Предисловие
Трудно поверить, что автору этой книги 20 лет.
Трудно допустить, что кроме краткого жизненного опыта и нескольких классов гимназии ничего не лежит в ее основе. Ведь в конце концов это значит, что в основе книги лежит только богато одаренная натура.
Посмотрите: А. А. Баркова уже выработала свою своеобразную форму, — она почти никогда не прибегает к метру, она любит ассонансы вместо рифм, у нее совсем личная музыка в стихах — терпкая, сознательно грубоватая, непосредственная до впечатления стихийности.
Посмотрите: у нее свое содержание. И какое! От порывов чисто пролетарского космизма, от революционной буйственности и сосредоточенного трагизма, от острого до боли прозрения в будущее до задушевнейшей лирики благородной и отвергнутой любви.
Пожалуй, эта интимная лирика слабее остальных мотивов Анны Александровны. Не нарочно похоже на Ахматову, но какая совсем иная и какая богатая связь у этой дочери пролетариата между амазонкой в ней и скорбной влюбленной.
Совсем свое лицо у этого юного человека.
Я нисколько не рискую, говоря, что у товарища Барковой большое будущее, ибо она оригинальна без кривлянья, имеет манеру без убийственной даже у крупных футуристов и имажинистов манерности.
Растите с низов, дорогие молодые дарования!
А. Луначарский
Петроград Дом Ученых
29/X
Две поэтессы
Я в предзорней слышу темноте
Топ коня звонко-золотой,
В безумно пророческой мечте
Я вижу пришествие той.
Моя песня — обрывочна, невнятна,
Она не радужный мотылёк.
Говорю я о чем-то непонятном,
Я коня её слышу скок.
Серебряную пыль взметая,
Пламеннокрылый конь летит,
Я радуюсь, о встрече мечтая,
Золотой музыке копыт.
Поэтесса великой эры,
Топчи, топчи мои песни-цветы!
Утоли жажду моей веры
Из чаши новой красоты!
Вспрянул к ней благоговейный дух мой,
Следы копыт я хочу целовать.
Освежительным ветром слух мой
Овеяли дивные слова:
«Песню женщины, мир, испей,
Пейте мудрость из сердца у меня!»
И бросаюсь я грудью своей
Под копыта её коня.
(1921)
Ропот
Куда ты меня увлекаешь
От моей тесной семьи?
Посмотри: я слабая такая,
Шаги неверны мои.
Я бегу, задыхаясь, исступленно,
Я бегу за твоим конем.
Куда влечешь ты меня непреклонно?
Подожди, пощади, отдохнем!
Погаси, погаси сиянье
Властительной улыбки твоей!
Всё истлело мое одеянье,
Ноги в ранах от острых камней.
Неистов наш бег бесконечный,
В неведомых далях цель.
Вспоминаю я с печалью сердечной
О моем обручальном кольце.
Я — маленькая, робкая и гибкая,
На тебя я боюсь взглянуть.
И чары бесстрашной улыбки
Не могу я с души стряхнуть.
Пожалей меня, могучая,
Возврати меня в рабство нег!..
Брызжет кровь на кустарники колючие:
Неистов исступленный бег.
(1921)
Товарищ-возлюбленный
Ты ласков и кроток со мной,
Союзники мы и друзья,
Как дружны твой конь вороной
И белая лошадь моя.
Мы вместе стреляем в цель,
На врагов вместе идем,
Отразился мой смех на лице,
На лице строгом твоем.
Когда на трибуну войдешь,
Безумствую, сердце кричит.
А на ухо слово шепнешь. —
Сердце сладко проколют лучи.
Товарищи мы, новобрачные,
В час отдыха после битв
В сердце примем небо прозрачное
И сиянье земных молитв.
Пойдут вперед наши души,
Ласкаясь, как прежде шли…
Но если в борьбе я струшу,
Пожалей меня, — пристрели.
(1921)
Красноармейка
С красной звездой на рукаве
В освободительный бой я иду.
Сохранилась из всех моих вер
Вера в красную звезду.
Я играю легко винтовкой,
Накинув шинель на плечо.
В руке моей крепкой — сноровка,
А в жилах отвага течет.
Лишь редко в боевом напряженье
У горизонта далеко от земли
Я вижу, словно в сновиденье,
Нежный трогательный лик.
Не печаль меня взором укоряющим,
Изменившую невесту прости!
В райском саду нерасцветающем
Не суждено мне расцвести.
Я стала задорной и бравой.
Рвутся с уст буйнокрылые протесты.
Голове ли дерзко-кудрявой
Пойдет венец небесной невесты.
(1921)
Преступница
Я — преступница; я церкви взрываю
И у пламени, буйствуя, пляшу.
По дороге к светлому раю
Я все травы, цветы иссушу.
Престол Господень я возносила.
Но пробил преступный час,
И гнетущую небесную силу
Я сбросила на камни с плеча.
Как сладок миг преступленья,
Освободительный сладок миг!
Я восстала среди моленья
На проклятия священных книг.
Я — преступница; я церкви взрываю,
А проклятий церковных цепь
Я ловлю и бросаю, я играю
С удалой насмешкой на лице.
Вольный ветер веселья, крылами
На небо души моей
Толпы туч пригони с дарами
Ослепительных острых дождей.
Расцветает мой сад чудноцветный,
Зашумят мои дерева…
Тороплюсь я церковные наветы
И монастырские стены взорвать.
(1922)
Ветер
Я пойду в глубокое поле,
На свиданье с ветром пойду.
Поцелуют ветер и воля
Кудри моих юных дум.
Давно с ветром в дружество
Любовное я вошла.
Давно в сердце мужество
И доблесть я разожгла.
Ветер меня на свидании
Целовал упоенно в уста,
И о поющих станах восстания
Таинственно мне шептал.
И меня так долго и нежно он
В восставшие страны звал.
«Отдай свое сердце мятежное
Голубым моим глазам.
Я знаю, ты любишь пожары, —
Пожары я разожгу!»
С возлюбленным мудрым и старым,
С моим ветром я убегу.
8 мая 1921
Полюбите меня!
Полюбите меня, люди!
Я стану горда и сильна!
Напьюсь из бесчисленных грудей,
Вашей нежностью стану пьяна.
Полюбите меня, покоренную,
Обратите в жрицу свою.
Вселюдской любовью озаренная,
Ответной нежностью вас напою.
Полюбите меня с преклонением,
Вознесите, как птицы летят.
Люди, я — ваше порождение,
Дерзновенное ваше дитя.
Как возлюбленные, станьте нежны вы:
А если с отдельным изменю,
Предайте меня ревниво
Беспощадного гнева огню.
В объятия мой дух заключите!
К вам на грудь мои песни взлетят.
Покорите меня, полюбите,
Вознесите ваше дитя!
(1922)
Христос
I.
Он ко мне приходил,
Когда мой взор был ясен и чист.
По волосам моим рукой проводил
И был так нежен, легок, лучист.
А я мученицей кроткой была,
Касаясь божественных риз,
Я мечтала, что пантер тела
С моим телом гибко сплелись.
А он так нежно в мое сердце смотрел,
Так тихим светом был осиян,
Что мне легка была тяжесть гибких тел
И сладка боль кровавых ран.
А теперь в темноте моих глаз
Безнадежность нити безверья прядет,
И дух любви исступленной угас,
И лучистый Христос не придет.
II.
Когда-то мой путь земной
Был ровен и тих,
И шел неотступно за мной
Небесный жених.
Он сиянием тихих глаз
Меня кропил,
Но средь светлых темный час
За мною следил.
Однажды в день грозовой
Взглянула назад.
А где жених неземной,
Где Его глаза?
Он оставил меня одну
В грозе на пути.
Грядущих дней глубину
Кому осветить?
Кому мой путь охранять?
Жених не за мной.
И не могу принять
Я страсти земной.
III.
Христос лучистый и нежный ушел,
Христос покорных печали людей.
Отснял Его хитона шелк,
Христа печали не найти нигде.
И те, кто предан Ему, тайком
Заходят в храмы вечерней порой;
А в победном шуме городском
Проходит в славе Христос другой.
Он пришел с судами и казнью,
В Его руках пречистых — гроза.
Я взглянула на Него с боязнью
И ослепленно опустила глаза.
IV.
Забрела я в вечерний храм
Посмотреть, как люди молились.
В закатном свете по моим плечам
Седые волосы дыма заструились.
Заходящего солнца печаль
У святых светилась во взорах,
И закатной печалью звучал
Надтреснутый голос на хорах.
И было грустью закатной увенчано
Чело Христа на «вечери тайной».
А сколько было Христом замечено,
Как и я, пришедших случайно?
Священник седенький тихо и кротко
Из царских врат выходил на амвон
И смотрел неуверенно, робко…
Я усмехнулась и вышла вон.
V.
Мимо белой церкви я прошла.
Нищая мне руку протянула.
Тосковали наверху колокола.
Я тихонько в церковь заглянула.
Странное виденье предо мной:
Бледный Иисус идет к притвору.
В алтаре отворенном темно,
И темны, темны Христовы взоры.
Шелк одежд Христовых потускнел,
Благостные руки опустились.
Я стояла смутно, как во сне…
Покидала храм любовь и милость.
Словно проструился Он легко
Близ меня в пугающем притворе,
И в закатный скрылся Он покой
С темнотою скорбною во взоре.
(1921)
«Не жалей колоколов вечерних…»
Не жалей колоколов вечерних,
Мой неверящий грустный дух.
Побледневший огонек задерни,
Чтобы он навсегда потух.
На плиты храма поздно клониться,
На победные башни посмотри.
Ведь прекрасные девы-черницы
Не прекраснее расцветшей зари.
Отрекись от ночной печали,
Мой неверящий грустный дух.
Слышишь: трижды давно прокричал
Золотистый вещун-петух.
Не жалей колоколов вечерних,
Ты иную найдешь красу
В руках загрубелых и верных,
Что, сгорая, солнце несут.
(1921)
«Мои волосы с зелеными листьями сплетаются…»
Мои волосы с зелеными листьями сплетаются.
Я люблю тебя, юная трава.
Слышишь, сердце, прильнув к тебе,
страстно обещается:
«Не дерзну тебя, радостная, рвать!»
Бесконечную нежность и ласку в ком нашла я?
Вот в этом робком дрожащем листке.
Как покорно приник он, с боязнью замирая,
К человеческой бледной щеке.
Мои волосы с зелеными листьями сплетаются.
Скоро с пышной травой я срастусь.
Стебли-волосы яркими цветами распускаются,
Обращаюсь я в душистый куст.
(1922)
«Я упала в таинственный сон…»
Я упала в таинственный сон.
Беспокойные думы, усните!
Мне приснился цветок. Испещрен
Он был золотистыми нитями.
Я увидела небо иное,
Не виденное мной наяву.
Пронизало сиянье неземное
Мою голову, руки и траву.
Я была холодной и чистой,
Познавшей величавый покой.
Я ласкала цветок золотистый,
Как цветок прозрачной рукой.
И с тех пор средь шума земного
О неземном я грущу цветке
И ожидаю неба иного:
Не засияет ли оно вдалеке.
(1922)
«Я жизнь свою подняла…»
Я жизнь свою подняла
И грянула оземь, смеясь.
Глаза я не сберегла,
И кровь из них полилась.
Осколки упруго прянули,
Изранили очи и тело.
Я жизнь оземь грянула
И о твердом величье запела.
Вырвав сердце, покорное мукам,
Поиграла им, как жонглер,
И разбросала по крошке щукам
На дно глубоких озер.
Я свободна! Долой грустящее!
Без ума я хохочу,
И осколки жизни хрустящие
Я с отчаяньем сладким топчу.
А когда смеяться устану,
Грянусь оземь, как хрупкий сосуд,
Пусть глазам равнодушным рану
Осколки, брызнув вверх, нанесут.
(1921)
Кладбище
Это кладбище очень милое,
Я люблю здесь танцевать.
Вот в этом углу зарыла я…
Но ведь всё нельзя открывать.
Здесь мечта моя покоится.
Она еще малюткой была;
Но, видно, и грезы от простуды не скроются,
И вот она умерла.
Вот в этой могилке не очень крупной
Беспокойно величие спит.
Увы! И величие смерти доступно…
А здесь почивает стыд.
Этот холмик еще свежий,
На него весело смотреть;
Я теперь краснею реже,
А ведь очень неприятно краснеть.
Под этим камнем нежность бьется.
Не умирает до смерти, и конец!
По ночам стонет, из-под камня рвется…
Неугомонный, буйный мертвец.
Опять, опять та же могила!
Я над ней никогда не пляшу;
В нее легла напряженная страстная сила,
Я её пропущу, пропущу!
Это кладбище очень милое,
Я люблю над могилами плясать,
Но что бы со мною было,
Если б мертвые вздумали встать.
(1922)
Первая Голгофа
Ведь это памятник отчаянья —
Стиха надтреснутого крик.
Давно я жду каких-то чаяний
И верю многому на миг.
И все, что мною воспеваемо,
Твердит, томясь, душе моей:
«Ты знаешь, я неосязаемо,
О, дай мне тело поскорей!»
Да, жажду грозную людскую
Не утолит моя роса.
Каких ты песен, мир, взыскуешь,
Каким внимаешь голосам?
В мироголосом тонут гуде
Мои бессильные слова.
Не принесла я в песнях, люди,
Причастий будущего вам.
К земле с моленьем припадаю, —
Меня отринула земля;
Я зовы слышу, но не знаю,
Зачем и что они велят.
И не вернусь я в хладноснежные,
Бесстрастно замкнутые дни.
Теперь любовь с улыбкой нежной
Меня безжалостно казнит.
Пишу страдальческие строфы
В страданьях первых, в первой мгле;
Всхожу на первую Голгофу,
Голгофу юношеских лет.
Ума и сердца странны чаянья
И змеи лжи язвят язык.
Ведь это памятник отчаянья —
Стиха надтреснутого крик.
(1921)
Душа течет
Каждый день по улице пыльной устало,
Каждый день прохожу.
Но себя, какую вчера оставила,
Не нахожу.
И встают, встают двойники-привиденья
Многоразного Я.
Отчаянно кричу в удушливый день я:
«Где душа моя?»
Но не слышит криков ни один прохожий,
Сердце ни одно.
И неотступно то, что меня тревожит,
Идет за мной.
Не смотрите же, дивясь, в лицо напряженное:
Тоните в пыли!
Ах, эти волны пыли, солнцем зажженные,
Озабоченность лиц!
Двойники, двойники мои неисчислимые
За мной скользят,
За мной, и рядом, и проходят мимо…
А воскресить нельзя.
Я каждый миг зарождаюсь, каждый миг умираю,
Вечно не та.
Каждый миг навсегда я себя теряю…
Остановиться бы, встать!
Я впадаю в неведомые тихие реки,
Куда-то теку.
И, быть может, себя не узнаю вовеки,
Не убью тоску.
Я воды в течении своем изменяю,
Куда-то льюсь.
Неужели никогда я себя не узнаю,
Не остановлюсь?
(1921)
«Куда из этого города скроюсь я…»
Куда из этого города скроюсь я,
Певец кротости звездной?
Туда, где зори раскинулись поясом
У края земли, над бездной.
Меня страшат пожаров прибои,
Омывающие нервные здания.
Здесь сверлят небо голубое
Фабричных труб завывания.
А ночью вчера на площади
Мне встретился тот, другой.
Он скакал на пламенной лошади,
Она задела меня ногой.
И прижался к какой-то стене я,
Боязнью странной томимый,
И смотрел не дыша я, цепенея.
Он проскакал величаво мимо.
В его глазах — отражения взрывов
И звезды царства земного.
Белым огнем пламенела грива
Его коня боевого.
1921
Зеркало
Разбейте холодное зеркало,
Растопчите в земле кровавой!
Я померкло, померкло, померкло
В эти дни человеческой славы.
Я прелестные лица любило
И сдержанность гордой улыбки,
Я тоску в себе затаило
По кружевам ласкающе-зыбким.
Тайны ласк я отражало
И сады в лунных туманах.
За это меня целовало
Так много губок румяных.
Знамена, толпы и пушки…
Отражу ль я это величье?
Я люблю шелка и игрушки,
Беззаботной жизни обычай.
Опечалено я и померкло,
Вспоминая, я потемнело…
Молотком ударьте по зеркалу,
Чтобы предсмертно оно зазвенело.
(1921)
Побежденная
Длинных волос мне так жалко, так жалко!
Ранивший душу обман, возвратись!
Сердце дрожит у суровой весталки;
Тяжек покров окровавленных риз.
Часто я в битве мечтаю склониться
К сильной груди молодого врага.
Можно меня, как бессильную птицу,
Лаской словить, обольстя испугать.
Я — героиня. Померкшие очи
Не отдаю я глазам дорогим…
Дни моей славы, о, станьте короче!
Робкому сердцу враги — не враги.
Падает меч из руки онемелой, —
Вот он, последний великий искус!
К сердцу врага приникаю несмело,
И — с героиней в себе расстаюсь.
(1921)
«Я — зерно гниющее, с страданьем…»
Я — зерно гниющее, с страданьем
На закланье я иду.
Кровь души я отдам с роптаньем
За грядущую звезду.
Я была березкою пугливой,
Трепетавшей на ветру.
И цветком, вплетенным прихотливо
В сладострастную игру.
Тяжело израненной рукою
Путь скалистый прорезать…
Я хочу с рыдающей тоскою
К неизвестному воззвать:
Боже, Боже, сильными убитый,
О, воскресни для меня!
Я слаба, я ранами покрыта!..
Голос дрогнет, зазвеня…
Обреки бессильную, как прежде,
В ласках милого стихать,
Иль предай монашеской надежде
На иного жениха.
И враги мне вкрадчиво зашепчут:
«Ты бессилием сильна,
Слышишь, птицы яркие лепечут?
Ты из них одна.
Береги бледнеющие лилии,
Руки нежные свои.
Их законы мира сотворили
Для одной любви».
Но до сердца стыд меня пронзает:
Пусть я горестно ропщу, —
Созревает женщина иная,
Я в себе её ращу.
Я — зерно гниющее. Страдая,
На закланье я иду.
Я ропщу, но всё же умираю
За грядущую звезду.
(1921)
«Неродившихся прекрасных тени…»
Неродившихся прекрасных тени
Витают над душой моей.
Я стремлюсь к роковой смене,
К огням смертоносных очей.
Вы убьете меня, убьете!
В объятиях ваших — неведомый пыл.
Не выдержать мне духом и плотью
Дуновения ваших сил.
Бросаю я скромные дани
В пламенность ваших колесниц.
Примите свиток моих страданий,
Музыку моих страниц.
В мое сердце два удара пошлите
Ослепительных глаз-мечей,
И хоть изредка потом вспомяните
Поэтессу ваших очей!
5 мая 1921
Амазонка
На подушечку нежную теплого счастья
Иногда я мечтаю склониться,
И мечтаю украсть я,
Что щебечущим женщинам снится.
Но нельзя в боевой запыленной одежде
Забраться в садик наивных мечтаний,
И тоскую я: где же,
Где мои серебристые ткани!
Привлекает, манит лукаво подушечка
Амазонку с оружием грозным;
Я не буду игрушечкой:
Невозможно, и скучно, и поздно!
Те глаза, что меня когда-то ласкали,
Во вражеском стане заснули.
И приветствую дали
Я коварно-целующей пулей.
(1921)
Милый враг
У врагов на той стороне
Мой давний друг.
О, смерть, прилети ко мне
Из милых рук!
Сижу, грустя, на холме,
А у них — огни.
Тоскующую во тьме,
Мой друг, вспомяни!
Не травы ли то шелестят,
Не его ли шаги?
Нет, он не вернется назад.
Мы с ним — враги.
Сегодня я не засну…
А завтра, дружок,
На тебя я нежно взгляну
И взведу курок.
Пора тебе отдохнуть,
О, как ты устал!
Поцелует пуля в грудь,
А я в уста.
(1921)
Сафо
В необозримых полях столетий
Ты цветок — звезда сладострастная.
Опасны твои сети,
И вся ты сладко опасная.
Взором томно-таинственным
Ты зачем меня обняла?
Ведь я тверда и воинственна
И не знаю любовного зла.
Из кубка ласканий бессилие
Я поклялась никогда не впивать.
Чуткие голубиные крылья
Я хочу от сердца оторвать.
Улыбаясь на мои песни,
На меня ты смотришь с грустью.
Неужели ты не исчезнешь,
Из сетей меня не пустишь?
Звеняще-острые стоны
Песен вкрадчивых твоих
Души моей будят затоны,
Падают глубоко в них.
Сафо, вызов бросаю
В благоуханные царства твои!
Сети твои разрываю,
Страстнокудрая жрица любви.
1922
Две женщины
Предвечерний городской бульвар,
Предвечерняя душа моя,
На вершинах у берез пожар.
И скрипит старая скамья.
Кто идет в конце аллеи, там?
Волосы печально развились.
Узнаю ее по волосам
И глазам, опущенным вниз.
Из страны неведомой и дальной
Ты, глаза предавши тишине,
Распустивши волосы печальные,
В предвечерний час идешь ко мне.
Я боюсь бессильем заразиться,
Не касайся слабою рукой.
Берегись и ты испепелиться,
Заболеть грозною тоской.
Песенку последнюю послушай
О твоих угаснувших днях.
Опечаль в последний раз мне душу,
А потом уйди, оставь меня!
Предвечерний городской бульвар…
Ласка грустная ее волос, —
И закатный, медленный пожар
На вершинах тихих у берез.
3 мая 1921
Предтеча
Я — с печальным взором предтеча.
Мне суждено о другой вещать
Косноязычной суровой речью
И дорогу ей освещать.
Я в одеждах темных страдания
Ей готовлю светлый приём.
Выношу я гнет призвания
На усталом плече моем.
Отвергаю цветы и забавы я,
Могилу нежности рою в тени.
О, приди, приди, величавая!
Утомленного предтечу смени.
Не могу я сумрачным духом
Земные недра и грудь расцветить.
Ко всему мое сердце глухо,
Я лишь тебе готовлю пути.
Я — неделя труда жестокого,
Ты — торжественный день седьмой.
Предтечу смени грустноокого,
Победительный праздник земной!
Я должна, скорбный предтеча,
Для другой свой дух потерять,
И вперед, ожидая встречи,
Обезумевший взор вперять.
(1921)
Грядущая
Я чую, чую — дышат миллионы
На миллионах трепетных планет
И шлют земле, творящей и смятенной
Своей сестре, торжественный привет.
Сольемся со вселенной беззаветно
В один любовный вечный поцелуй!
В пространствах человечество несметно
И разделилось на мильоны струй.
Бросаюсь я в вселенские объятья
Из-за оград наскучивших земных.
Мильоном рук стремлюсь миры обнять я,
Мильонами сердец проникнуть в них.
Мне тесно за стеной любви отдельных,
Я в ласках нежных космос утоплю.
Страдающих земных и запредельных
Единою любовью я люблю.
Я, мать, я, мать несметных человечеств,
Впиваю в сердце солнц вселенских свет,
И возлагаю радостно на плечи
Я бремена страдающих планет.
1921
Мать
Придите ко мне, страдающие:
Я — ваша ласковая мать.
Веков величавых чающие,
Вам — любви моей печать.
Бойцы, колени склоните,
Опояшу я вас мечом.
Скорбные, ко мне прильните,
Отдохните, не помня ни о чем.
Века мое сердце билось
В объятиях железных сетей
А теперь оно раскрылось
Миллионам земных детей.
Мой сын — и старик согбенный,
Умудренный и зрелый — мой сын.
Я ласкаю юность умиленно
И голубиную мягкость седин.
Утомлённые лица детей
Я одной рукой осеняю;
А другой оттачиваю меч острей
И молнией стальной взвиваю.
(1921)
Женщина
I.
Мои волосы слишком коротки,
Не расплетать их милой руке.
От ручейков прозрачных и робких
Я спешу к вселенской реке.
Не на лоне любви нежно-ревнивой
Я предаюсь голубиному сну,
На земной расцветающей ниве
Я к груди человечества льну.
Человечество — это мой возлюбленный,
Сужденный ныне мне на века.
Тобой не буду я приголублена,
Одного из отдельных рука.
Все мои речи суровы и резки,
Мне чужда прелестная немота.
Со мной идет вместо грации детской
Величавая твердая красота.
II.
Смотрят звезды на меня по-иному,
Чем на прежних женщин смотрели,
С неба к сердцу тянутся струны
И поют о космической цели.
И входит мое сердце планетой
В систему любви вселенской.
Оледеневшим мирам расцветы
Приношу я нежностью женской.
Меня прокляло злое жречество,
Но заклятый круг прорвался.
Отдаю я любовь человечеству
Свободной Земли и Марса.
(1921)
Украденная улыбка
Украду я улыбку чужую,
Он пошлет ее при мне кому-нибудь,
И дорогой её перехвачу я
И спрячу в молчаливую грудь.
А ночью она осветит
Мое скорбное лицо звездой.
Хорошо себя приветить
Украденной улыбкой чужой.
И буду сердцем и смехом звенеть я
В часы скромного торжества,
А потом должна смолкнуть, побледнеть я
До минуты нового воровства.
(1922)
Старая песенка
Говоришь ты: путь вечерний темный
Неожиданным грозит.
А у окон старый дуб нескромный
Заворчит и заскрипит.
О, не бойся, милый мой, пролью я
Свет волос своих во мглу.
Ворчуна цветами обовью я
До вершины по стволу.
Приходи же смело, бестревожно:
Озарен вечерний путь.
Старый дуб тебя поднимет осторожно,
Передаст ко мне на грудь.
(1921)
Нежность
Над нежностью своей я молоток поднимаю;
А она целует меня без страха,
И кудрями с улыбкой меня обнимает —
Руке не удался взмах.
Нежность мое сердце точит и точит,
И прячется от всех стремительно.
Неведомо мне, чего она хочет.
Ах, всё это так мучительно!
Я в гнев прихожу. Молоток поднимаю.
В уголке сердца она прижалась.
Вместе с ней и сердце раздавишь, вижу сама я,
Ах, эти нежность и жалость!
(1922)
«Не смотрите на меня: я смешная…»
Не смотрите на меня: я смешная,
На мне смешной и убогий наряд.
Слишком многое, верно, знает
Ваш насмешливо-хмурый взгляд.
Обручилась с мечтаньем покорно я,
И краснеет смешное лицо.
Но часто хочется в заводь черную
С дерзким смехом забросить кольцо.
Потаенным кольцом не хочу я
Приковаться незримо к нему.
Кольцо, смеясь, в песок затопчу я,
С гневом голову я подниму.
(1922)
Черный платок
Я надену черный платок,
Его до бровей надвину,
И встану на тот уголок,
И потешу мою кручину.
Еще издали я замечу
Брови строгие, яркий румянец.
И знакомые шаг и плечи.
Сердце бросится в трепетный танец.
Он пройдет, меня не заметит,
А я его взглядом окину,
И что-то на миг осветит,
Приголубит мою кручину.
Побреду я за ним украдкой,
Снег не выдаст меня, пожалеет…
О, с какой пугливостью сладкой
Я буду взглядом его лелеять.
Он захлопнет калитку. Я вздрогну
И, прижавшись к воротам, застыну.
Он не слышит, как в светлые окна
Зазвенела моя кручина.
(1922)
«Я холодную свободу люблю…»
Я холодную свободу люблю,
Холодный свет ослепительный.
Зачем же теперь ловлю
Этот взгляд с жутью томительной?
С прозрачно-холодным покоем
Прощается дух безрадостный.
Куда я смятенье скрою
И страх истощающе-сладостный?
Перед этой верой клонюсь,
Перед этим взглядом суровым,
И руками духа тянусь:
А где веры моей оковы?
Говорю двойными словами
Я, мятежница-амазонка,
А сердце плачет тайными слезами
Пугливой женщины-ребенка.
(1921)
Фарфоровая чашечка
Много глаз на меня смотрело приветливо.
Но твердого взора я не нашла.
В них или ложь змеилась увертливо,
Или дрожала пустая мгла.
И все мне руку жали с опаскою:
Оцарапать боялись тело,
А я ждала сокрушительной ласки,
Крепкую душу выковать хотела.
И встретился мне один с лицом обычным,
В его глазах я прочитала милость.
Я вслед за ним пошла с смиреньем безграничным,
И что с душою моей случилось!
Она фарфоровой чашечкой была,
Раздробил ее молот грубый…
Зачем душистого чая я в чашечку не влила,
Чтобы его пили милые губы.
Мне нужно было душистого чая искать,
А не идти суровыми путями.
Не для фарфоровых чашечек борьба и тоска.
Разбитой чашечке — на сутки память.
(1922)
Старое
Что это такое? Старое слово,
Чувство старое щемящее.
Только мука в этом вечно новая
И старит сердце скорбящее.
Живем мы в старом, становимся старыми
И старую смерть встречаем,
Но тешимся новых мечтаний чарами,
Опьяненно-наивными речами.
А если скажут: какой ты убитый!
Ответь: мне в старом тесно,
Ведь старое чувство бережно скрыто,
О нем никому не известно.
Я сердце душý одной рукою,
Другой поглаживаю с лаской;
А лицо настоящее грустно прикрою
Уверенной лживой маской.
(1922)
Плен
Наверху вы что-то говорили,
А я стояла внизу у двери.
Траурные ткани душу покрыли,
Словно после тяжкой потери.
Окно широкое… свет равнодушный…
На рукаве слеза засияла.
Таясь, чьей-то пленницей послушной
Я внизу у двери стояла.
Издалека спокойными глазами
Меня вы держите в длительном плене,
И никогда не встать мне с вами,
Не встать на одной ступени.
Апрель 1921
«Мой заочный властный учитель…»
Мой заочный властный учитель,
Моих младенческих лет свет,
Теперь вы стали невольно мучителем
Моих беззвездных двадцати лет.
Чего мне хочется — я не ведаю,
И за любовь прощения жду,
И на колени к шептуньям — бедам
Усталую голову я кладу.
Ответа нет. Не будет ответа,
Да и услышать ответ я боюсь.
Утони же, сердце мое, не сетуя,
Влечет ко дну тебя тяжкий груз.
Если б заранее о гибели грозящей
Судьба мне весть подала,
В подземелья, в лесные чащи
От этой встречи я бы ушла.
7 мая 1921
Дом
Синевато-серый дом
Мне давно знаком.
Но теперь я его боюсь,
Иду, тороплюсь.
Эти окна, широкий свет…
Дом глядит мне вслед.
Как лукавый чей-то рот,
Смеется оскал ворот.
Я иду… темнеет в глазах,
Нагоняет меня страх.
Серый дом, я иду, тороплюсь.
Отчего я тебя боюсь,
Отчего ты мне страшен стал?
Серый дом ничего не сказал.
В окна светит нежно тишина…
А я чем-то больна.
(1922)
Умная собачка
На веревочке я сердце водила.
Оно было умной собачкой:
Исправно, послушно служило,
Довольное скромной подачкой.
Я с ним небрежно играла,
Я над ним смеялась звонко.
Оно меня забавляло,
Как игривая юркая болонка.
А теперь… Как больно, как больно!
Потоки крови из раны.
Удивляюсь, смущаюсь невольно: —
Как всё это странно, как странно.
Послушная собачка взбесилась,
Перегрызла веревочку злобно,
Глубоко мне в тело вцепилась…
Вот тебе и сердце удобное!
(1922)
Губительный цветок
Я женщина — твердый воин.
А в сердце вырос цветок.
Он душист, нежен и строен,
Но, право, очень жесток.
Испортил он мне полжизни,
Его бы выдернуть прочь,
Да ведь кровь из сердца брызнет,
И никто не сможет помочь.
В сердце средь битвы мучительной
Я слышу острый толчок.
Это цветок губительный
Глубже пророс на вершок.
Что делать с цветком, я не знаю.
Как хочешь решать изволь.
Растет он — сердце терзает,
А вырвать — ведь та же боль.
Я — женщина, твердый воин,
А попала цветку во власть.
Кем всё это подстроено,
Откуда эта напасть?
(1921)
Последняя жертва
Я боюсь неожиданных встреч,
Я насмешливых взглядов боюсь.
Помолюсь я тому, помолюсь,
Кто сумел мое сердце рассечь.
Где смиренный цветок стыда?
Облетели его лепестки.
Равнодушным движеньем руки
Отвергнут сердечный мой дар.
И мой взор, улетавший ввысь,
Затемнил, отуманил страх.
И вещаний слова на устах
Догорели, едва зажглись.
Грядущая, ты не суди
Рабской нежности жертву последнюю.
Величавей, бесстрашней, победнее
Ты на царство своё приходи.
(1922)
Две нежности
В моем сердце мятеж и споры;
Ведут две нежности бой.
Я вырву сердце скоро
И зарою в земле сырой.
Одна стремится гордо
Меня с тобой сравнять,
Непрестанно шепчет: будь твердой,
Посылает в битву меня.
— Зачем перед взорами милыми
Опускаешь ты взор любви?
Непрестанно всеми силами
Ты в ответ любовь зови.
Стань другом его неуступчивым,
Верным в свете и тьме.
Ты слишком тиха и влюбчива;
Попытайся хоть раз посметь.
Не устает другая песенку
В венок стыдливый вить,
Отдавая его кудеснику,
Властелину моей любви.
— Как уверен, спокоен и властен он.
Целуй следы его ног.
Его ты любишь за то, что бесстрастен
И невольно с тобою жесток.
Приготовится враг лукавый, —
Удар за него прими.
А потом умри, пожалуй,
Оставь земной мир.
Ни одна уступить не хочет,
Друг с другом борьбу ведут.
Разорвут они сердце на клочья
И последние силы возьмут.
Не скрыться от неизбежности,
Не спрятаться мне от бед,
Ведь обе эти нежности, —
Единая любовь к тебе.
7 мая 1921
Добрый день
Я услышала утром одним
«Добрый день» из твоих уст.
И на многие добрые дни
Успокоилась моя грусть.
Мне для радости нужно немного
/Не ведаю прихотей я/, —
Освеженная дождями дорога
И краткая речь твоя.
И даже не речь, — два слова,
Два слова: «Добрый день».
Я знаю, счастья такого
Не найдет никто, нигде.
(1921)
Путь радостный
Не сменить ли мне путь страдания
На червонный радостный путь?
Дай мне, счастье, лобзание,
Моим верным спутником будь.
Войдут одни в грядущее
Дети блаженной игры.
Выжги, солнце цветущее,
Темноту моих траурных крыл.
Путь радостный светел и труден;
Трепетно ступаю ногой.
Прощайте, мутноглазые будни!
Здравствуй, день дорогой!
Осмею незлобно, свободно
Трусливых лет суету,
И к радостям в круг хороводный
Страданья свои вплету.
(1921)
Радость
Ты, радость, дала мне оружие,
Твоим путем я иду.
И думаю только, кому же
Отдать мой радостный дух.
Над чьими лугами пролиться
Мне песенным мудрым дождем, —
И стала я вдруг яснолицей.
Неожиданно вспомнив о нем.
Не карайте, люди, молю я,
Меня мстящей рукой.
Ведь в его лице люблю я
Весь род свободный людской.
В моей любви нетленной —
Радость, звезда цветов.
В страданье была я растленной,
А в радости стану святой.
9 мая 1921
«Ожидание… Жуть бесконечная…»
Ожидание… Жуть бесконечная…
Боязливо-медленный шаг.
Удивленно смотрят встречные,
Что со мной, — не поймут никак.
А в лицо мне солнце смеется
Неумолимо, словно страсть:
«Ничего тебе не удается:
Ни нежности, ни веры украсть».
Вот он, серый знакомый дом…
Вот сейчас назад повернусь…
Вот иду обратным путем
И хоть раз один оглянусь.
Это кто? Это что промчалось?
На солнце горит велосипед.
И солнце пуще засмеялось:
«Никогда не оглянется. Нет.
И каждый день будет то же:
Ничего тебе не украсть».
Зачем ты, солнце, меня тревожишь
Неумолимо, словно страсть?
Июнь 1921
«Отчего эта улица так пуста…»
Отчего эта улица так пуста,
Хоть много людей кругом?
И хочется мне у липы стать
И смотреть на знакомый дом.
Окно занавешено. Оком слепым
Встречает мой жадный взор.
И о том, что скрыто в доме за ним
Отгадать не могу до сих пор.
Только вижу я: улица эта пуста,
Только сердце мое болит,
И я знаю: могу я смертельно устать
И склониться до самой земли.
И у пыльной липы надолго застыть
И смотреть на слепое окно,
И только одно, одно не забыть,
Что мне ничего не дано.
Август 1921
Суд
В глазах осужденье прочесть
При свете электрических глаз…
Что мне сдержанность, честь
И самая жизнь сейчас!
А свет электрических ламп
Беспощадно ярок и желт.
Покорно твой суд приняла
И ты глаза отвел,
Невольно страсть дразня
Темнеющей впалостью щек.
Ну что ж! Презирай меня
Еще, и еще, и еще.
(1922)
Черный мотор
I.
Угрожающе-страстным дыханьем
— Берегись! — напомнил мотор.
И рубашки белой сиянье
Ослепило, как солнце, мой взор.
Почему я не бросилась смело
Под блестящую черную грудь?
Он сошел бы рубашкой белой
Мне в предсмертный взгляд блеснуть.
Этим, в белой рубашке, я сгублена,
Лишена всех гордых сил,
А другой, черный возлюбленный.
До конца бы меня раздавил.
Черный блеск… белый блеск…
Всё за пылью…
В отдаленье грозит мне мотор.
О, какие помогут усилья
Прояснить ослепленный взор!
II.
Сидишь на подушках, качаясь:
Насмешливая складка губ.
Не думаешь ты, не чаешь,
Как я тебя обожгу.
О милый, сухой, — бесстрастный,
К тебе я в мотор вскочу,
Головой горящей красной
Прильну к твоему плечу.
Бесстыдное, злое, бесчестное,
Бросаю сердце в простор.
Умчи же нас в неизвестное,
Безумный черный мотор.
13 сентября 1921
«Человека этого с хмурой бровью…»
Человека этого с хмурой бровью
Разве можно легко любить?
Я живу с величавой скалой-любовью,
Вознесенной в моей глуби.
И со всеми я смеюсь, лицемеря,
Смехом неверья злым,
И никто, никто не сможет измерить
Крепость моей скалы.
Я посылаю ему навстречу
За песней торжественной песнь,
И, схожее с ним, взором отмечу
Каждое лицо в толпе.
Во мне он старую душу выжег
И сдунул, как горсть золы.
Поведайте, песни, о том, что я вижу
С вознесенной высоко скалы.
(1921)
Русская азиатка
I.
Размахнись-ка вечерком
Пламенеющим платком
И пройдись-ка ты лужком,
Русская азиатка.
Желтым личиком дерзка,
И раскоса и легка,
Пропляши-ка трепака,
Русская азиатка.
Ты задорна и смела,
И жестоко весела,
Ты с ума меня свела,
Русская азиатка.
Кровь одна в тебе и мне,
Нам в одном гореть огне,
В плясовом хмелеть вине,
Русская азиатка.
В круге рук своих замкни,
В сердце полымем дохни,
Душу настежь распахни,
Русская азиатка.
Этим красным вечерком
Размахнемся мы платком
И упляшем далеко,
Русская азиатка.
II.
Я с чертом торгуюсь упорно;
Я душу ему продаю.
Да ну, раскошеливайсь, черный!
Смеюсь, дразню и пою.
От желтой страсти пьяной
Не двинуться, словно в цепях.
Взлечу же хоть раз и кану
В монгольских глубоких степях.
Еще мне заплатишь… Да знаешь
Об этой уплате ты сам.
Эй, черт! Не скупись, заскучаешь
По красным моим волосам.
Эх, желтая страсть иссушила!
Ну, дьявол, купи, не скупись!
Посею последнюю силу
В сожженной монгольской степи.
III.
Полюбила лицо твое желтое
И разрез твоих узких глаз.
Как курок, мою душу взвел ты,
Перед взлетом страсть напряглась.
Твоему поклоняюсь идолу
И казнящему хрустко ножу,
А о том, что за ними увидела,
Никому ничего не скажу.
Я — в монгольской неистовой лихости.
Моя песнь — раздражающий стон,
Преисполненный зноя и дикости
Незапамятных страшных времен.
Узким глазом смеясь и скучая,
Мой возлюбленный желтый молчит.
Почему же он мне не вручает
От монгольского царства ключи?
Бледный мир, испугавшись, отринет
Сумасшедшей монголки любовь.
Харакири на помощь! Да хлынет
Монгольская дикая кровь!
(1921)
Чужие сады
I.
Я люблю чужие сады,
Но мне своего не иметь.
Я брожу. И мои следы
Незаметны во тьме.
Сторожа-ограды стоят,
Нельзя умолить ни одной,
И каменных впадин взгляд
Следит неотступно за мной.
Тяжелую поступь мою
От врагов, тьма, схорони.
А в саду птицы поют
И каждый листочек звенит.
Владелец ревнивый, скупой,
Несказанно ты богат.
На минуту сжалься, открой
Ворота в возлюбленный сад.
II.
За звездою медлит звезда,
Остановились и не дрожат.
И готовы упасть сюда,
В земной златоцветный сад.
И вам, небесным, и мне
Желанны эти плоды,
Но нам от них не пьянеть,
Не отомкнуть чужие сады!
Носилась на паре крыл
Я в космосе без преград,
А здесь в рабу превратил
Меня недоступный сад.
III.
Приникла к ограде глухой,
Услышит ли сад мой крик?
Листочек ломкий, сухой,
Один листочек мне подари.
Я его прижму к губам,
Как твой созревший гранат…
Но неподвижно внемлет мольбам
Неумолимый сторож-стена.
Октябрь 1921
Единый
Это звезды мои любимые
Призывают в твоей глубине,
Чего ищу я, тайной томимая,
На твоем сокровенном дне.
Всё так же мглиста стезя междузведная,
Все так же сердце — в кругу планет,
Но из палящей, из огненной бездны
Поднимаешься ты ко мне.
К великой скорби новых служений,
Моя мудрость, себя приготовь.
В круговороте смертей и рождений
Мы воздвигнем нашу любовь.
Ты слышишь в хаосе, милый, дыхание
Нерожденных детей-светил,
Эти буйственные взывания
Величавых бесформенных сил.
Приняла головой преклоненной
Материнский страстный венец.
— Дитя мое, мир нерожденный,
Приблизился твой отец.
Октябрь 1921
Пляс
I.
В этот вечер нерадостный стала
Я веселой и жуткой на час.
Я пушусь под напев разудалый,
Под безумное гиканье в пляс.
Взбунтовалась тревожно гармоника,
Подойдите поближе к окну.
К вам на улицу я с подоконника
В исступленной пляске спрыгну.
Жутко-весел напев разудалый,
Он угрозой свистит в темноту,
Что ж, гармоника? Я не устала,
Побунтуй ещё час, побунтуй.
Надоели мне тихие песни,
Мне не надо торжественных чувств.
Утонуть, без остатка исчезнуть
Я в мучительном плясе хочу.
Беззащитною гибкой лозиной
В пляске-ветре жестоком кручусь.
Я смешала с великой кручиной
Безнадежную дерзость и грусть.
Ты, взглянув на меня в отдаленье,
Отступил бы поспешно на шаг.
Ну, так что же! Ведь не быть перемене —
Так присвистни и гикни, душа!
II.
Я больна. Не люблю я танца.
Перестаньте на танцы звать.
Я горю предсмертным багрянцем,
Неудобна моя кровать.
Ну, я встану. Только уйдите.
Я последний танец спляшу.
На ногах железные нити,
В голове неотвязный шум.
Я танцую. Легко, как в сказке,
Не касаясь пола, лечу.
Кто там смотрит сурово, без ласки
И немножко хмурясь, чуть-чуть?
Счастлив, кто ослушаться может,
А я должна танцевать.
И упасть на смертное ложе,
На больничную мою кровать.
Вот капли предсмертного пота
Едко ползут по лицу.
Я кончу… О, что ты, что ты!
Потанцуй, ещё потанцуй.
III.
Я горюю совсем по-особому:
Я с горем рыдать не люблю.
Закружимся с горем мы оба
В веселом и злобном хмелю.
Я горюю — мучителю с вызовом
В бесцветные очи смотрю.
«Я рада. Съедай же, догрызывай
Немирную душу мою».
Обо мне затевают споры:
Притворщицей звать иль больной.
И никто рокового танцора
Не видит рядом со мной.
Ну, горе! Постой, я устала,
Сейчас упаду… Поддержи!
И тихо оно прошептало:
«Ну, кто же кого закружил?»
IV.
Нарушен ход планет.
Пляшут, как я, миры.
Нигде теперь центра нет,
Всюду хаос игры.
Нет центра в душе моей,
Найти не могу границ.
Пляшу всё задорней, бойчей
На поле белых страниц.
Космический гимн не спет, —
Визги, свисты и вой…
Проверчусь ещё сколько лет
Во вселенской я плясовой?
(1921–1922)
Дурочка
Я сижу одна на крылечке, на крылечке,
И стараюсь песенку тинькать.
В голове бегает, кружится человечек
И какой-то поворачивает винтик.
Я слежу вот за этой серенькой птичкой…
Здесь меня не увидит никто.
Человечек в голове перебирает вещички,
В голове непрестанное: ток, ток.
«Это дурочка», — вчера про меня шепнули,
И никто не может подумать о нем.
А, чудесная птичка! Гуленьки, гули!
Человечек шепчет: «Подожги-ка свой дом».
Голова болит из-за тебя, человечек.
Какой вертлявый ты, жужжащий! Как тонок!
Вытащу тебя, подожгу на свечке,
Запищишь ты, проклятый, как мышонок.
1921
Лесенка
Коротенькую скучную песенку
Не спою я вам — расскажу.
Вы видите эту лесенку
К четвертому этажу?
Я видела в этом окошке
Часто юных двоих.
Лица — детские немножко,
И взор у каждого ясен и тих.
Однажды появился не прежний,
Кто-то с цепью золотой.
Он с ней стоял и небрежно
Играл косою густой.
А вечером — кончаю песенку —
Тело понесли сторожа.
Она спрыгнула с этой лесенки,
С четвертого этажа.
(1921)
«Вот целует бесплодно и жадно…»
Вот целует бесплодно и жадно,
Я проклятому солнцу люба,
Целовало и травы прохладные,
И цветы, и мои хлеба.
Протекают тяжко-медлительно
Расплавленным золотом дни,
И нет покровов спасительных:
Я и солнце — одни.
Истощило ты, солнце, силу
Моих материнских недр.
Зачем ты меня полюбило
И, пылая, льешься ко мне?
Роковым вселенским законом
Бесплодная страсть проклята,
Не целуйте же меня исступленно,
Ненавистные злые уста!
Помедли, ночь холодноокая,
Неслышный шаг задержи,
Влей в меня животворного сока,
Поцелуем-росой освежи.
Упадайте, дожди и росы!
Я бесплодную страсть прокляну
И к груди моей млеконосной
Людские уста притяну.
(1922)
Казнь
Все грехи мои бережно взвесили
И велели мне встать у стены.
Глаза мои были веселы,
А губы сухие бледны.
Спущена рукой осторожной,
Мне в лоб впилась стрела.
Это за то, что ложно
Ты предтечей себя назвала.
Отравленные, две, концами
Рассекли сомкнутость губ.
Это месть за смех над глупцами,
Ибо блажен, кто глуп.
…От взрыва кругом потемнело,
Не сыщешь сердца крохи.
Это за то, что посмела
Переплавить любовь в стихи.
Октябрь 1921
Прокаженная
Одинока я, прокаженная,
У безмолвных ворот городских,
И молитвенно славит нетленное
Тяжкозвучный каменный стих.
Дуновенье заразы ужасной
Отвращает людей от меня.
Я должна песнопения страстные
Песнопеньями вечно сменять.
Темноцветные горькие песни
В эти язвы пустили ростки,
Я священные славлю болезни
И лежу у ворот городских.
Это тело проказа источит,
Растерзают сердце ножи;
Не смотрите в кровавые очи,
Я вам издали буду служить.
Моя песнь всё страстней и печальней
Провожает последний закат.
И приветствует кто-то дальний
Мой торжественно-грустный взгляд.
(1922)
