Снег пошел среди ночи, озаряя небольшое высокое окошко мягким, серебристым, почти неземным сиянием. Тэйсин почувствовал его сердцем и улыбнулся во сне. Ощущение было таким родным, таким уютным, что глубоко запрятанное зерно памяти тут же проросло в душе, распустившись прекрасным видением.

Еще совсем крошечный, заботливо закутанный и обутый в соломенные сапожки, он делает свои первые шаги в холодном зимнем мире горной деревушки, где родился. Старшая сестра Тоёко семенит сзади, расставив руки, готовая подхватить его. Впереди ждет мать, она напевает песенку о падающем снеге.

— Се-тян! Се-тян! — с улыбкой зовет она его детским именем.

Он протягивает руки с ликующим детским визгом, и мать подхватывает его, вытирает мокрый носик, похлопывает по раскрасневшимся от мороза круглым щечкам.

Сестра радостно бьет в ладоши.

— Хороший, хороший мальчик!..

— Хорошая работа! — Память перебросила его через годы.

— Хорошая работа! — говорит Кэйко.

Она просматривает толстую тетрадь, которую сама ему подарила, где ровным ученическим почерком записаны поступления пожертвований, расходы и сделанные дела.

Тэйсин уже не спит, он пытается вспомнить, когда же Кэйко произнесла эти слова. Неужели всего лишь два дня назад?

Он провел долгие часы, разбираясь в системе учета, заведенной Кэйко, решив тщательно записывать, кроме самих доходов и расходов, когда и от кого получены приношения, а также все проведенные монахами службы. В тетради будет отражена изо дня в день вся жизнь храма. Покойный Учитель не слишком обращал внимание на денежные дела, даже само слово «деньги» его коробило.

— Хорошая работа, Тэйсин-сан, — повторила с улыбкой Кэйко, закрывая тетрадь.

Он смущенно опустил глаза.

— Конэн-сан тоже заслужил похвалу, без него бы я не справился. Он отлично считает на счетах и всегда помогает.

Кэйко невольно снова улыбнулась. Своей бестолковостью и нерешительностью толстяк мог вывести из себя кого угодно, но иногда бывал удивительно мил.

— Дело не в счетах, — возразила она. — Главное то, что ваши записи, Тэйсин-сан, очень точны и аккуратны. Ну, скажем так: вы оба хорошо поработали.

Покидая храм, Кэйко задержалась на пороге.

— Да, чуть не забыла… — Она порылась в сумочке и достала сложенный темно-синий платок. — Это ведь ваше, правда? Извините, что не поблагодарила вас раньше за ту замечательную дыню, но я нашла ее только после того, как вернулась из Токио. Там за дверью скопилось столько новогодних подарков, и дыня оказалась в самом низу. Спасибо большое, только жаль, что вы и Конэн-сан не попробовали ее сами.

*

Тэйсин лежал на футоне, обратив взгляд на высокое окошко, где трепетали приглушенные снежные отблески… Значит, Кэйко так и не заметила его в темноте. На кого же она тогда так сердилась? Так или иначе, он совершил досадную ошибку, позвонив ей по поводу костей. Теперь он знал, что именно в той злосчастной находке она видела причину трагической смерти отца. Так прямо и сказала.

— Прах вообще не стоило приносить в храм! — воскликнула она. — Как глупо было со стороны отца согласиться! От этих костей одни несчастья. Я бы с радостью от них избавилась.

А ведь она и в самом деле может! Неожиданная мысль заставила монаха в страхе вскочить. Переведя дух и немного успокоившись, он тихонько отодвинул сёдзи и выглянул в темноту. Ни звука, ни движения, лишь таинственные снежные тени сменяли друг друга в дальнем окне коридора, отражаясь от натертого пола, словно свет дальнего фонаря, колеблемого ветром. Тэйсин осторожно протиснулся в приоткрытую дверь и, бесшумно ступая босыми ногами, направился в погребальную комнату.

Урна с неизвестным прахом по-прежнему стояла там, где ее спрятал Кэнсё. Даже в призрачном снежном сиянии было заметно, что шелк, ее обтягивавший, уже потерял первоначальную белизну. Взяв ящик в руки, монах ощутил запах пыли. Вскоре он снова уже был у себя, а урна покоилась в нише токонома, как в последние месяцы жизни старого настоятеля.

Только теперь Тэйсин почувствовал, как холодно в комнате. В него словно вцепились сотни ледяных рук. Закутавшись в одеяло, он сел, скрестив ноги, лицом к нише.

— Кто ты? — Изо рта у него вырвалось облачко пара. — Почему Учитель так хотел разгадать твою тайну? — Прижав скрещенные руки к груди, он принялся раскачиваться взад-вперед, погруженный в размышления.

Учитель хотел, чтобы прах вернулся к семье покойной. Как узнать ее имя? Даже про ухо удалось узнать благодаря лишь чистой случайности. Или нет? Помог дух Учителя? Может быть, он по-прежнему направляет своего недостойного ученика?

Он улыбнулся, хотя в то же время по спине побежали мурашки. Наверное, теперь легче будет узнать, как звали девушку, которой принадлежали кости, и как она умерла. Но что скажет Кэйко? Ее так бесило, когда Учитель держал прах у себя в комнате, а теперь и он следом за ним… Лицо Тэйсина болезненно скривилось.

Но ведь есть еще Мисако и монах из Камакуры. Новая информация наверняка должна их заинтересовать. Хотя попытка поговорить с Мисако напрямую едва ли понравится ее матери… А дзэнский монах? Не рассердится ли Мисако, если сообщить ему новость первому?

Тэйсин глубоко вздохнул, снова выпустив в воздух белое облачко. Все равно боязно как-то… С другой стороны, близится Новый год, можно послать письмо с поздравлениями. Да! Отбросив одеяло, он поднялся, взял из ниши урну и засунул поглубже в шкаф для постельного белья, прикрыв летним одеялом. Кэйко, конечно, будет недовольна, но он делает то, что велит совесть.

Нервные раздумья, как в прежние времена, вызвали у него сосущую пустоту в желудке. Отчаянно захотелось сладкого.

— Нет, — прошептал он. — Я больше не буду вести себя как мальчишка. Нужно себя уважать.

Вместо того чтобы идти на кухню, Тэйсин отодвинул раму окна и встал, глубоко вдыхая морозный ветер, пахнущий снегом. Первый раз в жизни он сознавал, что способен принимать решения. В груди шевелилось и покалывало, словно иголочками, восхитительное ощущение счастья.

Монах залез в постель и заворочался, устраиваясь поудобнее. Завтра он напишет письмо в Камакуру. Сперва расскажет про первый снег, потом… Глаза сами собой закрывались, тяжело наваливался сон. Снежинки из раскрытого окна ложились замысловатым узором на стеганое одеяло.

*

До Нового года оставалось меньше двух недель, и Мисако уже стало ясно, что она не сможет выполнить свое обещание и приехать в Ниигату к праздникам. Мастерская Сатико ломилась от срочных заказов. Телефон звонил не переставая, клиенты торопили, пришлось нанять еще двух работниц. Сидеть приходилось допоздна, примеркой и тонкой ручной работой Сатико занималась сама. О вечеринках пришлось забыть, случалось, что хозяйка модного ателье и ее новая секретарша возвращались домой за полночь, а к девяти уже вновь были на работе.

— Приеду, как только смогу, — сказала Мисако матери по телефону. — Я никогда в жизни не была так занята. У нас там просто сумасшедший дом, сидим до десяти, а то и позже.

— Сатико просто убивает Мисако работой, — пожаловалась Кэйко мужу.

Ее тянуло навестить дочь в Токио и самой посмотреть, что происходит, но младший пасынок как раз должен был приехать из университета на каникулы, и работы дома было хоть отбавляй.

— Оставь ее в покое, — проворчал доктор, отрываясь от газеты. — Мисако уже не ребенок, ей пора научиться работать, да и отвлечься от личных проблем не мешает.

Кэйко вздохнула. Муж был прав. К тому же предпраздничные хлопоты захватили и ее. Новогодние подарки были уже разосланы, но приходилось еще присматривать за уборкой и украшением клиники, не говоря уже о доме. Особенно беспокоили дела в храме. Сёдзи в главном зале нуждаются в починке, оконные ставни не всегда закрываются. Успеют ли женщины из приходского совета сделать уборку? Хватит ли чая и печенья? Не забудут ли о жаровнях, чтобы гости могли греть руки? Смогут ли всего лишь два монаха уделить внимание каждому, кто придет с поздравлениями?

Отец, тот справлялся, у него был настоящий талант. Сидел в позе Будды и с улыбкой развлекал людей рассказами о давно прошедших событиях, участниками которых были многие из присутствовавших. Прихожане обожали слушать его. Тэйсин, конечно, тоже не прочь почесать языком, зато из младшего, Конэна, слова не вытянешь.

Кто проследит, чтобы обувь посетителей была аккуратно расставлена у входа в храм? Отец, хоть и был совсем стар, не упускал из виду ни одной мелочи… Зимой основная часть доходов храма поступает из новогодних приношений, и нужно, чтобы у людей оставалось приятное впечатление от визита. Постоянные прихожанки, конечно, помогают, но в праздники на них полагаться трудно, в это время у всех дел выше головы. Как и у нее самой… Кэйко вздохнула. И как только покойной свекрови удавалось еще и утренний домашний прием на Новый год устраивать!

Доктор Итимура снова взглянул поверх газеты и озабоченно сдвинул брови.

— Все думаешь о Мисако? — спросил он, переворачивая страницу.

— Нет, — снова вздохнула Кэйко. — Вспоминаю, что нужно сделать до Нового года.

— Слишком уж ты волнуешься… О храме, наверное? Пусть Тэйсин-сан займется всеми делами. Он справится, я уверен. Вспомни, твой отец всегда доверял ему, почему же ты не хочешь?

Кэйко с улыбкой кивнула.

— Наверное, ты прав. К тому же люди поймут, если в первый раз без отца все пройдет не слишком гладко… А через год Тэйсину уже будет на кого опереться. Летом я собираюсь подыскать ему в жены хорошую деревенскую девушку. Старейшины тоже так считают: настоятель должен иметь семью. Храм слишком долго оставался без женской руки. Ну, как тебе мой план?

— Замечательно, — улыбнулся доктор Итимура. — Тогда и я смогу чаще видеть собственную жену.

*

Письмо явилось неожиданностью для дзэнского монаха. Он не сразу понял, что хотел сказать Тэйсин, и, лишь перечитав несколько раз, задумался. Да, действительно, поскольку отсутствие уха — дефект очень редкий, старожилы Сибаты вполне могли помнить несчастную девушку. Высокий монах сразу кинулся в канцелярию храма звонить Мисако, удивляясь, почему она сама не сообщила ему столь поразительную новость. Посмотрев номер в своей черной записной книжке, он набрал его и вскоре уже разговаривал с госпожой Имаи.

— Простите, — неуверенно произнес он, боясь, что не расслышал, — вы сказали, что Мисако-сан больше здесь не живет?

Матушка Имаи очень нервничала и говорила уклончиво. Да, она прекрасно помнит монаха из дзэнского храма, который присутствовал на похоронах… Такого, раз увидев, не забудешь, добавила она про себя. Нет, сейчас она затрудняется объяснить, почему Мисако не живет дома. Телефон? М-м… пожалуй, она может его дать. Сейчас невестка остановилась у подруги где-то в Токио.

Кэнсё, смущенный и растерянный, тут же набрал продиктованный номер. Было десять часов утра, никто не отвечал. Он позвонил днем, потом вечером… В девять тридцать ответа по-прежнему не было.

На следующее утро после медитации, завтрака и обычных утренних дел он снова уселся за низкий столик в канцелярии и набрал номер, который уже выучил наизусть. На часах было семь. После пятого или шестого гудка в трубке послышался заспанный голос Мисако.

— Мисако-сан? — обрадовался монах. — Здравствуйте, это Кэнсё, священник из Камакуры. Прошу прощения, что звоню так рано, наверное, я вас разбудил…

— О, Кэнсё-сан! Ничего, все в порядке… Как вы узнали этот телефон?

— От вашей свекрови, — объяснил он. — Она сказала, что вы гостите у подруги…

— Совершенно верно.

— Вот как… — Он не знал, что сказать. Судя по тону, Мисако явно была не расположена обсуждать эту тему.

— Дело в том, Кэнсё-сан… — замялась она. — Я лучше потом вам расскажу, не по телефону.

— Да, мне бы очень хотелось встретиться, — признался он.

— До Нового года у меня очень много дел на работе… Камакура ведь совсем недалеко, чуть больше часа на поезде. Я могла бы посетить ваш храм во время праздников.

Кэнсё задумался.

— К сожалению, у меня появится свободное время только третьего января, — сказал он, вспоминая расписание поездов. — Днем вас устроит?

Договорились, что он встретит ее на станции в Камакуре в час двадцать пять.

— Вы пообедаете в храме? — спросил Кэнсё.

— Спасибо, с удовольствием.

— Очень хорошо, я договорюсь.

— Спасибо.

На том разговор и окончился. Совсем короткий разговор. Мисако, как показалось Кэнсё, была не очень-то расположена беседовать. Видимо, он все-таки позвонил слишком рано. Про письмо Тэйсина и удивительную новость так и не удалось упомянуть, а ведь для этого он, по сути, и звонил.

Продолжая держать руку на телефонной трубке, монах долго еще сидел на татами перед низким столиком и размышлял.

Что-то случилось. Почему она не живет с мужем? В памяти всплыло красивое лицо, белоснежная накрахмаленная рубашка, золотые запонки. Кэнсё скрипнул зубами, вспомнив о своих муках ревности. Он тогда сбежал из Сибаты, даже не простившись с Мисако…

Худое костлявое лицо его еще больше помрачнело. Обхватив голову руками, он застонал, повторяя вслух имя любимой и не замечая за спиной молодого священника, который наблюдал за ним с радостной ухмылкой.

— О, Мисако! — насмешливо передразнил тот. — Кто это, О-Мисако? Небось, хорошенькая?

Уши у долговязого монаха вспыхнули. В другой раз он бы лишь смущенно почесал голову, улыбнулся и вышел, но теперь его замешательство не знало границ. Утешало лишь то, что непрошеный свидетель был коллегой и другом, давно привыкшим к его странностям.

Выпрямившись во весь рост, он приподнял спереди подол кимоно и, подражая гейше, проговорил фальшивым тоненьким голоском:

— Небось, хорошенькая, а?

Потом по-женски прикрыл рот рукой и визгливо захихикал, семеня к двери забавной утиной походкой.

Громадная гейша выскочила в коридор и бросилась в бегство, оставив приятеля кататься по полу от смеха.

*

Накануне они вернулись домой очень поздно, и сегодня собирались быть в ателье в десять. Мисако даже обрадовалась, что звонок священника разбудил ее так рано. Она успела сбегать во французскую пекарню в Роппонги и побаловать Сатико свежими круассанами и кофе на завтрак. Сатико обожала все французское, а Мисако старалась изо всех сил, чтобы угодить подруге. Пока что она могла выразить свою благодарность только так.

Праздники были на носу, и ателье молодой, но уже известной модельерши было завалено заказами. Во время предновогодней лихорадки приходилось думать только о работе. Хидео также едва ли стал бы предпринимать какие-либо решительные шаги до января, и Мисако решила пока выкинуть все мысли о личной жизни из головы, хотя адвокат мужа не оставлял попыток с ней связаться.

Сатико неизменно осаживала его:

— Госпожа Имаи не может подойти к телефону. Господин Огава даст вам все необходимые разъяснения.

Повесив трубку, она в очередной раз предупреждала Мисако:

— Ты ни в коем случае не должна разговаривать с Хидео и его адвокатом!

Мисако и не стремилась с ними беседовать. Ее жизнь и так была заполнена до предела. Приходилось бегать по поручениям, общаться с клиентами, оформлять счета, короче, выполнять все обычные обязанности секретарши, хотя они с Сатико и не договаривались ни об оплате, ни о рабочих часах. Молчаливо предполагалось, что все это решится после Нового года, а пока оставалось лишь успевать поворачиваться.

Жизнь в современной комфортабельной квартире была для Мисако в новинку и потому нравилась, однако невероятная общительность подруги с ее вечными вечеринками и ночными клубами доставляла ей немало беспокойства. К такому бурному ритму жизни она просто-напросто не привыкла.

Никак не могла привыкнуть Мисако и к двум закормленным и разбалованным кошкам бирманской породы, Коко и Клео, которых подруга держала дома и души в них не чаяла. Очень красивые, они не приносили решительно никакой пользы. В мире, который знала Мисако, кошки ловили мышей и уходили по ночам на улицу, а эти жили в квартире, ни разу ее не покидая. В результате неприятный кошачий запах никогда не выветривался, хотя уборщица приходила каждый день. Чувствительный нос Мисако морщился всякий раз, когда она поворачивала ключ в замке и открывала дверь, хотя Сатико ничего не замечала.

Кошки также не слишком одобряли новую обитательницу квартиры и в руки ей не давались, всегда настороженно следя за ней пронзительными изумрудными глазами. Когда Мисако входила к себе в спальню, то частенько обнаруживала Клео на кровати, которую та явно считала своей собственной. Коко облюбовала белый диван в гостиной. Мисако даже немного опасалась кошек, предпочитая сидеть на стуле.

А закадычная подруга Сатико, тетушка Тегути, воистину представляла собой нечто удивительное. Первый раз в жизни Мисако приходилось наблюдать женщину, которая, несмотря на то что давно разменяла седьмой десяток, красила ногти и носила туфли на высоких каблуках. Туфли она не снимала, даже входя в квартиру к Сатико, чего другим никогда не позволялось. Одетая с неизменной элегантностью и увешанная жемчужинами размером с голубиное яйцо, тетушка являлась, как правило, часов в семь вечера, усаживалась с сигаретой на парадный белый диван и ждала, пока Сатико приготовит ей виски с содовой. Мисако отметила, что сама Сатико употребляет крепкие напитки исключительно на пару с тетушкой, обычно раз-два в неделю. После коктейлей они отправлялись угощаться суси в любимую закусочную, где их встречали как особ императорской крови. Потом заказанное такси везло их в музыкальный бар или ночной клуб. Ритуал никогда не нарушался, даже если уже миновала полночь, а завтра нужно было идти на работу.

Казалось, что Мисако могла бы в такой вечер наслаждаться покоем. Не тут-то было. Тетушка особо настаивала, чтобы она сопровождала их везде, и противостоять этому жизнерадостному напору было так же трудно, как бороться со сном на следующий день.

Однажды ночью Мисако проснулась от странного ощущения. Ей упорно чудилось присутствие мужчины, а под утро через дверь из прихожей явственно донеслось перешептывание. Терзаясь сомнениями, за завтраком она наконец решилась задать прямой вопрос.

Сатико улыбнулась, прожевывая последний кусочек круассана. Она устроилась на диване перед кофейным столиком, Клео терлась о ее плечо, умильно мурлыкая, а Коко свернулась на коленях. Мисако сидела на коврике и наливала кофе.

— М-м… — причмокнула Сатико, — просто объедение!

Мисако выразительно пожала плечами, копируя любимый жест подруги.

— Извини. Если не хочешь об этом говорить, я больше не стану спрашивать.

Сатико заливисто рассмеялась.

— Я как раз собиралась тебе рассказать. Только ты должна обещать, что никому не скажешь! Договорились?

— Конечно обещаю, — округлила глаза Мисако. — У тебя есть тайный любовник?

— Да нет, скорее партнер.

— Как это? Не понимаю.

Сатико сочувственно улыбнулась.

— Да где тебе понять… Ну хорошо, представь себе, что я мужчина и у меня есть женщина, с которой я время от времени провожу ночь. Такое тебе понятно?

— Ну да… конечно, — кивнула Мисако, уже жалея, что завела этот разговор.

— Тогда почему женщине так нельзя? Я ведь тоже человек, и мне иногда хочется поразвлечься.

Подруга снова расхохоталась и погладила под столом коленку Мисако босой ногой. Клео спрыгнула на ковер и принялась обнюхивать крошки. Лицо Мисако вытянулось.

Сатико важно подняла брови.

— Это называется секс, Тиби-тян. То самое, чем ты занималась с мужем. Очень полезно для здоровья. — Она согнала с колен другую кошку и томно потянулась, сама совсем как кошка. — Все очень просто: у меня есть друг, который охотно приходит, когда я его зову, и мы доставляем друг другу удовольствие. Время от времени я делаю ему подарки, вот так.

Мисако медленно покачала головой.

— Но почему, Сатико? Ты такая красивая, такая талантливая… Могла бы выйти замуж за кого угодно!

Сатико сложила руки на груди, глядя на подругу сверху вниз.

— Понимаешь, Тиби-тян… Если хочешь сделать карьеру, то не можешь позволить себе тратить время и силы на серьезные отношения. А тут я сама себе хозяйка. Он просто выполняет свою работу, и мне не приходится ничего изображать.

— Что изображать? — не поняла Мисако и тут же покраснела, когда до нее дошло.

Сатико усмехнулась.

— Я просто диву даюсь, как тебе удалось дожить до тридцати и остаться наивной девочкой. Ставлю что угодно, что подружка Хидео имитирует оргазм. Как там ее зовут? Фумико? Небось вытворяет для него такое, что ты и представить себе не можешь.

Мисако закусила губу и отвернулась, избегая кошачьего взгляда подруги. Сатико снова потянулась, выгнув спину. Ночное кимоно мягко облегло силиконовые груди.

— Ну вот, — она обнажила в улыбке ровный ряд белоснежных зубов, — теперь ты знаешь про мой тайный грешок. Такая вот маленькая роскошь, которую я могу теперь себе позволить.

— Ну ты даешь… — пробормотала Мисако, красная как свекла.

— Ага, даю, — расхохоталась Сатико. — Даю тебе образование, подружка. Гонорар буду вычитать из жалованья.

*

Получить информацию о подруге Мисако оказалось совсем несложно, хватило нескольких телефонных звонков. Сатико Кимура, восходящая звезда модельного бизнеса, обслуживала в основном индустрию развлечений. Выяснилось также, что Мисако работает у нее секретарем. Женщины были примерно одних лет, родились и провели детство в одном и том же маленьком городке в северной префектуре Ниигата. Ходили слухи, что Сатико прежде работала в ночном клубе в Токио, хотя наверняка никто не знал. Во всяком случае, на коротенький отчет для клиента Фукусаве вполне хватило материала.

Хидео аккуратно записал домашний и рабочий адреса модельерши. Он все еще тешил себя иллюзиями, что сумеет без труда умаслить жену и уговорить ее подписать соглашение о разводе. Для этого требовалось лишь встретиться наедине. Пройти через охрану в многоквартирном доме шансов было мало, и Хидео решил наведаться в ателье в надежде, что хозяйки в офисе не окажется.

Однако волею судьбы на месте не оказалось самой Мисако — ей пришлось срочно выехать в Киото за каким-то особенным материалом для костюма известной телезвезды. Когда Хидео приблизился к стойке для клиентов, Сатико как раз выходила из помещения мастерской. При виде молодого человека она застыла на месте. Неверный муж оказался еще красивее, чем на фотографии. Сатико изящной походкой приблизилась к стойке, окидывая одобрительным взглядом безупречный костюм и холеные руки визитера.

— Вы, должно быть, господин Имаи? — спросила она деловым тоном. — Если вы к Мисако, то должна вас огорчить: ее нет в городе. Могу я вам чем-нибудь помочь?

Хидео был ослеплен. Так удивился бы павлин, встреть он павлиниху, чье оперение превосходило бы великолепием его собственное. Сатико слегка поклонилась с вежливой холодной улыбкой. Охваченный смущением, Хидео поклонился гораздо ниже, чем требовалось. Первый раз в жизни он почувствовал, что краснеет.

Сатико поняла, что мышка попалась, теперь можно было и поиграть. Объект для игры более чем подходящий, а старый партнер порядком поднадоел. В конце концов, развод уже практически состоялся, а у новой жены скоро будет слишком много хлопот, чтобы следить за мужем.

Размышляя так, она слушала вполуха его сбивчивые объяснения насчет важности встречи с Мисако.

— Вашей супруге, господин Имаи, — произнесла она холодно, — пришлось перенести ужасные страдания, и я, как ее подруга, целиком и полностью на ее стороне. Мисако не сможет поговорить с вами, адвокат это строго-настрого запретил. — Слегка наклонив набок голову, она пристально посмотрела в глаза молодому человеку и продолжала медленно, словно раздумывая: — В то же время, поскольку ваши дела меня прямо не касаются, я не вижу большого греха в том, чтобы вас выслушать. Разумеется, я не собираюсь выступать в роли посредника, — добавила она, поджав губы, — более того, считаю, что будет лучше, если мы сохраним наш разговор в тайне… Как вы считаете, господин Имаи?

Хидео стоял в растерянности, потеряв дар речи. Сатико бросила взгляд на часы.

— Я как раз собиралась обедать, почему бы вам не присоединиться? Здесь неподалеку очень милый ресторанчик, там нам никто не помешает…

Набросив поверх костюма от Шанель кашемировую шаль, она грациозно поплыла к выходу. Хидео как завороженный двинулся следом. Мыслей в голове почти не осталось. Жена, любовница, развод — все осталось на обочине, беспощадно вытесненное ослепительным блеском экзотической красотки.