20
Я просыпаюсь, словно с похмелья. Я-то думала, что не так уж много выпила, но и этого оказалось достаточно, чтобы алкоголь осел в голове неприятной тяжестью.
– Иден?
Кто-то зовет меня по имени. Кто это? Валери?
– Иден!
Нет, не Валери. Коннор. Подняв голову, я вижу, что он стоит в дверях.
– Чего? – вопрошаю я не слишком вежливо.
По утрам со мной лучше не говорить.
– А где Валери?
Я присаживаюсь в кровати.
– Не знаю. Не наверху разве?
Коннор качает головой.
– Я проснулся и пошел спросить, не хочет ли она чаю. Дверь открыта, в комнате никого. – Он уходит из комнаты, и я слышу его голос из гостиной: – И ботинки пропали. Наверно, ушла за кофе?
Я кое-как одеваюсь и присоединяюсь к нему. Ковер царапает мне ступни.
– Надеюсь, принесет домой…
Открывается входная дверь, и появляется Валери. В одной руке у нее картонный держатель с четырьмя стаканами, в другой – бумажный пакет, солнечные очки и ключи. Она удивленно улыбается, увидев нас.
– Привет, ребят. – Она закрывает дверь бедром и проходит внутрь. – Не думала, что вы уже проснулись.
– Коннор меня разбудил, – говорю я. – Спросил, где ты.
Валери вытягивает руку с бумажным пакетом.
– Продовольствие! Да еще какое: завтрак.
Она выглядит слишком свежо для человека, который уговорил вчера вечером полторы бутылки вина.
– У тебя не бывает похмелья? – спрашиваю я.
Валери ухмыляется, и я совсем ее не узнаю.
– Мне не впервые. – Она ставит стаканы на столешницу. – Я всегда просыпаюсь рано после того, как выпью. Сегодня вот в шесть. Ну ладно, кому чего? У меня тут два круассана, две слойки с шоколадом и одна с абрикосом.
Мы делим выпечку, оставляя абрикосовую для Валери, потому что, когда Коннор попытался разрезать ее напополам, вид у сестры был самый несчастный. Я пытаюсь съесть кусочек круассана, но от нервов еда у меня во рту превращается в прах и пепел.
– Ну что, какие планы? – с улыбкой спрашивает Валери. – Хочешь пойти поисследовать Йорк? Тут столько всего интересного! Или можем заглянуть в универ, и я тебе там все покажу.
Я пытаюсь проглотить маслянистый кусок теста. Понятия не имею, что сказать.
– И если сегодня мы все посмотрим, завтра можем съездить в Уитби. Мне нравится Уитби. Проведем день у моря.
Честно говоря, какая-то часть меня хочет забыть про Бонни, Глазго и всю эту дурацкую затею и просто потусить в Йорке ближайшую пару дней. Будет ведь совсем неплохо.
– Или у вас другие планы? – спрашивает Валери.
Они с Коннором выжидающе смотрят на меня.
– У меня была одна мысль, – говорю я наконец. Вернее, пытаюсь сказать. Выходит тихо и пискляво, словно меня душат. Я прокашливаюсь. – Но это… хм… – Я сглатываю. Ну давайте, слова, вылезайте наружу. – Это не совсем Йорк.
Ну отлично. Молодец, Иден.
– Не совсем… Йорк, – медленно повторяет Валери и смотрит на Коннора, который моментально краснеет. Она переводит взгляд на меня и приподнимает брови. – Ну… ладно. И что же ты хотела делать?
– Мы можем поехать в Шотландию?
Валери издает удивленный, сдавленный полусмешок.
– В Шотландию?!
– Ага.
Остается только идти до конца.
– В Эдинбург то есть?
– Нет, там я уже бывала. И на холм забиралась, и замок видела, и вот еще эта, Королевская Миля, – меня начинает нести. Черт. Соберись, Иден. – Я думала скорее про Глазго.
Валери еще шире распахивает глаза:
– Глазго? – Она фыркает. – Почему?!
– Я никогда там не была, и теперь мы гораздо ближе к городу, чем обычно. Я знаю, что это немножко внезапно, но я правда хочу там побывать.
– Ты правда хочешь там побывать, – с убийственной серьезностью повторяет Валери. – И ты просто так подумала сегодня утром: эй, чего бы нам не поехать посмотреть Глазго, этот город мечты.
Странность заключается в том, что Валери даже не выглядит удивленной. Так, немножко озадаченной. Но не удивленной.
– Я люблю большие города, – говорю я.
Совершенная ложь, но Валери не так уж хорошо меня знает, чтобы ее распознать.
– Вот оно что, – говорит она, нахмурив лоб. – А ты, Коннор? Тоже любитель больших городов?
Коннор кашляет.
– Там есть ботанический сад, – говорю я, что правда: я вчера в машине изучала страничку Глазго в Википедии.
– Ага, и в Йорке тоже, – отвечает она. Черт. Как-то неудачно вышло. – Идс, позволь уточню: ты говоришь, что приехала в Йорк, потому что хотела увидеть город в Шотландии?
Я быстро просчитываю в голове, как надо ответить, чтобы не выдать себя.
– Да.
– И это не имеет никакого отношения к Бонни.
– Нет.
– Иден.
– Никакого.
– Иден.
Я ничего не говорю, и она раздосадованно стонет.
– Не думай, что я такая идиотка, Иден. Я знаю, что дело в Бонни. Можешь уже прекратить это представление и сказать честно?
У меня внезапно потеют ладони. Как ответить на ее вопрос? Она имеет в виду, что отвезет меня в Глазго, если дело в Бонни? Или наоборот?
– Ты знаешь, где она? – спрашивает Валери.
Голос у нее жесткий, взгляд устремлен на меня.
– Нет, – говорю я на автомате. Коннор выразительно на меня смотрит, словно пытаясь сказать: «Придумай уже другой ответ, Иден». – Ну, я…
Наступает долгая тишина. Валери слегка кивает, пытаясь вытянуть из меня правду. Нет. Я не могу сказать ей, что точно знаю, где Бонни; она отправит к Бонни полицию, а меня домой. А мне нужно попасть в Глазго. Это должна быть я.
– Я не знаю, – говорю я наконец. – Но думаю, что они могут быть там.
– Ты думаешь, – повторяет Валери.
Я киваю.
– Они могут быть там.
Еще кивок.
– И почему ты так думаешь?
– Потому что Бонни много говорила о Глазго. Я просто… я чувствую.
– И почему бы тебе не поделиться этим чувством с полицией? – На слове «чувством» она рисует в воздухе кавычки.
– Потому что это прозвучит глупо. Это же не улика.
– Но этой глупости достаточно, чтобы перехитрить меня и заставить отвезти в Шотландию? – без выражения спрашивает она.
Я краснею от чувства вины. Боже, ее послушать, так я не только тупая, но еще и ужасная.
– Я просто… – Я не знаю, как закончить.
– Ты просто что, Иден?
– Я просто… Прости, – говорю я.
Ее это явно удивляет. Она поднимает руку и, нахмурясь, проводит рукой по волосам.
– Но мне нужно это сделать. Ради Бонни.
– Иден, – мягко повторяет Валери, тряся головой. – Глазго – это слишком далеко, чтобы отправляться туда по велению сердца.
– Я знаю, но…
Но что?
– Если дело не только в велении сердца, то расскажи мне. Вот прямо сейчас. Просто скажи.
Я изо всех сил стараюсь не смотреть на Коннора.
– Я не буду злиться, – говорит она. – Обещаю. Но я знаю: здесь есть что-то еще. Просто скажи мне.
– Больше ничего нет. – Мне неприятно лгать Валери в лицо. От этой лжи я словно скукоживаюсь, холодею, загниваю. – Я просто подумала… раз уж мы тут… и отсюда не так далеко… Полиция все равно не может ее найти. И это мой шанс.
Валери издает долгий вздох, прикусывает губу, поднимает глаза к потолку. Я смотрю на Коннора, и он отвечает мне растерянным взглядом.
– Ладно, – говорит она.
Я моргаю. Коннор раскрывает рот.
– Ладно? – неуверенно повторяю я.
– Ладно, – снова отвечает Валери. – Хорошо. Если ты этого хочешь, мы поедем. Но только сегодня. Вечером мы вернемся. Не хочу, чтобы ты думала, что мы приедем, а потом ты такая: «О, поедем к озеру Лох-Несс, до него всего три часа». Хорошо?
– Хорошо! – говорю я с радостным недоверием. – О, боже, Валери. Ты уверена?
– Да. Иди собери вещи. Если мы едем, то надо выдвигаться сейчас.
Она откусывает огромный кусок слойки, а я несусь обнять ее через стол.
– Уф-ф-ф.
– Валери, ты просто лучшая, – выпаливаю я от всего сердца. От облегчения у меня кружится голова. – Лучше всех в мире.
Коннор стоит рядом, слегка нахмурив лоб, и я не могу понять, что он думает. Его взгляд мечется от Валери ко мне и обратно, словно он пытается что-то понять, и я таращусь на него, стараясь передать мысль: «Ничего не говори. Не рискуй».
Валери хлопает меня по плечу, а потом высвобождается из моих объятий.
– Сбегаю возьму еще кофе, – говорит она. – Когда вернусь, чтобы вы уже были готовы.
Коннор ждет, пока она уйдет, и затем замечает:
– Это было странно.
– Ну вот и хорошо, – говорю я, запихивая в рот остатки круассана. Внезапно вкус у него становится просто потрясающий. – Я очень рада, что она согласилась.
– И ты не думаешь, что она быстро сдалась?
– Лучше быстро сказать «да», чем медленно сказать «нет», – замечаю я.
Мне кажется, получилось остроумно, но Коннор не улыбается. Он склоняется и подбирает чашку, которую она принесла с собой.
– Там еще остался кофе.
– Когда уедем, он уже остынет. Она все равно возьмет еще в дорогу, поэтому давай поторопимся со сборами.
Он не двигается с места.
– Как думаешь, может, она пошла звонить Кэролин?
Я раздумываю целую секунду:
– Нет, она бы мне сказала. Не будь таким параноиком.
Коннор смотрит на стаканчик, а потом опять на меня:
– Тебе придется рано или поздно сказать ей правду. Ты ведь знаешь, да?
Я уже прошла половину гостиной, подбирая свои вещи.
– Да все будет нормально, – говорю я, хотя знаю, что не будет. – Надо просто дождаться нужного момента.
* * *
На самом деле, я понятия не имею, как должен выглядеть этот правильный момент. Поначалу кажется хорошей идеей дождаться, пока мы не уедем из Йорка, а потом и из Англии. Но вот мы пересекаем границу с Шотландией, а момент так и не наступает. И тут я понимаю: бесполезно признаваться, пока мы не приедем в Глазго. Да и вообще, нам и так есть о чем поговорить. Зачем портить дорогу неизбежной ссорой?
Когда мы только выехали из Йорка, Валери, пренебрегая нашими с Коннором просьбами, поставила один из своих плейлистов, и он сопровождал нас все четыре часа пути, перебивая разговоры. Мир казался похожим на сельские пейзажи за окном: незнакомый, но открытый; новый, но почему-то совсем-совсем наш.
Песня: Дэвид Боуи, Starman
Разговор: Экзамены (Часть 1 из 6)
Валери: Когда у вас следующий экзамен?
Я: Боже, ну вот тебе обязательно?
Коннор: Во вторник. Математика.
Валери: Блин.
Я: Кто сказал «блин»?
Валери: Я. Готовы?
Я: [изображаю, что умираю от удушья].
Коннор: А к экзамену по математике вообще можно подготовиться?
Валери: А мне даже понравилось сдавать математику.
Я: Боже правый.
Валери: Ну, относительно говоря. Мне нравилось, что там были правильные ответы. А не что-нибудь субъективное, вроде сочинения. Есть правильный ответ – и есть неправильный.
Коннор: Да, и правда.
Я: Не так уж и приятно, когда на все отвечаешь неправильно.
Валери: Ты такая пессимистка.
Я: Я предпочитаю считать себя реалисткой.
Коннор: Мне нравится эта песня.
Песня: Джордж Майкл, Faith
Разговор: Дейзи
Валери: Ты когда-нибудь переживаешь из-за Дейзи?
Я: Все время.
Валери: Я сейчас о школе.
Я: Я тоже! Она просто угроза для общества.
Валери: Мама сказала, что ее чуть ли не каждый день оставляют после уроков.
Я: Да, вроде того.
Валери: Как-то это не очень. Она ведь только в седьмом классе.
Я: С другой стороны, учеба дается ей очень тяжело, и в школе на это не обращают особого внимания.
Валери: Правда?
Я: Ага. Она хулиганит, чтобы спасти репутацию.
Валери: И ты делала то же самое?
Я: Еще бы. Кому хочется выглядеть дебилом в чужих глазах? По крайней мере, если хулиганишь, то сохраняешь за собой какой-то контроль.
Коннор: Дейзи ругается как сапожник. Ты такой не была.
Я: Эй, тебя не спрашивали.
Валери: Только семье МакКинли разрешается критиковать Дейзи.
Я: Ага!
Коннор: Вы что, впервые стукнулись кулаками?
Валери: Обожаю эту песню. Сделай погромче.
Песня: Виола Бич, Boys That Sing
Разговор: Игра в алфавит
Валери: Давайте сыграем в алфавит.
Коннор: Это как?
Валери: Нужно по очереди называть слова из определенной категории, сначала на «а», потом на «б» и так далее. Мы, МакКинли, всегда играем в эту игру в дороге. С какой темы начнем? Сериалы?
Я: Цветы!
Валери: Э-э-э. Ну ладно. Но только если деревья тоже считаются. Я начну. Астра.
Я: Бегония.
Коннор: Валерьянка.
Я: Правильно говорить «валерьяна».
Валери: Все равно считается. Гортензия.
Я: Диффенбахия.
Коннор: Позерка.
Я: Это не на «е».
Коннор: А я знаю плохое слово, которое начинается с этой буквы.
Валери: Дети, дети.
Я: У тебя десять секунд.
Коннор: Еда.
Я: Проиграл.
Коннор: Ну и подумаешь. Как-то мне эта игра не очень. Включите музыку погромче.
Песня: Леонард Коэн, Badger
Разговор: Барсук
Я: Вот кстати. Барсук.
Валери: О, боже.
Коннор: Чего?
Я: Барсук?
Валери: Его зовут Дэвид.
Коннор: Кого?
Я: Поверить не могу… с человеком, которого зовут…
Валери: Я не планировала.
Я: И вы ни разу не говорили об этом?
Валери: Никогда.
Я: Ого.
Валери: И тебе не следовало говорить.
Я: Но я рада, что ты рассказала.
Валери: Да?
Я: Ага.
Песня: Принц, Kiss
Разговор: Экзамены (Часть 4 из 6)
Валери: По-хорошему, мы все сейчас должны готовиться.
Я: Да ладно?
Валери: Да! Особенно ты! Я такая безответственная.
Я: Плохая, плохая Валери.
Валери: Очень грубо дразнить шофера. Может, нам развернуться и поехать обратно в Йорк?
Я: Нет! Давай лучше ты меня погоняешь по какому-нибудь предмету. Например, по французскому. Ты же его любишь.
Валери: Ты все дразнишься. Ну да ладно. Переведи предложение: «Я еду в машине с сестрой и бойфрендом».
Я: Хм. Je suis…
Валери: Хорошее начало.
Я: Une voiture…
Валери: Ты разве машина?
Я: Avec… ma soeur… et mon petit ami.
Валери: Ну ладно, годится.
Песня: Дэвид Боуи, Heroes
Разговор: Опека
Я: Сколько тебе было лет, когда Кэролин с Бобом начали брать детей под опеку?
Валери: Шесть.
Я: Ого. Так мало.
Валери: Старше, чем была ты, когда попала в опеку.
Я: И то правда. Это было странно? Что у вас дома постоянно жили чужие дети?
Валери: Нет. И я никогда не чувствовала, что это «чужие дети». Помнишь, я сказала, что мама называла их гостями? Вот, было похоже на то. А тебе каково было? Постоянно новые дома, новые взрослые…
Я: Хреново.
Валери: Ох. (Долгая пауза.) Ты… ты не чувствовала себя гостьей?
Я: Я не имела в виду, что мне было хреново у вас дома…
Валери: У нас дома.
Я: Ты знаешь, о чем я. (Пауза.) Но спасибо. Я просто хотела сказать, что хорошего по-любому немного, понимаешь? Какие бы милые ни были опекуны, ситуация в целом хреновая.
Валери: А когда тебя удочерили, стало по-другому?
Я: Ага. Само то, что у тебя есть постоянный дом, понимаешь?
Валери: Ага.
Я: И тебе не казалось странным, что у тебя появились сразу две новые родственницы и тебя об этом не спросили? Будто набег какой-то…
Валери: Меня как раз спросили.
Я: Правда?
Валери: Да, конечно. Мама с папой усадили меня и сказали: «Мы подумываем удочерить Иден и Дейзи. Как тебе такая мысль?»
Я: И что ты сказала?
Валери: Я сказала, что это будет их лучшим поступком в жизни.
Я: Ты правда так сказала?
Валери: Да! Почему тебе сложно в это поверить?
Я: Потому что я та еще заноза.
Валери: Ты не заноза. Просто с тобой иногда сложновато.
Я: А это не одно и то же?
Валери: Мне нравятся сложности.
Я: Правда?
Валери: Ага. Ты знаешь, что я та еще заучка. От любви к простым вещам заучками не становятся.
Я: И то правда. Ты ужасная зануда.
Валери: Да, лучшие из нас все таковы.
21
Дорога в Глазго так отличается от вчерашнего путешествия, что я почти забываю, где мы и куда едем. Мне хочется вечно сидеть рядом с Валери в машине, пожирая засахаренный миндаль из бардачка и болтая обо всем на свете. Раньше мы с Валери так не веселились. Я даже не думала, что с Валери вообще может быть весело.
Мы останавливаемся на заправке, и она выходит из машины, оставляя нас с Коннором наедине. Он наклоняется вперед, положив руки на мой подголовник, и шепчет мне в ухо:
– Мы почти приехали.
Я ныряю рукой в пакет миндаля, но ничего внутри не обнаруживаю.
– Сколько еще?
– Примерно полчаса. Но это до границы Глазго. А это большой город. Ты уточнила насчет адреса?
Я наблюдаю за тем, как Валери заполняет бак и уходит к магазину заплатить. У кассы стоит очередь, так что у меня есть в запасе минут пять.
– Хм, нет.
Коннор фыркает: он раздосадован, но не удивлен.
– Ну ладно. Я нашел это ваше котокафе.
– Да?!
– Это не очень сложно. Оно недалеко от центра, и, когда я включил режим «просмотр улиц», разглядел рядом несколько улиц. Думаю, сможем обойти их и постучать в последние дома?
– Наверное…
– Это наш единственный вариант, ну, если ты не сможешь уточнить. – Он ждет, не скажу ли я чего-нибудь, потом вздыхает и добавляет: – Она ничего не упоминала про сам дом?
Я пытаюсь вспомнить, наблюдая, как Валери приближается к началу очереди.
– Она сказала, что окно в гостиной заколочено.
Коннор ничего не говорит, и я поворачиваюсь на сиденье, чтобы посмотреть ему в лицо. Он сосредоточенно нахмурен.
– Заколочено?
– Ага, я не спросила почему.
– Как романтично звучит, – говорит Коннор, закатывая глаза.
Обычно он не такой циник. Я вопросительно приподнимаю брови.
– Если мы когда-нибудь сбежим, то остановимся в пятизвездочном отеле, – говорю я.
– С бассейном.
– И консьержем. – Я даже не знаю, кто такой консьерж. – И горничными.
Он улыбается:
– Забитое окно – это хороший опознавательный знак, особенно если дом и правда рядом с котокафе. Наверное, мы сможем его разглядеть.
– Ну да, это хорошо. Хоть что-то.
– Ага… – медленно говорит он. – Но ты ведь знаешь, что нужно сделать сначала, да?
Я наблюдаю, как Валери приближается к машине, зажав в руках сумочку. Последнее испытание.
– Ага.
Через десять минут я все еще не знаю, как заговорить обо всем этом. Я законченела от тревоги; во рту пересохло. На этот раз мне легко не отделаться. Мне нужно рассказать Валери правду. И все наше легкосердечное общение, весь робкий, неуверенный прогресс – все пойдет прахом. Я уже не понимаю, для чего делаю это все, стоит ли оно того и что вообще такое – «стоит».
Но… Бонни.
Коннор поглядывает на меня через зеркало заднего вида. В его взгляде все больше тревоги. Но ему-то легко, сидит себе на заднем сиденье, вдали от зоны поражения. Это в меня полетит шрапнель.
– Эй, Валери? – Я пытаюсь, чтобы мой голос звучал непринужденно. Провал.
Коннор распахивает глаза. Валери бросает на меня взгляд:
– Ага, что такое?
– Можем остановиться пообедать?
– Сейчас?
– Да, я что-то проголодалась, и уже почти час. Может, остановимся в каком-нибудь кафе?
– А ты не хочешь подождать, пока мы не доберемся до центра? Тут уже недалеко.
– Там наверняка не протолкнуться. Ну и… э… дороже.
Наступает пауза.
– Ладно, – говорит наконец Валери. На пару секунд мне кажется, что я вижу, как она закатила глаза. – Если хочешь.
– Может заедем в «Макдоналдс»? – спрашивает Коннор.
– Нет! – На этот раз Валери абсолютно точно закатывает глаза. – Этого не дождетесь.
– Пусть Валери выберет, где мы будем есть, – говорю я Коннору. – Это будет справедливо.
– Ну что ж, спасибо, Иден, – говорит она. – Как щедро с твоей стороны.
– Шотландия пробудила в тебе сарказм, – говорю я.
– Да-а-а, дело именно в этом. Шотландия.
Мы останавливаемся в кафе по пути в город. Валери заказывает нам «стовис» – это какое-то жаркое из картошки с мясом – и рассказывает нам длиннющую историю про первую неделю в университете, когда ее соседки закатили вечеринку: она зашла к себе в комнату и увидела, что на ее кровати занимаются сексом какие-то совершенно посторонние люди. Обычно мне такое интересно, но сейчас от волнения так подводит живот, что я то и дело отвлекаюсь. Времени на отговорки не остается. Нужно решаться, прямо сейчас.
– Так что, – говорит она, рассказав еще пару историй, которые я тоже пропустила. – Что будем делать в центре? Где лучше начать поиски Бонни и мистера Кона?
Ну что ж.
– Тут это… – говорю я.
Наступает долгая тишина. Коннор кашляет. Валери вращает соломинкой в стакане из-под диетической колы, где остался один лед.
– Мне нужно кое-что сказать, – выпаливаю я.
Валери поднимает взгляд:
– Давай.
Сердце у меня колотится:
– Я знаю, где они.
Валери совершенно не меняется в лице.
– Ага. Мне тоже нужно кое-что тебе сказать. – Она замолкает на секунду и говорит: – Я знаю, что ты знаешь. И все остальные тоже.
Из меня словно мигом выкачали весь воздух.
– Что?
– Полиция едет за нами с того времени, как мы покинули Кент, – говорит она.
Лицо у нее серьезное, глаза пристально глядят на меня.
– Что?! – повторяю я. – Как… что?
– На моей машине установлено устройство слежения.
– Валери.
– Они едут милях в десяти позади.
– Я не понимаю.
Но я понимаю.
– Они ждут, что ты приведешь их прямо к Бонни с мистером Коном, – говорит она очевидное.
Я могла бы задать тысячу вопросов, но спрашиваю вот что:
– Когда на твою машину поставили устройство слежения?
– Перед тем как мы выехали. Помнишь, я сказала, что пойду в библиотеку?
Я не знаю, что сказать. Я даже не знаю, что думать.
– Так ты все это время меня подставляла, – без всякого выражения говорю я. – Ты меня предала.
– Нет, Идс. Я тебя защищаю. Тебя и Бонни. Полиция хотела выбить из тебя признание, знаешь ли. Они подозревали, что ты знала, где она, с того времени, как она уехала. И когда ты внезапно захотела в Йорк – а ведь ты никогда не выражала интереса к этой местности; ты думала, мы не заметим? – они захотели привести тебя на станцию и запугивать, пока ты не расскажешь им правду. Это я сказала, что отвезу тебя в Йорк и вообще куда захочешь, а они смогут следить за нами на расстоянии. Чтобы они ничего с тобой не делали.
– Но ты мне солгала.
– А ты – мне, – отвечает Валери твердо. – И ты поступила так, потому что чувствовала, что у тебя нет выбора. Как и я. Иден, выбирать мне было особо не из чего. Ты бы так и сидела в Ларкинге, только в полицейском участке, а Бонни бы так и не привезли домой.
– Почему ты не сказала мне с самого начала?
Она смеется, но выходит как-то невесело:
– Ты серьезно? А ты мне почему не рассказала?
На это мне нечего ответить.
– Знаешь, это ужасно глупо, но в глубине души я надеялась, что ты и правда не знаешь. Что ты мне не врешь. – Она вздыхает, пробегая пальцами по волосам. – Боже, ну, конечно, ты знала. Ты даже врать-то толком не умеешь.
Я слишком шокирована, чтобы обижаться (да к тому же она права). Я смотрю на Коннора. Он поник на стуле и, уставившись себе на руки, рвет салфетку на мелкие клочки. Я думаю о последних сутках, которые мы втроем провели вместе, и пытаюсь просеять их сквозь это новое сито правды.
– И поэтому ты купила вино? – визгливо спрашиваю я. – Пыталась меня напоить, чтобы я раскололась?
На секунду Валери просто смотрит на меня в полном недоумении. А потом смеется:
– Нет, Иден. Вино было для меня.
Ну что ж, и на том спасибо. Не сказать, чтобы сильно утешает, но хоть что-то. Она мне врала, но обхитрить не пыталась – не то что я ее. И кто тут прав? Или мы обе не правы? И какая теперь разница, раз уж мы здесь?
– И что теперь? – спрашиваю я.
Наступает тишина. Валери подбирает вилку и вертит в руке.
– Не знаю, – говорит она.
– Я думаю, мы должны повидаться с Бонни, – говорит Коннор.
Это его первые слова с тех пор, как мы сели в кафе, и мы с Валери удивленно поворачиваемся на звук его голоса.
– Мы ведь поэтому приехали, так? Неважно, с полицией на хвосте или нет.
– Но они следуют за нами, – говорю я. – Как только они увидят дом, они просто зайдут и арестуют мистера Кона. Я не смогу поговорить с Бонни.
Я откидываюсь на спинку стула, и мое горло словно сжимается. Все кончено. У меня не получилось.
– А ты правда думаешь, что можешь ее убедить? – спрашивает Валери.
– Я просто хочу попробовать.
Я хочу объяснить ей, лицом к лицу, что она сделала с близкими. Я хочу показать ей, что приехала издалека потому, что она мне важна. Я не просто хочу, чтобы она вернулась. Я хочу, чтобы она захотела вернуться.
– Ну, вообще-то, – медленно говорит Валери. – Они следят за машиной, а не за нами.
Я смотрю на нее через стол, и мы встречаемся взглядами.
– Насколько точная у тебя информация? – спрашивает она. – Адрес есть?
Я осторожно киваю, не решаясь надеяться.
– Коннор нашел, – говорю я.
Она поворачивается к нему:
– Далеко отсюда?
Коннор возится с телефоном, и я жду, затаив дыхание.
– Гугл-карты говорят, полчаса пешком. Отсюда.
– Если мы оставим здесь машину, – говорит Валери, – они не узнают, куда мы пошли. Сможем повидать Бонни, одни. Без полиции.
– Без полиции, – повторяю я. Голос у меня слегка трясется. – Но… а что потом?
– Ну, потом нам придется поговорить с полицией, – признает она. – Но если ты сначала поговоришь с Бонни… если достучишься до нее. Может, это и неважно.
– А если не достучусь?
– А если не достучишься, тогда, может, поймешь, что хочешь, чтобы полиция их догнала.
Звучит маловероятно, но я все равно киваю, потому что не хочу рисковать этим хрупким взаимопониманием. Похоже, она хочет сказать, что я во что бы то ни стало должна убедить Бонни. Будто я сама этого не знаю!
– А тебе за это не влетит? – спрашиваю я.
Валери криво улыбается:
– Не-а. Рано или поздно нужно выбирать, на чьей ты стороне.
Я не совсем понимаю, о чем она, но решаю не уточнять.
– Так это… – говорит Коннор. – Мы просто оставим машину здесь и пойдем пешком?
Валери смотрит на меня:
– Если хотите, – отвечает она. – То так и поступим. Решать вам.
Мне остается ответить только одно.
– Пойдем, – соглашаюсь я.
22
Следующие полчаса мы почти не разговариваем. Коннор идет немного впереди, уставившись в телефон. Показывает нам путь. Мы с Валери молча идем рядом – не потому, что нам нечего сказать, а потому, что сказать как раз нужно слишком многое. Она засунула руки в карманы, развела плечи – как и обычно, – но что-то в ней выглядит сегодня иначе. Я вроде как узнала ее получше, но сейчас мне так совершенно не кажется. Я смотрю вперед, на Коннора. Такой сосредоточенный, наш внезапный путеводитель. Невзирая на всю эту неразбериху и перемены, он не меняется. Слава богу.
И посреди всех этих мыслей, словно молнии, вспыхивают другие: «Почему ты вообще думаешь обо всем этом, когда вот-вот увидишь Бонни?» Эти мысли так меня обескураживают, что я чуть не теряю почву под ногами. Все будто вверх тормашками. Я уже не знаю, чего хочу и что думаю.
– Она знает, что ты придешь? – спрашивает Валери.
Я качаю головой:
– Я подумала, что лучше не давать им возможности сбежать.
Она кивает:
– Разумно.
И мы молчим еще минут десять.
– Кэролин на меня злится? – спрашиваю я.
– Нет, – ни секунды не раздумывая, отвечает Валери. – Она просто обеспокоена.
И снова тишина.
Я целиком положилась на Коннора и не запоминаю дорогу. Я даже не знаю, сколько мы уже идем, и поэтому удивляюсь, когда мы выходим к котокафе. «Дом Кошачьих Королей». На вывеске нарисован черно-белый кот в короне и со скипетром между лап.
– Миленько, – говорит Валери.
Кафе открыто; я вижу, как внутри снуют люди и кошки. «Может, когда закончим разговор и Бонни будет с нами, зайдем ненадолго», – думаю я. В моей голове возникает яркий образ: мы вчетвером сидим на диване, который видно через окно, и фотографируемся с похожей на тигра кошкой.
– Значит, почти пришли, – говорю я. – Их дом в конце улицы. Ищите заколоченное окно.
Коннор трусцой припустил вперед, перебегая от одного переулка к другому. Вместо того чтобы присоединиться к нему, я наблюдаю за поисками. Руки у меня опять вспотели.
– Адрес у тебя есть? – спрашивает Валери, но я не успеваю ответить: Коннор поднимает руку и машет, указывая на дом.
У меня болезненно сжимается сердце. Ох, господи. Я совершенно к этому не готова.
Мы с Валери идем к нему через дорогу, и я сразу понимаю, что он прав. Заколоченное окно ни с чем не перепутаешь. Сам дом совершенно непримечательный: ступеньки, крыльцо, крошечный грязный ловец ветра у двери.
– Так это наш дом? – спрашивает Валери.
– Ага, – отвечаю я.
– Ну тогда давай, стучи.
– Дай мне секундочку.
– Тебе не нужна секундочка, – без обиняков говорит Валери. – Чем раньше зайдем, тем меньше риск, что за нами увяжется кто-нибудь в погонах.
И все же я не двигаюсь с места. Валери кладет мне руку на спину и толкает к ступеням: мне остается либо забраться по ним, либо упасть лицом вниз. Я спотыкаюсь, выпрямляюсь и молочу в дверь, не давая себе времени опомниться.
В голове у меня только одна мысль: о боже. О боже. О боже. О боже.
Никто не отвечает.
Я стучу снова.
Тишина.
Я оглядываюсь на Коннора с Валери, и они пожимают плечами. Теперь мысль в голове орет: «О боже, о боже, о боже!!!» Потому что – О БОЖЕ! – вдруг их там нет? Что, если они уехали? Почему я даже не думала о такой возможности? Ехала через всю чертову страну и даже ни разу не задумалась: эй, а ведь Бонни могла переехать и не сказать мне об этом!
У меня холодеют руки. Я чувствую рядом какое-то движение: это Коннор бежит по ступенькам и прижимается лицом к окошку рядом с дверью.
– Как-то там… тихо, – говорит он.
Не может быть. Я что, притащила Коннора – я уже молчу про Валери – через сотни миль в пустой дом? Бонни не могла уехать, не сказав мне. Она бы так не поступила.
Или поступила бы?
– Когда вы говорили в последний раз? – спрашивает Коннор.
Я его едва слышу. Может, она знает. Может, как-то догадалась, что я еду. Может, ее насторожило, что я долго ей не пишу. Может, она сказала мистеру Кону, что я знаю, где они, и он заставил ее обрубить все контакты со мной и уехать. Может, это все было зря.
– Иден?
Нам придется разворачиваться и возвращаться домой «обезбонниными». И на сей раз я не смогу отнекиваться и говорить, что я ничего не знаю – вернее, не знала. Мне придется столкнуться со всеобщим осуждением и разочарованием, и со мной даже не будет Бонни, чтобы меня поддержать.
– Иден? – На сей раз это Валери. Зовет меня осторожно, но мягко.
В доме пусто. Я знаю. Я чувствую руку на плече, кто-то отводит меня от двери и усаживает на верхней ступеньке.
– Ничего. – Мягкий голос Валери. – Посиди минуточку. Ничего страшного.
– Может, они вышли ненадолго, – обеспокоенно замечает Коннор. – Такое ведь может быть, да?
Слезы бегут по моим щекам. Нос раздуло на пол-лица. Я сжимаю руками колени, стараясь не зарыдать вслух и не сделать чего-нибудь еще более постыдного. Это все совсем не похоже на Иден. Я не плакса. Но теперь я плачу.
– Их тут нет, – выговариваю я, безо всякого эффекта вытирая нос рукавом.
– Да, похоже, что нет, – соглашается Валери.
– А я думала, они тут.
– Я знаю.
Но как их может тут не быть?
Мы какое-то время стоим вместе на ступеньке; Валери потирает мне предплечье, а Коннор как-то нависает над нами с обеспокоенным лицом.
– И что теперь? – спрашиваю я.
– Не знаю, – говорит Валери.
– Может, позвонишь ей? – говорит Коннор. Он говорит это уже в третий раз, но до меня доходят его слова только сейчас. Он, разумеется, прав. Мне надо ей позвонить.
Я достаю телефон и открываю адресную книжку. Напротив имени «Плющ» не значится ничего, кроме телефона. А знаю ли я этого человека? Почему я иду ради нее на такие муки?
– Иден… – начинает Валери.
– Я знаю, сейчас позвоню, – нетерпеливо говорю я. – Не торопи…
– Нет, Иден, – настойчиво говорит она. – Посмотри.
Я оглядываюсь посмотреть, что она такого увидела на дороге за моей спиной. Две фигуры идут бок о бок: одна высокая, другая низенькая; у обоих в руках хозяйственные сумки. У невысокой рыжие волосы. На высокой – бейсболка. Я спускаюсь по ступенькам, слыша в ушах собственное дыхание. Это Бонни. Это Бонни, это Бонни, это Бонни. Мне хочется позвать ее, но я не могу раскрыть рта. Я просто стою и жду, как один из них поднимет взгляд и заметит меня.
Через тринадцать секунд Бонни так и делает. Она подходит настолько близко, что узнает меня, и лицо у нее передергивается от шока.
– Иден? О боже, Иден! – Она роняет сумки и пробегает последние несколько метров, кидаясь мне в объятия. Отступает на шаг назад, чтобы посмотреть на меня (ее руки все еще у меня на плечах). Улыбается во весь рот. Она так просто, так искренне счастлива меня видеть. То есть до той секунды, пока не замечает слезы и отчаянное выражение у меня на лице.
– Что не так?!
Что не так? Что не так?!
– Ты!
Я даже сама не понимаю, что имею в виду. Не размышляя, я протягиваю руки и снова обнимаю ее, чувствуя ладони на своей спине. Бонни. Объятия чувствуются совершенно как раньше.
Когда мы разнимаем руки, я оглядываюсь на мистера Кона. Он уже подобрал сумки, которые уронила Бонни, и направляется к нам. Я не могу понять, что выражает его лицо.
– Иден Роуз МакКинли, – говорит он. – Ну и сюрприз.
– Здравствуйте, сэр, – говорю я, причем даже ненарочно, просто так получилось. – То есть… э… мистер… эм…
– Зови меня Джеком, – говорит мистер Кон с таким видом, будто вот-вот рассмеется.
Ну вот уж нет, не буду я его звать Джеком.
– И Коннор! Далековато вы заехали.
Коннор неловко улыбается, и я рада: мне не одной кажется, что вся эта сцена до ужаса странная. А Бонни просто стоит рядом и улыбается.
– Зайдем внутрь? – добавляет мистер Кон.
Он пытается незаметно оглядеть улицу – видимо, выглядывает полицию. Как только я это вижу, то замечаю кое-что еще: несмотря на улыбку, он сжимает челюсть.
– А это моя сестра Валери. – Я делаю жест в ее сторону, отчасти потому, что вежливость требует представить незнакомых людей друг другу, а отчасти потому, что я настроена враждебно и мне только в радость задержать человека, который очевидно спешит.
– Может, представимся уже внутри? – говорит мистер Кон. – Веди нас, Бонни.
Бонни моментально слушается: продевает руку мне сквозь локоть и поспешно идет к двери.
– Поверить не могу, что ты здесь! – шепчет она, сжимая мне предплечье. – Почему ты мне не рассказала?
И как на это ответить?
– Сюрприз! – говорю я.
Она смеется, со щелканьем отпирая дверь.
– Да уж, сюрприз удался!
Мы проходим в маленькую тесную кухню и рассаживаемся вокруг стола. Стульев на всех не хватает, поэтому Валери с мистером Коном стоят у противоположных стен: он разбирает сумки, она хмурится, облокотившись на раковину.
– Сделать чаю? – предлагает мистер Кон.
Все молчат, но он все равно начинает наполнять чайник.
– Что привело вас в Глазго? – спрашивает Бонни, и, хотя она смеется, вопрос звучит до ужаса неловко.
– Мы приехали повидаться с тобой, – говорю я. – Ну, вернее, это я приехала. – Я смотрю на Коннора и улыбаюсь. – Прихватила парочку гостей с собой.
– И как вы нас нашли? – спрашивает мистер Кон небрежным тоном, словно ему просто любопытно.
Я смотрю на Бонни, но она смотрит на него, а не на меня. Я открываю рот, но не успеваю ответить: вместо меня говорит Валери.
– А какая разница, раз мы здесь.
– Мне интересно, можно ли ожидать других гостей, – мягко отвечает мистер Кон. – Много ли общих знакомых знают наш… нынешний адрес.
– Вы имеете в виду полицию?
Он кашляет:
– Ну…
– Необязательно говорить обиняками, Джек, – говорит она. – Разве время эвфемизмов еще не закончилось? Давайте называть вещи своими именами. Преступление?
– Валери, – шиплю я.
– А что? – Она оборачивается ко мне: – Ты думала, я приду сюда и буду вести себя как ни в чем не бывало? Позволю этим идиотам разыгрывать святое семейство?
– Подождите-ка… – начинает мистер Кон.
– Нет. Не подожду, – перебивает она и тычет в него пальцем. – Вы похитили несовершеннолетнюю, это уголовное преступление. И это еще так, для начала. Сколько чашек чая нужно заварить в маленькой шотландской кухоньке, чтобы забыть об этом? Это не история любви; это идиотская ошибка. И она разрушит обе ваши жизни.
От наступившей тишины ее слова, казалось, зажили своей жизнью. В воздухе чувствуются электрические разряды.
Бонни привстала и смотрит на мою сестру в тоске и ужасе. О истина, имя тебе Валери.
– Я люблю Бонни, – говорит мистер Кон, и я думаю, что он хотел сказать это серьезно, как в старых черно-белых фильмах, но получается странно, неубедительно и слабо.
– И что? – Валери пожимает плечами.
– И мы хотели быть вместе, – говорит Бонни.
Валери со стоном прикрывает глаза.
– Ох, господи, – говорит она. – И что, на этом мыслительный процесс у вас остановился? Раз влюблены, то можно творить всякую хрень?
– Наши мыслительные процессы вас не касаются. – Голос мистера Кона внезапно звучит совершенно так же, как когда-то на уроках музыки. – И, честно говоря, высказывать мнение вас тоже никто не приглашал.
– Честно говоря, – в ту же секунду отвечает Валери, – как единственный взрослый человек в этой комнате, мне наплевать, приглашали меня высказываться или нет. Вы ведете себя неправильно, причем в нескольких смыслах одновременно.
– Разница в возрасте… – начинает Бонни.
– Да при чем тут она! – с отвращением перебивает Валери. – Это он тебе наплел про разницу в возрасте? Что проблема в ней? Дело в том, что у него над тобой власть, и еще в злоупотреблении авторитетом, а еще… ну, в личных границах?!
– Пожалуйста, перестань, – дрожащим голосом умоляет Бонни. Я вижу, как руки ее сжимаются в кулаки. – Валери. Перестань.
На секунду мне кажется, что Валери ее не слушает, но вместо этого она и правда останавливается.
– Ты права, – говорит она. На лице Бонни отражается полное недоумение. – Какой смысл распинаться тут перед вами? Иден приехала издалека повидаться с тобой. Это с ней тебе надо говорить.
Она выжидающе смотрит на меня:
– Я права?
Теперь все смотрят на меня, и я чувствую, как в ответ мое лицо медленно покрывается мученическим румянцем. Я не ожидала, что выступлю с речью не только перед Бонни.
– Я… я… – Я запинаюсь, беспомощно глядя на Валери.
– Бон, почему бы тебе не показать Иден дом? – предлагает мистер Кон. – А я приготовлю чай для Валери с Коннором, пока вы… поболтаете.
Я не очень понимаю, почему он это предлагает: то ли от доброты ко мне (что вряд ли), то ли чтобы обсудить все с Валери, чтобы Бонни не услышала (возможно), то ли думает, что я не представляю угрозы для их с Бонни отношений, потому что я такое ничтожество (скорее всего). Но на самом деле мне все равно. Когда Бонни кивает мне с улыбкой, я улыбаюсь в ответ. И когда она протягивает мне руку, совсем как в день, когда мы познакомились, когда мы были восьмилетками из разных миров, я беру ее за руку.
23
– Тут и смотреть особо не на что, – говорит Бонни, уводя меня по коридору и не выпуская моей ладони. – Только кухня, гостиная и спальня. Ну и ванная, конечно. Очень мало места. Но уютно. Нам много и не надо.
– Как вы платите за жилье? – спрашиваю я, вежливо заглядывая в ванную на ходу и следуя за Бонни по хлипкой винтовой лестнице.
– Джек перед отъездом снял наличку, – говорит она. – Тут наверху только спальня, так что на этом все. Осторожнее голову! Двери не очень высокие. В нашу первую ночь здесь Джек ударился головой. Прямо кровь была и все такое!
– Сколько налички? – спрашиваю я.
Спальня совсем крохотная: всего-то кровать и комод. Простыни все смяты – фууу, мерзость какая, – и по сторонам кровати лежат два чемодана, но на этом все.
– На какое-то время хватит, – отвечает она.
– Вы это спланировали? – спрашиваю я.
Она пожимает плечами:
– Да не то чтобы. То есть да, мы говорили. И Джек заранее снял деньги со счета. Но мы не были уверены, что уедем, пока не уехали. – Она улыбается, раскидывая руки в стороны. – Ничего так, а? Для парочки беглецов?
Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но улыбка отказывается появляться на моем лице.
– Ну, так или иначе, мы тут не навсегда. Наверное, скоро будем переезжать.
У меня подводит живот. Нет, не будете.
– И что, вы все время в таких местах останавливаетесь?
– Нет, в Тенби было очень миленько. Настоящий загородный коттедж. Я бы там целую жизнь прожила. Но нас раскрыли. – Она вздыхает и садится на кровать, поджимая под себя ноги.
– А в Йоркшире? – Я неловко нависаю над ней, не желая садиться на смятые простыни.
– А, ну там мы вообще ничего не снимали.
Я чувствую, что морщусь:
– Но ведь вы там были пару дней?
– Да, спали в машине.
Я отвечаю не сразу.
– Что?
– Мы спали в машине, – повторяет она. – Не могли найти, где бы принимали наличку и где бы при этом было безопасно, поэтому просто ночевали в машине. Поэтому, собственно, мы оттуда и уехали. – Заглянув мне в лицо, она пожимает плечами. – Ничего такого. Было даже неплохо. Очень уютно.
Я смотрю на нее, пытаясь обнаружить следы подруги, которая бы услышала, как нелепо звучат ее слова. Я смеюсь. Коннор был прав: конечно, она все отрицает. Словно накладывает на все происходящее фильтр «приключения», а потом только размышляет.
– Садись, – говорит Бонни, кивая на место рядом с собой: отказаться будет странно. Удивительное дело: мне рядом с ней так неловко, хотя она всегда была одной из тех, с кем я чувствовала себя совершенно в своей тарелке, а ведь я даже не стеснительная. Но я думала, пойму, что ей сказать, и… я не знаю.
– Это все так чудно, – говорю я наконец с нервным смехом. – Ты кажешься совершенно незнакомой.
Бонни широко улыбается:
– Это из-за волос, да?
Она жестом указывает на свое рыжее каре и смеется.
– Но это все еще я.
Она раскрывает мне объятия и опускает голову мне на плечо.
– Видишь?
Я прислоняюсь головой к ее лбу, как делала тысячу раз.
– Кажется, ты так давно уехала.
– Да, мне тоже.
Мы одновременно поднимаем головы и смотрим друг другу в лицо.
– Скучаешь? – спрашиваю я. – По дому?
Бонни, пожимая плечами, отводит взгляд.
– А по чему там скучать?
– Ну… по семье? По мне? По тому, что не надо круглосуточно прятаться?
– Ну, во-первых, нам необязательно все время прятаться. – Она слегка выставляет вперед подбородок. – Это не как в фильмах. А во-вторых, ты же здесь? И, честно говоря, по семье я вообще не скучаю. Дома было не так уж и весело. – Видимо, прочтя скептическое удивление на моем лице, она горестно смеется: – А, ну я знаю, что они разыгрывают идеальную семейку ради прессы. Я видела пресс-конференции. Мама плачет, папа стоически хмурится. Да ладно тебе. Им просто стыдно. Не нравится, что мою историю знают их друзья по церкви. Дочь, способная независимо мыслить? О, ужас! – Она трясет головой. – Так будет лучше для всех.
– Я не знала, что ты так относишься к семье.
– Я не говорю, что у меня есть какая-то тайная детская травма. Разумеется, нет. Просто мне не было там хорошо, вот и все.
– Почему ты мне не рассказала?
– После всего, что ты пережила? Все равно что жаловаться на мигрень человеку с раком мозга.
Я хмурюсь:
– Чего?
– Ты поняла, о чем я.
– Нет, не поняла. Ты говоришь, что раз меня удочерили, ты не хотела разговаривать со мной о том, что несчастлива дома?
– Ну да. Это было бы не очень уместно.
– Бонни. Это так глупо.
Чем больше я об этом думаю, тем глупее это звучит.
– И какая разница, уместно или неуместно! Ты дошла до того, что сбежала из дома. Как ты могла мне не рассказать о таком?
Она спокойна, а вот я начинаю заводиться.
– Потому что побег – и меня бесит это так называть, кстати, – имел отношение только к Джеку, и я не могла тебе про него рассказать…
– Почему нет? – В этом весь вопрос. – Ты не хотела? Не доверяла мне?
– Это должно было остаться в тайне, – говорит она. – Дело не в том, доверяла ли я тебе – просто это должно было остаться в тайне. Я знаю, наверное, со стороны это звучит безумно, но иначе и быть не могло. Дело касалось только нас двоих. Только мы понимали, что происходит. И в этом нет ничего страшного. Это и значит быть вместе: мы вдвоем против всего мира.
Я едва удерживаюсь, чтобы не сказать ей, что звучит это совершенно безумно: даже мне понятно, что так я не уговорю ее вернуться домой. Ей нужна небольшая прививка реальности, но не слишком сильная, а то я ее потеряю.
– Ты думаешь, вы поэтому уехали? Что это… вроде большого приключения на двоих?
– Ну да! – Она взволнованно улыбается, точно рада, что я наконец поняла.
– Но что будет, когда это приключение… закончится?
– А кто говорит, что оно должно закончиться?
– А разве не все они кончаются?
– Не это. Не наше с Джеком.
– И ты хочешь вечно быть в бегах?
– Ну да, – снова говорит она. – А почему нет? – Блеск в ее глазах какой-то нездоровый. И в голосе что-то неестественное. – Мы словно вне закона.
– И это хорошо?
Горло у меня сжимается от тоски, и мне все сложнее ее скрывать. Все идет не так, как я думала, и эта Бонни – не та девочка, которую я знаю. Я не знаю, как вести этот разговор; в ее голосе и лице нет никаких знакомых подсказок.
– Если так я смогу быть с Джеком, то да.
– Но Бон… вы спали в машине.
– И что?
Отлично. Все катится к чертям.
– И тебе вообще не жаль? – меняю я тактику.
– Жаль чего?
Значит, нет. Не жаль, что ты испортила людям жизнь, могла бы я сказать. Или что тебя ищут по всей стране. Вместо этого я говорю:
– Что ты соврала мне.
– Я не врала. Ты не спрашивала.
– То есть я не спросила, не мистер ли Кон твой тайный бойфренд? – Я пытаюсь сглотнуть внезапную ярость, но она заново поднимается у меня по горлу. Она еще меня сделать виноватой хочет? – Это все чушь собачья, и ты сама это знаешь. С тобой происходили такие невероятные вещи, и ты мне не рассказала. А потом смылась и оставила меня – и остальных – разгребать последствия. Ты знаешь, что все думают, что я все знала с самого начала? Да и с чего бы им думать иначе?
– Я только что тебе объяснила. Я не могла рассказать. Это должно было быть тайной.
– Ото всех остальных? Конечно. Но от меня? Я думала, мы доверяем друг другу.
– И что бы ты сказала, если бы я правда с тобой поделилась? Отлично, вперед? Нет. Ты бы распсиховалась, как в момент, когда ты и правда узнала. Помнишь, когда ты мне написала? «Какого лысого хрена, Бонни?»
– Вполне оправданная реакция. Ну да, я бы психанула. Из-за такого кто угодно психанет. Но я бы все равно сохранила твою тайну, если бы ты меня попросила. Вот прямо как всю эту неделю. Кстати, можешь не благодарить.
– Вот именно, – говорит она. – Ты сохранила тайну. То есть ты явно не думала, что все так уж ужасно, а?
– Я правда думаю, что это ужасно. – Я еле поспеваю за сменой тем в нашем разговоре. – Это все совершенно неправильно. Ты разве сама не понимаешь?
Бонни приподнимает бровь:
– И ты приехала, чтобы сказать мне это? Что я, по-твоему, не права?
Я медлю:
– Ну типа да.
К моему удивлению, она улыбается:
– Знаешь, Иден, вот это в тебе самое потрясающее. Именно поэтому я рассказала тебе, что уехала, и рассказала куда, даже после того, как мы едва не попались в Тенби. Потому что, даже думая, что я поступаю неправильно, ты все равно сохранила мой секрет. Ты никому не рассказала. Ты доверилась мне.
Я знаю, что должна чувствовать себя польщенной. Что она говорит все то, о чем я думала целую неделю, как уговаривала себя всякий раз, когда мне хотелось выдать ее тайну. Но вместо этого у меня в памяти всплывает лицо Коннора. И вот то, что он сказал вчера (это было лишь вчера?!)… что Бонни поступает эгоистично.
То есть все это, конечно, прекрасно, но разве не… не однобоко как-то? Она перечислила все, что я делаю для нее, – а что она делает в ответ? Заставляет быть соучастницей в этой длинной череде ошибок? Я лгала семье, на меня орали журналисты, я протащила сестру через полстраны. И ради чего? Влюбленная школьница, опьяненная ложной идеей любви.
И внезапно я чувствую себя полной идиоткой. Что я вообще тут делаю? Что я, черт побери, тут забыла?
– Я так рада, что ты это сделала, – продолжает Бонни как ни в чем не бывало. – И я прощаю тебя за то, что ты приехала без предупреждения.
Я медленно моргаю:
– Прощаешь меня?
– Джек будет не в восторге. Но иначе бы и не получилось, да? Если бы ты сказала мне, что приезжаешь, я бы рассказала Джеку, и он бы наверняка сказал, что надо уехать, пока вы не добрались до нас. Особенно если бы мы знали, что Коннор тоже приедет. И Валери?! Тебе обязательно было ее привозить, Идс?
– Она нас везла, – говорю я, что вполне верно, хоть и не передает полной картины.
– А с каких пор ты вообще с ней разговариваешь? – И что-то в ее тоне заставляет меня ощетиниться.
– У нее есть машина, – говорю я. – И вообще она очень нам помогла. Она отличная, на самом-то деле.
– Да ладно! А эти ее разговоры про личные границы и похищение несовершеннолетних? Это так бессердечно! У нее что, совсем нет чувств?
Я хмурюсь:
– Но ведь она права.
Бонни трясет головой:
– Только с одной точки зрения, если совсем не учитывать эмоции. Я люблю Джека, и она говорит, что это ничего не значит? Разве это не абсурд?
– Мне кажется, она не это…
– Это все детали, Иден. Сколько мне лет сейчас, где он работает, все вот это. Совершенно неважно. А ты знаешь, что официальный возраст согласия в Дании – пятнадцать лет? Что тут еще скажешь!
Я жду, когда она объяснит, что имеет в виду, но она молчит. Поэтому я говорю:
– Но мы же не в Дании.
Она закатывает глаза:
– Да, Идс, я знаю. Я имела в виду, что все эти… ну, ограничения, которые мешают нам быть вместе, – это мелочи, а главное – мы любим друг друга.
На мой взгляд, это звучит неправильно, но я не знаю, как ей об этом сообщить. Я вся киплю от бессильного смятения, и от этого мой мозг, который и в лучшие-то времена не мог за Бонни угнаться, замирает в панике. В любом случае это ведь Бонни у нас умница. Это она все экзамены сдает на пятерки. Почему я в ней сомневаюсь? Конечно, ей лучше знать.
– Ты ведь понимаешь, да? – допытывается она.
Я бы могла согласиться. Если ей этого хочется. Я могла бы сказать, что она права, что любовь превыше всего. Я бы могла оставить ее тайны в неприкосновенности, предупредить их о полиции. Я могла бы спасти нашу дружбу и дать Бонни сбежать.
– Да нет, не особо.
Бонни хмурится:
– Ты думаешь, что из-за того, что какой-то левый чувак пятьдесят лет назад решил, что возраст согласия наступает в шестнадцать лет, мне нельзя быть с человеком, которого я люблю?
Я сглатываю комок в горле:
– Но дело ведь не только в этом.
Что там сказал Боб? Что-то про власть? Давай, Иден, вспоминай.
– Мне кажется, проблема скорее в том, что мистер Кон твой учитель, и он вроде как… – Бонни мрачнеет, и я замираю в ужасе, но все равно продолжаю: – Я тут читала про груминг…
– Ох, боже! – взрывается она. – Только не ты!
– Бонни, послушай…
– Не буду я слушать еще одного человека, который уверен, что знает о моих отношениях больше, чем я сама. Груминг! Ты так говоришь только потому, что совсем его не знаешь.
– Конечно, я его не знаю, – говорю я. – Он мой учитель. Мне и не полагается его знать.
Она замолкает. Молча смотрит на меня, и я очень горда, что придумала такой убийственныый аргумент. Но тут Бонни медленно и разочарованно качает головой:
– Ты не понимаешь. Ты даже не пытаешься понять.
– Я всю неделю пытаюсь понять, – обиженно говорю я. – Я только и делаю, что пытаюсь тебя понять.
Она саркастично приподнимает брови, и это так несправедливо! После всего, что я для нее сделала! Мне хочется встать и уйти, но я сдерживаюсь. Предпринимаю еще одну попытку.
– Бон, мистер Кон – твой учитель. Он вроде как… он обладает властью, ну, авторитетом. Вы неравны, и в этом проблема.
– Его зовут Джек, – холодно отвечает она. – И отношения у нас абсолютно на равных. Он любит меня. Уважает. Он никогда не причинит мне зла. Он отдал все, чтобы быть со мной. Но раз ты не понимаешь, то ничего этого вроде как и не существует?
– Я не…
– Ты не понимаешь, потому что ни к кому такого не чувствуешь – и никто не чувствует такого к тебе.
Эти слова ударяют меня под дых. В самом прямом смысле слова. Но я не ломаюсь. Я удерживаю боль внутри и использую ее как топливо:
– Ну, вообще-то у меня есть Коннор.
Она закатывает глаза:
– Ах, ну да. Коннор.
Теперь я в бешенстве:
– Что это вообще значит?
– Ну Иден. Нельзя сравнивать Коннора с Джеком. Джек мужчина, а Коннор мальчик.
– Да, и это одно из его преимуществ.
– Ты не испытываешь страсти к Коннору, – говорит она обвиняющим тоном. – Вы не занимаетесь сексом. Он тебе вообще нравится?
Меня порывает сказать ей, что вообще-то мы занимаемся сексом. Вот прошлой ночью, например. Но я не хочу использовать это как аргумент в споре; не хочу превращать наш волшебный опыт в оружие. Все это так неправильно. Бонни моя лучшая подруга. Это с ней я должна была обсуждать то, что случилось вчера; визжать, хихикать и смаковать каждую деталь. И я тоже должна была стать для нее таким собеседником. Но посмотрите, что мы делаем вместо этого.
– Я люблю его, – шиплю я сквозь стиснутые зубы. – Какая разница, сколько мы занимаемся сексом и занимаемся ли вообще.
– То есть нет?
– Да что с тобой! – ору я, удивляя саму себя – и, судя по выражению на ее лице, Бонни тоже. – Почему ты так себя ведешь? Это не ты. Ты не тупая, ограниченная и жестокая.
Сначала мне кажется, что Бонни накричит на меня в ответ, но ее лицо как-то скукоживается, и она отворачивается от меня. Я слышу, как она резко втягивает воздух, а потом тихо говорит:
– Прости. Ты права. Прости.
Я с тяжелым сердцем жду, что она скажет дальше. До нее что, дошло?
– Просто… просто я так его люблю.
Не-а.
– Но все это так сложно… И мне приходится постоянно убеждать себя… то есть напоминать себе… что оно того стоит.
Я перевариваю услышанное и перевожу для себя:
– То есть ты ведешь себя так мерзко из-за чувства вины?
– Нет. Я не чувствую никакой вины. – Она говорит это слишком уверенно. Что-то тут не так. – Просто это все непросто. И еще знать, что все настроены против меня и что мне нужно так стараться, чтобы все объяснить.
– Бон… – начинаю я, но потом замолкаю. – Бон, а ты уверена, что это не отрицание?
Тишина.
– Отрицание? – тихо переспрашивает она скорее себя, чем меня.
– Может, ты не хочешь признавать, что совершила ошибку, – мягко говорю я. – И что у нее есть последствия.
– А какая теперь разница? – Она наконец поднимает на меня взгляд. – Что сделано, то сделано.
– Разница огромная. Еще не поздно передумать. Ты можешь вернуться домой.
Она невесело смеется:
– Нет, не могу.
– Конечно, можешь. Поехали со мной.
Пауза. По ее лицу видно, как вращаются шестеренки у Бонни в мозгу. О боже. О боже. Может, все получится. Может, у меня получится.
– Я не могу бросить Джека, – говорит она.
– Можешь. И дело вообще не в нем. Дело в том, что лучше для тебя самой. И разве он не хочет того же самого? Чтобы тебе было хорошо?
На лице Бонни отображается полное смятение:
– Но я люблю его.
– Бон, его можно любить и в Кенте.
– Если мы вернемся, его арестуют.
– Он найдет хорошего адвоката. А ты…
– Девочки. – В дверях стоит мистер Кон. Сколько он вообще тут уже стоит?!
– Девочки, все в порядке?
– Да, все хорошо, – тут же отвечаю я, но Бонни уже выпростала ноги и поднимается с кровати. Завидев его, она тут же расплылась в улыбке. Эта улыбка убеждает меня лучше любых слов: мне ее не переубедить. У меня и шанса-то не было ни единого. Я давно уступила Бонни Джеку Кону; это я отрицала очевидное.
– Я слышал, что кто-то кричал, – говорит он, отвечая Бонни улыбкой и протягивая руку.
– Сэр? – говорю я.
Он хмурится.
– Джек, – поправляет он.
– Можете позвать мою сестру?
Мистер Кон глядит на Бонни, и она кивает, словно берет меня на поруки. Он колеблется – интересно, что, по его мнению, я такого могу сделать? – и разворачивается к двери.
Я жду, пока он не уйдет, а потом протягиваю руку Бонни и усаживаю подругу рядом с собой.
– Бон, я тебя люблю, но мне пора.
Ее улыбка меркнет.
– Уже?
– Мне нельзя тут оставаться. Если только ты не хочешь, чтобы полиция искала еще и нас с Валери и Коннором.
– Отличная была бы компания, – шутит она.
– Я думала, тебе хватает твоей нынешней компании?
Я слышу звук шагов по деревянной лестнице.
– Я скучаю по лучшей подруге, – отвечает Бонни.
– Эй! – Валери просовывает голову в дверь. – Вызывали?
– Да, хотела сказать, что готова идти.
Валери медлит, переводя взгляд с меня на Бонни и обратно.
– Ты? Одна?
Я киваю.
– Да, я одна. – Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к Бонни. – Послушай. Я больше не буду ради тебя лгать. Когда приду домой, скажу им все, что знаю, ладно? Так что дальше ты как-нибудь сама.
Бонни закрывает глаза и медленно открывает их.
– Иден… – начинает она.
– Нет, я серьезно. Я сказала все, что могла. Если я не могу убедить тебя вернуться, это значит, что и частью всего этого я больше быть не могу. Ты ведь это понимаешь? – Она ничего не говорит, и я добавляю: – Если хочешь вечно быть в бегах, то будет именно так.
Валери возвращается в комнату и встает рядом со мной. Я чувствую, как она твердым ободряющим жестом кладет мне на плечо руку.
– Иден права, Бонни. Долго так продолжаться не может. Вот увидишь.
В дверях появляется мистер Кон и рядом с ним – Коннор. В глазах его застыла тысяча вопросов. Валери смотрит мистеру Кону в глаза.
– Никакого счастливого финала тут не будет.
– Бонни, – говорит мистер Кон. – Нам пора.
На лице Бонни отражается беспомощное смятение. Внезапно она превращается обратно в школьницу.
– Что? Куда?
Валери сжимает мне плечо.
– Пойдем, – говорит она.
Мы с Бонни встречаемся взглядами.
– Бонни, – напряженным, нервным тоном зовет мистер Кон. – Нам надо уходить. Прямо сейчас.
Какого черта? Если всему конец, то я спрошу напрямик:
– И ты правда выберешь его, а не меня? Не меня и не свою семью?
Бонни открывает рот и молча его закрывает. Мистер Кон немного дергается, чтобы зайти в комнату, но Коннор – дорогой, милый Коннор! – удерживает его за рукав.
– Поехали с нами, – говорю я.
Наступает полная тишина. Она обволакивает всех присутствующих. Есть время передумать; розовые очки еще могут разбиться, и Бонни вернется ко мне.
Но очки не бьются, и Бонни не передумывает.
– Нет, – мягко говорит она.
Из меня медленно, как из воздушного шара, выходит весь воздух. Разочарование, потеря, печаль, боль от разбитого сердца и та тупая, гнетущая тяжесть, которую испытываешь, когда теряешь что-то навеки.
– Ладно, – говорю я, встаю и иду к двери.
Я хватаю Коннора за руку, стискивая ее так сильно, что ему, наверное, больно, но он сжимает мне пальцы в ответ. Я чувствую, как Валери молча идет за нами, и мы спускаемся по лестнице вместе, оставляя беглецов наедине в спальне, как они и хотели. Мое сердце гулко колотится, разбиваясь вдребезги.
– Что теперь? – негромко спрашивает Коннор.
– Нам надо уходить, – говорит Валери, хватая ботинки. – Что бы мы ни решили, надо действовать быстрее их.
Я не знаю, что она имеет в виду, но в этом бардаке Валери – единственная, кому я доверяю. Я молча киваю.
Валери на секунду останавливается, склонив голову набок и заглядывая мне в глаза. Она нежно, как Кэролин, касается пальцами моей щеки.
– С тобой все в порядке, – говорит она.
Это не вопрос, а утверждение.
– Пойдем, – говорю я.
И мы идем. Вместе, втроем, выходим из дома на крыльцо, готовые к тому, что принесет нам судьба.
Но оказывается, что мы совсем не готовы. Потому что судьба приносит нам полицейских.
24
Несколько десятков полицейских ждут нас на подъездной дорожке, на газоне, на улице.
Мы замираем на крыльце. Вид у Валери ошеломленный, но я все равно слышу собственный голос:
– Ты им позвонила?
За спиной раздается какой-то грохот, и голос Бонни говорит:
– Подожди, сейчас…
Тут она замечает развернувшуюся перед домом сцену, и Бонни издает тихий всхлип, который звучит как «Иден?». Этот звук пронзает мне сердце, и наступает секунда неподвижной агонии. Но сразу за этим – жизнь сметает все на своем пути. Настает полный хаос.
Первая доля секунды: полицейский держит электрошокер – электрошокер – и кричит что-то, что мой мозг отказывается понимать, потому что… электрошокер.
Вторая доля секунды: Коннор с Валери бросаются вперед и врезаются друг в друга, да так, что Валери летит вниз по ступенькам.
Третья доля секунды: трое полицейских бегут вперед.
Четвертая доля секунды: из-за дома раздается грохот – захлопывается дверь – звучат торопливые шаги.
Пятая доля секунды: все орут.
Шестая доля секунды: пятеро полицейских бегут за дом.
Седьмая доля секунды: Бонни бежит за ними.
Восьмая доля секунды: полицейский хватает ее в паре метров от дома.
Девятая доля секунды: Бонни душераздирающе воет, точно от боли и поражения. Я никогда не слышала раньше таких звуков. Все замирают, оборачиваются на нее: кто согнувшись в три погибели, кто на земле, кто в руках полицейского.
А я почему-то все еще стою на верхней ступеньке. Коннор обеими руками держит меня за предплечье.
Валери корчится от боли на асфальте. Я слышу потрескивание раций, и голос говорит: «Подозреваемый задержан».
Вот так все и заканчивается.
Хотя, конечно, не заканчивается: любой конец – это начало чего-то нового. Это конец побега Бонни, конец ее «приключения», но я знаю, что за ним последуют бесчисленные вопросы, не только от полиции, но и от родителей, журналистов и вообще всех домашних. Будет суд. Адвокаты, показания, судья. Обвинения, оправдания. Слезы. Разбитые сердца. Разрушительные действия обычно длятся недолго, а вот последствия остаются на годы. Даже не месяцы. Однако прямо сейчас у меня под ногами земля Шотландии, а в голове и вокруг – полное смятение и хаос. Полицейские снуют туда-сюда, я теряю Бонни, и незнакомцы выходят из домов и глазеют на этот спектакль; Валери пытается наступить на ногу, и это так больно, что она ударяется в слезы, и моего учителя музыки ведут в полицейскую машину в наручниках, и мой телефон вибрирует от звонка (ДОМ), снова, и снова, и снова, и Коннор берет меня за руку и сжимает ее, и кто-то фотографирует нас, и нас ведут в машину, и никто не говорит мне, что происходит.
Нас отвозят в полицейский участок, где мы с Коннором сидим и молчим, а Валери спорит с офицером о том, сможет она дойти сама до больницы или нет. Из этого разговора я узнаю, что нас отправят домой на самолете вместе с Бонни, которая тоже где-то тут, в участке. Мы вылетим при первой же возможности.
Валери хочет лететь с нами и разобраться с ногой уже дома, но она переживает за машину, и офицер – ее зовут Лоррейн – переживает за ее ногу, которая наверняка сломана.
– Но я не хочу застрять здесь с машиной, которую я все равно не смогу вести, если и правда сломала ногу, – говорит Валери. – Хотя оставлять машину тут тоже не хочу.
– Мы отвезем вашу машину, – говорит Лоррейн. – Это не проблема.
Секунд десять я сижу под впечатлением от этой клиентоориентированности, а потом вспоминаю, что Валери в последние пару дней была с ними на связи и помогала, и поэтому отогнать машину к нам домой – это самое малое, что они могут для нее сделать. Особенно теперь, когда становится ясно, что они ей, в общем-то, особо не доверяли. По крайней мере, не так доверяли, как думала Валери. Они не просто следили за ее машиной; еще одного жучка они посадили на телефон. Не было ни секунды, когда они не знали, где мы находимся. Похоже, в этой истории все были двойными агентами. Ну, кроме Коннора, разумеется.
Лоррейн уходит ненадолго, чтобы принести лед и обезболивающее, и Валери поворачивается ко мне.
– Все в порядке? – спрашивает она, что, конечно, очень мило с ее стороны, если учесть, что это у нее болит нога.
– Я не понимаю, что происходит, – говорю я. – Где Бонни?
– Ее осматривают и опрашивают скорее всего. Но как только будет возможно, ее сразу отправят домой.
– Почему? – Я-то думала, что сначала они ее как следует расспросят, а потом станут беспокоиться о самолетах.
– Так быстрее. И для всех будет лучше, если ее доставят домой до того, как все станет известно прессе.
– Почему мы не можем вернуться в Йорк?
Какой тупой вопрос! Я ведь даже не хочу в Йорк. Все, что я хочу, – это вернуть какой-то контроль над ситуацией.
Валери морщится и показывает на свою распухшую ногу.
– Слушай, не переживай, – говорит она. – Обо всем уже позаботились. Вечером мы будем дома. Все мы.
– И Бонни?
Мне так сложно в это поверить.
Она кивает:
– И Бонни тоже.
Я впервые полетела на самолете, когда мне было девять. Нас с Дейзи почти удочерили официально (готовились последние документы), и мы все отправились на первые семейные каникулы в Португалию. Боб целую вечность объяснял, как устроены самолеты и почему не стоит бояться летать. Говорил, что это самый безопасный способ путешествовать. Но на самом деле я и так совсем не боялась. Я волновалась от предвкушения. Мне даже было неважно, что мы будем делать в Португалии: мне просто хотелось полетать.
Я выпросила себе сиденье у окна, и Боб сел между нами с Дейзи. (Я думала, это потому, что он хотел продолжить свои объяснения, но много лет спустя узнала, что Кэролин боится летать и не хотела, чтобы ее страх передался и нам.) Когда мы взлетели и Англия начала с пугающей скоростью уменьшаться, Боб показал в окно:
– Видишь, какое все маленькое, Иден? Запомни это, когда жизнь покажется тебе слишком ошеломительной. Все очень, очень маленькое.
И вот об этом я думаю теперь, когда взлетает наш самолет. Мы с Коннором и Валери сидим в одном ряду: я у окна, Коннор посередине. Нога Валери перебинтована и обернута льдом; когда самолет хоть чуть качает, Валери зажмуривается и хмурит лоб. Коннор, склонив голову мне на плечо, наблюдает, как Глазго исчезает под облаками. Мы все молчим.
На другой стороне самолета Бонни сидит между Лоррейн и другим офицером. Хотя мы дожидались одного самолета и вместе заходили на борт, она ни разу даже не взглянула в мою сторону. Ее лицо сосредоточено, глаза устремлены на спинку переднего кресла. Она выглядит как человек, потерявший все. Как человек, которого я совершенно не знаю. А я думаю лишь про мягкий, успокаивающий голос Боба. «Видишь, какое все маленькое, Иден? Очень, очень маленькое». Забавно; я совсем не помнила ни про его слова, ни про тот первый полет.
Я представляю, как отстегиваю ремень безопасности и подхожу к Бонни поговорить. Мне многое надо ей сказать. Что мне жаль, что я не хотела, чтобы так вышло. Но еще – что мне не жаль, потому что теперь-то все будет хорошо, и разве она сама этого не понимает! Я бы сказала ей, что сделала это ради нее, потому что именно так поступают лучшие друзья. Я бы сказала: эй, а ты заметила, что, когда ты пошла вразнос, я угомонилась? Посмотри-ка на нас, разрушительниц стереотипов. Я бы сказала: боже, я так по тебе соскучилась. Я бы сказала: не переживай. Я бы сказала: родители тебя простят. Я бы сказала, что сама тебя прощаю.
Но я не двигаюсь с места. Я знаю, что это бесполезно. Бонни из прошлого, Бонни, которую я знала, послушала бы меня, исчезла. Если вообще когда-то существовала. На ее место пришла эта злая незнакомка, которая наверняка меня ненавидит. Девчонка, испортившая праздник, нарушившая свои обещания. Я не знаю, что случится, когда мы приземлимся. Не могу представить, что станет нашей новой нормой – но вернуться назад будет уже невозможно. Еще я понимаю: я знаю, что значит потерять человека, который должен быть с тобой всегда. Такое со мной уже было. Пустить человека в жизнь – значит сделать выбор, и иногда этот выбор может измениться. Я смотрю через проход на Бонни. Она все еще смотрит на спинку кресла. Я думаю о том, что не сказала ей, как мне нравятся ее рыжие волосы, как они неожиданно ей идут. Я думаю, если она посмотрит на меня, всего один разок, то я расскажу ей.
Она на меня не смотрит.
Позже, когда самолет начинает снижаться, Валери пьет очередную таблетку и, вытянув шею, пытается заглянуть в окно.
– Ох, скорее бы уже домой, – говорит она.
– Да уж, – с чувством вторит ей Коннор. – Напьюсь чаю до зеленых чертей.
Мы с Валери одновременно хихикаем, и виной тому истерика (у меня) и кодеин (у нее). У Коннора розовеют уши, но он широко улыбается и растягивается на кресле. Я ненадолго опускаю голову ему на плечо, и тут раздается громкий лязг: самолет выпустил шасси.
– Ну что, ты готова? – спрашивает Валери.
Из иллюминатора на нас надвигается Англия. Здания стремительно растут.
– А что, у меня есть выбор?
– Не-а.
Она морщится, когда мы подпрыгиваем на посадочной полосе, а потом расслабляется.
– Дом! – с радостной улыбкой говорит Валери.
Полиция сопровождает нас при выходе из самолета: к тем офицерам, что летели с нами, присоединяется новая группа на посадочной полосе. Валери поджидает инвалидное кресло, и она садится в него со вздохом облегчения. Нас ведут через терминал; я не отрываю взгляда от поникшей макушки Бонни. Я вроде как жду, что сейчас она выкинет какой-нибудь номер, сбежит от полицейских, но она просто молча шагает, и ее руки неподвижно висят вдоль тела. Она совсем отчаялась.
– Куда мы идем? – спрашиваю я у женщины в форме, которая идет рядом.
Да это же констебль Дойл! Та самая, которая сидела у нас на кухне и писала заметки, вместо того чтобы разговаривать. Та самая, которая подмигнула мне, словно увидев насквозь.
– В безопасное место, – говорит она, и звучит это довольно зловеще, но потом добавляет: – Все будет хорошо.
– Я не хочу, – раздается тихий и сиплый голос Бонни. В нем слышится паника.
Мне представляется сцена: мама Бонни налетает на меня в коридоре, пылая от гнева, и отчитывает меня насчет моих приоритетов. На месте Бонни я бы тоже не хотела сейчас с ней встречаться. На самом деле, мне даже не хочется находиться рядом в момент взрыва.
Каким-то непостижимым образом мы с Бонни заходим в комнату бок о бок. Мы стоим так близко, что я чувствую, как ее охватывает дрожь, когда она видит родителей. Те уже встали и идут ей навстречу, мы даже не успеваем зайти в комнату.
– Бонни, – говорит ее мать надтреснутым голосом. Она тянется вперед и берет лицо дочери в руки. – Моя Бонни.
Никакого взрыва. Я поднимаю взгляд на отца Бонни. По его щекам бегут слезы. Он протягивает руку и кладет Бонни на плечо, нежно сжимая. Я стараюсь не смотреть. Бонни обрушивается им в объятия и рыдает у матери на плече.
– Простите, простите, – слышу я.
– Все хорошо, все хорошо, – отвечает ее мать, и отец добавляет: «Мы тебя любим».
У меня мутнеет в глазах, но я различаю Кэролин: она идет ко мне с улыбкой на лице. Я позволяю себя обнять – куда крепче, чем она обычно решается. Кэролин шепчет мне в ухо: «Отличная работа», – а потом отстраняется, высматривая в толпе Валери. По ее улыбке я понимаю: нашла. Она оборачивается и крепко, по-кэролински пожимает мне руку, глядя прямо в лицо.
– Ты дома, – говорит она.