Эми открыла глаза и увидела Калема: тот стоял прислонившись к стене; его черные волосы были взъерошены – может быть, от ветра, а быть может, из-за этой его привычки их ерошить, когда он чем-нибудь бывал озабочен. Он был без пиджака – только в белой рубашке с закатанными до локтей рукавами и в кожаном жилете.

Его бриджи были заправлены в высокие кожаные сапоги; одной ногой он стоял на ступеньке трапа. Калем рассеянно потирал подбородок загорелой рукой, глядя на Эми, точно миссионер, которому предстоит обратить в христианство сразу все африканские племена.

– Ты проснулась.

Эми села, все еще полностью не очнувшись ото сна; наконец до нее дошло, что корабль не двигается.

– Мы в Бате?

– Ну да.

Девушка спустила ноги с узкой койки и с минуту разглаживала смятую юбку. Она посмотрела на Калема.

– Ты очень спокоен.

– Я пытаюсь придумать, что с тобой дальше делать.

– Ты можешь мне позволить помогать тебе.

– Я могу тебя отправить обратно в Портленд в экипаже.

– А что ты будешь делать, когда я снова вернусь? К тому же ты не можешь принудить меня уехать силой. Ты не имеешь права мной распоряжаться. Ты мне не отец и не муж.

Эми встала и вздернула подбородок так, как, она видела, делает Джорджина, когда Эйкен пытается ей указывать.

Калем смотрел на нее долго, не говоря ни слова, размышляя. Девушка видела это по его темно-синим глазам.

– Вот уж не думал, что ты такая упрямая, малышка!

– Вот уж не думала, что ты такой тиран и деспот.

– Кто деспот? Я?

– Да. – Эми твердо кивнула. – Это, должно быть, фамильная черта. Ты говоришь, как твой брат.

– Господи помилуй!.. Неужели? Какой ужас!

Калем оторвался от стены и подошел к Эми. Он долго смотрел на нее, прежде чем положил наконец руки ей на плечи. Она не отвела глаз.

– Не думаю, чтобы это было хорошо, малышка.

– Что?

– То, что ты здесь.

– Тогда скажи мне, пожалуйста, Калем, где я, по-твоему, должна быть.

– У себя дома, где ты могла бы жить по-прежнему, как ты жила до того момента, когда мой братец ворвался в твою жизнь, внеся в нее эту сумятицу.

Девушка язвительно рассмеялась:

– Ах вот как! Это уже интересно. Моя жизнь была такой замечательной прежде! – Эми покачала головой, потом подняла глаза на Калема. – Моя жизнь была сплошной неразберихой. В ней все перевернулось вверх дном еще задолго до того, как появился Эйкен.

– Ты слишком юна, для того чтобы в твоей жизни могло что-то перевернуться.

– Я вовсе не чувствую себя юной. Я чувствую себя ужасно, ужасно старой.

– Но это ведь неправда! Ты молода!

– Нет, послушай меня, пожалуйста, Калем! Тебе я, может быть, кажусь молодой, но я так себя чувствую, будто все у меня позади. Я везде не на месте. Я смотрю на все не так, как другие люди, Калем. Жизнь оказалась совсем не такой, какой должна была быть, по крайней мере, не такой, какой я ее себе представляла.

– Это всегда так бывает.

– Но я постоянно в смятении. Я даже не знаю, куда мне идти и что делать. Даже мой дом перестал быть для меня домом, с тех пор как мои родители погибли.

– Как это произошло?

– У моего отца было несколько предприятий. Они с мамой поехали в Балтимор. Я должна была приехать к ним через неделю, но ночью в гостинице, где они остановились, случился пожар. Они были на верхнем этаже и не смогли выбраться... – Голос Эми прервался.

Калем притянул ее к себе и так держал, тихонько поглаживая плечи девушки. С ней так давно уже никто не был нежен, что Эми расплакалась, уткнувшись ему в грудь:

– Это так глупо!

– Горе не может быть глупым.

Эми повернула голову и прислонилась щекой к его плечу.

– Они не могли оттуда выбраться, Калем!

– Мне очень жаль, малышка! – Калем погладил ее по голове. Спустя немного времени он спросил: – У тебя нет других родственников?

– Нет. Мой папа был сиротой, а последний из маминых родственников умер, когда я была еще ребенком. Мои родители – единственные близкие мне люди. – Девушка посмотрела на Калема. – Так что, как видишь, мне не к чему возвращаться. Когда твой брат похитил меня, жизнь моя была совершенно пуста. Вот здесь. – Она указала на сердце. – Все у меня в душе как будто умерло.

– Со временем все это пройдет, малышка. Нужно только подождать. Когда мы молоды, ожидание кажется нам нестерпимым.

– Я вовсе не так молода.

Калем засмеялся:

– У тебя впереди еще долгая жизнь.

– Но если это так, мне нужно ее чем-то заполнить. Я прочла твой дневник. Сколько тебе было лет, когда ты начал работать с эмигрантами?

– Это было десять лет назад. Мне было тогда девятнадцать.

– А мне уже двадцать, Калем.

– Но я же мужчина.

Эми нахмурилась, потом отступила.

– При чем здесь это? Тебе было девятнадцать. Мне двадцать. Ты мужчина. Я женщина. Разве оттого, что я женщина, я меньше способна заботиться о других?

Калем взъерошил волосы:

– Я не это имел в виду.

– А что ты имел в виду? Или ты думаешь, что, раз я женщина, я не должна иметь призвания, как ты? Мне что же – посиживать сложа руки, пить чай и вышивать, не замечая ничего вокруг себя? – Эми подбоченилась. – Если ты именно это хотел сказать, Калем, тогда это довольно-таки глупо с твоей стороны.

Калем, казалось, был не на шутку озадачен:

– Ты вывернула мои слова наизнанку.

– Я пытаюсь объяснить тебе, что я чувствую. Это очень много значит для меня. – Эми подошла к Калему и положила ладонь ему на грудь. – Ты очень много значишь для меня.

Калем посмотрел на ее руки, точно не знал, как ему поступить, потом накрыл их своими ладонями, и так они постояли немного.

Эми попыталась объяснить:

– Я хочу помогать. Быть может, если я смогу помочь хоть кому-нибудь, если смогу изменить к лучшему жизнь хотя бы одного человека, моя собственная жизнь перестанет мне казаться такой пустой и никчемной. Ты понимаешь меня?

– Ох, Эми, малышка! Я все это прекрасно понимаю.

– Тогда ты разрешишь мне помогать тебе?

Калем покачал головой, точно не желая соглашаться, однако сказал:

– Ну да.

Девушка широко улыбнулась ему:

– Вот и хорошо. А то ведь я бы все равно не уехала.

Калем засмеялся и развернул ее за плечи.

– Ладно, а теперь тебе придется выйти. Мне нужно тут кое-что сделать. Иди на палубу. Если ты поторопишься, то увидишь, как корабль входит в гавань. На это стоит посмотреть.

Эми оглянулась на него через плечо:

– А ты пойдешь?

– Я скоро выйду.

Девушка поднялась по ступенькам трапа и вышла на палубу; она остановилась у поручней, оглядываясь вокруг.

Горы вдалеке стали густо-лиловыми, цвета вереска. Острые неровные очертания сосновых лесов, покрывавших холмы, четко вырисовывались на горизонте. Река казалась тонкой серебряной лентой, сбегающей со склонов холмов, где она, разливаясь, безмятежно текла среди вспаханных зеленых полей, маленьких ферм и домиков, видневшихся там и сям по холмистым речным берегам, мимо причалов и верфей и впадала в широкую открытую бухту.

Сильный ветер, задувавший с моря, гнал волны к берегу, и чайки кружили в синем безоблачном небе, крича, надрываясь, словно глашатаи, несущие какую-то весть. Эми перешла к другому борту. Оттуда был прекрасно виден корабль; он шел им навстречу, с парусами, надутыми ветром, скользя по волнам прилива вверх, к устью реки.

Высоко на его мачте вился американский флаг; его красные и белые полосы струились, переливаясь, точно ленты майского дерева на ветру. Эми видела людей, столпившихся у поручней и вглядывавшихся в панораму берега, как и она; она думала, сколько же таких кораблей и сколько людей уже прибыли сюда по этой же самой реке.

Девушка видела, как матросы снуют вверх и вниз по мачтам и верхним палубам, словно скворцы в кронах высоких деревьев. Они тянули канаты, направляя корабль вверх по реке, к пристани. Среди пассажиров царило какое-то странное, угрюмое молчание. Они просто стояли и озирались вокруг.

Эми услышала шорох и обернулась.

Калем стоял на палубе лицом к ней, но смотрел он на корабль. Никто, глядя на него, не усомнился бы в том, кто он такой. Он не был похож ни на того человека, которого Эми впервые увидела в ту туманную ночь, ни на того, кто спас ее тогда из пещеры. Он был похож на того, кем он был: вождем клана. Мак-Лаклен из рода Мак-Лакленов одет был в килт – клетчатую юбку шотландских горцев, из-под которой виднелись его мускулистые ноги, обутые в грубые башмаки. На нем была черная шерстяная куртка с серебряными пуговицами, через могучее плечо перекинут красный плед. Берет с пером, сдвинутый чуточку набок, покрывал его темные волосы, и он – такой высокий и гордый – отличался от всех мужчин.

При взгляде на него у Эми перехватило дыхание. Калем, точно почувствовав это, повернулся, посмотрел на нее долгим взглядом, потом пошел к пристани; там к нему подошли те люди, с которыми он встречался в Портленде, – Мак-Дональды в своих зеленых пледах.

В следующее мгновение воздух наполнили звуки волынки, и мужчины пошли за волынщиком вдоль причала. Ничто не нарушало тишины, кроме живых и ритмичных мелодий волынки. Даже чайки – и те умолкли, точно сознавая торжественность момента.

Взгляд девушки следовал за Калемом. Эми просто не могла отвести от него глаз. Мужчины остановились у нижних ступенек трапа. Мелодия волынки взмывала все выше и выше, потом оборвалась, и отзвуки ее растаяли в воздухе.

С борта корабля раздались приветственные возгласы, в воздух взлетали береты. Овации, крики звучали долго – минуты казались вечностью. Когда наконец приветствия затихли, Эми почувствовала, что по щекам ее текут слезы.

Девушка заметила, как взгляд Калема скользнул туда, где она стояла, все еще держась за поручни. Улыбнувшись, она помахала ему рукой. Тут вступила другая волынка – ее звуки доносились с палубы корабля, и шотландцы сошли по сходням со всеми своими пожитками, увязанными в небольшие узелки или перекинутыми через плечо. Эми слышала, как люди говорили, что звуки волынки рвут сердце на части, и так оно, конечно, и было бы, если бы ее сердце не было похищено раньше. Но оно принадлежало человеку, который стоял на пристани в красном пледе и килте, высокому и благородному шотландцу с черными как смоль волосами.