Четверг

В школе царит полный переполох, что совершенно нехарактерно для утра четверга, да еще в августе. В это время школы вообще не должно существовать.

Мы с Коннором проходим сквозь парадный вход в кабинет 14А, где обычно у нас проходят уроки физики, а сегодня вывесили результаты экзаменов. Я подхожу к третьему ряду, где стоит коробка с фамилиями на «М», а Коннор идет к первому, на «А». Мой ряд обслуживает мистер Хейл. Он улыбается, когда я подхожу.

– А, Иден, – куда дружелюбнее и теплее обычного говорит он. Видимо, воспылал напоследок дружескими чувствами. Он пробегает пальцами по фамилиям и достает конверт, который протягивает мне с поклоном.

– Всего наилучшего, мисс МакКинли.

Я знаю, что вижу мистера Хейла в последний раз. Это так странно, так грустно и одновременно правильно. Я улыбаюсь в ответ и отхожу открыть конверт. Тихого места тут не найти, и мне хочется узнать свои результаты до того, как Коннор скажет мне свои, поэтому я отхожу в дальний конец кабинета и притворяюсь, что тут тихо.

Все как я ожидала: в основном тройки, пара двоек и еще две-три четверки с минусом. Я смотрю на буквы и жду, когда же начну что-то чувствовать. Облегчение? Радость? Грусть? Честно говоря, я чувствую себя совершенно так же, как раньше. Ничего не изменилось.

Я складываю листок с результатами и кладу его обратно в конверт. Оборачиваюсь, ища Коннора взглядом. Он уже идет ко мне с улыбкой на лице.

– Все хорошо? – спрашивает он.

Свои результаты он держит в руке, но все же сначала спрашивает про мои, потому что это Коннор.

Я с улыбкой пожимаю плечами:

– Ага. Ничего неожиданного. А у тебя?

– Восемь четверок с плюсом, две – с минусом. Не так уж плохо, а?

– Да вообще отлично. – Я тянусь чмокнуть его в щеку.

– Коннор, – зовет кто-то.

Мы оборачиваемся. Это учитель рисования машет Коннору.

Коннор смотрит на меня, и я киваю ему, мол, иди. Прислонившись к стене и задумчиво поглаживая ребро конверта, я наблюдаю за суматохой в кабинете. Лучше позвонить Кэролин сейчас или дождаться, когда вернусь домой? Мои глаза останавливаются на фигуре в другом углу кабинета. Она стоит в углу, тихая и не заметная никому, кроме своей матери.

Бонни.

Я наблюдаю, как она разворачивает свой листок, смотрит на него и сразу передает матери. Выражение на ее лице не меняется. Она выглядит такой маленькой. Плечи поникли, глаза под очками устремлены в пол. Но волосы все еще невозможно рыжие, ярко-рыжие. То же самое каре, с каким я видела ее в последний раз. Бонни в итоге пропустила всего два экзамена за то время, которое мы называем «та неделя». Оставшиеся экзамены она сдала по расписанию, хотя ей пришлось их писать в отдельном кабинете и под особым присмотром, а не в спортзале, как всем нам. Даже после всего этого оценки у нее, наверное, куда лучше, чем у меня.

Хотя этого я, конечно, не узнаю. С той встречи в Шотландии в пятницу мы не перемолвились ни словом. Она удалилась из Фейсбука, исчезла из моей телефонной книжки, снова скрылась, но на сей раз уже навсегда. Я ничего не знаю о ее жизни. И я имею в виду ее настоящую жизнь, а не всякие подробности, что просачиваются иногда в прессу, спустя три месяца после того, как она появилась на страницах национальных газет. Я не знаю, что она думает, что чувствует. Винит ли меня за то, что их поймали, и если да, то есть ли надежда, что она когда-нибудь меня простит. Бонни, которую я когда-то знала, поняла бы, что я сделала это ради нее. Я думаю, что той Бонни больше нет, но в глубине души все-таки надеюсь, что могу ее отыскать, что она просто прячется.

Если верить слухам, в сентябре она вернется в школу на вступительные курсы, ну и чтобы пересдать пару экзаменов. Похоже на правду. Куда бы она ни пошла, везде о ней будут сплетничать, так что лучше выбрать что-нибудь знакомое. Конечно, старостой она не будет. Интересно, огорчает ли ее это.

Разумеется, когда мы вернулись домой, между ней и мистером Коном все было кончено. Но я не знаю, было ли это решением Бонни, понимает ли она, что это была ошибка, или в глубине души думает, что оно того стоило. Она ни слова не сказала о нем публично. Судебные слушания начинаются на следующей неделе, и Боб говорит, что ему скорее всего дадут несколько лет тюрьмы. Иногда я думаю, а может, это только на публике Бонни молчит. Может, втайне – или в ее воображении – они все еще вместе. Может, они отправляют друг другу письма тайком… кто знает!

Вот и все, что осталось от пропавшей Бонни, – и от меня, которая по ней скучала. Слухи. Вопросы. И это чувство – чего-то полузабытого и незавершенного, – которое всегда остается от потерь.

Я наблюдаю за тем, как миссис Уистон-Стэнли что-то говорит Бонни. Та кивает. Они направляются к двери, и тут Бонни поворачивает голову и смотрит прямо на меня, словно все это время знала, что я стою в углу. Выражение на ее лице не меняется. Она даже не улыбается, лишь слегка наклоняет голову и приподнимает руку в молчаливом приветствии. Я не успеваю ей ответить: она уже отвернулась и следует за матерью к двери. И вот исчезла в толпе. Не осталось ничего, кроме этого тихого признания. Но оно было.

– Готова идти? – спрашивает Коннор, материализуясь рядом со мной.

– О да.

Независимое расследование пытается установить, что происходило в школе и почему. В итоге находят «значительный недосмотр» на «самом высоком уровне», что, в общем, значит, что никто не озадачился близкой дружбой мистера Кона со студентками, даже после того, как Ребекка Бриджес забила тревогу. Оказалось даже, что не ее одну это беспокоило. В школах должны знать, как разбираться с подобными жалобами, но в Кеттской академии не сделали ровным счетом ничего. И, естественно, теперь школа заверяет, что такого не повторится.

И все же я заставила Дейзи пообещать, что она расскажет мне, если кто-то из учителей будет давать ей номер телефона, или личную почту, или что-то еще в этом роде. Она закатила глаза и назвала меня старой каргой, но потом уселась ко мне на колени и обняла, словно ей до сих пор было шесть, и прошептала, что ни за что бы не убежала от меня и от семьи.

Стоит прекрасный день, теплый и солнечный, и я улыбаюсь, когда мы с Коннором выходим на улицу. Спускаясь по ступеням, я оборачиваюсь на здание. Мы проходим мимо группы зубрил, которые позируют для фотографии в местной газете с результатами экзаменов в руках и широкими улыбками на лицах. Бонни должна быть среди них. В самом центре. Интересно, задевает ли ее эта мысль; заставляет ли пожалеть обо всем, что случилось. Ливия Вейзин ловит мой взгляд и улыбается – словно на автомате, но искренне, – и я улыбаюсь в ответ. Коннор сжимает мою руку, и мы вместе идем на парковку. И вот так школа остается в прошлом.

– Ну что, теперь на работу? – спрашивает он, выглядывая бабушкину машину.

– Нет, только после обеда. А ты вечером свободен?

Он с улыбкой кивает и тянется поцеловать меня на прощанье. Я смотрю, как он бежит к машине, открывает дверь и забирается внутрь.

Коннор в сентябре опять идет в школу, и думать об этом очень странно. Но, с другой стороны, будущее вообще всегда странное. А я пойду в колледж изучать садоводство: впервые в жизни я буду делать то, что мне нравится, и то, что у меня получается хорошо. Курсы одобрены Королевским садоводческим обществом и все такое. А самое лучшее в них – что меня взяли, несмотря на оценки.

В прошлом месяце я начала работать на полставки в местном садоводческом центре. Кэролин нашла мне эту работу, и я поначалу думала, что будет ужасно, но на самом деле вышло просто замечательно. В основном я тружусь в кафе, делаю чай и разливаю суп, но мне все равно нравится быть официальным сотрудником в сфере садоводства. Обычно нас ставят в смену с Лейлой. Она примерно моего возраста и любит танцевать по крошечной кухне, напевая песни про суп («Ах ты суп из лука и картохи, без тебя бы было очень плохо, я люблю тебя до последнего вздоха…»). В субботу после работы мы пойдем в центр, и я сделаю себе пирсинг в носу, как у нее.

Я иду через парковку, легко сжимая конверт с результатами и чувствуя спиной солнечное тепло. Валери улыбается, завидев меня, и привстает с капота.

– Привет, – говорит она, поднимая солнечные очки. По ней заметно, что она волнуется: она любит узнавать результаты экзаменов, хотя пытается этого не показывать. – Ну что там?

Я протягиваю ей конверт, и она счастливо улыбается, доставая листок.

– Много народу, – отвечаю я. – И вообще странно.

– Ты сдала математику! – восклицает она в полном восторге. Как мило, что она за меня рада. – Иден! Это потрясающе!

Я не могу сдержать улыбки:

– Да?

– Да! – Она легонько стучит меня кулаком в плечо. – Поздравляю!

Я забираю у нее листок и складываю обратно.

– Спасибо.

– Проголодалась? – спрашивает она и снова опускает очки на глаза.

Я в последний раз оглядываюсь на свою старую школу и прежнюю жизнь, а потом поворачиваюсь к сестре.

Я улыбаюсь:

– Готова.