчилась, когда все так неожиданно закончилось, говорило о том, что и второй брак был для нее фиктивным. Она столько раз изменила мужу в мыслях, что, когда это произошло на самом деле, Саша не чувствовала вины. Филатов был хорошим любовником. Женщина, познавшая настоящее наслаждение от секса, не сможет легко отказаться от шанса снова испытать блаженство. Саша слишком хорошо знала, что такое сладость близости с мужчиной. Она познала многих, и ей было с чем сравнить. Она не гордилась этим, но считала подобный опыт необходимостью. По логике вещей ей следовало выбрать мужчину, с которым она могла быть счастлива, но в жизни все складывалось наоборот. Каждый последующий роман оказывался менее значимым, чем предыдущий.

Саша все чаще вспоминала Дмитрия Ильича Прохорова. Как странно, что именно его. Не своего первого мужчину Юру Будинцева, не Гришу и Пашу, не тех, с кем оказалась в постели лишь по зову плоти, а того, за кого никогда не собиралась замуж, роман с которым не считала важным. С Дмитрием Ильичом Александра встречалась просто потому, что внимание взрослого мужчины необыкновенно возвышало ее в собственных глазах. Да и расставание с Прохоровым она не забудет никогда. Этот мужчина, сам того не зная, оставил глубокий след в ее сердце. Теперь ей было стыдно за то, что она так легко предала его. Саше было невыносимо ощущать вину, поэтому она быстро оправдывала свое поведение, поверхностный и неразборчивый взгляд на жизнь, простительный для юности.

Воспоминания заставали Лескову врасплох. Чувства, которые она испытывала, не были однозначными. Она представляла, как бы сложилась их жизнь, какой была бы их семья, если бы… Вот и теперь Саша снова оказалась в плену фантазий. Что бы сказал ей Дмитрий, будь они семьей? Но, как ни старалась, Лескова не могла представить реакции Прохорова на сообщение о беременности. Взрослый, умудренный опытом мужчина, глядя в ее плутовские глаза, наверняка посчитал бы свое отцовство весьма шатким фактом. Правда, у него бы хватило ума не дать своим мыслям прорваться наружу. Наверное, он бы улыбнулся, распростер объятия и нежно, трогательно прижал Сашу к себе. Он бы поцеловал ее в макушку, приговаривая, что все будет хорошо, что он очень рад.

Саша вздрогнула. Теперь пришло время платить. Долгожданная беременность обернется для нее кошмаром аборта. Ничего не поделаешь. Конечно, можно было бы просто оставить ребенка и ни о чем не думать, но в Лесковой проснулись остатки порядочности. Это она не давала ей покоя и не позволяла сделать Никольского заложником измены. Все равно рано или поздно все тайное всегда становится явным. Обстоятельства могут сложиться так, что всплывет нелицеприятная для обоих правда. Пройдет время, и тогда пострадают не только они, но и ребенок. Невинное существо окажется заложником взрослых игр. Этого допустить нельзя.

Осторожно пройдя в комнату, где во сне тихо посапывал Владимир, Саша остановилась перед телефоном. Она боролась с огромным желанием, несмотря на поздний час, позвонить Симоне. Нужно было только снять с базы трубку и закрыться в ванной. Уже протянув руку, Саша поняла, что никому звонить не нужно, тем более Симоне. Она, не так давно потерявшая ребенка, бравирующая тем, что ничего страшного не произошло и она бесконечно счастлива с Валеркой, наверняка отбросит маску и примется уговаривать Сашу не прерывать беременность. Не с кем поговорить, не с мамой же… Значит, как решила, так и нужно сделать.

Поэтому через пару дней за завтраком, к которому Саша не притронулась, она небрежно сообщила, что у нее внеплановое ночное дежурство.

– Я не приеду после приема домой. Этот час отдыха после изматывающей дороги туда-сюда не восстановит мои силы.

– Ты снова не могла отказать коллеге, – недовольно констатировал Никольский.

– Саша у нас альтруистка, – подпела Галина Михайловна, многозначительно глядя на невестку.

– Ну что вы на меня набросились, – вяло оправдывалась Александра. – Просто нужно помогать людям. Все мы люди, все мы человеки.

– А в субботу ты будешь отсыпаться, – насыпая сахар в свой кофе, заметил Владимир.

– Точно. – Саша поднялась из-за стола и поцеловала мужа в щеку. – Ты все знаешь, дорогой.

– Сынок, ты бы сразу объявил планы на воскресенье, а то Сашенька, не дай бог, снова захочет кому-то помочь, – пододвигая Владимиру вазочку с печеньем, съязвила свекровь.

Лескова уже выходила из кухни и решила не отвечать на очередную шпильку Галины Михайловны. К тому же легкая тошнота от запаха кофе, который пил Владимир, подгоняла Сашу. Ей хотелось как можно быстрее оказаться вне пределов этой квартиры.

– Саш!

– Что, Володя?

– Ты ничего не поела, – указывая на бутерброд и чашку с нетронутым чаем, сказал Никольский.

– Что-то не хочется. Я попозже на работе выпью кофе с булочкой.

Закрыв за собой входную дверь, Александра с облегчением вздохнула. Она спускалась по ступенькам, представляя, как после ее ухода свекровь промывает косточки нелюбимой невестки. Владимир как будто привык находиться между двух огней, но как быть с его словами о том, что без ребенка их семья скоро перестанет существовать? Он так спокойно сказал об этом. Может, в этой ситуации вообще нужно поступить по-другому, по-человечески – развестись и родить ребенка, как это говорят, для себя. Ей уже под тридцать. В самый раз.

Саша не заметила, как оказалась на троллейбусной остановке, машинально села в свой троллейбус и, прижатая к поручню, взволновалась: ее малыша прижала равнодушная толпа! Необыкновенное ощущение теплой волной прокатилось по телу, на глаза навернулись слезы. Нет, этот ребенок обречен. Ему не появиться на этом свете. Его мать не готова к встрече. Сейчас, как и несколько лет назад, когда она выходила замуж за Муромова, она могла думать только о себе, о своей выгоде, об избавлении от ненужных проблем.

На работе Лескова взяла отгул. Несмотря на обещания безболезненности процедуры, Саша нервничала. С тяжелым сердцем она приехала в клинику. Пожалуй, здесь не наблюдалось недостатка в пациентках. В назначенное время Александра смело и решительно перешагнула порог кабинета. После выяснения номера очереди начались обычные вопросы.

– Где результаты анализов?

– Вот, возьмите.

– Хорошо… Надеюсь, вы сделали все, что положено. Не завтракали? – сухо поинтересовался врач.

– Нет.

– Клизму ставили?

– Да, на ночь, – краснея, ответила Саша.

– Волнуетесь?

– Немного.

– Сестра вас подготовит, – надевая стерильные перчатки, продолжал доктор. Повернулся, увидел побледневшее лицо пациентки. – Милочка, не нужно так волноваться. Но все-таки я хочу в последний раз спросить. Я должен.

– Да, пожалуйста.

– Вы не передумали? – Саша отрицательно покачала головой. – Это ваша первая беременность?

– Да.

– Вам уже тридцать?

– Да, – все тише отвечала Лескова.

– Вы знаете о возможных последствиях? О том, что эта беременность может стать первой и последней в случае осложнений?

– Знаю, доктор. Я не передумаю. Обстоятельства…

– Тогда вы сделали свой выбор, – он не стал ее слушать. – Раздевайтесь за ширмой. Там же садитесь в кресло…

Вернувшись домой в субботу утром, Саша осторожно легла рядом с Владимиром. Повернувшись к нему спиной, свернулась калачиком. Горячий, сонный, Никольский обнял ее, поцеловал в затылок.

– Как прошло дежурство? – тихо спросил он.

– Спокойно, – солгала Саша, закрыв глаза. Спать ей не хотелось, но это был единственный способ отсрочить общение.

– Еще поспим немного. Я поздно лег – фильм интересный смотрел.

– Поспим, конечно, – с готовностью согласилась Саша и не заметила, как на самом деле уснула.

Ей снилось, что она сидит в кафе с каким-то мужчиной и пьет кофе. Очень ароматный кофе, но почему-то безвкусный. Сколько она ни пила из чашки, почувствовать знакомый вкус не получалось. Это разозлило Сашу. Она вдруг посчитала виновником всего мужчину, который, как ни в чем не бывало, ел жареный арахис, ловко освобождая орешки от шелухи.

– Саня, открой глаза!

Ну, конечно, она пила кофе с закрытыми глазами, а этого делать никак нельзя. Так во сне решила Саша, но потребовалась еще одна более настойчивая просьба:

– Сань! Хорош притворяться, что спишь! Открой глаза! – Саша открыла и спросонья увидела перед самым носом кофейную чашку с золотым ободком на блюдце. Рука, державшая его, подрагивала – Никольский едва сдерживал смех: – Доброго вечера, спящая красавица!

– Который час?

– Шестой.

– Я столько спала? – наигранно удивилась Лескова. Потянулась и почувствовала неприятную тяжесть внизу живота.

– Поднимайся, кофе в постель, но не с утра, а к вечеру. Это, по-твоему, романтично? – Владимир терпеливо держал чашку в руке.

– Очень романтично. Давай чашку, спасибо, – Саша осторожно села, опершись о подушку. Кофе был горячим и горьким – все верно.

Никольский сел на пол и внимательно наблюдал за тем, как Саша пьет. Ему казалось, что удовольствие, которое она изображает, липовое, и на самом деле она витает где-то очень далеко от дома, от него. Это могло означать что угодно. Владимир знал, что интуиция его подводит редко. То, что они с женой отдаляются друг от друга, – факт. Что-то не складывалось, и его подарок, сверкающий у Саши в ушах, ничего не изменил. Надеяться на то, что из чувства благодарности вдруг вспыхнет страсть, было глупо, но Никольский действовал вопреки здравому смыслу. Он решил, что его щедрость растопит лед, сковавший их отношения.

– Отдохнула? – Владимир забрал пустую чашку. Саша протянула руку и взъерошила мужу волосы. – Это «да»?

– Конечно, спасибо.

– Ты не бережешь себя. Очень много думаешь о работе, а надо о семье, о нас.

– Это ты так считаешь или Галина Михайловна?

– И я, и она, но, главное – я.

– Тогда замечу, что ты несправедлив. Я просто все успеваю. Я и время прекрасно уживаемся вместе.

– А со мной ты как живешь?

– Нормально, – Саша снова откинулась на подушку. Хотелось отвернуться к стене и больше не отвечать на дурацкие вопросы. Владимиру скучно, он пытается развлечься очередной ссорой и готовит почву для нее. Не получится. Саша закрыла глаза. У нее нет сил на войну. В этом разбитом состоянии она предпочтет промолчать, чем вступить в спор. Но продолжение разговора оказалось непредсказуемым для Лесковой.

– Какая у нас семья, Саша? – Владимир поднялся, поставил чашку на стол возле телефона. Саша открыла глаза и увидела, как он провел пальцами по его поверхности, потом долго рассматривал кончики пальцев. Стряхнул невидимую пыль и с довольным видом уставился на жену.

– У нас обычная семья, – вяло ответила Лескова.

– Серая, обычная, непримечательная… – Владимир сел на край дивана, взял Сашу за руку. – Какие у тебя красивые руки. Нежная кожа, гладкая.

– Это просто молодость, – улыбнулась Саша, – я не прикладываю к этому никаких усилий. Пока не прикладываю.

– Тебе вообще все дается легко, да? Ты умеешь получать то, что хочешь, и идешь ради этого на все.

– Мне не нравится твой тон, – Саша выдернула руку, села, поджав ноги. Подоткнув под себя одеяло, какое-то время была занята тем, чтобы на нем не было складочек. – Что случилось? Не тяни.

– Ты мне объясни. Почему ты бежишь из дома, напрашиваешься на ночные дежурства? Ты не хочешь спать со мной?

– О господи! – Саша покрутила у виска пальцем. – Перестань, Володя. Давай не портить друг другу выходной.

– Выходной и вся жизнь – несравнимые вещи. Лучше испортить воскресенье, чем мучиться еще долгие годы и знать, что ты живешь не своей жизнью!

– Ого! Серьезное заявление. Чего ты от меня хочешь?

– Чтобы ты прошла обследование.

– Какое?

– Я хочу знать, что ты способна иметь детей. – Саша закрыла лицо руками и прыснула. – Что такого смешного я сказал?

– Ничего, прости. Это я о другом подумала.

– Почему ты думаешь о другом, когда я веду с тобой серьезный разговор? Я ведь не шутил тогда в метро. Мне действительно тяжело жить с тобой, Саня. Я люблю тебя, но без ребенка моя любовь будет неполной, неполноценной. Тебя этот вопрос, как я вижу, не беспокоит.

– Мне не сорок лет. У меня есть время, – подавляя желание сказать правду и навсегда покончить со всем этим, Лескова разыгрывала оправдание.

– Длительная перспектива ожидания меня не устраивает. Если в ближайший год ты не забеременеешь, то я подам на развод.

– Очень глупая попытка сохранить семью, – заметила Саша, медленно поднимаясь с кровати. Голова закружилась. Лескову качнуло, но она смогла сохранить равновесие.

Никольский не шелохнулся. Он лишь удивленно поднял брови и смотрел, как жена осторожно, словно неся очень хрупкую ношу, передвигается по комнате.

– Ты плохо себя чувствуешь? – наконец соизволил поинтересоваться он.

– Давление скачет.

– Ты врач, знаешь, что делать в таких случаях. Прими что нужно.

– Я уже приняла. – Саша обернулась. – Скажи маме, что у меня отлично развитая детородная функция.

– Обязательно.

– А твой ультиматум я принимаю… – Саша взяла чашку со стола. – Спасибо за кофе. Отнесу помою.

Галины Михайловны на кухне не было. У Саши создалось впечатление, что ее вообще нет дома. Наверное, дала сыночку ценные указания и поехала проведывать свою любимую подругу Майю. Неугомонная свекровь накручивает Володю и получает от этого удовольствие. Раньше муж умело пропускал мимо ушей все ее нападки и закрывал глаза на баталии между женой и матерью. Теперь решил изменить тактику.

– Саша! – Никольский неслышно вошел в кухню, испугав ее. Она вздрогнула и выронила чашку. Ударившись о раковину, та разбилась.

– Ну вот. Галина Михайловна получила очередной повод, чтобы допекать меня за руки, выросшие не из того места, – убирая осколки от чашки, с досадой заметила Александра.

– Это мелочи, – Владимир подошел сзади, обнял ее за плечи, убрал волосы с шеи и поцеловал.

– Не надо.

– Почему? Мы одни.

– Прости, я устала, и у меня начисто пропало настроение этим заниматься, – Саша машинально повела плечами, пытаясь освободиться от неприятного прикосновения.

– Как оригинально: устала, голова болит, критические дни…

Саша не была настроена шутить, отбиваться от критики, оправдываться, излагать свою точку зрения. Она мечтала, чтобы ее оставили в покое, но поняла, что Никольский так просто не успокоится.

– Зато у тебя очень оригинальный способ подготовки женщины к сексу: нахамить, обвинить, поставить условие и ждать, пока я начну изнемогать от желания! – остатки чашки с грохотом полетели в мусорное ведро.

– Наверное, не стоило тебя будить, – вздохнул Никольский и вышел из кухни. Вскоре за ним захлопнулась входная дверь. Саша опустилась на стул. Вдруг, словно откуда-то набралась сил, подскочила, бросилась к телефону.

– Алло! Симона? Привет, ты что делаешь?

– Проводила Валерку в очередную командировку, теперь дергаюсь. Ты же знаешь, зачем он в Москву ездит. Так что предстоит бессонная ночь.

– Можно я ее с тобой разделю? Или у тебя были другие планы?

– Какие планы, Олеговна? – насторожилась Скуратова. – Что-то я не пойму.

– Значит, гостей с ночевкой не принимаешь?

– Принимаю, приезжай. Евгения Павловна забросает тебя вопросами – она сейчас у меня в гостях.

– Я потерплю. Это даже приятно. Твоя свекровь – милая женщина, – заметила Саша.

– Знаю, знаю. Приезжай.

Через час Александра, уделив должное внимание Евгении Павловне, смогла уединиться с подругой.

– Ну, девочки, я понимаю, что вам не терпится посекретничать, а мне давно пора домой, – деликатная Евгения Павловна схватывала все на лету. Поэтому она вызвала такси и вскоре уехала домой.

– Моя свекровь – чудо, – Симона убрала в кухне после чаепития. Саша молча кивнула, закуривая. – Когда мы с Валеркой умудряемся поссориться, она всегда на моей стороне, представляешь?

– С трудом! – Саша подавилась дымом.

– Ну, что, подруга, пойдем? С посудой полный порядок, теперь пора заняться твоими проблемами. По выражению твоего лица, которое я наблюдала все это время, очевидно, что произошло нечто.

– Ты права.

– Пойдем, выпьем по чуть-чуть для меткости в высказываниях.

Включив бра, забравшись на диван под мягкий плед, они потягивали из бокалов через соломинку коктейль «Огненный шар» – с некоторых пор любимый напиток Симоны. Телевизор работал на минимальную громкость. Быстро захмелев, Саша поняла, что вот-вот расплачется. Скуратова пододвинулась ближе, обняла ее.

– Сань, ну, давай спокойно и понятно. Выкладывай, что у вас там стряслось?

Когда Саша закончила говорить, Симона какое-то время сидела молча. Ей было нелегко переварить услышанное. К тому же к удивлению и сожалению подмешивалось чувство обиды: Саша не позвонила, не посоветовалась. Да что там говорить – просто не поставила в известность, прежде чем сделать такой серьезный шаг. Но также было очевидно и другое: брак Саши и Владимира обречен. Вопрос времени.

– Саша, ты поступила опрометчиво, – не глядя на Лескову, начала Симона.

– Ты о Никольском?

– Не прикидывайся дурочкой. Я о ребенке.

– Оставить его было бы нечестно по отношению к Володе.

– Убить ребенка, по-твоему, честнее, – прошептала Симона. Она смотрела на подруг с укором.

– Я знала, что ты меня осудишь. Знала, но все равно приехала, потому что мне некуда больше идти. Поехать к дежурному врачу? Сегодня как раз Фомина дежурит, наш дерматолог. Хорошая баба, но языкатая. Приехать – показать, что у меня проблемы. О них на следующий день будет вся клиника гудеть, косточки перемывать. К маме – это как наказание, самый последний вариант. Мы никогда с ней не разговаривали на одном языке.

– Что ты оправдываешься, – вздохнула Симона. – Я всегда тебе рада. Только новости ты принесла нехорошие.

– Уйду я от него, – прижимаясь к подруге, сказала Саша. – Не люблю я его. Никогда не любила. Так, показалось, что вот оно, настоящее чувство. Серьезный, упрямый, умный – с таким будешь чувствовать себя, как за каменной стеной. Все мы, бабы, этого хотим. А что оказалось? Поет под мамину дуду, добиться толком ничего не может, другим в карманы заглядывает, завидует, а на словах говорит, что чужих денег никогда не считает… Противно.

– Значит, дело в деньгах, в благах, которых тебе не хватает? Может, ты и с ребенком из-за этого? – Симона отстранилась, чтобы видеть глаза Александры.

– Не только, скажем так… Вот он мне сережки подарил, смотри, – Саша повернулась, бриллианты сверкнули под неярким светом бра.

– Нашла время хвастать. – Симона равнодушно взглянула на серьги. – Красивые, тебе идут.

– Не знаю, зачем я их сегодня надела. С тех пор как он мне их купил, из коробочки не вынимала. Поносила в первый день и спрятала.

– Зачем надела, спрашиваешь? Чтоб приключений больше было на задницу. Как раз самое время. Тебе ведь их не хватает.

Саша обидчиво поджала губы. Долго она в таком духе не выдержит. Нечего сказать, приехала расслабиться. Симона перегибала, но не дать ей высказаться означало встать и уйти. Уже поздно, да и идти некуда.

– Сим, перестань меня добивать. Я и без тебя себя последней сукой чувствую, – сквозь слезы выдавила Лескова. Сдавила голову руками. – Я ведь сама все испортила! Был бы у меня другой муж, другая жизнь. Он по-настоящему любил меня. Не смотри с такой иронией. Я – его последняя любовь. Можешь поверить, после того, что я с ним сделала, он больше ни одной женщине не доверяет. Жениться может, но ни счастья, ни тепла не почувствует. Я его заморозила. Сама виновата, дура набитая.

– Ты уверена, что была бы счастлива с ним? – Симона догадалась, о ком идет речь.

– Не знаю. Но все было бы иначе… чище, проще, человечнее.

– Женился давно твой «другой». Сама ведь рассказывала.

– Это бегство от меня, от воспоминаний о нас. Если бы я твердо решила, я могла бы все наладить. Нужно было хорошенько постараться, но ты же меня знаешь: напрягаться – не для меня.

– Ты переоцениваешь свое влияние на оскорбленного мужчину, – неожиданно резко заявила Скуратова.

– Хочешь – верь, не хочешь – не верь. И была бы я сейчас Александрой Олеговной Прохоровой. Родила бы, как минимум, двух сыновей.

– Почему сыновей?

– У таких мужчин, как Дмитрий, рождаются только сыновья. Это же очевидно, – улыбнулась Саша. – Кстати, у него уже есть сын. Мне мама доложила. Видела бы ты ее лицо, когда она мне это говорила. Я, конечно, сделала вид, что мне фиолетово.

– Слушай, ты так страдаешь по нему, а когда встречались, ни в грош не ставила. Глупо как-то.

– Глупо. Молодая была, недоделанная.

– А не получится так же и с Никольским? Морочишь ему голову, изменяешь, а потом вдруг поймешь, что жить без него не можешь?

– Не получится. Мне уже не двадцать, чтобы настолько не разбираться в мужчинах, жизни.

– Странная ты, Сашка, – вздохнула Скуратова. Взбила свою подушку. – Ложись и ты. Говори что хочешь, я больше не буду спорить, обвинять. В конце концов, какое я имею право на это?

– Говорить больше нечего. Я все сказала. Пожалуй, кроме одного: завтра я подам заявление на развод. И еще… – Лескова легла набок, подпирая голову рукой. – Осточертело мне торчать в этой больнице. Никакого роста.

– Ты и работу бросать думаешь?

– Нет, один коллега открывает частную контору, что-то вроде психологической помощи. То, что у буржуев называется «мой психоаналитик». Меня приглашают на работу.

– Как ты можешь сейчас об этом думать? – искренне удивилась Симона. – Твоя жизнь рушится, а ты собираешься промывать кому-то мозги. У тебя самой они в порядке?

– Не беспокойся. Помогая другим, я свои проблемы отключу. Это называется самоконтроль.

– Хреновый контроль, дорогуша.

– Слушай, а мне ведь придется снова у матери жить… Вот это проблема так проблема.

Симона повернулась, чтобы в этот момент увидеть глаза Саши. Грустные темные омуты, в которых сейчас тонула ее подруга. Скуратова почувствовала в горле колючий комок, всхлипнула.

– Симона, ты что? Не смей жалеть меня. Все нормально. Я вот с тобой поделилась и как будто легче стало. Ничего, все пройдет.

– Я где-то читала: «Чтобы стать на новую дорогу, нужно сойти со старой».

– Точно. Действовать нужно. Я завтра же подам на развод.

Хмель разобрал Лескову, прибавив ей смелости, решительности. Сейчас она представляла, как Владимир возвращается домой и не находит своей жены. Его мама, конечно, скажет, что порядочные супруги в такое время спят в своей кровати. Никольский обязательно позвонит Симоне. Именно поэтому Саша попросила подругу отключить телефон. Пусть поволнуется муженек, если он вообще способен переживать о ком-то, кроме себя. Симона не одобряла действий подруги, но Лескова была непреклонна. Совсем скоро, максимум месяца через два, она снова обретет свободу. Ту, когда ей так легко дышать, так легко осознавать и идти на поводу своей женской сути.

Однако все сложилось не так просто и не так гладко, как хотела. Узнав о намерениях Саши, Владимир сделал все, чтобы максимально затянуть бракоразводный процесс. Устраивал Саше сцены. К нему с удовольствием подключалась Галина Михайловна. Она была оскорблена: какая-то никчемная девица пренебрегает ее сыном!

– Сколько раз говорила тебе: от нее хорошего не дождешься, – упрекала его мать. – Почему вы, дети, никогда не слушаете своих родителей? Скольких проблем можно было бы избежать…

Саша переживала не самые простые времена. Ее раздражало нежелание Владимира и Галины Михайловны идти на диалог. Позабыв все принципы поведения в критической ситуации, позволила эмоциям взять верх, однажды выплеснув из себя все то, что накопилось. К тому времени Александра собрала вещи и переехала к матери. Общение с Риммой Григорьевной предполагало обычную напряженность, но все же это было лучше нападок ненавистной свекрови. Вспоминая о ней, Саша мысленно добавляла «бывшая». Это успокаивало.

Никольский не приходил на заседания, а в это время Саша уже жила у мамы и пыталась отвлечься от происходящего суетой перехода на новую работу. Разница в деньгах была небольшая, но Лескова была уверена, что для ее профессионального роста переход – как раз то, что нужно. Скисла она в своей районной больнице, в которую попала по протекции родителей Муромова. Теперь эта страница перевернута окончательно, и Саша больше не чувствовала себя обязанной. Такое облегчение, правда, очень эфемерное, потому что все эти годы она пользовалась плодами своего первого брака. Трудно сказать, каким он был. Ерунда какая-то, если начать вспоминать. Пожалуй, только в юности можно так безоглядно бросаться обещаниями, использовать других людей, обманывать, не ощущая угрызений совести. Особенно, зная, что рано или поздно придется возвращаться к себе правдивой, искренней. Накануне расторжения второго брака Саша вспоминала Романа Муромова. Сейчас она не могла однозначно ответить, любил ли он ее? Зачем согласился на эту идиотскую свадьбу? Как, должно быть, переживали его родители…

Благо на этот раз никаких драм. Только Владимир пытается растянуть «удовольствие» и просит ее еще раз обо всем подумать.

– Саша, мы столько лет провели вместе. Разве можно вот так, в один день все разрушать? – он искренне не понимал логики происходящего.

Лескова объясняла, Никольский ничего не желал слышать. Тогда Александра была вынуждена применить «тяжелую артиллерию». В день, когда Владимир не явился на очередное заседание суда, Саша вечером позвонила ему домой.

– Володенька отдыхает, – холодно сообщила Галина Михайловна, не пожелав звать его к телефону.

– Я ведь не мешки предлагаю ему грузить. Мне нужно с ним поговорить, – Александра едва сдерживала раздражение. – Я позвоню снова, а мне бы не хотелось вас беспокоить. Просто позовите сейчас.

– Я попробую…

– Объясните ему, что будет лучше, если он от меня сейчас услышит то, что я хочу сказать на суде. Вы же не хотите, чтобы я опозорила вашего сына?

– Подождите минутку…

Когда Никольский все-таки подошел к телефону, Саша почувствовала, как неистово бьется сердце. Его биение ощущалось в горле, ушах – везде.

– Слушаю, – недовольно буркнул Владимир.

– Здравствуй, Володя. Ты снова не пришел на заседание. Знаешь, нас разведут и без твоего присутствия. Трехкратная неявка на заседание дает судьям такое право.

– Может, ты передумаешь? Мы начнем сначала. Я не буду давить на тебя с ребенком, – тихо начал Никольский. – Я был жесток с тобой. Ты права, что взбунтовалась. Только если у тебя какие-то проблемы по женской части – скажи, не бойся. Мы все решим.

– У меня нет проблем по женской части, Володя.

– Тогда у нас все получится, Саня! Ты вспомни, как все было хорошо…

– Было.

– Скоро мама будет жить отдельно от нас. Все наладится. Ты будешь единственной хозяйкой. Ты же всегда этого хотела. Я работал, я старался, – Владимир перешел на повышенные тона, не замечая этого.

Он не думал о том, что мама слышит его. Он устал от ее обвинений в том, что она всем мешает, что ее единственный сын под каблуком у расчетливой стервы. Пусть мама думает и говорит что угодно. Важно убедить Сашу забрать заявление.

– Остановись, Володя, – разговор тяготил Сашу, но она сама была его инициатором.

– Что я должен сделать, чтобы ты вернулась?

– Я не могу.

– Почему?

– Потому что я изменила тебе, Никольский. В мыслях – не раз, а фактически – не так давно. Но страшно даже не это… – она сделала паузу, но Владимир не пытался вставить и слово. – Я забеременела и избавилась от ребенка. Избавилась, не будучи уверенной в том, что ты его отец. Вот такие дела. Я хочу, чтобы ты подписал документы поскорее. Иначе всю эту историю я расскажу в суде. Ты вынуждаешь меня. Имущественных претензий у нас нет, так что…

– Я все подпишу. Считай себя свободной, Саша, – глухо произнес Никольский, а после небольшой паузы спросил: – Как же ты теперь будешь жить?

– Что ты знаешь о моей жизни, чтобы так обреченно говорить о ней? – усмехнулась Лескова. – Ты же ничего обо мне не знаешь. Я говорила, что так нельзя, но ты твердил, что придет время и мы поймем, что созданы друг для друга. Неправда. Время никогда не приходит, оно уходит, ускользает безвозвратно.

– Прощай. Жаль, что придется еще раз встретиться с тобой.

Никольский выполнил свое обещание. Став снова свободной, Саша по-детски обрадовалась тому, что ее не ждет волокита со сменой документов. Она очень предусмотрительно, как в первом, так и во втором браке, оставила свою фамилию. Фамилию отца, которого она никогда не видела, о котором мать не желала вспоминать. Значит, не было ничего хорошего, а о плохом кто ж захочет рассказывать.

Лескова вызвонила Симону. Они отпраздновали день обретения свободы в кафе на Пятницкой, где всегда так чудесно готовили вырезку. Саша не удивлялась тому, что совершенно не переживает по поводу случившегося. Оглянувшись назад, в прошлое, она решила, что у нее были ситуации и похуже. Тогда она не сдалась и сегодня не собирается. На Сашу нахлынуло ощущение облегчения, как после окончания долгой и важной работы. Лескова была уверена, что теперь только и начинает жить.

Симоне она об этом не стала говорить, а про себя подумала: «Хорошо, что не оставила ребенка. Сколько хлопот, сколько проблем могло свалиться на мою голову…» Ощущение свободы сторицей компенсировало все, что натворила Александра. Она так часто говорила о максимализме и беспощадности молодости, но сама, находясь уже не в юном возрасте, все так же страдала отсутствием инстинкта самосохранения. Она уничтожала себя, не задумываясь, легко. Саша называла это – начать другую жизнь.

Ризотто получилось на славу. С грибами, морковью и луком, как любила Симона. Саша бы ограничилась луком, но подруга обожала морковь в любом виде, так что ради дорогой гостьи этот знатный овощ был отправлен в блюдо. Клубника со сливками на десерт и кофе должны были довершить этот прекрасный ужин. Саша думала, что подруга приедет к обеду, но на часах было уже половина шестого вечера. Наконец раздался звонок в дверь.

– Заждалась я тебя, – улыбнулась Александра, но Симона сняла очки, и Лескова увидела зареванное лицо. – Приехали.

Скуратова молча сняла мокасины, поплелась в ванную. Долго мыла руки, пока Саша, опершись о дверь, наблюдала за ней. Подала подруге чистое полотенце и посторонилась, пропуская Симону в кухню.

– Рассказывай, милая, – осторожно попросила Саша, накладывая в тарелки ризотто.

– Есть не хочется… – Симона закрыла лицо руками.

– Сейчас выпьем по пять капель, аппетит и появится. – На столе появилась бутылка бордо. Саша достала бокалы, налила вино. – За что выпьем?

– За измену.

– Вообще или конкретно? – Лескова села напротив, положила себе в тарелку салат.

– Как таковую! – Симона подняла бокал, сделала пару глотков. Саша допила до дна.

Скуратова попробовала ризотто, подняла большой палец вверх. Есть по-прежнему не хотелось, но Симона знала правила хорошего тона. Даже в такой критической ситуации она не растеряла манеры.

– Ну, хватит тебе. – Лескова подлила вина в бокалы. – Я оценила твое уважение ко мне, к моим кулинарным способностям. Почему моя всегда такая спокойная, уравновешенная, улыбчивая подруга не похожа на себя?

– На кого я, интересно, похожа? – Симона взяла с подоконника пачку сигарет. Сделала многозначительную паузу, ожидая разрешения закурить. Саша кивнула и жестом попросила сигарету для себя. Открыв пошире окно, Лескова с наслаждением курила. Сейчас она делала это за компанию и получала удовольствие.

– О том, что у тебя проблема, я уже догадалась, – выпуская дым в открытое окно, заметила Саша.

Ощупывая подругу взглядом, она уже знала причину. Только нелады с Валерой могли до такой степени взвинтить Скуратову. Оставалось немного подождать. Симона докурила, но рассказ так и не начинала. Она выглядела очень расстроенной. Казалось, она уже сожалела о том, что напросилась на встречу.

– Вчера вечером к нам в гости приехала одна моя подруга, – ковыряя вилкой в тарелке, наконец начала Скуратова. – Таня – одна из тех, с кем я познакомилась, когда делала эпиляции.

– Что-то я не помню, чтобы ты мне о ней рассказывала.

– Саня, у меня много знакомых, которых ты никогда не видела и никогда не слышала. У меня ведь работа была такая – сплошной поток людей. Периодически с кем-то у меня отношения из деловых перерастали в дружеские. Так случилось и с Таней. Инициатором поначалу была она. Звонки, разговоры на общие темы. Потом мы несколько раз встретились. Позднее, когда работа занимала почти все мое время, мы больше общались по телефону. Господи, да мы с тобой стали реже видеться, что уж говорить о других…

– Да, да, я помню, – тихо сказала Саша, испытывая уколы ревности.

Лесковой никогда не нравился слишком, по ее мнению, широкий и разнообразный круг знакомых Симоны. Одно дело, когда это нужно для работы. Другое – когда это позволяет заполнить пустоту в собственном сердце. Саша была уверена, что подруга окружает себя многочисленными подругами именно для того, чтобы, погружаясь в их проблемы, забывать о своих. Но это выбор Симоны. Кто мог осуждать ее?

– Так вот, она приехала, предварительно позвонив. Честно говоря, у меня не было настроения принимать гостей в тот вечер. Да и Валерка выглядел каким-то озабоченным. Пыталась расспросить, что к чему, – отшучивался. За столом с Татьяной он был такой напряженный, кажется, дотронься, разорвет на кусочки…

Симона затушила сигарету, подперла голову рукой. Закрыв глаза, она снова переживала события вчерашнего вечера. Ей было стыдно говорить об этом с подругой, но стыд был меньше необходимости поделиться случившимся. Кто, как не Саша, выслушает, поймет, посоветует. Хотя какие могут быть советы, когда семья рушится. Их отношения безнадежно испорчены, Симона еще не могла с этим смириться.

– Короче, выпили бутылку шампанского. Валерка не пил, так, пригубил. Он со своим спортом совсем правильный стал. При любой возможности летит в спортзал. Красавец, одним словом. Так что мы с Таней бутылочку оприходовали и немного посоловели. Слово за слово, а на часах уже начало одиннадцатого. Время, конечно, детское, но девушке еще домой добираться.

– Для этого есть такси, – буркнула Саша, отправляя в рот порцию ризотто.

– Валерка так и сделал, между прочим. Вызвал такси, несмотря на сопротивление Тани. Она раскраснелась, выглядела смущенной. Короче, я подумала, что у нее денег нет расплатиться, и потому, когда позвонили, что машина у подъезда, отправила Валерку с ней. Я ему шепнула, чтобы рассчитался с водителем, а Таню попросила перезвонить уже из дома.

Симона залпом выпила вино, поставила пустой бокал на стол, снова закурила. Ей было невыносимо тяжело, вспоминая, снова переживать события того вечера. Но к Саше она приехала не только для того, чтобы поплакаться, а больше – чтобы получить дельный совет. За столько лет практики подруга помогла выйти из кризиса стольким людям. Скуратова верила, что в ее случае тоже все получится. Саша выслушает, найдет выход.

– Валерка пошел провожать ее… – глухо продолжала Симона. – Я убирала со стола, складывала посуду в мойку и ненароком выглянула в окно: машина такси все еще стояла у подъезда. Я замерла, а потом у меня ноги подкосились. Такая неприятная слабость в ногах… Я испугалась, запаниковала. Я вышла в прихожую, автоматически надела тапочки, в которых я обычно выношу мусор. Я боялась открыть дверь, потому что была уверена, мне очень не понравится то, что я увижу…

– Ты осторожно открыла дверь и, крадучись, вышла из квартиры, – после того, как замолчала подруга, подхватила Лескова. Она налила в бокалы вина, под настороженным взглядом подруги выпила его до дна, и тоже взяла сигарету. Долго смотрела на пламя зажигалки, прежде чем закурить. – В подъезде было тихо. Кто-то выкрутил лампочку на этаже и лестничном пролете. Только когда глаза привыкли к темноте, ты стала различать ступени, силуэт окна… Кто-то вызвал лифт, скрипя, он ехал вверх. Тогда ты точно поняла, что в этом лифте Тани нет… Ты почувствовала, как немеют кончики пальцев, и попыталась успокоиться: Таня уже села в машину и уехала, а Валера сейчас поднимется пешком, как он делает всегда. Увидит тебя, перепуганную до смерти, и удивится…

Симона, открыв рот, смотрела на подругу. Та настолько точно описала происходящее, что, казалось, сама все видела.

– Да, да, все именно так и было. Сашка, я уже собралась вернуться в квартиру, но на всякий случай решила спуститься на один пролет и заглянуть вниз. Мне показалось, я услышала странные звуки… Лучше бы я пошла домой.

Симона закрыла лицо руками и заплакала. Такой Саша ее не видела никогда. Не растерявшись, поднялась, подошла к Скуратовой, обняла ее за плечи, поцеловала в макушку. Симона зарыдала еще громче. Похлопав ее по плечу, Саша села напротив. Она поняла, что проявление жалости в данном случае не поможет. Нужно подождать, дать горю выплеснуться.

– О господи, Саня, – всхлипывая, продолжала Симона, – спустившись, я увидела, как Валерка обнимает и целует ее… Он прижал ее к стене, покрывая поцелуями ее лицо, шею, а одной рукой он хозяйничал у нее под юбкой. Мне показалось, они сейчас начнут… прямо в подъезде… Я закрыла рот ладонью, чтобы не закричать.

– Они тебя не заметили, – констатировала Саша, чтобы Симоне было легче рассказывать.

– Им было не до меня. Они продолжали неистово целоваться. Я не помню, чтобы мы с Валерой так целовались в последнее время. Я уже привыкла к тому, что ласки стали обычными, предсказуемыми. Как-то незаметно постель перешла на второй план, но я всегда была уверена, что Скуратов мой, только мой.

– Почему?

– Не знаю, – Симона бросила на подругу тяжелый взгляд, – просто у меня не было повода для сомнений.

– Теперь появился.

– Ты как будто рада? – Скуратова высморкалась в салфетку, отпила из своего бокала.

– Не говори ерунду. – Саша задумчиво посмотрела в окно, усмехнулась.

– Что? Что смешного?!

– Прости, я вспомнила аналогичную ситуацию, только к стене прижимали меня и поимели потом меня. По доброй воле, ничего такого не подумай, но все это случайно увидел один человек… – Лескова выпустила дым через нос, закашлялась.

– Ты с этим человеком встречалась?

– Да.

– У вас были серьезные отношения.

– Серьезные, – выдохнула Александра.

– Он простил тебя?

– Кто?

– Не прикидывайся дурочкой. Тот, кто застал тебя на месте преступления! – Симона стукнула кулаком по столу. Похоже, вино придало ей агрессивности.

– Нет, – откровенно призналась Саша, не подозревая, к чему приведет голая правда.

– Значит, он не смог, – глаза Симоны снова наполнились слезами. – Вот и я не прощу… Я ведь трусливо поднялась в квартиру и ждала возвращения Валеры. Смотрела на часы, следила за секундной стрелкой. Это были самые долгие, самые невыносимые минуты в моей жизни. Даже когда мой первый муж обижал меня, я не была настолько несчастна.

– Это было давно, и память о них стала менее острой. А мой опыт – он к сложившейся ситуации отношения не имеет. – Саша пыталась исправить свою ошибку. Дернула ее нелегкая откровенничать в такую минуту. – Пройдет еще пара лет, Симка, и ты забудешь, почему считала Петренко чудовищем, почему сбежала из его тюрьмы.

– Не преувеличивай. Я все помню. Сейчас я говорю об ощущениях. Петренко плевал в мою душу, а Скуратов просто убил ее…

Симона потянулась к почти пустой бутылке с остатками вина, вылила их в свой бокал. Подняла, символически предлагая Саше присоединиться. Лескова покачала головой, тогда Симона медленно опустила бокал на стол.

– Слушай, не пори горячку, – Лескова пожала плечами. – У тебя муж – настоящий мужчина. Сеет вечное, позабыв на миг о рассудке, чувстве долга. Мужика помани – он и растеряется. И приходила твоя звезда эпиляции для того, чтобы Валерку дожать, а не с тобой, дурочкой, общаться. План ее сработал, черт возьми.

– Ты его оправдываешь, потому что сама была в таком же дерьме!

– Я не была, а все еще в нем, милая, – вздохнула Лескова.

– Я не прощу!

– Глупо.

– Что ты предлагаешь? – с надеждой спросила Симона. Она боялась даже мысли о том, что придется расстаться с Валеркой, но и оставлять происшедшее без внимания было невозможно.

– Не нужно брать пример с человека, у которого от его принципиальности вся жизнь пошла наперекосяк, – вспоминая грустные, обреченные глаза Прохорова, начала Саша.

– Тебе не простили предательства – это честно! Ты ставишь ему это в вину? – зло глядя на подругу, заметила Симона. – Ты хотела трахаться налево и направо, и чтобы ему это нравилось, чтоб он от этого удовольствие получал? Так может думать только человек, который не любит. А я люблю Скуратова, и тот несчастный, на глазах которого ты отдалась другому, любил тебя. Ты способна это понять?

Симона резко поднялась и вышла из кухни. Саша поплелась за ней в комнату. Застала подругу в кресле. Та покачивала ногой, глядя куда-то поверх головы Лесковой.

– Можно я останусь у тебя ночевать? – уже спокойно, без ноток истерики спросила Симона.

– Разумеется. Я постелю тебе на диване, а сама обоснуюсь в кухне.

– Почему мы не можем лечь вместе? Диван огромный.

– От тебя сейчас идет плохая энергетика, Симка. Отчаяние, паника, страх перед будущим – я не хочу такого соседства. – Саша села на краешек дивана, провела рукой по мягкому ворсу. – Ты все рассказала ему? Призналась, что все видела? Он не отпирался?

– Нет, он не отпирался, потому что я ничего такого не сказала.

– А вместо этого?..

– Я отхлестала его по щекам, а он только улыбнулся и пошел спать. От этой улыбки мне захотелось плакать. Это была моя улыбка, только моя! Мы были одним целым. Господи, вспомни, ты всегда говорила, что мы созданы друг для друга.

– Я повторю это и сейчас.

– Но он был с другой!

– Идеалистка, – покачала головой Лескова. – Будь мудрее.

– Саша, я хочу получить помощь, а не изощренные издевательства.

– Ты уже переспала с проблемой ночь, но не решила ее. Значит, нужно послушать меня. Забудь. Не было ничего, ты ничего не видела. Твоя жизнь без Валерки превратится в бесконечный поиск второй половины. Одного любовника сменит другой, третий. Ты привыкнешь к тому, что рядом нет того, с кем хочешь встретить старость, переживать радости и печали. Партнеры на одну ночь, чтобы самоутверждаться за счет плотского желания. А потом желания исчезнут. Неужели ты этого хочешь? Тебе не двадцать лет, чтобы так неразумно поступать со своей жизнью! Вот тебе моя помощь.

Лескова подняла брови и выжидающе смотрела на подругу. Та кивала головой в такт ее словам и теперь замерла, когда Саша договорила.

– Это ты о себе, да? – язвительно спросила Скуратова. Если бы взглядом можно было убить, наверное, Саша уже лежала бы бездыханной. Перехватив ее негативную энергию, Лескова замахала руками.

– Ну, хватит, хватит! Мой холодеющий труп уже у твоих ног.

– Сама в свои сорок с кусочком все порхаешь от мужика к мужику. И мне, по дружбе, такую же перспективу вырисовала, да?

– Загадочная женская дружба, – улыбнулась Александра. – Никогда не знаешь, когда получишь пинка под зад или кинжал в грудь. Хотела предостеречь и нарвалась.

– Тебе-то с твоими приемами психолога ничего не стоит разобраться с любой проблемой.

– Да, именно поэтому я советую тебе не затягивать с ночевками у меня, у кого бы то ни было. У тебя есть свой дом.

– Наверное, все твои клиенты от тебя в восторге, – грустно улыбнулась Симона. – Они слышат от тебя то, что хотят услышать.

– С этим покончено, – прошептала Александра.

– Что? Я не поняла.

– Извини, я понимаю, что тебе сегодня не до моих проблем.

– Что случилось? – встревоженно спросила Симона.

– Ничего. Просто я попытаюсь помочь одному человеку, а заодно и себе. Даже в большей степени себе, что греха таить.

– Не хочешь поделиться?

– Нет, – коротко ответила Саша. – Знаешь, я сейчас тоже не совсем понимаю, чего хочу. Давай спать.

Она достала из шкафа смену белья, чистое полотенце, махровый халат. Положила все перед Симоной и молча вышла из комнаты. Быстро убрав на кухне, она бросила взгляд на диванчик, на котором ей предстояло провести ночь. Узковато и не совсем удобно, но перспектива еще раз выслушать стенания подруги казалась еще бо́льшим испытанием. В Лесковой уснул тот практикующий психолог, о котором неустанно твердила Симона. Саша не удивлялась такой смене настроения, желаний, самого смысла жизни. Она знала, что так бывает, но никогда не думала, что подобное может произойти с ней. Происходило… Состояние пустоты и невесомости захватывало и отвоевывало все большее пространство в ее разуме, чувствах, ощущениях. Саша не сопротивлялась. Раньше день пролетал в постоянном ритме, час за часом, как по программе. Так проходили годы, и на самом деле ничего ведь не менялось. Теперь, когда она ничего не планирует, когда у нее появилось свободное время, она не знала, что с ним делать.

Саша закурила. Прислушалась – из комнаты не доносилось ни звука. Жалость и укоры совести едва не заставили Лескову заглянуть к Симоне. Бедная, она нуждается в поддержке, но как же не вовремя она прозрела. Оказывается, трудно жить с правдой. С фантазиями, планами, мечтами, в иллюзиях – сколько угодно, а переварить правду зачастую просто опасно для жизни. Саша подавила порыв пойти к Симоне, включила вытяжку. Пусть простят ее все: так получилось, что сейчас она может думать только о себе. Какое счастье – обратить на себя внимание. Не растворяться в проблемах совершенно незнакомых людей, открывающих тебе свое сердце, а, наконец, заглянуть в свое!

Никаких клиентов, никакой практики. Пришло время разобраться в собственной жизни, а для этого она должна быть рядом с Прохоровым. Он вряд ли обрадуется ей, но лучший в мире лекарь – время рано или поздно позволит ему допустить к себе еще кого-то на близкое расстояние, на расстояние чувства. Это не значит, что они должны стать любовниками, связать свои судьбы и пытаться измениться. Александра была уверена в одном: чтобы выстоять, чтобы окончательно не попасть во власть пустоты и отчаяния, они должны какое-то время сосуществовать. Никаких предположений о том, как это может происходить. Саша с трудом представляла Дмитрия Ильича, сидящего в кухне, за столом. Его грустные глаза и потухший взгляд плохо сочетаются с яркими абстракциями интерьера, в котором черпала силы и энергию его хозяйка.

Неожиданно кто-то открыл и закрыл входную дверь. Лескова вскочила, бросив недокуренную сигарету в мойку. Заглянула в комнату – никого. Выбежала в коридор – ярких мокасин подруги не было. Саша стукнула себя по лбу: Симона обиделась. Как некстати, но бросаться за ней вдогонку не стала. Убрав из мойки размякший бычок, вымыла руки и легла спать.

Она не стала, как всегда, принимать душ, наносить на лицо ночной крем, увлажнять руки, собирать волосы в косичку. Саша ощущала нечеловеческую усталость, навалившуюся на нее буквально за считаные минуты. Как будто своим уходом Симона лишила подругу последних сил. Саша закрыла глаза и тут же стала погружаться в темноту. Пыталась вызвать контролируемый сон. Рисовала в воображении лицо Прохорова, но ей никак не удавалось вычертить даже его силуэт. Тьма поглощала ее встревоженный разум. Сон оказался самым лучшим продолжением этого сумасшедшего дня.

Узнать адрес Прохорова не составило большого труда. Саша стояла перед дверью его квартиры, мучительно пытаясь придумать первые слова. Она должна сказать что-то, что заставит его впустить ее в свой дом, выслушать. О чем она будет говорить? О том, что очень сожалеет о прошлом, о том, что виновата во всем она и только она. Сейчас, столько лет спустя, она поняла, что действительно жила пустой жизнью. Как временный файл, который записан лишь для того, чтобы его стерли через день-другой. Она в таком состоянии продержалась невероятно долго, но сейчас важно не то, что было. Главное – в этом непредсказуемом, вышедшем из-под контроля настоящем попытаться объяснить цель своего прихода.

Так ничего толком и не придумав, Саша нажала на звонок. Никакого ответа. Лескова вдруг вздохнула с облегчением. Ну конечно, слава богу, его нет дома. Мало ли где он может быть? Жизнь не остановилась. Она изменилась, но не выпустила Прохорова из своих жестких объятий. Саша повернулась, собираясь уйти, как вдруг раздался характерный звук открываемого замка. Дверь открылась, на пороге стояла Светлана. Лескова почувствовала, как подкашиваются колени. Как странно, она ведь напрочь забыла о существовании жены. И точно не надеялась увидеть ее в этот важный день.

– Здравствуйте, – сдавленно произнесла Александра. Она позволила себе быстро взглянуть в глубь коридора в надежде увидеть там Дмитрия. Но за спиной Светланы не наблюдалось никакого движения.

– Здрасьте… – прищурившись, женщина разглядывала Лескову. По мере того, как ее тяжелый взгляд перемещался по телу Александры, выражение лица Светланы изменялось: от равнодушия к нескрываемому гневу. – Вам чего?

– Мне?

– Ну не мне же! – Саша почувствовала запах перегара. Мутные глаза Прохоровой застыли.

– Простите, я хотела поговорить с Дмитрием Ильичом.

– Зачем? – Светлана подняла брови.

– Он дома? – Саша чувствовала, как негативная энергия, исходящая от этой женщины, впивается в нее холодной, безжалостной хваткой.

– Если не ошибаюсь, Александра Олеговна? – медленно выговаривая слова, издевательским тоном произнесла Прохорова. Получив удовольствие от замешательства Саши, расплылась в пьяной улыбке. – Не отпирайтесь. Я вас узнала… Хватило наглости прийти на похороны моего мальчика… Кстати, хорошо выглядишь. Годы пошли тебе на пользу. Ты из тех, кого они красят.

Прохорова неожиданно перешла на «ты». В голосе ее было что-то очень неприятное, несущее угрозу. Лескова автоматически отступила на шаг назад, а Светлана, напротив, переступила порог квартиры, оказавшись на лестничной площадке. Придерживая дверь, она демонстративно уставилась на Сашу.

– Ты зачем пришла? – грозно спросила Светлана.

– Извините, я, наверное, пойду. – Лескова повернулась.

– Стой! – крепко схватив нежданную гостью за руку, довольно улыбнулась.

– Отпустите.

– Некультурно ведете себя, гражданка. Пришла, когда не звали, уходишь без «до свидания». Так тебе нужен Прохоров? Какая наглость… Ты никогда не любила его. Ты ж от него отказалась, а потом спохватилась, да поздно было. – Светлана вздохнула, рубанула воздух ребром ладони. – Хор-роший мужик был.

– Был? Почему был?

– Был и весь вышел. И я сюда пришла за вещами. Кое-что осталось, думаю, забрать надо. Ничего лишнего не возьму, он не обидится.

– Вам отоспаться нужно, – спокойно заметила Лескова. Понимая абсурдность ситуации, она хотела как можно скорее оказаться подальше от этой женщины, от ее тяжелого взгляда.

– А хочешь, я скажу, где его искать? – Светлана разжала пальцы, отпуская руку Лесковой. Прикрывая за собой дверь, выглядывала из-за нее, как нашкодившая девочка. По-видимому, сложившаяся ситуация ее забавляла.

– Хочу, – коротко ответила Саша.

– Он теперь живет на даче. Пока тепло. Дом-то недостроенный, с холодами вернется наш Дмитрий Ильич. Не с первым снегом, но как-то так.

От этого «наш» Александру покоробило, но она лишь опустила глаза. Выдерживать взгляд Прохоровой с каждой минутой было все труднее.

– Это я отпустила его, слышишь? – дрожащим голосом сказала Светлана. Она продолжала выглядывать из-за двери. – Я честно попросила его о разводе. Нам больше не нужно быть вместе. Никогда не нужно было. Вот Илюши не стало, и нас больше нет.

– Светлана, – Саша проглотила комок, мешающий говорить, – вам нужно заняться собой. Не нужно вот так…

– Откуда тебе знать, как нужно? – всхлипнула Прохорова.

– Я могу помочь вам, – неожиданно предложила Лескова. – Я психолог. Давайте я буду приходить к вам каждый день, когда скажете, когда вам будет удобно. Мы будем разговаривать, и постепенно, поверьте, вам станет легче. Должно стать…

– Психолог? – Светлана ухмыльнулась. – Спасибо. Я не хочу никакой помощи ни от кого. Давай, иди откуда пришла и больше сюда не приходи. В другой раз я не буду такая вежливая.

– Простите, последний вопрос. Где расположена ваша дача?

– Земельные участки «Зори» в пяти километрах от Селиванова. Там указатель есть, автобусная остановка. Это недалеко. Хотя ты, конечно, на машине?

– Конечно.

– Счастливого пути.

Прохорова закрыла дверь, провернула ключ в замке. Саша еще какое-то время стояла, не в силах сдвинуться с места. В голове было непривычно пусто. Вся боль, надежда, страхи сосредоточились в ритмично бьющемся сердце. Лескова достала сигарету. Села на ступеньки, закурила. Уже знакомый звук открываемой двери заставил Александру вскочить и стать по стойке «смирно».

– Слушай, психолог, – очевидно, за эти несколько минут Светлана выпила еще. Она выглядела более пьяной, ей было трудно говорить. – Я доживаю, а вот Дима… Ты ему помоги. Он будет сопротивляться, а ты гни свое! Он всю жизнь тебя любил. Думал, я не понимаю. Я все знала, знала и терпела. А ты замужем?

– Нет.

– Дети есть?

– Нет, – Саша покраснела.

– Понятно, – тихо произнесла Прохорова. – Его ждала всю жизнь?

– Получается, – не задумываясь, ответила Александра.

– Вот и валяйте, – Прохорова сделала неопределенный жест рукой. – Женитесь, рожайте, а обо мне не беспокойтесь. Может, я буду рада, когда увижу, что он счастлив… Хотя бы он.

– Светлана, вы не должны так говорить…

– Спокойно! – пьяно размахнулась та, ее качнуло. – И вот еще – курить бросай. О ребенке нужно думать, только о ребенке. Чистой надо быть, слышь?

Саша сделала шаг навстречу, но Прохорова поспешила снова закрыть дверь. На этот раз Александра не стала рассаживаться на ступеньках. На негнущихся ногах она спустилась вниз. Доплелась до машины, села за руль и поняла, что не может управлять автомобилем. То, что происходило, не вписывалось ни в какие рамки, не имело логического объяснения. Саша действовала под влиянием эмоций, на уровне интуиции.

Нет, зачем она снова пытается себя обмануть? Не происходит ничего случайного. Дальше так жить нельзя. Как страшно, чтобы это понять, должна была случиться цепочка смертей, которые сначала Саша не воспринимала как одно целое: ее неродившиеся дети, ее распадающиеся браки, смерть Илюши Прохорова. В ее сердце давно нет любви. Оглядываясь назад, Саша отчетливо поняла, что ошибочно принимала за это светлое чувство нечто, не имеющее к нему никакого отношения. Она не то что любить, дружить по-настоящему не научилась. Обидела лучшую подругу и сделала это легко, совершенно не заботясь о последствиях. Даже не перезвонила Симоне, не извинилась за резкость, за свою черствость.

Лескова достала мобильный. Набрала номер Симоны. Пока шел вызов, нервно поглядывала из окна на снующих пешеходов, мчащиеся автомобили.

– Привет, – вяло отозвалась Скуратова.

– Тетя, прости засранку! – с ходу выпалила Александра. В ответ услышала короткий смех. Потом – молчание. – Симона, ты можешь проявить душевную щедрость и простить меня?

– Могу, – тихо произнесла Скуратова. – Ты меня тоже прости. Наговорили мы друг другу…

– Да это ничего, даже хорошо.

– Хорошо? – в голосе Скуратовой сомнение. – Слушай, я прислушалась к твоему совету. Наверное, ты права: куда я без Валерки. А понятие верности оно, как говорится, относительное.

– Я не могу представить вас друг без друга, – горячо сказала Саша. – Но это лишь мои ощущения, а ты должна прислушиваться к своим.

– Вот я и прислушалась. Сегодня он вез меня на работу, обещал заехать вечером. Как будто ничего и не случилось.

– Ты верно сказала. Ничего не случилось. Живи и радуйся. Самое главное – не потерять чувство радости, Симона. – Лескова облегченно вздохнула.

Как хорошо, что она сумела перешагнуть через гордость и помириться с подругой. Вот оно – счастье оттого, что все делаешь правильно. Было бы здорово, если бы и с Прохоровым все так гладко получилось.

Саша, наконец, почувствовала, что может снова управлять автомобилем, что все под контролем.

– Саня, а ты это серьезно о том, что с клиентами покончено? Ты о своей практике говорила?

– Да. Я ушла в отпуск за свой счет.

– Надолго?

– На неопределенный период, – размыто ответила Лескова.

– Так нельзя! Ты же знаешь, как легко потерять то, что наработано годами! – возмутилась Симона.

– Знаю, знаю, только сейчас не это главное.

– А что, черт тебя подери?!

– Моя душа, Симка, моя. Я вытаскиваю других из кризисов, депрессий, стрессов, а сама в полной заднице…

– Это нетелефонный разговор, – перебила подругу Скуратова. – Тебя кто-то очень огорчил, и ты потеряла способность реально оценивать происходящее.

– Здорово формулируешь, но я не скажу ничего иного при встрече. Я в поиске, понимаешь?

– С трудом.

– Я ищу себя, Симона. Все эти годы я убегала от критики мамы, мнения других, собственных амбиций. Мне уже за сорок. Не так много времени, чтобы исправить ошибки. О том, чтобы наверстать упущенное, я вообще молчу.

– Ты сумасшедшая! Как ты могла помогать людям, если у тебя в голове такой ералаш?! – кричала в телефон Скуратова.

– Даже ты это поняла. Значит, пора действовать. Короче, – Саша вставила ключ в замок зажигания, – я на несколько дней исчезну. Надеюсь, у меня получится то, что я задумала.

– Хоть намекни! – взмолилась Симона.

– В моей жизни был мужчина, которого я собираюсь вернуть.

– Что? Думаешь, это возможно?

– Хочу попробовать, – Саша ни в чем не была уверена.

– Он одинок?

– Да, абсолютно.

– Сань, ты хочешь сказать, что за все эти годы его достоинства не заметила ни одна женщина?

– Нет, не это. Я говорю, что совершила ошибку, которую хочу исправить.

– О ком ты говоришь, наконец?

– Дмитрий Ильич.

– Ничего не понимаю. Ты ничего мне о нем не рассказывала. О первом твоем мужчине помню, о Грише – само собой. Муромов – первый блин комом, но ты сама все состряпала. Потом твой Никольский… Кто этот загадочный Дмитрий Ильич? Банкир, которого ты скрывала от меня, подлая?!

– Он врач.

– Просто врач или владелец клиники? – Скуратова теряла терпение.

– Хирург, к тому же с неудавшейся карьерой. Если бы я была с ним, он бы как раз вырос до владельца клиники или, по крайней мере, не прозябал на вторых ролях в обычной районной больнице.

– Давно ли сама там работала, – заметила Симона.

– Мне кажется, что очень давно, но это субъективное восприятие времени. Я не знаю, как объяснить тебе то, что я собираюсь сделать. Кстати, не факт, что у меня получится.

– Разве не ты говорила, что нет ничего хуже, чем находиться в плену иллюзий? – Симона пыталась остановить подругу от неверного шага. – Зачем, Саня? Мы столько раз говорили о прошлом. Его невозможно вернуть. Его уже нет, будущего еще нет… Есть только сейчас. Кто меня этому учил?

– Знаю, но сейчас я не хочу никого слушать, и тебя, дорогая. Я рада, что вы с Валеркой помирились. Рядом с тобой слишком много лишних людей. Суета – только и всего. Впредь будь разборчивее в выборе подруг.

– Ты так странно говоришь, как будто последнее напутствие…

– Мне нужно ехать, Симона. Спасибо тебе за все, подружка.

– Мне не нравится твой голос, мне не нравится твоя идея воскрешения былого чувства, – огорченная Скуратова не находила слов, – но я не могу остановить тебя. Ты упряма, как носорог!

– Носорог? – Саша засмеялась. – Представляешь, Никольский однажды сказал мне, что я своими движениями напоминаю ему носорога. Я вздумала обидеться, а потом поняла, что он прав. Я всегда действовала размеренно, но в нужный момент умела активизироваться так, что из неповоротливого существа мгновенно превращалась в сгусток силы и энергии. Фару, в Африке его называют фару.

– Слушай, сгусток энергии, остановись и еще раз подумай, что ты делаешь!

– Попробую, если получится.

– Думать или остановиться? – усмехнулась Симона. Она поняла, что Лескова на своей волне и никому не удастся помешать довершить задуманное.

– И то и другое. Я позвоню.

– Договорились.

Лескова положила телефон на переднее сиденье, вздохнула с облегчением. Теперь она могла заниматься собой. С Симоной все выяснила. Саша обманывала саму себя, потому что боялась предстоящей встречи с Дмитрием. С одной стороны, она понимала, что нужно повременить, – отец еще не оправился после смерти сына. С другой – он нуждается в ее помощи именно сейчас. Да и ей непременно нужно увидеть его как можно скорее.

Перед глазами возникло усталое лицо Прохорова, голубые глаза, в которых больше не было огня. В них застыли боль и мука, отчаяние и стыд. Стыд – разве можно оставаться на этом свете, есть, пить, засыпать и, просыпаясь, видеть то солнце, то серое небо, когда сына больше нет… Саша читала все это по новым горьким морщинам в уголках глаз, рта Дмитрия, считывала с поседевших волос, приглушенного голоса. Глядя на Прохорова в их последнюю встречу, она прислушивалась к интонациям его голоса, ловила каждый жест. Она не могла обмануться: резкость Дмитрия была лишь защитной реакцией на происходящее. На самом деле, этот глубоко одинокий человек не хотел обидеть ее. Он пытался выплеснуть свою боль, причиняя ее Саше. Прохоров слишком добрый и порядочный человек. Он больше себя огорчил, окончательно разрушил иллюзию возможности покоя. Ему осталось подождать совсем недолго. Она приедет и спасет его, себя. Они забудут прошлое, вычеркнут из памяти воспоминания, которые укорачивают и без того недолгую жизнь.

За городской чертой Саша, наконец, могла ехать на высокой скорости. Лескова любила быструю езду. Внезапно Саша сбавила скорость и съехала на обочину. Вышла из машины, закурила. В голове стучало: «Куда ты собралась? Куда?» Это же безумие. Она хочет вернуть время, вернуть чувства. Разве так бывает в реальной жизни? Зачем она себя обманывает. Заклеенная чашка никогда не будет прежней, хотя из нее и можно пить.

Нужно разворачиваться и ехать домой. Но в том-то и заключался парадокс: домой не хотелось. В ту уютную, красивую, современную, просторную квартиру возвращаться не было никакого желания. Это хорошо обставленная берлога несчастного, убегающего от собственных проблем человека. Там ее ждут комфорт и одиночество. Как было бы замечательно остаться ночевать на даче у Прохорова. Уснуть на веранде под стрекот сверчков, вдыхая аромат трав и цветов. Смотреть на звездное небо, пока не сморит приятный, легкий сон. Дмитрий не пустит ее настолько близко. Он, может, даже калитку не откроет. Калитку, ворота… не важно.

Соблазн ехать дальше был велик, но Александра взяла себя в руки. Развернув машину, она снова поехала по направлению к городу. Только на этот раз она собралась к матери. Саша могла бы позвонить ей на мобильный, но сегодня для нее было важно видеть глаза Риммы Григорьевны. Пусть она скажет, что думает по поводу внезапного прозрения дочери.

Дорога заняла много времени. Заторы, сбои в работе светофоров привели к тому, что времени было потрачено непростительно много. Слушая музыку, Саша пыталась не раздражаться. Она столько лет учила других тому, как нужно правильно выделять главное и не обращать внимания на сопутствующие мелочи. Но когда коснулось ее самой, все знания остались на уровне теории. На практике все оказалось гораздо сложнее.

У Лесковой разболелась голова. Это ощущение вытеснило все желания, перечеркнуло планы. Саша сменила курс – в какой раз за этот день. Она возвращалась домой. Еще через какое-то время на скорости повернула на стоянку, чуть не столкнулась на въезде с «маздой». Водитель японского автомобиля не поленился выглянуть в открытое окно и бросить на Сашу уничтожающий взгляд. Она только виновато улыбнулась, навряд ли осознавая, что только что едва не стала причиной аварии.

Как вошла в квартиру, не помнила. Чувствуя себя так, словно весь день мешки носила. Суставы выкручивало, бросало то в холод, то в жар. Саша бросила сумку на полу в прихожей, сняла ненавистные босоножки на каблуках. Переодевшись в домашнее, направилась в ванную и, включив свет, увидела в зеркале незнакомую женщину. У нее были растрепаны волосы, на щеках играл румянец, глаза горели нездоровым блеском, темные круги под ними указывали на нечеловеческую усталость.

Саша смыла макияж, приняла душ. На какое-то время он согрел, успокоил ее, расслабил, правда, ненадолго. Уже выйдя из ванной, Лескова снова ощутила тяжесть во всем теле. Не глядя на часы, поплелась в комнату, легла на диван и, свернувшись калачиком, уснула. Организм спасал ее от перегрузок, включив программу глубокого сна. Звонил телефон домашний и мобильный, но Александра ничего не слышала. Впервые за долгое время она спала без снов. Черная бесконечность открывала ей свои просторы, впитывая усталость и неразбериху прошедшего дня. Но, проснувшись рано утром, Саша пощупала влажные волосы, подушку и нетвердой походкой пошла за термометром.

Градусник показал пониженную температуру – упадок сил. Саша была не из тех, кто спокойно болел, лечился и даже находил в этом положительный момент: возможность выпасть из стремительного ритма, отлежаться, отоспаться, наконец. Элементарную простуду Лескова воспринимала как потраченное зря время. В это утро свое состояние Саша расценила как подаренную свыше отсрочку. Сама судьба давала ей еще немного времени на раздумья. К таким подсказкам нужно прислушиваться.

Римма Григорьевна приехала к дочери без предупреждения. Уже который день Саша не ходила на работу и по телефону только отшучивалась, отвечая на вопросы.

– Сашенька, я ничего не понимаю, – насторожившись, Римма Григорьевна решила в любом случае удостовериться в том, что у нее все в порядке. – Ты в отпуске?

– Можно и так сказать.

– Ты ничего не говорила о своих планах. И куда ты поедешь на этот раз? Турция? Европа?

– Гораздо ближе, – уклончиво ответила Александра, попивая кофе.

– Мне не нравится твой тон, Сашенька.

– Не волнуйся, мам, у меня все в порядке или, точнее, налаживается, – сказала Александра и тут же пожалела об этом.

– Налаживается после чего? – насторожилась мама.

– Ты все очень буквально понимаешь, – ответила Саша, а мысленно добавила: «Тебя никогда не интересовало, что, как и когда у меня налаживается. Что случилось на этот раз?»

– Сашенька, ты не заболела?

– Нет, мам.

– Ты недоговариваешь. Хорошо, я знаю, что делать. Я позвоню Симоне! – решительно произнесла Римма Григорьевна.

– Не нужно… – ее уже не слушали.

С Симоной подобный разговор невозможен в принципе. Лескова знала, что вскоре после такого общения со Скуратовой с ее подачи к ней примчится их семейный доктор. Приятная врач лет тридцати пяти за два года проявила себя как квалифицированный медик. Ее рекомендации всегда кстати, ее подход к состоянию отличается от стандартного. Валера и Симона обращались к ней по необходимости. С подачи Скуратовых в число ее пациентов попала и Саша.

Как обычно, перед тем как вынести свой вердикт, Ольга задавала вопросы, которые, по ее глубокому убеждению, помогали ей выстроить картину заболевания, выявить его причину. Наступал следующий этап. Ольга никогда не называла его борьбой. Она улыбалась и говорила, что мы переходим к взаимному сосуществованию с болезнью, которая обязательно отступит, обнаружив, что с ней не борются, а чуть ли не любят! Саше нравился такой неординарный подход в сочетании с разумными рекомендациями.

Римма Григорьевна слов на ветер не бросала. Через полтора часа Ольга приехала к Саше. Открыв дверь, Лескова добродушно улыбнулась.

– Здравствуйте! Я знала, знала, что Симона тут же позвонит вам, Оленька. Простите мою подругу. Иногда она слишком переживает обо мне, паникует.

– Здравствуйте, Саша! Сейчас разберемся, – приветливо улыбнулась Ольга. – Можно войти?

После получасового общения она обнаружила у Лесковой пониженное давление, упадок сил, выписала направление на анализ крови и дала рекомендации. Пока ничего слишком сильного. Учитывая, что подобное состояние для Саши не характерно, доктор решила не перегружать ее организм лекарствами. Успокаивающее средство, витамины, покой и положительные эмоции.

– Думаю, пока этого будет достаточно, – Ольга всматривалась в усталое лицо Лесковой. – Отдохнуть вам нужно, Саша.

– Вы ничего не сказали о кофе.

– Кофе? Без него никак?

– Это мой самый безвредный энерджайзер.

– Ну, тогда одна чашка не повредит, – улыбнулась Оля.

– Спасибо, так жить можно.

Проводив врача, Саша послала Симоне сообщение на мобильный: «Оля приезжала. Жить буду». Тут же заварила себе крепкий кофе. Конечно, идеально было бы закурить, но в памяти еще было свежо воспоминание о том ужасном состоянии, из которого Саша выходила постепенно, на удивление долго. Она кривила душой: давно перешла на три-четыре чашки кофе в день. Взбодриться надолго не получалось. Из этого следовал только один вывод: выпадение из привычного графика чревато неприятными последствиями. Легко отказавшись от практики, Саша не нашла замену для выхода своей энергии. Она так и не встретилась с Дмитрием, ничего не рассказала матери. Хотя как раз мама, если честно, вряд ли дала бы дельный совет.

– Ты наверняка голодаешь, – испуганно заявила Римма Григорьевна. Это был очередной телефонный звонок.

– Какая глупость, мам, мне ведь не три года.

– Я понимаю, что не вхожу в число тех, кого ты рада видеть в любое время, но… Кажется, мне пора приехать к тебе.

– Приехать? Ты готова потратить на меня время? И ты помнишь, что я уже очень большая девочка… – отшучивалась Саша. Открыв холодильник, она поняла, что мать права. За эти дни скудные запасы ее холодильника сошли на «нет». Нужно было выходить в свет. – Я справлюсь. Но за готовность помочь – мерси.

После очередного телефонного разговора с матерью Саша собралась в ближайший супермаркет. Все-таки она чувствовала себя лучше: снова появился аппетит и постепенно из тела и мыслей уходила жуткая вялость. Ее место занял какой-то детский восторг от созерцания вещей обыденных, на которые уже много лет не обращала внимания. Обретенная свобода оказала на Лескову странное воздействие. Сначала лишила сил, а теперь позволяла наслаждаться каждой свободной минутой.

Саша с удовольствием занималась уборкой, смотрела передачи кабельного телевидения, стряпала что-то легкое, не отнимающее много времени. Она жила незнакомой жизнью, потому что вот уже несколько лет подряд возвращалась домой только для того, чтобы принять душ, поспать, утром привести себя в порядок и после чашки крепчайшего кофе снова мчаться навстречу чужим проблемам, стрессам, депрессиям. Размеренность понравилась Саше больше, чем она могла предполагать.

Звонок в дверь разрушил спокойное и плавное течение затворнической жизни Лесковой. Она недовольно нахмурилась, не торопясь, вышла в прихожую. Припала к дверному глазку. Такая гостья, как Римма Григорьевна, способна разрушить любую идиллию.

– Привет, – открыв дверь, Саша пригласила маму войти. – Мы ведь договорились…

– Переживаю, – ответила та, пристально глядя на дочь.

– Придумала бы что-то более оригинальное, – хмыкнула Александра.

– Я привезла тебе продукты. У тебя, наверное, пустой холодильник. Ты ведь не признаешься.

Саша промолчала. Римма Григорьевна вошла в кухню, поставила увесистые пакеты на пол и застыла, открыв дверцу холодильника: на полках пестрели йогурты, овощи, фрукты, соки, сыр, контейнер с жареной рыбой.

– С каких пор ты превратилась в примерную хозяйку? – усмехнулась Римма Григорьевна, доставая содержимое пакетов – Но твоего любимого салата с креветками я не замечаю. Попробуешь?

– Только если вместе и с бокалом белого вина. Согласна?

Удивительно, но Сашино недовольство неожиданно развеялось. Она даже обрадовалась приезду матери и этому ее салату с креветками, еще горячим котлетам из индейки.

– Давай поедим, – потирая ладони, Александра сервировала стол. Красивые тарелки, сверкающие бокалы, бутылочка сухого вина. – Прошу!

– У тебя даже салфетки в тон тарелкам, – заметила Римма Григорьевна, устраиваясь за столом. – Но еще больше меня радует то, что мой приход, кажется, не испортил твое настроение.

– Мама, ну что ты такое говоришь?

– Правду, доченька. – Подняв бокал, символически коснулась бокала Саши, сделала пару глотков. – Замечательное вино.

– А салат еще лучше, – жуя, заметила Александра. – Вкусно!

– Ты какая-то другая, – с недоверием поглядывая на дочь, сказала Римма Григорьевна. Саша улыбнулась, изменив наклон жалюзи, чтобы солнце не слепило маму. – Не знаю, я и рада, и тревожно мне. Что-то здесь не так. В твоем возрасте такие революции не происходят на пустом месте.

– Какая ты у меня наблюдательная!

– С такой дочкой, как ты, поневоле станешь. Я уже столько книг по психологии прочла. Ну и работу ты себе выбрала.

– Мне нравилось.

– Нравится, ты хотела сказать, – поправила Римма Григорьевна.

– Сказала, как сказала. Не придирайся к словам.

С салатом было покончено, выпито по бокалу вина. Саша включила чайник, чтобы сварить кофе. Ей показалось, что наступил тот самый момент, когда можно открыть истинную причину замеченных матерью перемен.

– Мам, тебе чай или кофе?

– Что себе, то и мне.

– Я еще закурю, с твоего разрешения, – Саша знала, что мама этого не любит.

– Ты у себя дома.

– Тогда давай поменяемся местами. Я поближе к вытяжке сяду, – предложила Александра и закурила.

Нервно поправив поясок на халатике, она наблюдала, как мама, пересев, наклоняется над чашкой и, закрыв глаза, вдыхает аромат кофе. Она вела себя как истинный ценитель благородного напитка, сначала наслаждаясь его неповторимым запахом, словно не решаясь попробовать, растягивая удовольствие. Одной фразой Саша все испортила.

– Мам, я не хотела тебе говорить. – Саша глубоко затянулась, выпустила дым в сторону вытяжки, – я собираюсь снова вернуть… Дмитрия Ильича.

– Кого? – поперхнулась Римма Григорьевна. На ее лице не осталось и следа от блаженства.

– Прохорова Дмитрия Ильича. Я хочу помочь выжить и ему, и самой себе. Мы виделись. Он приезжал ко мне на консультацию.

– И что?

– Он пережил такое горе. Я думала, он вообще не найдет в себе силы приехать, но… Мы разговаривали, мы пытались…

– Мы, мы, мы! Не поздновато? – Римма Григорьевна стукнула ладонью по столу. – Так и знала! Вот она – голая правда, правдища! Ты послушай себя, Александра!

– Я ведь не замуж за него собралась, в конце концов.

– Еще бы. Он, между прочим, женат. Жива его Светлана Николаевна.

– Жива, знаю. Она мне и сказала, где искать Дмитрия.

– Ты что? Ты… с ней об этом посмела говорить? – осипшим голосом спросила мать. Расстегивая верхнюю пуговицу джинсовой рубахи, Римма Григорьевна растирала шею. – Ты чудовище! Какой ты психолог?! Ты жестокое, бессердечное чудовище! Как ты могла лишать ее последней, очень слабой, но надежды? Она потеряла сына, она уже почти мертва!.. Дай воды!

Жадно залпом выпив воду, Римма Григорьевна нервно поставила пустой стакан на стол.

– Если хочешь знать, их горе я пережила как свое. Ты можешь не верить, но именно с твоего звонка в тот день все началось. – Саша резко затушила сигарету. Сейчас она только мешала. – Ты сказала, что у Прохорова умер сын, и у меня словно пелена с глаз упала. Я виновата. Я так виновата, мам.

– И как ты собралась загладить свою вину? Ты себя слышишь? Жизнь прожита. За тобой выжженная земля – ты ведь все только разрушаешь!

– Я? – Саша задыхалась от сбившегося дыхания. – Я не буду больше ничего говорить. Ты все равно не поймешь. Никогда не понимала, зачем же мне сейчас выворачиваться наизнанку?

Римма Григорьевна поднялась из-за стола. Она сдерживала слезы. Саша закусила губу, жалея о сказанном. Сколько раз повторяется этот сценарий: обоюдное желание поговорить по душам перерастает в очередную ссору.

– А лучшей подруге ты призналась в наполеоновских планах? – спросила Римма Григорьевна.

– Да.

– Она поддерживает тебя?

– Нет, – честно призналась Саша.

– Ни один нормальный человек этого не поймет.

– Раньше он тебе нравился. Ты говорила, что Прохоров – счастливый билет.

– Вспомнила! Двадцать лет прошло! Ты как большой эгоистичный ребенок! Ты о чем думала?

– О сексе! Я все время только о нем и думала. Мне его не хватало. Я ела, спала, ходила на занятия, сдавала экзамены, покупала хлеб или принимала душ – и думала об этом. Это было как болезнь, но такая, от которой не было желания излечиваться. Я жила сексом, а ты все спрашивала, как у меня дела. Мои дела были прекрасны, если я получала хотя бы пару оргазмов в день. Я ненавидела и обожала этот мир, превративший меня в женщину. Все ради секса, никаких ограничений – вот как я жила в то время, когда Прохоров видел во мне ангела! Он не знал, какие демоны поселились в моем теле, а потом однажды все увидел.

Саша сжала виски. Она не должна настолько открываться, но случилось неожиданное. Ей стало легче! Она сказала то, что носила в себе столько лет. Жажда наслаждений казалась неутолимой, все вокруг было пропитано сладким запахом секса. Это он правит миром, охотно впуская каждого желающего, жаждущего. В какой-то момент все желания притупляются, тебе уже все равно, кто в твоей постели, но обратной дороги нет. Ты становишься заложником собственного тела, только тела, потому что за время бездумного путешествия душа растерзана, а еще хуже – потеряна.

– Саша, доченька, – Римма Григорьевна обняла дочь. – Поедем ко мне. Ты устала от одиночества. Ты придумываешь себе приключение, заполняя пустоту в сердце. Я ведь все понимаю, милая. Я всю жизнь прожила с этим чувством. Мне было трудно, и с тобой никак не получалось найти общий язык.

– Я выросла, мам. Хватит. Никуда я не поеду. Мы прекрасно сосуществуем в своих мирах. Ни ты, ни я уже ничего не хотим менять в наших отношениях. – Саша освободилась от материнского объятия. – Мне не был нужен совет. Я старалась быть честной, вот и все.

– Ты не знаешь, чего хочешь. Ты придумала себе забаву: очередной капкан для взрослого мужчины, убитого горем, растерянного, отчаявшегося. Саша, умоляю тебя, остановись!

– Ты все сказала?

– На этот раз все!

– Тогда не буду тебя задерживать…

Римма Григорьевна покачала головой, бросила на дочь взгляд, полный осуждения, и вышла из кухни. Саша не торопилась провожать гостью, услышав звук закрываемой двери, облегченно вздохнула. Такая же история уже случилась в ее квартире не так давно, с Симоной. Та же тема, тот же исход, только с подругой Александра уже успела помириться, а вот с мамой будет, как всегда, сложно.

Выглянув в окно, Саша увидела, как мама медленно идет к остановке маршрутки. При взгляде на ее опущенные плечи, понурую голову у Александры защемило сердце. Да что же она, в самом деле, не жалеет никого. Ни себя, ни мать! Все намного проще. Саша загадочно улыбнулась, посмотрела на нетронутый кофе – Римма Григорьевна так и не выпила его.

Саша села, взяла чашку в руку. Сосредоточенно делая глоток за глотком, выстраивала мысли в логическую цепочку. Ей нужно только выйти из квартиры, сесть в машину и через час увидеться с тем, кто сейчас занимал все мысли. Иначе она сойдет с ума. Психолог, сошедший с ума, – какая проза, какое поражение. Нет. Это не о ней.

Приняв душ, уложив волосы, подобрав одежду, обувь, сумку, аксессуары, косметику, духи, Саша устало вздохнула. Она придирчиво осматривала себя в огромном зеркале шкафа-купе в прихожей. Добавила к весьма впечатляющему ансамблю любимые солнцезащитные очки и только теперь взглянула на часы. Их она купила себе, когда только открыла практику. Как бы начала новый отсчет времени, но носила очень редко. Теперь они казались кстати.

Летний вечер радушно встретил ее уже не таким изнуряющим теплом. Саша довольно быстро выехала за городскую черту и помчалась по трассе. Красивая женщина за рулем красивого автомобиля – Лескова чувствовала себя окрыленной. Увидев ориентир – автобусную остановку с плохо читаемой надписью «Зори», свернула с трассы. Ухабы проселочной дороги слабо сочетались с идеальностью картины, созданной воображением Александры. По обе стороны от дороги росли густо посаженные деревья. Разные, не сочетающиеся друг с другом, как будто кто-то обронил саженцы и нарочно устроил этот красивый лиственный хаос. Светлана сказала, что их дом находится в самом начале садоводческого кооператива. Саша не сомневалась, что без труда найдет Прохорова, и не ошиблась.

Уже издали она увидела седого мужчину, стоящего у забора, увитого виноградом. Прохоров укреплял лозу, подвязывал, распределял, любовался. Лескова осторожно притормозила, почувствовав, что каждая секунда приближает развязку истории, которой уже больше двадцати лет, которую, быть может, Саша сама придумала. Вот он – конечный пункт следования.

Оставив машину у забора, Лескова боялась посмотреть налево: она не представляла выражения лица Дмитрия. Захотелось зажмуриться и сидеть неподвижно, ожидая, пока он отзовется первым. Пауза затягивалась, а хозяин не спешил встречать незваную гостью. Он был поглощен своим занятием, а может, только делал вид. Саша закрыла окно и вышла из автомобиля.

Она была уверена только в одном: выглядит шикарно, сногсшибательно. Ни один из тех, кто добивался благосклонности Лесковой, не устоял бы перед ней такой. Когда Римма Григорьевна спрашивала о цели ее встречи с Прохоровым, Саша не хотела признаваться в желании вызвать у Прохорова если не былое чувство, то, по крайней мере, интерес к себе как к женщине. Это было очень самонадеянно, если учесть, какие события снова свели их вместе. Поэтому Александра необычайно волновалась. У нее дрожали руки, подгибались колени. Каблуки сослужили плохую службу. Хотелось снять их и идти босиком, но созданный с такой тщательностью образ мог бы разрушиться.

– Добрый вечер, – улыбнулась Саша, подойдя вплотную к забору.

Провела ладонью по виноградным листьям, коснулась недозрелых гроздьев. Руки мешали, их нужно было куда-то девать, чтобы не так явно проступало волнение, а Прохоров не спешил отвечать. Он молча смотрел на Александру, как будто видел ее впервые и не понимал, что она здесь делает. Саша неловко переминалась с ноги на ногу. Осмотревшись по сторонам, добавила:

– Ты не пригласишь меня в дом?

Дмитрий Ильич открыл калитку, жестом приглашая Лескову войти. Все еще не произнес ни слова, с недоумением смотрел на свою гостью. А она шла за ним, едва поспевая на своих высоченных каблуках. Выхватила взглядом небольшую елку, цветник, нуждающийся в уходе, беседку, увитую виноградом. Поднялась по ступенькам дома, внешне казавшегося достроенным, законченным. Но внутри на первом этаже царил беспорядок и строительный беспредел: застывший раствор в емкостях, горки кирпичей по углам, мешки со строительным материалом. Прохоров молча стал подниматься по винтообразной лестнице, ведущей на второй этаж. Саша – за ним. Стук каблуков уже раздражал ее. Она пожалела, что не оделась менее претенциозно.

Просторная гостиная была выполнена в светлых тонах. Мебель из ротанга как нельзя кстати вписывалась в интерьер. Дмитрий сел на одно из кресел, не собираясь, по-видимому, придерживаться общепризнанных правил. Указал Саше на кресло напротив. Покачивая ногой, он смотрел в сторону веранды, освещенной оранжевыми лучами уходящего солнца.

– Извини, я не думала, что ты настолько не рад мне, – Лескова положила сумочку себе на колени, нервно постукивая пальцами по прохладной коже, усыпанной стразами. Сейчас эта помпезная сумка казалась Саше совершенно лишним аксессуаром, который нужно было оставить в машине. Как ни странно, Александра все еще переживала по поводу своего внешнего вида и того впечатления, которое произвела на мрачного, молчаливого хозяина.

Сам он выглядел усталым, похудевшим. Саша подумала, что Дмитрий поседел еще больше с момента их последней встречи, а со щетиной она вообще видела его впервые. Ему идут гладко выбритые щеки и тонкий аромат одеколона, который всегда исходил от него. Такая неухоженность могла украсить разве только в юности, прибавляя набирающему обороты мужчине сексуальности.

– Ты зачем приехала? – снова этот голос. Саша почувствовала, как мурашки побежали по телу, вернув ей ощущения многолетней давности, когда ей так нравился голос Дмитрия.

– Я подумала, что тебе совсем плохо.

– Ты способна мне помочь? – иронично улыбнулся Прохоров. – Кажется, мы все выяснили в нашу последнюю встречу.

– Нет, не все. Я прекрасно помню, о чем мы говорили, каждое слово.

– И то, что я в очередной раз попросил тебя не попадаться мне на глаза? – Дмитрий подошел к Саше. Она поднялась, сумка соскользнула на пол, но никто этого не заметил. Отбросив все страхи, Александра прямо посмотрела Дмитрию в глаза.

– Не только это, Дима. Ты сказал, что твоя жизнь – вереница ошибок, а я – что их можно исправить или попросту вычеркнуть из памяти. Забыть! Выбрать себе другую жизнь и быть счастливым!

– Плохой психолог. Сейчас ты говоришь не то, что я хочу услышать.

Саша кивнула головой в знак согласия. Вот еще один человек сказал то, что она и сама поняла. Когда не в силах справиться с собственными проблемами, не стоит пытаться помочь другим. Сколько лет она обманывала себя, не задумывалась над тем, что представляет собой ее жизнь. Чем она наполнена? В чем ее смысл? Хорошо оплачиваемая работа, красивая квартира, дорогой автомобиль – все то, что на самом деле такая мелочь в сравнении со смехом ребенка, бросающегося тебе на шею, с поцелуем мужа, когда он, просыпаясь, не может удержаться от порыва нежности.

– Дима, ты сказал, что я не на своем месте. Ты заметил, что у меня в сердце такая пустота, что даже тебе страшно. Тебе, пережившему такое горе… – Саша покусывала губы. Она говорила то, что приходило в голову прямо сейчас, в это самое важное мгновение. От того, как она проживет его, зависит все. Короткое и емкое слово «все», которое может означать начало или конец всему.

– Я не отказываюсь от своих слов. Если хочешь, я много раз хотел сам позвонить тебе… Узнал номер телефона, но все это было, когда Илюша еще был жив… Тогда я еще мог позволить себе…

– Что? Что, Дима? – она задыхалась от волнения.

Не выдержав ее прямого взгляда, Прохоров опустил глаза. Он больше не мог находиться в такой близости от этой женщины. Ему тяжело сохранять маску презрительного равнодушия, ведь он так рад ее видеть. Все это время, погрузившись в свое горе, он обрекал себя на добровольное одиночество, отрешился от мира, запретил звонить ему, приезжать друзьям и знакомым. Он взял честное слово со Светланы, что она никому не расскажет о том, где он. Отпуск за свой счет на работе – все, что она имела право сообщать тем, кто будет интересоваться им. Он видел, как обрадовалась Светлана тому, что какое-то время им не придется видеться. Теперь их связывает лишь общее горе. Каждая встреча – напоминание о нем. Наверное, они принадлежат к той категории супругов, которых непоправимая беда разводит в разные стороны навсегда.

Здесь, на недостроенной даче, Дмитрий позволил себе не думать о жене, работе, безвременно ушедшем сыне, надвигающейся старости. Он копался в огороде, достраивал дом, поливал цветы, видя, как бурьян заглушает их. Он предоставил всем этим ирисам, хризантемам, ромашкам выживать так же, как выживал он сам. Он сидел на неухоженном газоне, глядя на ель, которую Илья собирался украшать каждый раз на Новый год и Рождество. Однажды едва удержался, чтобы не срубить ее… То, что творилось у него на душе, не поддавалось описанию. Оно было несовместимо с жизнью, а он не умирал. Он что-то ел, как-то спал, потерял счет дням.

Появление Саши было неожиданным. Прохоров не ожидал, что ее приезд настолько взволнует его. Это похоже на сон – прекрасная фея явилась для того, чтобы спасти его заблудшую усталую душу. Сейчас она достанет из своей пафосной сумочки волшебную палочку, взмахнет ею…

– Мне уйти? – тихо спросила Саша.

Он только отрицательно покачал головой. Она – видение. Он не может позволить ему исчезнуть. Такие события происходят без его на то разрешения. Какая она красивая… Если бы и в душе она была так же прекрасна. Он никогда не знал ее по-настоящему. Может, не пытался, не был достаточно внимателен. Но одно он знал наверняка: их расставание много лет назад безвозвратно изменило судьбы обоих. Ни Саша, ни он так и не стали счастливы. Даже не прикоснулись к нему. Все эти годы они просто плыли по течению. Для Дмитрия отдушиной был сын, а для Саши… Она всегда была одна. И ее попытки иметь семью терпели неудачу, потому что рядом всегда были не те мужчины. Прохоров был уверен, что их в ее жизни было много. С каждым все холоднее становилось ее сердце, черствела душа. Врачуя других, она только все глубже погружалась в пучину собственных проблем. Ни мать, на подруги, ни мужья или любовники не могли знать, что эта внешне успешная самодостаточная женщина глубоко несчастна. Вереница ее несчастливых лет вызывает не жалость, но сожаление. Никто не знает, как бы сложилась их жизнь, будь они вместе, но очевидно то, что порознь они несчастны.

Размышляя об этом, Дмитрий вышел на веранду, оставив Сашу в полном недоумении. Она последовала за ним, поставила локти на перила, смотрела вдаль… ничего не видя.

– Знаешь, ты оказался прав. В моем сердце пусто. Скоро не останется ни одной причины для того, чтобы идти дальше. Не только у тебя вереница ошибок. – Саша смотрела на разросшиеся под окнами кусты шиповника. – Еще немного, и я сломаюсь. «Не дай мне Бог сойти с ума…»

– Кажется, ты приехала оказывать помощь мне? – улыбнулся Прохоров.

– Да, – оживилась Александра, – но еще больше нуждаюсь в помощи я сама. Мне можешь помочь только ты.

– Я? Вот это номер! Ты что-то перепутала, девочка. – Дмитрий повернулся к перилам спиной, сверху вниз глядя на Сашу. – Я в прошлом хороший хирург, а в настоящем – никчемный докторишка. Все, что могло не удаться, не удалось. Чем я могу помочь тебе?

– Не прогоняй меня, пожалуйста. – Саша выпрямилась, осторожно взяла Прохорова за руку. Он удивленно поднял брови. – Позволь мне пожить здесь с тобой. Я не буду тебе мешать. Чем ты позволишь заниматься? Хочешь, буду готовить еду? Убирать? Ухаживать за цветами? Я съезжу за домашними вещами и вернусь завтра утром. Подари мне неделю. За это время я постараюсь разобраться в себе, в нас.

– Саша, Саша… – Свободной рукой Прохоров погладил ее по шелковистым волосам. На мгновение он снова почувствовал себя влюбленным, потерявшим голову от бездонных глаз, в которых плескались то океаны нежности, то застывали озера безразличия. – Ты рассуждаешь как ребенок. Капризный ребенок, который не знал ни в чем отказа.

– Позволь мне побыть рядом с тобой…

– Неделю?

– Да, семь дней, Дима.

– Иногда в семь дней укладывается вся жизнь, – задумчиво произнес Прохоров.

– Порой она укладывается в один миг. Мгновение, которое может или все разрушить, или подарить надежду…

– Спасибо, тебе, Санечка… Ты моя самая долгожданная гостья из прошлого… Ты умеешь быть убедительной. Я чуть не попался…

– Дима!

– И все-таки я отвечу «нет». Есть вещи, которые помешают нам быть в такой опасной близости друг к другу.

– Почему опасной? Мы попробуем создать свой мир.

– Что тогда?

– Мы будем вместе.

– Остановись, Саша! Я грешу уже тем, что говорю с тобой, слушаю тебя.

– В чем же грех? – Лескова отпустила руку Дмитрия. Она слишком сильно сжимала ее.

– Однажды я уже любил тебя, больше не могу – боюсь. Ты стала еще красивее, еще желаннее, но не для меня. Мы никогда не сможем стать одним целым. Нас будут рвать на части воспоминания из прошлого. Никто не заменит мне моего сына, ни одну из женщин я не буду любить так, как любил тебя. И бросить на произвол судьбы Светлану я не смогу. Это моя жизнь, и другой мне не нужно.

– Хоронить себя заживо лучше, чем попытаться воскреснуть? – Саша с жаром обняла Дмитрия. Последний шанс, последняя попытка. – У меня никого нет и не было, слышишь? Я ничего не хочу помнить. Я предала тебя однажды и не могу совершить эту ошибку дважды! Ты ошибаешься: я не ребенок. У меня не было детства. Я прошу тебя стать мне отцом, другом, лучшим советчиком. Остальное придет само! Это не жертвенность, не жалость. Мне не от чего отказываться – у меня ничего нет. Я хочу успеть получить хоть малую часть того, от чего так давно отказалась по своей вине. Ты позволишь?

Прохоров покачал головой, поцеловал Сашу в лоб и мягко освободился от объятий. Он медленно, словно неся тяжелую ношу, ссутулившись, ушел с веранды. Нахмурившись, Александра прислушивалась к его затихающим шагам. Еще минута, и она увидела Дмитрия во дворе. Он остановился возле невысокой елочки, сел на траву. Рядом стояла лавочка, но Прохоров устроился рядом. Обхватив голову, застыл, словно позабыв о своей гостье. Он не собирался приглашать ее сюда. Это было священное место, где он общался с сыном. Только Илюша и он. Даже скамейку сделал из расчета на одного человека. Никто больше не вправе сидеть на ней, кроме него.

Глядя на него, такого несчастного, такого потерянного, Саша расплакалась. Слезы ручьями текли по щекам, но легче не становилось. Водостойкая тушь не оставляла разводов, но сейчас Саша уже не думала о том, как выглядит. Теперь это не имело значения. Важно то, что все остается по-прежнему и все никогда не будет прежним. Не бывает другой жизни, в которую можно попасть, запретив себе воспоминания, изгнав страхи, перестав общаться с людьми из прошлого. Пока бьется сердце, ты жив и, окунаясь в радости, печали, продолжаешь идти своим путем. Пытаясь оправдаться, сваливаешь все неприятности на злодейку-судьбу, а в мгновения счастья веришь, что только ты ее хозяин.

Уже подойдя к калитке, Саша оглянулась: Прохоров все так же сидел на траве. В его позе было столько неподдельной муки, что Александра едва удержалась от соблазна подбежать, обнять, расцеловать, вдохнуть запах его волос, а потом уже исчезнуть навсегда. Но в этот момент Дмитрий поднялся, погладил ветви ели. Его губы шевелились, но слов Саша не слышала. Оглянувшись, он посмотрел на Сашу. Интуитивно Лескова поняла, что Прохоров принял окончательное решение. Он не подошел к ней. Все так же стоя у невысокой пушистой ели, приставил ребро ладони ко лбу, щурясь от уходящего солнца.

Саша была готова поклясться, что он не хочет, чтобы она уезжала. Но он никогда в этом не признается. Здесь, сейчас не место для таких решений. Все-таки она поторопилась для своих признаний, для попытки перекроить две жизни. Но надежду у нее никто отнять не сможет. Для того, чтобы два человека были вместе, нужно так много и так мало. Все будет хорошо, но не сразу. Она подождет. Пусть на это уйдут годы. Она снова вернется в свой кабинет к людям, нуждающимся в ее помощи. Она перестанет ссориться с матерью и придираться к Симоне. Еще постарается сделать свой дом еще более уютным, теплым. Она давно хотела завести кота – самое время. А там… однажды раздастся звонок. Подходя к двери, она будет знать, кого увидит на пороге. Вот тогда они оба будут готовы. Тогда начнется другая, светлая часть их жизни.

Александра села в машину, завела двигатель. Она боролась с желанием напоследок взглянуть на Прохорова. Не выдержала… но во дворе никого не было. Лескова грустно улыбнулась: он не захотел провожать ее, стоять и видеть, как она уезжает, оставляя за собой серые клубы пыли.

Машина медленно тронулась с места. Через мгновение, несмотря на ухабы, мчалась по проселочной дороге. Со стороны это напоминало бегство. Вдруг автомобиль резко остановился… Под лучами уходящего солнца его окутало облако пыли. Из открывшейся двери в эту еще не осевшую серую мглу стремительно вышла Саша. Она плакала. Громко, навзрыд, прижимая к груди мобильный телефон. Дрожащие губы невероятным образом сложились в улыбку. Еще раз посмотрела на яркий дисплей. Там было только одно слово: «Возвращайся».