Зима 1965 года

Двадцать две! Тэйсин любовался на коробки рисового печенья, уложенные рядами у стены в кладовой. А еще благовония, чай… Настоящее изобилие! Никогда на его памяти храм не имел таких запасов, и все это пожертвовали прихожане по случаю кончины Учителя. Наведение порядка в кладовой было первым в списке дел на неделю, который Кэйко составила для Тэйсина, и он старался не разочаровать ее.

Разложив все припасы, монах выбрал самую красивую из коробок с печеньем и аккуратно обернул ее нарядным темно-синим фуросики.[4]Кусок ткани, обычно квадратной формы, использующийся для декоративной упаковки и переноски вещей.
Подарок предназначался смотрителю сада Симидзу. Тэйсин давно собирался нанести туда визит, который Кэйко также включила в список. Вежливость требовала принести извинения от имени храма за беспокойство, причиненное внезапной смертью настоятеля во время совершения обряда.

Смотритель оказался дома один, его жена отправилась за покупками. Он тепло приветствовал священника, пригласил войти и стал сочувственно охать по поводу того, как тот похудел. Тэйсин, сидевший, поджав ноги, на татами, со смущенной улыбкой махнул рукой.

— Не беспокойтесь обо мне. Наоборот, доктор сказал, худеть полезно для здоровья. Как только мой аппетит вернется, сразу снова растолстею.

Он похлопал себя по животу и громко рассмеялся, почти так же весело, как когда-то. Однако тут же снова посерьезнел и робко спросил, нельзя ли ему посетить чайный домик, где лежало тело Учителя.

— Конечно, пожалуйста, — поклонился смотритель со скрытым ликованием. — Пойдемте со мной, я все вам покажу.

Ему было строго запрещено болтать о несчастье, случившемся в саду. Директор музея, узнав, что смотритель с женой уже водят целые экскурсии, показывая место трагедии, устроил им выволочку. Однако просьбу святого отца нельзя было не уважить, тут даже директор оказался бы бессилен.

Позже директор Сайто, направляясь через сад в хранилище, заметил монаха со смотрителем, выходящих из чайного домика, и нахмурился. Тэйсин при виде его слегка поклонился. Директор вежливо ответил на поклон и подошел поприветствовать преемника покойного настоятеля.

И зачем он только отдал храму прах той женщины! В результате произошло несчастье. Впрочем, мог ли он предвидеть, что стариком овладеет навязчивая идея и он умрет практически в том самом месте, где нашли кости. Музею совсем ни к чему подобные истории. Пусть люди приходят в сад ради его исторического значения, а не дешевых сенсаций, они должны любоваться красотой, а не смаковать душещипательные подробности. Так или иначе, прошлого не вернешь, все, что он может сделать, это постараться приструнить сплетников и надеяться, что трагические обстоятельства смерти священника со временем изгладятся из памяти.

Приближаясь к чайному домику, директор улыбался, тепло, но несколько настороженно. Толстяк вызывал симпатию, однако в душе таилось опасение, что этот визит приведет к новым неприятностям.

— Сайто-сама, — снова поклонился Тэйсин, — извините, что вторгаюсь в ваши владения. Я пришел, чтобы лично выразить свои сожаления по поводу беспокойства, которое доставили вам недавние печальные события. Ваш сотрудник любезно показал место, где покоилось тело моего Учителя сразу после кончины. Для меня было важно побывать здесь, это принесло мир в мою душу. — Он поклонился еще ниже. — Благодарю вас за все то доброе, что вы сделали для Учителя, храма и меня самого.

Слушая прочувствованную речь монаха, смотритель поджал губы, но директора она тронула. Монах улыбался так искренне, в глазах его было столько печали. Сайто заметил, что лицо его стало совсем не таким круглым и розовым, как прежде.

— Дозо, — поклонился директор. — Пожалуйста, осматривайте все, что вам будет угодно. Вы уже бывали в здании, где выставлены музейные экспонаты?

— Нет, никогда, к стыду своему, — смущенно потупился монах.

— Ну что ж, в таком случае… Я как раз иду туда и могу лично вам все показать.

Тэйсин снова отвесил поклон.

— Сочту за честь, однако мне не хотелось бы затруднять вас. От нашего храма у вас и так одно беспокойство…

— Что вы, мне совсем не трудно, — улыбнулся Сайте. — Пойдемте, я вас очень прошу. Напротив, мне очень полезно время от времени самому просматривать экспозицию.

Тэйсин последовал за ним, приняв смиренную позу, подобавшую, по его мнению, деревенскому невежде при посещении столь значительного места.

Директор собирался пройтись лишь по верхам экспозиции и был приятно удивлен, когда Тэйсин узнал родовой герб Мидзогути на самурайском шлеме. Такой посетитель, безусловно, заслуживал и более подробной экскурсии.

Монах задавал вопросы, и немало. Ответы директора он слушал с заметным интересом, почтительно кивая.

— Вот как? Просто потрясающе! — удивлялся он.

— Хай, здание склада было тщательно отреставрировано, чтобы разместить в нем экспонаты, относящиеся к эпохам Монояма и Эдо. Фактически здесь находится все, что касается сада Симидзу: исторические документы, произведения искусства и множество бытовых предметов.

— Соо дес ка? Вот как?

Директор сыпал историческими подробностями, указывая по ходу дела на живописные свитки, доспехи, седла, мечи, керамику, предметы мебели. В залах музея нашлись даже редкие фотографии семейства Мидзогути, сделанные владельцем одной из первых фотокамер и запечатлевшие в том числе первоначальный вид замка, сгоревшего в эпоху Мэйдзи дотла во время восстания.

Особенно заинтересовала монаха огромная старинная карта города Сибаты. На ней помещался каждый дом, более того, на мелких листках бумаги, подклеенных во множество слоев, были мелко написаны фамилии владельцев, сменявших друг друга в течение многих десятков лет.

— Настоящая историческая летопись! — восхищался Тэйсин.

Сайто довольно кивнул. Намного более значительные гости, чем этот простой священник, следовали вот так же за ним из зала в зал, но даже не обратили внимания на такой ценный экспонат.

— В те времена, — пояснил он, — замки непрерывно подвергались опасности со стороны враждебных кланов, и властям приходилось вести строгий учет жителей, среди которых могли оказаться шпионы.

— В таком случае, — обрадовался Тэйсин, — фамилия женщины, чьи кости нашли в пруду, также должна быть в этих записях.

Директор опешил. Ему совсем не хотелось возвращаться к досадной теме, тем не менее замечание монаха было не лишено смысла.

— Скорее всего, — кивнул он и, не удержавшись, добавил: — А если бы здесь описывалась еще и внешность жителей, то мы имели бы шанс идентифицировать останки точно.

— Каким же образом?

— У погибшей девушки было только одно ухо. На правой стороне черепа отсутствовало слуховое отверстие. Такой дефект встречается крайне редко.

— Надо же, — удивился монах, — первый раз о таком слышу. Бедняжка. — Он покачал головой и перевел взгляд на стеклянную витрину с изысканными лаковыми шкатулками и столиками. — Неужели такую красоту запросто использовали в хозяйстве?

Сайто с облегчением вздохнул. Уже в который раз, встречаясь с одним из священников, он говорил или делал что-нибудь, о чем потом сожалел. В его намерения вовсе не входило разглашать информацию об особых приметах девушки. К счастью, монаха она явно не заинтересовала. Попросить его сохранить разговор в тайне? Нет, это лишь привлечет его внимание. Пусть любуется лаковыми шкатулками.

*

Тэйсин вспомнил о разговоре с директором лишь несколько дней спустя, во время ежемесячного собрания старейшин. Пожилые прихожане, восемь женщин и трое мужчин, расселись кружком на татами, угощаясь чаем и сладостями. Общество старейшин было основано Учителем еще десять лет назад, но в последнее время деятельность его значительно оживилась. На этот раз члены общества обсуждали предстоящую групповую поездку в Дейю на горячие источники, радостно предвкушая, как они погреют свои старые косточки и устроят пикник.

— Поблизости есть и другие интересные места, — заметил Тэйсин. — Недавно директор музея Симидзу устроил для меня замечательную экскурсию. Может быть, он согласится повторить ее для всех нас?

— Да ну, музей… Я была там много раз, — скривилась бабушка Сугимото. — Слишком близко к дому. Мне нравится ездить куда-нибудь на автобусе.

— И что, директор тоже сам рассказывал?

— Нет, конечно! Мы люди простые, нам не положено, — рассмеялась старушка, прикрыв рот рукой.

Она оглядела присутствовавших, ища поддержки. Тэйсин присоединился к всеобщему смеху.

— Я тоже не такая уж большая шишка, — сказал он. — Просто мне повезло. Вы не представляете, как там интересно, и господин Сайто столько всего рассказывал… Вы знаете, к примеру, что в музее есть карта Сибаты, где обозначен каждый дом да еще написано, кто в нем и когда жил?

Старики оживленно заговорили. Никто о такой карте не слышал, и возможность увидеть в музее собственную фамилию привела всех в восторг. Тогда-то Тэйсин и рассказал о костях, найденных в саду, и девушке с одним ухом — вовсе не для того, чтобы поднять курьезной сплетней свой авторитет, просто пришлось к слову.

— Маа! Надо же! Вот дела! — послышалось со всех сторон.

Если бы не скрипучие старческие голоса, можно было подумать, что здесь собралась группа детского сада. К немалому удивлению Тэйсина, оказалось, что жители городка почти ничего не знают о находке. До него наконец дошло, что подробности, услышанные им от покойного настоятеля, Мисако и смотрителя сада, а в особенности от директора Сайто, держались в секрете от широкой публики. Слишком поздно. Теперь они кружились, подхваченные вихрем любопытства, как лепестки цветущей вишни на ветру.

— Минуточку! Послушайте! — Монах отчаянно замахал руками, призывая к тишине. Лицо его налилось краской, он вспотел, совсем как в прежние времена, когда еще не похудел. — Не принимайте это слишком всерьез, вы же знаете, я не так уж умен, мог и перепутать…

Поздно. Остановить стариков, увлеченных пересудами, теперь не мог бы никто. Тэйсин оставил их болтать и приналег на печенье. Собрание продолжалось на полчаса дольше обычного.

*

Одна из участниц собрания старейшин обедала в тот день с особенным аппетитом. Невестка, с улыбкой глядя на нее, поинтересовалась, как прошло заседание.

— Замечательно! — воскликнула бабушка Сугимото. — Так интересно! Зря ты со мной не ходишь, — добавила она, ткнув палочками для еды в сторону восьмидесятилетнего супруга, который размеренно прихлебывал суп, сидя напротив за котацу.

— Ну и что там интересного? — проворчал он. — Одна пустая болтовня. Я лучше лишний часок в саду покопаюсь.

Бабушка Сугимото безнадежно махнула рукой.

— А ты знаешь, — повернулась она к невестке, — оказывается, в пруду Симидзу после большого тайфуна нашли человеческие кости.

— Да, я слышала, в прошлом году, — кивнула невестка, накладывая рис.

Старик презрительно фыркнул.

— В городе об этом знает каждая собака. Делать вам больше нечего, старые сплетни обсуждать.

Не обращая внимания на мужа, бабушка Сугимото продолжала:

— И говорят, по костям узнали, что это была молодая девушка и вдобавок глухая на одно ухо! У нее в черепе с одной стороны не было дырки, чтобы слышать.

— Правда? — Невестка подложила ей кусочек маринованного огурца.

— Да, мы все удивились, потому что в жизни о таком не слыхивали, хотя прожили немало. Скорее всего, у нее даже уха с той стороны не было!

— Соо дес ка? — Дед отложил палочки.

— Так говорят. Голова с одного боку гладкая, как яйцо. Чудеса, да и только!

— Маа! — Невестка изумленно покачала головой. — От нее люди, небось, шарахались.

— Да нет, за волосами не видно было, — возразил старик.

— Что? — в один голос воскликнули женщины.

— Была такая, я помню, — спокойно кивнул он. — Тут, неподалеку жила, я тогда еще мальчишкой был. Лет семьдесят назад, а то и поболе. У нее еще к спине вечно был младенец привязан — нянькой у кого-то служила. Так тот младенец, бывало, за волосы цеплялся, и видно становилось, что уха-то и нет. Мы ее боялись, убегали, нечистым духом дразнили.

— Маа, как жестоко! — воскликнула невестка. — Бедная девочка!

Старик развел руками.

— Дети, что поделаешь.

— И что с ней потом случилось? — Глаза бабушки Сугимото горели, она забыла про свой рис. — Ты помнишь?

— Нет, откуда, столько лет прошло. Знаю, что жила вроде у родных. Как звали, тоже не помню, давно это было.

*

Даже Тэйсин при всей своей жизнерадостности бывал иногда не в духе. Сегодня день явно не задался. Сболтнул лишнего утром на собрании, а тут еще новые неприятности. Войдя на кухню, он обнаружил там какую-то женщину, которую, по ее словам, прислала Кэйко готовить для монахов еду. Обед, конечно же, был испорчен. Все пересолено, рыбу в рот взять нельзя. Женщина даже не потрудилась вымочить вяленого лосося, прежде чем варить. Соевая похлебка мисо какая-то водянистая. Кроме того, обед был подан с опозданием, и им с Конэном пришлось бежать на службу читать сутры над покойником, даже не отдохнув.

Священник не может опаздывать, неужели не ясно? Страшно подумать, что бы сказал на это Учитель. Тэйсин сидел у себя в келье мрачный как туча. Вернее, в келье Учителя, куда он все-таки перебрался неделю назад, уступив настояниям Кэйко. Здесь было неуютно, портреты смотрели со стены как-то неодобрительно и все суровее с каждым днем. Просыпаться утром и первым делом видеть их… брр!

Однако, когда он пожаловался Кэйко, она лишь рассмеялась:

— Картина есть картина, она не меняется. Впервые слышу такую ерунду. Если вам не по себе, перевесьте их в другую комнату.

Такое Тэйсину и в голову не могло прийти. Келья Учителя и все предметы в ней были для него неприкосновенными. Выход он нашел, повесив рядом с портретами фотографию Учителя, и теперь по утрам видел хотя бы одно улыбающееся лицо.

Конэн постучался в створку сёдзи и сообщил о приходе гостьи. Госпожа Сугимото хочет поговорить. О чем, не сказала. Испустив тяжелый вздох, Тэйсин встал и вышел в коридор.

*

Кэйко повесила трубку. Ей с трудом верилось, что рассказанное дочерью — правда. Поделиться было не с кем: доктор Итимура уехал на медицинский симпозиум, обещав вернуться лишь на следующий день. Трясущимися руками Кэйко налила себе чаю и села к котацу, глядя в окно на свой крошечный садик. Он потемнел, побурел и приобрел неряшливый вид. Даже точеные звездочки листьев маленького клена уже осыпались. Что же теперь делать? Приезду матери в Токио Мисако решительно воспротивилась, сказав, что ее встреча с мужем и свекровью только все усложнит.

Однако Кэйко не терпелось посмотреть, где обосновалась дочь. Сатико Кимура? Она хорошо помнила худенькую девочку из швейной мастерской. Но… Что-то неприятное ворочалось в ее памяти, какие-то слухи, ходившие несколько лет назад. Да! Говорили, что дочка портнихи пошла работать в ночной клуб.

Если это правда, Мисако там совсем не место. Если Хидео добивается развода, то уйти от него к подобного рода девице — худшая из ошибок.

Вне себя от волнения, Кэйко встала и принялась мерить шагами комнату. Хорошо бы посоветоваться с мужем. Почему он уезжает именно тогда, когда больше всего нужен? Она снова села за котацу, подперев щеку рукой. Придется ехать в Токио и самой разбираться. Пусть Мисако говорит что угодно, рано ей еще мать учить! Собрать сегодня вещи и завтра ехать. Что же касается Хидео…

— Идиот, великовозрастный младенец! Ну что он творит!

Обычно спокойная и выдержанная, Кэйко принялась ругаться вслух. Тут раздался телефонный звонок, и она радостно схватила трубку, надеясь, что это доктор, но услышала возбужденный голос Тэйсина.

— Какие кости? — поморщилась она. — О чем вы, Тэйсин-сан?.. Девушка в пруду? О господи, ну сколько можно… Какое ухо? Нет, нет, я не желаю больше ничего об этом слышать. Ни слова больше!.. Извините, Тэйсин-сан, я больше не могу говорить, до свидания.

Тэйсин стоял на кухне у настенного телефонного аппарата и с ужасом глядел на затихшую трубку. Ни разу в жизни Кэйко так не кричала на него и прежде всегда интересовалась тем, что хоть сколько-нибудь касалось храма. Наверное, разговор об утопленнице неприятен ей, потому что напоминает о трагической смерти отца.

«Ну зачем я позвонил!» — причитал Тэйсин, заламывая руки.

Он так расстроился, что вдруг захотел сладкого, совсем как раньше, и принялся искать початую коробку печенья. Ему попались на глаза две дыни, которые недавно прислал директор Сайто. Крупные и спелые, они стоили очень дорого, каждая была упакована в отдельную белую сеточку и снабжена биркой, на которой указывалось, где дыня выращена и каким способом. Для скромных священников вполне хватит и одной, решил монах. Он взял дыни, прикинул по весу, которая больше, и обернул ее темно-синим фуросики. Потом с величайшей осторожностью спустился с крыльца во двор и положил подарок в багажную корзину велосипеда. К дому Кэйко он ехал медленно, опасаясь повредить драгоценный груз.

В клинике доктора Итимуры свет горел только в одном окне в задней части дома. Тэйсин тихо, как только мог, отодвинул дверь и положил дыню на ящик для обуви. Возвращаясь на цыпочках к велосипеду, он вдруг замер на месте: дверь снова отворилась. На пороге появилась темная женская фигура, резко очерченная светом, падавшим из-за спины. Тэйсин понимал, что его в темноте не видно, и уже хотел что-то сказать, но Кэйко опередила его.

— Ведет себя как мальчишка! Просто чудовищно! — воскликнула она раздраженно.

Монах остолбенел. Ему было невдомек, что Кэйко разговаривает сама с собой и имеет в виду совсем другого человека. Домой он ехал с тяжелым сердцем, едва справляясь с педалями. Меньше всего на свете ему хотелось огорчить эту заботливую женщину, она всю жизнь была для него как старшая сестра, и вот… Решив, что неожиданная новость будет ей так же интересна, как покойному Учителю, он действовал поспешно, не подумав, ну и получил по заслугам. Мальчишка! Правильно она сказала…

Ну и денек! В довершение всего и ужин теперь тоже запоздает. Он поспешно выбрал самую крупную и твердую луковицу, схватил нож и принялся резать. Из глаз рекой лились слезы.

— Что случилось? — встревожился Конэн, заходя на кухню. — Вам плохо?

— Нет, это все лук, — пробормотал толстяк, отворачиваясь.

Конэн подошел поближе и обеспокоенно покачал головой.

— Первый раз вижу, чтобы лук так сильно действовал. Может, у вас глаза не в порядке? Давайте, я помогу.

— Не надо, — всхлипывая, отмахнулся Тэйсин. — Тут уже ничем не поможешь.