Осыпаются звезды сверху В голубую земную муть. Не последний я и не первый Водворен среди ночи в тюрьму. Начиналась весна над страной. Золотой синевой ослеплен, Над зеленою волжской водой Шел на Север тюремный вагон. День и ночь. И, как песня, прост Новой жизни старинный лад: Булка хлеба, селедочный хвост И в кисете злой самосад. Темной ночью ни проблеска нет; Половодья льдистый оскал. Но чернее, чем ночь, решетка в окне, Холоднее, чем лед, грани штыка. Эх, товарищ, дуришь в натуре. Суждено — так будем в живых. Не журись. Давай перекурим, Есть цигарка — одна на троих.

Все пройдет и забудется — Горе и радость. Только б жить, Ощущая жару и мороз, Слушать шорох дождя, Шум весеннего града И на солнце глядеть, Расчихавшись до слез. Засыпать с темнотой, Просыпаться наутро, Каждым часом и вздохом, Как счастьем своим, дорожить. И в конце написать, Что Священно и мудро На земле лишь одно — Это жить.

Если станет тоскливо и больно, И почувствуешь, что одинок; Если губы зашепчут невольно Справедливый и грустный упрек, — Не помогут ни просьбы, ни слезы, Но спасительней в тысячу крат Есть целебное свойство у прозы, Переплавленной в яростный мат. Чтоб на свете жилось и пелось, Просто, голову очертя, Всё, за что душа изболелась, — Да иди ты ко всем чертям.

Начинался рассказ:    Это было давно… Пели гитары, вздыхая; Рекою лилось золотое вино, Чередуясь с хмельными стихами. Занесенный метелью,    Как небо, синий, У застав окончился день.    За окном    На тысячи верст    Россия. За окном    Над Россией    Черная тень. Гусары поют,    Словно думают вслух, О любови девицы-красы… Но зачем    Неустанно    Куранты    В углу Гневным ямбом    Считают часы? Догорают    В подсвечниках жаркие свечи. На басах    Захлебнулся и замер аккорд. Слаще музыки    Стали    Высокие речи, Ярче пламени    Юный задор. Сыпя пепел    В бокал с пахитоски, Улыбается Пущин,    Порывисто встал Муравьев, Напряженно молчит    Смущенный Каховский, Увлекаясь    Неслыханной    Дерзостью    Слов. Если    Смелая речь о свободе —    Как хмель; Если споры,    Не смолкнув,    Кипят до утра. Если сердце стремится    В слепую метель — Значит —    Вместе навеки,    И значит    «Пора!» Распахнулось окно —    И повеяло Морозной Невой,    Далекой дорогой… И ночь    Отзывалась    Стихами Рылеева И щемящей сердце    Тревогой. Из тесной гостиной    В бескрайнюю ширь, На Сенатскую площадь,    В декабрьскую рань, Начинается время    Со слова    «Пора» — И    С поющей душою    Шагает в Сибирь. Ни солдатских штыков, Ни этапные версты    Не вымерять. Но завидна    Такая судьба, Если звон кандалов    По Владимирке, Тишину расколов,    Ударил    В набат.

Живу я теперь на севере Моей необъятной страны, Где елки в кубы измерены И на смерть обречены. На юге в цветах панели, И только здесь по весне На робкую майскую зелень Ложится пушистый снег. Дома совсем недавно Пламенем на ветру Шальная любовь прожгла мне Пиджак, рубашку и грудь. Но, видя, что дело скверно, Добрые люди затем Меня привезли на север, Чтоб я не сгорел совсем. И вот сижу и мечтаю Под елкой на мокром пне, И думы мои охлаждает Врачующий майский снег.

Бродит в небе закат до рассвета, Все никак не погаснет в седой полутьме. И звучит как четырнадцать строчек сонета Облаков и зарниц уходящая медь. Без цветов и стихов наступившее лето. Тишина и покой. Равнодушье и смерть. Перед сном, закурив, я читаю Хикмета: «Наставленье сидящим в тюрьме». День за днем, за неделей неделя Светит солнце, бушуют метели; На восток и на запад бегут поезда. И уходят за море нависшие тучи, И в бессонную ночь над зеленою кручей Загорается в небе звезда.

Когда, закончив полный круг, Природа клонится к закату — Как птицы, взмывшие на юг, Тогда мечты мои крылаты. В душе печальней и темней Любви неясное томленье, Предчувствие грядущих дней И прошлых плавное теченье. Вокруг багрец и позолота. Шумит березок тихий ряд, Роняя в черное болото Золотолиственный наряд. Как листья, летние волненья, Горячка сердца, блеск и шум Летят, и с мерным их паденьем В свои права вступает ум. Тогда в раздумье ежечасном Бледнеет дерзкая мечта… И так пленительно прекрасна Печальных истин нагота.

Елки мерзнут в лесу по колено в снегу, Дует ветер сильнее и злее. Я иду. И цигарка прилипла у губ, Потихоньку дымится и тлеет. Вот окончился день; и ударил отбой, Но заснуть все равно не сумею, Потому что я ранен смертельной тоской, И не сладить сегодня мне с нею. Получил я сегодня из дому письмо, А в письме том недобрые вести. Пишет мама: «Мужайся, сыночек родной, И не спрашивай ты о невесте. Твоя Катя не видится больше со мной, Даже писем твоих не читает, А неделю назад она стала женой И с другим свою жизнь продолжает». Мама, мама! Старушка родная моя, Не горюй, не печалься — я знаю, Ведь моею обидой сильнее, чем я, Ты страдаешь, меня утешая. Все пройдет-пролетит, и окончится срок. И тогда заживем мы, как раньше. Ты сама испечешь мне на свадьбу пирог И крикливых внучат будешь нянчить. Ветер дует сильней, завывая в трубе. На крыльцо с папироской я выйду. Мне не спится сейчас, потому что тебе Сердце ранила злая обида.

Февраль, февраль — разгул ветров. Леса топорщат черный гребень, И дым негаснущих костров Клоками бродит в сером небе. Дороги снова замело. И снова крутит на рассвете Слепящий, колкий, резкий, злой Февральский беспощадный ветер. Закурим, друг. Под этот вой Не спится что-то, не поется. Сейчас февраль. А нам с тобой И март ничем не улыбнется.

Нет! Я не спал — И это не сон, Когда, Поднятый с постели, Я слышал, Как глухо охнул тромбон И звучные скрипки запели. Я слышал, Как слышал десятки раз С балкона Большого зала, Как первая нота Кверху взвилась, Как замерли грозно Аккорды финала. Друг! Помоги! — Сердце поет. Звуками Мысль наполненную Возьмись Отыщи в россыпи нот Эту Мою Симфонию. Пусть зазвучит Над родными полями Оркестровою медью И вздохами струн Мелодия, Сыгранная проводами В зимнюю ночь На холодном ветру.