Ясный, погожий день обещал смениться ночью весьма прохладной. В горных долинах воздух порою бывает весьма сух, особенно летом, и тепла в себе не удерживает, едва источник сего тепла скроется за горизонтом. Но даже в такие холодные вечера в «Деревенский герб» нередко набивалась целая толпа народа, как приезжих, так и завсегдатаев, и этот вечер исключением не был. Повсюду царило праздничное, веселое, компанейское настроение. Неумолчно журчала беседа, поток голосов, точно река, разбрызгиваясь, тек по общей зале; гости смеялись и хихикали, устроившись вокруг очага в центре: одни обсуждали то и это, другие курили, третьи пили, четвертые играли в бильярд, в шашки и нарды, и все это — под грозным, остекленевшим взглядом трофейных голов, развешенных по стенам.

В картежной комнате велись разговоры не менее значимые, и вовсю играли в другие азартные игры, потише, под надзором уже не трофейных голов, но долговязого и сурового мистера Джинкинса, буфетчика, маячившего за дубовой стойкой в дальнем конце зала. Был там мистер Тони Аркрайт, ветеринар; он разглагольствовал о достоинствах своего нового жеребенка, народившегося не далее как сегодня, и обещал показать его при первой же возможности. Был там мистер Томас Доггер вместе с длинным и острым своим носом; он наслаждался местной атмосферой, усиленно выказывал смирение и тонко намекал на сей факт всем и каждому, кто брал за труд прислушаться. Был там деревенский доктор мистер Холл; устроившись в удобном кресле с подлокотниками под окнами галереи, он покуривал себе трубочку. В тот вечер в «Герб» заглянул и мистер Марк Тренч; он играл в пикет не с кем иным, как с викарием, а Оливер Лэнгли и добродушный хозяин заведения наблюдали за увлекательной партией. Однако ж этих двух аналитиков от пикета интриговало главным образом не столько мастерство игроков, сколько суть диалога между сквайром и преподобным мистером Скаттергудом.

— Буду чертовски вам признателен, викарий, если вы соизволите объяснить, каким образом то, что я прочел в газете графства касательно одного весьма примечательного события в Вороньем Крае примерно месячной давности — ужасного события, скажу я вам! — согласуется с вашим благочестивым краснобайством, — промолвил Марк, лениво сбрасывая три карты и вытягивая из банка новые им в замену. Игроки начали новую партию и теперь производили обмен, надеясь получить на руки карты получше.

— И что же это за событие, мистер Тренч? — улыбнулся викарий, поправляя очки.

— Вы наверняка слышали о том, как на особенно опасном участке скальной дороги опрокинулась карета? Каре та фирмы «Каттермол», как я припоминаю. Несколько пассажиров погибли, рухнув с обрыва в ледяные воды гавани, и в их числе — двое очаровательных малышей, брат с сестрой, им еще и пяти лет не исполнилось. — Тут сквайр умолк и уставился в карты, с интересом дожидаясь ответа собеседника.

— Да, я тоже об этом читал. Прегорестная утрата, мистер Тренч, как вы верно заметили.

— А эти очаровательные дети, братик с сестренкой, которым еще и пяти не было, — по-вашему, они заслужили такую участь? Просто-таки сами ее заработали? Такова нынче кара за неучтивость по отношению к гувернантке?

— Это был несчастный случай, мистер Тренч, кони испугались и понесли.

— Ха! Самый что ни на есть разнесчастный случай сам по себе показателен. Выходит, ваш так называемый любящий Господь задремал на часах и допустил сию прегорестную утрату, сие ужасное происшествие. Или, может статься, речь идет о сознательном действии того же самого сонного божества? Даже вроде бы особый термин есть для таких случаев: «деяние Господа», стихийная сила то есть. Смерть от несчастного случая, Божье наказание, как выражаются в наших многоуважаемых судах. Так вот, мысль о том, чтобы всякое воскресенье поклоняться существу настолько абсурдному, оскорбляет меня до глубины души; да и любому мыслящему человеку полагалось бы чувствовать то же. Удивляюсь я, что вы со мной не согласны; но я, наверное, просто не в ладах со своим временем. Сколько очков, викарий?

Заметно разволновавшийся викарий открыл карты.

— Четыре пики, сорок, мистер Тренч.

— Плохо. У меня четыре трефы, сорок один. Не повезло вам, викарий. А что у нас в одной масти по старшинству?

— Три бубновых, тридцать.

— Опять я вас обставил. Вот глядите: три трефы, тридцать одно. И притом туз: конечно же, я вас бью. А как насчет комбинаций?

— Четыре валета, сорок.

— Здесь мы с вами равны: у меня пара четверок. Четыре десятки — то же, что четыре фигуры. Стало быть, семь сдающему, вам — ничего — nihil, как выразился бы старый зануда Силла. А в следующий кон сдавать вам, викарий, у вас очков меньше.

— Боюсь, не мне, бедному провинциальному священнику, оправдывать действия или бездействие Всемогущего, мистер Тренч, — отозвался викарий, возвращаясь к доводам сквайра и одновременно тасуя карты и сдавая по двенадцать себе и Марку. Оставшиеся восемь он разложил рубашкой вверх, как банк. — Есть вопросы, на которые Провидение в этой жизни однозначного ответа нам не дает.

— Ну вот, вы опять пытаетесь вывернуться! Все священники, в провинции или где угодно, одним миром мазаны. Увязли в своих доктринах, точно крапивники в птичьем клею, а как только доходит до дела, вы совершенно не в состоянии ничего объяснить и прибегаете к банальностям этой вашей благочестивой чепухи — дескать, все это слишком велико и непостижимо для невежественных смертных. Но хоть какой-то смысл во всем этом быть должен — даже в глазах смертных? Разве не логично? — Эту речь сквайр произнес весьма рассеянно, с головой уйдя в изучение карт. И в результате заменил три.

— А чего вы от меня ждете, мистер Тренч? — отпарировал викарий, в свою очередь заменяя карты. — По-вашему, я обладаю какими-то особыми познаниями в том, что касается Господнего замысла? У меня, по-вашему, свои связи в Небесной канцелярии?

— А жду я, чтобы вы, священники, честно и откровенно признали: вы сами понятия не имеете о том, о чем беретесь рассуждать. Объявите об этом с кафедры во время службы одним ясным субботним утром, и, ставлю пятьдесят гиней, паства зааплодирует вам так — те из прихожан, что в здравом уме, по крайней мере, — как еще ни одному пастырю Святой Люсии испокон веков не аплодировали, да оно и неудивительно.

Викарий совсем смешался: как отвечать мистеру Марку Тренчу (иначе нежели в духе христианского милосердия), он никогда не знал, во всяком случае, лицом к лицу, — и в отчаянии прибег к доброй старой аксиоме, подсказывающей: не знаете, что сказать, так лучше промолчите. Притом ведь мистер Тренч — его благодетель, благодетель его возлюбленной супруги и всего прихода; как же можно его огорчать! К сожалению, подумав о том, что не стоит выводить из равновесия сквайра, викарий тут же вспомнил про происшествие в Вороньем Крае: про потерявшую равновесие и опрокинувшуюся карету и ужасную судьбу маленьких детишек и прочих пассажиров. Невзирая на внешнее спокойствие, вопросы, заданные сквайром, растревожили ему душу; подобные щекотливые моменты веры, явно противоречащие элементарным приличиям и здравому смыслу, частенько его донимали, хотя вслух он об этом почти не заговаривал. Так что священник невозмутимо подставил вторую щеку, так сказать, и подсчитал карты. Лицо его медленно озарилось улыбкой в преддверии нежданного выигрыша.

— Что у вас, мистер Тренч?

— Шесть бубен, пятьдесят восемь. Улыбка самую малость померкла.

— Ах да, конечно же, этого и следовало ожидать. А у меня только пять пик, сорок семь, как сами вы видите. Как насчет одномастных по старшинству?

— Пять бубен, сорок семь.

— А! Понятно. Что ж, отличные карты. У меня только три трефы, на двадцать четыре очка.

— Не повезло вам, викарий, — посетовал сквайр, чопорно затягиваясь сигарой.

Однако же преподобный джентльмен вместе со своей улыбкой так легко не сдавались.

— Комбинация, мистер Тренч?

— Три валета, тридцать.

Викарий торжествующе выложил карты на стол.

— Боюсь, маловато будет. Четыре короля, сорок. И четверка — quatorze, — мистер Тренч!

— Браво, викарий, что называется, повезло вам! Тем не менее у меня очков в два раза больше. Но не тревожьтесь, какие ваши годы!

Некоторое время эта несочетаемая пара играла молча; впрочем, тишину соблюдали только они двое, в то время как над многолюдной компанией посетителей стоял гул голосов, то и дело прерываемый веселой шуточкой мистера Айвза или ехидным замечанием Оливера. Но вот сквайр вновь принялся вопрошать собеседника о метафизических материях.

— Викарий, а вы никогда не замечали, сколь многие блестящие гении в истории мира — наши великие умы от искусства, литературы, музыки, естествознания и математики, ну и тому подобное — в личной жизни были сущими чудовищами?

— Безусловно, случалось и такое; мне и самому приходилось читать о подобных вещах. Да, в некоторой степени я с вами согласен, — произнес викарий, потирая подбородок.

— Этот вопрос вечно ставит меня в тупик. Гиганты творческой мысли, люди недюжинных талантов — и при этом сущие чудовища, способные черт-те что натворить из чистого эгоизма и потворства собственным прихотям. Любопытно, викарий, а нельзя ли из этого сделать определенные выводы о Всевышнем Творце? Вам не кажется, что Всемогущий в личной жизни тоже может оказаться сущим чудищем? Божество — безусловно, но по сути — демон, затаившийся во тьме бес? А что, вот вам отличное объяснение для эпизода с перевернувшейся каретой!

Викарий протестующе передернулся. Как прикажете отвечать на этот вызов из уст сквайра, на эту очередную перчатку, брошенную к его клерикальным ногам?

— Марк, смилуйся, ты бедного мистера Скаттергуда совсем смутил, — промолвил Оливер. Он знал, как любит его друг задирать и поддразнивать достойного священника в интеллектуальных поединках такого рода, но право же — всему есть пределы! — В опровержение твоих слов позволь мне, Марк, сослаться на нашего родного Шекспира, человека смиренного и кроткого. Вот уж никакое не чудовище, будь то в личной жизни или в общественной, если верить современникам!

— И все-таки как же насчет пассажиров той злосчастной кареты на горной дороге, что рухнули с обрыва и утонули в море? — нимало не смутившись, настаивал сквайр. — Не самая приятная смерть, согласитесь, хотя и довольно быстрая.

— И как насчет той девушки, что утонула в Одиноком озере? — вопросила Черри Айвз, как раз случившаяся поблизости. — Как насчет той деревенской простушки, что утопилась из-за любви к молодому джентльмену, некоему Чарльзу Кэмплемэну?

— Это еще что такое? — насторожил уши Оливер. — К мистеру Чарльзу Кэмплемэну из Скайлингден-холла?

Мистер Ним Айвз беспокойно забегал глазами туда-сюда; те, кто стоял рядом и слышал слова Черри, последовали его примеру. Старики, старожилы деревни, встревоженно переглянулись; особенно же запаниковал трактирщик, до сих пор понятия не имевший, что его дочери эта история отлично известна. Он нахмурился, суетливо расправил фартук.

— А я ведь про нее напрочь позабыл, — лениво протянул сквайр. — В ту пору я совсем мальчишкой был, Нолл, почти ничего и не помню, кроме того, что скандал вышел жуткий. Вы, конечно же, имеете в виду тот случай самоубийства, когда тело так и не нашли?

— Именно, — кивнула Черри.

— Удивляюсь я, что ты об этом знаешь, Черри, милочка, — промолвил мистер Айвз, и в голосе его отчетливо прозвучали непривычные предостерегающие интонации. — По правде говоря, для местных жителей воспоминания эти — не из приятных. Скверное было времечко. Да, сэры, скверное, полагаю, тут мне никто не возразит. Вот уж более двух десятков лет речей о нем не вели и к нему не возвращались.

— Оно и к лучшему, Ним Айвз, — возвестил один из седовласых старожилов.

— Самоубийство — в Шильстон-Апкоте? — промолвил Оливер, обводя комнату ясным взглядом. — И кто бы мог предположить?

— А что потом сталось с мистером Чарльзом Кэмплемэном? — полюбопытствовала Черри. Со времен того вечера, когда она случайно подслушала эту историю в «Гербе», дочку трактирщика неодолимо влекла тайна деревенской девушки, что покончила с собою из-за любви; влекла вопреки ее воле, что бы уж там Черри ни утверждала в вафельной мисс Кримп насчет пагубной женской слабости.

Откликнувшись на ее призыв, к группе приблизился мистер Томас Доггер, сей ревностный служитель закона — плечи расправлены, осанка безупречно прямая, нос длинный и острый, глазки масляно поблескивают от обильных возлияний, — и, приосанившись с видом весьма авторитетным, как и подобает умудренному законнику, привыкшему к уважению простецов, облагодетельствовал мир заявлением.

— Мистер Чарльз Кэмплемэн, — торжественно провозгласил поверенный, — навлек на себя позор и бесчестье, чего никоим образом не заслуживал, и под давлением общественного мнения вынужден был покинуть деревню; а его домашние — и в их числе недужный отец, на тот момент — владелец Скайлингдена, — поручили свой домицилий, доходы с земли и все личное движимое имущество заботам Господа и природы sine die и с тех пор в родные места не возвращались. Вот таково было положение дел — вплоть до недавнего времени.

— Что вы имеете в виду, сэр? — переспросил Оливер, отлично зная про себя, равно как и Марк, что разумеет собеседник, но желая услышать ответ из уст самого мистера Доггера.

— Я имею в виду вот что, — отозвался поверенный, искоса поглядывая на доктора Холла, восседающего в кресле под окнами галереи, — есть у меня сильные подозрения — заметьте, это лишь подозрения, а не подтвержденный факт, так что я никого не обвиняю, — итак, есть у меня сильные подозрения, что джентльмен, ныне именующий себя мистером Видом Уинтермарчем, наш сосед из Скайлингден-холла, на самом деле не кто иной, как мистер Чарльз Кэмплемэн, вернувшийся в отчий край.

Все голоса тут же примолкли, воцарилась мертвая тишина. Большинство собравшихся уже слыхали эту сплетню и небрежно от нее отмахнулись, но теперь, услышав то же самое из уст неподкупного и в высшей степени респектабельного мистера Томаса Доггера — профессионала, выпускника прославленного Клайвз-инн в Фишмуте, почтенного стряпчего консульского суда и атторнея общего права, — все поняли, что, должно быть, некая правда в этом есть или по крайней мере то, что закон почитает за правду. Но заметьте, никаких обвинений мистер Доггер не выдвигал!

Доктор Холл остановил на поверенном долгий взгляд; по лицу его, бледному, точно пергамент, скользнула еле заметная тень. Мистер Доггер на мгновение встретился с ним глазами — эти двое словно поняли друг друга без слов, а затем доктор отвернулся, не проронив ни слова.

— Не слишком тому удивляйтесь, дорогие друзья мои, ибо я много чего навидался, — продолжал мистер Доггер, цепляясь большими пальцами за карманы жилета. — Долroe время я как профессиональный юрист придерживался мнения о том, что род Кэмплемэнов пресекся; что же до Скайлингдена, фригольд перешел к другому лицу, а эти новые жильцы — лишь последние в хаотичной череде арендаторов. Но здесь никчемный провинциалишка Том Доггер должен воскликнуть: теа culpa!, должен смиренно признать, что заблуждался. Теперь мне вполне очевидно, что фригольд на усадьбу по-прежнему твердо удерживают в руках Кэмплемэны.

— Что ему здесь понадобилось? — вопросил Оливер. — Если это и в самом деле мистер Кэмплемэн, чего ради он вернулся спустя столько лет? И почему под другим именем?

— В самом деле, сэр, чего ради? Бог весть! Есть над чем поломать голову: любопытная проблемка — и с личной точки зрения, и с профессиональной. Однако ж провинциальная адвокатская практика мало времени оставляет на раздумья, будь то в личном вопросе или же в профессиональном. Хотя если общество примется настаивать — только в этом случае, заметьте, — я побьюсь об заклад, что он замышляет отомстить.

— Отомстить? За что, сэр?

— За то, что в этой деревне с ним несправедливо обошлись. Мистер Чарльз Кэмплемэн был юношей незаурядным, с пытливым умом и неортодоксальными предпочтениями, как помнят многие из здесь собравшихся, и вполне мог счесть, что общественное мнение оклеветало его и опорочило; поговаривали даже о возбуждении судебного дела. Могу себе вообразить, как это все на него подействовало. Его ли вина, если шалая дура потеряла голову и бросилась в озеро, покончив с жизнью в нарушение наших самых священных этических и религиозных норм? Помолвки не было; с точки зрения закона мистер Кэмплемэн не был связан никакими обязательствами, никакой ответственностью. Если вздорная девица не пожелала считаться с решением состоятельного джентльмена, который ей в любом случае не пара, это ее собственный выбор: если кого и винить, так ее, и только ее. Порочная дрянь, вот кто она была такая… порочная до мозга костей.

— Право же… бедное, бедное дитя, — пробормотал викарий. Он смятенно поправил очки, на время позабыв и про карты, и про выигрыш, и про интеллектуальный поединок со сквайром. Про утопленницу он, конечно же, уже слышал; так что взволновал его, по всему судя, немилосердный приговор, вынесенный ей мистером Доггером, столь безжалостно-лаконичный.

— Допускаю, что сей джентльмен охотно насолил бы кое-кому в деревне одним своим присутствием, в особенности же тем, что так невеликодушно обошлись с ним в былые времена, — продолжал поверенный, улыбаясь и обводя глянцевыми глазками почтенное собрание. И прижал руку к сердцу в знак глубокого своего смирения. — Том Доггер далек от того, чтобы придираться к ближнему или рассуждать о чьих бы то ни было грехах, настоящих или вымышленных, — идет ли речь о живых или о мертвых. То, что я поведал вам касательно событий прошлого, я знаю доподлинно, ipso facto. Что до моих подозрений касательно личности джентльмена, ныне проживающего в Скайлингдене, так оно остается лишь подозрением, возникшим в результате моей недавней беседы с тамошним семейством, мистером Видом Уинтермарчем, et uxor, et filia.

Воцарилось молчание; воспользовавшись случаем, присутствующие пытались хорошенько осмыслить услышанное.

— По чести говоря, меня это немного тревожит, — промолвил Оливер. — Сдается мне, сэр, вы поведали нам отнюдь не все. Этот мистер Кэмплемэн ныне обзавелся собственной семьей и много лет жил вдали от Талботшира, как говорят, «с глаз долой — из сердца вон». Что могло вынудить его сводить счеты спустя столько времени? Чего он, спрашивается, ждал? Отчего не приехал раньше? По мне, так в его возрасте полагается довольствоваться теми благами, что послала ему судьба в лице послушной жены и любящей дочери. Если он и вернулся в Скайлингден, так только за тем, чтобы вновь обосноваться в отчем доме, как в дни своей юности. Тамошнее семейство, как мне показалось, поглощено собственными своими делами и хочет одного лишь: чтобы их оставили в покое.

— Нельзя недооценивать человеческую мстительность, сэр, — не без строгости возразил мистер Доггер. — Мистера Кэмплемэна и его отца выдворили из фамильной усадьбы в результате скандала и неподтвержденных обвинений — возмутительная несправедливость, не так ли? Неслыханное оскорбление, сэр! Такая рана может болеть годами, может воспаляться и язвить мозг до тех пор, пока обида не перехлестнет через край и не подчинит себе волю. Более того, задам вам встречный вопрос: если мистер Чарльз Кэмплемэн не замышляет недоброго, зачем бы ему выдавать себя за другого и называться чужим именем?

Оливер вынужден был признать, что эту загадку он разгадать не в силах.

— А как же Марчанты? — вопросила Черри Айвз. — Как насчет родителей мисс Эдит Марчант, которые еще много месяцев обшаривали озеро, разыскивая тело, и, так ничего и не найдя, умерли от разбитого сердца? А ведь отец ее был не кем иным, как викарием!

Замечание Черри не оставило равнодушными Марка с Оливером. Возможно, девушка как раз эту цель и преследовала — проверить, что за эффект произведет оно на подозреваемых шутников. Со своей стороны, сквайр в жизни не слышал подробностей этой истории. Скандал так успешно замалчивали, что Марк даже имени утопленницы не знал; хотя на протяжении многих лет до слуха его доходили некие туманные намеки, и теперь мистер Тренч смутно припоминал, что вроде бы во всем этом участвовал какой-то священник. Однако ж сквайр Далройдский сплетни и пустопорожнюю болтовню терпеть не мог, так что к разговорам особо и не прислушивался. Он обернулся к Оливеру, Оливер вскинул глаза на него; перед мысленным взором двух джентльменов тут же возникли образы престарелого священника и его супруги, в чьих увядших, измученных, одряхлевших лицах читались тревога и озабоченность. И зазвучал дребезжащий голосок священника: «Вы нашу Эдит не видели? Нашу девочку?»

Сквайр посмотрел поверх карт на викария, затем обернулся к трактирщику и прочим деревенским старожилам. Что еще известно об этой трагедии, гадал Марк, сколь многое до сих пор упорно замалчивают? До конца ли пересказана история, или есть, что добавить? И что же такое наблюдали они с Оливером у Далройдской пристани?

— Сдаете, мистер Тренч? — осведомился викарий.

Сквайр сдал карты; глаза его были прикованы к колоде, а вот мысли снова и снова возвращались к Далройдской пристани; так что прения продолжались уже без него.

Позже тем вечером в Далройде друзья на досуге сыграли партию в бильярд, запасшись сигарами, бренди, и в присутствии Забавника: песик, едва улеглись первые восторги по поводу возвращения хозяина, устроился в камышовой корзинке у камина в бильярдной и, полузакрыв глаза, размышлял про себя о многих радостях жизни. Поборники кия играли за длинным столом в относительной тишине: безмолвие нарушали только звуки, с игрой сопряженные, да свежий прохладный ночной ветерок задувал из полуоткрытого окна. В комнате было зябко, но сквайр терпеть не мог духоты. С приближением полуночи призрачные тени от огня, неверный отблеск восковых свечей, облака сигарного дыма, холодный лунный свет, струящийся сквозь створное окно, мерное постукивание и погромыхивание шаров создавали жутковатую атмосферу, особенно в сочетании с воздействием спиртных паров.

— Ну и что? — промолвил Марк спустя некоторое время.

— То есть? — эхом подхватил Оливер.

— Что такое, по-твоему, мы видели у Далройдской пристани? Кто к нам подходил?

— Этот вопрос я для себя еще не решил. Надеюсь, не то, что ты думаешь.

— А что, по-твоему, я думаю, а, Нолл? Оливер взъерошил пышные кудри.

— Должен признаться, вся эта история ставит меня в тупик. Мне до некоторой степени известны твои своеобразные верования — или скорее отсутствие каких бы то ни было верований: насколько я понимаю, жизни за пределами земного бытия ты не признаешь. Так что, боюсь, я вынужден тебя разочаровать: удовлетворительного ответа у меня нет.

Сквайр ударил кием — и загнал в лузу красный шар.

— Выходцы с того света. — Ненадолго вынув сигару изо рта, Марк жадно глотнул бренди.

— Привидения?

— Привидения. Призраки. Фантомы. Духи, как сказал бы старина Боттом. Химеры. Выходцы из могил. Называй как хочешь.

— Возможно, это и есть одна из тайн мистера Боттома, каковые ты поклялся разгадать. Хотя в толк взять не могу, Марк, как ты умудряешься признавать существование призраков, ежели упрямо не желаешь поверить в загробную жизнь.

— Загвоздка не из простых, верно? Ха! — воскликнул хозяин Далройда, эффектным карамболем завоевав себе еще очко. Оливер выказал подобающее восхищение. Удар — щелчок — и красный шар вновь покоится в лузе.

— Ты в самом деле веришь, что твой отец умер? — внезапно спросил Оливер. Он наблюдал за игрою сквайра от камина: на фоне огня четко выделялся его силуэт — рука опущена, кий упирается в пол.

— Абсолютно, — отвечал Марк, доводя удар до конца — чужой шар в лузе, два очка в пользу играющего, — и только потом оборачиваясь к другу. — Почему ты спрашиваешь, старина Нолл?

— Понятия не имею, вот засела в голове мысль, и все тут. А сколько ему сейчас было бы лет?

— Извини, как-то не озаботился подсчитать.

В Лету канули еще несколько минут методичной игры.

— А когда это все случилось? Когда именно утопилась дочка викария? — продолжал любопытствовать Оливер.

— Лет двадцать восемь назад. Примерно тогда же, когда мой многоуважаемый папаша удрал неведомо куда — за холмы, за долы.

— Может, он еще жив. Может, подобно мистеру Чарльзу Кэмплемэну, он взял себе чужое имя. Где-нибудь в Малбери, или в Фишмуте, или даже в Вороньем Крае! Может, я даже на улице с ним сталкивался тысячу раз, в Хаймаркете, например, и понятия не имел, что это он!

— Маловероятно. От души надеюсь, что не так.

— Вот никогда я этого не понимал. Что его заставило бросить свое наследие, усадьбу и семью? Что он мог при этом выгадать?

Сквайр задумчиво потеребил бакенбарды.

— Право же, Нолл, ты без конца пристаешь ко мне с одной и той же темой, которую мы уже бесчисленное количество раз обсудили во всех подробностях. В жизни никто меня так не донимал. Берегись: ты того и гляди мне наскучишь!

— Наверное, уже наскучил. Боюсь, что так, — со вздохом посетовал Оливер. — Намек понят.

— Какое мне дело до того, что случилось с отцом? Кто он мне такой, собственно говоря? — промолвил Марк, яростно жуя сигару, словно вознамерился истребить ее раз и навсегда.

— Если бы речь шла о моем отце, меня бы это очень даже занимало — бедный мой старик-отец, да упокоится на небесах его душа! Хотя, полагаю, мои взгляды на этот счет в твоих глазах мало что значат. И тем не менее, хоть ты и невысокого о нем мнения, Ральф Тренч был твоим отцом, Марк, ты же этого отрицать не станешь. В какой степени твои детские о нем воспоминания — о его характере, темпераменте, принципах — соответствуют истине, а в какой — порождены собственным твоим воображением как результат мрачных предположений и раздумий?

Сквайр промолчал, сосредоточившись на игре. Глаза его — слишком маленькие и узкие, слишком близко посаженные, один чуть выше другого, под лохматыми нависающими бровями — высмотрели цель. Щелк. Красный шар исчез в нижней угловой лузе.

— Безотносительно к тому, как сильно его исчезновение огорчило твою мать…

Сквайр резко вскинул глаза.

— О матери — ни слова, — предостерег он гостя ледяным, точно ночной воздух, тоном. Было ясно, что Оливер задел струну весьма чувствительную. — Молчи, слышишь? Эта женщина много вынесла в своей жизни, на том и покончим.

Какое-то время джентльмены молча орудовали киями. Игра заметно ускорилась: сквайр провел серию удачных ударов и сделал несколько карамболей подряд.

— Я тут перед уходом из «Герба» перекинулся парой слов с твоим приятелем викарием, — наконец обронил Оливер. — Он исподволь расспрашивал меня насчет писем, которые отдал тебе с неделю назад или больше, — писем, которые он обнаружил в старом платяном шкафу в своем доме. Некоторые из них касались твоего отца.

— Да, вроде бы он и впрямь отдал мне какой-то архив, перед самым твоим приездом, если не ошибаюсь, но черт меня подери, если я помню, куда эти бумаженции засунул. И вообще надо было бросить их в огонь, да и вся недолга. Может, так я и поступил; с уверенностью не скажу.

— Милый старина Марк, порою я просто не знаю, как тебя воспринимать. Право, лучше бы ты в него верил.

— В кого еще верил? В викария или в отца?

— Вздор и чушь! Ты отлично знаешь, о ком я.

— И вновь ты возвращаешься к надоевшей теме. Ты просто неутомим, Нолл, под стать Забавнику — этот как вцепится во что-нибудь зубами, так уже и не выпустит, — пробурчал сквайр, откладывая кий. — Вера! - воскликнул он с горечью. — Еще одна вздорная выдумка, по поводу которой мы с достойным викарием сколько раз копья ломали. Вера? Да она яйца выеденного не стоит. Вот ответь мне, Нолл, что в ней такого похвального? Тоже мне добродетель — слепая преданность тому, чего и обосновать невозможно! Спрошу еще: как ты назовешь человека, который принимает за чистую монету заверения незнакомца по какому-либо жизненно важному вопросу, даже не спросив доказательств? Я скажу тебе, кто он такой. Простофиля. Олух. Доверчивый болван. Простак. Легкая добыча. Остолоп. Дурак набитый. Вот как мы его назовем, Нолл. Ха!

И, вооружившись новой сигарой, сквайр вышел на балкон. Задумчивый Оливер поплелся за ним. Там джентльмены постояли некоторое время, любуясь ночью и глядя через лужайку за домом на Клюквенные угодья и угрюмую темную громаду Мрачного леса за нею. Вокруг царило безмолвие. Луна стояла высоко над иззубренным хребтом Тал-бот, заливая окрестности чистым и ясным светом. Друзья мирно покуривали, погрузившись в мысли, как вдруг сквайр дотронулся до руки Оливера и прошептал:

— Нолл, ты слышал?

Оливер застыл, перегнувшись через балюстраду.

— Нет, ничего не слышу. А тебе что почудилось?

— Какой-то крик — вон там, на краю лужайки. Из рощицы.

— Вроде бы все тихо.

— У ночи больше глаз, чем у Аргуса, — промолвил Марк. — Вон на той елке кто-то есть. Видишь, видишь? Там, на голубой ели. Смотри, как вздрагивают верхние ветки: совсем чуть-чуть, еле заметно. А ветра-то нет.

— Да… да, вижу! — взволнованно откликнулся Оливер.

— В ветвях кто-то угнездился — и наблюдает за нами! Не успел он договорить, как ветки раздвинулись, и в воздух взвилось нечто огромное и тяжелое. У существа была округлая, мертвенно-белая голова, слегка смахивающая на человеческую, горящие зеленые глаза и два хохолка из перьев вроде рожек. Крылья, наводящие на мысль о ночной бабочке, бесшумно несли птицу ввысь, к луне.

— Скайлингденская сова? — прошептал Оливер.

— И, держу пари, не одна. Посмотри-ка туда! Сквайр угадал верно. Вторая птица, заметно крупнее первой, вида весьма зловещего, вроде грифа, взмыла с соседнего дерева вдогонку за совой. Она плавно поднималась все выше, стремительно настигая добычу. В самый последний момент сова развернулась, и противники вступили в бой: воздух огласился пронзительным визгом и жуткими воплями. В лунном свете птицы описывали круги, резко пикировали, уворачивались и камнем падали вниз, теснили друг друга на крутых, словно изломанных виражах, атаковали крыльями и когтями. То и дело они скрывались за деревьями, но тут же выныривали вновь и возобновляли поединок с прежним ожесточением, исчезали и появлялись, появлялись и исчезали, а затем стрелой пронеслись над головами наблюдателей и пропали из виду за крышами Далройдской усадьбы. Шум битвы затих вдали, и безмолвие вновь воцарилось над балконом, и над лужайкой за домом, и над Клюквенными угодьями — словом, повсюду, кроме бильярдной, откуда доносилось рычание Забавника.

— Вторая тварь — это, вне всякого сомнения, тераторн, — промолвил Марк, кликнув терьера и успокаивая его. — Судя по виду, так. Да и крик его ни с чем не спутаешь.

— Спорить с тобой не стану, — отозвался Оливер, дрожа от холода, а может быть, под впечатлением от жуткого зрелища. — Уж не наш ли это мистер Шейкер вылетел на ночную прогулку?

— Разумное предположение. Если так, то мистер Шейкер, выходит, и впрямь познакомился с собратом-скитальцем небесных сфер — и в восторг от него отнюдь не пришел.

— Может статься, сова оказалась для мистера Шейкера нежелательной соперницей, как предположила твоя кузина. Верно, поэтому он последнее время и облетает «Пики» стороной. Помнишь, что рассказывал Слэк?

— Помню.

— Похоже на то, что эта Скайлингденская сова в битве показала себя весьма неплохо. Как там говорил капитан Хой? «Ну и свирепой же тварью должна быть сова, способная обеспокоить тераторна».

Так промолвил весьма встревоженный Оливер, и хозяин усадьбы с ним согласился; после чего джентльмены в молчании докурили сигары.