Брюнетка поднялась, продолжая отбиваться. Как только ее развязали, она выплюнула кляп изо рта.

– Ты, безмозглый болван!

Она замахнулась. Калем слегка отступил, хотя она и целилась в улыбающееся лицо Эйкена.

– Ну что же, Джорджи... – Эйкен без труда поймал ее руку. – Ты ведь уверяла, что хочешь выйти замуж.

– Только не за тебя, дубина стоеросовая, болван!

Девушка попыталась ударить его ногой.

Эйкен рванул ее к себе, потом нагнулся и в мгновение ока перекинул через плечо, так, точно это был мешок с овсом для его лошади. Она отчаянно завизжала – ну истинная ведьма, да и только!

Калем поморщился. Вопли ее были громче, чем крики тех проклятых гусей, что жили неподалеку, у пруда. Он наблюдал за Эйкеном; тот обхватил ее за ноги, как она ни пыталась отбиваться. Девушка вцепилась ему в спину и дернула за ворот рубашки. Брат размахнулся и шлепнул ее по заду. На мгновение воцарилась мертвая тишина; Эйкен торжествующе улыбнулся, но тут она выгнулась, схватила его за волосы и с силой рванула, громко и яростно вопя.

Калем был просто в ужасе от нее. Он вдруг вспомнил, что есть ведь еще и вторая, и тотчас обернулся, почти ожидая, что она уже готова наброситься на него, громко визжа и царапаясь.

Девушка лежала совершенно спокойно, неподвижно; сети стягивали ей ноги, а руки ее были привязаны к груди. Он не мог разглядеть ее лица – светлая масса длинных и влажных волос закрывала его. Калем поспешно поправил очки.

Девушка по-прежнему не двигалась.

Калем поближе поднес фонарь.

– Она что, умерла?

Брат не ответил – он пытался снова заткнуть рот кляпом визжащей брюнетке; одной рукой он прижимал ее к груди, другая была занята кляпом. Девушка все время старалась наступить ему на ногу, норовя его при этом ударить, так что Эйкен едва успевал уворачиваться.

– Эйкен, та, другая, не двигается.

Брюнетка обернулась, с яростью глядя на Калема:

– Ее укачало, ты, идиот слабоумный!

Стоило ей открыть рот, как Эйкен снова заткнул его кляпом, а ее сжатые кулачки завел за спину, удерживая их там свободной рукой.

Калем чувствовал себя так, точно, стоя на склоне холма, вдруг заметил засаду. Он никак не мог решить, вмешиваться ли ему во все это или оставаться в стороне.

С лица Эйкена не сходила улыбка все то время, что он боролся, пытаясь укротить девушку; Калему захотелось его ударить. Тут не было ничего смешного. Все это было безрассудно, нелепо и... и непонятно было, как теперь из этого выпутываться.

Блондинка застонала.

Калем сейчас же обернулся.

– Эта – твоя, – раздался у него за спиной голос брата.

– Черта с два!

Калем повернулся, но брат вместе с девушкой исчезли уже в густой пелене тумана; у нее во рту снова был кляп, и он опять перекинул ее через плечо.

– Эйкен! – крикнул он. – Черт бы тебя побрал! Вернись сейчас же!

– Прости, но у меня руки заняты, я держу Джорджи!

Послышался стон, похоже, Эйкен получил увесистый удар.

– Мне не нужна жена! – отчаянно крикнул Калем, стоя на палубе с фонарем в руке и грозя кулаком туману, в котором уже никого не было.

Девушка опять застонала, и он обернулся. Он смотрел на нее, наблюдая за каждым ее движением, точно собака за загнанной в угол кошкой, каждую секунду ожидая, что она может броситься на него.

Девушка, однако, не шевелилась, свернувшись в маленький жалкий комок. Казалось, она не способна ни двигаться, ни кричать, ни отбиваться.

С минуту Калем смотрел на нее, затем сообразил, что ведет себя довольно-таки глупо. Девушка была раза в два его меньше. Калем выждал еще мгновение, потом наклонился над баком, не сводя с нее глаз и все время светя фонарем.

Он нагнулся и, быстрым движением откинув волосы с лица девушки, внимательно вгляделся в него, потом развязал кляп.

Она только слабо шепнула:

– Плохо... Мне очень плохо. Прошу вас...

Впервые за последние годы Калему захотелось ударить Эйкена, наказать его за глупость. Похитить девушек, как воры, крадущие скот, словно враждующие кланы, которые крали пищу, чтобы насытиться, и женщин, чтобы взять их потом себе в жены, как... о Боже! Как последние безмозглые идиоты!

Однако Калему было известно, как необуздан и упрям его брат. Быть может, Эйкен отчасти надеялся, что эта его выходка придаст достоверность всем россказням и выдумкам людей с материка про диких шотландцев, живущих на острове.

Калем взглянул на девушку.

Было заметно, что она продрогла и устала; вид у нее был совсем больной. Он выругался, нагнулся и подхватил ее на руки. Она не противилась; ее руки и ноги безвольно свисали, словно поникший цветок, чьи лепестки не в силах были выдержать натиска брызжущих пенных волн. Кожа ее была бледной, как дымка тумана – белая, нежная и такая прозрачная, что казалось, она может растаять, стоит только ветру коснуться ее.

Что-то в ней было как будто знакомое. Калем смотрел на нее, пытаясь понять, что именно. Она была беспомощна. Совершенно беспомощна. Было в ней что-то беззащитное. Нечто подобное он ощутил и в Кирсти сегодня ночью. Однако беззащитность этой девушки была другая. Кирсти не хотела отрываться от Эйкена, как будто не было для нее ничего важнее, чем держаться за него. А эта беспомощная девушка прижималась к нему, словно раненый зверек, припадающий к дереву в поисках укрытия и защиты.

Калем не знал, что ему делать с ней, а потому он прижал ее к себе еще крепче, поднимая из бака. Он быстро разогнулся и двинулся было к пристани.

– О Господи... – Девушка прижала ладони ко лбу, прислонившись головой к плечу Калема. – Не шевелитесь. Прошу вас.

Калем остановился, застыв на месте. Минуты текли, а она не говорила ни слова. Он поймал себя на том, что прислушивается к ее дыханию; оно как будто откликалось на тихий плеск волн, набегавших на сваи причала. В туманном воздухе ощущался аромат мокрой хвои и горьковато-соленый привкус морских волн.

Голова девушки придвинулась чуть ближе к его шее, и Калем ощутил аромат тонких духов, похожий на нежный запах жимолости, смешанный с терпким дыханием моря. Туман вокруг них стал заметно прохладнее, он сгущался, все более напитываясь влагой, и стал проникать к ним под одежду, капельками оседая на лбу и на верхней губе у Калема, сверкая бисером у Эмилии в волосах.

– Нам не стоит здесь больше оставаться, малышка. – Она лишь устало прислонилась к его плечу; казалось, у нее нет сил даже поднять голову. – Давай я отведу тебя куда-нибудь, где тепло и сухо.

Не открывая глаз, девушка прошептала:

– Медленно. Прошу вас, идите очень медленно.

Калем был предельно осторожен, ступая на причал. Он старался вести ее ровно, не делая быстрых или резких движений. Они шли вдоль причала, когда девушка открыла глаза и посмотрела на него.

– Я не могу бороться с вами.

Она сказала это так тихо, что Калем даже подумал, не послышалось ли ему. Ее тело стало снова безвольным, как будто сдавалось.

Но Калему понятен был ее взгляд. Это был страх. Чистейший, всеобъемлющий страх. Она и вправду считала, что он может обидеть ее. И она знала, что беспомощна и не сможет помешать ему.

Неведомо откуда на него вдруг нахлынуло желание защитить ее, точно гигантская рука поднялась, ударив его наотмашь.

Калем почти не общался с женщинами, если, конечно, не считать тех, с кем он встречался с определенной целью. Те же кандидатки в «добродетельные жены», которых привозил ему Фергюс, гонялись за ним и пугали его до смерти.

Но эта девушка не гналась за ним. Она боялась его. Калему нелегко было это понять. Он никогда еще не внушал женщине страх и даже сейчас не мог себе представить, что это возможно.

Он шел не останавливаясь; в душе у него что-то томилось, нарастая и мучая, нечто вроде уз, или привязанности, или же какой-то невидимой связи, такой же крепкой, как та, что соединяла его с братом.

Заботиться о женщине? Нет. Он уже давным-давно решил, что ему и без того прекрасно живется. Не надо ему никакой жены. Не надо женщины. Не надо беспорядка. Он будет жить по распорядку, заведенному им, а не кем-нибудь там еще.

Девушка смотрела на него.

– Давай я отведу тебя в дом.

Она не ответила, но Калем почувствовал, как тело ее внезапно напряглось в его руках; в ее широко раскрытых глазах по-прежнему стоял страх. Калем прижал ее к себе чуть сильнее, оправдывая эту маленькую вольность тем, что минуту или две до того вовсе не замечал ее.

Он чувствовал, что девушка смотрит на него. Она дышала быстро, прерывисто; Калем слушал ее дыхание и думал, что это похоже на вздохи женщины, охваченной желанием. Страстным желанием.

Он шел молча; молчание нарастало, сгущалось, пока не стало еще более мучительным, чем шум. Калем поглубже вздохнул, пытаясь придумать, что бы такое сказать.

– Как тебя зовут, малышка?

Девушка не ответила. Ну что ж, он не винил ее. Она лишь смотрела на него – пристально, серьезно.

Он ощущал ее взгляд на себе, как если бы ладонь ее коснулась его щеки. Калем прошел еще несколько шагов, глядя прямо перед собой, потом буркнул:

– Я не сделаю тебе ничего плохого.

Девушка опять ничего не ответила; Калем посмотрел на нее и по недоверчивому выражению ее лица понял, что она все еще не верит ему.

– Даю вам слово, слово Мак-Лаклена из рода Мак-Лакленов.

Девушка любопытным, но утомленным взглядом смотрела, как он идет рядом с ней в этом влажном тумане. Единственными звуками были дыхание прибоя у них за спиной, поскрипывание и хруст его сапог по камешкам, которыми была усеяна дорожка, ее короткие, прерывистые вздохи да еще что-то, отдававшееся у него в ушах, – похоже, это было биение его собственного сердца.

– А что это значит – Мак-Лаклен из рода Мак-Лакленов?

Ее голос звучал теперь совсем по-другому, в нем больше не было стона и жалобы. Он был спокойный, с нотками любопытства, звонкий и чистый. Полная противоположность той фурии, которую Эйкен перекинул через плечо.

– Это я – Мак-Лаклен из рода Мак-Лакленов. Последний глава древнего клана Мак-Лакленов.

– Так, значит, вы англичанин?

– Шотландец, малышка. Я – шотландец.

– Исчезающий остров, – шепнула девушка, словно вообразив, что находится в гостях у привидения.

– Ты ведь не веришь в эту чушь, правда? Остров никуда не исчезает. Это все только из-за тумана.

– Нет... конечно, нет, – ответила девушка, хотя и не слишком уверенно. Она снова разглядывала его. – Вы говорите не как англичанин.

Это прозвучало так, как если бы она заявила: «Вы не похожи на привидение».

– Я шотландец, а не англичанин.

– Ваш выговор не очень-то похож на шотландский.

– Я родился здесь, на этом острове, как и мой отец, и отец моего отца.

Калем повернул налево, туда, где туман чуть рассеивался у высокого дерева. Под ногами у него хрустел гравий, которым была усыпана дорожка перед главным фасадом. Калем почувствовал, как девушка вздрогнула.

– Вот и дом – прямо перед нами.

Калем знал, что знакомые неясные очертания, выраставшие перед ними в тумане, были его домом, громадным и темным, высотой больше двух этажей. Он замедлил шаги, подходя к крыльцу.

– Если вы и вправду шотландец, почему же вы тогда не живете в Шотландии?

Он горько рассмеялся, открывая входную дверь.

– Есть такая поговорка: шотландец бывает дома, только когда он на чужбине. – По глазам ее Калем догадался, что девушка его не поняла. – Шотландия – уже не дом для шотландцев, малышка.

– Почему вы так говорите?

– Потому что так оно и есть. Те, кто теперь там живет, это или саксы... англичане, – пояснил Калем, – или люди, которых больше интересуют цены на шерсть, чем цена человеческого достоинства и страдания. Они давно уже забыли о традициях и долге. Они могут называть себя шотландцами, малышка, но эти люди уже не шотландцы.

Калем пропустил девушку в дом, затем толкнул дверь ногой, так что она с треском захлопнулась.

Девушка даже не вздрогнула от этого звука; она вся ушла в созерцание, глядя на Калема таким странным, испытующим взглядом, точно ожидала, что он сейчас начнет пожирать ее, и удивлялась, почему этого до сих пор не происходит.

– Ты задаешь слишком много вопросов, малышка, а сама даже не назвала мне свое имя.

Калем подождал, но девушка молчала; она лишь отвела глаза, потом принялась рассматривать комнату.

– Это мой дом и дом моего отца и деда.

Странно, как хрипло, точно хруст гравия под ногами, прозвучал его голос – резко, сердито, хотя он совершенно не чувствовал злости. Калем не мог бы определить, что он чувствует, но это была не злость.

Девушка продолжала оглядываться; Калем вошел вслед за ней, и звук его шагов эхом отдавался под высокими балками сводов, возносившихся вверх более чем на два этажа.

Калем остановился, осматриваясь. Он гордился своим домом; он всегда им гордился. Его прапрадед был таким же великаном, как Эйкен, и он построил себе дом, где все было громадным, в суровом кельтском стиле – так строили замки предводителей кланов в горной Шотландии. Однако этот дом возвели из того материала, который имелся на острове. Полы выложили серым сланцем, а глыбы розового гранита для стен вырубали в местных скалах. Все деревянные части и отделка были из гемлока – кривой, узловатой сосны – и кленов из ближайших лесов; а круглые серые валуны, до блеска отполированные морем, послужили для кладки каминов, таких огромных, что в них запросто мог бы уместиться целый шотландский клан. Для тех Мак-Лакленов, которые прибыли сюда, это был новый замок на новой родине, выстроенный гордым, достойным мужем, одним из последних шотландских воинов. Мужем, который был вынужден покинуть свою любимую родину.

Его шотландские предки, жившие в своих замках веками, только посмеялись бы, сочтя этот дом новехоньким. Но для Калема он означал нечто большее, и для него он был достаточно старым, ведь его лестницы хранили еще эхо шагов его прапрадеда.

Калем чувствовал, что девушка смотрит на него, но не произнес ни слова. Она разглядывала его как нечто неодушевленное. В воздухе ощущалось что-то странное, Калем чувствовал, как нарастает неловкость; он повернулся и широким, размашистым шагом пошел по просторному, отделанному деревянными панелями коридору.

Пронзительный женский крик эхом прокатился вдалеке, в восточной части дома; это была половина Эйкена. Калем остановился.

Что-то с треском обрушилось. Послышался звон стекла, затем оглушительный грохот; Калему показалось, что он услышал, как брат его вскрикнул.

Девушка рядом с ним тихо охнула. Калем посмотрел на нее. Глаза ее расширились, припухшие губы сжались.

– Не бойтесь, он не обидит вашу подругу.

– Она мне не подруга, – ответила девушка, пожалуй, даже слишком поспешно; казалось, слова эти вырвались у нее, прежде чем она успела задуматься. Но в голосе ее не было ни раздражения, ни неприязни. По правде говоря, он вообще звучал как-то бесстрастно. Девушка отвернулась.

– Мы из... Я не... – Она внезапно умолкла. Калем посмотрел на нее, и она добавила: – Мы с ней едва знакомы.

– Ни ей, ни тебе не о чем тревожиться, малышка.

Калем подумал, что скорее уж Эйкену есть о чем тревожиться с этой чертовкой. Вот уж правда – исчадие ада, но, может быть, оно даже к лучшему. Эйкен должен понять наконец, что не может вертеть всем и вся по своей прихоти.

Снова раздался грохот, и Калему пришло в голову, что брату, с его колдовским обаянием, попался наконец-то зверек, который не станет есть у него с ладони. Черт побери, судя по тому, что он видел и слышал, эта дьяволица скорее откусит ему пальцы.

Калем привел девушку в библиотеку, где было чисто, тепло и уютно. Он усадил ее в большое удобное кресло с подголовником, стоявшее у камина, и развернул покрывало. Остановившись, он стряхнул с него несколько пушинок, потом накинул его на девушку. Калем тщательно загнул покрывало по краям, подтыкая его сбоку под сиденье; девушка, склонив голову, искоса наблюдала за ним, словно в жизни ничего подобного не видела.

– В чем дело? Что-нибудь не так?

Калем сложил уголок в правильный равносторонний треугольник и потянул его вниз, пока плед не натянулся, став совершенно гладким. Присев на корточки, он аккуратно подсунул край покрывала под подушки сиденья.

Девушка моргнула, потом покачала головой:

– Ничего.

– Разве ты не хочешь укрыться?

– Мне холодно.

– У меня есть еще кое-что, чтобы как следует согреть тебя, малышка. – Калем разлил в два стаканчика виски и один протянул ей. – Вот, возьми. – Девушка не шелохнулась. – Ну же, бери. Ты сразу почувствуешь себя лучше, и это согреет тебя.

Девушка неуверенно взяла один стакан, но не отпила из него ни капли. Она сидела, задумчиво глядя на огонь.

Ее длинные волосы свисали мокрыми прядями, словно влажные ленты на майском дереве, промокшем от дождя; они липли к ее щекам, к которым до сих пор не вернулся румянец. Жар от огня высушил капельки росы, искрившиеся у нее на лице и на волосах.

Маленькая сережка с жемчужинкой покачивалась в ее ухе. Девушка вздохнула, и жемчужинка сверкнула, переливаясь при свете пламени, точно слеза, готовая вот-вот скатиться. Взгляд у этой девушки был какой-то потерянный – она казалась такой одинокой, беспомощной, словно маленький хрупкий птенчик, выпавший из гнезда.

Калему вдруг пришло в голову, что у нее ведь, наверное, есть семья.

Господи... что за мысль! Он провел рукой по лицу. Только этого ему и не хватало! Разъяренный отец, врывающийся на остров, чтобы отомстить за поруганную честь своей дочери! Или, еще того хуже, обезумевшие от ярости братья, которые изобьют его до смерти.

Он бы просто убил сейчас Эйкена. Просто убил бы. Хотя, если братья сюда сунутся, Эйкен первый их встретит.

Калем с минуту подождал, потом окликнул девушку:

– Малышка! – Она обернулась. – Твои родные, наверное, будут беспокоиться.

Девушка взглянула на него, точно не понимая, к кому он обращается, потом снова отвернулась, так ничего и не ответив.

Калем сделал еще одну попытку:

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – прошептала она.

Калем залпом выпил свою порцию, налил еще. Когда он снова взглянул на девушку, то заметил, что она уже не такая бледная; щеки ее порозовели от тепла. Влажные пряди волос подсыхали и начали виться, будто вновь возвращаясь к жизни. Отсветы огня в очаге заливали лицо и волосы девушки теплым золотистым сиянием, словно первые лучи восходящего солнца.

Калем смотрел на нее так же, как обычно любовался рассветам, – с чувством молчаливого благоговения, когда невольно подмечаешь малейшую подробность. Как раз в эту минуту он был очарован биением пульсирующей жилки на шее у девушки, там, где кожа была такой белой и нежной. Калем пытался представить, что бы он ощутил, прикоснувшись к ней пальцами... или губами.

«Хотел бы я знать, какой у нее аромат», – пробормотал он в свой стаканчик для виски.

Девушка тотчас же обернулась.

– Что вы сказали?

Калем про себя чертыхнулся, проклиная свой длинный язык.

– Ничего.

Он сказал это резче, чем хотел. Калем понял это, заметив, как девушка вздрогнула и опять отвернулась.

Калем сделал еще один хороший глоток, потом подошел к камину, присел на корточки и, подбросив поленьев в огонь, поворошил их кочергой. Искры роем взметнулись, оседая на решетку у очага и на рукав его рубашки. Он похлопал ладонью по рукавам, гася их, потом нахмурился, глядя на пепел, усеявший все вокруг.

Калем выпрямился и почти машинально направился к письменному столу. Не прошло и минуты, как он снова нагнулся, очищая решетку маленьким веничком. Калем смел угольки и золу, как вдруг заметил на ковре несколько влажных листьев.

Он забыл снять у двери ботинки. Черт побери, что это с ним приключилось? Он никогда не забывал снимать обувь, входя в комнату. Калем сгреб листья в совок, не переставая хмуриться; он никак не мог отделаться от странных и непривычных мыслей об этой девушке, а ведь в общем-то она ничего для него не значила.

– Что это вы делаете? – спросила она. Калем обернулся, глядя на нее через плечо.

– Сметаю листья с ковра.

– Зачем?

– Потому что я нечаянно занес их в комнату.

– А... – Девушка произнесла это тоном, в котором таились еще сотни вопросов. Она снова огляделась по сторонам. – Вы не держите горничных?

– Они все давно спят.

– А...

Он локтем оперся о согнутое колено.

– А что?

– Просто здесь очень чисто, вот и все. Я подумала, что у вас, должно быть, есть горничная. Какая-нибудь женщина. Кто-то... – договорила она почти шепотом.

– На острове нет женщин.

Уже произнося эти слова, Калем вспомнил о Кирсти, но не поправился, так как снова занялся своим делом.

Девушка смотрела на него так, точно он вдруг превратился в трехголового дракона.

– А сейчас что вы делаете?

Калем посмотрел на свои руки. Он не делал ничего не обычного. Он снова поднял глаза.

– Вытираю совок.

– Вытираете совок? – повторила она, и ресницы ее дрогнули от удивления. Она еще какое-то время смотрела на него пристально, озадаченно, потом тихонько засмеялась.

– Что здесь смешного?

– То, что вы вытираете совок.

– А...

Девушка опять засмеялась. Ему бы рассердиться, как бывало, когда Эйкен смеялся над ним; но вместо этого Калем вдруг почувствовал, что прежнее напряжение рассеялось, ему стало легче дышать. По крайней мере она уже не смотрит на него как на чудовище, которое собирается ею позавтракать.

Калем кивнул на стакан в ее руках.

– Выпей, малышка. – Девушка нахмурилась, глядя на виски, потом понюхала. – Это не отрава.

– А вот пахнет именно так, – пробормотала она.

Калем коротко рассмеялся, и девушка подняла глаза, удивленная, потом вдруг – совершенно неожиданно для него – на губах ее появилась легкая неуверенная улыбка.

В комнате было тепло. Даже слишком жарко. Калем перестал вытирать совок; он так и застыл. Ему хотелось, чтобы девушка продолжала улыбаться ему, потому что... ладно, он и сам не знал почему. Ему просто хотелось этого.

Калем отвернулся и быстро, взволнованно прошел через комнату к письменному столу. Он убрал в ящик веничек и совок, потом задвинул его.

Калем не обращал внимания на девушку, словно бы в отместку за то, что до этого улыбнулся ей. Он принялся выравнивать сложенные в алфавитном порядке стопки бумаг на столе. Они в этом совсем не нуждались, и все-таки он их выравнивал, похлопывая краем пачки о стол, так чтобы ни один из листочков не высовывался. В конце концов он почувствовал, что в комнате как-то уж слишком тихо, и искоса быстро взглянул на девушку.

Она потягивала виски, пристально глядя на огонь, и профиль ее в отблесках света казался таинственным. Тишину нарушали лишь потрескивание сосновых поленьев и его собственное громкое, натужное дыхание.

В воздухе ощущалось какое-то напряженное ожидание. Калем поправил очки на переносице, стараясь не думать о том, что девушка здесь и смотрит на него с любопытством, уютно устроившись в мягком кресле, прижавшись головой к подлокотнику – так дремлет лебедь, пряча голову под крыло. Он пытался не думать о ее белоснежной коже, казавшейся такой шелковистой, о ее личике, порозовевшем в домашнем тепле. «Не думай о ней», – говорил он себе. Он и не думал. Он просто смотрел на ее длинные вьющиеся волосы, рыжевато-золотистые в жарких всполохах пламени.

Калем почувствовал, что не может ничего с собой поделать, не может не думать о ней. Он ощущал ее присутствие всем своим существом, так, словно она была его частью, о существовании которой он раньше не подозревал.

Часы пробили три; их бой прозвучал неожиданно громко, и оба – и Калем, и девушка – вздрогнули.

Они одновременно обернулись и посмотрели на часы, но, тотчас же поймав себя на этом, отвернулись, застыв в напряженном молчании. Калем взъерошил волосы и, присев на краешек письменного стола, уставился на каминную полку.

В нем нарастало напряжение, и в то же время его охватила какая-то внезапная слабость, словно эта маленькая светловолосая девушка выпила всю его жизненную силу.

Взгляд его упал на циферблат часов, и Калем сообразил, что уже очень поздно. Так вот оно что! Он устал до предела. Калем чувствовал на себе тяжесть этого дня, как ощущаешь боль от удара. Казалось, каждый час, проходя, награждает его тумаком.

Ничего удивительного, что рассудок играет с ним злые шутки, что в груди у него что-то сжимается, а комната кажется слишком жаркой, когда эта малышка поглядывает на него. Все это, должно быть, просто от усталости, подумал Калем.

Он мог себе представить, каково ей сейчас из-за безумной выходки его брата. Девушка смотрела на него по-прежнему недоверчиво, но он только что заметил, как она, не удержавшись, пару раз прикрыла глаза и подавила зевок.

Калем вышел из-за письменного стола и направился к девушке. Он протянул ей руку.

– Уже поздно.

Она его, должно быть, не заметила, потому что так и подскочила от неожиданности.

– Что?

– Время позднее. – Девушка, нахмурившись, взглянула на часы. – Нам нужно подняться наверх.

– Зачем?

Снова этот взгляд. Настороженный. Испуганный.

– Затем, малышка, что нам пора ложиться спать.