Теперь мы переходим к скандинавским героическим сказаниям. И начинаем со сказания о Вёлунде. Первое, на что я хочу обратить ваше внимание, – это на то, что в мировой эпике вообще существует три объекта похищения. И если первые два широко распространены, то третий встречается достаточно редко, но очень ярко. Итак, что похищают?

Похищают сокровища, что логично. Еще чаще, чем сокровища, похищают женщину, особенно какую-нибудь богиню плодородия и тому подобное, что еще более логично. И наконец, третье и, как я уже сказала, мало распространенное – похищают мастера. Сюжет представлен редко, но как раз вот случай с Вёлундом очень показательный в этом плане. То есть хотя это мужчина, как мастер он вполне годится в объекты похищения. Не нуждается в доказательствах, что имя Вёлунда содержит индоевропейский корень со значением «смерть», и, заметим, соотносится с магией, чародейством и так далее, и поэтому неудивительно, что данный персонаж действует как кузнец и позже, мы увидим, как чародей. Он оказывается мужем валькирии, воинственной девы, которая позже от него улетает, и он ее безуспешно ищет. В конце концов, вместо того чтобы найти ее, он сам оказывается пленником, ему подрезают сухожилия ног и отвозят на остров, где он для своего нового хозяина продолжает работать.

Кольцо, которое Вёлунд некогда выковал для своей жены, его пленитель отдает своей дочери. Это кольцо в какой-то момент ломается – стало быть, речь идет о чрезвычайно ажурной работе, потому что как оно иначе может сломаться. И она на лодке приплывает на остров Вёлунда, чтобы он ей это кольцо починил. Понятно, здесь идет очевидная параллель: кольцо и символ женского естества, кольцо – девственность. Вёлунд ей вовсе даже кольцо не чинит, а, наоборот, ей насильно овладевает. И затем он с этого острова улетает на неких непонятных, неизвестно откуда взявшихся крыльях.

Почему это сказание заслуживает детального разбора? Дело в том, что еще в начале XX века ряд наших отечественных исследователей обратил внимание на то, что это сказание соответствует ряду греческих мифов с той лишь разницей, что в Греции это разрозненные представления, а в Скандинавии всё это предстает в виде единого цельного сюжета. Первая параллель наиболее близкая, наиболее очевидная – это Дедал и Икар.

Сейчас Икар нас не касается, а вот что такое Дедал? Это мастер похищенный, заточенный на острове (в данном случае – на Крите), вынужденный работать на своего пленителя. И затем с Крита он бежит, как мы знаем, на крыльях. Но при этом, поскольку греки всё любили рационализировать, крылья эти обретаются никаким не магическим способом, как в случае с Вёлундом, а крылья эти сам Дедал себе изготавливает, потому что он великий изобретатель. И понятно, что в художественных изложениях будет всегда внимание сосредоточено на смерти его сына, Икара, который играет роль заместительной жертвы при своем отце. А нас интересует не сын, нас интересует отец.

Итак, это первая половина мифа о Вёлунде, а вот что касается второй половины. Как уже было сказано, Вёлунду подрезают сухожилия ног. Видимо, это рационализация мифа, только теперь уже по-скандинавски, то есть подрезание осуществляется, чтобы он не мог бежать. Но явно здесь рационализируется универсальный мифологический мотив – образ хромого кузнеца.

Любой кузнец у самых разнообразных народов в силу своего рода занятий соотносится с нижним миром, с миром смерти, с миром мудрости. Вследствие этого образ кузнеца у всех народов всегда будет чрезвычайно ярко мифологически маркирован. Я имею в виду не эпических кузнецов, не мифических кузнецов, а я имею в виду абсолютно реальных людей. Соответственно, кузнец никогда не занимает в обществе среднего положения. Он всегда находится или на вершине символических статусов, или же он в самом низу. То есть или он почитаем буквально наравне с королями, как это было, например, у кельтов, или же он презираем хуже любого отверженного, что, впрочем, не мешает людям пользоваться его изделиями.

Я замечу к вопросу о кузнеце и магии, что в древнерусском языке есть два слова, которые для нас сейчас совершенно не связаны между собой. Они были просто родственны, одно образовано от другого – я имею в виду глагол «ковать» и существительное «коварство», которое, между прочим, изначально могло означать и кованые предметы и позже уже переносится на черту характера. То есть заметим, что «кузнец» и «хитрость» – это понятия неразрывные.

Но мы заговорили о параллелях с греческой мифологией. И здесь, конечно, хромой кузнец является прямой параллелью с Гефестом. Замечу, что римский аналог Гефеста – это Вулкан. «Вулкан», «Вёлунд» – этимологически один и тот же индоевропейский корень. И кстати, волки еще сюда же относятся. Так вот, продолжая параллели с греками: мотив насилия Гефеста над Афиной достаточно широко известен и распространен. Просто он в нашем сознании мало зафиксирован, а у греков-то он был известен очень хорошо.

То есть, поскольку кузнец связывается с нижним миром, нижний мир – обитель змея, змей – безногий, отсюда и маркированность ног кузнеца. Змей устойчиво имеет черты насильника, и поэтому для сказания о кузнеце, чтобы он имел черты насильника это вполне закономерное явление. И таким образом, вероятно, мы должны рассматривать сказания о Вёлунде как достаточно хорошо сохранившийся индоевропейский сюжет, который в Скандинавии сохранился в целостном виде, а в Греции дал два разных образа, совершенно разных мифа, не связанных между собой.

Далее у нас буквально пара слов о цикле Хельги, который мы за отсутствием времени подробно разбирать не будем, но в котором самый важный момент – это то, что Хельги оказывается возлюбленным валькирии, причем, судя по всему, они переходят вместе как пара из жизни в жизнь. Достаточно много споров вызывает фраза, что Хельги и его возлюбенная родились вновь. Но в связи с этим я хочу сказать, что, конечно, никакой глобальной идеи реинкарнации у скандинавов не было и быть не могло, кстати как и у кельтов, хотя кельтам это приписывают. Но, видимо, перевоплощение одной вот такой пары знаменитых воителей – возлюбленных могло допускаться.

 

Сигурд

И наконец, самый большой цикл скандинавских сказаний – это цикл Сигурда и выходящий из него цикл Гудрун. Цикл сказаний о Сигурде, который по-немецки зовется Зигфридом, в обоих случаях от корня со значением «победа», – это цикл общегерманский. Он нам дает героику «Старшей Эдды», он нам дает знаменитую немецкую «Песнь о Нибелунгах» (где, впрочем, результаты литературной обработки весьма и весьма велики), он дает значительное количество разрозненных отдельных немецких сказаний вплоть до нашего «Лебединого озера», где тоже герой Зигфрид и либретто написано на основе немецкой легенды. Словом, это общегерманский герой, главный из подвигов которого – убийство дракона, но, впрочем, и других подвигов хватает.

Мы будем разбирать его скандинавскую версию, которая начинается с того, что у Сигурда убит отец и по этой причине Сигурд оказывается на воспитании у Регина. Регин – альв. Как я уже говорила, альвы – это существа наиболее близкие к нашим гномам, а никак не к эльфам. Регин – кузнец, причем он предстает в различных текстах то карликом, то великаном. Он воспитывает сиротку Сигурда и выковывает для него меч. И первое, что делает Сигурд этим мечом, – он рассекает наковальню Регина.

Лирическое отступление о мечах и наковальнях. Дело в том, что в эпосе противоборство воина и кузнеца, а иногда, кстати, не только в эпосе, но и в сказаниях о богах, достаточно хорошо выражено. Кузнец – наставник главного героя эпоса у очень многих народов. Необязательно, кстати, эпоса. Если мы возьмем Индию, то там в сравнительно поздних мифах наставником главного воителя-громовержца оказывается опять же божественный кузнец, в доме которого громовержец по молодости живет и всячески бесчинствует. Сигурд, как мы видим, тоже не очень хорошо себя повел, разрубив наковальню своего наставника. Если мы посмотрим, что творят кавказские герои с наковальнями своих учителей, так это еще хуже. Могу сказать, что там, на Кавказе, герой вырывает наковальню, вросшую корнями в седьмое дно земли (не спрашивайте меня, что это такое и как у наковальни бога могут быть корни, но образ эффектный). А затем вгоняет ее на место так, что она уходит корнями аж в двенадцатое дно земли. Опять-таки, не спрашивайте меня, что это за подробности.

На этом фоне Сигурд действует весьма скромно и умеренно. Я замечу, что этот же мотив в форме образа, уже абсолютно лишенного какого бы то ни было сюжета, нам известен по сказаниям о короле Артуре. Там, собственно говоря, испытанием на королевскую власть, на право на воцарение является меч, который вонзен то ли в наковальню, то ли в камень, то ли и в то и в другое. Понятно, что в архаике простейшей формой наковальни камень и был, поэтому вопрос «В камень или в наковальню?» не актуальный. Но как бы то ни было, сам по себе образ меча, вонзенного в камень, в наковальню, повторяется и здесь.

Можно вспомнить скифские обычаи: поклоняться мечу, вонзенному в курган, видимо, тот же самый образ. Одним словом, эпический герой, герой архаический является врагом фактически всех своих близких. Несколько обобщая, можно сказать, что в эпосе каждый враг – родственник и каждый родственник – враг; воспитатели сюда тоже относятся. Не совсем родственники, но близкие люди. Или нелюди, как Регин.

Кузнец и воин, как я уже сказала, являются противниками. Побеждает в эпосе, естественно, воин. И отголоском этого противоборства является этот поступок Зигфрида. Дальше Регин подстрекает Зигфрида к убийству Фафнира. И по логике вещей юный герой должен пойти убивать этого самого исполинского змея, которого обычно в наших переводах называют драконом, хотя это никакой не дракон, это вполне себе просто гиперкрупная змея. Но прежде чем говорить об убийстве Фафнира, я замечу, что мы имеем дело с эпосом не континентальных германцев, а скандинавов, для которых родовая месть – это вообще один из смыслов жизни. И поэтому скандинавская версия эпоса – Сигурд категорически отказывается идти убивать какого-то там дракона, пока он что? Пока он не отомстит за отца. Но поскольку сказание о том, что Сигурд мстит за отца, к общим германским отнюдь не относится, оно, в общем, не проработано и просто по факту говорится, что он отомстил.

А дальше начинается самое интересное – дальше начинается история о Фафнире. В «Старшей Эдде» подробно рассказывается про проклятое золото, а именно: жили-были три брата, один – Регин, альв, второй – Фафнир, змей, и третий – Отр, который имел обличие выдры. Отра случайно убили боги. Убил, собственно, Локи камнем. И братья потребовали уплатить за него виру, то есть плату за его смерть, а именно: всю шкуру выдры набить золотом и засыпать золотом снаружи. Это золото было похищено у карлика. Карлик, естественно, очень сильно ругался по этому поводу. Ну а кто бы не ругался, если у тебя всё золото похищают? И один последний волосок остался не прикрытым, и Локи закрывает его золотым кольцом. Таким образом, за убитого брата платится вира, всё золото забирает себе Фафнир, Регин остается ни с чем. Разумеется, он задумывает месть Фафниру. И вот, собственно говоря, к убийству своего брата Фафнира он толкает Сигурда.

Лирическое отступление о золотом кольце. Когда во второй половине XIX века Германия будет приходить в экстаз от собственных мифов, Вагнер, большой любитель древних мифов, создаст свою тетралогию «Кольцо Нибелунга». Я замечу, что ни в «Песне о Нибелунгах», хоть она так и называется, ни в «Старшей Эдде» – нигде нет внятного ответа на вопрос, кто такие «нибелунги» или же «нифлунги». Соответственно, они никакой внятной роли в сюжете не играют. Для Вагнера всё должно быть разложено по полочкам, поэтому для него нибелунг – это злобный карлик, выковавший кольцо, в которое вкладывает всю свою злобу, всю свою ненависть, – одним словом, идет прямая ниточка потом уже к Толкину, к его «Властелину колец» и к его Кольцу всевластия. Хотя сам Толкин это категорически отрицал, факты – вещи упрямые. Так что мотив этого кольца, проклятого кольца, кольца, воплощающего изначально беду, а позже (именно у Вагнера, никак не в реальных скандинавских мифах) воплощающего злобу, ненависть и прочие негативные качества и, так сказать, злые силы. Этот образ восходит к тому самому колечку, которым Локи доплачивает виру.

Забегая вперед, я скажу, что это кольцо будет в «Старшей Эдде» потом фигурировать один-единственный раз: когда Гудрун предостерегает своих братьев, что им грозит гибель, она посылает им кольцо, обернутое волчьим волосом; и это вот то самое кольцо из клада. Но никакой злой силы на этапе «Эдды» это кольцо в себе не несет, оно просто связано с темой гибели, смерти. Но что, с другой стороны, в скандинавском эпосе с этим не связано?

Итак, Фафнир ползет к водопою, Сигурд на тропе, по которой ползает Фафнир, вырывает яму, прячется в нее, змей проползает над ним, и Сигурд вонзает ему меч в брюхо. Фафнир начинает умирать. Некоторые современные авторы задавались вопросом: как же это Сигурд в таком случае не захлебнулся в крови? И придумывают всякую интересную рационализацию. На самом деле здесь мы, конечно, имеем дело с трансформацией мотива рассечения змея изнутри. И вот эта самая тропа, то есть яма на тропе, – это аналог несколько рационализированного мотива поглощения.

От крови Фафнира Сигурд получает неуязвимость, которая в дальнейшем и будет определяющей чертой в его судьбе. Причем в германских сказаниях Сигурд в кровь Фафнира окунается, буквально купается, листок с березы падает ему на спину, и это оказывается единственное уязвимое место на его теле. В скандинавском тексте мы имеем огромный диалог Сигурда с Фафниром следующего содержания. Фафнир перед смертью может проклясть героя, и Сигурд, естественно, этого хочет избежать. По этой причине он буквально заговаривает ему зубы, он заставляет его отвечать на различные вопросы, чтобы тот его перед смертью не проклял. Фафнир в конце концов умирает. Сигурд вырезает его сердце, начинает его жарить и, проглотив кровь Фафнира, начинает понимать язык зверей и птиц. И тут рядышком сидят синицы, которые, честное слово, знают скандинавские обычаи почему-то гораздо лучше, чем сам Сигурд. Они говорят, что Сигурд делает очень большую глупость. Он убил одного из двух братьев и рассчитывает, что второй его пощадит. Скандинавские законы подразумевают кровную месть: убийца брата обречен на смерть, и это не имеет никаких вариантов, никаких альтернатив. И тот факт, что Регин воспитал Сигурда, и тот факт, что Регин сам подстрекал Сигурда к этому убийству, – это ни в коей мере не отменяет строгости исполнения этого обычая. Убийца брата должен быть казнен.

Сигурд, поняв это, сам убивает Регина и, таким образом, оказывается обладателем сокровищ. Сколько было этих самых сокровищ? Каков был этот самый несметный клад? Четко и ясно сказано: Сигурд навьючивает его на своего коня. Это с наибольшей вероятностью две переметные сумы. И когда в наших фильмах… ох! Например, есть прекрасный фильм «Нибелунги», где изображают буквально-таки горы золота, то, честное слово, это уже метафоры XX века. Две сумы, ну, может быть, четыре. Но никак не больше.

Сигурд с сокровищами едет и приезжает на гору Хиндарфьялль, где видит огонь, проходит сквозь этот огонь и видит там ограду, в ограде знамя, проходит туда и видит там валькирию, спящую в доспехах. Он разрубает на ней доспехи, и она пробуждается. Мы, когда дойдем до славян, будем разбирать русский былинный аналог этого мифа, а здесь просто отмечу, что это валькирия, которая не выполнила волю Одина: она сгубила не того, кого он ей приказал, и за это она наказана вот таким вот сном, пока не придет бесстрашный герой и ее не разбудит.

И поскольку ее душа странствовала в иных мирах, она начинает пророчить и делиться с Сигурдом своей мудростью. В «Старшей Эдде», как она нам дана, никаких дальнейших отношений у Сигурда с этой валькирией не происходит. Но дело в следующем: то, что мы называем «Старшей Эддой», – это никакой не свод сказаний, а вполне конкретный рукописный памятник, также называемый «Королевский кодекс», и там на самом интересном месте (впрочем, в таком памятнике любое место самое интересное) выпала тетрадь. Соответственно, эпизод сватовства Сигурда к Брюнхильд, она же германская Брунгильда, мы не имеем. Мы его знаем по различным пересказам, по пророчествам, здесь же, в «Старшей Эдде», приведенным. Но самих песен у нас здесь, увы, нет. И тем не менее по различным пересказам мы получаем, что эта самая валькирия, которую пробудил ото сна и освободил Зигфрид, вполне может быть и Сигрдривой, и Брунгильдой (Брюнхильд). То есть тут были действительно варианты.

Далее Сигурд прибывает к Гьюкунгам, к потомкам Гьюки. Их три брата и сестра. Старший – Гуннар, второй – Хёгни, младший – Готторм и сестра их Гудрун. Для скандинавского сказания это всё вполне обычные люди. И строго говоря, принципиальной разницы между скандинавским Гуннаром и его германским аналогом, немецким Гунтером, нет. С точки зрения истории литературы, конечно, есть, а с точки зрения мифологии – никакой. Оба – люди. А вот со вторым братом ситуация интереснее и красивее. В Скандинавии Хёгни – это просто человек. Видимо, более сильный, чем Гуннар, возможно, более яростный, потому что в бою он один сражает восьмерых. А у германцев на материке это Хаген. Хаген не родной, а сводный брат Гунтера, рожденный от черного альва. Характер у него, сами понимаете, черный. Магия более или менее наличествует: разговоры русалок слушает и тому подобное. В германских сказаниях именно Хаген выступает убийцей Зигфрида. И, одним словом, персонаж весьма демонический и, я бы сказала, очень колоритный. Но поскольку для скандинавов, как мы говорили, мужское колдовство – форма женовидности и самый страшный позор из возможных, то никакой такой демоничности в скандинавском Хёгни не положено, а то уж это неприлично просто.

Братья, видя, что к ним приехал великий герой, а заодно владыка несметных сокровищ (в количестве двух сумок), за него выдают свою сестру Гудрун. Опять же, в некоторых версиях Сигурд уже любит к тому времени Брюнхильд, но ему дают напиток забвенья, чтобы он ее забыл и полюбил Гудрун. Но этого вполне может и не быть, и Брюнхильд еще в сюжете даже и не появлялась; опять же, тут возможны различные версии. Гуннар хочет получить Брюнхильд, валькирию, в жены, и здесь, как я уже сказала, у нас выпала тетрадь, поэтому приходится судить только по косвенным данным, как бы то ни было, Сигурд ему помогает – обменивается с ним обличием и проводит с Брюнхильд на ложе ночь, причем этот мотив, который потом окажется основой конфликта, в разное время трактовался по-разному.

Откуда он вообще берется? Считалось, что первое соитие с девушкой несет в себе опасность для мужчины, то есть он может лишиться своей мужской силы. Поэтому на это отваживались только личности весьма и весьма исключительные. И кстати, именно на этом представлении основана такая уродливая деталь существенно более поздних эпох: право первой ночи – право сеньора. Соответственно, первую ночь с невестой вполне мог проводить дружка, то есть помощник жениха. Он овладевал невестой, и это было вполне нормально, потому что он тем самым как бы защищал жениха от возможного магического отрицательного воздействия. Таковы истоки этого мотива.

Дальше, когда эти представления забываются, мотив, что помощник жениха проводит с невестой первую ночь, остается, но переосмысливается на 180 градусов. То есть подчеркивается, что он ни в коем случае к невесте не прикасался и даже клал между нею и собой обнаженный меч в знак того, что вот он ни в коем случае до нее никак не дотронется. И кстати, этот мотив меча между Сигурдом и Брюнхильд потом в «Старшей Эдде» будет присутствовать.

Дальше следует ссора двух королев, которые нам, опять же, по «Эдде» неизвестны. Скажем так, в наиболее общем виде: Брюнхильд любит Сигурда, он ни в коем случае не любит ее, она от этого приходит в ярость и, обвинив Сигурда в том, в чём он виновен не был, требует от Гуннара, чтобы тот убил Сигурда. А Гуннар убить Сигурда не может, и отнюдь не по причине его неуязвимости, а по причине того, что это его побратим. Побратима убивать нельзя. И тогда братья решают подговорить младшего из них – Готторма. Готторм еще мальчишка, и поэтому он в силу возраста не давал Сигурду клятв побратима, ему нарушать нечего, и он может совершить этот поступок. Специально оговаривается: чтобы придать Готторму силу и ярость, его кормили змеиным и волчьим мясом. Змеи и волки – вообще существа в скандинавской мифологии взаимозаменяемые: всё это, понятно, атрибуты нижнего мира, символы смерти. Достаточно Фенрира и Ёрмунганда вспомнить, чтобы понять, насколько близкие эти образы. Итак, вот таким магическим способом Готторму придали силу. Далее следует убийство Сигурда.

Одна из версий: Сигурд убит ночью в своей постели. И тут описывается состояние его жены Гудрун, которая, увидев, что ее муж убит, всплеснула от горя руками так громко, что на полке зазвенели кубки, а во дворе откликнулись гуси. Я замечу, что скандинавский эпос действительно передает психологическое состояние героев через вот такие бытовые детали – это очень характерный скандинавский прием. То есть герой, в общем-то, проявляется через мир тех вещей, которые его окружают.

Другая версия, что Сигурд был убит в лесу. Версия, которую мы также видим на континенте. И наконец, третья версия, уже чисто исландская, непроработанная, что он был убит по дороге на тинг.

Узнав о том, что Сигурд убит и ее цель достигнута, Брюнхильд приходит в состояние уже полного экстаза. Пожалуй, по-другому сказать трудно. С одной стороны, она его оплакивает. С другой стороны, она несказанно рада, слыша стоны своей соперницы Гудрун, и собирается отправиться за Сигурдом в мир мертвых. Для этого она подзывает рабынь, обещая их одарить золотом, но вместо этого их убивает. То есть понятно, что она жена конунга и далеко не простая женщина. И по этой причине она, естественно, хочет в царство мертвых отправиться с пышной свитой. Она пронзает себя мечом и дальше очень долго пророчит.

Почему? Потому что, по представлениям очень многих народов, если человек решается на самоубийство, то из него должны вытечь все жизненные силы, которых ему должно было хватить на всю его жизнь. Абсолютно на все эти последующие годы. А теперь они должны вытечь сразу. Поэтому смерть самоубийцы тяжела и мучительна, и, поскольку он уже наполовину мертв, то он, естественно, начинает делиться мудростью мертвых, то есть пророчить.

Брюнхильд предсказывает дальнейшую судьбу Гуннару и прочим членам его семьи. И здесь я хочу обратить ваше внимание на то, что пророчеств в героической части «Старшей Эдды» очень много. Но какую роль они играют? Надо понимать, что всё-таки это культура бесписьменного общества, в котором, если что-то забыл, нельзя перелистнуть. Поэтому такие пророчества позволяют слушателю постоянно быть в курсе событий. И действительно, чем более развит эпос у народа, тем больше всевозможных повторов пророческих, воспоминаний и так далее в конкретных сказаниях встречается.

Брюнхильд в конце концов умирает. Дальше следует такой совершенно очаровательный эпизод – это поездка Брюнхильд в Хель. Сигурд, поскольку был убит не в бою, естественно, ни в какую Вальхаллу попасть не может, а попасть он может только в Хель. И Брюнхильд, поскольку она тоже была убита не в бою, даром что валькирия, тоже туда за ним отправляется. По дороге ей встречается великанша. И здесь в перепалке с ней Брюнхильд снова рассказывает свою историю, историю своей любви к Сигурду.

Сигурд погиб, но у него было двое детей. Сын Сигмунд и дочка Сванхильд. Что делают Гуннар и Хёгни? Они немедленно убивают Сигмунда по понятным причинам: если мальчик выживет и вырастет, то это будет мститель за Сигурда, а такой враг Гуннару и Хёгни совершенно не нужен. Дочка военной угрозы не представляет, поэтому пусть живет.

Одна из лучших песней «Старшей Эдды» – это «Первая песнь о Гудрун», где описывается состояние Гудрун над мертвым Сигурдом. Когда она стоит над телом мертвого мужа и не может плакать. Ее горе так велико, что на обычные человеческие, на обычные женские слезы у нее нет сил. Собственно, до смерти Сигурда Гудрун – всего лишь фигура, которая нужна для образования сюжета, но теперь, после смерти мужа, она становится центральной героиней эпоса.

Она проявляет в дальнейших всех сказаниях совершенно невероятную мощь духа. Впервые это проявляется в «Первой песни о Гудрун»: когда все вокруг плачут, она единственная, кто не плачет над Сигурдом. Ее пытаются всякими ужасными историями заставить расплакаться, но у нее нет слез, и это многократно повторяется в рефрене.

 

Гибель Гуннара

Дальше начинается новый этап сказания, а именно: Гудрун выдают силой замуж за Атли, который неожиданным образом оказывается братом Брюнхильд, что не очень понятно как согласуется с тем, что она валькирия. Но тем не менее как-то вот он ей брат, и в качестве виры за то, что его сестра, то есть Брюнхильд, погибла, ему в жены отдают Гудрун. Соответственно, у них рождаются два сына. При этом Гуннар сватается к другой сестре Атли, к Оддрун, но получает отказ. Здесь же мы имеем целый ряд версий дальнейших событий, но все они сводятся к общей, а именно: после смерти Сигурда клад несметный (две сумы) достается Гуннару и Хёгни. Атли хочет завладеть этим кладом, и с этой целью он пытается Гуннара и Хёгни заманить к себе и погубить. Что он, забегаю вперед, и осуществляет.

Нас интересует поведение Гудрун. Она, поскольку это скандинавское сказание, может испытывать любые чувства к своим братьям. Понятно, что она отнюдь не испытывает к ним глубокой любви и благодарности за то, что они убили Сигурда. Но Гудрун тем не менее скандинавская сестра, это женщина родового строя, родового общества, и поэтому для нее родные братья дороже всех возможных родственников, дороже мужа, как погибшего, так и ныне здравствующего, и дороже сыновей, которые принадлежат к роду ее мужа.

И поэтому что делает Гудрун, когда она узнает о замысле Атли? Правильно. Она пытается спасти своих братьев по законам родового общества. А когда Атли ее братьев убивает, она мстит мужу за смерть своих братьев и, в частности, убивает рожденных от него детей. Это дикие скандинавы. У значительно более цивилизованных германцев возникают уже совершенно другие понятия, совершенно другие ценности. Это общество уже патриархальное, а не родовое. И здесь возможна такая сугубо цивилизованная вещь, как индивидуальные, личностные чувства.

Там соответствующая героиня, которую зовут Кримхильдой, выходит замуж вторично, намереваясь посредством нового мужа отомстить братьям за убийство Зигфрида. По понятным причинам слабая женщина сама отомстить не может, ей для этого нужно войско. А значит, нужен и новый муж, чтобы отомстить за первого. И дальше она заманивает братьев на смерть. А затем муж от ее имени – фактически это делает она – развязывает страшную бойню, в которой погибают тысячи бойцов, десятки тысяч только за одну ночь перебито, и всё это месть Кримхильды за Зигфрида. То есть, иными словами, то, что в Скандинавии – месть мужу за братьев, в Германии спустя несколько веков – месть братьям за мужа, то есть сюжет разворачивается опять на 180 градусов.

А теперь обратимся к тому, как именно погибают братья Кримхильды. Этот момент был мною рассмотрен. У меня он был опубликован в нескольких статьях, в основе которых были доклады. Кстати, как раз на Кавказе прочитанные. Сейчас поймете, при чем здесь Кавказ.

Дело в том, что обстоятельства смерти Гуннара настолько впечатляющи и нелогичны, что наш выдающийся исследователь Арон Яковлевич Гуревич в своей книге «“Эдда” и сага» вынужден открыто признать, что в рамках скандинавистики он, крупнейший наш специалист, не может ответить на вопрос, почему Гуннар гибнет столь экзотическим образом. Гуревич только подчеркивает тот факт, что это характеризует силу духа Гуннара, его ярость нрава и прочие чисто героические качества.

Итак, я напомню обстоятельства смерти Гуннара. В лучших песнях Эдды даже не говорится ни слова о том, чтобы он оказал сопротивление, то есть похоже, его просто хватают. Он не сопротивляется, и, кстати, как мы увидим в дальнейшем, отнюдь не потому, что труслив. Его хватают, приводят к Атли и затем его ввергают босым в змеиный ров. Судя по дальнейшим событиям, руки у него связаны, но туда вместе с ним кладут его арфу, на которой он играет пальцами ног.

Для чего он играет пальцами ног? Из лучших текстов абсолютно непонятно. Вообще говоря, в лучших текстах даже как-то о смерти Гуннара ничего не говорится, а образ его игры в змеином рву, такой неслыханной, действительно героической смерти всячески подчеркивается. Этому предшествует еще один эпизод. Хёгни, в отличие от Гуннара, оказывает сопротивление, убивая один нескольких человек. Но в итоге одолевают и его. Пока оба брата еще живы, Атли спрашивает у Гуннара, где клад. И тот отвечает, что, пока жив Хёгни, он на этот вопрос отвечать отказывается, пусть ему принесут сердце брата. Правда, вместо того, чтобы убить Хёгни, убивают раба и приносят его сердце. И Гуннар отвечает, что это не сердце Хёгни, потому что сердце Хёгни бесстрашно, а это дрожит на блюде, как и прежде дрожало в груди.

Тогда казнят Хёгни, приносят его сердце, и, увидев, что его брат убит, Гуннар говорит, что это действительно сердце Хёгни, он теперь это видит, и раз так, то я один знаю, где находится клад, и ты, Атли, его не получишь. При этом клад находится на дне Рейна, с которым связан довольно сложный момент, потому что есть две прямо противоположные точки зрения, как это понимать. И я не знаю, какая из них правильная.

Дело в том, что Гуревич это понимает очень просто: они утопили клад, и, таким образом, клад никому не достанется. Но почему бы Гуннару не сказать это Атли прямо? Всё, клад ты уже не получишь никогда. Мы его утопили. Это было бы логично. А вместо этого он требует мученической казни для своего брата.

Но есть и другая точка зрения: обычай прятать клад в кожаных мешках под водой, на порогах реки или под берегом, существовал, то есть клад действительно может быть не уничтожен, а спрятан. И тогда это имеет несколько большую логичность, но всё равно в основном мифологичность.

О том, почему Гуннар требует мучительной казни для Хёгни, – об этом как раз очень хорошо пишет Гуревич. Поскольку ценностью скандинава является, как уже неоднократно говорилось, не победа, а слава, Гуннар тем самым обеспечивает брату то, благодаря чему мы сейчас про Хёгни и говорим. То есть он ему обеспечивает грандиозную посмертную славу. И самого Гуннара, как я уже сказала, ввергают в змеиный ров престранным образом.

Я сначала вам изложу версию, видимо, позднейшую и, видимо, связанную с тем, что смысл версии изначальной забыт и хочется ее как-то оправдать. Итак, согласно версии, которую ваша покорная слуга считает позднейшей, Гуннар, как уже я говорила, на самом-то деле был влюблен в Оддрун, сестру Атли. Но Оддрун не выдали за него замуж. А играл он на арфе затем, чтобы позвать Оддрун его спасти, но мать Оддрун и, соответственно, мать Атли (предположительно, мать и Брюнхильд) обратилась в гадюку, приползла в этот самый ров и ужалила Гуннара в печень. И так он умер, не дозвавшись на помощь свою возлюбленную. История совершенно замечательная, а, с учетом еще того факта, что Оддрун нигде, кроме этой истории, не фигурирует, у меня возникает вполне очевидное предположение, что Оддрун именно для этого одного-единственного эпизода и была выдумана. Потому что скандинавы перестали понимать, зачем и как Гуннара казнят столь экзотичным способом, и возникла вот эта вот рационализация.

Однако в изначальной версии, вернее сказать, в том, что я считаю изначальной, героини у нас нет, а есть только голые факты: Гуннар, играющий пальцами ног во рву, и его смерть даже не упоминается. Гуннар проявляет неслыханную силу духа, и это, кстати, Гуревич связывает с мотивом «смерть-становление». Собственно, Гуревичу оставалось сделать ровно один шаг, который он, к сожалению, не сделал, – понять выражение «смерть-становление» буквально. Я имею в виду, что в основе этого эпизода лежит инициатический мотив. Но чтобы это обнаружить, необходимо обратиться к эпосу такого, гм, соседнего с Исландией и вообще Скандинавией народа, как осетины, – народа Северного Кавказа.

Что мы видим там? О возможных контактах я скажу чуть-чуть попозже, это отдельная очень любопытная тема. Итак, мы обращаемся к эпосу осетин. Там есть один из главных героев – Батрадз, герой чрезвычайно яростный, герой, как и положено многим эпическим героям, обладающий железнотелостью. Поскольку он, как о нем говорится в эпосе, «от пояса булатный, до пояса – стальной», то ему необходимо пройти закалку. Закалку самым физическим образом. Поскольку он стальной, он приходит к божественному кузнецу, к богу-кузнецу Курдалагону, и просит, чтобы тот его закалил. Курдалагон несколько недоверчиво всё это воспринимает, говорит, что, дескать, ты погибнешь, но Батрадз настаивает. Кузнец кладет его в горнило и начинает поддавать жар и через какое-то время думает, что, наверное, юный герой там уже просто до смерти испекся. И тогда Курдалагон спрашивает: «Батрадз, Батрадз, ты там вообще как?» Видимо, ожидая, что ответа уже просто не будет. Такой своеобразный юмор, ну и ладно.

Тем не менее герой вполне жив, и, наоборот, он совершенно недоволен тем, что ему там холодно. И далее, как следует в осетинском тексте, Батрадз говорит, что тут не только холодно, тут и лежать скучно и «дал бы ты мне фандыр поиграть». Что такое «фандыр»? Это мы потом обратимся к примечаниям.

Курдалагон спрашивает, если мой горн не достаточно жарок для тебя, то как же мне тебя закалять? Батрадз отвечает, что необходимо наловить змей-драконов, то есть, видимо, змей мифических. По всем дорогам пережечь их на уголь (вот уже теплее-теплее, ближе к скандинавскому сюжету), и тогда уголь даст уже достаточный жар, чтобы героя можно было закалить. Батрадз с Курдалагоном отправляются на такую весьма любопытную ловлю змей. Ловят их, пережигают на уголь, засыпают Батрадза этим углем и тут уже достигают необходимой температуры («Вот как сталь закаляется», – невольно вспоминаем Н. Островского). Наконец герой закален, но дальше сталь надо остудить, и стального героя тоже. Батрадз бросается в море, чтобы там остыть. Он раскален невероятно, а я замечу, что физический жар каменнотелого, железнотелого героя – это, безусловно, метафора ярости его духа; Батрадз невероятно яростен, вообще страшный совершенно персонаж, великий герой, но ужасный. Так вот, он настолько яростен в эмоциональном смысле и на уровне конкретной образности настолько раскален, что всё море просто испаряется до последней капли, и не хватает воды во всем море, чтобы полностью остудить Батрадза. У него остается незакаленной только одна часть тела. Угадайте какая? Правильно – печень.

Я замечу, что печень у огромного количества народов считалась вместилищем храбрости, поскольку это вместилище крови. Всякие идеи съесть печень своего свежеубитого, еще не до конца умершего врага, чтобы к тебе перешла его храбрость, и все эти замечательные поверья, леденящие душу, – они у очень многих народов были хорошо, явно представлены и, самое главное, очень активно исполнялись.

У нас осталось непереведенное слово «фандыр», на котором, как уже было сказано, Батрадз хочет поиграть в горне, пока там еще недостаточно жарко. Лезем в примечания к осетинскому эпосу и читаем: фандыр – это арфа. Вот мы и получили все составляющие исландского сказания. Просто все. Они, конечно, несколько по-другому ранжированы, но тем не менее становится понятна логика исландского сказания.

Итак, перед нами сказание, которое в основе своем имеет чисто инициатический сюжет. Заметим, классический абсолютно сюжет об инициации эпического героя. Каким образом то, что на Кавказе, в Осетии, представлено как инициатический мотив, стало сказанием о гибели героя? Ответ на этот вопрос чрезвычайно прост. И, опять-таки, он заключается в уже приведенной цитате из Гуревича, а именно – мотив «смерть-становление», который, как многократно говорилось, является основополагающим для скандинавской культуры и скандинавской мифологии в частности. То есть поскольку, повторим еще раз, ценностью является героическая гибель, а не победа, вполне естественно, что мотив оказался перенесенным на смерть и, собственно, из первого эпизода в жизни героя оказался последним, но и более ярким и красочным. Более того, мы бы не вспоминали Гуннара, если бы не этот самый мотив его смерти. Теперь, как говорится в известном произведении: «Прикинь, солдат, где Москва, а где – Багдад», сугубо соседние страны: Осетия и Скандинавия, а особенно остров Исландия. Что на этот счет можно сказать?

Во-первых, известно, что предки осетин, аланы (осетины – это единственный на Кавказе индоевропейский народ), равно как и славяне, скандинавы и многие другие народы, относится к индоевропейской группе. Но на Кавказе индоевропейский народ только один. Итак, осетины – потомки алан. Аланы – народ скифский. И таким образом, известно (это выяснялось специально), что аланы и скифы контактировали с готами, а значит, этот миф действительно мог перейти от аланов к предкам германцев и, соответственно, предкам скандинавов. Это с одной стороны.

С другой стороны, всё еще интереснее, и эта красивая теория неожиданно в свое время оказалась подвергшейся суровому испытанию. Дело в том, что, когда ваша покорная слуга работала над диссертацией, у меня набежало довольно много материала по мотиву «герой в яме». Он как раз спасается из ямы, и в некоторых случаях спасается благодаря своей возлюбленной, так что версия с Оддрун вдруг тоже оказалась вписана в мировой контекст. И это уже не связано с индоевропейскими народами, потому что примеры этого обнаруживались, например, у народов монгольских, у народов тюркских. Что особенно радует, один из примеров я даже обнаружила в эпосе африканских народов, хотя, естественно, африканский эпос я знаю по научным описаниям, не более того. Но тем не менее даже при таких обстоятельствах обнаружился сходный мотив в Африке. Это, конечно, портит стройную картину и концепцию.

Что по этому поводу можно сказать? Что мотив героя, который ввергнут в ров и по тем или иным причинам там играет, очень часто объясняется желанием спастись, причем мотивации этого спасения оказываются самые разные (интересующихся я просто отсылаю к моей диссертации, там всё это подробно разобрано).

Музицирование ради спасения действительно встречается периодически. Но я всё-таки не склонна сходство осетинского и исландского сказаний сводить только к типологии. Я всё-таки думаю, что непосредственное заимствование, может быть, восхождение к общему источнику – оно было, потому что если мы посмотрим параллели и с Монголией, и со Средней Азией, и особенно с Африкой, то совпадает общая концепция. Это, безусловно, всё реализация одного и того же мотива, но тут совпадают уж очень хорошо все детали, вплоть до того, на каком музыкальном инструменте играет герой. И поэтому я думаю, что здесь имело место непосредственно или заимствование, или, как я уже сказала, восхождение к общему источнику.

Итак, мы наконец с большим трудом прикончили Гуннара. Но у нас сюжет еще продолжается и продолжается.

 

Гудрун

Итак, братья погибли. Хёгни был казнен фактически по слову брата. Гуннар погиб в змеином рву. Атли, довольный уничтожением братьев, возвращается к себе, но тут Гудрун начинает мстить за своих братьев. Ученые всячески подчеркивают, что у скандинавов, живущих родовым строем, братья для женщины роднее, чем муж, и роднее, чем дети, от него рожденные, потому что дети принадлежат к роду мужа. И таким образом, они воспринимаются женщиной как представители рода, который стал враждебным.

Итак, Гудрун действует вполне в духе еврипидовской «Медеи». Замечу, не из живых греческих мифов, а из еврипидовской обработки. Гудрун убивает своих сыновей, рожденных от Атли, и подносит ему затем их мясо, которое он, естественно, съедает, не подозревая о том, что именно он съел. Причем перед тем, как открыть ему страшную тайну, Гудрун делает еще одну чрезвычайно любопытную вещь, на которую мы обратим очень серьезное внимание, а именно: она раздаривает сокровища Атли. Не очень понятно, кому и как она их раздаривает, но важен этот самый факт.

Затем она открывает Атли страшную правду, после чего поджигает чертог, где он пировал со своей дружиной. И здесь Гуревич отмечает тот необычный момент, что никто не оказывает Гудрун сопротивление. Можно, конечно, это списывать на то, что воины потрясены ее силой духа и жестокостью данной ситуации, но Гуревич это объясняет иначе, и мы здесь должны последовать за ним: по его словам, дело в том, что в сокровищах (в данном случае – в сокровищах Атли) заключались воинская удача и фактически даже воинская сила. И, соответственно, когда Гудрун эти сокровища раздаривает, она тем самым Атли и его дружину магически лишает силы. Что в итоге приводит к тому, что ей никто не может сопротивляться. Вот этот мотив «сокровище как вместилище силы», как ни странно, потом нам очень сильно пригодится, когда мы дойдем до русских былин, где этот мотив будет иметь весьма своеобразное звучание. Но сейчас просто его отметим.

Гуревич пишет, что изначально на этом сказание заканчивалось. То есть героиня отомстила за братьев, уничтожила сыновей Атли, и, собственно, всё. Сама она утопилась в море. В общем, все умерли, как опять же говорится в известном фильме. Но уж больно колоритный оказался образ Гудрун. И по известному принципу всех сериалов был сделан еще один сезон, так сказать третий сезон этого сказания, третий виток, третий брак Гудрун.

Говорится, что, хотя Гудрун и вошла в море, чтобы утопиться, море ее не приняло, а отнесло в земли конунга Йонакра (совершенно непонятно, где находятся). Естественно, что третий виток этого сказания никаких параллелей у германцев не имеет. Итак, отнесло ее море туда, и Йонакр делает Гудрун своей женой. Тут сказатели вспоминают про Сванхильд, дочку Сигурда, которая к этому моменту уже выросла. Она выходит замуж за конунга Ёрмунрёкка. Я замечу, что в имени «Ёрмунрёкк» первый корень «орм» означает «змей», что нам очень сильно понадобится, потому что по характеру он тоже был, прямо скажем, гадом. И не только поэтому.

Итак, происходит трагедия. Сванхильд оклеветали перед мужем, ее обвинили в неверности, и подробно эту историю обвинения вы найдете в «Старшей Эдде», я просто не хочу сейчас на это тратить время. По ложному доносу Ёрмунрёкк приказал живую Сванхильд затоптать конями, что и было сделано. Гудрун, когда узнала об этом, логично, пришла в ярость. И она подстрекает двух своих сыновей, рожденных от Йонакра, к тому, чтоб они отомстили за сводную сестру.

С сыновьями там ситуация сложная. Эти два сына, Хамдир и Сёрли, безусловно, сыновья Гудрун и Йонакра. Но действует еще один сын – Эрп, который то ли их брат, то ли сын Йонакра, но от рабыни или от девушки низкого звания, то есть он сын Йонакра, но не сын Гудрун. Одним словом, Эрп стоит ниже их по статусу. И к нему Гудрун ни в какой версии никак не обращается, она подстрекает отомстить за Сванхильд Хамдира и Сёрли. Хамдир весьма резко высказывается, что Гудрун везде вокруг себя несет смерть, но всё же собирается ехать и мстить за сводную сестру. По дороге им встречается вот этот самый их, видимо, сводный брат Эрп, который говорит, что хочет поехать с ними, хочет им помочь, как помогает нога ноге и рука руке. Братья страшно оскорбляются, что «черныш», сын рабыни, хочет… что он хочет? Что он такого оскорбительного совершил? Он хочет примазаться к их славе. Он хочет примазаться к их героической гибели, потому что совершенно ясно, что эти двое едут погибать. То есть он хочет урвать себе кусок их посмертной славы. Вот в чём преступление Эрпа. И вот отчего Хамдир, персонаж весьма темпераментный, как, впрочем, все уважающие себя эпические герои, приходит в ярость и Эрпа убивает. Я замечу, что вот здесь практически единственный раз на весь скандинавский эпос представлен невероятно распространенный в мировой эпике мотив – устранение конкурента. То есть выдающийся эпический герой, не слабак, а действительно герой, могучий, сильный, прославленный и так далее, усматривает, что некто способен оспорить его славу. И в итоге для такого вот потенциального конкурента всё заканчивается смертью. Причем обычно те, кто может оспорить славу главного героя, гибнут как бы случайно. Ну, знаем мы эти случайности, но тем не менее. А так чтобы непосредственно герой из ревности убивал потенциального соперника по славе, это встречается очень редко. Но вот здесь именно с таким примером мы и имеем дело, у меня этим вещам была посвящена диссертация. И там множество-множество примеров подобного, мы к этому еще вернемся, когда дойдем до русских былин.

Итак, Эрп убит. А братья едут сражаться с Ёрмунрёкком. Они на него нападают и в ходе боя ему отрубают руки и ноги, и даже не просто их отрубают, а бросают их в огонь. Что делала дружина Ёрмунрёкка, пока эти двое сражались с их предводителем? Не очень понятно. Но примем это как данность. И вот Ёрмунрёкк, у которого, как я уже сказала, отрублены руки и ноги и даже брошены в печь, вдруг обращается к своей дружине и приказывает им швырять в Хамдира и Сёрли камни, потому что сыновей Йонакра не берет сталь. В них начинают кидать камни, и оба брата погибают. А сердце Гудрун разбилось от горя. Вот и закончили с бурной биографией этой дамы.

Однако нас сейчас интересуют два любопытных вопроса. Собственно, о чём Ёрмунрёкк думал раньше? Почему он призвал дружину кидать камни в Хамдира и Сёрли, только когда сам был доведен уже до состояния обрубка? И второй вопрос. Почему столь экзотичным образом надо убивать этих героев?

Ответ на первый вопрос не так сложен, как кажется. И этот ответ находится в имени самого героя. Как я уж сказала, имя «Ёрмунрёкк» содержит корень «орм», означающий «змей». То есть, видимо, здесь прослеживается очень сильно рационализированный мотив, аналогов которому, я замечу, в таком чистом виде мы не встречаем. Поэтому говорить об источниках очень трудно. Но тем не менее.

Итак, мотив: перед нами герой-змей, но при этом пока он в человечьем облике, то есть он является конунгом. Его змеиные качества, и в частности змеиная мудрость, не проявляются. Когда же ему отрубают руки и ноги, возвращается его изначальный змеиный облик. Герою-змею вернули его изначальный змеиный облик, и в этой ситуации он, конечно, обретает дар провидения. Кроме того, важен может быть и тот факт, что он уже находится при смерти. Это тоже способствует у него пробуждению дара провидения, потому что, как мы знаем, находящиеся при смерти видели будущее, являлись пророками и так далее. Вот почему он не мог раньше сказать дружине, как нужно одолеть сыновей Йонакра.

Что же касается побивания камнями, то здесь, возможно, мы должны предположить очень архаичный мотив, мотив противостояния воина и архаического кузнеца, потому что архаический кузнец будет связан с камнем. Архаичный вид наковальни – это камень. И соответственно, поэтому против воина действенна магия кузнеца. Я замечу, что противостояние воина и кузнеца как противостояние меча и камня, скажем так, не очень заметно, но оно встречается. И в качестве не сюжета, а образа – самый яркий, самый известный – это, конечно, уже упомянутые мною артуровские сказания. Меч, вонзенный то ли в камень, то ли в наковальню, который должен вытащить Артур. То есть там это уже всё переосмыслено, но образ противостояния, – он тот самый и есть. Ну вот так мы наконец дошли до конца скандинавской героики. Как всегда, все погибли. Погибли со славой. Так что, с точки зрения скандинавов, всё, безусловно, кончилось хорошо. Это скандинавский хеппи-энд.