Энни была приятно удивлена тем, каким удовольствием оказался для нее этот ужин с Мэтью Кэролайлом. Они ужинали в столовой при свечах за уютным маленьким столиком, установленным перед разожженным камином. Еда, подаваемая бесшумной прислугой, была просто великолепной. Они во всех подробностях обсудили ход работ на строительстве собора. Энни нашла, что он находчивый и умный собеседник, который равно хорошо умеет говорить и слушать. Первоначальная скованность постепенно прошла, и она чувствовала себя все более свободно, как, впрочем, и он.

— Я не могу понять одной вещи, — сказала она. — Вы фактически потеряли полтора года своей жизни, и, должно быть, у вас накопилось много дел, вам нужно многое наверстать. Зачем же вы связались с собором? Вы же недавно сказали, что не верите в Бога.

Он пожал плечами.

— Да, все это верно, но я кое-чем обязан Барбаре Рэй. А потом, вы, наверное, знаете, что я в некотором роде был связан со строительством с самого начала, поскольку Франческа была очень заинтересована в этом проекте. — Тут выражение его лица стало более напряженным, и он добавил: — То, что вы принимаете участие в этом проекте, явилось, для меня по крайней мере, решающим аргументом, когда пришло время подписывать чек на финансирование строительства. Я в восхищении от вашей работы.

— Вот уж не ожидала, — ответила Энни, — и, честно говоря, мне очень трудно в это поверить.

— Отчего же? — Он прищурил глаза.

— Не так давно вы отказались подписать с «Фабрикэйшнс» контракт.

— Я же объяснял вам, из-за чего. И все, что я говорил, сбылось в конце концов.

Ее подбородок упрямо пополз вверх.

— Все, что вы говорили, сбылось, потому что мы не получили заказ от «Пауэрдэйм». Если б не это, «Фабрикэйшнс», может быть, до сих пор существовала бы!

— Какое-то время, может быть. Но не в далекой перспективе. Она была слишком маленькой. И кроме вас, там не было талантливых специалистов. Лично ваша работа была очень впечатляющей, но после того, как умер Чарли…

— Давайте не будем начинать все с начала, — резко оборвала его Энни.

— Ладно, только мне кажется, что теперь я начинаю понимать кое-что, чего не понимал раньше. — Он помолчал. — Вы возлагаете на меня вину за крах «Фабрикэйшнс», так ведь?

— Нет, конечно, нет, — попыталась отрицать она, но голос ее звучал очень неубедительно, иона слышала это. Энни знала, что глупо его обвинять. «Фабрикэйшнс» постигла неудача по многим причинам, и главным образом это были те же причины, по которым терпели крах большинство маленьких компаний — они были недостаточно известны, чтобы получать заказы, которые позволили бы им удержаться на плаву. Кроме того, были и чисто экономические причины. Даже такие большие компании, как «Броди Ассошиэйтс», сильно пострадали в те годы.

Но все же значительно проще было иметь под рукой какого-нибудь негодяя, чтобы было на кого сваливать вину за все неудачи. И Мэт Кзролайл очень хорошо подходил на эту роль.

— Что я ставлю вам в вину, так это то, что вы отняли у меня надежду. «Фабрикэйшнс» — все, что у меня оставалось после смерти мужа. И мне безумно хотелось верить, что я смогу ее сохранить.

Энни взглянула на него, ожидая, что сейчас последует целая лекция о коммерческих рисках и практике рискованных предприятий. Но вместо этого он сказал:

— Да, это были трудные времена для вас. Извините, что прибавил вам неприятностей. Моя первая компания тоже развалилась, так что я знаю, что это такое. Но если бы все пошло хорошо тогда, моя жизнь и жизнь Сэма Броди тоже была бы другой. Мы с ним были компаньонами. Вы об этом не знали?

— Я знала, что вы с ним были друзьями. Соседи по комнате в колледже, кажется, так? Но Сэм ведь архитектор. Как он мог заниматься компьютерными играми?

— Он еще и очень талантливый иллюстратор. А в то время он не пылал желанием идти в семейный бизнес. Он и я — мы вместе собирались изменить этот мир.

«Вместо этого, — подумала Энни, — Кэролайл создал фирму по программному обеспечению и изменил мир в одиночку».

— Я на самом деле знаю не слишком много о личной жизни Сэма, — сказала она.

— Когда мы встретились, он был мальчиком из частной школы, богатым и с претензиями, который сразу же взял меня под свое покровительство. Я был бедным, но смышленым — этакий типичный фанат математики и науки вообще. Сэм любил называть меня человеком-компьютером — в то время это трудно было счесть за комплимент, поскольку тогда компьютеры представляли собой громоздкие, неуклюжие штуковины, которые занимали целую комнату.

Энни тронула эта непринужденная самоирония, отличающая манеру его рассказа.

— Поскольку Сэм был чрезвычайно обаятельным и коммуникабельным, он стал во главе нашей компании, — продолжал Мэт. — Я не знал тогда, как следует продвигать наш товар на рынок, и, более того, не имел ни малейшего желания этим заниматься. Это довольно забавно, если учесть, чем я занимаюсь теперь. В те времена у меня даже не было собственного костюма-тройки, и у меня была оригинальная идея покорения рынка, заключавшаяся в том, чтобы честно рассказывать людям не только о преимуществах, но и о недостатках наших изделий. В любом случае мы потерпели фиаско, и бедный Сэм был изрядно во мне разочарован, и теперь, оглядываясь на прошлое, я не могу его винить. У меня ушла еще пара лет на то, чтобы усвоить те азы предпринимательства, которые мне были необходимы.

— Несмотря на это, вы с ним по-прежнему остаетесь хорошими друзьями?

— О да, без сомнения, — сказал он с теплотой в голосе. — Сэм был одним из тех немногих, кто встал на мою сторону во время процесса. У него не возникло и тени сомнения в том, что я невиновен.

— Хорошо, когда есть такой друг.

— Да, конечно. Сэм относится к тем немногим людям, на которых, я знаю, могу рассчитывать при любых обстоятельствах. — Он помолчал и добавил: — Я рад, что у вас так хорошо пошли дела в «Броди Ассошиэйтс». Ваш предшественник абсолютно не устраивал Сэма. И я сказал ему о вас в самый подходящий момент — он как раз пытался от него избавиться.

У Энни округлились глаза.

— Вы обо мне ему сказали?

— Да, я позвонил Сэму. Он слышал о вас, хотя вашего мужа знал, конечно, лучше.

— Вы хотите сказать, что Сэм спрашивал ваше мнение обо мне, когда решал, брать ему меня на работу или нет?

Мэт покачал головой.

— Это не важно. Я просто рад, что все получилось.

— Нет, погодите. — Энни настолько поразило услышанное, что она не могла оставить это без объяснения. — Вы утверждаете, что это вы впервые привлекли ко мне внимание Сэма? Он позвонил мне по своей инициативе, как вы знаете.

Он кивнул.

— Как раз после той нашей встречи, когда я сообщил вам, что не намерен подписывать контракт с «Фабрикэйшнс». Я намекнул Сэму, что вы — первоклассный дизайнер, и, возможно, скоро будете подыскивать себе работу. — Он слегка замялся. — Простите, если это прозвучит покровительственно, но я отдавал должное вашей работе и хотел чем-нибудь помочь.

А она считала его негодяем, в то время как на самом деле была обязана ему своей нынешней работой!

— Я просто не знаю, что сказать. Просто ничего не приходит в голову. — Она почувствовала, что краснеет от стыда. — Я думаю, что должна, хоть и с опозданием, сказать вам «спасибо».

Он пожал плечами.

— Я ведь только позвонил — больше ничего. Все остальное вы сделали сами. Сэм никогда бы не нанял вас на работу, если б не был уверен в ваших талантах.

— Он никогда мне об этом не говорил, — сказала Энни.

— А зачем?

Глядя на него, Энни напомнила себе, что Мэт — опытный бизнесмен и ничего не делает просто так.

— А зачем вы теперь об этом говорите?

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Из совершенно эгоистичных побуждений, как мне кажется. — Он помрачнел. — Я больше года был лишен свободы. Толпа поносила меня, большинство моих друзей от меня отвернулись, а враги торжествовали. Я знал, что в преступлении я невиновен. Но, должно быть, повинен в чем-то другом — возможно, в каком-то недостатке обаяния, сердечности и доброты к другим людям. Возможно, я причинял какое-то зло, иначе откуда такая всеобщая ненависть?

Энни издала звук, будто пытаясь остановить его, но он все же продолжал:

— Я видел, что такая же неприязнь отражается и в ваших глазах — и для меня это было ударом, поскольку я помню время, когда я видел в них совсем другое. Так или иначе, я лишился вашего расположения, вашей привязанности. Несомненно, какие бы чувства вы ни испытывали по отношению ко мне, я их заслужил. И только ради своего утешения, как мне кажется, я хочу напомнить себе, что не все, что я сделал вам, было необдуманно или эгоистично, или жестоко. Был по крайней мере один жест великодушия.

За этими словами чувствовался такой накал душевной боли, что Энни чуть не расплакалась. Она вдруг со всей отчетливостью поняла, каково приходилось Мэтью Кэролайлу последние полтора года с тех пор, как убили его жену. Он, должно быть, прошел через все муки ада. Ей стало безумно стыдно. Она поняла, что все это время осуждала его, видела только то, что хотела увидеть. И все по одной дурацкой причине — она была уверена, что он остался недоволен тем, как она с ним обошлась, и просто мелко мстил ей.

По крайней мере в этом отношении она в нем не ошибалась.

Глядя прямо в его глубокие, горящие глаза, она произнесла:

— Я должна просить у вас прощения.

Он покачал головой:

— Нет, вовсе нет…

— Если бы я что-то могла сделать…

— Расслабьтесь, Энни. В настоящий момент для меня нет ничего более приятного, чем удовольствие просто посидеть в вашей компании.

Она улыбнулась. Уж такое удовольствие она может доставить ему с превеликой радостью.

Энни не заметила, в какой момент настрой этого вечера изменился. Она пропустила какой-то момент, когда ей нужно было встать и сказать: «Большое спасибо, но мне уже пора».

Именно эти слова. Почему она не сказала?

А позволила себе разомлеть от превосходного красного вина. Она чувствовала, как ее обволакивает тепло, идущее от камина, и наслаждалась душистым дымком горящих ореховых дров, отличным вином, деликатесной пищей и мягкой атмосферой душевного спокойствия, которой было проникнуто это место.

К тому времени, как подоспел шоколадный торт, они уже смеялись и слегка флиртовали друг с другом. Оба сошлись на том, что любят темный шоколад… что он просто божественный… что это одно из самых больших наслаждений в жизни… И вот он уже кормит ее последним кусочком восхитительного десерта с кончика своей вилки.

«Это безумие», — думала она, а он в это время поднялся из-за стола и взял ее за руку. Она прошла за ним в комнату, которая, по-видимому, раньше служила гостиной и куда мужчины удалялись после обеда, чтобы выкурить сигару, выпить стаканчик бренди и обсудить свои мужские дела. В комнате, освещенной лишь огнем еще одного камина, было сумрачно. Как в старых английских поместьях, в этом доме камин являлся непременным атрибутом каждой комнаты.

Он повел ее к длинному дивану, обитому мягкой блестящей кожей. Он сел вплотную к ней, правой рукой обняв ее за плечи. Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Сердце гулко билось в ее груди, но сама она ощущала какое-то странное спокойствие и сосредоточенность, как будто все шло, как надо.

«Это вино», — подумала она. Сказывается ее непривычность к спиртному.

Ерунда! Она и стакана не выпила, никогда раньше с ней не происходило ничего подобного от такого количества вина.

Это не вино, это близость Мэтью. Он заворожил ее в Лондоне, и теперь повторялось то же самое. Его тело казалось таким знакомым, как будто они уже много лет были любовниками.

И когда он повернулся, этот жест казался совершенно естественным. Его губы приблизились к ее губам, и она с готовностью ответила ему. Это был изумительный поцелуй. И нежный, и одновременно дразнящий, он сулил все блаженства любви. Ее страсть, столько времени томившаяся под спудом, все усиливалась, разжигаемая его объятиями и осторожными ласками. Это было так восхитительно, так приятно.

Но когда Энни уже совсем разомлела в его руках, Кэролайл откинул голову назад, слегка отстранился от нее и взглянул ей прямо в глаза. Он улыбнулся ей приятной, тихой улыбкой и сказал:

— Спасибо, Энни.

Сбитая с толку; она спросила:

— За что?

— За то, что не умчалась, как испуганный кролик. Ты первая женщина, которую я целую и обнимаю с той ночи, когда умерла Франческа. Я знаю, что ты не веришь мне, да можно ли винить тебя за это? Ты, должно быть, думаешь, как и многие другие, что по крайней мере не исключено, что я виновен. Но ты пришла сюда одна и была столь непринужденна и открыта по отношению ко мне. Я не столь высокого мнения о себе, чтобы приписывать все это своему обаянию, и понимаю, что это свидетельствует только о твоей доброжелательности. — Он помолчал. — Ты прекрасная женщина, Энни Джеферсон, и у тебя добрая душа.

Несколько чувств разом захлестнули ее. Самым сильным из них было разочарование.

— Ну что ж, благодарю. Так это ты меня затем поцеловал? Своего рода проверка?

Мэт смотрел на нее, и что-то промелькнуло в его глазах. Он затряс головой и пробормотал:

— Нет.

Она понимала, что не нужно больше развивать эту тему, но не смогла удержаться:

— Тогда зачем же?

— Ты сводишь меня с ума, — медленно произнес он. — Всегда, с той первой нашей встречи ночью на борту авиалайнера, когда мы оба были еще женаты.

У Энни пересохло во рту. Какая-то тягостная атмосфера воцарилась в комнате при этих словах. Что-то очень мрачное. И она сама была тому виной.

На этот раз она отстранилась от него.

— Мне нужно идти, — сказала она.

В первый момент она думала, что он попытается ее остановить. Или по крайней мере будет уговаривать ее остаться. Но потом она почувствовала, что он тоже стал равнодушным.

— Да, ты права. Тебе пора.

— Мы будем вместе работать, — сказала она. — Сразу же возникнут вопросы о профессиональной этике и…

— Собор скоро будет закончен, — оборвал он. — Это неудачная отговорка, и ты это знаешь.

— Давай не будем спорить, — мягко сказала Энни. — Это просто ну не самая удачная идея по нескольким причинам. Ты сам сказал, что только что вышел из тюрьмы, все это время у тебя не было женщины. На моем месте могла бы быть любая. И твои чувства от этого не изменились бы.

— Нет! Неправда! Это совсем не то и совсем не поэтому.

Она заглянула ему в глаза.

— Ну, конечно, другого ответа трудно было бы ожидать.

Его лицо помрачнело.

— Я не лгу, — сказал он резко.

— Все мы лжем. Если не другим, то хотя бы самим себе. Ни один человек не отдает себе полностью отчета в том, что им движет.

Кэролайл кивнул.

— Отлично. А как насчет тебя? Ты убегаешь отсюда потому, что боишься погрешить против профессиональной этики, или потому, что в глубине души боишься, что вот эти самые руки, — он поднял их, — которые могут ласкать и доставлять удовольствие, могут также и сомкнуться вокруг твоего горла, и выдавить из тебя твою жизнь?

Энни поймала себя на том, что смотрит на его руки, любуясь их силой и красотой, и вспоминает, как она ощущала эти умелые горячие руки на своей обнаженной спине в тот воскресный день в Лондоне.

— Ведь так, — проворчал он, — этого ты втайне опасаешься?

— Я не знаю, — прошептала Энни.

Его рот скривился в горькой усмешке.

— Ирония заключается в том, что иногда я действительно хотел ее убить.

Энни расширила глаза.

— Что?

— А тебе никогда не приходили в голову такие мысли? Избавить мир от ненавистного тебе человека? От того, кто заслуживает наказания за причиненное им зло, но кому снова и снова удается уйти от этого наказания?

— Я не желаю смерти другим людям, если ты это имеешь в виду, — ответила она с дрожью в голосе.

— Ну, может быть, это более свойственно мужчинам, — произнес он. — Я думаю, не приходится сомневаться в том, что мы в большинстве своем более агрессивны и склонны к насилию, чем женщины. Но для меня было бы сюрпризом, если бы мне сказали, что большинство мужчин не мечтает иногда об убийстве врага или соперника. И я, конечно, не исключение. Хотя за такие вещи не привлекают к суду, — добавил он сухо.

— И ты признаешь, что по крайней мере думал об убийстве своей жены? — возбужденно спросила Энни.

— Это я признаю, да. Я живой человек. С Франческой иногда было очень трудно. Темпераментная, властная, не терпящая возражений, придирчивая. Тогда с тобой в Лондоне — это был единственный раз, когда я только попытался изменить ей, она же изменяла мне постоянно. По сути, наш брак постепенно разрушался на протяжении многих лет, и если бы не ее беременность, я был бы даже рад ее смерти. Мы много лет пытались завести ребенка, и я уже почти отчаялся. Я так хотел этого ребенка, Энни, даже несмотря на то, что не был абсолютно уверен, что это мой ребенок. Я подозревал, что у нее есть любовник, и допускал, что этот ребенок вполне мог быть у нее, от кого-то другого.

— Если был этот кто-то, — заметила Энни.

— Да, был. У меня нет в этом никаких сомнений. — Мэт снова был спокоен, полностью совладав с порывом, грозившим увлечь их обоих так далеко, куда уже не долетает голос разума. — Она призналась мне в этом на том приеме в ночь, когда она умерла. Сказала, что он заставил ее уйти от меня… что она в замешательстве… что она опять напилась, потому что она выбита из колеи его требованиями. — Он пожал плечами. — Все попытки доказать это в суде оказались тщетными. Но зачем ей было лгать? Я знал ее лучше всех на земле. Франческа говорила правду.

— Но она не сказала тебе, кто это был?

— Она отказалась сказать. — Он помолчал, и Энни заметила, что жилы на его шее подрагивают от напряжения. — Но мне кажется, что она испытывала к нему противоречивые чувства. Потому что все, что тогда случилось, было в ее обычной манере — пьяные скандалы, потом отчаянные попытки примирения. Много сумбурной болтовни о разводе, а потом клятвы в том, что она меня любит и всегда будет любить. — Он вздохнул. — Все это очень походило на русские горки, и не знаю, сколько еще я смог бы выносить все это, если бы все разом не оборвалось. Я думаю, что того другого парня она сводила с ума так же, как и меня.

— И он ее убил?

— Другое объяснение мне трудно найти, Энни. Он убил мою жену и моего ребенка. И это будет преследовать меня всю жизнь.