Проблема глубины корней русского эпоса. Степень сохранности архаики в былинах. Несостоятельность точки зрения исторической школы (Вс. Ф. Миллер, Б. А. Рыбаков) на былины как отражение реальных исторических событий. Квазиисторичность былины, былина как «правильная история».

Илья Муромец как архаический герой. Черты архаики в образе Ильи: сила, неуязвимость и т. п., склонность к пьянству, ярость, эротизм; относительная враждебность к Киеву; крестьянское происхождение как знак иномирного. Связь Ильи Муромца и Микулы Селяниновича (преемника некоторых черт Велеса); Микула как герой первого поколения (исполин, возможный супруг богини земли); дочери Микулы — богатырки Василиса (в былине о Ставре) и Настасья (в эпизоде женитьбы Добрыни) как героини первого поколения.

«Илья и Святогор» — былина об инициации. Сиверные, Святые горы как форма иного мира, Святогор — один из хозяев иного мира. Любовная связь Ильи с женой Святогора — мотив брака с хозяйкой иного мира; деструктивный эротизм в связи с инициацией. Тяжесть Ильи для коня Святогора — ср. тяжесть сумочки Микулы для Святогора: Илья как порождение матери–земли равен ей весом. Отсутствие мести Святогора Илье за любовную связь с его женой — возможно, доказательство родства героев (запрет мстить кровному родичу; патрон инициации приходится эпическому герою родственником). Собственно инициация — испытание героев белым каменным гробом (посвящение осложнено мотивом «испытания на воцарение», возможно, перешедшим из сказки). Передача Святогором меча и части силы Илье Муромцу как результат инициации. Другие фрагменты былин о Святогоре. «Женитьба Святогора»: идентичность сюжета встрече Сигурда и Сигрдривы (см. ): героиня спит в доспехах/коре, находясь в ограде из щитов/ «гноище» (т. е. обнесённом стеной месте, куда cбрасывали трупы самоубийц и умерших дурной смертью), её будит возлюбленный/муж, разрубив на ней «панцирь». «Встреча Ильи с отцом Святогора»: Святогор приводит «названного брата» (возможно, родного) к слепому сверхсильному старику (ср. слепоту Яги, Вия и др. владык мира смерти), веля протягивать при рукопожатии вместо руки раскалённую палицу (живое противопоставляется мёртвому как горячее холодному), слепой отец эту палицу сильно сжимает. Этот эпизод по своему инициатическому подтексту может быть сопоставлен с аналогичным в центральноазиатских эпосах, где герой, проходя инициацию, должен на вершине мировой горы встретиться со своим иномирным родичем и получить от него силу, оружие, коня.

Приход героя из иного мира в мир людей в былине «Илья Муромец и Соловей—Разбойник». Соловей как страж границы между миром людей и иным, получеловек–получудовище. Трансформация «архаического поединка» в былине. Смягчённая враждебность Ильи к Киеву, типологическая близость к греческим, алтайским и др. мифам о гибельном приводе стража в мир людей. Враждебность Владимира к Илье и эволюция её мотивации: от страха перед иномирным героем до презрения к крестьянину.

Хтоничность Ильи Муромца в былине об исцелении и бое с Сокольником. Крестьянское происхождение богатыря как знак хтоничности; мотив исцеления «сидня» как вызов героя–защитника из иного мира (связь Ильи с печью как вратами иного мира); образ «сидня» как копящего магическую силу. Расчистка Ильёй пашни в сопоставлении с земледельческими и скотоводческими подвигами других эпических героев. «Исцеление Ильи» и «Бой с Соловьём» как два варианта прихода иномирного героя к людям. «Антеевский мотив» в былине о Сокольнике (получение Ильёй силы от земли во время боя с сыном). Сон эпического героя как открывание врат миров иномирному врагу (ср. сон у Калинова моста в сказках: чудище может преодолеть границу миров благодаря сну героев — сон как установление контакта с иным миром). «Непатриотичность» архаического героя: Илья сначала щадит Сокольника, а затем карает не как врага Руси, а как личного. В. Я.Пропп о былине «Илья и Сокольник».

Богатырский гнев и богатырское пьянство в «Ссоре Ильи с Владимиром и бое с войском Калина». Разрушения, чинимые Ильёй Киеву, идентичны чинимым Соловьём—Разбойником. Двуединство пьянства и ярости. Несоразмерность ярости её причинам. Заточение лучшего богатыря из страха перед его безумной яростью.

Пребывание Ильи в погребе как отголосок мотива ухода архаического героя в иной мир после совершения подвигов (Илья возвращается в «родные» стихии земли и камня и долгие годы живёт без пищи — ср. осет. Батразда, возвращающегося на небо после совершения очередного подвига).

Ярость Ильи в бою с войском Калина — ср. сканд. берсерков. Особенность мотива «бой человека с войском»: преимущественно враг архаичнее героя, здесь же враг предельно историзирован, в то время как герой остаётся архаическим.

Объединенность двух частей былины темой всесокрушающей ярости богатыря. Типологическая близость к «Илиаде» Гомера как поэме о гневе.

Уход архаического героя в былине «Три поездки Ильи Муромца». Типичный для архаического героя мотив самоубийства. Камень как страж границы иного мира. Илья решительно выбирает дорогу смерти. Королевна и её пленники — типологический аналог пещер Змея, владыки мёртвых, Кирки и её свиней и т. п.; королевна как хозяйка смерти, смертный характер поездки к ней. Клад как воплощение жизненных сил Ильи, раздача им клада — саморазрушение (ср. раздачу сокровищ в героических песнях «Старшей Эдды»). Окаменевание Ильи как общеэпический мотив гибели архаического героя. Типологическая близость к осетинским сказаниям о смерти народа нартов (бог дважды безуспешно пытается их убить, после чего они строят себе каменные гробницы и уходят туда).

Добрыня как раннегосударственный герой, воплощение эпических норм: см. статью , глава «Добро и зло». Параллелизм финала былины «Добрыня в отъезде» и «Одиссеи», вплоть до рубца–родинки; типологический, а не генетический характер этой близости сюжетов.

Алёша как трансформированный герой–трикстер: см. там же, глава «Низведённая архаика».

Былина о Дюке: древнейшие образы в новом восприятии. Город Дюка — сердце иного мира; особенности его «географического» положения (Индия, Волынь—Галич, Корела, Сорочина расположены «на все четыре стороны» от Киева: тождество границы мира людей и центра иного мира). Город Дюка как «золотое царство»; золото как свет и огонь. Сцена охоты Дюка как отражение мифа о рассылании богом света солнечных лучей по миру; образ орла–солнца в былине. Мировые аналоги образа Дюкова орла (Хресвельг и др.).

Путь Дюка через заставы — путь из иного мира. Мифологическая и природная трактовка «гор толкучих»: вход (здесь выход) в иной мир как пасть чудовища, «горы» — возможно, тучи (учитывая солярные мотивы образа Дюка). Встреча Дюка с Ильёй Муромцем: сон Ильи как открывание границы мира людей и иного, дружественное отношение одного иномирного героя к другому. Илья и Дюк как помогающие эпической Руси военной силой и богатством. Неприятие Дюка в Киеве как традиционная враждебность к иномирному герою. Поздние бытовые мотивы состязания в щегольстве. Мифологическое и социальное объяснение близости Дюка к «голям кабацким». Поездка Добрыни в город Дюка как снятие границы между мирами, доступность страны счастья.

 

Литература

Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Под. ред. А. Е. Грузинского. М., 1909–1910. №№ 190 (Исцеление Ильи), 4 (Илья и Соловей), 51, 86 (Святогор), 5, 199 (Илья и Сокольник), 118, 62 (Илья и Идолище), 7, 119, 127 (Ссора с Владимиром и бой с войском Калина), 176 (Три поездки Ильи); 25 (Добрыня и Змей), 129 (Добрыня в отъезде), 192 (Добрыня и Маринка); 27 (Алёша и Тугарин), 38 (Вольга), 165 (Микула), 30 (Ставр), 42 (Сватовство Дуная); 63, 29 (Дюк).

Баркова А. Л. Указ. сочинения.

Буслаев Ф. И. Русский богатырский эпос // БуслаевФ. И. Народная поэзия: Исторические очерки. СПб., 1887.

Пропп В. Я. Русский героический эпос. Л., 1955.

Топоров В. Н. Святогор: своё и чужое. // Славянское и балканское языкознание: Проблемы языковых контактов. М., 1983.

 

Семинар

Историческое развитие былинных образов.