Забор, запретка, вахта, вышка, Оскал собачий, автомат. Попал сюда, считай, что крышка, Отсюда труден путь назад. А выжил, об заклад я биться Готов, что с этих самых пор Тебе до гроба будут сниться Запретка, вахта и забор.

Спи, малютка, не надо плакать, Моя девочка, крошка моя! Ничего не случилось с папой. Видишь, больше не плачу я. Месяц ходит по синему небу, Ветер плачет в холодной трубе. Спи спокойно, никто здесь не был. Спи, все это приснилось тебе… Котик вон умывается лапкой; Скоро будет, наверно, светать. Ничего не случилось с папкой, Папка просто пошел погулять. Спи спокойно, любимая крошка, Моя девочка, моя дочь! Подрастешь, поумнеешь немножко И поймешь эту страшную ночь.

Жди меня, моя сероглазая, Я вернуся цветущей весной. Много есть мне о чем порассказывать, Не соскучишься ты со мной. Не соскучишься, не зевнешь с тоской, А, услышав мой горький рассказ, На плечо мое припадешь, друг мой, И уронишь слезу из глаз. Я походкой войду несмелою. Ты меня не узнаешь сейчас — Голова моя стала белою, И морщины легли у глаз. То не старость грозит могилою, Это горе всю выпило кровь. Только в сердце моем с прежней силою Молодая живет любовь. Это чувство, во мне живущее, Называю бессмертным я, Потому что ты самая лучшая, Золотая мечта моя.

К нам сюда, в глухое заточенье, Радость не приходит никогда. Как холодные стальные звенья, Дни пустые нижутся в года. День на день мучительно похожи, Бесконечна злая цепь минут: Каждый день, всегда одно и то же — Те же мысли, тот же рабский труд. Редки, редки светлые мгновенья: То о прошлом грезы иль мечты,— И тогда в стальные эти звенья Яркие вплетаются цветы. Вот сегодня, третьего июня, В час свободный грезя наяву, Вспомнил я утраченную юность, Вспомнил я далекую Москву. Но не ту, что на проспектах гулких Горделиво к небу вознеслась, А кривых арбатских переулков Кружевную сказочную вязь. И не башни, те, что над Москвою Сторожами вечными стоят, А дворы, поросшие травою, И узор бесхитростных оград. Вспомнил я, какие молодые Были мы в тот лучезарный день, Когда в нашу комнату впервые Я принес цветущую сирень. Вспомнил вечер тихий над Москвою: Был морозец, падал крупный снег. Как мы были счастливы с тобою! Как был весел легких санок бег. И еще припомнил я с тоскою, Как далекий и прекрасный сон, Старый парк, пригорок над рекою И курантов дальний перезвон. К нам сюда, в далекое изгнанье, Радости дорогу не найти. Нам остались лишь воспоминанья О далеком пройденном пути.

Был октябрь не по-московски жаркий, Отцветали поздние цветы. Нас в Петровско-Разумовском парке Было двое, только я и ты. Не спеша роняли листья клены, Пламенея, догорал закат; И казался золотом червонным В тонких рюмках розовый мускат. С той поры я встретил много весен, Но отдал бы все их, не скупясь, За еще одну такую осень, Что тогда мне в жизни привелась.

Помню, я в этот день целовал твои волосы И тебе поверял дорогие мечты. Помню, в парке осеннем цвели гладиолусы, Золотые, как солнечный полдень, цветы. Как теперь далеки подмосковные рощи! Как в тумане я вижу бульваров кольцо, И знакомую с детства Арбатскую площадь, И знакомое мне дорогое лицо. Пусть давно не слыхал я любимого голоса, Пусть не видел давно дорогие черты, Пусть в пустыне заснеженной нет гладиолусов, Верю, всюду незримо присутствуешь ты. Ты в далекой столице живешь, одинокая, И, я знаю, мечтаешь о встрече со мной. Обещаю тебе, дорогая, далекая, Принести гладиолусы ранней порой. А пока попрошу, когда яркие полосы Нарисует на небе багряный рассвет, Принеси в нашу комнату горсть гладиолусов И укрась ими стол, где стоит мой портрет.

Наша старая злая планета Описала еще один круг. Чифирку, что ли, выпьем в честь этого, Мой товарищ, мой лагерный друг! Мы сегодня с тобою товарищи, Ну, а завтра ты будешь далек — Говорят, что в году наступающем Ты закончишь свой лагерный срок. За ворота тюремные выйдешь, Но и счастья тебе не видать: Все равно никогда не увидишь Ни детей ты, ни старую мать. Не тащить же тебе, в самом деле, Мать-старуху и малых детей В это царство суровых метелей, В это царство бесправных людей. Для тебя точно так же потянутся Беспросветные серые дни, Сторожить тебя так же останутся Бесконечных запреток огни. Счастье нам никогда не достанется, Все равно ты не смоешь клейма; Нашей общей тюрьмою останется До конца наших дней Колыма.

Горькой платой за глупую ложь Наши лучшие годы уходят. Где-то жизнь стороною проходит, Как весенний живительный дождь: Где-то плачут, а где-то поют; Кто-то счастлив, а кто-то несчастен. Я теперь ко всему безучастен, Мой удел лишь терпенье и труд. Искалеченный многими болями, Распрощусь я с проклятой тюрьмой И, быть может, вернуся домой, Постаревший и обездоленный. Ты меня у ворот повстречаешь В тихом свете весеннего дня И, конечно, не сразу узнаешь В этом старом бродяге меня. Я забуду про боль, про невзгоды И навстречу тебе поспешу, Ведь недаром я все эти годы Образ твой в своем сердце ношу. Знаю я, что суровою складкой Меж бровей твоих грусть залегла, И морозной серебряной прядкой Стала прядка, что русой была. Пусть мы стали с тобою седыми, Пусть румянец на лицах угас, В этот светлый и радостный час Снова станем мы молодыми.

Пой-играй, гармоника, плачь-рыдай, метелица, Пусть снега колючие по дорогам стелются. По дорогам стелются пусть снега колючие! Расскажи, гармоника, про обиды жгучие. В лагеря далекие паренька отправили, Девушку хорошую горевать оставили. Ни за что у молодца жизнь под корень срублена, Сколько недосказано, сколько недолюблено! Сколько росных тропочек с милою не пройдено, С милой, сероглазою, как березка, стройною. И у милой девушки юность искалечена, Сколько зорек утренних с миленьким не встречено! Знают ночи темные, сколько слез ей пролито, Как слезами горькими вся подушка полита. Замолчи, гармоника, не шуми, метелица. Пусть снега колючие саваном не стелются! Не печаль, гармоника, перестань рассказывать О мечте, что канула сказкой недосказанной.

Я вас видел во сне — вы сидели с гитарою В вашей маленькой комнате у Ильинских ворот. Все там было по-прежнему, все там было по старому. Вы играли какой-то старинный гавот. Приоткрыв своих глаз изумрудные щелочки, На ковре у дивана котенок дремал, И китаец фарфоровый с вычурной полочки Мне, как прежде, приветливо головою кивал. Абажур терракотовый с кружевными подборами Создавал в вашей комнате фантастический свет. И из рамки ореховой с вырезными узорами Улыбался по-прежнему мой старинный портрет. Но растаяли вдруг эти прошлого тени, Я проснулся и понял, что все было сном. Я увидел холодные голые стены И решетки узор за промерзшим окном. Тут, укрывшись тряпьем, спали люди усталые. Кто-то бредил во сне, кто-то плакал навзрыд — Видно, горе их всех посетило немалое, Видно, в жизни немало пережито обид. Вновь забывшись, я вновь увидал вашу комнату, Все там было по-прежнему, все, как в лучших мечтах: И гитара старинная, и китаец фарфоровый, И ажурные тени… только вы уж не та. Только вы уж не та, не певунья веселая. На ресницах, я видел, блестела слеза, Да из рамки ореховой с вырезными узорами Равнодушно глядели чужие глаза.

Мне кажется, вам интересней, Чем выслушать длинный рассказ, Послушать правдивую песню О наших делах и о нас. Когда мы ту песню слагали, То нам подпевала пурга, И саваном белым лежали Холодные злые снега. Далеко от вашего края, В стране, где метели метут, Река протекает большая. Ее Колымою зовут. Впадает в холодное море, Теряется в вечных снегах. И много страданья и горя На мрачных ее берегах. Там хлеб на полях не родится, Там злые туманы плывут, Живут безголосые птицы, Бесправные люди живут. Мы лес называем тайгою, Мы сопками горы зовем, Метель называем пургою И грустные песни поем. Поем про любимые очи, Про мрачный холодный забой, Что летом не знаем мы ночи, Что солнца не видим зимой. Как мы, выполняя заданье, Из мрачных разбуженных скал Ценою большого страданья В горах добываем металл. Как хлеба засохшую корку Мы здесь научились ценить, Как скрутку вонючей махорки Мы другу даем закурить. Какие цинготные раны Мы рваным прикрыли тряпьем, Какие далекие страны Нам снятся в бараке сыром. Поем, как от дома далеко Один за другим уж не раз, Не кончив проклятого срока, Друзья умирали у нас. Я вижу, вы, голову свесив, Слезу уронили из глаз, Услышав правдивую песню О наших делах и о нас.

Все близится желанный жданный час, Кладущий грани между тьмой и светом. Что ждет меня и каждого из нас, Перешагнувшего через черту запреток?.. Я к вам пришел с открытою душой Из логова затравленного зверя; Такой, как был — веселый и простой, Лжи лицемерной, как ребенок, веря. За эту простоту, за этот чистый пыл Ждала меня тяжелая расплата: Ваш приговор так беспощаден был, Как правосудье Понтия Пилата. Теперь окончен путь, и на Голгофе крест. Так по какому же не данному вам праву Казнить и миловать, забывши стыд и честь, Казните вы меня, а не Варраву? Я перед вами и распятый не смолчу. Мне ни пощада не нужна, ни жалость. Свое перо я отточить хочу, Как лезвие холодного кинжала. Я не могу понять, ужели и теперь Боитесь вы кровавой злобной тени Того, кто некогда как беспощадный зверь Взошел на тронные кремлевские ступени. Иль, может быть, вы сами таковы, И вам милы стальные наши цепи, И это по приказу из Москвы Здесь снятся сны, час от часу нелепей?.. Вы помните, как мне хотелось жить? Вы видите — опустошен теперь я. Какой же счет за это предъявить Я должен вам, Лаврентий Палыч Берия? Ни вам, ни мне друг друга не простить! Я и сейчас в глаза сказать не струшу: Христос и тот не смог бы полюбить Того, кто плюнул в человечью душу.

Года идут, безжалостное время На все кладет свой беспощадный след. С тех пор, как нас с тобою разлучили, Прошло тринадцать долгих страшных лет. Идя дорогой тяжких испытаний, Пройдя полсвета, выбившись из сил, Свою любовь — крупинку мирозданья Я для тебя нетронутой хранил. И вот теперь, когда мы снова рядом, Когда для чувства больше нет преград, Ты смотришь на меня таким же теплым взглядом, Как и тогда, тринадцать лет назад. И я хочу сегодня, дорогая, Сказать тебе такие же слова, Как в том далеком и счастливом мае, Когда нам вместе было сорок два. Я и теперь мальчишески несносен, Ты у меня по-прежнему одна, Как будто в нашу золотую осень Вернулась вновь цветущая весна.

Празднично нарядна золотая осень, Клены обгоняют в яркости закат, Только лишь у елей и лохматых сосен Строг и непригляден будничный наряд. Но зато у елей и лохматых сосен Ветви не боятся зимних непогод — Листья умирают в золотую осень, Хвоя ж и под снегом, и в мороз живет. А когда на небе заиграет просинь И упругий ветер налетит вразбег, Раскачает ветер лапы старых сосен И с верхушек елей сгонит стылый снег. Я отлично знаю то, что я не вечен, Что седое время — груз не по плечам, Но живые руки протянуть навстречу Я хотел бы первым солнечным лучам.

Говорите со мной, говорите, березы, Мне так дорог ваш милый, ваш вечный язык! То роса у меня на ресницах, не слезы. Я за годы скитания плакать отвык. Снова здесь я, на родине, снова я с вами. И теперь, вероятно, уже навсегда. Пусть не манят меня заливными гудками За рекой уходящие вдаль поезда. Пусть не манят меня в чужедальные страны — Нету края милей, чем тот край, где я рос. И не знаю я в жизни болезненней раны, Чем неволя вдали от родимых берез. Говорите ж со мной, говорите, сестренки, Буду слушать ваш лепет, уткнувшись в траву, Буду слушать, как ветер родимой сторонки Нежно, нежно шевелит резную листву.

Здравствуй, товарищ бывший храм, Безголосая колокольня. Мы теперь оба с тобою — хлам, Оба судьбой недовольны. С верхушки твоей поснимали кресты, Твою золотую святыню; А у меня растоптали мечты, Мой сад превратили в пустыню. Фундаментом крепко ты в землю врос, И в этом твое преимущество. Ты и сейчас стоишь как утес, Как призрак былого могущества. Я же шлепок судьбы ощутил Своей недубленой кожею. Злой ветер понес меня и прибил Сюда, к твоему подножью. Ну что ж, подождем, быть может, придут Когда-нибудь штукатуры, Подправят нас и доску прибьют: Памятник архитектуры.