Школа проигнорировала заявление бывшей девушки сбежавшего учителя, когда она предупреждала о его похождениях с несовершеннолетней
Преступного учителя могли остановить до того, как он скрылся с пятнадцатилетней школьницей Бонни Уистон-Стэнли, если бы школьная администрация послушалась предупреждений бывшей девушки Кона.
Ребекка Бриджес, 27 лет, в течение трех лет находилась в романтических отношениях с Коном. В своем эксклюзивном интервью «Миррор» она рассказала, как зла на бывшего возлюбленного, и намекнула, что Кеттская академия упустила шанс вмешаться, когда была возможность.
Бриджес, тоже учительница, познакомилась с Джеком Коном пять лет назад, когда они вместе посещали курсы повышения квалификации. Тогда он показался ей «абсолютно нормальным».
«Поначалу он был очень милым и застенчивым, – припоминает Бриджес. – И очень добрым. Я помню, что он предложил мне помочь с работой, когда хотел познакомиться поближе».
Двое «полюбовно разошлись» год назад и с тех пор поддерживали дружеские отношения – до совсем недавнего прошлого.
«Два месяца назад мы с Джеком договорились выпить кофе на выходных – и когда я приехала, он прощался с девочкой, которая явно еще ходила в школу, – призналась Бриджес. – Я попыталась расспросить его, но он отмахнулся от моих вопросов и сказал, что это просто ученица, с которой они случайно встретились в городе».
Бриджес забыла об этом инциденте, пока спустя месяц они не встретились снова. На сей раз Кон был рассеян: он постоянно переписывался с кем-то по телефону.
«Я спросила его – сама я к тому времени уже начала встречаться с другим человеком и была рада увидеть, что он тоже нашел кого-то, – но он отказался вдаваться в детали. Я не придала этому значения: Джек всегда был скрытным. Но затем, когда он показывал мне что-то на телефоне, я увидела новое сообщение с неизвестного номера, где вполне четко говорилось: «Не могу дождаться, когда увижу тебя завтра на уроке хххх». Он, казалось, был очень смущен и попытался выдать это за шутку. Потом внезапно сменил пластинку и стал говорить, что это одна учительница, с которой он вступил в отношения».
Бриджес связалась со школой Кона на следующее утро, чтобы сообщить о своих подозрениях. Насчет личности ученицы, однако она ничего сказать не могла.
В школе, похоже, отнеслись к ее сообщению равнодушно: Кон продолжил учить девочку, с которой сбежит всего через пару недель.
Бриджес преподает английский в соседней школе и пользуется любовью и уважением коллег, учеников и родителей. В свое время она сблизилась с семьей Кона и с тех пор поддерживает с ними связь.
«Я хорошо знаю Грэма и Дороти, родителей Джека. Они милейшие люди и не заслуживают того, что взвалил на них Джек. Я говорила с ними на этой неделе, и они разделяют мое мнение: он поступил омерзительно, нарушив доверие, которое царит между учителями и учениками. Я не ожидала, что он способен на подобное».
13
В среду утром я просыпаюсь с ужасной тяжестью в животе. Несколько минут я лежу на спине, таращась в потолок и прислушиваясь к щебетанию Дейзи в коридоре. Она соловьем разливается про ингредиенты, которые возьмет на урок труда, чтобы испечь бисквит, и потом еще что-то про песочное печенье с джемом. Труд – один из немногих предметов, которые она любит, и Кэролин изо всех сил старается раздуть эту искорку интереса, надеясь в будущем сделать из Дейзи шеф-повара.
– Вам разрешат добавить в бисквит капельку шерри? – спрашивает Боб.
Голос его доносится откуда-то издалека. Наверное, он в ванной.
– Боб! – восклицает Кэролин, и я улыбаюсь.
Я достаю телефон и открываю сайт Би-би-си. За ночь подвижек в деле не было. Я ищу имя Бонни в Твиттере, и все твиты выводят на одну и ту же статью в «Дейли Миррор»: интервью с бывшей девушкой мистера Кона, Ребеккой. Я пролистываю статью, чувствуя, как начинаю хмуриться. Я, не веря своим глазам, трижды перечитываю абзац про то, как она звонила в школу. Тут в мою дверь стучат: это Кэролин говорит, что пора вставать.
Приняв душ и одевшись, я спускаюсь вниз (к экзамену я по-прежнему не готова), Дейзи все еще сидит на кухне, неторопливо пережевывая хлопья.
– Привет! – Она спрыгивает со стула.
– Дейз, ты же в школу опоздаешь.
Я слышу в своем голосе интонации Кэролин и тут же хочу взять слова обратно.
– Ужас-то какой, – говорит Дейзи и возвращается на место.
Боб за столом листает газету, попивая кофе.
– Ну что? – спрашивает он с улыбкой.
– Так странно… Как думаешь, на школу подадут в суд за то, что никто не вмешался?
Боб закатывает глаза:
– Я вообще-то спрашивал про экзамен.
– А, это. Да ничего. Как думаешь, Ребекка говорит правду?
Боб вздыхает, давая понять, что мне нужно разобраться со своими приоритетами.
– Кто такая Ребекка?
На кухню входит Кэролин, замечает Дейзи и в ужасе кидает взгляд на настенные часы.
– Почему ты еще дома? Ты же опоздаешь.
– Не опоздаю, если ты меня подвезешь.
– Бывшая мистера Кона, – говорю я. – Она дала интервью «Дейли Миррор».
– Дейзи, я ухожу через три минуты, – говорит Кэролин. – Если ты не будешь готова через две, тогда тебе придется опоздать в школу.
– Она говорит, что звонила в школу, когда ей показалось, что мистер Кон слишком сблизился с ученицей, – заканчиваю я.
Дейзи пихает последнюю ложку хлопьев в рот и вылетает из кухни, оставив миску на столе.
– Охо-хо, – отзывается Боб. – Да, хорошего мало.
– Ты про Ребекку? – спрашивает Кэролин, не отрываясь от дел. Она подхватывает миску и кладет ее в посудомоечную машину. – Разумная женщина.
– Ты серьезно? – удивленно спрашиваю я. – Мне кажется, как-то некрасиво торговать личными историями.
– Это как посмотреть, – говорит Боб.
В это время в кухню заходит Валери, и Боб ей улыбается.
– Здравствуй, солнышко.
– Зато так она контролирует, как расскажут ее историю, – говорит Кэролин, глядя на часы. – Дейзи! Я ухожу!
Она склоняется надо мной и чмокает в щеку.
– У меня встреча с клиентом, мне пора. – Она завязывает волосы в хвост. – Но когда вернешься с экзамена, я уже буду дома, и ты мне все о нем расскажешь. Прости, что не могу отвезти тебя в школу.
– Не волнуйся, Коннор зайдет за мной, и мы пойдем вместе.
Экзамен начинается в 9:15, и мне надо быть в спортзале ровно в девять. Если бы я хотела, то могла бы доехать с Кэролин и Дейзи и прийти в школу раньше, но мне сейчас совсем неохота проводить время на территории школы.
– Чего?! – изумленно спрашивает Валери из угла. Она наливает кофе в чашку. – Мы ведь договорились, что я тебя отвезу!
Боб и Кэролин смотрят на меня, и я пожимаю плечами, заталкивая поглубже чувство вины.
– Не волнуйся, я дойду с Коннором.
Дейзи возвращается в кухню, на ходу втискивая ноги в ботинки и размахивая рюкзаком.
– Удачи! – говорит она, запыхавшись, и обнимает меня. – Не облажайся там.
– Дейзи, – осаживает ее Боб.
Но я улыбаюсь и обнимаю сестру в ответ.
Валери закрывает холодильник, так ничего и не взяв.
– Я могу отвезти вас с Коннором, – предлагает она.
– Да мы пешком дойдем, тут недалеко.
– Но…
– Пусть пройдутся, Валери, солнышко, – мягко говорит Боб.
Она переводит взгляд с отца на меня и обратно; вид у нее самый обиженный. Потом пожимает плечами и отворачивается.
– Ладно.
Боб смотрит на меня, слегка приподняв брови, и я знаю, что надо сказать что-нибудь, что бы разрядило обстановку, но в этот момент в дверь стучат, и я мысленно благодарю небеса за ниспосланное спасение.
На пороге стоит взъерошенный Коннор. Я открываю дверь, и лицо его озаряется улыбкой.
– Доброе утро, Коннор, – здоровается Боб из-за моей спины.
– Здравствуйте. Я пришел за Иден.
– То есть ты не ко мне в гости? – самым простодушным тоном спрашивает Боб.
Коннор непонимающе моргает. Я смеюсь, завязывая ботинки, и встаю, набрасывая сумку на плечо.
– Пока, Боб.
– Удачи, Иди, солнышко, – говорит Боб. Он называет меня «Иди» только по особым случаям. – Ты сдашь все на «отлично».
– Ты видел интервью с бывшей мистера Кона? – спрашиваю я по дороге.
– Давай потом обсудим, – говорит Коннор. – Надо сосредоточиться на экзамене.
– Но…
– Серьезно, попробуй не думать об этом, ну, ближайшие пару часов. Вся эта хрень никуда не денется после экзамена.
У меня до тошноты подводит живот. Господи, как же я ненавижу экзамены. Сидеть час в полной тишине, осознавая, что ни черта не разбираешься в биологии, – не лучший способ провести время.
Когда мы доходим до школы, у меня внутри все обрывается. Я слышу, как Коннор бормочет: «Ох, черт». Повсюду снуют журналисты. Не жалкая кучка, как в понедельник: теперь речь идет о полноценной осаде. Тут даже съемочная группа, возглавляемая ведущей местных новостей.
– Эм… – говорит Коннор. – Что там, говоришь, была за статья?
– Бывшая мистера Кона сказала, что предупреждала администрацию школы, но ее проигнорировали, – суммирую я.
– Ох, – повторяет он, поморщившись. – Ох, черт.
Собравшись с духом, мы направляемся к воротам. Мистер Петракис, наш завуч, и мистер Таунсенд, учитель математики, пытаются расчистить путь, чтобы школьники могли пройти на экзамен. Похоже, получается у них не очень. Интересно, а каково тут все было, когда школьный день только начинался?
Коннор приобнимает меня за плечи и ведет сквозь ворота к парковке. Я слышу, как журналисты зовут меня по имени. Меня охватывает бессильная паника.
Я думаю про Бонни. Сейчас она притаилась где-то в безопасности, вьет любовное гнездышко с мистером Коном… На секунду я начинаю ее ненавидеть.
Мы идем к школе, и безумный голосок в моей голове всерьез предлагает мне развернуться и завопить: «ОНА В ЙОРКШИРЕ!»
Но я этого не делаю.
Хотя, может, и надо было.
Но знаете, что самое тупое? Вот самое-самое? Какая-то часть меня все еще ждет, что Бонни сейчас появится. Я высматриваю ее в толпе одноклассников, что собирается у спортзала. Я ищу высокую дугу ее хвостика – словно нарочно игнорируя тот факт, что она коротко остриглась, – и мягкую линию щеки. Мне так хорошо знакомо ее лицо, что я бы узнала ее за секунду, и все же я так тупо и так пристально вглядываюсь во всех, кто попадается мне на пути.
Потому что я на самом деле не верила, что Бонни пропустит экзамен. Первый из тех, к которым она готовилась с того времени, как ей стукнуло десять. Первый шаг на пути, которому она посвятит всю свою жизнь.
Но Бонни здесь нет.
Ее здесь нет.
Мы один за другим проходим в зал, странно притихнув, и садимся за одноместные парты.
– Всем доброе утро, – говорит миссис Бервик, улыбаясь нам от дальней стены. – Надо подождать еще буквально пару минут.
Она оборачивается на настенные часы. Уже почти четверть десятого.
Голос у меня в голове шепчет: «Еще есть пара минут».
Бланки для экзамена стопками лежат на партах пустой стороной вверх. Нам разрешают перевернуть их, написать имена и номера, и я медленно заполняю ячейки. В голове у меня стучит, и я то и дело кошусь на дверь. «МАККИНЛИ, – пишу я. – ИДЕН РОУЗ». На странице напечатана жирная двойка, и, хотя я знаю, что это просто порядковый номер, мне кажется, это дурной знак.
Я вспоминаю про журналистов. Наверняка стоят, столпившись у школьных ворот. За стенами этого прохладного тихого зала, вероятно, очень шумно.
Коннор смотрит на меня через два ряда. Наши глаза встречаются, и он улыбается.
Минутная стрелка подходит к пятнадцати минутам. Дверь так и не распахнулась. Бонни не пришла.
– Ну, удачи, – непривычно мягким голосом объявляет миссис Бервик. – Можете начинать.
14
Экзамен проходит очень, очень плохо. Я отвечаю на первый вопрос про пищевые цепочки и на дополнительный после него, но третий, четвертый и пятый не понимаю совсем. Потом я долго в панике смотрю на номер шесть. Две диаграммы, которые, судя по всему, как-то относятся к кровеносной системе. Я жду, что понимание придет ко мне, но мои ожидания напрасны. Я закрываю глаза и представляю нас с Бонни, всего за две недели до сегодняшнего дня. Мы готовимся к экзамену у нее в комнате. Она пытается объяснить мне круги кровообращения. Из ее уст это все кажется логичным.
А что там она говорила?
– Тебе когда-нибудь хотелось сбежать?
Нет. Нет, Иден. Сосредоточься.
– Вот легочный круг, видишь диаграмму с косыми стрелками? Легкие относятся к дыханию. – Она шумно выдохнула, чтобы я запомнила про дыхание.
Дыхание. Я смотрю на диаграммы, на косые стрелки. Я пишу ответы на четыре вопроса в этом разделе, но рука у меня немножко дрожит, а в груди до боли тесно. Я перехожу к следующему вопросу. Не знаю. Следующий. Не знаю. Следующий. Боже, я такая тупица. Не могу даже ответить на вопросы общего курса биологии.
– Ты не тупица, Иден, не говори так.
Заткнись, Бонни. Тебя вообще тут нет.
Вокруг меня одноклассники с сосредоточенным видом что-то усердно строчат. Все! Даже друзья, с которыми мы дурачились во время уроков, вместо того чтобы работать, полностью поглощены экзаменом. Я вижу затылок Коннора, склонившегося над листом. Я пытаюсь представить себе его улыбку.
Проходит полчаса; мое сердце колотится от паники. Дело даже не в том, что я плохо напишу этот экзамен. Я могу его вообще завалить. Я представляю себя в день, когда объявят результаты. Напротив экзамена по биологии будет стоять большая жирная двойка. «2» – это всего лишь номер страницы. Нет, «2» – это моя оценка. Я представляю, как Бонни обнимает меня и говорит, что это не играет никакой роли.
Но вернется ли она к тому моменту?
Будет ли смысл дожидаться результатов?
Перестань думать о Бонни.
Следующий вопрос посвящен компостированию, и тут я что-то знаю. Я отвечаю на четыре вопроса подряд – и отвечаю правильно, я практически уверена! Облегчение слишком невыносимо для моего исстрадавшегося мозга, потому что, к своему совершенному ужасу, я понимаю, что у меня по щекам бегут слезы. Я плачу. В школе. Два года назад я рухнула с лестницы, когда шла в столовую, и сломала лодыжку. Тогда, клянусь всем святым, я не проронила ни слезинки.
Но теперь я рыдаю посреди спортзала и ничего не могу с этим поделать. Я плачу и плачу до самого конца экзамена. Я плачу, читая вопросы, на которые не могу ответить, и вопросы, на которые ответить могу. Я плачу все дополнительное время, которое мне положено из-за моей дислексии. Я плачу, пока у нас собирают листочки и когда одноклассники начинают выходить наружу. Я плачу, когда миссис Бервик проходит мимо и легонько касается моей руки.
Выйдя из спортзала, я, естественно, ни с кем не разговариваю. Я иду прямиком в туалет, запираюсь в кабинке и жду пятнадцать минут: уверена, за это время даже самые любопытные одноклассники устанут меня ждать.
Когда я рискую выйти, то вижу на скамейке у двери Коннора. Он, сосредоточенно нахмурив лоб, читает какую-то книгу в мягкой обложке. Я сажусь рядом, и он без слов протягивает мне руку. Я льну к нему, и он обнимает меня, такой теплый и близкий. Я чувствую, как исчезает напряжение в груди, как расправляются мои плечи.
– Ох, Иден. – Из-за угла появляется миссис Бервик.
– Ох, черт, – бормочу я.
– Здравствуйте, миссис Бервик, – вслух здоровается Коннор.
– С тобой все хорошо? – обращается она ко мне. – Во время экзамена ты казалась очень расстроенной.
– Все в порядке, – лгу я.
– Если ты собираешься уходить, – продолжает она, – я бы посоветовала пойти через футбольное поле, а не через парковку. Мы открыли задние ворота, чтобы ученикам не пришлось сталкиваться с журналистами.
– Спасибо, мисс, – говорит Коннор, сжимая мое запястье. – Пойдем.
– А это правда? То, что сказала бывшая девушка мистера Кона? – спрашиваю я.
Лицо миссис Бервик напрягается. Она поджимает губы и ничего не отвечает. Это правда. Я уверена, именно она настаивала, чтобы делом занялись.
– Так вы могли все остановить, – продолжаю я. – Все вы. Вы могли его остановить.
– Иден, ты забываешься, – говорит миссис Бервик.
– Да какая разница? – неожиданно визгливо кричу я. Что за чертово место, эта школа. – Они сбежали!
Коннор взял меня за руку и поволок к выходу.
– До свидания, миссис Бервик, – говорит он.
Когда мы оказываемся на улице, я раздраженно стряхиваю его руку.
– Боже, Коннор, ты такая шестерка.
– Зачем ты наорала на миссис Бервик? Думаешь, это вернет Бонни домой?
Я злобно смотрю на него, и он широко улыбается, рисуя в воздухе двумя пальцами.
– Хэштег вернитеБоннидомой.
Я из последних сил пытаюсь не рассмеяться.
– Ты ужасно тупой.
– Ну и ладно, зато ты развеселилась.
Он невероятно доволен собой.
Мы вместе идем к футбольному полю и выходим через черные ворота, что кажется мне странным. Раньше тут была тайная курилка, а не официальный выход с территории. Тут мы прогуливали уроки. За все годы моей учебы здесь – включая все разы, когда я пряталась у черного входа, – я ни разу не видела эти ворота открытыми. Все теперь не так.
– Тебе нужно домой? – спрашиваю я Коннора, когда мы выходим на дорогу.
Он кивает:
– Ага, прости. Но я могу пройти с тобой полпути.
Это лучше, чем ничего, поэтому я беру протянутую мне руку.
– Хочешь поговорить про экзамен? – спрашивает Коннор.
– Не-а.
– А это, хм… почему ты плакала? Или это из-за Бонни?
Я пожимаю плечами, потому что сама не знаю ответа. Наверное, и то и другое.
– Я раньше не видел, чтобы ты плакала.
Его слова удивляют меня, и я внезапно обнаруживаю, что трясу головой.
– Это неправда. Наверняка видел.
Мы встречаемся уже больше года. Вряд ли за это время я ни разу не плакала в его присутствии. Это было бы очень странно, правда?
– Нет, – отвечает он. – Я бы запомнил.
Я хмурюсь на пробежавшую мимо кошку. Как это так – я ни разу не плакала в присутствии своего бойфренда? Что со мной не так?
– Я не плакса, – говорю я наконец.
Это правда. Если подумать, вообще не помню, когда в последний раз ревела из-за чего-то. Хотя нет, помню. В марте. Дейзи подхватила какой-то вирус, от которого стала совсем вялой и печальной, и мы тогда посмотрели вместе «Маленькую принцессу». Вот попробуйте посмотрите такой фильм с младшей сестренкой, с которой вас вместе удочерили! Особенно если она свернется рядом с вами калачиком и будет сопеть вам в футболку. Не разрыдаться просто невозможно, уж поверьте на слово.
– Тебе получше? – спрашивает Коннор. – Мне кажется, я должен что-то сделать, чтобы тебе стало лучше.
Я улыбаюсь:
– Ты уже делаешь. И я правда в порядке. Точно. Честное слово. Видишь. – Я указываю на свое лицо. – Больше не плачу.
Когда я захожу в дом, слышу, как Кэролин спешит с кухни со мной поздороваться. Я закрываю за собой дверь, поворачиваюсь и вижу перед собой ее улыбающееся лицо.
– Ну, как прошло?
И я опять плачу.
– Ох, Иден! – Она всплескивает руками, потом протягивает их мне и берет мои ладони в свои. – Что случилось, милая?
Я могла бы ответить на этот вопрос тысячей разных способов. Я ведь только что завалила свой первый выпускной экзамен, и мне правда из-за этого грустно, хотя я не думала, что буду переживать из-за такого. А еще моя лучшая подруга живет со своим учителем музыки, и я одна знаю, где они.
Однако вместо всего этого я говорю сквозь всхлипы:
– Бонни не пришла.
– Ох, – негромко охает Кэролин. – А ты думала, она придет?
Я трясу головой и одновременно киваю, потому что я знаю, что это все ужасно глупо и бессмысленно, но в глубине души я все равно верила, что она придет, потому что Бонни, которую я знаю, ни за что бы не пропустила выпускные экзамены. Но она не пришла, и это значит, что я ее совсем не знаю – и, может, никогда не знала. И это очень больно.
– Пойдем посидим в гостиной.
Кэролин ведет меня за собой.
– Я сделаю чаю, – говорит Валери.
А она откуда взялась? Я моргаю сквозь слезы и вижу, что сестра стоит рядом с Кэролин с сочувственной полу-улыбкой на лице.
– Я не хочу чай, – огрызаюсь я, вытирая слезы рукавом.
– Джин? – предлагает Валери.
– Валери! – одергивает ее Кэролин.
В гостиной Кэролин сажает меня на диван и возится с покрывалом, и я чувствую, что она душит меня своим вниманием и что одновременно мне хочется еще и еще. Она садится рядом и берет меня за руку.
– Давай сначала про экзамен. Как прошло?
– Ужасно. Не хочу об этом говорить.
– Ничего страшного, я понимаю. Но скажи: правда было ужасно или, может, ты немножко преувеличиваешь?
– Я не ответила больше чем на половину вопросов.
Я слышу тихий вздох и оборачиваюсь как раз вовремя: замечаю, как Кэролин цепляет на обеспокоенное лицо ободряющую улыбку.
– Ничего, всего один экзамен, – говорит она скорее себе, чем мне. – Сейчас у тебя вся жизнь вверх тормашками, и это всего лишь экзамен.
Тишина.
– Прости, – говорю я.
– Ох, Иден, тебе не за что просить прощения. – Она внезапно крепко сжимает мне руку. – Я не стану любить тебя меньше из-за того, что ты не получила пятерку по биологии.
В комнату входит Валери, осторожно неся три чашки с чаем. Валери, которая получила пятерки по всем предметам. Я вижу, как по ее лицу пробегает какое-то необъяснимое выражение. Наши глаза встречаются, и она сразу отворачивается.
– Хочешь поговорить о Бонни? – спрашивает Кэролин, с улыбкой протягивая руку к кружкам чая.
Я вяло пожимаю плечами:
– А о чем тут говорить?
– Расскажи, почему ты так расстроена. Начнем с этого.
Валери садится на ковер рядом с диваном, поджимая под себя ноги.
– Я не понимаю, как она вообще может так поступать, – говорю я наконец.
В уголках глаз закипают новые слезы.
– Как она может рушить свою жизнь. Я пытаюсь понять, почему она сбежала с мистером Коном. – Тут мой голос обрывается и слезы бегут по щекам. – Это ведь безумие, и он такой старый, а она… ее ведь считали такой разумной.
– Да, в ситуации очень сложно разобраться, – говорит Кэролин. – Не думаю, что кто-то из нас что-то понял.
– Но почему она мне не сказала? – хриплю я.
Меня тошнит от напора эмоций в своем голосе. И в своей душе тоже.
Кэролин молчит, поглаживая меня по голове.
– Наверное, она знала, что поступает неправильно, – говорит она наконец. – И, рассказав тебе, ей пришлось бы задуматься о своих поступках. А еще не будем исключать возможности, что мистер Кон мог проследить, чтобы она молчала. Ему-то было что терять – а уговорить человека, который от тебя без ума, можно на что угодно. Даже на то, чтобы он лгал семье и лучшим друзьям.
Я молчу, потому что думаю: если Бонни не сказала мне, потому что знала, что поступает неправильно, тогда почему она все-таки сбежала? Это ведь намного хуже, чем тайная интрижка. Совершенно нелепая ситуация.
– Но почему сейчас? – спрашиваю я.
Теперь, заговорив, я уже не могу удержать внутри бурю переживаний и сомнений:
– Почему сейчас? Она так долго тряслась над экзаменами и аттестатами. Зачем убегать в самом начале экзаменационной недели?
– Может, именно поэтому, – говорит Валери. – На нее так давили, что она сломалась и сдалась. Такое случается.
Я хмурюсь:
– Бонни не такой человек, чтобы сдаваться.
– Теперь такой. Она сбежала, Идс.
– Да, но не одна, а с мистером Коном.
– Сбегают не к чему-то, а от чего-то, – говорит Валери. – Не думаю, что она предпочла Джека Кона экзаменам – если ты об этом. Я думаю, она именно что бежала от экзаменов.
– Но зачем ей сбегать? Она же умница. И она так долго готовилась. Все равно что тренироваться к марафону – и не прийти. Какой в этом смысл?
– Если ты хочешь понять, почему она так поступила, – говорит Валери, – попробуй по-настоящему поставить себя на ее место. Она молода, и на нее возлагают большие надежды. Это очень тяжело.
– Но она сама хотела. – Мой голос звучит резче, чем мне бы хотелось. – Тебя послушать, так кто-то другой на нее все взвалил, но это неправда. Она сама круглосуточно думала о том, как бы сдать экзамены лучше всех. Она сама решила быть такой перфекционисткой.
– Ты думаешь, это не считается? Если люди сами себя загоняют?
– Ну типа того. Я говорила ей, чтобы она успокоилась и перестала нервничать. Но она меня не слушала, а теперь сбежала – и я должна чувствовать себя виноватой за то, что не предвидела этого?
– Что? – Валери трясет головой. – Никто не говорит, что ты должна чувствовать себя виноватой. Ты тут вообще ни при чем, Иден.
– А, ну спасибочки, – огрызаюсь я.
Святая Валери и ее гребаные ответы на все вопросы мироздания.
– Но я к этому имею какое-то отношение, а ты вообще никакого. Ты-то чего сюда приперлась?
– Иден. – Кэролин трогает меня за запястье.
– Я приперлась тебя поддержать, – вспыхнув, отвечает Валери. – Так что хватит со мной так разговаривать, о’кей?
– Девочки, – взмаливается Кэролин. – Не ссорьтесь.
Я знаю, что нужно извиниться, но я не хочу. Я закусываю губу, сглатываю и таращусь в чашку чая, которую принесла мне Валери. Молчание затягивается. Я кожей чувствую, как Кэролин с Валери переглядываются; за моей спиной происходит целый молчаливый разговор.
– Пойду пройдусь, – говорит наконец Валери, поднимаясь на ноги. – До скорого.
Иногда я веду себя как последняя скотина.
– Хочешь, я с тобой? – спрашивает Кэролин.
– Я лучше одна.
– Спасибо за чай, – бормочу я.
Валери, на секунду задержавшись в дверях, кидает на меня взгляд.
– Да без проблем, – говорит она и уходит.
Я снова опускаю взгляд вниз: не хочу видеть выражение лица Кэролин. Закрывается входная дверь, открывается дверь машины, запускается двигатель.
– Извини, – бормочу я.
– Ей хочется, чтобы вы сблизились, – говорит Кэролин, и от этого мне становится только хуже, потому что я и так это знаю. – Может, будешь с ней… помягче?
Почему она хочет со мной сблизиться, раз я такая сволочь? Я никогда не была с ней особенно вежлива, и сам факт, что она не оставляет попыток, подтверждает, что она куда лучше меня. Будто это не очевидно.
– Я просто переживаю из-за Бонни.
– Я знаю, солнышко.
– Если она не вернулась на экзамены, что вообще заставит ее вернуться?
– У нее есть более важные причины, чтобы вернуться в Ларкинг. Семья. Дом. Ты.
– Ты думаешь, она вернется?
– Да. – Меня удивляет, как быстро она отвечает на этот вопрос. – Правда, не знаю, по собственной ли воле, но полиция рано или поздно их найдет.
– Но как?
– А, ну выследят как-нибудь. Бонни или мистер Кон заговорят с кем-нибудь, или кто-то из местных узнает что-нибудь и проболтается. Никто не может прятаться вечно.
– Даже если хочет?
– Особенно если хочет.
– Ладно, – говорю я до странного тихо.
Не знаю, что лучше: если Бонни не вернется совсем или если вернется не по своей воле.
– Ох, Иден. – Кэролин снова приобнимает меня и притягивает к себе. – Мне жаль, что тебе выдалось такое сложное время. Слушай, может, нам выбраться куда-нибудь на выходных? Отвлечешься от этого… этого цирка.
– А куда?
Я не хочу никуда уходить, пока Бонни не вернется. А что, если ее найдут, а меня не будет дома?
– Можем съездить в Норфолк повидать родителей Боба.
– М-м-м, – без особого энтузиазма тяну я.
Мне нравятся родители Боба, но как-то я не настроена сейчас изображать из себя примерную приемную внучку.
– Ну просто имей в виду, – говорит Кэролин. – Мне кажется, поездка пойдет тебе на пользу.
«Единственная поездка, которая пошла бы мне на пользу, – думаю я про себя, – это если бы я могла побывать в Йоркшире и увидеться с Бонни (если она, конечно, еще там). Вот на такое путешествие я бы согласилась». Где-то в мозгу у меня загорается лампочка; какая-то смутная идея.
– Я подумаю, – говорю я.
15
Я поднимаюсь к себе в комнату и какое-то время сижу на кровати, вращая в руках телефон и пытаясь не думать о Бонни. Отсутствие Бонни в школе и отсутствие сообщений от нее сегодня каким-то странным образом беспокоят меня больше, чем все, что случилось на этой неделе. От одной мысли об этом меня тошнит. Она не просто уехала. Она увезла с собой что-то еще; что-то, что я пока не знаю, как назвать. И я не уверена, что неопределенное нечто вернется, если Бонни приедет домой. Когда она приедет.
Я откидываюсь на кровати и таращусь в потолок, размышляя помимо своей воли о том, а не права ли была Валери насчет Бонни-которая-сама-себя-загоняет. Не хочу, чтобы она была права, но Валери вообще всегда права, так что…
И тут, разумеется, от Бонни приходит сообщение: «Привет! Как прошел экзамен? :)»
Ну ничего себе, еще и смайлик поставила. «А тебе какая разница?»
Плющ: ?! Огромная, конечно!
Я: Экзамен закончился сто лет назад.
Я: Ты злишься? Что случилось?
Плющ: Ничего. Экзамен прошел отстойно. Как Йоркшир?
Я: Мы уехали из Йоркшира!
На экране появляется многоточие: Бонни что-то печатает (наверное, пишет, где они сейчас), но я отбрасываю телефон на другую сторону кровати и зарываюсь лицом в одеяло. Я больше так не могу. И не уверена, что хочу. Это слишком утомительно. Я воображаю, как сейчас спущусь вниз и покажу сообщения Кэролин. Мне даже ничего не придется говорить. Просто покажу.
Я шумно вздыхаю и сажусь на кровати, снова поднимая телефон. Конечно, я этого не сделаю. Даже если бы я была готова предать Бонни – а я, несмотря на все свое раздражение, этого никогда не сделаю, – теперь уже слишком поздно. Я стольким людям солгала. Если я сдам Бонни, то и самой мне будет несдобровать.
Плющ: Мы не могли найти жилье, и в глуши уже становилось опасно. Джек говорит, лучше всего прятаться у всех на виду. Поэтому мы в Глазго! Джек через интернет нашел нам отличное жилье. Платим наличными, и хозяева не задают никаких вопросов. Все отлично )
«Да, звучит просто отлично», – думаю я, закатывая глаза. Мне уже не стоит ничему удивляться, но все же… Глазго?! А я-то думала, что побег из дома – это так романтично.
Я: Отлично.
Плющ: Прости, что долго не писала. Не могла зарядить телефон!
Я: Все ок.
Бонни присылает смайлик с застегнутым на «молнию» ртом, а потом улыбающийся, и я из последних сил держусь, чтобы не швырнуть телефон через всю комнату.
Боже, на прошлой неделе в это время мы пекли печенье у нее на кухне. Она гоняла меня по таблице Менделеева и давала зефирку за каждый правильный ответ. И что, она уже тогда планировала побег? Уже знала, что уедет?
Забудь, говорю я себе. Пожалуйста, перестань думать об этом хоть ненадолго. Тебе нужно готовиться.
В дверь звонят.
Я слышу, как по лестнице поднимаются голоса: один принадлежит Кэролин, а другой… ох, боже. Это мама Бонни. Она что, ко мне? А что, если… Подождите-ка. Что, если они узнали, где Бонни, и полиция уже выехала к ней? Я собираюсь встать с кровати, но замираю, поставив на пол одну ногу. Маловероятно. Вряд ли мама Бонни помчалась рассказывать мне новости.
Я все еще пребываю в этой неловкой позе, когда в комнату заходит Кэролин.
– Пришла Матильда, – говорит она. – Хочет поговорить с тобой.
– Бонни нашлась?
Она качает головой:
– Нет, солнышко.
Тогда зачем она пришла? В прошлый раз беседа у нас как-то не сложилась. Ох, боже. Вот не хватало еще, чтобы сейчас на меня начали орать.
Увидев выражение моего лица, Кэролин ободряюще улыбается:
– Все в порядке. Думаю, вам обеим будет полезно поговорить. Просто помни, что вы обе любите Бонни. Обе хотите, чтобы она вернулась.
Конечно, она права. Я медлю, не двигаясь с места.
– Пошли, Иден, – говорит Кэрол, на сей раз тверже. – Тебя ждут.
Выбора у меня, очевидно, нет, поэтому я волочусь в кухню. Миссис Уистон-Стэнли сидит за столом.
– Привет, Иден, – улыбаясь, говорит она.
Улыбка у нее не то чтобы лучезарная. Лицо слишком печальное, чтобы зажечься от улыбки, и меня сразу же охватывает ужасающее чувство вины. Вся воскресная ярость куда-то испарилась, и осталась только печальная, усталая женщина, которая очень скучает по дочери.
Голос в голове шепчет: может, ты встала не на ту сторону?
– Здравствуйте, миссис Уистон-Стэнли, – говорю я.
Получается какое-то невнятное бормотание. Мне сложно даже смотреть на нее.
– Матильда, – говорит она. – Я уже говорила тебе, Иден. Можешь называть меня Матильдой.
Я полукиваю-полупожимаю плечами. Опускаюсь на ближайший стул.
– Как экзамен?
Я снова пожимаю плечами.
– Иден, – мягко говорит Кэролин, но в голосе ее слышится предостережение. – Попробуй объясняться словами.
Я прокашливаюсь, но это не особенно помогает.
– Нормально, – лгу я.
Рот Матильды дергается, складываясь в новую полуулыбку. Наступает неловкая пауза. Матильда ерзает на стуле, склоняется вперед, словно собираясь что-то сказать, но затем передумывает. Наконец, с надтреснутым от надежды голосом, она начинает:
– Не было весточек от Бонни?
Я трясу головой.
– Ох. – Она откидывается на спинку стула и смотрит в сторону. – Я надеялась, что раз сегодня экзамен, она…
– Я тоже так думала, – говорю я, потому что и правда так думала, и если кто-то и понимает меня, то это ее мама.
Матильда смотрит на меня, и лицо ее непривычно смягчается. Ох, боже. Это в сто раз хуже, чем полиция. Хуже, чем журналисты. Хуже, чем мягкие наводящие вопросы Кэролин и Боба. Она выглядит такой сломленной.
– Я хочу, чтобы ты знала, – начинает она, переводя взгляд с Кэролин на меня и обратно. – Я хочу, чтобы ты знала, что я не буду сердиться. Никто из нас не будет. Если ты расскажешь сейчас.
Подождите, что-что? Что она говорит? Осторожнее, Иден.
– Сердиться? На меня? – выдавливаю я.
– За то, что ты не рассказала правду раньше, – говорит Матильда. – Я понимаю, что ты… ты хотела быть верной подругой. Для Бонни. И что ты чувствовала, будто должна ее защитить. Но это неправильный поступок. Самое важное сейчас – чтобы она была в безопасности.
Но она в безопасности. Я ничего не понимаю. Я пытаюсь понять, но не получается. Если бы Матильда сказала «дома», а не «в безопасности», тогда было бы логично. Но безопасность? Это она вообще о чем?
Она наблюдает за мной, ожидая ответа, но я понятия не имею, что ей сказать. Я смотрю на Кэролин. Она пытается улыбнуться, но как-то неудачно. На ее лице «написано» напряжение, которого обычно она не показывает. По лбу идут морщины.
Тишина тянется и тянется, и наконец Матильда заговаривает снова.
– Мне просто не верится, что вы не переписывались, – говорит она. – Прости меня, Иден. Я бы хотела тебе верить. Но мне кажется, что ты лжешь.
Кэролин открывает рот и захлопывает его снова. Я сглатываю, пытаясь пробраться сквозь лавину чувств, внезапно на меня обрушившихся. Это странная смесь вины и возмущения, стыда и злости. Ладно, я лгу, но почему она так в этом уверена? Почему она думает, что я скажу ей правду, если она обращается со мной как со лгуньей?
– Почему вы думаете, что я лгу?
– Потому что я знаю Бонни, – говорит она. – И тебя тоже знаю.
Оба эти утверждения настолько неверны, что мне приходится закусить губу, чтобы не сказать ей об этом прямо в лицо. Сейчас не время затевать ссоры, говорю я себе.
– Бонни рассказала Роуэн, – говорит она.
Признаться, я удивлена. Интересно, когда Роуэн раскололась?
– И если она рассказала Роуэн, то тебе подавно.
– Она ничего мне не говорила. Я понятия не имела насчет мистера Кона, пока мне не сказала полиция. Вы же там были, помните?
Матильда, устало вздыхая, смотрит на Кэролин:
– Может, поможешь?
Я резко оборачиваюсь к Кэролин. Что за волна предательств? Они говорили за моей спиной. Обсуждали, какая я маленькая лгунья. Строили планы, как заставить меня сознаться.
Кэролин и бровью не ведет. Она ободрительно кивает мне через стол.
– Продолжай, – мягко говорит она. – Ты отлично справляешься.
Что она имеет в виду? Она на моей стороне? Или нет? Она верит, что я вру? Или нет? Обычно мне нравится, когда Кэролин так себя ведет – абсолютное спокойствие, уверенность и невозмутимость, – но прямо сейчас мне это не на руку. Меня ее поведение совершенно не успокаивает.
– Я просто хочу знать, – словно сдаваясь, трясет головой Матильда. – Я просто хочу понять, как это могло случиться. Все это… Это совсем не похоже на мою Бонни. Должно же быть какое-то объяснение.
– Если оно и есть, я его не знаю.
– Иден, дело в том, что… – говорит она. – Дело в том, что… Мне кажется, это твое влияние.
Я настолько потрясена, что не сразу понимаю, что она имеет в виду.
– Мое… влияние?
– Ну, ты в свое время натворила дел, не так ли? – Матильда расправляет плечи и внезапно кажется гораздо выше меня, хотя мы обе сидим. – Я всегда переживала, что Бонни может что-нибудь взбрести в голову, с такой-то подругой.
– Так, подожди-ка, – начинает Кэролин, привставая.
Но я уже оправилась от шока и пришла в ярость:
– Бонни сбежала с гребаным учителем, и вы думаете, это я виновата?
– Иден, не ругайся…
– Я думаю, что это ты на нее повлияла, да. – Матильда перебивает Кэролин и смотрит на нее взглядом, который говорит: «Именно это я и имею в виду». – Ох, Иден, только не строй из себя святошу. Не думай, что я забыла твои приключения. Да тебя в четырнадцать практически арестовали!
Меня никогда не арестовывали, ни практически, ни теоретически. Пару раз полиция приводила меня домой и отчитывала в гостиной. Это было сраных сто лет назад, и теперь все иначе, да и вообще…
– И какое отношение это имеет к нам с Бонни?
Лицо Кэролин превратилось в маску тревоги:
– Пожалуйста, давайте мы все…
Но Матильда не обращает на нее внимания:
– Самое прямое! – Она чуть ли не плюет мне в лицо. – Как мне защитить ее, направить ее на правильный путь, уберечь от беды, когда она постоянно проводит время с тебе подобными?
На одну жуткую секунду мне кажется, будто я вот-вот расплачусь, но вместо слез приходит ярость.
– Вообще-то я еще здесь! – ору я, выплескивая в крике все свое смятение. – Я не сбежала, и я ничего не знала, и не я уговаривала ее трахаться с учителем…
– Иден!
– И может, проблема в той, кого считали лапушкой, а не в той, которую она оставила. – Слова повисли в воздухе. Кэролин с Матильдой таращатся на меня, так что я добавляю: – Мы дружим с восьми лет. Мы начали дружить задолго до того, о чем вы тут говорите. Вы понятия не имеете, какая она без меня. Откуда вам знать, что это вообще имеет какое-то ко мне отношение? Может, дело в ней. Ну, если вы не считаете, что я уже в восемь лет оказывала на нее тлетворное влияние.
Матильда выпячивает подбородок. На ее лице застывает уродливое выражение – такое лицо взрослые не должны показывать ни детям, ни даже подросткам. Я думаю, она этого не скажет, но она говорит:
– Ну, мы знаем… яблочко от яблони.
– Довольно. – В голосе звучит такая ярость, что на странную секунду мне кажется, будто говорю я сама. Но Кэролин встает, в бешенстве тряся головой. Я опускаю взгляд: руки у нее сжаты в кулаки.
– Как ты смеешь так разговаривать с Иден? Вот ведь наглость!
– Кэролин, эта девчонка…
– Эта девчонка – моя дочь, а тебе пора уходить. – Кэролин пытается держать себя в руках.
Я растрогана и напугана одновременно.
– Я сказала, что ты можешь с ней поговорить, но оскорблять тебе права не давали. Я знаю, что тебе страшно и ты злишься, но Иден тут не виновата.
– Так что там про яблочко и яблоню? – спрашиваю я.
– Иден, хватит, – рявкает Кэролин, протягивая ко мне руку. – Ради всего святого, не продолжай.
Но мне и правда хочется знать. Она имеет в виду приют? Или мою биологическую мать? Мою мать, из плоти и крови, которая в свое время натворила ошибок? Она не яблоня. Ее зовут Лина.
– Прости, Кэролин.
Разуметеся, прощения она просит у нее, а не у меня.
– Это просто все так тяжело… – Ее голос замирает. – Очень тяжелое время.
– Тебе лучше уйти, – говорит Кэролин, и я понимаю, что она вот-вот взорвется. – Поговорим в другой раз.
Матильда, видимо, понимает, что облажалась. Она молча собирает вещи и уходит, не сказав мне ни слова.
Я иду за Кэролин в коридор, когда она провожает Матильду, и неловко топчусь у нее за плечом, пока она стоит ко мне спиной, таращась на закрытую дверь.
– Спасибо, – начинаю я.
Она поворачивается, внезапно обрушивая на меня весь поток скопившейся ярости.
– Ну и зачем ты это делаешь? – спрашивает она, практически крича (но не совсем). Лицо у нее сморщилось и покраснело, глаза блестят… это ведь не слезы?
– Зачем ты вечно доводишь людей?
Я запинаюсь, открывая и закрывая рот. Я не знаю, что сказать, поэтому просто пожимаю плечами. По ее лицу я вижу, что ответ неверный.
– Представить невозможно, что переживает сейчас Матильда. Ее дочь пропала, Иден. Неужели ты не понимаешь?
– Ты думаешь, я идиотка?
Она на секунду прикрывает веки, словно не может выдержать ни секунды больше, словно один мой вид повергает ее в отчаяние.
– Нет, – говорит она, цедя слова сквозь зубы. – Я думаю, что ты не умеешь сострадать людям, и это очень меня огорчает.
– Ну что ж, – говорю я. – Видимо, яблочко от яблони.
И тут Кэролин прорывает.
– Не смей мне этого говорить! – вопит она. Прямо по-настоящему вопит. Кэролин. – Я на твоей стороне. Я пытаюсь за тебя заступиться. Почему ты не можешь войти в мое положение? Почему ты все усложняешь?
Кэролин ни разу на меня не орала. У меня внутри все холодеет.
Я бы тоже могла на нее накричать. Я могла бы свернуться в комочек и расплакаться. Я могла бы попросить прощения.
Я разворачиваюсь и ухожу из кухни.
– Не уходи от меня, Иден! – Начало фразы звучит яростно, но потом голос Кэролин срывается и внезапно затихает. Я слышу, как она бессильно выдыхает.
Я иду наверх, закрываюсь в комнате и забираюсь на кровать. Матрас подается, окружая меня знакомым успокаивающим теплом, и я вжимаюсь лицом в простыню.
Мое сердце бешено колотится, и я какое-то время сосредотачиваюсь на сердцебиении. Закрыв глаза, я пытаюсь угомонить пульс. Боже, как это ужасно. Это было так ужасно. Я никогда не видела Кэролин в таком состоянии. Ни со мной, ни с другими. Даже когда я совсем слетала с катушек, она никогда не теряла своего фирменного спокойствия.
Я сворачиваюсь в клубочек и вжимаю лицо в колени, стараясь не заплакать. Но у меня покалывает в пальцах, а дыхание вырывается так прерывисто, словно слезы уже на подходе. Я думаю о Кэролин, которая сидит одна на кухне, и о том, как Валери придет домой и спросит у нее, что случилось, и сделает ей чай, и тихо выслушает. О, эта связь матери с дочерью.
Поглядите только, что Бонни принесла в мой дом и в мои мысли. Это все ее вина. Она не просто убежала – убегая, она швырнула мне в окно огромную ручную гранату, которая разрушила все наши жизни. Вот вам и надежность. Вот вам и уверенность. Вот вам и гребаное совершенство.
Мне нужно было рассказать им про ее сообщения, про Глазго, про всю эту чертовщину. Потому что все равно история закончится именно этим. Сколько еще я смогу выдержать?
Я не знаю, сколько лежу вот так, когда в мою дверь мягко стучат. Я напрягаюсь, но не шевелюсь. Я слышу, как открывается дверь. Шаги по ковру. Матрас слегка подается вниз, и на мое плечо легко опускается рука.
– Я принесла чай.
Я сажусь, убирая волосы с лица, и протягиваю руку к чашке. Кэролин улыбается, но лицо у нее все еще напряженное, и я вижу вокруг глаз красноту: она плакала. Я – самый ужасный человек в мире. И все же я молча беру чай и начинаю пить, чтобы не пришлось с ней разговаривать.
– Послушай, – говорит она. – Прости, что накричала на тебя. Мне не следовало этого делать. Но ты тоже должна понять, вся эта ситуация… Она очень нервная. Особенно если ты родитель. Я не оправдываю Матильду за то, как она говорила с тобой, но от тебя я ожидала большего.
Я открываю рот, но она трясет головой:
– Я пытаюсь убедить ее, что тебе можно доверять, Иден. Что ее предубеждение против тебя несправедливо и безосновательно. Но ее дочь сбежала, и она просит тебя о помощи, а ты в ответ брыкаешься.
– Неправда!
– Так делу не поможешь. Тебе нужно научиться обращаться с людьми бережнее. Нельзя просто выбирать тех, кто тебе нравится, и отталкивать от себя остальных.
– Почему нельзя?
– Потому что люди меняются – и к лучшему и к худшему. Потому что в какой-то момент человек, который тебе нравится, может сделать что-то, что тебе не понравится, и весь твой мир рухнет, – с сильным чувством говорит она. – И с таким гораздо легче справиться, если тебя есть кому поддержать – и чем больше людей, тем лучше. Валери приехала издалека, чтобы побыть с тобой, и ты ее практически игнорируешь с самого ее приезда.
Мы разве говорили про Валери?
– Я не просила ее приезжать, – бормочу я тихо, потому что даже мне самой очевидно, как по-ребячески это звучит.
– Иден, – предостерегающе говорит она. – Ты показываешь себя не в лучшем свете.
Я пожимаю плечами и, сцепив руки, до боли сжимаю пальцы.
– Я попрошу Матильду извиниться перед тобой, – говорит Кэролин. – Как только она успокоится. И мне бы хотелось, чтобы ты сделала то же самое.
– Кэролин, она же практически назвала меня швалью. Не буду я извиняться, к чертям ее.
– Иден, – стонет она.
– Ну и что. Не буду. И она винит меня в том, что Бонни сбежала. Будто недостаточно того, что исчезла моя лучшая подруга, нужно еще меня и в грязи извозить?
– Иден, она просто сильно расстроена. Любая мать бы расстроилась.
– Конечно, легче винить меня, чем себя саму!
– Именно, – говорит Кэролин, и я вздрагиваю от удивления. – Именно так. Это неправильно и несправедливо, но проще. Иногда люди не способны на большее. – Она вздыхает. – Слушай, мне надо встретиться с клиентом через час. Как насчет пообедать вместе?
Я знаю, что подобным образом она завершает разговор, хотя мы ничего не решили и я не знаю, ждет ли она, что я буду извиняться перед Матильдой или нет, но у меня не осталось сил спорить. Я пожимаю плечами и спускаюсь за ней следом.
Она жарит нам бутерброды с сыром и поливает их коричневым соусом. Она рассказывает мне про своего клиента и его ступенчатый сад, и ее лицо расслабляется. Я ем и улыбаюсь, и мы больше не упоминаем Матильду.
Каким-то неведомым образом наступает вечер, и я не успеваю подготовиться к химии. Вместо этого я переписывалась с Роуэн в Фейсбуке («Так ты рассказала? Все хорошо? Хх») и поговорила с Коннором по телефону. И покрасила ногти на ногах. И посмотрела видео, где Дэниел Рэдклифф поет песню о таблице Менделеева.
После ужина Кэролин отвозит Дейзи к подружке, а я иду в комнату, чтобы подготовиться к экзамену, но слова сбиваются в малопонятные кучки букв и символов, и мне опять хочется плакать. Так несправедливо, что помимо всего прочего я должна еще и готовиться к экзаменам. Полчаса я пытаюсь сконцентрироваться на учебе, а потом встаю с кровати, пихаю решебник под мышку и топаю через коридор к комнате Валери. Дверь закрыта; я слышу, как Валери весело щебечет по телефону. Я негромко стучу и заглядываю внутрь.
Валери поднимает взгляд. Вид у нее становится равнодушный, но невраждебный. Она приветственно поднимает руку и говорит в трубку: «Ко мне зашла Иден. Я позже перезвоню, хорошо?»
Она вешает трубку и бросает телефон на кровать.
– Эй, привет, – обращается она ко мне. – Что нового?
Ни следа былого гнева. Наш мир недостоин ангелов вроде Валери. Если бы я тоже была хорошей девочкой, то запрыгнула бы к ней на кровать и обняла. Я бы попросила прощения за то, что огрызалась. Я бы сказала много всего правильного.
Вместо этого я поднимаю решебник, чтобы она увидела обложку.
– Поможешь мне подготовиться?
Валери улыбается мне. Улыбка получается робкая, не похожая на ее обычную лучезарность, и скорее печальная. Но Валери все-таки улыбается.
– Конечно, – говорит Валери, хлопает по кровати рядом с собой. – Забирайся.
Разговоры, которые приобрели новый смысл, когда Бонни сбежала
«Совершенство»: за пять месяцев до случившегося
– Все хорошо? – спросила Бонни, с обеспокоенным видом заглядывая мне в лицо.
Я прикладываю пальцы к ее подбородку и мягко отталкиваю ее:
– Конечно.
И все же вид у нее встревоженный. Я смеюсь:
– Нет, правда хорошо. Я ничего другого и не ожидала.
Я снова опустила взгляд на страницу с результатами пробных экзаменов и покачала головой:
– Эй, ну большинство-то я сдала, так?
Она хмурится:
– А «тройка с минусом» – это разве проходной балл?
– Бонни!
– Прости, – быстро извиняется она.
Ее выражение лица начинает действовать мне на нервы. Поэтому, когда я спросила, что получила за экзамены она сама, у меня вышло резковато.
Она пожала плечами:
– А какая разница?
Я закатила глаза:
– Да ладно, просто скажи. Все «пятерки с плюсом»?
– Нет, не все.
Я знаю, что это значит: есть и обычные пятерки, без плюсов.
– Ну так улыбнись. – Я из последних сил старалась не злиться на нее. – Ты ведь этого хотела? Давай радуйся уже.
– Ну вроде как.
– Что случилось?
– Я просто подумала… – Она помедлила, подняв на меня взгляд и снова опустив его. – Я подумала, что… почему-то почти ничего не чувствую. Это ведь просто цифры, какая разница?
Я ничего не сказала. А что я могла сказать? Мы обе знали, что относимся к образованию совершенно по-разному. Обычно это не играло никакой роли, но изредка, вот как сейчас… Заноза, которую я почти никогда не замечала, внезапно начала сильно колоться. Я смотрела на Бонни, которая с озадаченным выражением лица сжимала в руках табель с пятерками, и чувствовала, что совершенно ее не знаю.
Тишина уже начинала становиться неловкой. Из главного здания во двор, где мы сидели, вышла миссис Бервик. Увидев Бонни, она просияла.
– А, Бонни, – обратилась она к моей подруге, совершенно меня игнорируя. – Поздравляю с блестящими результатами.
Я наблюдала, как Бонни тут же перешла в режим Мисс Совершенство. Староста, отличница, без единого выговора за все годы учебы. Она расправила плечи, заулыбалась, приподняла подбородок.
– Спасибо, мисс.
– Это всего лишь пробные экзамены, – сказала я. – Да и потом, это только цифры!
Миссис Бервик сурово на меня посмотрела.
– Может, поэтому ваши цифры и не впечатляют, что вы так относитесь к экзаменам, мисс МакКинли.
Я пожала плечами:
– Или я просто туповата.
– Нет, неправда, – тут же возразила Бонни.
– Ну что ж, – громко сказала миссис Бервик голосом, намекающим на то, чтобы мы заткнулись. – Я рада, что у тебя верные приоритеты, Бонни. Мы все тобой очень гордимся.
Бонни улыбнулась в ответ. Широкая, уверенная улыбка любимицы всех учителей. Ненавижу эту улыбку.
– Спасибо, мисс.
Я подождала, пока миссис Бервик отойдет подальше, но к тому времени мое раздражение еще не улеглось:
– Тебе не надоедает быть совершенством?
Бонни, снова поникнув, улыбалась напряженно. Подбородок ее опустился. Заправляя локон за ухо, она отвернулась от меня и пробормотала:
– Надоедает.