Уже в течение недели отряд графа Глэморгана стоял у стен Камроуза, пытаясь овладеть замком. Штурм следовал за штурмом, но одолеть высоких стен воины Меррика так и не смогли. Среди англичан множилось число убитых и раненых, а сидевшие в Камроузе валлийцы отбивали все их атаки и хранили упорное молчание: Дэвид ап Граффид ни в какие переговоры не вступал.

Через два дня после начала осады к англичанам подошли подкрепления – все патрульные группы, которые Меррик разослал вдоль границы на поиски мятежников, были собраны в кулак и тоже стояли теперь под стенами замка. Более того, Меррик отправил гонцов к королю Эдуарду и графу Честеру за помощью. Постепенно осада замка стала превращаться в самую настоящую войну.

Меррик сидел в своем шатре, обдумывая способы захвата твердыни, которую сам же и укрепил, и ни один из них не казался ему обнадеживающим.

Несколько часов пролетели незаметно, и настала глубокая ночь. Оруженосец принес ему в шатер ужин, молча поставил поднос на стол и неслышно удалился. Граф Глэморган снова остался наедине со своими мыслями. Отодвинув в сторону тарелку с тушеным мясом, Меррик взялся за кружку, отхлебнул из нее и вдруг отчаянно, до ноющей боли в сердце затосковал. В кружке был подогретый эль!

Проглотив вместе с элем появившийся у него в горле горький комок, Меррик поднялся, вытянув перед собой правую, бугрившуюся могучими мышцами руку, и некоторое время созерцал ее в мрачном молчании. «Какая от нее польза? – размышлял он. – Правда, она в состоянии насмерть разить врагов, крепко сжимая меч, топор или боевой цеп, но не может и на дюйм приблизить меня к главной цели – освобождению Клио...» У Меррика было такое ощущение, будто силы, чувства и даже сама жизнь постепенно покидают его, уходят, как песок сквозь пальцы. Самым мерзким, однако, было чувство собственного бессилия, которое внезапно захлестнуло его, подобно волне, и Меррик призвал на помощь всю свою сдержанность, чтобы не разрыдаться.

Чтобы немного успокоиться, Меррик решил выйти из шатра и глотнуть холодного ночного воздуха. Стоя рядом с шатром, он смотрел на самый мощный в этих краях замок – Камроуз, – который он, не жалея трудов, превратил в неприступную для любого врага крепость.

Ради славы короля Эдуарда и, как выяснилось теперь, на свое, величайшее несчастье и горе...

Эта мысль настолько поразила его заключавшейся в ней горькой иронией, что Меррик застонал от мучительной боли. Ведь он возводил вокруг замка новые укрепления для того, чтобы обеспечить безопасность своей жене, и именно эти укрепления не давали ему возможности снова соединиться с нею...

Неожиданно Меррик заметил слабый свет в окне одной из башен и, словно мотылек на огонь, двинулся по направлению к этому зыбкому свечению, переступая через спящих на земле солдат и алые угольки, тлевшие в затухающих кострах. Однако, сколько бы он ни шел, этот огонек в окошке казался все таким же далеким и недоступным.

Потом ему почудилось, что в окошке мелькнула какая-то тень – темный силуэт на фоне слабого золотистого свечения.

Неужели у него так разыгралось воображение? Меррик не смог бы ответить на этот вопрос, но всем сердцем желал, чтобы там, за окном, в зыбком сиянии свечи стояла Клио, и очень надеялся, что так оно и есть на самом деле. Ему, чтобы жить дальше, нужен был от нее какой-нибудь сигнал – любой, даже самый пустяшный знак, который бы свидетельствовал о том, что она жива и здорова.

«Странная это вещь – чувства и воображение, – с надрывающей душу тоской подумал Меррик. – Временами тебе кажется, что твоя любовь – вот она, совсем рядом; ты сжимаешь любимую женщину в объятиях, прикасаешься к ней губами, ласкаешь ее, но... В следующее мгновение ты словно просыпаешься, и реальность предстает перед тобой во всей своей неприглядности. Ты здесь, за замковым рвом, она, твоя любовь, – там, взаперти. И что бы ты ни делал, любая попытка выручить любимую женщину, вырвать ее из лап врагов ни к чему не приводит...»

Меррик долго стоял в опасной близости от стен Камроуза, и душа его переполнялась гневом и желчью. Наконец слабый огонек, светивший в окне башни, погас, и Меррик поник головой, понимая, что он не в силах в данную минуту ничего изменить, и признавая свою беспомощность перед ликом жестокого рока. Рухнув на колени в грязь, и устремив взгляд к темному далекому небу, Меррик стал горячо умолять Творца сохранить Клио жизнь и дать ему возможность снова с ней встретиться, чтобы исправить то зло, которое он невольно ей причинил.

Он молился во здравие и спасение Клио – его Клио, – женщины, которая значила для него в этом мире все и которая была ему дороже даже собственной жизни.

На следующий вечер солдаты приволокли к нему рыдающего и стенающего, как сотня кающихся грешников, брата Дисмаса. Увидев Меррика, монах бросился к нему и рухнул перед ним на колени.

Из не слишком вразумительной речи замкового капеллана можно было, однако, заключить, что его послали к Красному Льву валлийцы с даром от Дэвида ап Граффида. Монах полез за пазуху и извлек пропитанное засохшей кровью женское платье.

Меррик некоторое время молча разглядывал предназначавшийся ему ужасный дар валлийского мятежника. Он узнал платье – это был тот самый безобразный желтый наряд, который Клио натянула на себя в первый день его пребывания в Камроузе. Худшего подарка Меррик не мог ожидать даже от своих самых страшных врагов – неверных сарацинов на Востоке. Коричневые разводы засохшей крови, во многих местах запятнавшие материю, служили наглядным свидетельством кровавого насилия, которому подверглась обладательница платья... Тем не менее Меррик продолжал надеяться. Часть его сознания упорно отказывалась признавать, что Клио мертва. В конце концов, она могла отдать платье какой-нибудь служанке, крестьянке – да кому угодно...

– Она умерла, милорд! – стенал, воздевая к нему руки, брат Дисмас. – Она умерла...

– Кто?

– Я видел, как она падала с лестницы, кувыркаясь в воздухе, словно соломенная кукла. А потом я видел, как она лежала внизу на булыжниках двора, залитая собственной кровью. Она была в платье – в этом платье, милорд! – Брат Дисмас ткнул Меррику чуть не под самый нос залитый кровью наряд. – А еще я знаю, что при падении она потеряла свое дитя, которое носила под сердцем...

– Свое дитя?! – Меррик схватил монаха за ворот сутаны и подтянул его к себе поближе, чтобы видеть его глаза. – Но Клио не была беременна! Так кто умер? Кто умер, черт тебя дери, глупый монах?

Меррик принялся трясти брата Дисмаса с такой силой, что у того начали клацать зубы. Брат Дисмас невидящим взором смотрел прямо перед собой, но стенать тем не менее прекратил.

– Так кто же все-таки умер? – повторил свой вопрос Меррик.

– Мне страшно вымолвить подобные слова, милорд, но это была ваша жена. Клянусь всеми святыми, это была леди Клио!