Картина XVI. Шторм над «морем».

 

Мешкоспин

КАРТИНА XVII. «Это был редкий момент нежности на мире, где жестокость казалась правилом».

Однажды, ближе к середине пребывания на Дарвине IV, я получил запрос из контрольного центра «Орбитальной звезды»: нужно было попытаться исследовать огромный элемент поверхности планеты, известный как Амёбное море. На тот момент это была совершенно неизведанная территория: ни один из прочих участников экспедиции не заходил так далеко на север. Отданные мне приказы (если так можно было бы назвать вежливо сформулированный запрос) предписывали двигаться в северном направлении, пока я не достигну края «моря», и продолжать движение прямо к его середине. В запросе ощущался некоторый оттенок безотлагательности; позже я выяснил, что има проявляли особый интерес к огромному существу, сфотографированному их спутником примерно за пятнадцать лет до этого.

Я завтракал под пятую симфонию Прокофьева, перечитывая отданные мне «приказы» и с нетерпением ожидая изменений пейзажа. Пустоши, который я исследовал, становились всё более и более монотонными; время от времени, если бы мой навигационный компьютер не подтверждал иного, я готов был поклясться, что двигаюсь по кругу.

Заканчивая завтрак, я включил навигационную сетку и ввёл координаты нового места назначения. В считанные мгновения турбовентиляторный двигатель Изара с отличной скоростью помчал меня через пустыню. Слоистые столовые горы сменились травянистыми равнинами, которые плавно перешли в области, непосредственно окружающие «море».

Самка (слева) и самец мешкоспина похожи друг на друга по форме, но ведут совершенно различный образ жизни. Самец обследует прибрежную зону в поисках пищи. Самка выкапывает «могилу» и закапывается в грунт для размножения. Уйдя под землю, она больше никогда не покажется на свет.

Словно нарочно, едва я добрался до приподнятого края «моря», моё внимание привлекло нечто странное. Я замедлил движение и начал парить примерно в десяти метрах над поверхностью.

Подо мной, поднимаясь вверх над поверхностью пляжа, находилось с полдюжины похожих на почки образований. Это были полутвёрдые стебли метровой высоты, увенчанные роговыми «ртами», похожими на клювы; каждый из них равномерно открывался, чтобы выдохнуть облако влажного воздуха. Рядом с каждым стеблем находилось более тонкое и гибкое щупальце, которое извивалось в постоянном движении. Каждое щупальце заканчивалось широкой уплощённой «ладонью», которая, подумал я, выглядела весьма ловкой.

Сюрреализм разыгрывающейся сцены зажёг мои эстетические чувства, и, часто поглядывая на хронометр, укреплённый на потолке, я начал зарисовки. Пока я рисовал, мне стало интересно, на что похожи эти существа, скрытые под землёй? Я отложил карандаш и попробовал провести ИК-сканирование зарывшихся в песок таинственных существ. К сожалению, недавно прошёл дождь; существа были погружены в сырую прохладную почву и их тепловые образы у меня на экране были нечёткими.

Я наблюдал за стеблями на протяжении двух часов, надеясь, что может обнаружиться какая-то подсказка в отношении их очертаний в целом. Стебли подёргивались, рты открывались, руки иногда схватывали и совали во рты каких-то мелких неосторожных существ – и всё.

Испытывая разочарование, я готовился к продолжению своего путешествия вглубь «моря». Однако мне сопутствовала удача, потому что, будучи уже почти готовым следовать прежним курсом, я услышал низкочастотные звуковые сигналы. Развернувшись, я увидел нечто, движущееся вдоль пляжа в мою сторону. Это было большое существо красного цвета, у которого были стебель, рот и щупальце, похожие на те, что я зарисовывал на протяжении последних двух часов. Я назвал животное мешкоспином, потому что на своей широкой спине он нёс большой прозрачный мешок, заполненный бесцветной жидкостью. С каждым тяжёлым шагом этот мешок колыхался, а из маленького клювообразного рта шёл пар. Казалось, будто существо изнемогало под своей тяжёлой поклажей.

Очарованный, я наблюдал, как это неуклюжее животное медленно наклонилось к стеблю и встало над ним. Большое животное вытянуло свой стебель к стеблю, находившемуся под ним, и дотянулось до него. С самой чувственной нежностью две «руки» соприкоснулись, словно в приветствии, поглаживая, а затем пожимая друг друга. Я был тронут. Это был редкий момент нежности на мире, где жестокость казалась правилом. Я подумал о своей жене, невообразимо далёкой сейчас. Как же я тосковал без неё!

Самок мешкоспинов никто никогда не видел. Это – моё представление о том, как она может выглядеть, выкопанная из подземной камеры, в которой проведёт всю свою оставшуюся жизнь.

После рукопожатия мешкоспин переместился так, чтобы его клюв оказался над стеблем. Когда они выровнялись по отношению друг к другу, оба рта открылись, и большое существо излило струю прозрачной жидкости в ожидающий её рот внизу. (Более позднее исследование показало, что эта жидкость была разрушенным материалом «моря».) Это заняло около трёх минут. Всё это время по пустеющему спинному мешку мешкоспина пробегали волны своего рода перистальтических сокращений.

Когда мешок совершенно опустел, оба рта резко закрылись в унисон. Ласки рук начались вновь и продолжались в течение примерно десяти минут. Затем я заметил движение на земле прямо под плоским хвостом мешкоспина. Там появилась маленькая ямка, и мне показалось, что я могу разглядеть в ней трубку с блестящими губами. В этот момент я пришёл к выводу, что подвижный мешкоспин был самцом, потому что большой фаллос выполз наружу и проник в круглое углубление. Этот орган полностью отличался от стандартных половых аппаратов, которые я видел на Дарвине IV: это была жёсткая трубка вместо повсеместно встречающейся раскрывающейся трубки, которой обладает большинство животных. И, что ещё важнее, это выглядело материальным доказательством существования у этого вида двух полов.

Сохраняя молчание, мешкоспин спаривался со своей невидимой партнёршей. Само по себе спаривание продолжалось примерно пятнадцать минут, и в течение этого времени я неистово делал зарисовки. Также я связался с центром контроля «Орбитальной звезды», чтобы объяснить, что делал и почему в настоящее время не штурмую самое сердце «моря». Никого на орбитальном судне надо мной это не заинтересовало, и мне сказали, что я могу оставаться там столько времени, сколько мне было нужно, чтобы закончить наблюдения.

Завершив свой труд, мешкоспин извлёк свой спавшийся орган и осторожно присел, чтобы не повредить торчащий стебель. Его морщинистые бока поднимались и опускались, и он выпускал большие облака пара из своего тяжело дышащего клюва. Постепенно успокоившись, животное оставалось неподвижным на протяжении примерно двух часов. Я предположил, что оно дремало. Конечно, это была наилучшая возможность нарисовать животное, о какой я только мог мечтать, и я в полной мере воспользовался ею.

Когда существо проснулось, оно поднялось на ноги и потянулось – его мускулы при этом дрожали. Я почти мог слышать, как его суставы встают обратно на место. Вполне предсказуемо оно перешло к соседнему стеблю, и в течение следующих тридцати минут в точности повторило свои действия.

Через два часа, когда небо с наступлением сумерек начало розоветь, мешкоспин усердно совокуплялся уже с третьей самкой. Я не очень-то стремился начинать своё путешествие в странную и незнакомую экосистему в темноте, поэтому приготовился вести наблюдения в течение ночи.

За следующие шесть часов мешкоспин совокупился с оставшимися тремя зарывшимися самками. Когда настала полная темнота, я увидел, что его биологические огни загорелись мягким светом. Наблюдая за существом, которое, наконец ушло в темноту, я вновь задался вопросами об одиноких существах, зарытых во влажную почву. Выбирались ли они когда-нибудь на поверхность, или же вся их жизнь проходила под землёй? И на кого они были похожи?

Ответы на эти вопросы должны были ждать своего часа, потому что рассвет застал меня мчащимся над пока ещё неизведанным пространством колониального существа, которое было живым «морем» Дарвина IV.

Через несколько недель я вернулся на место спаривания мешкоспина и обнаружил, к своему восторгу, что земля была достаточно сухой, чтобы позволить провести точное исследование приборами того, что находится под её поверхностью. Из этих шести самок четыре были беременными, судя по интенсивным двойным показаниям, которые я получил при их исследовании. Какое-то неизвестное бедствие унесло жизнь одной из этих шести особей: посмотрев повнимательнее, я заметил, что её выступающий ротовой стебель был сухим и сморщенным.

Результаты моих исследований также дали представление относительно облика самок – представление, которое позже подтвердилось при открытии мёртвой самки, которая была выкопана из своего дома предприимчивым хищником. Закопавшиеся в землю животные напоминали свои мужские аналоги, но с несколькими существенными отличиями: самки были длиннее и обладали роющими плавниками вместо столбовидных ног. Также у них отсутствовал большой мешок, который был таким нелепым украшением спины самца. Плавники, очевидно, позволяли животным выкапывать жилые могилы, которые они населяли. Я пробовал представить себе крупных существ, которые, выкопав для себя ямы, переворачиваются на спину и засыпают себя землёй, потому что именно в таком положении они остаются большую часть своей жизни. Когда стихии уплотняют почву вокруг них, наружу остаются высунутыми лишь их торчащие вверх ротовые стебельки – место отвода тепла, которое служит маяком для самцов.

Как ни странно, за остальные полтора года нашего пребывания на Дарвине IV эти самки так и не принесли потомство. Наша последняя проверка показала, что у них всё в порядке с беременностью, и мы могли лишь предположить, что их беременность была очень долгой.

 

Императорский морской странник

КАРТИНА XVIII. «Практически никакая сила природы не могла повредить такому существу».

На следующий день после встречи с мешкоспинами я намеревался исследовать обширное Амёбное море, надеясь встретиться с существом, которое мы все видели на спутниковом снимке номер 848.28. Казалось практически невероятным, что можно упустить из виду такое большое существо или его родственников.

Как я понял позже, для начала этого предприятия я мог бы выбрать день и получше: всю ночь облака становились всё гуще и гуще, и в разгар утра было всё ещё довольно темно. Включив лампы в каюте, я запустил проверку систем, ввёл курс в навигационный компьютер, закрепил СД (смотровой дисплей) на наклонном стеклянном окне кабины и снял ’конус с «парковки». Я начал движение; подо мной раскинулась тускло поблёскивающая поверхность Амёбного моря. Фактически же это не было ни «амёбное», ни «море»: эти знакомые термины были использованы для того, чтобы придать комфортное ощущение чего-то знакомого чему-то столь резко чуждому. Единственное «море» Дарвина IV – это на самом деле скорее пустыня в традиционном смысле этого слова – место с малым количеством осадков, суровое и негостеприимное. Тем не менее, жизнь здесь представлена в изобилии, тяготея главным образом к нижней части области наружной мембраны. Под резиноподобной поверхностью находится невероятное количество симбиотических организмов, живущих в составе матричной колонии и служащих её потребностям на правах собственности. Глядя вниз, я мог различить многочисленные слои светящихся существ, взвешенных в геле, а разнообразие их размеров и форм было таково, что составление их полного каталога стало бы делом целой жизни.

Через час после отлёта ’конуса с «парковки» я увидел, что береговая линия исчезла где-то позади, а я находился в сердце самой странной экосистемы Дарвина IV. Гель подо мной выглядел угрожающе: слизистое аморфное существо, в моём воображении жаждущее затянуть меня и моё судёнышко в свою студенистую толщу. Я начал чувствовать опасение, хотя рациональным мышлением понимал, что путешествие ничем не отличалось от исследования любой другой области планеты. По мере того, как я продолжал полёт, мои предчувствия постепенно улетучивались; компьютер ’конуса направлял судно глубже в сердце «моря», а в это время СД выводил непрерывный поток данных на стены кабины. Этот поток данных придавал уверенность и отвлекал внимание, когда внизу скользили однообразные волнистые холмы инопланетной биомассы. Иногда передо мной вырисовывался зубчатый остров, сложенный из вулканического камня, и когда ’конус маневрировал мимо него, мне были видны большие сообщества крохотных светящихся существ, скрывающиеся среди скал, стараясь быть незамеченными. Хотя я не мог различить форму их тел во мраке, я снял их в инфракрасном свете, чтобы изучить позднее. Возможно, они старались избежать реактивной струи, или же плотных стай маленьких, напоминающих диск летучих существ, которых я встречал через каждые четыре километра или около того. Я назвал их дисколётами, и их распространение, возможно, указывало на территориальный образ жизни, хотя я по-прежнему не уверен, какова истинная природа таких территорий. Один раз я видел дисколётов в покое на поверхности геля – возможно, они кормились. Я могу лишь предполагать, что территории шириной в четыре километра отражают размер кормового участка этих странных летающих животных.

Императорский морской странник на стадии личинки – это ещё не двуногое существо. Нижние шпорообразные отростки служат стабилизаторами во время полёта; они постепенно исчезают по мере того, как ноги развиваются в массивные опорные и питающие платформы.

Я «припарковался», чтобы позавтракать, и послал на «Орбитальную звезду» запрос относительно метеорологического прогноза. Обстановка становилась всё хуже, и я чувствовал, что мне предстояло оказаться посреди области довольно неблагоприятной погоды. Я следил за горизонтом, когда мне навстречу надвигался рваный фронт грозовых туч, озаряемых вспышками молний. Ответ на мой запрос вернулся с помехами; в тот день я не знал точно, произошло ли это из-за электричества в воздухе, или же из-за какой-то ошибки в системе ’конуса. Позже в отчёте «Орбитальной звезды» было указано, что мой запрос также был с помехами.

Чувствуя себя весьма одиноко и не имея никакого желания бросать вызов стихиям, я торопливо ввёл команду лечь на обратный курс, чтобы убраться из «моря», но едва я нажал кнопку «выполнить», как увидел целую тучу дисколётов, вьющуюся вокруг моего ’конуса. С тревогой я услыхал отрывистый хрустящий звук – а затем наступила тишина: ни вечного фонового шума атомных роторов, ни значка на мониторе турбовентиляторных двигателей у моих ног. Вместо этого ’конус начал проваливаться вниз; включился ревун спасательной системы. Прошли всего лишь доли секунды, показавшиеся мне минутами, и спасательная система задействовала тормоза вертикального спуска. Словно металлокерамические лепестки какого-то огромного поникшего цветка, тормоза вертикального спуска успешно предотвратили падение, и я с толчком сел на сильно колышущуюся поверхность «моря». Мне повезло, что компьютер не запустил программу катапультирования.

Успокоившись, я начал передавать на «Орбитальную звезду» свои координаты и просьбу о помощи. Я прекрасно знал, что мой сигнал не мог быть принят до тех пор, пока не пройдёт надвигающаяся буря, поэтому, с мыслями о длительной остановке, я запустил АВЗ (аудио/видео зонд), чтобы хоть чем-то развлечь себя. Перед тем, как послать дистанционно управляемый летательный аппарат изучать окрестности, я заставил его осмотреть летающий конус. ’Конус до уровня фланца контроля направления погрузился в желеобразное слизистое вещество, тихо чавкающее на титановых и металлокерамических стыках корпуса. Выше него торчали раскрытые панели ТВС, а ещё выше них я обнаружил причину моих бед. Воздухозаборники двигателя были забиты мёртвым и умирающими дисколётами. Поспешность, с которой я хотел покинуть море, обернулась для меня долгой стоянкой. В тот момент я знал, что лишь подъёмный ’конус с «Орбитальной звезды» позволит мне вновь подняться в воздух и продолжить путешествие.

Удрученный, я задал АВЗу курс и не без зависти наблюдал, как маленький серебристый аппарат развернулся и отправился в путь над «морем».

Уникальные кормовые ноги императорского морского странника – так они выглядят снизу. Каждая из них окаймлена тысячами острых, как бритва, зубов. Мне достаточно сильно повезло увидеть их своими глазами с безопасного расстояния.

В считанные минуты меня накрыла буря с невероятно свирепыми ветрами и вспышками молний. Мой маленький кораблик покачивался на желеобразной поверхности, вызывая у меня приступы тошноты. АВЗ, несмотря на свои мелкие размеры, превосходно справлялся с возложенной на него задачей, держа достаточно прямой курс благодаря большой скорости и обтекаемой форме. Вскоре он вылетел из-под клочковатых туч в ослепительно яркий солнечный свет – свет, который, как я знал, мне не видеть ещё несколько часов. Передо мной на экране раскинулся замечательный вид. В сотнях метров над поверхностью Амёбного моря парили огромные, подсвеченные солнцем желеобразные шары, напоминающие гигантские капли воды, наполненные кружащимися внутри органеллами. Они изливались вверх в ленивом замедленном движении из большого, окружённого складками отверстия на поверхности «моря». Ещё более фантастическими были существа, сопровождающие их подъём. Их почти невозможно было описать словами; на меня произвели неизгладимое впечатление покрытые хитином тела, многочисленные летательные пузыри, огромные свисающие вниз руки и множество неизвестных органов. Существа систематически прокалывали эти капли и вводили в них сосательные трубки. Я замедлил движение АВЗа и осторожно подвёл его к ним. Я был настолько поглощён наблюдениями, что не сумел вовремя заметить мигающие предупреждающие огни, и внезапно мой экран погас. Я громко выругался.

Буря заставила мою электрическую систему переключиться на запасное питание, оставив достаточно энергии лишь для подачи сигнала бедствия. Мой АВЗ отключился, будучи не в состоянии вернуться без моего сигнала. Мне так и не удалось его вернуть.

Интенсивность бури возрастала, скорость ветра превышала четыреста тридцать км/ч. Желеобразная поверхность «моря» покрывалась рябью и колыхалась. Пока буря не миновала, я сидел в темноте. Но удача улыбнулась мне и всё складывалось только к лучшему, потому что часом позже я был вознаграждён за это одним из самых незабываемых зрелищ, свидетелем которых мне довелось быть на Дарвине IV.

Всё началось с заунывного рёва. К счастью, моя аудиосистема не была повреждена, и постепенно я расслышал низкий шум, который вначале счёл эхом от грома. Однако он казался слишком продолжительным, чтобы быть атмосферным явлением, и я вновь ругал себя за утрату компьютерных данных. Работая от того же вспомогательного источника питания, что и аудиосистема, мой выдвижной индикатор сейсмических колебаний (ИСК) также был в рабочем состоянии, и внезапно он начал регистрировать ритмичные колебания. Я развернул своё сиденье в сторону источника этих сотрясений, но моё поле зрения было перекрыто большим скальным выступом. Такого рода сейсмические показания были мне знакомы по моему прошлому опыту встреч с громадными лесоносцами, но эти данные указывали на ещё более крупное существо. Я был убеждён, что скоро встречусь с самым знаменитым существом со спутникового снимка 848.28, или с одним из представителей его вида, поэтому подготовил к этой встрече как можно больше из имеющихся в моём распоряжении систем.

Приготовления включали подготовку туристической камеры-видеодиска из моего личного снаряжения. Я выключил лампу аварийного освещения каюты, погасил мониторы и сел в ожидании. «Море» было тёмным и гладким, поднимаемая ветром рябь иногда открывала взгляду светящиеся участки погружённых в неё микроскопических животных. ИСК, теперь постоянно пищащий у меня за спиной, показывал, как сокращается дистанция между мною и тем невероятным животным, которое много лет назад зажгло искру воображения во множестве умов.

Я поднялся с сиденья и вглядывался во мрак, рассчитывая увидеть его в первый раз. Мой обзор был почти полностью перекрыт скалистым островком, и между двумя шпилями был виден лишь относительно небольшой клинышек неба. Рёв был настолько громким, что я был вынужден приглушить звук. Движения геля подо мной стали синхронизироваться с показаниями ИСК. Я глянул в промежуток среди скал, но увидел лишь темноту: там, где было небо, теперь находился движущийся силуэт невероятно громадного существа. Пока я искал свой видеодиск, исполин миновал обнажение, или, если сказать точнее, переступил через него. Я был ошеломлён размерами этого великолепного животного. Очевидно, камни прикрывали меня от ударов его шагов, потому что сейчас, не защищённый ими, ’конус самым угрожающим образом раскачивался вверх-вниз на эластичной поверхности. Каким-то образом мне удалось ухватиться за камеру, и я начал съёмку. Это действительно было именно то причудливое животное, существование которого стало толчком для организации экспедиции. В его огромную голову с гребнем били молнии; бурные ветры ударяли в бока, тяжело вздымающиеся и опадающие из-за огромных усилий, затрачиваемых на ходьбу, и я понял, что практически ни одна сила в Природе не способна повлиять на такое существо.

Рёв огромного бипедалия был настолько громким, что задрожали стёкла, удерживаемые зажимами кабины ’конуса. Я полагаю, что этот звук рождался в двух огромных «жабрах» высоко на туловище в костяном воротнике. В это же время частые низкочастотные сигналы сонара угрожали погасить все мониторы, которые были в моём распоряжении, потому что многочисленные светящиеся голубыми огнями ложные руки, бывшие их источником, интенсивно извивались в бушующем воздухе. Звуки и образы заполонили мои ум и душу. Это существо совершенно поразило меня; эйфория охватила меня настолько сильно, что мне пришлось встряхнуться, чтобы вернуться в реальный мир. Оно шагало медленно и широко, отмеряя свои длинные шаги, плывя, словно древнее судно в каком-то далёком отсюда водяном море. Я решил назвать его императорским морским странником, хотя чувствовал себя неловко, когда давал имя животному, чей облик приводит в трепет.

Мой ИСК зарегистрировал второго морского странника, и с некоторыми сложностями я заметил его на расстоянии примерно пятнадцати километров от себя. Возможно, это была размножающаяся пара: они двигались в одном и том же направлении. Пока я наблюдал за вторым морским странником, резкий визгливый звук сверху, похожий на свист реактивных двигателей, заставил меня рефлекторно пригнуться в своей каюте. Стая маленьких чёрных существ, слегка освещённых биологическими огнями, направлялась в сторону тяжёлого гиганта. Они кренились на виражах, но, несмотря на порывистый ветер и молнии, направлялись точно в отверстие в передней части щита морского странника. Спустя несколько секунд они вновь появлялись, пролетев сквозь грудную клетку огромного животного и вылетев из пламенеющего отверстия «жабры». Биологические огни на маленьких летунах горели с новой силой. Существа, хвосты которых были освещены горящими выбросами, почти игриво кружились в воздухе, оставляя за собой длинные серые следы пара, которые ветер завивал в извилистые штопоры. Когда летуны промчались мимо меня, я заметил явственное сходство между гребнями у них и у морских странников, и меня внезапно озарила интуитивная догадка, что эти маленькие существа были личиночными формами тёмных великанов, которых они сопровождали. Каким-то образом, проникнув в тела своих родителей, они кормились богатыми энергией выделениями, которые восстанавливали и питали их. Более позднее исследование, которое включало зарисовки роста личинок до стадии массивной взрослой особи, поддерживало эту теорию.

Пока я наблюдал, как морские странники топали прочь, усилившиеся колебания «моря» подо мной постепенно стихали. Их непропорционально крупные ноги, которые, как я узнал позже, были полыми и содержали внутри огромные ротовые трубы, поднимали прозрачный туман из крохотных частичек желе. Каждая ротовая труба, которая вела сквозь бёдра в туловище, начиналась на подошве ноги ртом, окружённым по краю тысячами острых зубов. Когда животное шло, каждый скользящий шаг сбривал тонкий слой желе, который быстро всасывался и переваривался.

Дисколёты встречаются на поверхности или в окрестностях Амёбного моря. Сотни их кормятся гелем на поверхности «моря» и, похоже, занимают очень строго определённые территории площадью четыре квадратных километра.

Я испытал сильное разочарование, когда морские странники тяжёлой поступью удалялись от меня. Я не мог следовать за ними, и даже не мог послать за ними АВЗ; самым лучшим, что я мог сделать, была жалкая возможность следовать за ними при помощи моего смешного карманного видеодиска, настроив фокусировку и увеличение так, чтобы кадр соответствовал их огромному размеру. Дальномер моей камеры показывал, что ростом они были примерно в сто девяносто метров, но я не был уверен в его точности. Впечатления, которые я получил в тот день, сохраняют свою яркость даже сегодня: огромные, изящно колышущиеся и изгибающиеся «руки»; неровные ряды боковых дыхательных клапанов, открывающихся и закрывающихся при каждом шаге; мягко сияющие голубые биологические огни, подчёркивающие плавный изгиб освещаемого вспышкам молний гребня; приглушённый солнечный свет, пробивающийся сквозь грозовые облака и обрисовывающий колышущийся хвост. Эти образы глубоко врезались мне в душу, и я знал, что когда-нибудь вернусь к этим существам не только для того, чтобы изучить их, но и для того, чтобы испить волнующий нектар ощущений иного мира. Они воплотили в себе всю суть Дарвина IV.

Императорский морской странник должен находиться в постоянном движении по двум причинам: его огромное тело требует непрерывного снабжения пищей, и в ином случае студенистая поверхность моря не сможет выдержать его вес.

Через полчаса после своего появления морские странники были уже пятнышками далеко на горизонте. Я сидел в тишине на поверхности «моря», которое теперь было таким тихим и пустынным. Через два часа тучи разошлись и сияющий солнечный свет вспыхнул на плавно перекатывающихся студенистых волнах. А через час после этого вниз опустился подъёмный ’конус и вызволил меня из плена.

 

Череп морского странника и литторалопа

КАРТИНА XIX. «Он выглядел, словно какой-то причудливый собор органического происхождения».

Единственная и непрерывная прибрежная зона на Дарвине тянется на тысячи миль вокруг Амёбного моря в северном полушарии. Этот пляж – странное во всех отношениях место: здесь нет ни песка, ни луж морской воды, ни даже волн, плещущихся вдоль его края. Вместо этого можно заметить лишь непрерывно повторяющееся медленное расширение и сокращение студенистой матрицы, которая лежит метровым слоем поверх подстилающего её пляжа. У этой области есть одна поистине нереальная особенность: по одну сторону находится обширное пространство самого «моря», поверхность которого слегка колышется и волнуется от ветров, дующих не всегда, а по другую сторону, более чем на метр ниже него, находится пляж – он настолько плоский и неподвижный, что кажется искусственным сооружением. Именно здесь идёт безмолвная война между колониальным существом, которое мы назвали Амёбным морем, и одиночными существами с Дарвина IV. Прибрежная зона – это экологическая нейтральная полоса, место постоянного движения и столкновений между двумя безмолвными армиями, и земля хранит следы этих событий.

Похоже, «море» теряло свои территории на протяжении последних нескольких тысяч лет. Среди свидетельств в пользу этой точки зрения – та часть ровной прибрежной земли, которая занята либо молодой порослью, либо более старыми растениями, основательнее закрепившимися в этих местах. На некоторых из отвоёванных участков едва заметны признаки начала роста растений, а другие, давно отвоёванные клинья земли густо покрыты зарослями пляжных пальчиков – чрезвычайно медленно растущих суккулентных растений привлекательного облика и лавандового, розового и коричневого цвета. Отступление «моря», однако, является следствием не наступления растений, а деятельности бесчисленных специализированных животных, которые кормятся на обширных студенистых краях колонии.

Потрясающий, похожий на собор цефалон императорского морского странника потряс моё воображение и как архитектурное сооружение, и как биологический объект. Мне трудно было поверить, что такое существо вообще могло ходить, пока одно из них едва не прошло по мне!

Явное отступление «моря» может быть циклическим процессом, в котором играют роль волнообразные колебания численности популяции жителей прибрежных районов – различных видов, живущие вокруг колонии и зависящих от неё. Многие из этих видов проводят по многу часов в день, отрывая края гелевого пласта. Они, хотя и подвергаются некоторой угрозе со стороны немногочисленных береговых хищников, ведут более спокойную жизнь, чем их родственники с равнин, потому что в основе их экосистем лежать беззащитные, богатые белком ресурсы «моря». Они используют желеобразную матрицу множеством различных способов. Многие из прибрежных обитателей всасывают её кусочки, которые они собирают непосредственно для питания, тогда как другие разжижают её куски, запасая их как для себя, так и для своего брачного партнёра. Есть и такие виды, которые откладывают яйца на поверхность или в толщу упругой биомассы, и их выклёвывающееся потомство пользуется всеми преимуществами питания и защитной изоляции, которые даёт матрица. Наконец, есть такие существа, которые селятся внутри самой матрицы, и никогда ни ногой не ступают на твёрдую землю.

Разнообразие форм жизни в прибрежной зоне дало мне много часов приятных наблюдений. Моё внутреннее эстетическое чувство положительно отзывалось на успокаивающе плоский ландшафт и странных существ вокруг, и я провёл в этих местах больше времени, чем, возможно, было бы оправданно. Мне казалось, что берег был важным местом, потому что я не нашёл бы другого места, где живые существа были настолько специализированными.

Поэтому я проплывал над береговой зоной с тихим ощущением удовлетворенности, с тем чувством, которое, думаю, до меня испытывали бесчисленные путешественники во время своих исследований дикой природы. Было хорошо побыть одному, увидеть такие вещи, каких никто никогда не видел, почувствовать себя маленькой составляющей какой-то обширной и универсальной системы. Наслаждаясь этим чувством восхищения, я много дней путешествовал вдоль края Амёбного моря.

В один из этих дней я увидел издалека огромный и внушительный предмет – сломанный и поблекший череп императорского морского странника. Он лежал, частично погружённый в болотистую землю, и его гигантский гребень указывал ввысь, напоминая какой-то причудливый собор природного происхождения. Приблизившись, я увидел, что его выбеленная поверхность была пронизана бесчисленными отверстиями нервов и швами; во многих из них устроили свои логова мелкие животные, оставив после себя гнёзда из торфяного растительного материала и помёт, который длинными коричневыми полосами испещрял поверхность цвета слоновой кости. Эти гнёзда, устроенные снаружи, похоже, были покинуты в течение какого-то времени, потому что я не нашёл никаких свидетельств того, что в данный момент они были кем-то заняты.

Я облетел вокруг черепа и влетел внутрь него через одно из огромных жаберных отверстий, оказавшись в довольно густом полумраке. При всей величине черепа его стенки были замечательно тонкими, и повсюду вокруг себя я мог видеть постепенно шелушащиеся огромные костяные пластины; подо мной пол этой искусственной пещеры был покрыт слоем отшелушившихся хлопьев костей. С «потолка» свисала огромная примитивная мозговая коробка, которая выглядела изъеденной во многих местах. Когда я изучал её, мне показалось, что я видел крошечные движущиеся точки света, и потому решил пройтись по этому месту своими инфракрасными сканерами. Я был тут же вознаграждён зрелищем сотен летучих существ, протискивающихся внутрь мозговой коробки и выбирающихся из неё. Я щёлкнул выключателем звуковых колонок, и меня едва не оглушила какофония их трескучих эхолокационных сигналов; я выключил их и продолжил свои исследования в тишине.

Мне так и не удалось получить чёткое представление об облике этих существ, потому что, пока я летал кругами внутри черепа, внезапный толчок вывел мой ’конус из равновесия. Сигнальный ревун отключился, а в попытке восстановить вертикальное положение я смог разглядеть большую пластину кости, которая, кувыркаясь, падала на землю. Эта переделка предостерегла меня об опасности длительного пребывания внутри черепа, и я поспешно выбрался наружу сквозь то же самое отверстие, через которое попал внутрь.

В соответствии с нашим соглашением, большинство моих детальных таксономических зарисовок фауны Дарвина IV поступало непосредственно к учёным има для создания голографических моделей для музеев. Мне удалось сохранить это схематичное изображение литторалопы, которое было одним из моих любимых.

Оказавшись снаружи, я заметил, что начинался дождь, и что в основании черепа собралось небольшое стадо коротконогих квадрупедалий. Это были мирные, медлительные животные, гладкокожие и белые. Когда они тяжёлой поступью двигались сквозь губчатые заросли пляжных пальчиков к отверстию, ведущему внутрь черепа, я вновь включил звуковую систему; на сей раз на слабом фоне криков летунов я услышал их нежные мяукающие сигналы.

Прошло лишь несколько минут, и целое стадо, насчитывающее около двадцати особей, нашло надёжное укрытие под нависающим козырьком черепа. Я «припарковался» в жаберном отверстии и вновь был вынужден отключить звуковые колонки, потому что их сигналы утонули в криках шумных летунов. Когда они обосновались во мраке, я увидел, что всё тело у них сияло зеленоватым светом – это была особенность, которой я ещё не наблюдал на Дарвине IV. Я назвал этих существ литторалопами.

Внезапно моё внимание отвлекла на себя стая мелких летающих животных, которая поднялась на крыло с удивительной скоростью. В течение нескольких секунд стая безумно кружилась в тёмных глубинах черепа, и их крохотные оранжевые биологические огни выглядели, словно тлеющие угольки какого-то раздутого ветром костра. Я был окружён их струящимся сиянием, когда они с невероятной скоростью пролетали мимо меня и вылетали из жаберного отверстия. К тому времени, как я развернул свой стул, их уже нигде не было видно – их поглотили изливающиеся дождём тучи.

Литторалопы тихо пережидали дождь и практически не обратили внимания на то, что летучие существа покинули это место. Когда шумные летуны пропали, я снова включил звуковые колонки. Как и раньше, существа издавали сигналы и кивали своими стреловидными головами; их обмен звуками выглядел почти как диалог. Однако, помимо этого впечатления, я не получил никаких свидетельств наличия у них разума.

Дождь постепенно уменьшался, и маленькое стадо поднялось на ноги и отправилось к открытому пляжу. Вскоре стало очевидно, что они направлялись в сторону «моря», которое находилось в состоянии умеренного возбуждения, а на его поверхности появлялись волны из псевдоподий высотой от двух до четырёх метров. По прошлому опыту я знал, что это было реакцией на бурю; но, в отличие от водяных морей, эта реакция всегда запаздывала примерно на тридцать минут. Позже экспедиция узнала, что возбуждение было реакцией на попадание воды в матрицу.

Когда литторалопы добрались до «моря», я заметил, что его край отодвигается назад на метр или около того, словно в подобии разумного предчувствия. Стадо выстроилось в цепочку вдоль края и начало размашистыми ударами голов из стороны в сторону срезать длинные прозрачные ленты матрицы, которые тут же схватывались за один кончик и всасывались в животы этих существ.

Через час насытившиеся литторалопы с плотно набитыми животами ушли дальше по пляжу и скрылись из поля зрения, и я спустился пониже, чтобы оценить нанесённый ими ущерб. Область свежеобнажившегося пляжа длиной около сорока и шириной два метра дала представление о количестве матрицы, съеденной стадом.

Край «моря» выглядел рваным и ободранным, а по всему пляжу были разбросаны частично отрезанные полоски матрицы. Я летал около часа, делающем зарисовки окружающего ландшафта, и за то время, пока я отсутствовал, некогда разодранный край был полностью излечен новой матрицей.

На глубине около тридцати сантиметров под слоем мягкой почвы прибрежной зоны скрываются массы общественных охотников – пляжных стрелок. Эти похожие на копьё существа, часто встречающиеся в огромных количествах, лежат в засаде, ожидая, пока неосторожное существо, проходящее мимо, не наступит на почву прямо над ними. Поскольку они полагаются главным образом на свои рецепторы, чувствительные к давлению, эхолокационного аппарата у них практически нет. Эти охотники, нападающие с близкого расстояния, на коротких дистанциях способны двигаться с огромной скоростью. Они совершают бросок при помощи сложенной мускулистой «ноги», которая подбрасывает каждое отдельное животное сквозь землю, в которой оно прячется, в сторону его цели. Убив добычу, пляжные стрелки инстинктивно перегруппируются и закапываются, не оставляя никаких видимых свидетельств своего существования. Их неподвижность и молчаливость – это превосходно отточенная эволюцией техника охоты на планете, где используется эхолокация. Поскольку ареал пляжных стрелок ограничен плотностью и составом почвы, в которой они живут, они распространены исключительно в прибрежной зоне.

Один раз, следуя за пляжным скакуном (отдалённым береговым родственником императорского морского странника), я попал на участок, заселённый пляжными стрелками. Это была не самая приятная сцена: с полсотни пляжных стрелок внезапно вылетели из земли вокруг жителя побережья и за несколько секунд беспощадно утыкали его. Сила их атаки была настолько велика, что те существа, которые промахнулись мимо пляжного скакуна, совершенно свободно допрыгнули до моего ’конуса, парившего в двадцати метрах над их стартовой площадкой. Пляжный скакун умер ещё до того, как повалился на землю. Далее началось причудливое пиршество, и те пляжные стрелки, которые попали в цель, проедали себе выход из туши, а те, которые промахнулись, вгрызались в глубины туши. Через час кости пляжного скакуна лежали на поверхности земли, а пляжные стрелки бесследно исчезли.

КАРТИНА XX. «С полсотни пляжных стрелок внезапно вылетело из земли».

 

Пестрокрыл

КАРТИНА XXI. «С началом ночи пестрокрылы начинали шевелиться». (Предварительный набросок)

Через день после знакомства с литторалопами я наткнулся на другую интересную стаю береговых жителей. Эти странно выглядящие животные, казалось, ещё пребывали в горниле эволюции: они были крылатыми, но всё же не были способны летать. Когда существа двухметрового роста делали попытки летать – а это было нечасто – они хлопали своими короткими крыльями с красивым полосатым узором в тщетных усилиях подняться в воздух, и им удавалось сделать лишь длинный прыжок. Днём пестрокрылы, как я назвал их, вели ленивую жизнь, покачиваясь вверх-вниз на волнистой поверхности Амёбного моря. Периодически они просто вытягивали свои хоботки и начинали кормиться. Всё остальное время они только и делали, что качались на волнах или дремали. Но едва наступала ночь, пестрокрылы начинали шевелиться. Поднимались головы, разворачивались чудесно сияющие крылья, и существа вставали на ноги на мерцающей и колышущейся поверхности геля. Когда стая начинала свои ночные прогулки, мирная сцена в одно мгновение превращалась в буйство движения.

Пестрокрылы компактно сворачиваются для дневного сна на поверхности Амёбного моря. Я часто видел их многочисленные стаи, плавно покачивающиеся на геле.

За всё время своего пребывания на Дарвине IV я никогда не встречал ничего более диковинного, чем дикие гонки, которые устроили мы с пестрокрылами однажды ночью. Целыми часами напролёт эта группа лунатиков, хлопая крикливо расцвеченными крыльями, двигалась по поверхности «моря» самыми извилистыми и беспорядочными маршрутами. Всю ночь существа прыгали, скакали и резвились в темноте – кувыркающаяся мешанина покрытых зелёными полосами крыльев и тел. Меня одновременно и развлекла, и донельзя вымотала необходимость следовать их непредсказуемым выходкам, и я иногда поднимался на высоту, достаточную для того, чтобы держать ярко светящуюся цепочку этих существ в поле зрения на большой территории.

В течение всей ночи я следовал за пестрокрылами, ломая голову над странным поведением, свидетелем которого я был. При всей своей сложной экипировке мне оставалось лишь строить догадки. Был ли я свидетелем преследования микроскопических летающих существ, или запущенного гормонами брачного ритуала? Я не мог сделать никаких выводов. К тому времени, как небо засеребрилось, они стали заметно менее энергичными. И я тоже. Когда они замедлили движение, я спустился на высоту около десяти метров и «припарковался». Рассвет застал странных существ устало рассаживающимися на поверхности «моря», сворачивающими крылья и подгибающими свои длинномордые головы. Со своего наблюдательного пункта мне было видно, что они постепенно задремали, а затем крепко заснули, и я не мог не задать себе вопрос: видят ли они сны?