Как только львы и артисты покидают арену, объявляют короткий антракт, пока идет подготовка к следующему номеру. Толпа зрителей под нами приходит в движение. Люди становятся в очередь за напитками и закусками или отправляются в уборную. Повсюду царит гул голосов, народ возбужденно обсуждает номер. Все это так непривычно, и, если честно, я тоже взволнован, но мне нехорошо. Я подавлен и встревожен ожиданием следующих выступлений.

Сильвио Сабатини снова проходит через всю арену и поднимается по лестнице к нашей ложе. На него падает луч прожектора, и публика снизу устремляет на него любопытные взгляды.

Всем интересно узнать, что он будет делать дальше. Телекамера поворачивается к нам объективом и берет крупным планом мою мать. Ее лицо тотчас появляется на больших экранах в обоих концах зала.

Фрэнсис взволнованно указывает на нее, наклоняется ближе, и, ухмыляясь, показывает на себя пальцем. Мать безмятежно улыбается и элегантно машет рукой толпе зрителей внизу. Там поднимается шум. Зал буквально гудит от присутствия моей матери. Наши охранники немного подаются вперед, внимательно наблюдая за Сабатини, который приближается к нашим местам.

В руках у инспектора манежа картонный лоток, нагруженный угощениями. Гамбургеры, картофель фри, газированные напитки. Розовая, как щеки младенца, сахарная вата, легкая и пушистая, как облако. Попкорн, еще теплый и политый густой золотистой карамелью. Толстые цветные пластины ароматной сладкой помадки. Дома мы никогда такое не едим. Но пахнет ужасно вкусно.

— Могу ли я соблазнить вас традиционным цирковым угощением? — певуче спрашивает он, улыбаясь моей матери.

— Моя семья не питается дешевым фастфудом, — холодно сообщает она. Его лицо недовольно вытягивается.

— В таком случае, мадам, я приношу свои глубочайшие извинения. Я просто хотел, чтобы вы полностью погрузились в атмосферу цирка. Мне показалось, вашим восхитительным детям это непременно понравится. Я действительно сожалею. Мне следовало подумать об этом заранее.

Мы с Фрэнсисом переглянусь. Он улыбнулся мне. На этот раз мы действительно пришли к единому мнению.

— Мам, ну пожалуйста! — умоляет он. — Только один разочек!

Она поворачивается к отцу.

— Это ты привела их в цирк, — говорит он. — И не смотри на меня так.

Мать холодно разглядывает инспектора манежа.

— Очень хорошо, маленький человечек, но кто поручится, что это твое так называемое угощение не отравлено? Откуда мне знать, вдруг ты, желая нам зла, задумал какую-то подлость? — На ее лице запечатлено выражение фальшивой заботы. Она заставляет его съежиться, играет с ним, как кошка с мышкой.

— О, мадам, никогда, никогда я не пожелал бы зла вам и вашей дорогой семье! Для меня ваш визит — великая честь.

— Тогда съешь что-нибудь сам, — отвечает она.

Он смотрит на нее, не зная, как поступить.

— Съешь! — повторяет она. — Например, ломтик этой жирной жареной картошки, которую ты пытаешься нам навязать, чтобы я убедилась, что она не отравлена.

Телекамера по-прежнему направлена на Сильвио, и все видят, как он берет один из маленьких промасленных бумажных кульков, двумя пальцами вытаскивает из него ломтик жареного картофеля и осторожно надкусывает. Мать смотрит на него с нескрываемым отвращением.

— А теперь напиток, — говорит она.

Инспектор манежа забавно кланяется, а затем берет стаканчик и через соломинку высасывает содержимое. Его щеки втягиваются, он неуверенно смотрит на мою мать.

— Очень хорошо, — говорит она, выдержав паузу. — Ты убедил меня. Мальчики, если вы уверены, что хотите попробовать эту дрянь, разрешаю сделать это, но только один раз. Разумеется, не из стакана, который был в его руках. Не прикасайтесь к нему.

Мать сунула руку в карман, вытащила черные перчатки, надела их и неторопливо разгладила на пальцах. Толпа, затаив дыхание, наблюдала за происходящим. Она взяла стаканчик и, с улыбкой глядя на Сабатини, встала.

— Этот был загрязнен, — говорит она и, сняв пластиковую крышку, выплескивает на инспектора манежа содержимое стаканчика. Кола стекает с его ушей, ресниц и носа. Его тщательно прилизанная прическа безнадежно испорчена.

Он стоит неподвижно, тогда как публика внизу начинает одобрительно вопить и топать ногами. Мать всегда точно знает, как угодить толпе.

Этот инспектор манежа, Сильвио Сабатини, и так невелик ростом, но в эти мгновения он кажется почти карликом. На его щеках выступают два багровых пятна. Под его ногами растекается лужица кока-колы. Он стоит, склонив голову.

— Можешь идти, — повелительно говорит ему мать. Но стоило ему отвернуться, как она вновь окликает его. — Инспектор!

— Да, мадам.

— Мои сыновья слегка разочарованы номером со львами. Налицо явное отсутствие действия, если ты понимаешь, о чем я. Сделай так, чтобы мы не разочаровались во второй раз. До сих пор эта цирковая программа была довольно скучной.

— Позвольте заверить вас, мадам, в следующем номере вы не будете разочарованы. Я позабочусь об этом.

Он почтительно отступает, кланяясь и кивая, и спускается вниз по лестнице; кока-кола все так же стекает с его лица.

В течение минуты или двух свет постепенно меркнет, а затем высоко под куполом рождаются красные и оранжевые вспышки. Там, над всей ареной, натянут тонкий трос. Из люка прямо в центре купола спускается трапеция.

Должно быть, это тот самый канат для главного номера программы. На нем наверняка будет выступать та самая девушка.

Целых два дня ее образ преследует меня. Он возникает передо мной, когда ночью я смотрю в окно, сияет в небе словно призрак. Он появляется в моем сознании даже днем, стоит только мне закрыть глаза. И вот сейчас эта девушка появится по-настоящему, танцуя на канате чуть выше моей головы.

Что имела в виду моя мать? Надеюсь, она не приказала Сабатини убить ее, верно? Нет, она не могла пожелать такого. Она бы ни за что этого не сделала. Я снова слышу его слова. Позвольте заверить вас, мадам, в следующем номере вы не будете разочарованы.

Я ошибаюсь. Должен ошибаться. Но почему в таком случае меня внезапно охватывает ужас? Когда начинается ее выступление, и девушка взлетает в воздух, я не могу избавиться от чувства, что вот-вот должно произойти нечто ужасное и неправильное…