Теплая июньская ночь. Легкий предрассветный ветерок чуть шевелит листву деревьев. В сумраке слышны шаги часового. В такую ночь красноармейцам наверняка снятся невесты, родной дом, друзья…

На моих командирских 3 часа 30 минут. Пора вставать и до завтрака успеть проверить посты. Время тревожное. Вчера командир полка запретил увольнения в город, а поздно вечером со стороны границы раздавались далекие взрывы, отчетливо слышался гул моторов.

Быстро одевшись, я привычно расправил складки на гимнастерке, проверил кобуру с пистолетом, перекинул через плечо полевую сумку и тихо вышел, не мешая спящим товарищам.

Шагаю по мокрой траве к позиции первого огневого взвода. Издали не видно, но я-то знаю, что в ближайших кустах боярышника под маскировочными сетями стоят на боевых позициях наши зенитки — 85-миллиметровые орудия. Только что мы получили новый прибор управления огнем зенитных орудий ПУАЗО-3 и очень гордимся, что наша батарея одна из первых в полку успешно его освоила.

— Стой! Кто идет?.. — доносится до меня окрик часового.

Назвав пароль, прохожу на позицию.

— Товарищ лейтенант! Первое орудие в готовности номер один. Расчет в укрытии, — рапортует по всей форме командир орудия сержант Кузнецов, бравый, подтянутый москвич, и я распоряжаюсь:

— Поднимите лейтенанта Бочарова! Скажите, что комбат вызывает по тревоге!

— Слушаюсь — вызвать командира взвода лейтенанта Бочарова! — Сержант метнулся в окопчик, к телефону.

Ожидая прихода Бочарова, я осмотрел расчехленное орудие. В боевом положении оно выглядит довольно внушительно. В летних лагерях на прошлой неделе наша батарея проводила учебно-боевые стрельбы. Благодаря новому, более совершенному ПУАЗО-3 и выучке личного состава, особенно прибористов и дальномерщиков, зачетные стрельбы выполнили успешно. Многие командиры в полку завидуют этим результатам, а наши батарейцы гордятся…

Боевой расчет бесшумно занял свои места, услышав приход старшего начальника. Вот уже пятый день, как зенитчики несут боевое дежурство по охране объекта — города Львова, сменив на позициях батарею лейтенанта Мироненко. В 509-м зенитном артиллерийском полку 4-й дивизии ПВО наша батарея на хорошем счету, в Доме Красной Армии ей посвящен фотостенд. Но в становлении батареи как боевой единицы сделано не все.

Еще недостаточна слаженность боевых расчетов при стрельбе по скоростным целям, нет четкости во взаимозаменяемости номеров, поэтому при выходе из строя нескольких красноармейцев нарушается ритм стрельбы, уменьшается скорострельность и точность огня. Но бойцы трудятся, добиваются хороших показателей постоянной тренировкой, овладевают мастерством упорно, целеустремленно. Почти все они комсомольцы, часть из них призывалась в 1940 году в Кировской области. Так что вятский говорок слышен на батарее повсюду.

Вчера вечером телефонист во втором взводе дал мне послушать в трубку, как в приборном взводе поют вятские под лихую гармонь:

Веселые, по-крестьянски хитроватые парни, здоровые крепыши, могут не спать по две-три ночи подряд, если этого требует служба. Полюбил я их, но особо виду не подаю — на позициях строговат и придирчив. Что поделаешь — служба!

Прибыл лейтенант Бочаров. Доложил по форме, но подошел ближе и чуть слышно добавил:

— Товарищ лейтенант, на четвертой батарее объявлена боевая тревога по приказу командира полка.

Посмотрел на часы: четыре часа утра без пяти минут. Не успел ответить ему, как резко подал голос «ревун». Быстро спрыгнул в окопчик к телефонисту, который уже протягивал мне трубку, и тут же услышал баритон майора Кожевникова — командира дивизиона:

— Боевая тревога! Батареей открыть огонь по немецким самолетам — нарушителям границы!

Кто-то крикнул: «Война!», кто-то громко выругался под жутковатый гул моторов приближающихся немецких бомбардировщиков.

Перебежал на командный пункт батареи, расположенный на позиции приборного взвода — это совсем близко, в кустах, возле командирской землянки. Все уже на местах по боевому расписанию. Громко, во весь голос, подаю команду:

— Батарея, к бою!

В ответ слышу доклады командиров огневых взводов — и тогда я даю целеуказание. Все как на полигоне на прошлой неделе, и все не так. Вместе с приближающимися самолетами, с грохотом выстрелов уже стреляющих батарей нашего полка нарастает напряжение. Не помню, как быстро, когда, в какой момент я скомандовал:

— Огонь!..

И загрохотали мощными залпами орудия, и потерян счет времени — теперь секунды решают успех. Вот уже пот проступает на гимнастерках заряжающих, наводчиков, капельками падает с еще небритых юношеских лиц. А немецкие самолеты идут и идут. Их высота более двух тысяч метров. Вокруг них — выше и ниже — сплошное облако разрывов наших снарядов. Но вот строй самолетов медленно разворачивается в крутое пикирование. Грохот разрывов потряс землю. Кое-кто растерянно смотрит в сторону целей и, наверное, не видит ничего, кроме дыма да огненных всполохов. Земля вновь содрогается от взрывов тяжелых бомб. Часть самолетов развернулась над ближайшей станцией, где стояли воинские эшелоны, а другие сбрасывают бомбы на окраину города.

Все это отчетливо вижу в бинокль. Своего голоса в грохоте стрельбы и реве моторов не слышу. А длинноствольные восьмидесятипятки бьют и бьют по фашистским стервятникам. Вот один самолет почти прямо над нами перевернулся на левое крыло, задымил и, сбросив бомбы, пошел к земле.

Вой этих бомб сливается с натужным ревом падающего самолета. Многие бойцы пригнулись, легли на землю, я невольно прыгнул в ближайший окопчик, а через минуту фашистский «юнкерс» взорвался совсем рядом с батареей, метрах в трехстах.

— Сбили фашиста! Ура! — слышу радостные возгласы батарейцев.

Воспользовавшись передышкой, все — от командиров взводов и орудий до заряжающих и подносчиков — выскочили из укрытий, боевых постов, наблюдательных пунктов. Вместе с ними и я бегу к сбитому немецкому самолету. Кто-то бросает вверх пилотку, кто-то просит закурить на ходу.

Рассматривать было нечего: костер, бесформенная груда обломков… Назад возвращаемся медленнее, но возбужденные и радостные.

На часах — шесть утра. Вспоминаю: сегодня 22 июня — день моего рождения. Что ж, первый сбитый самолет врага — чем не подарок от батарейцев! Где-то высоко слышен гул моторов истребителей И-16 — «ишаков» — это идет бой с немецкими самолетами, прикрывавшими колонну «юнкерсов».

Спустя много лет после войны я прочел в газете, что в те минуты, когда мы сбили первый вражеский самолет, неподалеку от нас был совершен один из первых в истории Великой Отечественной войны воздушных таранов. Вот что было записано в историческом формуляре 486-го, бывшего 12-го, истребительного авиаполка: «22 июня 1941 года в 5 часов 15 минут командир звена младший лейтенант Леонид Георгиевич Бутелин осуществил таран на самолете И-153, отрубив винтом хвостовое оперение немецкого самолета Ю-88, в районе аэродрома Бовшев Станиславского авиаузла». Ныне вблизи старинного города Галича установлен памятник — вылитый из бронзы крылатый человек падает с небес. Его мускулистое тело еще парит в воздухе, и лишь одно крыло едва коснулось водной глади…

Приближалась новая волна немецких бомбардировщиков — новый налет на город, пригородные железнодорожные станции, полевые аэродромы, приютившиеся неподалеку от наших позиций. Самолеты идут плотным строем. Я командую:

— Батарея, к бою!

И снова сплошной грохот моторов, вой раскаленного металла…

Уже давно поднялось и ярко светило солнце. На небе ни облачка. Налет прекратился, и я отдаю команду на использование НЗ, который выдан бойцам три дня назад, — время завтрака, но о нем почему-то никто даже и не вспомнил. Непривычно тихо на батарее. Не слышно веселой шутки — куда подевались постоянные балагуры? Все предельно сосредоточенны.

Но вот раздается телефонный звонок. Это командир дивизиона майор Кожевников — получаю замечание за промахи: в последнем налете «юнкерсы» прошли безнаказанно южнее нас.

Все правильно. Но паниковать нельзя. Надо собраться с мыслями, не растеряться, проявить выдержку. «Поговорю-ка с политруком батареи, — решаю я, — во время последнего налета он был на позиции у Чередниченко, пусть проведет беседу с красноармейцами».

— Шум мотора над четырнадцатым! — докладывает на батарею разведчик Шуранов.

Теперь на малой высоте идут одиночные цели. Стрелять трудно — велика угловая скорость. Одна бомба разорвалась на нашей позиции, возле второго огневого взвода, и взрыв поднял вверх землю — засыпало моих батарейцев, необстрелянных бойцов.

После небольшой паузы огонь по «юнкерсам» ведет вся батарея. Молодцы ребята! Уже не так страшно видеть фашиста, когда он самоуверенно и нагло пикирует на тебя с высоты.

На носилках проносят тяжело раненного бойца. Его только что откопали из полностью засыпанного землей окопчика взвода управления. Он еще не потерял признаков жизни, но без сознания. Дышит глубоко, с хрипотой — осколок бомбы попал в легкое. Будет ли жив?.. Стоны раненых удручающе действуют на батарейцев. Чтобы как-то отвлечь их от ненужной сейчас тревоги, командую:

— Убрать гильзы, проверить синхронизацию!

22 июня 1941 года налеты гитлеровцев продолжались до самого вечера. За день боя мы израсходовали четверть боекомплекта снарядов. «Надо подвезти боеприпасы, подумать о дальнейшей организации стрельбы, переукомплектовать боевые расчеты», — прикидываю про себя, а на разборе действий прибористов узнаю, что целеуказания с командного пункта дивизиона поступали с большим опозданием. Где-то задерживается прохождение команд — надо уточнить и согласовать с начальником штаба дивизиона систему их прохождения, надо установить и очередность смен, короткого отдыха батарейцев, получить НЗ, составить донесение. Много неотложных дел появилось у комбата.

На циркулярке командир полка сообщил, что за день 22 июня наши войска успешно отражали удары фашистских войск на границе, что враг отброшен с большими для него потерями от города Перемышля, но севернее Львова, в направлении на Броды, идут упорные бои с прорвавшимися вражескими танками.

* * *

Грохот стрельбы усиливался и приближался с каждым часом. Мы вели по гитлеровским самолетам заградительный огонь, но они шли высоко и, скрываясь в редких, но плотных облаках, безнаказанно уходили. В один из таких налетов меня позвал протяжный зуммер полевого телефона. Звонил командир дивизиона Кожевников. Он видел наш сосредоточенный огонь и просил быть внимательнее, не спешить — ждать его команд на открытие залпового огня по самолетам.

С радостью первых боевых успехов к нам уже пришла и первая горечь утрат. Ночью в дивизионном лазарете скончались два наших красноармейца, получившие тяжелые ранения. И вот два гроба из неоструганных досок стоят по обе стороны большой могилы. Справа и слева от нее — бойцы батареи с обнаженными головами. На глинистую горку поднимается политрук Кузнецов. Став у изголовья погибших воинов, он снимает фуражку и громко, твердым голосом говорит речь.

— Мы хороним товарищей, отдавших свою жизнь за нашу Родину. Верные присяге, они выполнили свой долг до конца, — доносится до меня его голос. — Их жизнь была короткой, но яркой. После нашей победы над фашистами на этой могиле будет обелиск с надписью: «Своей смертью они утвердили жизнь. Поклонитесь им, люди!..»

Затем, сделав шаг к могиле, к красноармейцам обращаюсь я:

— Дорогие боевые друзья! Поклянемся на могиле наших боевых товарищей Васенина и Петренко отомстить за их праведную смерть…

— Клянемся! — откликнулись бойцы.

У свежей могилы — холмика возле безымянного леса, что недалеко от села Сороки Львовские, — даем клятву сражаться с фашистами насмерть, клянемся, что фашисты не увидят слез на наших глазах, что не дрогнем перед коварным врагом.

Прощальный салют из десяти винтовок эхом отозвался в лесу.

«Вот они, боевые будни», — подумалось мне. Начинался второй день Великой войны…

Новый налет вражеских самолетов мы встретили более организованно.

— Батарея, огонь! — командую я и отчетливо слышу, как действуют замковые.

— Огонь! — Теперь уже не слышу своего голоса, хотя кажется, что кричу во все горло. Второй залп более удачен: несколько самолетов противника стали набирать высоту. Дальномерщики непрерывно сообщают нам об этом, передают азимут, угол места цели, и прибористы четко готовят данные для стрельбы. Очередной залп батареи. Плотность заградительного огня намного повысилась, и фашистские летчики уже боятся подходить к городу через наши позиции. Они избрали другую тактику: идут на средней высоте, маневрируют, а бомбы бросают, не доходя до цели.

Добрые вести принес майор Кожевников. Он сообщил по телефону, что в последнем налете дивизион сбил еще два немецких самолета, а третий дымя ушел на запад.

Предварительно этот успех отнесен к батареям И. Я. Мироненко и П. П. Варганистова. Кроме того, он сообщил, что накануне из 24 бомбардировщиков и 9 истребителей к центру Львова не удалось прорваться ни одному самолету, а поспешный сброс бомб не причинил серьезных нарушений коммуникациям города.

Настроение моих бойцов улучшилось. Послышались шутки, смех. Но вот на ночь нам поставлена сложная задача: сменить боевую позицию, а на старой оставить ложную цель. До вечера удается подвезти к огневой позиции партию снарядов, покормить бойцов горячей пищей. Каждому красноармейцу выдали в постоянное пользование фронтовые доспехи: котелок, кружку, ложку, сумку для гранат, комплект патронов к личному оружию, ранее хранившиеся как НЗ. И вот с наступлением полной темноты батарея стала сниматься со старых позиций.

На месте пушек мы положили бревна по длине и толщине орудий, забросали их ветками — оборудовали ложную позицию и уехали. Новую позицию батареи выбрал вместе с командирами взводов в указанном командиром дивизиона районе.

По возвращении в подразделение я доложил командиру полка подполковнику В. А. Герасимову о разговоре с крестьянами; он одобрил наши действия, сказав, что поручит начальнику артснабжения полка прибыть за обозом. Мне же требовалось выделить несколько красноармейцев и направить их к тому времени в село. Герасимов напомнил о подготовке к перемещению батареи, сказал, что в первую очередь брать с собой боеприпасы — из расчета максимальной загрузки повозок, а остальные уничтожить.

В подготовке к маршу прошел весь остаток дня. Маршрут движения и временной график марша подготовили как в мирное время — учли все: и скорость движения колонны, и места сосредоточения для отдыха, и порядок боевого охранения. Не знали только одного — места новых боевых позиций.

Напряжение боев первых двух дней и передислокация батареи давали себя знать: под утро многие мои бойцы спали, сидя у орудий, на брустверах окопов, возле телефонов.

Я тоже пытался задремать с телефонной трубкой в руке, но в трубке то и дело раздавался противный писк зуммера, и я отвечал уже только на звонки командира дивизиона или командира полка. Под утро, когда наконец наступило некоторое затишье на дороге, сон одолел меня.

Разбудил Кожевников. В небе появился одиночный самолет-разведчик. Майор приказал не стрелять — не показывать новую позицию батареи. Огонь разрешалось вести лишь при появлении бомбардировщиков. Кожевников предупредил и о том, что надо экономить боеприпасы, а это значило — повышать эффективность заградительного огня. В то время как огнем всех пушек наша батарея создает неподвижную завесу в виде равнобедренных треугольников, острием обращенных к противнику, другие батареи должны создавать подвижную систему заградительного огня в виде куба. В этом случае резко повышается плотность огня: уменьшается количество снарядов, возрастает эффективность стрельбы.

За день мы успели отразить еще два налета «юнкерсов». Не сбили, правда, ни одного самолета противника, но и пройти к объекту не дали.

Утром 25 июня на батарею к нам прибыл командир полка подполковник В. А. Герасимов. Как положено, предельно кратко докладываю ему обстановку: мол, батарея несет боевое дежурство, личный состав в количестве… и так далее. Доложил и о том, что на батарее в наличии только две исправные автомашины и для перевозки боекомплекта транспорта нет. Еще до начала военных действий батарея не полностью была укомплектована штатным автотранспортом.

Герасимов, подтянутый, сухой, устало посмотрел мне в глаза, помолчал немного — вижу, что принимает какое-то решение. Потом отвел меня в сторону и тихо говорит:

— Надо, комбат, найти выход из создавшегося положения. И быть готовым ко всяким неожиданностям.

— Товарищ подполковник, — отвечаю, — мы с политруком Кузнецовым уже думали об этом, и, хочу доложить вам, выход есть: мобилизовать крестьянские подводы для перевозки снарядов.

— Решение правильное, одобряю, — поддержал он и добавил: — Вместе с Кузнецовым идите в ближайшее село (Герасимов показал в направлении Сороки Львовские), обратитесь к местной власти и по законам военного времени проведите мобилизацию лошадей с повозками и их владельцев для сопровождения обоза.

Потом мы еще долго стояли с командиром полка на краю оврага и обсуждали возможные варианты стрельб из зенитных орудий по наземным целям. А когда Герасимов уехал, вместе с политруком Николаем Кузнецовым направились в Сороки Львовские.