Начнем с главного. На третьем десятке лет изучения эпоса я начала в нем что-то понимать. И начала я понимать, что эпос – это ни в коем случае не фантастика и не придумка, это самый что ни на есть сугубый реализм, но реализм этот, как и всё в традиционной культуре, он даже не то чтобы субъективный, но отражает реальность с другой точки зрения. Если вы читали, например, Арона Яковлевича Гуревича «Категории средневековой культуры» или какие-то другие работы, посвященные мировоззрению традиционного человека, даже вполне себе горожанина, только горожанина средневекового, то вы знаете термин «внутренняя точка зрения на пространство». Что означает этот замечательный термин? Этот прекрасный термин означает, что человек ставит в центр мира – себя. Мы с вами воспитаны в декартовой системе, то есть смотрим на мир как бы со стороны, поэтому у нас три измерения: длина, ширина и высота. У человека традиционного, у человека средневекового точка зрения на пространство изнутри: я стою в центре, поэтому у меня есть вперед и назад, вправо и влево, вверх и вниз. Соответственно, если мы просуммируем эти шесть направлений (не три, а шесть!) плюс центр, мы получим число семь, столь любимое эзотериками. Вот откуда священная эзотерическая семерка – это именно внутренняя точка зрения на пространство.

Я привела этот пример с точкой зрения, чтобы вы восчувствовали на этом незамысловатом примере, что в традиционной культуре внутренняя точка зрения – не только на пространство, но и на всё остальное. Соответственно, когда мы читаем изложение тех или иных мифов, причем это может быть не только собственно миф, но и сказка, которая корнями уходит в шаманский миф (хотя она не воспринимается как достоверная мифологическая реальность даже в традиционном обществе), а также эпос. Так вот, читаем мы сказку, читаем мы эпос, и мы получаем следующую картину, то, о чем пишет наш великий ученый Владимир Яковлевич Пропп в своей главной книге «Исторические корни волшебной сказки». Пишет он, что сказка своими корнями уходит в обряд инициации, который проводился в охотничьих обществах над подростками и символически означал гибель этого человека как ребенка и появление его как мужчины. Заметьте, замечательный парадокс: термина «подросток» в традиционном обществе нету. Он или то, или другое – или ребенок, или мужчина. Он, если угодно, или ритуально неполноценный, то есть относится к категории женщин и детей, и тогда совершенно не важно, какого он пола, или он ритуально полноценный, то есть он мужчина. Никакого «подростка» нету. К этому мы с вами еще вернемся. Итак, Пропп пишет о том, что сказка уходит в обряд инициации, который превращал подростков в мужчин.

Я, занимаясь эпосом, в какой-то момент начинаю интересоваться возрастом героев – и в изучаемых мною текстах, не считая какой-нибудь гиперболы типа «двухлетний богатырь» или обратной ситуации с седым Ильей Муромцем, обнаружились интереснейшие факты. За вычетом чисто эпических гипербол я с огромным удивлением для себя выяснила, что нашим героям семнадцать лет или двенадцать лет. Причем в семнадцать лет он, как правило, абсолютно полноценный богатырь, то есть это уже взрослый человек, так сказать, на нижней ступени взрослости.

Что такое двенадцать лет в средневековом обществе? Неважно, какой страны средневековье, хоть Европа, хоть Русь, хоть Монголия. Что такое двенадцатилетний парень? Это, собственно, время, когда он уже воин, это отнюдь не время начала обучения, начало обучения всегда и везде лет с пяти-семи. Он уже воин, он еще недостаточно сильный. В двенадцать лет юноша уже способен ходить в походы и выполнять, в прямом смысле слова, посильные обязанности, то есть именно те, что ему по физическим силам, поскольку он еще растет. Вырастет он к тем самым семнадцати. С завидной регулярностью это разведчик, сплоить и рядом. Дойдем с вами до эпоса, будут у нас таких двенадцатилетних на разведке выбивать косяками. Это вот такой вот начинающий воин. Но это у нас средневековье, а Пропп, как я уже говорила, пишет о архаике, об охотничьем обществе. Я понимаю, что у вас у всех абсолютно разная степень подготовленности, кто-то Проппа знает очень хорошо, а кто-то его не читал вовсе, поэтому передо мной сейчас будет очень сложная задача коротенько, как говорилось в известном фильме «минут на сорок, больше не надо» (шучу, гораздо короче), изложить вам основные положения книги Проппа, чтобы одни не заснули, а вторые поняли.

Инициация в двенадцать лет – это вполне нормально, собственно, это и есть возраст обряда инициации, потому что обряд инициации связан с половой зрелостью, а она-то как раз на это время и приходится.

Итак, мы для начала обрисовали себе возраст нашего героя. Я уже здесь упомянула замечательное словосочетание «половая зрелость». Почему это критично? Потому что в состоянии полового созревания эмоции нашего подростка будут бешено зашкаливать, а, как сто раз говорилось, всё, что мифологично, всё эмоционально, и наоборот. Отметили, идем дальше.

Как мы прекрасно знаем из самых различных текстов, наш эпический герой в конкретных текстах не всегда будет изображаться подростком. Самый яркий пример – Илья Муромец, да и Геракл сюда же. Илья Муромец, если мы берем его эпическую биографию как данность, тридцать три года сидел на печи, а, как вы прекрасно понимаете, возраст тридцать три года для традиционного общества это такая уже очень серьезная зрелость, то есть это на наши годы человек, которому за пятьдесят и хорошо за пятьдесят. Действительно, Илья Муромец всегда старый. Это абсолютно ему не мешает вести себя в традициях двенадцатилетнего. Совершенно. Хотя возраст его заявлен как старый.

Пока что берем наших подростков сравнительно реальных. Итак, это возраст чрезвычайной эмоциональной нестабильности. Это возраст, когда человек, с одной стороны, способен уже занять свое место во взрослом обществе, с другой стороны, еще не обладает достаточным жизненным опытом, чтобы это самое место занять. И мы получаем потрясающие ножницы – между тем, что человек хочет сделать, и тем, что он может сделать. И вот эти проклятые ножницы (хочет много – может мало, причем мало, заметьте, по недостатку жизненного опыта) создают нам в принципе и эпос, и сказку как явление культуры. Собственно, они создают тот самый шаманский миф, о котором я писала более двадцати лет назад, следуя Проппу и его работам, – миф, где главный герой занимается вопросами мироустройства. Это шаман-первопредок, который создает современный облик мира, это герой шаманского мифа, но при этом количество дров, которые он ломает, немерено, – просто все окрестные леса были им переломаны, и это почти не шутка.

И сразу же еще один момент, сильно забегая вперед. Когда мы читаем, не к ночи будь помянуты, советские работы по эпосу, мы читаем, что князь Владимир представляет эксплуататорскую верхушку и в силу этого притесняет рабоче-крестьянского Илюшеньку Муромца. И от этого у нас с вами вянет всё, что может завять, но, с другой стороны, для современного читателя подобные тексты неопасны, потому что вы прекрасно понимаете, что это несколько более «советская наука», чем наука в принципе. Когда мы читаем, применительно к разбору Гомера, про отрицательного Агамемнона, который не понимает такого замечательного Ахиллеса, я уже сейчас не помню, какие там именно претензии Агамемнону предъявлялись, с этим опаснее, потому что проще принять такую точку зрения, она там не очень окрашена социально, но все равно позиция: Ахилл – хороший, Агамемнон – плохой. Когда мы с вами читаем изложения греческих мифов о Геракле, где Эврисфей жалкий, трусливый, мерзкий, отвратительный (список негативных качеств добавить по вкусу, от Аполлодора до Олди со всеми остановками), а Геракл весь из себя такой замечательный, мы не думаем о том, каково было бы нам с вами на месте Эврисфея. У меня Эврисфей, наверное, любимый герой в мировой мифологии. Мне его так жалко, что у меня слов цензурных нет. Это тот случай, когда превосходную степень допустимо выражать матерно. Краткое содержание мифов о Геракле без подробностей. Жил да был чувак, подверженный приступам безумия, исполински сильный, пожёг в приступе безумия своих детей, детей брата, был за это богами мне навязан в качестве, так сказать, раба. Вообще-то, когда я раба покупаю, я покупаю того раба, который мне нужен, а тут меня боги не спросили, а у меня, между прочим, Микены, а Микены, между прочим, культурная столица и люди там живые, привыкли жить цивилизованной, сравнительно спокойной жизнью. И я должен десять лет, а даже не десять, а двенадцать вот с этим вот ходячим ужасом как-то взаимодействовать и как-то свои Микены удержать целыми и невредимыми. Понимаете, вот это вам позиция, в которой оказался бедняга Эврисфей. Я так думаю, что то, что его в мифах изобразили предельно отрицательным, это была наименьшая из проблем в его биографии, ежели на него смотреть как на сравнительно реальную личность. Понятно, что он есть личность вымышленная, но всё-таки. Понимаете, его задача уберечь свои прекрасные высококультурные Микены от этого сокровища, который, в очередной раз зайдя к кентаврам… Продолжаю лирическое отступление, это нам потом понадобится. Только вдумайтесь в миф про то, как Геракл перебил кентавров. Геракл приходит к своему знакомому кентавру Фолу и говорит: «Давай выпьем, у тебя же есть вино». Фол говорит: «Это вино принадлежит всем кентаврам, не могу открыть». – «Фигня, – говорит Геракл. – Давай открывай и наливай». И когда на запах вина сбежались кентавры… Вы себе представляете, сколько надо выпить, чтобы запах по всем горам пошел?! Эта добрая душа выдул все запасы вина кентавров, а потом по пьяни их перебил, включая своего друга кентавра Хирона. Всё еще хотите иметь дело с Гераклом? Или вы начинаете проникаться некоторым сочувствием к бедолаге Эврисфею?

Я вас подвожу к тому, что такой герой совершает поступки, которые полностью описываются категориями современного американского блокбастера. Когда мы с вами идем в кино смотреть очередной блокбастер, мы, логично, идем ради зрелища, которое произведет на нас, выражаясь в рамках русского цензурного, офигительное впечатление. Мы не идем ради торжества добра над злом. Хотя там, скорее всего, будет торжество, потому что американцы без этого не могут. Мы ни в коей мере не собираемся (вот здесь внимание) подражать героям этого боевика. Нет. Идея, что эпические герои с их мужеством, патриотизмом и прочими чертами (не уточняя, какие там прочие черты), идея, что эти герои – это образцы для подражания, взята из учебника родной речи для третьего класса.

Итак, я решительно настаиваю на том, что эпос, а шаманский миф и происходящая от него сказка в еще большей степени не были образцами для подражания. Касаемо шаманского мифа – там герой, как я уже сказала, первопредок, прародитель. Он украл у дочери черта мячики, которыми она играла, и сделал из них солнце и луну. Как вы будете такому подражать? Этот вопрос не ставится. Герой эпоса в абсолютном большинстве случаев должен вызывать восторг, смешанный с ужасом, но ни в коем случае не быть эталоном поведения. Я, когда много лет назад… уже, слушайте, больше двадцати лет назад, время летит! Когда я писала свою статью «Четыре поколения эпических героев», которая лежит на mith.ru, я ее писала, конечно, несколько в более традиционном ключе, потому что молоденькая была, опиралась на литературу, где говорится про образец для подражания, – и то из четырех поколений у меня только третье – раннегосударственный герой – действительно эталон. Но реально, когда ты изучаешь конкретный эпос, а не сферический эпос в вакууме, всё еще сложнее… Вот есть русский Добрыня Никитич. Он в концепцию образцового героя укладывается от и до. Идеально укладывается в концепцию идеального героя, да-да. А еще? А вот с «а еще» проблемы, потому что все остальные герои, мне известные в мировом эпосе, которые даже в той главе там упомянуты, они все только частично соответствуют идеалу, кто больше, кто меньше, но не полностью. Абсолютно за всеми остальными героями эпоса водятся вспышки ярости, гнева, совершение предательства, то есть абсолютно все остальные герои из известной мне мировой эпики не дают стопроцентного воплощения идеала, даже с поправкой на то, что в разные эпохи идеалы разные.

Итак, мы сейчас усвоили следующие вещи. Герой, о котором мы будем говорить, – это герой, сказания о котором не ставят воспитательной цели, не ставят нравоучительной цели, этот герой не образец для подражания, сказания нужны, чтобы восхищаться, ужасаться и так далее, то есть чтобы слушатели переживали бурные эмоции. Это первый тезис. Второй тезис. В основе психологии этого героя – психология подростка, как раз таки двенадцатилетнего. И этот подросток крайне неустойчив психологически. Третий тезис (мы с него начали, и сейчас я его разверну). Мы должны рассматривать и эпический сюжет, и сказочный сюжет как абсолютно реалистические – именно как отражение психологии подростка, но как точку зрения не внешнюю на подростка, а точку зрения внутреннюю, как подросток воспринимает себя. И если вы встанете на точку зрения, где нет декартовой объективной «длины», а есть «вперед» и «назад», то вы поймете, что всё, что в умных книжках названо метафорами, гиперболами и прочими интересными греческими словами, – всё это нихрена не метафоры и не гиперболы, а это совершенно фактографический реализм, но это реальность как видит ее подросток. Видит же он ее черт знает как, что и является предметом нашей с вами сегодняшней лекции.

Сейчас несколько слов о Проппе. Я напомню факты. Итак, во-первых, я уже говорила, что советская наука во всем искала исторические корни и Владимир Яковлевич, как представитель советской науки, был на то же самое обречен, откуда, собственно, название его книги. Эта книга – его докторская диссертация, защитил он ее в 1938 году. Она должна была выйти в виде книги, помешала Великая Отечественная война. Книга вышла после войны в 1948 году. Сейчас у нас 2016. Слушайте, за восемьдесят лет наука должна была хоть как-то вперед немножко, хоть по-пластунски проползти! Я думаю, что должна, поэтому, несмотря на то что я считаю, что через книгу Проппа объясняется абсолютно вся мировая мифология, естественно, что у Владимира Яковлевича были ошибки. Я напомню факты его биографии. Во-первых, быть в Советском Союзе человеком с немецкой фамилией – это уже очень непросто. Во-вторых, за эту книгу ему устроили травлю, но он уцелел, он не попал ни в какие лагеря, ни на какую каторгу, зато в дальнейшем писал большие книги одна другой хуже. Его книга «Русский героический эпос» написана местами под диктовку партии, там полнейшая чушь собачья, и это, конечно, очень тяжело для человека – писать, фактически отрекаясь от собственной позиции. Говорят, что его книга «Русские аграрные праздники» еще хуже, но вот «Русский героический эпос» я вынужденно читала просто потому, что заниматься русскими былинами и не читать эту книгу технически невозможно. А «Русские аграрные праздники» я не читала вовсе, поскольку это «хуже некуда» я услышала от Никиты Ильича Толстого. А вот статьи Проппа, его мелкие работы, – это прямо наоборот, там очень много золота и бриллиантов. А первой работой Владимира Яковлевича была книга «Морфология сказки», из которой вообще вырос весь структурализм.

Теперь: в чем Пропп гениален, в чем он ошибается и что нам с этим делать. Его книга формально доказывает следующий тезис: волшебная сказка выросла из обряда инициации. Обряд инициации – это обряд охотничьего общества (с переходом к земледелию обряд инициации умирает), когда мальчиков, как я уже сказала, посвящали во взрослые члены племени и с этой целью их уводили в лес, подвергали их пыткам и тех, кто выживал, считали мужчинами. Выживали не все, а в условиях охотничьего общества, обратите внимание, это есть скорее благо, чем наоборот, потому что кормить слабосильного мужчину дело маловозможное, а на охоте слабак, который погибнет невовремя, может создать разнообразного масштаба трудности своим товарищам. Поэтому у них та социальная единица, о которой заботятся, – это род, а никак не индивидуум. Поэтому пусть лучше мальчик погибнет при инициации, к тому же еще и одурманенный наркотиками, так что эта смерть, во-первых, сравнительно быстрая, а во-вторых, сравнительно безболезненная, чем пусть он, дожив до солидного возраста двадцати лет, погибнет на охоте, чем создаст массу проблем себе и окружающим. Поэтому то, что мальчики, подросточки наши погибали при обряде инициации это, если вдуматься, не так уж и плохо. Времена были такие. Итак, «сказка отражает обряд инициации». На самом деле, этот тезис самим Владимиром Яковлевичем в этой книге опровергается. Кто читал эту книгу, тот знает, что глава «У огненной реки», посвященная змею, посвящена представлениям о родстве героя и его врага, о котором будем много говорить, вообще никак с обрядом инициации не связана. Глава «Переправа» исследует связь сказки и похоронных обрядов. Глава «Царевна» посвящена особенностям ритуального брака в традиционном обществе. Так что не всё в сказке выводится из обряда инициации, но нам сейчас важно не это.

В жизни вполне себе современного человека есть такие интересные события, как армия для юношей, для девушек сейчас как-то помягче. В советское время такой мясорубкой, безусловно, было окончание школы, поступление в вуз. Сейчас наличие платных вузов несколько упрощает жизнь, а в советское время этого не было. Не поступила – так, в общем, катастрофа, больше психологическая, чем социальная, но тем не менее. Одним словом, в нашей жизни бывает некоторая мясорубка, которую мы с обрядом инициации вполне себе можем сравнивать, но, как вы понимаете, тезис Проппа, абсолютно этнографически достоверный: обряд инициации существует у племен, живущих охотой, и вымирает при переходе от охоты к земледелию. Что нам с этим делать?

Здесь нужно очень жестко разводить два термина. Первый термин – это обряд инициации, четко по Проппу, это есть этнографическая реальность. Обряд инициации в описанных формах существует у охотничьих племен, с переходом к земледелию вымирает. А вот понятие просто инициации как испытание на границе юности и зрелости, как испытание, после которого ты выходишь качественно иным с качественным повышением статуса (обратите внимание! – это отличает инициацию от просто проблем!), вот оно в нашей жизни было, есть и будет. В качестве инициации может рассматриваться много что. Когда я маялась с диссертацией, а диссертация у меня писалась адски тяжело, всё это заняло много лет, и в какой-то момент мой научный руководитель, замечательный ученый Сергей Юрьевич Неклюдов, мне сказал: «Посмотрите на это как инициацию, это надо пройти». Я посмотрела на это как на инициацию, жить стало проще. Не скажу, что жить стало легче, но – значительно проще.

Инициация в нашем обществе, как вы понимаете, присутствует в больших количествах. Чем наша инициация отличается от охотничьего обряда инициации? Я не имею в виду формы, я имею в виду сущность. Регулярностью. Обряд инициации применим ко всем юношам племени, нет никакого выяснения «хочешь – не хочешь». Формы проведения обряда инициации жестко зафиксированы у каждого племени. Читаем Проппа, там они подробно изложены. У нас полный разнобой: у кого-то инициацией был диплом, у кого-то инициацией была армия, у меня инициацией была диссертация, а у кого-то инициацией будет еще что-нибудь. Дальше. В каком возрасте проводится обряд инициации? Возраст половой зрелости. У кого из нас в каком возрасте наша инициация была? От двадцати с чем-то до тридцати с чем-то. Очень хорошее «половое созревание», уже можно смеяться. Понимаете, то есть регулярность обряда инициации и полная факультативность и вариативность того, что сейчас называем инициацией мы. Я думаю, что мы сейчас очень четко смогли развести обряд направо и понятие «инициация в широком смысле» налево.

Дальше, следующий момент. Вот мы пока говорим об обряде инициации. Итак, берем наших мальчиков и начинаем в лесу их, бедолажек, обижать. Обижать их начинают серьезно, их начинают подвергать пыткам, и, как я уже сказала, на этих пытках далеко не все выживали, где-то примерно треть отсеивалась. У остальных, логично, следы инициатических пыток оставались на всю жизнь. Вопрос. Как наши мальчики относились к следам этих пыток? Я, конечно, не мужчина, но я читала то, что писал один мужчина про другого мужчину. Я имею в виду Марка Твена, «Приключения Тома Сойера». Там у Тома Сойера, если вы помните, тетя Полли зуб выдрала, и он ходил с этим выдранным зубом с такой неимоверной гордостью, потому что он прошел через некую боль, и он теперь имеет след на теле. Это действительно предмет гордости. Я хочу вас подвести к одной в прямом смысле слова антисоветской идее. Я об этом уже говорила, но здесь я это очень жестко подчеркну. То, что нам с вами кажется варварскими, дикими, ужасными обычаями традиционного общества, и то, что советская наука, которая гораздо более «советская», чем наука, подавала как тиранию жрецов и вождей, будет в обществе держаться только до той поры, пока это будет востребовано обществом изнутри. Пока инициатическими шрамами гордятся, а в мире охотников, логично, документ о том, что ты способен терпеть боль, это самый красный диплом на свете, – обряд не умрет. Почитайте русские сказки на досуге, только без детей, пожалуйста. Когда Баба-яга герою в своей избушке ремень кожи со спины вырезает. Очень приятное чтение. Становится понятно, что человек имеет доказательство, что он способен терпеть жуткую боль и тем самым он, логично, не боится идти на охоту, не боится получать там всевозможные раны, он доказал, насколько он сильный человек. С переходом к земледелию эта вот способность терпеть исключительно сильные боли будет менее критична, это для земледельца далеко не настолько обязательная штука. Я очень жестко настаиваю на том, что, во-первых, мы в этнографических условиях имеем дело с «красным дипломом», доказывающим идеальную пригодность к жизни в охотничьем обществе, а во-вторых, переходя же на психологию подростка в целом, мы имеем здесь дело с ответом на запрос психологических потребностей подростка.

Здесь я наконец-таки ввожу определение предмета нашей лекции. Пока человек шестидесяти лет считался весьма серьезным стариком, пока срок жизни был с шестьюдесятью годами в качестве потолка, то, как вы понимаете, биологический подростковый возраст, соответствующий половому созреванию, и психологический подростковый возраст прекрасно совпадали, то есть после восемнадцати лет человек уже совершенно точно женатый, а то еще женились и гораздо раньше. Когда стараниями медицины, с одной стороны, срок жизни людей стал увеличиваться, с другой стороны, количество войн на единицу истории стало резко сокращаться, то мы здесь имеем дело с тем, что процесс психологических изменений у нас затягивается. Сейчас современные восьмидесятилетние, в общем-то, даже не очень соответствуют средневековым шестидесятилетним. Они, пожалуй, помоложе будут. Скажите мне, пожалуйста, в каком возрасте мы сейчас перестаем быть подростками? На подростков и взрослых рассчитайсь, да. Когда у нас подростковый возраст таки заканчивается? Я напоминаю, что подростковый возраст в любом обществе заканчивается созданием семьи, поэтому, строго говоря, правильный ответ – это в каком возрасте у нас женаты/замужем. Правильный ответ таков. Комитеты по делам молодежи занимаются лицами в возрасте до тридцати пяти лет. Так что привет всем подросткам в аудитории от немногочисленных взрослых.

Я сразу разведу вам вот какие вещи. Скажите мне, пожалуйста, ребенок среднестатистический, психологический ребенок хочет получать или хочет действовать? И подросток, психологический подросток хочет получать или хочет действовать? Вы меня понимаете, что ребенок в первую очередь хочет получать, он привык получать, он даже не то что «хочет», тут слово «хочет» неточное, потому что ребенок привык: мама поставила перед ним тарелку с кашей, я еще буду капризничать: каша мне не та, я не хочу эту кашу, я хочу конфету. «Дай», – говорит ребенок. Поэтому не путайте наш затянувшийся подростковый возраст и явление инфантилизма в современном обществе. Это противоположные вещи. Ребенок привык получать, он будет капризничать, если ему дают не то, что он хочет. Подросток хочет только одного – реализации своих сил. Девиз подростка – «Я возьму сам!» (кстати, название одного из романов Олди, гимн подростковому крушению всего и вся). Кто хорошо помнит Лермонтова, «Героя нашего времени». Печорин страдает, «чувствую в душе моей силы необъятные», не знаю куда их девать. Вот она, проблема великовозрастного подростка. Заметьте, Печорину там тоже не восемнадцать, ему где-то под тридцать. И вот она подростковая проблема: я чувствую силы, я хочу действовать, я не знаю куда их девать. Пока эта проблема стоит, ты подросток. Когда ты знаешь, куда девать эти силы, ты можешь десять раз быть неформалом, но ты взрослый. Вот вам ситуация. Мы будем говорить, как мы разводим термины «инициация» и «обряд инициации», точно так же мы будем разводить два термина: «психологический подросток», которому может быть до тридцати пяти, и «биологический подросток». С биологическим подростком все четко и ясно, биологический подросток – это половое взросление. Психологический – с этим теперь все тоже четко и ясно.

Я ушла в определение термина «подросток», потому что я начала говорить о следах неких инициатических пыток, которыми прошедшие через обряд инициации с гордостью хвалятся. Мы из древнего охотничьего общества переносимся в современную Москву. Тут вот какая штука. Подросток (в данном случае любой, если я не оговариваю какой, то я имею в виду хоть биологический, хоть психологический) прекрасно знает, что все великие герои терпели страшную боль, и ему очень хочется узнать: «А я вообще крутой?» Это самый главный вопрос в жизни подростка. «Я крутой?» Вот пока он решает вопрос этот, причем больше в теоретическом плане, он подросток, когда он его более-менее решил, он, глядишь, повзрослел. И этот вопрос он решает, в частности, в форме: «А я могу терпеть исключительно сильную боль?» И поэтому я вас подвожу к тому, что задача терпеть исключительно сильную боль – это (внимание!) психологически нормальное состояние подростка. Он хочет пройти через боль, он хочет доказать себе собственную крутость в своих глазах и хочет предъявить следы пыток окружающим.

Я никогда не общалась с хиппи и тому подобными, была из сравнительно благополучной, интеллигентной семьи и круг общения у меня был университетский. Особенно в студенческие годы, когда я ничего, кроме библиотеки, в жизни и не видела. Тем не менее: две подруги. Одна – два высших образования, филологическое и потом психологическое, заведующая библиотекой долгое время. Она мне показывала шрамы на руках от того, что она прикасалась к раскаленному краю духовки. Женщина, не Том Сойер, вполне себе социальный человек, вполне себе образованный. Другая – я не знаю, она сейчас доктор наук или нет, но уровень у нее стремительно шел к доктору в свое время, мы с ней вместе ездили в экспедиции Н. И. Толстого. Понимаете, тоже не маргинал, не хипарь, с социальностью все в порядке, с интеллектом дай боже, я на нее снизу вверх смотрела. Затушила в свое время сигарету о руку, показывала след от этой самой затушенной о руку сигареты. И это женщины. Я представляю, что творилось и творится в куда более неформальных кругах. То, что, как вы понимаете, нормальный хипарь с попиленными венами – эти самые следы шрамов на венах он предъявляет с гордостью трех Томов Сойеров вместе взятых. Мне про это рассказывали те, кто знал таких людей. Теперь следующий момент, на который я очень серьезно обращаю ваше внимание.

Я уже говорила о том, что традиционное общество не учитывает духовные запросы одного конкретного индивида, но учитывает запросы доминирующей группы в целом. То есть, если для подростка вполне нормально желание пройти через пытки и предъявлять потом шрамы, то, соответственно, возникает у нас обряд инициации, который на эти запросы отвечает. Что делает город? Городская цивилизация зажмуривается, городская цивилизация говорит: «Ничего этого нету, а там, где есть, это неправильно, это исключение, это единицы». То есть она от них прячется, и в итоге они оказываются отпущены на самотек. В чем-то получается гораздо хуже.

У вас в вопросах прозвучала тема суицида. Вот к ней мы с удовольствием и переходим. Символически обряд инициации заключается в том, что наших подростков съел владыка Нижнего мира, то есть шалаш, в котором проходит посвящение, имеет облик его пасти, он их съел, они от этого умерли как дети, дальше он их обратно выплюнул. Соответственно, выплевывает он уже взрослых мужчин. Это вам символика. При этом логично, что если они умерли, то их матерям предъявляют их окровавленную одежду – ваши сыновья умерли, вот их одежда со следами крови на ней. Кровь, надо сказать, вполне себе их. Когда молодые мужчины, прошедшие обряд инициации, возвращаются в племя, они имеют новые имена, новую мужскую одежду, с ними знакомятся как с незнакомыми, то есть ребенок умер, взрослый появился прямиком взрослым из потустороннего мира. Это ответ на абсолютно нормальный для подростка психологический запрос. Подросток хочет узнать, что такое смерть, он очень обостренно вопрос смерти чувствует, но он хочет заглянуть за грань смерти, но не умереть, а вернуться обратно. Заглянул, посмотрел, выяснил, вернулся. Обряд инициации берет этот психологический подростковый запрос под контроль. Вот, на, получи, сможешь вернуться – очень круто, не сможешь – лишний рот не кормить. Вот вам ситуация. Как вы понимаете, в городе всего этого не будет, в городе запрос подростка «мне интересно узнать, что такое смерть» городской цивилизацией (заметьте, не нашей современной, а в принципе городской) игнорируется и оказывается отпущен на самотек. Запрос нормальный, это его психологическая потребность. И что мы имеем? Черт-те что во всех вариантах. Мы имеем в огромных количествах разные формы симуляции суицида.

Я еще раз хочу подчеркнуть, что какая-то игра с суицидом – не отклонение, это не знак маргинальности, социальной, психологической и прочей в том же духе, это абсолютнейшая норма, это то, с чем надо работать. Надо как-то, извините, дать возможность детям, желательно еще старшим школьникам, пройти через это в какой-то безболезненной форме, как нам оспу прививают, чтобы мы ею чуть-чуть понарошку переболели и нас бы не накрыло всерьез. Так, вообще говоря, надо нашим старшеклассникам устраивать ролевые игры, где все желающие погибнуть могли быть это сделать в высшей степени смачно и впечатляюще. Только этим можно предотвратить симуляцию суицида, а хуже того, и не симуляцию. В ролевой среде установка на героическую гибель на игре – это вполне себе норма. Причем заметьте, что ролевая среда – это в настоящее время среда очень высоко социализированных людей, они вполне себе семейные, они вполне себе очень пристойно зарабатывающие в массе своей. Итак, проход через смерть посредством ролевой игры. Огромное количество народа сейчас проходит через смерть посредством написания фанфиков. Это нормально. И я была такой же. Выход этих суицидальных потребностей через креатив (фанфик, рисунок, игра) полезен. Когда эта суицидальная игра реализуется через креатив, это хорошо, а вот когда она реализуется (и, увы, не только в маргинальных слоях) через попытки суицида, это уже гораздо хуже.

Еще один момент, на который я хочу обратить ваше внимание. Как вы понимаете, в советское время ситуация «подросток покончил с собой» абсолютно противоречила нормам советской культуры и поэтому всячески это замалчивалось. Более того, замалчивалась даже смерть школьников от болезни, которая очень редко, но бывала. Вот у нас в классе умерло двое. На одни похороны нас пустили, на вторые – нет. Раз в Советском Союзе смерть школьника по даже естественным причинам была объектом умолчания, то, если подросток кончал с собой, об этом, разумеется, молчали как рыбы. Сейчас мы имеем дело с журналистами, которым надо любыми средствами набрать рейтинги, поэтому если сейчас школьник покончит с собой, то об этом немедленно будут орать максимально много и даже я, которая вообще никаких газет никогда не читает, об этом узнаю, потому что это будет в новостях Яндекса, которые не хочешь, а увидишь. Так что не надо думать, что в Советском Союзе самоубийств подростков не было, а сейчас, дескать, они есть. Это просто совершенно разные с информационной точки зрения культуры. Более того, не надо думать, что в традиционном обществе проблем самоубийства подростков нет. Как я уже сказала, традиционное общество очень жестко подавляет индивида, а подросток на это очень нервно реагирует, поэтому и в традиционном обществе с суицидами подростков дело обстоит еще страшнее.

Вот у нас постепенно начинает вырисовываться характер нашего замечательного подросточка. Характер этот, как я уже сказала, это стремление пройти через смерть, это ощущение в себе неких избыточных сил, невозможность их реализации. И это приводит – вполне логично – к агрессии, но агрессия подростка идет не от злого разума, а от отсутствия разума как такового. Здесь я приведу вам известную цитату, которая приписываема Черчиллю, хотя он этого никогда не говорил. Цитату вы наверняка знаете: «Кто не был революционером в восемнадцать – у того нет сердца, кто не стал консерватором в сорок пять – у того нет ума». Это абсолютно точное наблюдение, которое, заметьте, выдает вам со стопроцентной точностью две возрастные нормы. Быть в подростковом возрасте деструктивным, стремиться в подростковом возрасте все нахрен порушить ради чего-то, я не знаю чего, но то, что есть, надо порушить, и тогда будет все хорошо. Тургенева можно вспоминать, «Отцы и дети». Я не помню, сколько лет Базарову, но тоже, знаете, не восемнадцать. Тоже вам еще один тип великовозрастного подростка. Университет он уже закончил, стало быть, ему лет двадцать пять примерно есть. Поэтому не надо думать, что явление великовозрастных подростков порождено инфантилизмом современного общества, чушь собачья. Инфантилизмом порождается инфантилизм, а подростковость проистекает из других причин. Соответственно, вот это стремление все порушить ради чего-то светлого и прекрасного, я не знаю чего, но будет лучше, чем сейчас, – это нормальный порыв подростка. А теперь смотрите ситуацию.

Переходим мы с вами к мифическому реализму. Берем конкретные тексты, я, пожалуйста, брала Геракла, вот о нем и продолжим. Как вы знаете прекрасно, Геракл – это сын Зевса. Более того, если мы с вами поднапряжемся с мифологией, то мы с вами выясним, что Геракл у нас сын Зевса и Алкмены, но Алкмена, в свою очередь, из потомства Персея, а Персей, как вы знаете, сын Зевса и Данаи. Даная, в свою очередь, из потомства Эпафа, который сын Зевса и По. По, я надеюсь, помните, – это история про то, как Зевс ее сделал очередной своей возлюбленной и, чтобы спрятать от гнева Геры, превратил в корову. Гера наслала овода, который эту бедную корову жалил, а она носилась везде, где можно и где нельзя, пока не родила Эпафа, видимо, предварительно сменив образ на человеческий. Таким образом, если мы с вами возьмем Аполлодора и четко рассчитаем всех промежуточных потомков, то вы мне сможете при наличии высших математических знаний рассчитать процент человеческой крови у Геракла. Я веду к тому, что без точных высчитываний мы скажем, что Геракл потомок Зевса аж три раза и процент человеческой крови у него, скажем осторожно, меньше трети, то есть Геракл никакой не полубог, у него божественной крови много больше половины. Когда мы возьмем эпос о Гильгамеше, там, не то чтобы русским по белому, а скорее, палочкой клинописи по глине, будет сказано «на две трети бог, на одну человек он», то есть мать у него богиня, а отец полубог. Опять же мы имеем дело с тем, что главный герой эпоса даже не полубог, а более чем «полу-». Он тот самый «человек по паспорту» из еврейского анекдота, где «Абраша, тебя будут бить не по паспорту, а по морде». Вот по паспорту он человек, а все проблемы у него будут по этой самой божественной морде.

Если же мы берем архаические сказания (я здесь уже неоднократно упоминала миф о первопредке), то с первопредком будет все предельно просто: у него родителей нет. Как, например, говорится в алтайских сказаниях: «неизвестно, упал ли он с неба или вырос из земли». Воспитан он будет, например, конем, по поговорке «пусть конь думает, у него голова больше». Он может быть (вспоминайте Ромула и Рема) взращён волчицей. У нас с завидной регулярностью герой будет в архаических сказаниях получеловеком-полуживотным. Причем, опять же, не очень «полу-», а со смещением в область животного. Иными словами, мы здесь сталкиваемся с ситуацией, что наш дорогой подросток воспринимает себя как «нелюдя» или как «полулюдя». В связи с этим я обращаю ваше внимание на то, что лет десять назад по интернету бегали толпы волков-одиночек, они не были стаями, потому что они все были одиночки, а сейчас, как вы знаете, по интернету бегают стали лис и летают стаи сов, нынешние самые популярные в интернете зверюшки. И это не только аватарки в Сети, не только дизайн одежды-сумок, но и целое создание образа, которым занимаются специалисты. Видите, лет десять назад наша, так сказать, зооморфная часть неформальной среды была более агрессивна. Тигров было не очень много, в основном волки. Сейчас резко растет популяция драконов, я знаю нескольких, мне это очень приятно.

Кстати, мне тут слово сказали, я не знаю, знаете ли вы его, для меня оно было открытием мира. Это слово «азеркин», от английского «otherkin», которое сейчас обозначает всех, кто себя отождествляет с различными нелюдями, не только животными. Одним словом, наличие этих азеркинов говорит о вполне определенной психологической ситуации, когда наш с вами подросток чувствует в себе вот эти силы необъятные, о которых нам писал Лермонтов, и, соответственно, эти силы неприменимы в рамках мира людей, и эти силы он персонифицирует в виде того или иного животного. Поскольку нет бога кроме Проппа, мы открываем «Исторические корни волшебной сказки» и читаем главу, посвященную волшебному помощнику, который с завидной регулярностью конь героя, вспоминаем сказку «Иван-царевич и Серый Волк» – вот, волк героя, в некоторых случаях герой может иметь другую зооморфную ипостась. При этом Пропп прямо пишет, что волшебный помощник есть персонифицированные магические способности героя, от него отделенные. Он пишет о том, что архаический образ человека-зверя разделился на человека плюс зверя.

Идем далее. Итак, вот эта репрезентация себя через животное – это именно ощущение неких избыточных сил, которые не находят возможности воплощения в реальной жизни, причем понимая под реальной жизнью любую форму деятельности.

Последний момент, касающийся волшебного помощника. Герой по любым причинам покидает дом, встречает своего Серого Волка, Сивку-Бурку, греческие герои – Афину и так далее, несть числа. Этот помощник, имеющий отчетливо черты наставника, будет появляться точно в нужный момент – со скоростью мысленного запроса. «Сивка-Бурка, встань передо мной!» – «Угу», ответила богиня Афина и явилась Одиссею. Что это такое с точки зрения психологии? Это снова реалистичнейший реализм. Подросток порвал с семьей, он не желает знать отца или бунтует против него. Но ему не просто нужен наставник, ему нужна психологическая опора на родителей. И тогда он себе придумает новых. В мифе – волшебных, в земной реальности – реальных, но в рамках своего нового социума. Знаете, за двадцать с лишним лет в ролевой среде я видела десятки таких приемных отцов-детей. А сколько у меня самой было…

Итак, волшебный наставник – это психологический субститут отца, но субститут «правильный», из нашей, магической, звериной, иномирной, неформальной среды. Но он не только это. Наш подросток (реальный) помнит, как в детстве родители прибегали ему на помощь: упал – мама подняла. И вот тут сюжеты хоть эпоса, хоть сказки нам дают точное реалистичное отражение – но не ситуации, а желания, желания очень стойкого, этот сюжет вы знаете в миллионе вариантов: наставник является ниоткуда в момент угрозы. Здрасьте, я ваш Оби-Ван Кеноби, да-да. Продолжайте сами список, про Афину я уже сказала. Подросток отчаянно верит, что – явится и спасет. Где тут фантастика? – тут реализм на уровне учебника психологии!

Вернемся к Гераклу. Нам сейчас как раз на примере Геракла многие особенности нашего подростка великовозрастного будет очень легко разобрать. Если вы дали себе труд прочесть Аполлодора или очень внимательно изучить Куна, то вы знаете родословную Геракла, по которой у него процент человеческой крови меньше трети. Если же вы не дали себе труд изучить Аполлодора или хотя бы Куна, то вы знаете, что Геракл есть голый дядька, вооруженный дубиной, на плечах у него шкура льва. Кроме того, критично для дальнейшего хода событий отметить, что у него стрелы в яде лернейской гидры, и похоже, что этот яд может убивать бессмертных, судя по последующим событиям. Что яд лернейской гидры – это яд, способный убивать бессмертных, додумались Олди в романе «Герой должен быть один». Один из лучших их романов; если почему-то до сих пор не прочитан, этот пробел в образовании нужно срочно устранить.

Я вас веду к следующему. Геракл чисто по составляющим своего образа предстает как триединый монстр, который на треть человек, на треть лев и на треть змея. Очень приятный товарищ. Я снова жду от вас порыва сострадания к бедолаге Эврисфею, которому это сокровище навязали. И, как я сегодня уже это озвучивала, Геракл у нас с вами подвержен чудовищным приступам ярости, в которых он крушит всех, до кого дотянется: хороших, плохих, не важно. Вот у нас есть этот герой с его гипер-, нечеловеческими силами и с его приступами ярости. Приступы ярости Геракла кто как хочет, тот так и мотивирует. Вы знаете, что в греческой мифологии они объясняются ревностью злой Геры. Одна мотивация. Кто читал Олди, знает весьма любопытную, чисто литературную мотивацию, кто, как и почему насылал на Геракла приступы ярости, я не буду это цитировать, потому что это чистейшей воды современная литература. Я лишь обращаю ваше внимание на то, что яростных героев в мифологии у нас каждый первый полубог и каждый второй герой вообще, то есть мотивация, почему Геракл яростный, какая бы она ни была, – вторичная. Геракл безмерно яростен, потому что он даже не получеловек, а человек он только по паспорту. Яростных героев сколько угодно, включая совсем демифологизированных, типа Роланда. Где там у Роланда «полубог»?! – вы что, это христианский эпос! А какая у него ярость, а? – когда он готов положить всё французское войско, но не позвать на помощь, и какой он там в бою? И прочие примеры яростных героев я сейчас вам перечислять не буду, просто скажу, что ярость, в которой герой способен крушить всё, до чего дотянется, – это стандартнейший стандарт эпоса. Будем Гильгамеша проходить – такой зайка, что он только ни крушит! Про Ахилла молчим из деликатности… у Ахилла отнимают пленницу – и что он хочет сделать? он хочет зарубить Агамемнона, еле-еле образумился в последний момент. Потом он хочет, чтобы погибло всё греческое войско, потому что его, зайку, обидели. Примеры можно продолжать, не будем тратить на них время.

Я подвожу вас к тому, что эта ярость – чисто подростковое явление: во мне огромные силы, я не знаю куда их применить, нормальные люди, взрослые люди живут нормальной, размеренной жизнью, я не живу такой жизнью, как они, следовательно, я не человек. Вот он – комплекс представлений. Стало быть, кем тогда окажутся всяческие Эврисфеи, Агамемноны, князи Владимиры и прочие эпические государи? Карл Великий сюда же, который в «Песни о Роланде» своего замечательного племянника оставляет на верную смерть. Если вы возьмете «Песнь о Роланде», почитаете ее внимательно, а потом еще отрешитесь от того, что прочли, и подумаете над тем, что вы прочли, у вас сложится такая милая, добрая картиночка, что Карл Великий, как он изображен в «Песни» (мы не говорим об историческом лице, мы говорим об эпическом государе), имеет яростного, дерзкого, неукротимого племянника. Он его оставляет в ситуации, когда договор мирный вроде бы заключен, но понятно, что сарацины его нарушат, и понятно, что, когда сарацины его нарушат, Роланд непременно ввяжется в битву, и вероятность того, что Роланд с его темпераментом погибнет настолько близка к ста процентам, что – ну очень интересно читать «Песнь о Роланде». У меня не то чтобы есть вопросы к Карлу, всё гораздо хуже: к нему как к литературному эпическому персонажу у меня нет вопросов. Всё это можно продолжать. Ирландское сказание «Похищение Быка из Куальнге» вспоминать, где всё примерно так же. Если вы хоть немножко интересовались теорией мирового эпоса, вы знаете, что это стандартный сюжетный ход эпоса – ссора эпического государя с лучшим из богатырей. Этот сюжет есть практически везде, практически в каждом развитом эпическом сказании, и этот сюжет отражает вполне естественный конфликт подростка со взрослыми членами общества, потому что общество хочет стабильности. Когда общество не хочет стабильности, получаются наши лихие девяностые. Подросток хочет действовать, но действовать не умеет, направлять его энергию в мирных целях дело довольно сложное. Отсюда этот абсолютно неизбежный конфликт. Как я уже сказала, так называемая наука обычно стоит на стороне нашего героя, осуждая государя. Наука, на мой взгляд, не должна ни оправдывать, ни осуждать эпических и мифических героев, она не учительница младших классов, поэтому если наука стоит на чьей-либо стороне, то она, по-моему, уже не наука. Но это детали. Между тем в реальной практике, конечно же, общество будет всегда против такого героя.

В связи с этим не могу не вспомнить прелюбопытнейший факт из моей биографии. Дело было в 2008 году, я тогда работала, как вам, возможно, известно, в музее Рериха. В музее Рериха была конференция, посвященная детям индиго, о которых надо было говорить как о детях нового мышления, которые несут в себе свет беспредельный, и ими надо было восхищаться. У меня был подготовлен доклад. Он не выложен до сих пор в интернете, пожалуй, напрасно. Как раз я тогда начинала подходить к эпосу как к реалистическому описанию проблем подростка. Я в этом докладе говорила, что мы воспитываем наших детей и мы сами воспитаны в том, что общество от нас ждет, от нас таких замечательных – ждет талантливых детей, талантливых молодых специалистов. Вот, несите ваши прекрасные идеи. Вот, несите ваши прекрасные проекты. Мы вас ждем. В то время как на практике надо посмотреть на пример, описанный мировым эпосом, когда Илья Муромец приезжает в Киев и первое, что он слышит, – «Пшел отсюда». Когда Агамемнон вовсе не желает уважать Ахилла за то, что он самый крутой воин в его войске, а, наоборот, всячески его оскорбляет и унижает. Примеры из эпоса можно продолжить. Поэтому, говорила я в этом докладе, мы должны, если уж мы так считаем, что эпос должен наших детей чему-то учить, учить их (именно на эпических примерах), что чем ярче ты будешь, чем талантливее ты будешь, чем больше новых идей ты захочешь привнести в общество, тем с большей вероятностью общество тебе скажет: «Пшел отсюда». К этому наши замечательные талантливые дети должны быть подготовлены до того, как им впервые скажут: «Пшел!» И, когда им это скажут, а им это скажут в ста случаях из ста, потому что таков закон существования общества. Общество хочет стабильности. Великовозрастный подросток-революционер хочет движения, они будут бороться не на жизнь, а на смерть. И в итоге мы получим некое развитие общества. Если подросток выживет при инициации, которая не является обрядом, он потом станет великим человеком, войдет в энциклопедии. Если он погибнет, он будет очередным несоциализированным ушельцем, о таких не поют. Вот вам ситуация. Так вот к этому надо готовить наших талантливых подростков.

Ситуация с этим докладом была чрезвычайно забавной. Мне аплодировали четыре зала, они были в восторге, а меня потом за этот доклад уволили, то есть сначала мне категорически отказали в праве читать лекции в музее Рериха, сказав, что я ничего не понимаю в новом мышлении, потому что я говорю вот такие вот вещи, жестокие, честные – вместо того чтобы умиляться, восхищаться и говорить о том, что дети нового мышления несут в себе истинный свет. Потом меня за это дело уволили, а сейчас, как вы знаете, уже и музея Рериха-то не существует, истинного света там немножко не хватило. Такая вот была поучительная история: принцип вот этой самой революционности сработал против меня. Высказала решительно новую мысль – и правильно, «Пшел отсюда». Видите, как практика здорово доказывает мою теорию!

Дальние у нас тезис номер один изо всех популярных книжек по мифологии. Ибо каждая популярная книжка по мифологии вам скажет, что в мифологическом мышлении нет абстрактных представлений, а есть конкретные понятия. Итак, конфликт нашего замечательного великовозрастного подростка, в лице, например, Геракла, вызывает, логично, у него ярость. Судя по тому, как я рассказываю об этих событиях 2008 года, вот я там полностью вышла из подросткового возраста, потому что я пожала плечами, никакой ярости у меня тогда уже не было. Так вот, а у нормального великовозрастного подростка это вызывает ярость. Ярость в мифологии персонифицируется как пламя. Когда мы с вами берем конкретные образы (пожалуйста, опять же берем мою статью «Четыре поколения эпических героев», где все это прописано), мы там читаем, например, про гневное преображение Кухулина, у которого над головой заплясал огонь. Мы, чего нет у меня в статье, я тогда этот момент не отследила, открываем «Илиаду» и читаем, что, когда Ахилл обнаруживает, что Патрокл убит, Гектор сорвал с его тела доспехи, и идет бой за тело Патрокла, и Ахилл поднимается на вал и орет на троянцев что-то, наверное, настолько нецензурное, что это даже в поэму не вошло. Олди в своем романе высказывают версию, но у Гомера-то ничего не сказано. У Гомера сказано другое, что когда Ахилл орал этот трехэтажный древнегреческий мат, то ему некое золотое облако обвила вокруг головы Афина и оно подействовало на троянцев поражающим образом. Итак, речь идет о некоем золотом пламени, которое охватывает Ахилла в момент ярости. Дальше примеры. У меня во все той же статье очень подробно процитировано преображение якутских богатырей. Преображение гневное якутских богатырей – это просто световое шоу, то есть там пламя разных цветов, охватывает их тело, голову, лицо, разные части лица и так далее. Наконец, если мы из области эпической перейдем в область иконографическую и отправимся посмотреть на гневных божеств Тибета, то вы обнаружите, что гневные божества изображены объятыми пламенем. Иными словами, мы сейчас вписываемся в тему пламени гнева. Я деликатно промолчу про Толкина и про Феанора. Я промолчу про Толкина и про Феанора, потому что это есть поздний литературный персонаж, я лучше про Геракла.

Потому что, как вы помните, Геракл у нас умирает весьма экспрессивным образом – он приказывает себе живому сложить погребальный костер, восходит на этот костер живой и в этом пламени он возносится на небо. Нужно задать дурацкий вопрос. Во-первых, почему смерть Геракла должна быть самоубийством? К этому мы еще вернемся. Но даже если смерть Геракла должна быть самоубийством… Чего ты, чувак, себе горло не перережешь, это же быстрее и безболезненнее? Почему вдруг гореть заживо, взойти живым на погребальный костер, такой изощренный способ самоубийства избран? Я скажу, что, по имеющимся у меня сведениям, Геракл – это самое мучительное самоубийство в мировой мифологии, которое я помню. Ответ очень простой: потому что Геракл – это образ яростный, Геракл – это образ необузданный, Геракл – это пламя, и оно, вот это самое пламя, должно вырваться и на мифологическом уровне и художественном уровне в момент его смерти, то есть чтобы Геракл умер, из него пламя ярости должно выйти все до конца, без остатка и погаснуть. Только тогда Геракл умрет.

Финал биографии эпического героя прямо или косвенно всегда имеет черты самоубийства. Часто это провоцирование собственной смерти. Формы этого могут быть разнообразнейшие. Некоторые на меч бросаются, такое тоже бывает, но это как-то скучно и неинтересно. Гораздо чаще героя предупреждают, что ему грозит опасность, а он отвечает на соответствующем языке словом «фигня». Ну например, на Кавказе. Едет герой из страны мертвых. Как вы понимаете, фраза «едет герой из страны мертвых» подразумевает нам прекрасную возможность диалога, потому что едет он верхом на коне, а я уже упомянула поговорку «пусть конь думает, у него голова больше». На дороге он видит некий волшебный предмет. Конь ему говорит: «Не бери, это, наверняка наши враги нам подбросили». – «Ну ладно, – говорит герой, – не буду брать». Второй тоже не возьмет, третий возьмет непременно, а взяв, соответственно, скажет: «А давай, мой конь, мы с тобой расскажем друг другу, какие у нас уязвимые места?» – «А может, не надо?» – говорит конь, который думает, в отличие от героя. «Не, фигня, вот у меня уязвимы колени, а у тебя что?» – «Ну копыта у меня…» И всё, волшебный предмет исчез, потому что в него превращался враг, – и угадайте с трех раз, чем закончит конь с его героем. Это сюжетное обоснование. В некоторых случаях, как с Ахиллом, имеется уязвимое место, и об этом, конечно же, станет известно кому не надо. В некоторых случаях, как с Роландом, – у Роланда нету никакой магической уязвимости, у него все максимально реалистично, но при этом понятно, что Роланд погибает вследствие только собственной избыточной ярости, которая мешает ему позвать на помощь сразу, как только на него напали. Ярость и гордость его толкают к гибели. Это, кстати, к вопросу о том, насколько такой герой не образец для подражания. Нормальному человеку свойственно выживать, инстинкт самосохранения у него где-то какой-то есть. Причем в некоторых культурах инстинкт самосохранения (как у викингов или у самураев) резко понижен. В некоторых культурах с инстинктом самосохранения у нормальных живых людей все в порядке, то есть герой – это тот, кто победил и выжил. А эпический герой, еще раз, он не образец, он всегда будет нарываться. Сплошь и рядом его будут предостерегать перед последним боем, а он скажет «фигня» на соответствующем языке.

Вот это финальное самоубийство нашего героя, прямое или косвенное, вольное или невольное, что это за психологическая реалия? Я здесь настаиваю на том, что, собственно, с нашим героем случится одно из двух. Вернее сказать, не с нашим героем, а с той реальностью, которая здесь описана. Или ты будешь вот этим подростком, который свои силы будет пытаться применить ко всему чему можно и будет больше рушить, чем созидать, и тогда ты рано или поздно свернешь шею, потому что, как я уже сказала, общество таких подростков не приемлет. И поскольку речь идет об обществе средневековом, архаичном и так далее, то есть обществе, которое гораздо более жестоко, то такой человек просто-напросто свернет себе шею на какой-нибудь войне, нарвавшись, то есть ты остался подростком психологически, и ты погиб, оставаясь подростком. Собственно говоря, ситуация Михал Юрьевича тому прекрасное подтверждение. Обстоятельства его последней дуэли, когда он откровенно совершенно нарывался, дразня Мартынова, это все прекрасно подтверждают. Или же, как было с человеком, который подростковые ценности отстаивал до сорока двух лет, я имею в виду Высоцкого. Ведь песни Высоцкого, с его «Охотой на волков» как главной песней жизни, – это же тоже мир подростка. Мир Высоцкого – это мир именно маргинальный, то есть это лес, это горы («Парня в горы тяни, рискни»), это море, это преисподняя («Гимн шахтеров»). При этом центр, мир людей, у него всегда воспринимается негативно: как только герой попадает в какой-то дом, то в этом доме всегда всё будет очень плохо. И в раю, между прочим, у него тоже зона. К прослушиванию песня «Райские яблоки», где рай обозначен как зона. К прослушиванию диптих «Дорога» и «Дом», где в первой песне он удирает от волков, а во второй песне дом, мир обычных людей выглядит совершенно ужасно.

Одним словом, для подростка, великовозрастного особенно, смерть – это он не смирился. Возможен и противоположный вариант. Он взял и, мерзавец, вырос, перестал быть подростком. Тогда это тоже своего рода смерть, подростка-то больше нет. Вот этот вот выход из подросткового состояния – он обозначен в сказках. В сказках он обозначен как выход в женитьбу, то есть сказка нам дает сюжет, где герой социализируется. Он женится на царевне. И кем он теперь будет? Он будет царем-хранителем, Эврисфеем, Агамемноном, Владимиром Красное Солнышко, и будет охранять свой мир от следующей порции подростков. Вот сказка дает нам сюжет с социализацией, а эпос нам дает сюжет с несмирившимся нигилистом, который, логично, и получает то, на что нарывался. Вот таков в общих чертах наш подросток.