Мы начинаем изучение славянской мифологии. Эта тема очень сложна по ряду причин. Во-первых, будучи людьми русскими, мы, естественно, к славянской мифологии предъявляем требования особые, поскольку знание славянской мифологии тесно связано с проблемой самосознания, с проблемой патриотизма, которая весьма далека от науки, но, к сожалению, очень актуальна. Это первое. Второе и, может быть, еще более важное. Сразу надо сказать, что славянских языческих текстов, аналогичных тому, что мы имеем в наследии Греции, Египта, Индии и так далее, таких языческих текстов, развернутых, красивых, эффектных, которыми хорошо студентов мучить, их в нашей культуре не сохранилось. Но здесь подстерегает проблема другая, что, как говорится, если Бога нет, то его надо выдумать. Так в свое время язвил Вольтер по поводу религии, но, к сожалению, для славянской мифологии это приобрело очень неприятную форму, и сейчас даже в издания чуть ли не для школы входит такой печально известный памятник, как «Велесова книга», о которой нам, к сожалению, неизбежно придется поговорить, потому что ее сейчас уже настолько мощно ввели в современную культуру, что бороться с ней очень и очень сложно и столь же необходимо. Тем более что далеко не каждый учитель может разбираться в вопросе подлинности и фальсификации данных, а, к сожалению, мне собственными глазами доводилось видеть на обложках книг, содержащих абсолютно антинаучную информацию, фамилии рецензентов, каких-то там кандидатов филологических наук.

 

«Велесова книга»

Но я, в общем, замечу, что человек может быть очень неплохим специалистом в одной области, написать, не разобравшись, положительную рецензию на книгу по мифологии, и при этом он действительно остается кандидатом филологических наук. Только вот не разобрался, на что написал. Тем более что, я повторяю еще раз, это, к сожалению, очень сильно связано с проблемой патриотичности, и если ты отказываешь славянам в наличии древней тысячелетней культуры, значит, ты не патриот, ну и такие высоконаучные тезисы понятно к каким последствиям приводят. Итак, о «Велесовой книге». Есть прекрасная статья Олега Творогова, одного из выдающихся наших филологов, посвященная разбору «Велесовой книги», истории ее публикации, истории дискуссий вокруг нее и так далее. Полный пересказ этой статьи занял бы слишком много времени, но тем не менее основные тезисы. Этот текст был составлен Миролюбовым, эмигрантом, филологом-любителем (больше любителем, чем филологом) в середине XX века. В значительной степени это было сделано как некая форма борьбы с советской наукой. Я даже не думаю, что борьба с советской наукой была главным, скорее главным там было действительно другое: благородный, наивный тезис, что мы очень хотим иметь памятник, сопоставимый с великими текстами древних цивилизаций. И к тому же личные амбиции, поскольку Миролюбов был автором, который весьма активно писал по истории славян, труды его были дилетантскими, особого успеха не имели, и действительно мы знаем в истории XX века несколько примеров, когда человек, собственные работы которого не имели особого успеха, брался за фальсификации, и здесь он добивался сенсации, к которой мы все в глубине души, конечно, стремимся.

Как доказывается, что это фальсификация? Во-первых, согласно самим работам Миролюбова, он в некоторых своих статьях пишет о том, что, дескать, скоро-скоро, возможно, будут найдены памятники, доказывающие те или иные особенности в славянской культуре, а потом якобы они находятся. А с другой стороны, когда он уже опубликовал саму «Велесову книгу», то он, естественно, предпослал ей историю нахождения этих самых дощечек некоего древнего века (о веке этих дощечек – отдельный разговор). И соответственно, дата того времени, когда он увидел дощечки, была существенно раньше, чем те статьи, в которых он писал, что, дескать, мы, наверное, скоро найдем. То есть, по логике вещей, он уже к тому времени их видел, а написано другое. Следовательно, он противоречил сам себе. Но это, в общем, мелочи. Есть более интересные моменты. Во-первых, этих самых дощечек, о которых написано в «Велесовой книге», не видел никто и никогда. Известны одна или две фотографии, причем фотографии не с самих дощечек, а с их прорисей, потому что Миролюбов и его сторонники очень быстро поняли, что если он предъявит общественности сами дощечки, то время их создания будет более чем легко определить и, соответственно, вместо сенсации будет получен всеми признанный факт фальсификации. Причем фальсификации неумелой, потому что, согласитесь, можно подделать язык (ему это не удалось на самом деле, но, в общем, можно при наличии несколько больших знаний, чем у Миролюбова), можно подделать шрифт, можно подделать много что, но нельзя подделать возраст дерева. И вместо дощечек какого-то там глубокого века все, естественно, получили нормальные дощечки, сделанные в абсолютном большинстве своем в середине XX века.

Я сказала «а», должна сказать и «б». Я сказала, что в большинстве дощечки были сделаны в середине XX века. Это значит, что что-то было сделано раньше. Действительно, то, что было предъявлено для фотографирования, было совершенно другой дощечкой, доставшейся Миролюбову, но ее идентифицировать и идентифицировать ее владельца в итоге тоже не составило труда. Эта дощечка была сделана, безусловно, гораздо раньше. В такой глубокой древности, как XIX век. Там в это время был достаточно известный любитель всевозможных древностей, типа дубинки Добрыни, камня с Куликова поля, под которым отдыхал Дмитрий Донской, и других «раритетов», и он был известен – и известен современникам – своими фальсификациями. Так вот, вероятно, дощечка относилась к его собранию, опять-таки это Творогов аргументирует. Далее. Язык «Велесовой книги» весьма своеобразный, потому что он сочетает в себе явление славянских языков разных эпох. Причем «Велесова книга» претендует быть памятником аж V века нашей эры. При этом там упоминаются Рюрик в искаженной форме (тем не менее он), Аскольд, еще ряд исторических деятелей, из чего логически следует, что она если бы была действительно создана не в XX веке, а в древности, то была бы памятником IX века, что, естественно, тоже невозможно, при этом она однородна по языку, и поэтому время ее создания просто из нее самой не следует.

Особая прелесть в ее хронологии. Дело в том, что там упоминаются якобы длившиеся веками войны русов с римлянами, с греками, с готами, с гуннами, еще там с кем-то. Эти данные противоречат историческим, но этого мало. Там нету ни одного имени римского императора, византийского императора, гуннского вождя и так далее. То есть создатели прекрасно понимали, что это почва шаткая, здесь доказать фальсификацию будет очень просто, лучшая форма – это умолчание. И поэтому умалчивали везде, где только можно. Далее: хронология. Обычно во всех древних памятниках хронология идет от некоего реального или мифического исторического события. Собственно говоря, хронология, в которой живем мы, называется «нашей эрой» и «до нашей эры», изначально было «от рождества Христова» и «до рождества Христова», то есть у нас хронология ведется тоже от вполне конкретного события. Там же хронология идет обратная, причем цифры совершенно неимоверные, там 500 лет, 1300 лет, 1500 лет, но интересно даже не это, а пассажи типа: за полторы тысячи лет до такого-то князя, за тысячу лет до другого князя и так далее. Нигде, ни в одном древнем памятнике нет такого типа хронологии, то есть нет взгляда внутрь, взгляд всегда идет только вперед. Через сто лет, через двадцать лет – пожалуйста, это нормально, но за сколько-то лет «до» – такого просто не бывает.

Отдельный момент – ее язык. Не важно, в каком веке она была якобы создана, в V или в IX. Человек, который имеет филологическое образование, человек, который умеет читать тексты на старославянском, то есть на языке христианских переводов, на древнерусском, том, что отражал более или менее литературный язык домонгольской Руси, – вот этот человек берет текст «Велесовой книги» (не перевод, а, так сказать, это самое издание), берет и начинает читать, и, собственно, читает совершенно свободно. Дело в том, что я уже упомянула литературный древнерусский язык – язык в первую очередь летописей, язык, который оформился под влиянием, естественно, старославянского языка переводов Библии. Живой древнерусский язык от этого отличался радикально. Я могу привести пример из своей студенческой биографии, когда мы, студенты русского отделения филологического факультета МГУ, то есть люди, которые, в общем, получали лучшее или, скажем более сдержанно, одно из лучших в нашей стране образование именно в области древнерусского языка, получали задание перевести древнерусские новгородские берестяные грамоты всего лишь домонгольского периода. Непосредственно перед монгольским вторжением. Это XII век. Мы их переводили не абы как, мы их переводили со словарем Срезневского – три огромных тома. Мы сидели над грамотой строк в десять два часа, пот тек по нашим лбам, и переводили мы с ошибками. Не от нерадивости, не от плохого знания, а оттого, что живой древнерусский язык всего лишь XII века от литературного древнерусского языка отличался примерно так же, как наш с вами интернет-треп отличается от языка, ну, хотя бы Фадеева. Отличается очень и очень серьезно. Тут же, я повторю еще раз, текст якобы пусть даже IX века или раньше, а он читаемый. Всё, извините. Для меня как для филолога вопрос о подлинности «Велесовой книги» был закрыт через полчаса после того, как я взяла ее в руки.

Позже я узнала что люди всерьез верят в ее подлинность, и тут мне уж пришлось как-то аргументировать, что это всё-таки не просто фальсификация, а фальсификация грубая. Ну, как я уже сказала, бороться с ее популярностью в сегодняшней ситуации очень трудно, и поэтому я так вежливо предупреждаю своих уважаемых студентов, что если они мне и сказанут, что в славянской мифологии были понятия «явь, правь и навь», то я с чистой совестью за такое ставлю двойку и отправляю читать статью «Что такое “Велесова книга”?». Да, но древние памятники мы всё-таки хотим. И может, вам встретится информация о «Новгородском кодексе» – древнейшая русская книга, и книга эта написана на дереве (вот прям-таки как «Велесова»), и старше она Остромирова евангелия, которое до недавнего времени считалось древнейшей русской книгой, и найдена-то она была в новгородской почве. Как вам известно, новгородские грамоты мы знаем, потому что в новгородской почве береста хранилась веками, а в почвах более южных грамоты разлагались в перегное. Так вот, найдена она там, и представляет она собою многослойный текст, доски были покрыты воском, текст, который был верхний, сохранился, а под этим – еще ряд слоев текста полустертых, вглубь, вглубь, и сейчас уже ученые пытаются читать слои более глубокие, под первым, и действительно это читать удается, и действительно это была научная сенсация – обнаружение «Новгородского кодекса».

Я думаю, что достаточно заинтриговала вас, чтобы сказать, что этот памятник собой представляет по тексту псалтырь. То есть это перевод христианского текста. К сожалению, этот печальный факт мы должны признать с беспристрастностью ученых – у нас нет письменных фиксаций славянских мифов, фиксаций дохристианского периода. То, что мы знаем по славянской мифологии, мы знаем в значительной степени из поучений против язычества, которые писали священники, в которых они много чего интересного отразили, к великой радости ученых и к большому неудовольствию тогдашних язычников, естественно. Но дохристианских письменных текстов у нас нету. Может быть, вам могла встречаться фамилия Чудинова, очень хорошего человека, доктора физико-математических наук, очень приятного в общении, очень хорошего радетеля за культуру. Но, к сожалению, он в филологии понимает примерно столько, сколько мы понимаем в его физике. То есть он действительно доктор наук, но немножко не тех наук. Он у нас большой сторонник некоего чуть ли не палеолитического письма, которое он находит везде, где угодно. И по его версии, эта традиция передавалась вплоть до XX века, и даже Николай II ее знал.

Но я могу сказать, как Чудинов работает, поскольку какое-то время довольно тесно с ним общалась и просто видела, как он буквально на моих глазах читал некие «древние тексты» на христианских иконах. Делал это он следующим образом: брал книгу, в данном случае издание по истории русского искусства, в котором не было даже фотографий икон, а были только их прорисовки, и, согласно линиям на этих прорисовках, вычитывал по некоему своему алгоритму тексты. Естественно, что прорисовка подразумевает, что из множества черточек, штришочков и т. д. мы выбираем некую одну внятную для читателя линию, которую по прорисовке и проводим, то есть опираться на прорисовки – это всё равно что изучать современный живой язык Москвы по текстам Пушкина, в крайнем случае Льва Толстого. К сожалению, здесь для Чудинова его фамилия оказалась говорящей; хотя я еще раз хочу сказать, что я о нем как о человеке ничего дурного не скажу, кроме того, что он полез в науку, в которой ничего действительно достойного сделать, к сожалению, не может.

Это мы более-менее разобрались с лжеисточниками. Теперь всё-таки перейдем к тому, что действительно источниками является. И здесь нас ждет больше проблем, чем каких-то внятных ответов. Дело в том, что, как вы прекрасно знаете, на Руси письменность появилась только после крещения. Это, кстати, произошло очень любопытным образом и дало совершенно уникальный культурный феномен. Древнерусская грамотность – это явление, о котором стоит поговорить отдельно, и вот уж что-что, а для гордости, если кому нужно испытывать чувство превосходства перед другими народами (правда, не думаю, что надо его испытывать, но если кому надо), древнерусская грамотность – прекраснейший повод. У других «Махабхарата», «Рамаяна», а у нас зато грамотность была такая, что обзавидуешься. Какая же она у нас была? Как вы прекрасно понимаете, заимствовав христианство из Византии, тем самым Русь заимствовала и канонические нормы, связанные с духовенством. Я имею в виду тот очевидный факт, что перед рукоположением поп должен был жениться. То есть неженатый человек не мог быть рукоположен в священники. Раз он женат, то у него имеются и дети. И поскольку на Руси XI–XII веков поп ну никак не мог быть неграмотным, то он передавал образование и своим детям. Причем я подчеркну тот факт, что речь идет о детях, а не о сыновьях, то есть и сыновья, и дочери попов автоматически в детстве учились грамоте, вернее, они учились не автоматически, а путем долгих трудов, но тем не менее. Итак, они были грамотные, дальше старший сын наследовал приход, становился попом, как и его отец, а остальные сыновья и дочери уходили жить несколько иной жизнью, женились, выходили замуж и, в свою очередь, передавали детям грамоту. Таким образом, к монгольскому периоду мы, собственно говоря, дошли до практически поголовной грамотности в древних русских городах. Я уже упомянула поучения священников против язычества. Эти поучения написаны (что логично) на древнерусском языке. Но для кого они написаны? Для православных? Или для язычников? Разумеется, для язычников. Это для нас с вами очевидно. Но согласитесь, что логично, что язычники должны быть в состоянии их прочесть. Они действительно были в состоянии их прочесть. То есть независимо от вероисповедания все были грамотными. Я замечу, что уже упомянутые новгородские берестяные грамоты – это факт поголовной грамотности Древнего Новгорода.

 

«Слово о полку Игореве»

Итак, поголовная грамотность Древнего Новгорода, независимо от сословий, независимо от того, монах или мирянин, мужчина или женщина, взрослый или ребенок. Про мальчика Онфима очень много в свое время говорили-писали, потому что нашли его каракули и с большим восторгом их лицезрели. Известна грамота от одной игуменьи к другой, известно любовное письмо, известно письмо с матерной издевкой… Одним словом, грамотны были все. И когда мы говорим о том, что, собственно, сотворило монгольское иго с Русью, то должны понимать, что вот эту самую поголовную грамотность горожан (конечно, мы понимаем, что кроме горожан была еще деревня) оно уничтожило. В наше время слишком бурного ниспровергания старых научных воззрений это тоже надо учитывать и не все воззрения ниспровергать.

Итак, язычники вполне себе владели письменным древнерусским языком, и им в острастку возмущенные церковники писали всё, что они думают о них и об их вере. И вот эти самые поучения против язычества, на мой взгляд, являются ценнейшим материалом в исследовании славянского язычества. Именно по причине полемичности. И одно дело – описывать верования как таковые, описывать отстраненно, а другое – знать своего политического религиозного врага в лицо, как это делали церковники.

Какие еще всё-таки у нас есть источники по славянскому язычеству? Вы наверняка назовете «Слово о полку Игореве». Это действительно памятник, и знаменитый, выдающийся. И кстати, о нем и о «Велесовой книге» еще маленькое отступление. Естественно, сторонники «Велесовой книги» говорят, что вот, дескать, дощечки-то «Велесовой книги» никто не видел, да, но ведь оригинал «Слова о полку Игореве» тоже утеряли, а всё-таки его считают подлинным, значит, и «Велесова книга» подлинная. Логика, конечно, убийственная, но дело не в этом. Дело в том, что подлинность «Слова о полку Игореве» доказывается лингвистическими данными. В частности, сохранился словарь половецкий того времени – XII века. И ряд именно заимствований из половецкого языка в «Слове о полку Игореве» подтверждается только этим чудом сохранившимся словарем. Он и поставил окончательную точку в споре о подлинности. То есть дело в том, что во времена Карамзина, в конце XVIII – начале XIX века, подделать это было невозможно, потому что этот самый половецкий словарь не был вообще известен, он был обнаружен значительно позже. А с этими данными спорить уже нельзя. Но это к слову.

Итак, «Слово о полку Игореве» действительно дает нам некоторое количество сведений по мифологии Древней Руси. Есть, конечно, летописи, да. Из летописей мы знаем о религиозной реформе князя Владимира, мы знаем список тех богов, которых он повелел поставить в Киеве среди двора теремного – это тоже есть. Далее, у нас есть данные русского фольклора, с которыми надо обращаться достаточно осторожно, но, впрочем, они нам в первую очередь дают сведения по мифологии низшей. То есть это божества, это те мифологические персонажи, с которыми человек взаимодействовал ежедневно. Те, кто до сих пор верит в барабашек, те и до сих пор ежедневно взаимодействуют, хотя в деревнях всё немножко не так, и с домовыми люди иногда общаются безо всякого желания, а то и безо всякой веры в домовых. Ну да ладно. Итак, фольклор нам дает представление о низшей мифологии. О богах фольклор не сохранил ничего. Есть, конечно, некоторые косвенные отголоски, в частности, например, былина «Добрыня и Маринка», которую мы будем с вами разбирать, ее с некоторой осторожностью можно рассматривать как отголосок представлений о богине Морене, хотя, в общем, о Морене мы знаем всё-таки из других источников, а эта былина просто дополнительно сюда подходит. Наконец, есть данные сравнительной мифологии, сравнительной истории религий, данные индоевропеистики, которые, как ни странно, являются той самой зеленой лужайкой посередь леса, которая на самом деле моховое болото, грозящее гибелью. Потому что здесь мы имеем древнеславянский миф, один из авторов которого жив до сих пор, второй сравнительно недавно умер, и, к сожалению, одно дело – «Велесова книга», ошибочность которой доказывать очень легко, если имеешь филологическое образование, а совсем другое – так называемый основной индоевропейский миф Топорова и Иванова, который создали два академика. И когда ошибку, страшную, чудовищную ошибку, допускают такие авторитеты, то даже высшее филологическое образование не спасает от того, чтобы за ними эту ошибку не повторять. Мне в этом смысле посчастливилось, потому что я была ученицей академика Никиты Ильича Толстого, который, помимо того что он – правнук Льва Николаевича, был другом и коллегой двух этих ученых, и он, конечно, перед ними священного трепета не испытывал и нам, своим ученикам, об этой книге высказывался в весьма вежливой форме, но очень категорично, в том смысле, что это всё, к сожалению, большая научная ошибка.

Но повторю еще раз, что этот факт уже состоялся, не будем разбирать так называемый «основной индоевропейский миф», а я вам лишь покажу, в чём заблуждаются эти два в высшей степени достойных и авторитетных автора. Как говорится, маленькие ученые делают маленькие ошибки, большой ученый делает большие ошибки, а великий ученый делает одну, но великую ошибку.

Словом, вот такие у нас проблемы. И, несмотря на всё это, в общем, мы всё-таки попытаемся разобраться со славянской мифологией и с тем, что нам о ней известно. Да, кстати, я забыла еще такой вид источников, как данные декоративно-прикладного искусства, с которыми надо обращаться конечно же очень осторожно, как всегда: область очень шаткая. Но тем не менее кое-что они всё-таки дают, особенно когда эти данные подкрепляются данными других наук, и в частности сравнительной мифологии. И вот после такого, я бы сказала, пессимистического вступления переходим к более оптимистичной информации.

 

Культ животных

Волк. Итак, начинаем мы традиционно с низших божеств – это в первую очередь культ животных. В славянском языческом пантеоне первое место занимает волк. Почему именно волка я ставлю на первое место? Дело в том, что имя этого зверя было настолько священно, что оно табуировалось. Волка нельзя было назвать этим словом, его называли «лютый», и это имя сохранилось в названии одного из славянских племен – «лютичи» – и в дословном, буквальном переводе – «потомки волка», «дети волка». Тут же уместно вспомнить сведения Геродота о том, что на севере очень странные места, там в какое-то время года на землю с небес сыплются белые перья… Действительно, совершенно удивительное атмосферное явление, кто бы мог подумать! И там на несколько дней в году каждый мужчина превращается в волка. Если мы верим ему относительно первого явления, то логично было бы предположить, что второе явление столь же достоверно. То есть он просто не понял, о чём идет речь. И это имеет смысл сравнивать с нашим (в какой-то форме до сих пор сохранившимся) обрядовым ряжаньем на зимнее солнцестояние, когда все взрослые мужчины надевали на себя звериные шкуры мехом наружу. Я хочу обратить очень серьезно ваше внимание на тот факт, что почти в любом традиционном обществе меховую одежду носят не так, как сейчас мы с вами (мехом наружу), а наоборот – мехом внутрь. Это связано с тем, что лохматость, волосатость считается признаком потустороннего мира. И в естественном повседневном поведении, разумеется, она абсолютно недопустима.

Заметьте, что вывороченные тулупы упоминаются и у Гоголя, кстати упоминаются в связи не с зимой, а в связи с летом в «Майской ночи» именно потому, что парни в вывороченных тулупах уподобляются нечистой силе – и делают это так успешно, что даже вступают с ней в контакт. Итак, волк мыслился прародителем. Я хочу подчеркнуть, что у славян, как и у многих индоевропейцев, волк – животное, которое позже превращается в посланца бога света. И он становится животным сначала языческого бога Ярилы, а позже, в эпоху двоеверия, под влиянием христианства, – святого Егория, то есть святого Георгия, который в культуре двоеверия функции Ярилы просто берет на себя. Отсюда многочисленные поверья, что, дескать, что у волка в зубах, то Егорий дал и так далее. То есть, кроме того, волки мыслились пожирателями чертей, и хотя в нашем с вами восприятии, в значительной степени основанном и на сказках, и на страхе перед этим зверем, это скорее существо отрицательное, в славянской мифологии это персонаж скорее положительный, который обладает мощной очистительной силой. Ну и «Сказка об Иване-царевиче и Сером Волке» тоже нам вспоминается, где волк выступает однозначно как благой зверь.

Медведь. Другое не менее почитаемое животное – это, конечно, медведь. Кстати, тоже табуированное имя, потому что имя «медведь», вопреки народной этимологии, – это не «мед ведает», это на самом деле «медоед» с древнерусским чередованием. И может встретиться в литературе, что, дескать, исконное славянское название этого зверя – это «бер», сохранившееся в слове «берлога», логово «бера». В частности, такое утверждение встречается у академика Рыбакова в его книге «Язычество Древней Руси». Но дело в том, что изначального индоевропейского названия этого зверя славяне не сохранили, а это корень, который сохранился в латыни, в кельтских языках, а «bear» – это то, что в русском языке «бурый», это всего лишь обозначение цвета. Медведь всегда конечно же мыслился владыкой леса, не без оснований, и по моему личному опыту, по общению с людьми, которые живут в глуши, где охота – это не развлечение для богатеньких, а вполне естественное, бытовое дело, связанное с вполне понятным риском для жизни, – так вот, мне достаточно молодые парни говорили, что, дескать, медведь, если с него спустить шкуру, обладает вполне человеческой фигурой (мужской/женской – соответственно – медведь/медведица). Сама лохматость медведя делает опять-таки его претендентом на образ владыки потустороннего мира, с ним связаны многочисленные сказки, многочисленные истории, изначально вполне для взрослых, позже – для детей о том, что девушка, попав в лес, оказывается женой медведя. Мы знаем в детском варианте – «Маша и медведь», где героиня бежит к бабушке с дедушкой. А есть взрослый вариант этой сказки. Сказка типа «Медвежье ушко», где к медведю попадает взрослая девушка, он берет ее себе в жены, и спустя какое-то время она действительно бежит от такого красавца-мужа, но бежит она не одна, бежит она с сыном, и сын выглядит во всём как человек, только одно ухо у него медвежье и при этом характер, конечно, тоже очень сложный, потому что при таком отце поневоле будешь богатырем, но звериный дух остается. С медведем связано очень много поверий, которые позже уже переходят на бога Велеса, мы будем еще возвращаться к этой теме, к тому, что крестьяне хранили в хлеву медвежью лапу, называли ее «скотий бог» и воспринимали ее как оберег для скотины от хищных зверей, в том числе и от медведей.

Конь. Следующее животное – это конь. Если вы проедетесь по Золотому кольцу России, побываете в разных древних русских городах и дадите себе труд в каждом заходить в краеведческий музей, то вы обнаружите, что абсолютно во всех есть двойные изображения коньков, то есть две конские головы, соединенные шеями, которые были универсальным оберегом. Вы прекрасно знаете, что две конские головы могут увенчивать конек русской избы (недаром это называется коньком), и здесь, вероятно, мы должны говорить о том, что это отголосок или проявление индоевропейского культа божественных близнецов-коней. Когда мы будем с вами проходить мифологию индийскую, то об этом очень подробно будет идти речь, потому что в индийской мифологии фигурируют два брата в обличье коней – помощники, защитники людей. У нас миф о таких героях, о таких братьях не сохранился, но зато у нас это есть в изобразительном искусстве. И я повторю еще раз, что абсолютно в каждом краеведческом музее такие амулеты имеются, и не одна штука, и явно в запасниках еще больше. То есть когда-то это было принадлежностью абсолютного большинства русских людей.

Понятно, что сам по себе образ коня будет связан со светилом, которое движется по небу, и на многих русских наличниках отражался путь движущегося по небу солнца. То есть верхняя часть наличника – это символика небесная: солнце встающее, солнце по центру наличника, соответственно, в зените, затем солнце закатное, а на вертикальной части наличника было стилизованное изображение конских голов с двух сторон, то есть опять-таки образ двух коней, которые несут солнце дальше. А нижняя часть наличника – только одно подземное солнце, ночное солнце, и две головы Ящера, владыки преисподней, то есть существа, которые уносят каждую ночь солнце в преисподнюю, и каждое утро солнце из преисподней поднимается.

О коньке на крыше дома уже говорилось, и действительно изображение конской головы было одним из мощнейших оберегов. И тут же, конечно, мы сразу вспоминаем подковы. Подковы, которые традиционно амулеты на счастье, но я замечу, что в нашей сегодняшней культуре, где кони – диковинка, в качестве амулета можно использовать любую подкову, если она настоящая, и это очень здорово, а так вообще мы используем подковы сувенирные – глиняные, деревянные, не имеющие вообще никакого отношения к коням. А в культуре традиционной всё совершенно иначе, и в качестве подковы-оберега можно было использовать только подкову найденную, и это воспринималось как подкова коня солнца. Не человеческого коня, не реального коня, а вот солнечного коня, который бежал по небу, нес на себе солнце, сам был солнцем, вот он обронил подкову, и, конечно, такая подкова действительно священна и защищает ото всех в прямом и переносном смысле слова темных сил.

Лосиха. Другой солнечный образ, не менее солнечный и не менее почитаемый, чем конь, – это образ оленихи или лосихи, то, что у нас сейчас фактически ушло в прошлое. Я замечу, что на фронтоне русской избы, помимо изображения одной или двух конских голов, могли быть просто оленьи рога, и, как мы прекрасно знаем, оленьи или лосиные рога до настоящего времени принято прибивать в прихожей у входа, у двери. Мы к этому уже относимся абсолютно немифологически, мы на это шапки вешаем – такая своеобразная вешалка получается, а изначально, во-первых, это просто демонстрация охотничьих трофеев, откуда, так сказать, брались эти рога, не на рынке же покупались, а во-вторых и самое главное – они были своего рода символом солнечных лучей, потому что образ солнечной оленихи или лосихи, возможно, заимствован славянами у финно-угорских племен, не понятно, насколько он является исконно славянским. Но вот если мы посмотрим знаменитые пермские бляшки, то там мы увидим образ женщины, в некоторых случаях у нее отчетливо подняты вверх руки и большие пальцы приставлены к вискам – это отчетливо руки. В каких-то случаях у нее рук вообще нет, зато у нее такие вот роскошные ветвистые рога. А в некоторых случаях невозможно понять, невозможно определить, что это такое – руки или рога. Это может быть в равной степени и то и другое. То есть женщина с поднятыми руками, она же женщина рогатая, – это образ в финно-угорской культуре очень распространенный. И у нас он был тоже достаточно хорошо представлен. Я замечу, что в поучениях против язычества упоминается, что, дескать, верят такие вот нехорошие люди, что приходит туча и падают из нее оленцы малые и вырастают и расходятся по земле. И дескать, во всё это конечно же верить не надо. Но вот некоторые нехорошие люди в это верят. И я замечу, что сюда же относятся и головной убор русских замужних женщин, только замужних, без вариантов, это кичка. Помните, у Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке» на голове у старухи рогатая кичка. Убор, который связан с символикой богини-матери, убор, крайне желательный для замужней женщины, поскольку она фактически тем самым просто уподобляет себя богине-матери и призывает на себя милость богини-матери, и, что любопытно, русские бабы в этом замечательном головном уборе норовили обвенчаться. Представьте себе обычного деревенского попа, к которому в церковь пытается войти невеста в рогатом головном уборе. Естественно, у попов никакого восторга это не вызывало. И в итоге был найден разумный компромисс, а именно: невеста покрывала свой замечательный головной убор платком, после чего спокойно шла в церковь, и все были довольны. Попа не возмущал ее внешний вид, а она заручалась милостью не только христианского бога, но и языческой богини. Я замечу, что двоеверие было на Руси очень широко представлено, очень широко распространено, и фактически это не было, как пытаются представить, борьбой язычества и христианства, всё было несколько иначе, потому что это скорее было взаимодополнением двух религий. И известно, что у древнерусских княгинь не то что могло быть, а вполне реально было по два набора украшений – один с христианскими образами, в которых она на православные праздники шла в церковь, и один с языческими образами, в которых она шла на совершенно другие праздники. Эти наборы были откопаны на отдельных на землях Владимиро-Суздальской Руси, они были описаны академиком Рыбаковым, вы всё это можете увидеть в его книге «Язычество Древней Руси». И как раз это вполне согласуется с тем, что я говорила о свободном владении грамотой у язычников, хотя грамота-то была создана для целей христианских.

Собака. К сожалению, очень сильно в мифологии не повезло животному, которое сейчас, наоборот, очень уважают, – собаке. Можно вспомнить всякие-разные интересные ругательства. Я позволю себе начать с того, что небезызвестное матерное выражение про чью-то там мать, оно на самом деле является предложением, в котором пропущено подлежащее. А подлежащее там – «пес». По смыслу синонимом всем известной матерной фразы является выражение «сукин сын», то есть утверждение, что твоя мама была в сношениях с псом. И действительно, на Руси оно являлось страшнейшей формой оскорбления, а сейчас, как вы понимаете, вообще превратилось уже во что-то типа междометия, к сожалению. И кстати, в связи с этим я не могу не сказать пару слов (так как у нас любят муссировать эту тему) относительно мата на Руси. Известна новгородская грамота, где в ответ на какие-то требования своего брата человек пишет «братие мой…» и обращается к нему в очень уважительной форме: «А не пойти ли тебе на…?» Но заметьте, что это всё-таки немножко другое, а вот то, что нам дало в итоге «сукин сын» это действительно было крайней формой оскорбления. Существуют выражения «всех собак на кого-то вешать» или же «собак спускать», но о том, что действительно, в общем, цепных собак вполне могли спустить на человека, мы уже забыли, да это и не связано с мифологией. С мифологией связано замечательное выражение «вот где собака зарыта» – это, кстати, не сугубо славянская мифология, это вполне универсальное представление о том, что собака есть существо Нижнего мира, и поэтому она, естественно, находится в преисподней. Отсюда же и выражение о человеке, который много знает, который «собаку съел», потому что действительно с этим связаны представления о том, что для получения знаний нужно съесть язык собаки. Понятно, что это животное Нижнего мира, и поэтому оно автоматически мыслится обладающим мудростью. И собака, безусловно, существо нечистое. Собаку ни в коем случае не пускали в дом. В наших городских условиях это трудно сейчас представить.

Петух и заяц. Что касается взволновавшего всех кота, то он как раз особо не мифологизирован, зато очень сильно мифологизирован петух. Потому что петух – это в первую очередь животное эротическое. И поскольку любовь ассоциируется с огнем, то и петух вполне логично ассоциируется с огнем из-за своего красного гребня, и, кроме того, эротичность его поведения крестьянин имел возможность лицезреть с детства во дворе и с завидной регулярностью. Кстати об эротических животных. Чрезвычайно эротичен в традиционной культуре заяц. Самое цензурное, что я могу сказать о зайце, – это то, что это женишок на свадьбе, и сюда относятся свадебные эротические народные песенки «Зайка, зайка, серый горностайка…». И кстати, любопытно, что если на каравае хлеба образовывались подтеки теста, то в этих подтеках усматривали фаллический символ. Эти подтеки теста назывались «зайчиками» по вполне понятной конкретной фаллической символике. То есть заяц – это в какой-то степени такой просто бегающий фаллос. А что касается «зайчиков» на каравае, то, если, значит, девушку никто замуж не берет, рекомендовалось съесть такого «зайчика», и появится у нее женишок.

Кроме того, зайцы – вместилище чертей. И здесь я не могу не вспомнить такой известнейший факт нашей истории и, как следствие, истории нашей культуры: почему Пушкин не принял участие в восстании декабристов. Он тогда, как мы знаем, выехал из Михайловского и поспешил в Петербург, но у него было на дороге две приметы: ему встретился поп и ему перебежал дорогу заяц. И Пушкин этим отрицательным приметам внял, в Петербург не поехал, в восстании декабристов участия не принял, чем спас себя еще на несколько лет для нашей литературы и культуры. И кстати, он упоминает в «Онегине», что Татьяна едва не падала со страху, если ей перебегал дорогу заяц. Вот такой вот заяц в мифологии отрицательный персонаж.

Другие животные и птицы. Из других животных – бык. Бык, конечно, символ громовержца. И ничего в этом нету специфически славянского. Бык – это индоевропейский символ громовержца, к тому же символ эротический.

Я хочу обратить ваше внимание еще на двух птиц. Во-первых, это утка. Утка предстает в фольклоре как образ девушки, и к тому же утка заимствована из финской мифологии, где она может представать ни больше ни меньше как творец мира, и, как отмечает академик Рыбаков в «Язычестве Древней Руси», образ утки присутствует в белокаменной резьбе древнерусских соборов – там она изображена с комочком земли в клюве, потому что это заимствованный финский образ. У самых разнообразных финских народов есть миф о том, что мир творит утка, нырнув в первозданные воды и принеся комочек земли. Еще один образ, который вас несколько удивит, – это лебедь. Дело в том, что у нас в значительной степени – кстати, под влиянием того самого Пушкина – образ лебедя становится таким вот прекрасным символом девушки – светлым и гармоничным. Во-первых, какого грамматического рода это слово? Если мы опять же обратимся к Пушкину, то там у нас будет: «Глядь – поверх текучих вод лебедь белая плывет». То есть еще в XIX веке это слово было совершенно логично женского рода, потому что лебедь, как я уже сказала, – это образ девушки. И было бы странно, если бы это слово было мужского рода. Где-то в XX веке, очень поздно, произошла почему-то смена рода этого слова, причины этого мне неизвестны, дальше у нас начались следующие с лебедью проблемы (в данном случае, поскольку всё-таки речь идет об образе традиционном, я позволю себе употреблять слово «лебедь» в женском роде). Итак, лебедь – это отнюдь не светлый и радостный персонаж в фольклоре, это персонаж трагический. Кстати, не только у славян. Я не могу не заметить, что сюжет небезызвестной немецкой легенды о заколдованной девушке-лебеде (то, что нам в итоге дало бессмертный балет Чайковского «Лебединое озеро») – это сюжет трагический, и, более того, либретто балета Чайковского переделывалось, прежде чем обрело современный вид, а в изначальной версии то, что, собственно, при Чайковском и ставилось, – там финал был трагический, потому что Зигфрид нарушил клятву, и хотя чародея убил, но всё равно бедная Одетта обречена погибнуть, и он от горя бросается в воды озера, потому что он не хотел нарушать клятву, но его обманули, его возлюбленная погибла. «В общем, все умерли», как говорилось в известном фильме.

Вы, возможно, знаете, что лебедь – это образ невесты на свадьбе. Но в русской свадьбе невеста – персонаж трагический. И этому есть вполне объективные причины. Дело в том, что в любой традиционной культуре верят, что человеку отпущено на жизнь определенное количество всего – и горя, и радости, и лет, и жизненных сил, и так далее, и так далее. И в частности запас слез, и поэтому, чтобы невесте, так сказать, хорошо жилось в замужестве, чтобы ее не очень изводила свекровь, она должна, просто обязана за время с того момента, как ее просватали, до собственно свадьбы, она должна в прямом, самом буквальном смысле слова выплакать все свои слезы. Невеста должна сидеть и плакать. Плакать всё то время, что она бодрствует. И ее, эту самую нашу замечательную невесту, сравнивают с лебедью. И она в свадебных причитаниях постоянно называется лебедью. Вот, собственно говоря, что такое невеста-лебедь. Причем если конкретная девушка хорошо умела петь и знала причитания, то как раз значительную часть времени от сватовства до свадьбы она проводила не только в том, что спешно дошивала свое приданое, но и постоянно распевала свадебные причитания. Если же она петь не умела (ну, не всем дано), то родители могли нанять специальную девушку-вопленицу, которая должна была исполнять причитания всё это время, а невеста там охала, вздыхала, всячески, в общем, изображала, что она вот эти страдания испытывает. Кстати, в бывшей Архангельской губернии с невестой обращались следующим образом: после помолвки ей верхнюю часть ее платка (вы понимаете: платок – квадрат ткани, сложенный по диагонали пополам, поэтому логичным образом он состоит из двух треугольников), и вот верхнюю его часть загибали наверх, на лицо так, что у невесты он доходил примерно до середины лица, и вот под таким своеобразным покровом она пребывала всё это время и была обязана плакать, утирать глаза уголком этого платка, и он должен был основательно просолиться к свадьбе. Вот таким вот образом она выплакивала все свои слезы до замужества. Еще к вопросу о трагичном образе лебеди я замечу, что в финских текстах героя отправляют на реку смерти, где плавает лебедь. Герой должен ее подстрелить. И естественно, у него ничего не получается, поэтому он сам погибает, что вполне логично. И в «Слове о полку Игореве» упоминается, как символ горя на Русской земле, Дева-Обида, которая приходит на Русскую землю и о ней говорится, что она «всплескала лебедиными крыльями». Так что лебедь весьма мрачный и печальный персонаж в нашем фольклоре.

 

Антропоморфные божества

Теперь мы от животных переходим к божествам уже антропоморфным. И начинаем мы, разумеется, с нашего дорогого русского домового, в которого, как я уже обмолвилась, многие верят до сих пор. И действительно, просто могу сказать по личному опыту по жизни в глухих деревнях во время экспедиций, что иногда в таком хорошем старом доме происходят явления, которые не поддаются рациональному объяснению. Но если объяснять их тем, что вот за печкой живет домовой и ему надо приезжим нравиться, куражиться, шутки шутить, достаточно беззлобные, но не особо приятные, то вот этим всё объясняется очень легко. Значит, если вдруг почувствуете присутствие домового, то имеет смысл ему сказать: «Дедушка домовой, не обижай меня, не шали… Я дам тебе кашки, молочка…» Как говорит мой личный опыт, вполне достаточно такого обещания, кашку с молочком даже не обязательно ставить. Короче говоря, поверья о домовом живут и процветают. В конце XX века были опубликованы городские поверья о домовом, те, что дали нам теперь уже в фольклоре городском барабашек. Кстати, я однажды с большим интересом обнаружила в книжке по вековой славянской мудрости, что, дескать, барабашка – это исконно древний персонаж славянского фольклора, хотя при желании можно просто поднять газетные материалы и посмотреть, в каком именно году и в какой именно газете был опубликован текст о барабашке, который немедленно очень широко разошелся.

Итак, место-обиталище домового – печь, за печкой, под печью и так далее. Как мы с вами прекрасно знаем, печь, очаг – это место контактов с потусторонним миром, это место контакта с миром предков, и печь связывается и с ушедшими, и с еще не рожденными, и с младенцами, потому что под печью хранили, например, молочные зубы детей или же первые срезанные детские волосики, так вот домовой тоже там обитает. Следующий любопытный момент – то, что мы неоднократно записывали от наших информантов в фольклорных экспедициях, – это то, что домовой может быть на одно лицо с хозяином дома и, независимо от его внешности, домовой может ночью прийти, как выражались наши бабушки, давить хозяйку. Это не соитие, это ощущение навалившейся тяжести. И она может определить, что это ни в коем случае не ее муж, а вовсе даже домовой, потому что у него руки в меху, то есть он обладает этой самой волосатостью, которая является признаком потустороннего существа. Следующий момент – это то, что изображения домовых в свое время создавались у разных славянских племен, и там, где они зафиксированы, они представляли собою столбик с головой бородатого мужчины в верхней части. На удивление, такие изображения схожи с греческими гермами, и поскольку и образ домовых является своеобразной трансформацией культа предков, и, собственно говоря, греческие гермы связаны точно так же с культом предков (с Гермесом как представителем душ умерших, он связан с богом дорог, но это дороги, ведущие в том числе и в мир мертвых), то действительно сходство изображений домовых с гермами весьма и весьма значительно.

Далее. Такие изображения могли называться «чуры». Собственно, слово «чур» – это восточнославянский вариант слова, которое нам известно больше в форме церковнославянской и с приставкой – я имею в виду слово «пращур». Пращур – это далекий предок. Есть отец, дед, прадед, а что дальше прадеда? А дальше – пращуры, то есть предки. Собственно говоря, «пращур» и означает «предок», и как раз, кстати, как нам говорил академик Толстой, корень этого слова восходит к корню «кур», означающему просто-напросто «фаллос». Связь культа предков с фаллическим культом и плодородием много где отмечена, и славяне в этом смысле – не исключение. Отсюда и выражение «чур меня», то есть буквально призыв к предку «охрани меня», «обереги меня», и, кстати, поскольку этимологически это опять же имеет и непристойное значение, то непристойность считалась очень мощным оберегом от нечисти. Нечисть боится мата и поэтому в случае прогоняется им.

Далее. Есть тексты, когда записывается прямо-таки существование целой семьи у домового: дедушка-домовой, бабушка-домовушка, сейчас мы еще и домовенка из советского мультика вспомним. Мультик, конечно, прекрасный. Но какое он имеет отношение к славянской мифологии? Такие тексты – это периферии народной культуры. Широкого представления о том, что у домового есть вот такая семья, – этого представления нет. Да, кстати, еще один момент, связанный опять-таки с современной мифологией, с современным представлением о домовом и записанный у студенток УНИКа, которые опять же дальше излагали этот текст абсолютно на полном серьезе, – это то, что в современных квартирах обиталище домового (понятно, что печи уже нету, а жить за батареей – это никто не согласится) – это веник. (Домовой связан с лохматостью-мохнатостью, откуда связь с лохматым веником очевидна.) И если в современной квартире происходят какие-то малообъяснимые явления типа постоянно срывающихся кранов и неработающих компьютеров и т. д. и приобретают они затяжной, массовый характер, то надо задать себе простой вопрос: а чем хозяйка квартиру чистит, потому что мы сейчас чистим пылесосами, а может быть, просто-напросто домовому нужен нормальный веник? И более того, как-то раз мне рассказали о случае, когда вот покупка веника в квартире, которую чистят пылесосом, оказалась разрешением проблем с тем, что в этой квартире не работали компьютеры. Я не призываю к подобного рода утверждениям относиться со всей серьезностью, относиться к ним можно как угодно. Но безусловно то, что невозможно отрицать: они являются фактом современной мифологии. А верить в это или не верить – это уже личное дело каждого. Но веник на всякий случай лучше завести, а также отметить связь домового с лохматостью.

Другим персонажем фольклора, связанным с крестьянской усадьбой, был банник. Во многих крестьянских хозяйствах еще по крайней мере двадцать лет назад бани топились по-черному, это было совершенно нормальным явлением. И вашей покорной слуге неоднократно доводилось такими банями в экспедициях пользоваться. Но раз это так, то в такой бане есть серьезный риск угореть. И в частности, этот риск персонифицировался в образе банника, существа жестокого, в отличие от домового. Домовой – проказливый, домовому нравится просто так хулиганить, из любви к искусству. Банник – совершенно другое. Банник хочет человеку навредить. И навредить он хочет просто по причине скверности своего характера. Соответственно, баннику, после того как люди мылись, оставляли воду, мыло, мочалку, чтобы сам банник мог помыться. В некоторых случаях (и это не из книг, это действительно живые фольклорные записи) бани населялись целым сонмом отрицательных персонажей, из которых самым страшным, даже страшнее банника, был обдериха. Это зловредный персонаж, который приходит в баню в «третий пар». «Третий пар» – это третья очередь мытья, когда там уже, естественно, очень влажно, по-прежнему еще очень жарко, и если у человека есть хоть какие-то проблемы с давлением, то для него это может кончиться обмороком, а обморок в такой атмосфере может привести к сколь угодно отрицательным последствиям. Баня, в принципе, всегда была местом нечистым. Если угодно, она была своеобразным зафиксированным каналом в потусторонний мир, чтобы держать контакты с вот этим миром, с миром нечисти, темным миром, нижним миром смерти и так далее. То есть чтобы для них было вполне определенное место, которое до некоторой степени гарантирует отсутствие этих контактов в других местах.

Как вы прекрасно знаете, в бане во все времена гадали. Гадание – процесс опасный, гадание – процесс страшный. Если бы гадание не было страшным, то зачем бы оно было нужно? Я замечу, что при тогдашнем очень высоком уровне смертности было вполне нормальным делом при гадании получить известие о том, что тебя ждет смерть. Допустим, в подблюдные песни, что распевались на Святки зимние, входило обязательно несколько песен, предвещающих тому, чье кольцо вынется, смерть. Понятно, что когда те же самые студентки филологического факультета, которые всё это учили по программе курса фольклористики, в шутку или всерьез, или для концерта, или как-то еще начинают гадать или изображать гадание, то они, естественно, такие песни опускают. А при реальном, живом гадании эти песни были непременно. Очень хорошо известно гадание с двумя зеркалами, когда ставятся два зеркала друг напротив друга, ставится свеча, и, соответственно, то, что ты увидишь в самом дальнем отражении самого дальнего зеркала, это тебя ждет. И можно там увидеть гроб, ну и прочие-прочие страшности, а иначе будет неинтересно. Так вот местом гадания всегда была баня. В традиционной русской деревне в бане рожали, потому что новорожденный человек (считалось, что он появляется на свет из потустороннего мира) нечист и роженица нечиста, и поэтому роды проходили в бане. Опять же, естественно, тут был и чисто медицинский момент (жарко натопленная баня облегчает процесс родов). В бане, как вы знаете, снимали крест в обязательном порядке. В языческое время, видимо, снимали обереги. Одним словом, как я уже сказала, локализованное место для контактов с нечистью. Если говорить об архитектурном убранстве, то баня никогда, ни при каких обстоятельствах, не имела узоров, поскольку любые узоры (наличники и так далее) – это всё своеобразные обереги, а баня, понятно, место, в котором как раз оберегов быть не должно, наоборот.

Из других персонажей. Мы уже выходим за пределы усадьбы. Дальше, конечно, будет леший. Образ лешего – это в значительной степени антропоморфный образ медведя как хозяина леса. Образ лешего позже, во-первых, будет сочетаться с образом бога Велеса, а еще позже под влиянием христианства – с образом святого Николы. Все былички, все рассказы о контактах с лешим делятся на две группы. В одних случаях говорится, что человек заблудился, его попутал такой-сякой леший, и дальше это для человека кончилось более или менее плохо, и в этих случаях, то есть в тех текстах, которые мне доводилось записывать, фигурирует именно леший. А в других случаях человек чудесным образом выбрался, ему встретился странного вида старичок и указал дорогу, то есть мы имеем дело с положительным образом лешего. И в таком случае, скорее всего, тут будет фигурировать святой Никола, святой Николай – по-разному могут его называть. Тут у них просто произошло расслоение образов. Признак лешего, независимо от того, благой он или отрицательный, – это то, что у него одежда запахнута на левую сторону. То есть это опять-таки отчетливый признак персонажа из потустороннего мира.

Из духов природы, пожалуй, надо отметить еще водяного. Поскольку водяной связан с Нижним миром, то персонаж будет крайне негативный. И кстати сказать, таким же негативным персонажем, как и водяной, будет человек, который с ним непосредственно взаимодействует, – это мельник. Мельница водяная, понятно, она ставится там, где удобно для мельницы, не для мельника. Поэтому, как правило, мельница на отшибе, поэтому мельник живет в стороне, он, как правило, человек нелюдимый. А трудно быть общительным, если ты большую часть своей жизни ничего не слышишь, кроме звуков мельничного колеса. Так что мельник в фольклоре канонизирован как персонаж магический, демонический, отрицательный. Фактически мельник является ипостасью водяного. Водяной требует себе жертв. Хорошо, когда удовольствуется черной курицей, черным петухом, иногда зверюшкой покрупнее – одним словом, вполне логично, что образ, связанный с нижним миром, с водным миром, – это будет образ чрезвычайно мрачный. Но нас больше интересует даже не водяной, нас интересуют другие персонажи, нас интересуют русалки. Первое и главное заблуждение относительно русалок, которое необходимо развеять, – это то, что касается их хвостатости. Хвостатая русалка – это существо импортное. Это существо, завезенное к нам из Польши, где действительно она представлена. В народном русском искусстве хвостатая русалка встречается очень поздно, в основном скорее на севере, и будет она там называться интересным словом – «фараонка». И можно записать поверье о том, что некогда был народ фараонов. И их поглотило море. И все они – мужчины, женщины – превратились в существа с рыбьими хвостами. Библейские корни этого замечательного утверждения, естественно, хорошо видны. Как из фараонова народа получился народ, название которого «фараоны». Но нам сейчас просто важно отметить, что русалка-фараонка, то есть русалка с телом женщины и рыбьим хвостом, – это персонаж, который встречается в народной русской резьбе и немножко в росписи, но я как раз-таки видела практически только в резьбе и очень мало. Но это персонаж, которого нет в русской мифологии, потому что он слишком поздний, потому что заимствованный. Зато мы знаем по Пушкину, что там «русалка на ветвях сидит». Вопрос: на каких она ветвях сидит и как она сидит? И как она выглядит? Обычно когда я прошу эту русалку описать, то если я так категорически возражаю, что у нее есть рыбий хвост, то мне говорят, что у нее распущенные волосы, которые она расчесывает. Это совершенно верно, потому что признаком русалки являются ее волосы. Распущенные волосы с точки зрения народной русской культуры – это признак не человеческий, это признак принадлежности к потустороннему миру.

И я могу рассказать один случай… На самом деле для меня это тогда было просто трагедией, потому что я, будучи студенткой-первокурсницей, была в своей первой экспедиции и имела несчастье пройтись через дальнюю деревню, у меня были распущенные волосы, причем это было в полуденную жару. Никого нигде у домов не было, я не думала, что меня кто-то увидит, кто-то обратит внимание, а скандал был в итоге на три деревни. Потому что это совершенно недопустимо, чтобы у девушки были распущенные волосы, и мне пришлось очень долго извиняться. Я даже боялась, что больше ни одна бабка меня не пустит к себе в дом, чтобы я у нее записала какие-нибудь фольклорные тексты. У меня есть и второй очень забавный случай из моей собственной биографии, тоже связанный с русалками. И в общем-то, я думаю, что уже пора, поскольку прошло десять лет, поехать в ту дерев ню, изобразить из себя чуждого этой исходной ситуации фольклориста, попробовать записать местный фольклор, потому что я думаю, что за десять лет он там нарос. История была сравнительно похожа на первую, но несколько более забавная и уж во всяком случае не трагичная. Я тогда жила на Селигере, брала у хозяина лодку и уходила гулять по озеру на десять – двенадцать часов за приличное количество километров. И когда я находилась на берегу и, естественно, абсолютно не ожидала, что тут кто-то из людей появится, я считала это место абсолютно безлюдным. Естественно, у меня были распущены волосы, на мне еще была очень хорошая одежда: белая длинная юбка и какая-то зеленая кофточка. Но вдруг я обнаружила, что неподалеку идут два мужика, видимо охотники, и я, естественно, испытала вполне логичные чувства для женщины, которая уверена, что она в лесу одна, а оказывается, рядом идут двое мужчин. Мне стало не по себе. Но они проходили сравнительно недалеко, и один из них сказал другому (я так и не поняла, то ли в шутку, то ли всерьез): «Смотри, русалка стоит». Тот ответил: «Ага», – и они очень-очень быстро потопали от меня подальше. Это был один-единственный известный мне случай, когда одинокая девушка испугала двух мужчин. Потом я сообщила об этом ученому, который писал работу по русалкам, он очень радовался, потому что действительно это были прекрасные примеры из современной мифологии. Так что – «я фольклорный элемент, у меня есть документ».

Основные поверья о русалках связаны с тем, что, собственно, русалку видят. Видят ее обычно в пограничное время суток, в сумерки, ни в коем случае не ночью и уж тем более ни днем. Видят ее на берегу, у нее непременно распущенные волосы, которые она может расчесывать, и при виде человека, согласно быличкам, она обычно скрывается – бросается в воду. Поверья о русалках были очень тщательно исследованы нашим выдающимся ученым, Константином Дмитриевичем Зелениным, который относил русалок к очень большой группе мифологических персонажей, связанных с неестественной, преждевременной смертью. Иными словами, как я уже говорила, в народном сознании человеку отпущен некий определенный объем всего, в том числе и жизненных сил, в том числе и срока жизни. Если человек умирает до этого срока, особенно умирает от насильственной причины, то он переходит в очень неприятную категорию фактически вампиров, упырей и так далее, то, что в народе называется «заложные покойники». То есть он должен дожить свой срок, но ему, естественно, надо откуда-то брать жизненные силы, и он их начинает тянуть из окружающих. Бороться с ним очень трудно, практически невозможно. Что касается девушек, то если девушка утонула или утопилась (утопилась – это скорее фольклорный случай), то она таким образом превращалась в русалку, в общем, фактически должна была доживать свой срок в этом качестве. Далее. Сюжет с русалками – эротический. Это то, что у нас русалка на ветвях сидит. И действительно, в фольклоре русалки представляются чаще сидящими на прибрежных деревьях, и, более того, они звали парней с ними на ветвях, выражаясь куртуазно, колыхаться. Так это говорится в народе. И если парень поведется на это и станет возлюбленным русалки, то ничего хорошего из этого не выйдет, потому что она с ним поиграла и бросила его, а он потом будет по ней сохнуть и на обычных девушек смотреть не захочет, и всё кончится плохо. Так что с русалками ни в коем случае нельзя связываться.

Отдельная категория русалок – это те, что связаны не с реками и водоемами, а с полем. Потому что считалось, что русалки живут и на полях, они придают силу колосу, они придают силу поднимающимся всходам; такие русалки называются «полудницы», и теоретически их можно увидеть в полдень, хотя, кстати, это очень устойчиво, что в фольклоре встреча с русалкой – это негативно. Пример с моей селигерской историей есть тому подтверждение. Так вот о полудницах рассказывал наш академик Толстой, и рассказывал примерно следующим образом. Говорил с величайшим аристократическим достоинством (всё-таки потомок Льва Николаевича Толстого, графская кровь), и вот он говорил несколько церемонно: «Ну я человек уже пожилой, и я могу вам сказать, что у полудницы такой большой бюст, что, когда она бежит, она его закидывает за спину». Действительно, такой образ очень широко распространен в мировой мифологии, у самых разных народов встречается. Героиня с такой огромной грудью, что ей приходится за спину ее закидывать, – представительница очень большого мифологического семейства таких вот гиперэротичных женских персонажей.