Нижеследующий доклад составлен по материалам тогдашней прессы и книги «Полный отчет о суде над Родриком Джоном Макреем», опубликованной Уильямом Кэем из Эдинбурга в октябре 1869 года.

День первый

Суд открылся в здании окружного суда Инвернесса в понедельник, 6 сентября 1869 года. В восемь часов утра Родрика Макрея доставили туда из его камеры в Инвернесской тюрьме и поместили в комнату ожидания в подвальном этаже. Его привезли в экипаже без окон, в сопровождении конной полиции, и этот небольшой конвой вызвал сильное волнение среди прохожих на улицах. Если верить Джону Мёрдоку, освещавшему дело в «Инвернесском курьере», некоторые из увидевших конвой «выкрикивали оскорбительные слова, в то время как другие мастерили метательные снаряды из всего, что попадалось под руку». Таков был интерес к данному делу, что несколько сотен человек собрались у здания суда, и предприимчивые торговцы расставили свои прилавки, чтобы снабжать столпившихся людей.

Когда появилась процессия, поднялся оглушительный крик, и всадники не смогли помешать людям ринуться вперед и начать барабанить по стенам экипажа. Экипаж остановился, и несколько человек были ранены, пока полиция отгоняла дубинками толпу. Пожилую женщину, Мэри Паттерсон, истоптали ногами, и ей понадобилась помощь докторов. В последующие дни воздвигли барьеры, и полиция получила подкрепление, чтобы обеспечить беспрепятственное движение конвоя.

В зале суда провели специальные приготовления, поскольку на процессе желали присутствовать множество репортеров, и их впускали по предварительной договоренности через боковой вход. Вход на общую галерею организовали с помощью выпуска специальных листовок, которые, как обнаружилось позднее, переходили из рук в руки за внушительную сумму. В половину девятого общая галерея была полна, и лорд судья-клерк лорд Ардмиллан и лорд Джервисвуд заняли свои места на скамье. Корону в суде представляли генеральный солиситор мистер Гиффорд и мистер Уильям Кричтон, при содействии мистера Гордона Фрея, представителя Короны. Адвокату мистеру Эндрю Синклеру помогал его коллега, Эдвард Смит.

Лорд судья-клерк начал со строгого предупреждения собравшимся на общей галерее. Никому не позволено входить в зал суда или покидать его во время показаний свидетелей, и любого, кто нарушит процесс судебного разбирательства, выдворят без разговоров, конфисковав разрешение на вход.

Потом лорд судья-клерк обратился к защитнику. Он сказал, что в курсе существования «так называемых мемуаров», написанных заключенным. Поскольку данный отчет не был составлен после должного предупреждения и в нем содержатся признания, которые заключенный, возможно, не желает делать в ходе своей защиты, «ни документ, ни какая-либо часть его» не может быть принята в качестве свидетельства. Далее он твердо посоветовал обеим сторонам не ссылаться на документ во время опроса свидетелей. Решение по делу будет принято только и исключительно на основании свидетельств, выслушанных в суде. Ни генеральный солиситор, ни защита не возразили против этого правила, которое судья, без сомнения, установил, чтобы предотвратить любые позднейшие дискуссии в присутствии присяжных.

В пять минут одиннадцатого, под «оглушительный рев, который отнюдь не уняли удары молотка господина лорда судьи-клерка», заключенного подвели к скамье подсудимых. Репортер «Таймс» Джеймс Филби так описывает этот момент: «Ожидавшие увидеть монстра были жестоко разочарованы. Как только стихли первоначальные шум и гам, в большинстве услышанных мною реплик отмечалось, что подсудимый всего лишь мальчик. По правде сказать, то было самое точное наблюдение. Родрик Макрей не соответствовал представлению человека об убийце и совершенно не выглядел способным на те чудовищные поступки, в которых обвинялся. Он был невысокого роста, хотя с хорошо развитыми плечами и грудью, волосы его находились в беспорядке, лицо было бледным — без сомнения, из-за недель, проведенных в тюремной камере. Когда он вошел, его темные глаза окинули зал суда из-под тяжелых бровей, но он как будто полностью владел собой и никак не отреагировал на гвалт на общей галерее. Его адвокат, мистер Синклер, стоя возле скамьи подсудимого, велел Родрику занять на ней место, что тот и сделал, приняв почтительную позу — опустив руки на колени и склонив голову. В этой позе он оставался почти все время заседания».

Секретарь суда зачитал обвинительный акт: «Родрик Джон Макрей, ныне или недавно арендатор в Калдуи, Росшир, ныне или недавно заключенный в Инвернессе, вы обвиняетесь по просьбе Джеймса Мортимера, эсквайра, адвоката Ее Величества, в том, что, хотя по законам этого и любого другого хорошо управляемого государства убийство — ужасающее преступление и подлежит жестокому наказанию, все же верно и правдиво то, что вы, вышеназванный Родрик Джон Макрей, виновны в упомянутом преступлении, являетесь участником его или зачинщиком и пособником, поскольку, во-первых, утром 10 августа 1869 года, в жилом доме Лаклана Маккензи в Калдуи, Росшир, жестоко и злоумышленно напали на вышеназванного Лаклана Маккензи и с помощью кромана и флэфтера нанесли вышеназванному Лаклану Маккензи несколько ударов в грудь, лицо и голову и пробили ему череп. Вследствие этих действий или некоторых из них вышеназванный Лаклан Маккензи был смертельно ранен и умер на месте, будучи таким образом убит вами, вышеназванным Родриком Джоном Макреем».

Потом так же детально были предъявлены обвинения в нападениях на Флору и Дональда Маккензи, после чего лорд судья-клерк велел заключенному встать и обратился к нему:

— Родрик Джон Макрей, данным актом вы обвиняетесь в совершении убийства. Признаете вы себя виновным или нет?

Родди встал, опустив руки, сперва взглянул на своего адвоката и ответил ясным, но тихим голосом:

— Не признаю, мой господин.

Он снова сел, а Эндрю Синклер поднялся, чтобы представить на рассмотрение суда специальную защиту со ссылкой на невменяемость. Она была зачитана секретарем суда: «Подсудимый заявляет о своей невиновности. Далее он особо заявляет, что в то время, когда были совершены действия, изложенные в предъявленном ему обвинении, он страдал от безумия».

Мистер Филби писал: «Для молодого человека, ранее не удалявшегося от своей деревни больше чем на несколько миль, он выглядел чересчур спокойным перед множеством образованных людей, теперь рассматривавших его со скамьи. Вел он себя так из-за безумия, о котором заявил его защитник, или такое поведение просто говорило об определенном sang-froid, в тот момент я не рискнул бы сказать».

Был составлен список присяжных из пятнадцати человек. Лорд судья-клерк велел присяжным отринуть все, что они читали или слышали об этом деле, и напомнил, что они обязаны принимать во внимание только свидетельства, изложенные в зале суда. Потом он спросил присяжных, сложилось ли у кого-нибудь из них о рассматриваемом деле определенное мнение и нет ли у кого-нибудь предубеждений касательно его. Присяжные по очереди ответили отрицательно, и в половину одиннадцатого начали выступать свидетели обвинения.

Первым был вызван доктор Чарльз Макленнан, проводивший вскрытие тел. Врач был в твидовом костюме и желтом жилете и мог похвалиться свисающими усами, придававшими ему уместный в данном случае мрачный вид. Будучи сельским доктором, раньше он вряд ли приглашался принять участие в подобном судебном разбирательстве и, приблизившись к месту для дачи свидетельских показаний, явно нервничал. Мистер Мёрдок из «Курьера» написал, что когда доктор начал говорить, «веселая атмосфера на общей галерее быстро испарилась, и залом овладело осознание серьезности происходящего».

Мистер Гиффорд заставил доктора Макленнана зачитать притихшему залу подробный отчет (занявший около тридцати минут) о ранах, нанесенных каждой из трех жертв. В конце показаний доктора ему показали улику номер один и улику номер два — флэфтер и кроман. Галерея задохнулась при виде орудий убийства. Лезвие флэфтера было сильно погнуто, говоря об «огромной силе, с которой им орудовали».

Потом генеральный солиситор спросил свидетеля:

— Вы видели эти предметы раньше?

Доктор Макленнан:

— Нет, сэр.

— Вы можете сказать нам, что это такое?

— Это флэфтер и кроман.

— И каково их обычное применение?

— Ими пользуются, чтобы рыхлить землю или другими способами возделывать участок.

Мистер Гиффорд, высокий и утонченный человек, облаченный в безукоризненный черный костюм, помедлил, чтобы придать как можно больше веса вопросу, который собирался задать.

— А теперь скажите: по вашему профессиональному мнению и с учетом проведенного вами тщательного осмотра трех жертв данного дела — согласуются ли полученные раны с этими орудиями?

— Скорее всего, да, — ответил доктор. — Если воспользоваться этими орудиями с достаточной силой.

Мистер Гиффорд серьезно кивнул.

— Если позволите задать еще один вопрос, — продолжал он, — как бы вы охарактеризовали ранения покойных — я имею в виду, в сравнении с другими изученными вами случаями?

Доктор Макленнан резко выдохнул, будто ответ был очевиден.

— Безусловно, это самые жестокие ранения из всех, с какими я когда-либо имел несчастье встречаться, — сказал он.

Мистер Гиффорд дал понять, что закончил допрос. Если он ставил перед собой цель не оставить у присяжных сомнений в серьезности рассматриваемого дела, он явно преуспел. Некоторые присяжные, как писала пресса, сделались мертвенно-бледными.

У мистера Синклера не было вопросов к доктору, и свидетеля отпустили.

Родди слушал показания внимательно, но не выказывал никаких эмоций. «Как будто он был всего лишь заинтересованным зрителем», — написал мистер Филби.

Следующей давала показания Кармина Мёрчисон. Она была в зеленом платье из тафты и, как отметил «Шотландец», «выглядела бы вполне уместно в салонах на Джордж-стрит». Все газеты не забыли упомянуть о поразительной внешности миссис Мёрчисон, а мистер Филби даже заметил, что «ни один присяжный, в чьих жилах текла кровь, а не вода, не смог бы усомниться ни в едином слове, сорвавшемся с подобных губ».

Отвечая на вопросы мистера Гиффорда, миссис Мёрчисон рассказала, как встретила Родрика Макрея утром 10 августа и обменялась с ним несколькими словами, когда тот проходил мимо ее дома. Нарисовали и выставили на мольберте в зале суда карту Калдуи, и миссис Мёрчисон показала, где находится ее дом, дом заключенного и дом Лаклана Маккензи.

— Как вы считаете, подсудимый был взволнован? — спросил мистер Гиффорд.

— Нет, сэр.

— Он выглядел беспокойным или встревоженным?

— Нет.

— Вы поверили, когда он сказал, что собирается рыхлить землю на участке мистера Маккензи?

— У меня не было причин ему не верить.

— И он нес с собой инструменты для этой цели?

— Да.

Потом миссис Мёрчисон показали улики. Она закрыла глаза при виде оружия, и его быстро унесли. Элегантный мистер Гиффорд с легким поклоном извинился, прежде чем спросить:

— Это те самые инструменты, которые нес подсудимый?

Миссис Мёрчисон:

— Да.

— И это обычные инструменты для выполнения указанных работ?

— Да.

— Но время года для рыхления земли неподходящее, не правда ли?

— Если ее рыхлят, чтобы сажать посевы, — неподходящее.

— И тем не менее у вас в мозгу не прозвучал тревожный звонок, говоря, что не работа на земле являлась истинной целью подсудимого?

— Родди в последнее время выполнял много работ для Лаклана Брода.

Лорд судья-клерк:

— «Лаклан Брод» — имя, под которым в вашей общине знали мистера Маккензи?

— Да, мой господин.

Мистер Гиффорд:

— Почему подсудимый работал на покойного?

Миссис Мёрчисон:

— В счет возмещения того, что задолжал мистеру Маккензи отец Родди.

— И что это был за долг?

— Компенсация за убитого Родди барана.

— Барана, принадлежавшего мистеру Маккензи?

— Да.

— Каков был размер долга?

— Тридцать пять шиллингов.

— И мистер Макрей… отец подсудимого… не смог выплатить эту сумму?

— Полагаю, нет.

— Итак, подсудимый трудился на мистера Маккензи в счет уплаты долга?

— Да.

— И, поскольку существовала такая договоренность, в вашей беседе с подсудимым не прозвучало ничего неуместного?

— Нет.

— Ничего такого, что могло бы вас насторожить, намекнув на то, что должно было произойти?

— Абсолютно ничего.

Потом миссис Мёрчисон рассказала, как некоторое время спустя — по ее оценке, прошло полчаса — она увидела, как Родрик Макрей идет обратно по деревне, залитый кровью с головы до ног. Подумав, что с ним произошел несчастный случай, она побежала к нему на помощь. Когда она спросила, что случилось, тот ответил, что убил Лаклана Маккензи. Он не упомянул о других жертвах. Миссис Мёрчисон рассказала про всеобщую суматоху в деревне и про то, как Родрика Макрея заперли в сарае Мёрчисонов.

Мистер Гиффорд:

— Как бы вы описали поведение подсудимого в тот момент, миссис Мёрчисон?

— Он был совершенно спокоен.

— Он пытался скрыться?

— Нет.

— Он не боролся с вашим мужем или другими мужчинами, которые заперли его в сарае?

— Нет.

— Он выражал какое-то раскаяние в том, что сделал?

— Нет.

Потом мистер Гиффорд перешел к вопросу мотивов преступления.

— Как бы вы описали отношения между покойным мистером Маккензи и подсудимым? — спросил он.

— Даже не знаю.

— Они были друзьями?

— Я бы так не сказала.

— Значит, врагами?

На этот вопрос миссис Мёрчисон не ответила.

Мистер Гиффорд выразил удивление, что в деревне, где всего пятьдесят пять душ, можно скрыть отношения между двумя членами этой общины.

Миссис Мёрчисон:

— Я никогда не слышала, чтобы Родди высказывался враждебно о Лаклане Броде.

— Вы не знали о некоей вендетте между мистером Маккензи и семейством Макрей?

— Я знала, что у них были кое-какие разногласия.

— Какие именно разногласия?

— Убийство барана.

— А еще?

— Вопрос с распределением земли в деревне.

Мистер Гиффорд попросил миссис Мёрчисон высказаться подробнее.

— Будучи деревенским констеблем, мистер Маккензи передал часть участка мистера Макрея его соседу, мистеру Грегору.

— Вы имеете в виду мистера Джона Макрея, отца подсудимого?

— Да.

— На каких основаниях была перераспределена земля?

— Жена мистера Макрея умерла, и мистер Маккензи утверждал, что раз семья стала меньше, им нужно меньше земли.

— И в этом ощущалась несправедливость?

— Да.

— Итак, был вопрос убитого барана и вопрос перераспределения фермерской земли. Что-нибудь еще?

— Это трудно описать.

— Трудно описать потому, что этого не было, или потому, что вы не можете это объяснить?

Миссис Мёрчисон некоторое время молчала, и лорду судье-клерку пришлось поторопить ее с ответом.

— Общая атмосфера угнетения, — в конце концов сказала она. — Мистер Маккензи часто вел себя высокомерно, особенно по отношению к мистеру Макрею.

— Понимаю. Возможно, если вам трудно объяснить взаимоотношения между мистером Маккензи и подсудимым, вы сможете высказать свое мнение о покойном?

— Он мне не нравился.

— Пожалуйста, расскажите почему.

— Он был задирой.

— Задирой?

— Да.

— Но что вы имеете в виду под словом «задира»?

— Ему нравилось властвовать над окружающими и особенно над мистером Макреем и его семьей.

— Он их изводил?

— Я бы сказала — да.

На этом мистер Гиффорд закончил свой допрос, и встал мистер Синклер, защитник, который сначала выглядел очень взволнованным. «Наверное, для мелкого провинциального юриста было необычным участвовать в столь знаменитом деле, — писал мистер Филби, — а может, его просто ослепила чаровница, стоящая на месте свидетеля». Как бы то ни было, после нескольких подобострастных вопросов о том, удобно ли миссис Мёрчисон, мистер Синклер приступил к допросу.

— Как давно вы живете в Калдуи, миссис Мёрчисон?

— Восемнадцать лет. С тех пор, как вышла замуж.

— Итак, вы знаете подсудимого всю его жизнь?

— Да.

— И как бы вы описали ваши с ним взаимоотношения?

— Они были совершенно нормальными.

— Вы находились с ним в хороших отношениях?

— Да.

— До тех поступков, в которых его здесь обвиняют, вы когда-нибудь слышали о том, чтобы он был вспыльчивым?

— Нет.

— И вы были в хороших отношениях с его семьей?

— В общем, да.

— В общем?

— Да.

— Вы не могли бы выразиться подробнее?

— Я была очень близка с Уной Макрей.

— С матерью обвиняемого?

— Да.

— А с его отцом?

— В меньшей степени.

— Для этого имелись какие-то причины?

— Мы не были в плохих отношениях, просто я меньше имела дело с ним, а он — со мной.

— Без какой-либо особой причины?

— Да.

— Но вы находились в близких отношениях с матерью подсудимого?

— Да. Мы были с ней очень близки.

— И когда же она умерла?

— Весной прошлого года.

— Наверное, это было крайне травмирующим событием.

— Это было ужасно.

— Для вас?

— Для меня и для ее детей.

— Как бы вы описали эффект, который ее смерть произвела на ее детей?

— Они полностью переменились.

— Как именно?

— Джетта…

— Сестра подсудимого?

— Да. Она сделалась угрюмой и стала ужасно интересоваться амулетами и потусторонними вещами.

— Суевериями?

— Да.

— А подсудимый?

— Он, казалось, замкнулся в себе.

— Вы можете объяснить, что именно имеете в виду?

Миссис Мёрчисон посмотрела на судью, как будто ища у него поддержки. Лорд судья-клерк жестом показал, что она должна продолжать.

— Я не уверена, что могу правильно это объяснить, — сказала она. — Разве что иногда казалось, будто Родди живет совершенно в другом мире.

— «Живет в совершенно другом мире», — многозначительно повторил мистер Синклер. И спросил: — И такие изменения произошли в нем после смерти матери?

— Полагаю, да.

— Вы когда-нибудь замечали у подсудимого признаки безумия?

— Я не знаю, признак ли это безумия, но время от времени я видела, как он разговаривает сам с собой.

— Как именно это происходило?

— Именно так, как если б он беседовал с собой или с невидимым человеком.

— Когда вы такое замечали?

— Часто, когда он работал на участке или шел по деревне.

— И каково было содержание этих бесед?

— Не могу сказать. Подходя ближе, он замолкал.

— Вы когда-нибудь слышали, чтобы он говорил бессвязно, словно находясь во власти галлюцинаций?

— Нет.

— Вы когда-нибудь слышали, чтобы его связывали, потому что он был опасен для себя самого или для других?

— Нет.

— Вы когда-нибудь чувствовали, что он — опасный человек?

— Нет.

— В деревне его считали опасным человеком?

— Я так не думаю.

— Итак, для вас было неожиданностью, что он совершил те поступки, которые привели вас сегодня в зал суда?

— О господи, да, ужасным потрясением, — ответила миссис Мёрчисон.

— То есть эти поступки были совершенно не в его характере?

— Я бы ответила — да.

На этом мистер Синклер поблагодарил свидетельницу и закончил допрос. Не успела Кармина Смок сойти вниз, как снова поднялся генеральный солиситор.

— Если позволите, я проясню один момент, — начал он. — В то утро, когда были совершены убийства, вы видели, чтобы подсудимый что-то бормотал, разговаривая сам с собой?

— Нет, сэр.

— А когда вы с ним беседовали, он выглядел совершенно разумным?

— Да, совершенно разумным.

— Он не… И это вопрос величайшей важности — он не казался человеком, который не в ладах с рассудком?

— Полагаю, нет.

— Если вы извините меня, миссис Мёрчисон, здесь дело не в том, что вы «полагаете». Или он казался человеком, который не в ладах с рассудком, или нет.

Тут вмешался лорд судья-клерк, заявив, что свидетельница удовлетворительно ответила на вопрос и что не дело Короны вымогать у свидетельницы желаемый ответ. Мистер Гиффорд попросил у судьи прощения, и миссис Мёрчисон отпустили. Мистер Филби отмечает, что «джентльмены присяжные внимательно наблюдали, как она уходит».

Следующим вызвали свидетеля Кенни Смока. Отвечая на вопросы мистера Гиффорда, мистер Мёрчисон описал события утра 10 августа. Он подтвердил, что обвиняемый был совершенно спокоен, открыто признался в своих поступках, совершенно не сопротивлялся и не делал никаких попыток убежать. Мистер Гиффорд попросил описать, что свидетель обнаружил в доме Лаклана Маккензи. Тут, если верить мистеру Мёрдоку, в зале суда воцарилась самая мрачная атмосфера: «Мистер Мёрчисон, крайне крепкий и энергичный малый, явно с трудом описывал ужасы, которым стал свидетелем, и заслуживает похвалы за трезвый отчет, предоставленный суду».

— Тело Лаклана Маккензи, — показал мистер Мёрчисон, — лежало на полу лицом вниз слева от двери. Задняя часть его головы были полностью размозжена, куски черепа разбросаны на некотором расстоянии от тела. Его мозг вылился на боковую часть головы. Он лежал лицом в огромной луже крови. Я поднял его запястье, чтобы проверить, есть ли пульс, но его не было.

Мистер Гиффорд:

— Тело было теплым?

— Совершенно теплым, да.

— А потом?

— Я встал и увидел мальчика, лежащего на полу между дверью и окном. Я подошел к нему. Я не увидел на нем никаких ран, но он был мертв.

— Тело было теплым?

— Да.

— А потом?

— Я увидел тело Флоры Маккензи, лежащее на столе.

— Вы сказали «лежащее». Создалось ли у вас впечатление, что тело поместили туда намеренно?

— Не похоже было, чтобы она туда упала.

— Почему вы так говорите?

Мистер Мёрчисон поколебался несколько мгновений.

— Она лежала в неестественной позе. Ее ноги не касались земли, и я подумал, что ее, должно быть, подняли на стол.

— Пожалуйста, если можете, опишите, что вы увидели.

— Очень много крови. Ее юбки были задраны, интимные части изуродованы. Я осмотрел ее, ища признаки жизни, но она была мертва. Только тут я заметил, что у нее раскроен затылок. Я опустил юбки, чтобы прикрыть ее срам.

— Что вы сделали потом?

— Я пошел к двери, решив помешать войти туда кому-нибудь еще.

Потом мистер Мёрчисон описал, как организовали перемещение тел в сарай и как, перенося их, в задней части комнаты нашли в полумраке Кэтрин Маккензи, мать покойного. Ее забрали в дом Мёрчисонов, «совершенно повредившуюся в уме», и о ней позаботилась его жена.

Мистер Гиффорд перешел к мотивам убийств. Кеннет Мёрчисон описал собрание, на котором было принято решение о компенсации за убийство барана Лаклана Маккензи.

Мистер Гиффорд:

— Компенсацию установили в размере тридцати пяти шиллингов?

Мистер Мёрчисон:

— Да.

— Почему сошлись именно на такой сумме?

— Такую цену дали бы за животное на рынке.

— Сумму потребовал покойный мистер Маккензи?

— Сумму предложил Калум Финлейсон, который в то время был констеблем наших деревень.

— Мистер Маккензи согласился с этой суммой?

— Согласился.

— И мистер Макрей, отец обвиняемого, тоже согласился с этой суммой?

— Да.

— И мистер Маккензи потребовал, чтобы сумму выплатили немедленно?

— Нет.

— Какие соглашения были достигнуты насчет выплаты компенсации?

— Было условлено, что сумму будут выплачивать по одному шиллингу в неделю.

— Из уважения к напряженной финансовой ситуации семьи Макрей?

— Да.

— Мистер Макрей выполнил свои обязанности касательно выплат?

— Полагаю, он пытался их выполнить, но, может быть, платил нерегулярно.

Лорд судья-клерк:

— Вы знаете, выплатили сумму целиком или нет?

— Я не знаю, но мне известно, что мистер Макрей не имел больших доходов, и эти платежи были для него очень обременительны.

Мистер Гиффорд продолжал:

— Однако соглашение было полюбовным?

— Я бы не назвал его «полюбовным».

— Однако вы заявили, что и мистер Макрей, и мистер Маккензи приняли предложение констебля.

— Да, предложение было принято, но Лаклан Брод ясно дал понять, что не удовлетворен.

— В каком смысле?

— Он считал, что в придачу следует наказать мальчика.

— Под «мальчиком» вы имеете в виду подсудимого, которого здесь видите?

— Да.

— И какое именно наказание он предложил?

— Я не припомню, но он ясно дал понять, что хотел бы увидеть, как мальчика накажут.

— Несмотря на компенсацию, которую сочли приемлемой обе стороны?

— Да.

Мистер Гиффорд помолчал и вопросительно поднял брови, но свидетель ничего не добавил.

— Будет ли справедливым сказать, что мистер Маккензи и мистер Макрей не были лучшими друзьями?

— Да.

— И вражда между ними, если я могу ее так назвать, предшествовала инциденту с бараном?

— Да.

— Так как же разгорелась эта вражда?

Мистер Маккензи развел руками.

— Понятия не имею. — Он надул щеки и озадаченно выдохнул. — Мистер Макрей жил на своем конце деревни, а мистер Маккензи — на своем.

Мистер Гиффорд как будто согласился не настаивать на этом вопросе.

— Тем не менее было достигнуто соглашение, из-за которого мистер Макрей остался в долгу у мистера Маккензи? — спросил он.

— Да.

Потом мистер Гиффорд начал задавать вопросы о процедуре избрания Лаклана Брода на пост деревенского констебля.

Мистер Гиффорд:

— Будет ли справедливым сказать, что эта роль не была популярна в вашей общине?

Мистер Мёрчисон:

— В каком смысле?

— В том смысле, что члены вашей общины не добивались данного поста?

— Я бы сказал, что да.

— Тогда вы, наверное, были довольны, что мистер Маккензи взвалил на свои плечи это бремя?

Мистер Мёрчисон не ответил.

Мистер Гиффорд:

— Вы были недовольны?

— Я не был ни доволен, ни недоволен.

— Но разве вы и некоторые другие члены общины не предприняли энергичные меры, чтобы найти альтернативного кандидата в противовес мистеру Маккензи?

— Некоторые меры были предприняты.

— Почему вы решили, что нужно так поступить?

— Казалось неправильным, что мистера Маккензи изберут без оппозиции.

— Это была единственная причина?

Кенни Смок несколько мгновений колебался, прежде чем ответить:

— Бытовало мнение, что мистер Маккензи может воспользоваться властью для достижения собственных интересов.

— Вы имеете в виду — властью, которую дает пост деревенского констебля?

— Да.

— И он действительно так поступал?

— До известной степени.

— До какой именно степени?

— Он наслаждался своей властью над общиной.

— Вы не могли бы выразиться точнее?

— Он составил план работ, в соответствии с которым люди общины были обязаны трудиться определенное количество дней.

— Какую цель преследовал данный план работ?

— Общее улучшение дорог и дренажных канав вокруг деревень.

— Преследовал ли этот план, как вы его называете, его личные интересы?

— Не напрямую.

— Не напрямую?

Мистер Мёрчисон не ответил.

Мистер Гиффорд продолжал:

— Приносили ли эти улучшения пользу всей общине в целом?

— Да, приносили.

— Итак, мистер Маккензи составил план улучшений, которые шли на благо общине, и люди общины вносили свой трудовой вклад согласно данному плану?

— Да.

— И вы описываете это как преследование мистером Маккензи его личных интересов!

Тут мистер Гиффорд недоуменно посмотрел на присяжных.

— Теперь, — продолжал он, — если я могу обратиться к другому инциденту, было бы справедливым сказать, что вашей общине не хватает пахотной земли?

— Она не в изобилии.

— И как распределяется земля?

— Каждая семья имеет свой риг.

— Каждая семья имеет свой риг, — повторил мистер Гиффорд. — «Риг» — это доля имеющейся в наличии земли?

— Да.

— И эта земля выделяется на год, на пять лет или на какой-нибудь другой срок?

— Практически, каждая семья обрабатывает землю, лежащую между ее домом и дорогой на Тоскейг.

— И считает этот участок во всех отношениях собственной землей?

— Да.

— Итак, по сути, каждая полоса земли принадлежит тому дому, к которому примыкает?

— По сути — да.

— Вне зависимости от величины семьи и состава домочадцев?

— Обычно — да.

— Вскоре после избрания мистера Маккензи на пост деревенского констебля некоторая часть пахотной земли в Калдуи была перераспределена, не так ли?

— Да.

— Вы можете описать это перераспределение?

— Часть земли мистера Макрея отдали его соседу, мистеру Грегору.

— Почему?

— Поскольку в семье мистера Грегора больше человек, чем в семье мистера Макрея, было решено, что Грегорам требуется больше земли.

— Понимаю. И сколько человек было в семье мистера Макрея?

— Пять, включая двух маленьких детей.

— То есть сам мистер Макрей, его дочь, подсудимый и двое младших детей в возрасте трех лет?

— Да.

— А в семье мистера Грегора?

— Восемь.

— Кто именно?

— Мистер Грегор, его жена, мать мистера Грегора и пятеро детей.

— Значит, они нуждались в земле больше, чем семья Макрей?

— Да, но…

— Извлек ли мистер Маккензи личную выгоду от перераспределения земли?

— Нет.

— То есть было совершенно справедливо перераспределить землю в соответствии с бо́льшими потребностями семьи Грегор?

— Можете назвать это справедливым.

— Я спрашиваю, назвали бы вы это справедливым, мистер Мёрчисон?

Прежде чем ответить, тот провел рукой по усам, оглядел зал суда и произнес:

— Это было неправильно.

— Но вы же заявили, что семья Грегор нуждалась в земле больше семьи Макрей.

— По закону такое, может, и справедливо, — сказал мистер Мёрчисон, явно начиная раздражаться, — но так поступать не годится. Участки не разделяют подобным образом. Каждая семья работает на своем куске земли, и он переходит из поколения в поколение.

— Понимаю. Итак, поступок мистера Маккензи был беспрецедентным?

— Он был мстительным.

— А! — сказал мистер Гиффорд, будто наконец-то добравшись до сути дела. — «Мстительный» — сильное слово, мистер Мёрчисон. Итак, чувствовалось, что вместо того, чтобы воспользоваться своей властью для общего блага, мистер Маккензи развязал против мистера Макрея некую вендетту?

— Правильно.

Мистер Гиффорд бросил на присяжных многозначительный взгляд, поблагодарил свидетеля и закончил допрос.

«Шотландец» отмечал, что мистер Мёрчисон «казался прекрасным человеком, но его обескураживающая приверженность идее, что земля должна распределяться в соответствии с традициями, а не в соответствии с общественной пользой, является еще одним примером того, как непримиримость племен Хайленда ведет их к собственной гибели».

Потом встал защитник, мистер Синклер.

— Как давно вы знаете подсудимого?

— Всю его жизнь.

— И как бы вы охарактеризовали свои отношения с ним?

— В общем, он мне нравится.

— Вы бы описали его как слабоумного?

— Слабоумного? Нет.

— Тогда как бы вы его описали?

Мистер Мёрчисон надул щеки и посмотрел на Родди, который со слабой улыбкой глядел на него.

— Ну, у него, без сомнения, есть мозги. Он умный парень, но…

— Да, мистер Мёрчисон?

Свидетель устремил глаза к потолку, будто ища там нужные слова. Потом покачал головой и сказал:

— Он чокнутый.

— Чокнутый? — повторил мистер Синклер. — Вы не могли бы объяснить, что это значит?

И снова мистер Мёрчисон как будто с трудом подбирал слова.

— Иногда казалось, что он живет в собственном мире. Он всегда был одиноким мальчиком. Я никогда не видел, чтобы он играл с другими детьми. Он мог сидеть среди людей, но казалось, будто его здесь нет. Вы никогда не догадались бы, что творится у него в голове.

— И он всегда был таким?

— Полагаю, да.

Мистер Синклер выждал несколько мгновений, прежде чем задать следующий вопрос.

— Вы когда-нибудь наблюдали, чтобы подсудимый разговаривал сам с собой или словно беседовал с человеком, которого рядом не было?

Мистер Мёрчисон кивнул.

— Да, время от времени я видел, как он бормочет что-то сам себе.

— Часто?

— Нередко.

Тут вмешался лорд судья-клерк.

— Что вы имеете в виду под «нередко»? Насколько часто?

— Довольно часто.

Лорд судья-клерк:

— Каждый день, каждую неделю или раз в месяц?

— Не каждый день, но определенно каждую неделю.

— Итак, наблюдать подобное поведение подсудимого было совершенно обычным делом?

— Да, мой господин.

Мистер Синклер:

— А вы когда-нибудь слышали, что именно он говорил самому себе?

— Нет.

— Почему же?

— Он замолкал, когда кто-нибудь к нему приближался. В любом случае он скорее бормотал, чем говорил вслух.

— Понимаю. И подсудимый всегда так себя вел?

— Не могу сказать.

— Вы замечали, чтобы он разговаривал сам с собой, будучи ребенком?

— Полагаю, нет.

— Вы можете припомнить, когда впервые заметили, что он так себя ведет?

Мистер Мёрчисон покачал головой, и лорд судья-клерк велел ему ответить.

— Не могу припомнить.

— Это было десять лет назад, пять лет назад или год назад?

— Больше года назад.

— Но не пять лет назад?

— Нет.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы подсудимый вел себя так до смерти своей матери?

— Не могу с уверенностью ответить.

— Подводя итоги, было бы справедливым сказать, что вы не считали подсудимого полностью нормальным?

— Это было бы справедливым.

Тогда мистер Синклер закончил свои вопросы, и Кенни Смока отпустили.

Следующим вызвали свидетеля Дункана Грегора. Мистер Гиффорд начал расспрашивать его насчет того утра, когда произошли убийства, но вмешался лорд судья-клерк, указав, что, поскольку рассматриваемые события не являются предметом спора, нет необходимости тратить время на повторение уже установленного. Мистер Синклер не имел возражений, и остаток дня разбирательство продолжалось более быстрыми темпами.

Установилась следующая закономерность: представитель Короны стремился установить рациональные мотивы убийств, в то время как мистер Синклер пытался, с разной степенью успеха, изобразить обвиняемого человеком не в своем уме. По иронии судьбы лучшие моменты защиты были обеспечены показаниями Энея Маккензи. Мистер Филби описал его как «свиноподобного парня, который как будто не понимал, что его уничижительные заявления о подсудимом оказывают бо́льшую услугу защите, чем Короне». Когда Маккензи спросили, какова его точка зрения касательно состояния рассудка обвиняемого, тот прямо ответил:

— Он псих.

— Псих? — мягко повторил мистер Синклер. — Не могли бы вы объяснить суду, что вы имеете в виду?

— Да просто то, что сказал. Все знали, что он сумасшедший.

— «Все» — это кто?

— Все прихожане.

— Вы имеете в виду, он был кем-то вроде деревенского дурачка?

— Да, и даже больше того.

— А именно — «больше»?

— Он всегда глупо ухмылялся. Он всегда над чем-то хихикал, когда хихикать было не над чем.

— Понимаю. Итак, вы сказали бы, что он не в своем уме?

— Да уж само собой! Сколько раз я был бы рад стереть ухмылку с его лица — и сделал бы это, подвернись мне шанс.

Когда мистер Синклер закончил допрос, у мистера Маккензи ушло несколько минут, чтобы сообразить, что его отпускают, и он покинул место свидетеля, «бормоча что-то себе под нос так, будто это в его здравом уме можно было усомниться».

Последним свидетелем в тот день был школьный учитель мистер Гиллис. Мистер Филби (к тому времени явно наслаждающийся собой) обрисовал его как человека «с женскими руками и лицом, которое трудно описать — или запомнить». Мистер Гиффорд вытянул из школьного учителя блестящее доказательство способностей Родди. Потом спросил его насчет визита к отцу подсудимого с предложением, чтобы Родди продолжил образование.

— И каковы были результаты вашего визита?

— К сожалению, Родди был нужен своему отцу для работы на семейном участке.

— У вас имелся обычай делать такие предложения?

— Я сделал это один-единственный раз.

— Почему же вы подобным образом выделили подсудимого?

— Он, без сомнения, самый одаренный ученик, который у меня когда-либо был.

Мистер Гиффорд перешел к общему поведению Родди и его манерам.

— Он был непослушным учеником?

— Наоборот, благонравным и вежливым.

— Вы знаете, мистер Гиллис, что защитники, мои коллеги по данному делу, подали заявление о невменяемости?

— Да.

— Вы когда-нибудь замечали у подсудимого признаки безумия?

Мистер Гиллис как будто серьезно обдумал вопрос, прежде чем ответить отрицательно.

— Вы никогда не становились свидетелем того, чтобы он говорил бессвязно или сам с собой?

Мистер Гиллис покачал головой.

— Никогда, — ответил он.

Коротко посовещавшись со своей командой, мистер Гиффорд дал понять, что у него больше нет вопросов.

Мистер Синклер встал, чтобы начать защиту.

— Был ли подсудимый популярен среди своих школьных товарищей? — спросил он.

— Не особенно.

— Что вы имеете в виду — «не особенно»?

— Просто то, что я сказал, — слегка смущенно ответил мистер Гиллис.

— Он нормально играл и общался со своими товарищами?

— Думаю, он был скорее замкнутым мальчиком, полностью довольствующимся собственной компанией.

— До некоторой степени отчужденным от однокашников?

— Можно сказать и так, но я не видел в этом ничего ненормального. Одни дети по природе более общительны, другие — менее.

Мистер Синклер как будто не был уверен, продолжать ли вопросы в этом направлении, но потом решил, что мало выгадает, предоставляя слово свидетелю, который, видимо, очень высоко ценил его клиента.

Поскольку была уже половина пятого, заседание отложили на следующий день. Лорд судья-клерк сообщил присяжным, что на ночь их устроят в отеле, и порекомендовал им не обсуждать подробности дела и не составлять о нем какое-либо мнение.

Все это, как писал мистер Филби, «послужило превосходным развлечением, и за каждым словом внимательно следили счастливчики, которым повезло получить пропуск. В самом деле, словно подтверждая достоверность показаний Энея Маккензи, единственным человеком, как будто не захваченным этим спектаклем, был сам подсудимый».

День второй

Суд возобновился на следующее утро в половине десятого. Родди привели под восклицания и свист с общей галереи. Как писал мистер Мёрдок, находившиеся на ней люди «похоже, считали, что они скорее в театре, чем в зале суда, и несчастный подсудимый — всего лишь злодей из пьесы, приведенный ради их увеселения».

Родди ни разу не взглянул на своих мучителей.

Мистер Синклер приветствовал его, дружески похлопав по плечу, когда Родди занял место на скамье подсудимых.

Лорд судья-клерк дал зрителям пошуметь несколько минут, возможно, рассудив, что будет благоразумно дать им слегка выпустить пар, а уже потом навести порядок в суде. И действительно, когда он, наконец, ударил молотком, шум в зале быстро стих.

Но уважительное молчание продлилось недолго, поскольку мистер Гиффорд встал, чтобы вызвать первого свидетеля этого дня — Джона Макрея. Мистер Филби из «Таймс» описывает мистера Макрея как «крошечного согбенного человечка, казавшегося вдвое старше своих сорока четырех лет. Он тяжело опирался на суковатую палку и таращился с места для свидетелей с выражением недоумения в маленьких темных глазках. Подсудимый, пока его отец давал показания, все время сидел с опущенной головой, а арендатор не смотрел на своего сына».

Судья сурово предупредил людей на галерее, что им следует хранить молчание под страхом того, что их сведут вниз и обвинят в неуважении к суду. Было условлено, что, поскольку мистер Макрей лучше владеет «древним языком Шотландского высокогорья», его будут допрашивать на гэльском, и в нужный момент вызвали переводчика. Мистер Гиффорд, из уважения к явной немощи свидетеля, вел допрос мягким тоном.

Он начал с выяснения взаимоотношений свидетеля с покойным. Мистер Макрей казался сбитым с толку заданными ему вопросами, и на галерее поднялся веселый гул, который судья быстро утихомирил. Мистер Гиффорд перефразировал свой вопрос; на все это из-за необходимости перевода ушло немало времени:

— Вы находились в дружеских отношениях с мистером Маккензи?

Мистер Макрей:

— Я знаком со многими Маккензи.

Мистер Гиффорд терпеливо улыбнулся.

— Я имею в виду вашего соседа, Лаклана Маккензи, известного также как Лаклан Брод.

— Ах да, — ответил мистер Макрей.

Такой ответ вызвал новый взрыв смеха на галерее. Тут судья приказал судебным приставам вывести одного из виновников — эта мера, несмотря на вызванную ею паузу, возымела желаемый эффект, после чего мистер Гиффорд повторил свой вопрос.

— Я бы не сказал, что мы были друзьями, — ответил мистер Макрей.

— Почему?

— Понятия не имею.

— Существовала ли некая причина, по которой вы и Лаклан Маккензи не были друзьями?

Мистер Макрей не ответил. Тогда лорд судья-клерк спросил через переводчика, нет ли у мистера Макрея трудностей с пониманием вопросов прокурора. Получив заверение, что трудностей нет, он напомнил свидетелю, что тот обязан отвечать на заданные вопросы, иначе его обвинят в неуважении к суду.

Потом мистер Гиффорд спросил мистера Макрея об уменьшении его участка. После серии утомительных вопросов относительно этого инцидента он спросил:

— Вы чувствовали себя обиженным таким решением?

— Нет.

— Вы не были обижены оттого, что у вас отобрали часть надела, кормившего вашу семью?

— Другие больше нуждались в земле.

— А ваш сын был обижен таким решением?

— Вам следовало бы спросить об этом его самого.

— Он чем-нибудь показывал, что решение его обидело?

Ответа не последовало.

— Вы обсуждали этот инцидент с вашим сыном?

— Нет.

Мистер Гиффорд казался слегка раздраженным; он воззвал к лорду судье-клерку, чтобы тот заставил свидетеля отвечать на вопросы полнее. Судья ответил, что это дело присяжных — решать, удовлетворены ли они полученными ответами.

Тогда генеральный солиситор перешел к инциденту, который пока не был представлен суду.

— Помните ли вы, — спросил он, — как утром в апреле или в мае этого года вы собирали морские водоросли на берегу в Калдуи?

— Помню.

— Вы можете рассказать суду, что произошло в то утро?

— Да как скажете, — ответил мистер Макрей, вызвав на галерее приглушенный смех.

— Вы собирали водоросли?

— Да.

— С вашим сыном?

— Да.

— С какой целью вы собирали водоросли?

— С целью разбросать их по участку.

— В то утро вы разговаривали с мистером Маккензи?

— Он разговаривал со мной.

— И что он сказал?

— Он велел вернуть собранные нами водоросли на берег.

— Он чем-то обосновал свое распоряжение?

— У нас не было разрешения их уносить.

— Вам требуется разрешение, чтобы уносить водоросли с берега моря?

— Похоже на то.

— И чье разрешение вам требовалось?

— Разрешение лорда Миддлтона, которому принадлежат водоросли.

— Лорд Миддлтон — помещик вашего округа?

— Да.

— Раньше вы собирали водоросли на берегу?

— Да.

— Часто?

— Ежегодно.

— И в предыдущих случаях вы просили разрешение это сделать?

— Нет.

— Но в данном случае мистер Маккензи попросил вас вернуть водоросли, которые вы собрали?

— Да.

— Как вы думаете, почему он так поступил?

— Это была его обязанность — заставлять подчиняться правилам.

— И вы с ним согласились?

— Да.

— Вы не чувствовали себя оскорбленным действиями мистера Маккензи?

Мистер Макрей не ответил.

— Вас заставили вернуть груду водорослей, которые вы собирали несколько часов в соответствии с давно установившейся практикой, но вы не чувствовали себя оскорбленным?

Арендатор несколько мгновений смотрел на прокурора, потом ответил:

— Я не был этому рад.

Мистер Гиффорд театрально выдохнул, за что лорд судья-клерк сделал ему замечание. Тогда мистер Гиффорд извинился, но не смог удержаться и бросил на присяжных многозначительный взгляд.

— А это правда, — продолжал он, — что на следующий день вся деревня собрала водоросли с целью разбрасывания их по своим участкам?

— Я не знаю, какая у них была цель.

— Но они собрали водоросли?

— Да.

— А вы — нет?

— Нет.

— Вы можете сказать, почему им позволили собирать водоросли, а вам не позволили?

— У них было на то разрешение.

— А вы просили позволения к ним присоединиться?

— Я не хотел брать то, что мне не принадлежит.

На галерее засмеялись. Мистер Макрей не сводил глаз со своей левой руки, стискивавшей край свидетельской кафедры. Мистер Гиффорд выждал несколько мгновений, прежде чем продолжить допрос.

— Итак, если мне позволено будет подвести итоги, вы свидетельствуете, что не питали обиды к покойному — человеку, уменьшившему размер вашего участка и приказавшему вернуть на берег собранные вами водоросли и которому из-за инцидента с бараном вы задолжали значительную сумму?

Мистер Макрей не ответил.

Мистер Гиффорд настаивал на ответе.

— Это было не по мне — таить обиду на мистера Маккензи.

Тут лорд судья-клерк напомнил мистеру Гиффорду, что судят не свидетеля и что вопрос о том, питал он обиду к покойному или нет, — несущественный. Однако для стратегии Короны вопрос был явно важен: чтобы доказать, что подсудимый действовал обдуманно, требовалось установить, что у него имелась обида на жертву. На том явно взбешенный мистер Гиффорд завершил свой допрос. На следующий день в «Инвернесском курьере» появился веселый рисунок, изображающий, как «самого блестящего юриста Короны победил простой фермер-арендатор».

Мистер Синклер встал, чтобы приступить к защите, и, обратившись к свидетелю на гэльском, спросил, удобно ли ему.

— А теперь, — продолжал он, — я должен спросить о вашем сыне, который обвиняется в самых ужасных преступлениях. До событий, которые привели нас в этот зал суда, вы когда-нибудь видели, чтобы ваш сын вел себя жестоко?

Мистер Макрей не ответил.

— Ваш сын когда-нибудь бил вас или угрожал вас ударить?

Мистер Макрей не ответил, и лорд судья-клерк напомнил ему о его обязанностях.

— Нет.

— Он когда-нибудь бил вашу жену или кого-нибудь из других ваших детей?

— Нет.

— Итак, вы не сказали бы, что у него есть склонность к жестокости?

— Нет.

— Значит, если он совершил те поступки, в которых его обвиняют, вы сказали бы, что это не в его характере?

Мистер Макрей как будто не понял вопроса.

Мистер Синклер:

— Вы бы описали вашего сына как жестокого человека?

— У меня никогда не было причин его описывать.

Мистер Синклер улыбнулся, «явно пытаясь скрыть растущее раздражение», и перефразировал вопрос:

— Если б вас попросили описать вашего сына, вы описали бы его как жестокого человека?

— Полагаю, нет, — ответил свидетель.

— Вы когда-нибудь проявляли жестокость по отношению к своему сыну?

— Не проявлял.

— Вы никогда его не били?

— Я бил его.

— В каких случаях вы его били?

— Когда это было необходимо.

— Понимаю. Могли бы вы привести пример — когда именно вы считали необходимым его ударить?

— Когда он не слушался меня или причинял какие-нибудь неприятности.

— «Причинял неприятности» — итак, ваш сын иногда причинял неприятности? Не могли бы вы описать суду случай, когда ваш сын причинял неприятности и вы были вынуждены его бить?

Мистер Макрей не ответил.

— Мы выслушали показания об инциденте, когда ваш сын убил барана, принадлежащего мистеру Маккензи. Тогда вы били своего сына?

— Бил.

— Вы не могли бы рассказать суду, почему вы это сделали?

— Он причинил неприятности.

— Понимаю. И вы ударили его один раз или несколько?

— Несколько.

— И чем вы его били?

— Своей палкой, — и мистер Макрей услужливо поднял ее.

— По каким частям тела?

— По спине.

— Вы ударили его своей палкой несколько раз по спине?

— Да.

— Это был единичный случай?

Мистер Макрей, казалось, не понял вопроса.

— Бывали ли другие случаи, когда вы били сына?

— Несколько.

— И вы всегда били его своей палкой?

— Не всегда.

— Вы били его кулаками?

— Да.

— И когда вы били его кулаками — куда именно вы били?

— Куда попало.

— По голове и по лицу?

— Наверное, и туда тоже.

— Такое часто случалось?

Лорд судья-клерк попросил мистера Синклера задавать более точные вопросы.

— Вы били сына каждый день, каждую неделю или чаще?

— Каждую неделю.

— И по-вашему, это необходимо было делать?

— Мальчишка нуждался в наказаниях.

— Благодаря этим наказаниям он вел себя лучше?

— Нет.

Мистер Синклер просмотрел лежащие перед ним бумаги и, посовещавшись со своим помощником, прекратил допрос. Мистер Гиффорд объявил, что в порядке вызовов свидетелей произошли изменения. Лорд судья-клерк не высказал возражений, и вызвали Аллана Крукшанка.

Мистер Гиффорд приступил к допросу свидетеля.

— Пожалуйста, сообщите, каков ваш род занятий, мистер Крукшанк.

— Я — фактор лорда Миддлтона из Эпплкросса.

— Деревня Калдуи представляет собой часть поместья лорда Миддлтона?

— Да.

— И вы, являясь фактором, отвечаете за управление этой деревней?

— Я отвечаю за управление поместьем. Меня не касаются повседневные дела в деревнях.

— Такие дела касаются деревенского констебля, не так ли?

— Так и есть.

— И в Калдуи констеблем был мистер Лаклан Маккензи?

— Верно. Он действовал как констебль Калдуи, Камустеррача и Ард-Даба.

— Это соседствующие деревни?

— Да.

— Значит, вы встречались с мистером Маккензи, как с констеблем этих общин, и обсуждали управление ими?

— Да, мы встречались, но не часто.

— Вы указывали ему в деталях, как следует руководить деревнями?

— Мы обсуждали управление деревнями в общем и в целом, но мелкие детали меня не заботили.

— Что значит «в общем и в целом»?

— Я имею в виду общее содержание улиц и дорог, меры, которые принимаются, чтобы арендаторы не имели задолженностей в выплате ренты… такого рода дела.

— И вы считали мистера Маккензи компетентным?

— Мистер Маккензи был, безусловно, лучшим констеблем из всех, служивших в поместье за время моего пребывания в должности.

— Вы были уверены в его способностях?

— В высшей степени уверен, да.

— А теперь — не припомните ли вы тот случай в конце июля, когда вас навестили мистер Джон Макрей и его сын, подсудимый, которого вы здесь видите?

— Припоминаю.

— До этой встречи вы были знакомы с мистером Макреем?

— Нет.

— Вас часто посещают арендаторы поместья?

— Нечасто. Крайне нерегулярно.

— Почему?

— Если арендаторы желают обсудить вопросы, касающиеся управления их деревней, они должны обсудить их с констеблем.

— В данном случае — с мистером Маккензи?

— Верно.

— Вы изложили эту точку зрения мистеру Макрею?

— Изложил.

— И что он ответил?

— Он сказал, что мистер Маккензи и есть повод для его визита.

— Вы не могли бы рассказать об этом подробнее?

— Похоже, между ними существовала некая вражда; по крайней мере, мистер Макрей считал, что мистер Маккензи дурно с ним обращается.

— Вы спросили мистера Макрея, почему он так считает?

— Спросил. Тот поведал о каких-то незначительных инцидентах, но, боюсь, я не смогу припомнить детали.

— Тем не менее вам не показалось, что, обоснованно или нет, мистер Макрей затаил обиду на мистера Маккензи?

— Показалось.

— И какие действия вы предприняли?

— Я не предпринял никаких действий. Это дело меня не касалось.

— Вы сообщили мистеру Маккензи о случившемся?

— Не могу припомнить.

— Вы виделись с мистером Маккензи в промежутке между его смертью и вашей встречей с мистером Макреем?

— Виделся.

— Когда вы с ним встречались?

— Я повстречался с ним в день летнего Праздника Урожая.

— Когда же это было?

— Если не ошибаюсь, тридцать первого июля.

— Вы разговаривали с ним в тот день?

— Да. Мы пили эль в гостинице в Эпплкроссе.

— Понимаю. А можете сказать, не упоминали ли вы ему про тот случай — про вашу встречу с мистером Макрем и его сыном?

— Полагаю, упоминал.

— В каких словах вы о ней упомянули?

— Как о забавном эпизоде.

— Мистер Маккензи счел его забавным?

— Как будто да.

На этом мистер Гиффорд закончил допрос. У защиты не было вопросов к свидетелю.

Потом вызвали мистера Макрея и изложили ему показания фактора.

— Если, согласно вашему свидетельству, вы не питали обиды на покойного, почему вы почувствовали необходимость навестить фактора и изложить ему жалобы на мистера Маккензи? — спросил мистер Гиффорд.

В этот миг на галерее, где, как писал мистер Мёрдок, «многие, должно быть, остро почувствовали унижение, которому подвергся арендатор», воцарилась полная тишина. Глаза мистера Макрея метнулись по залу суда, словно в поисках помощи. Лорду судье-клерку пришлось напомнить ему, что нужно отвечать.

— Я только хотел получше узнать о правилах, по которым мы живем.

— И вы не считали, что этот вопрос можно задать покойному?

— Нет.

— Почему?

Спустя несколько мгновений мистер Макрей ответил:

— Мы с мистером Маккензи не были в хороших отношениях.

— И вы считали, что он действует по отношению к вам мстительно?

Мистер Макрей не ответил.

Мистер Гиффорд, по-видимому, решив, что достиг своей цели, двинулся дальше.

— Девятого августа, в понедельник, в день перед тем, как произошли убийства, вы получили письмо?

— Получил.

— От кого?

— От фактора.

— И каково было содержание этого письма?

— Мне прислали извещение о выселении.

— Вас должны были выгнать из дома?

— Да.

— Как вы отреагировали на письмо?

Мистер Макрей сделал неопределенный жест рукой, в которой сжимал палку.

Мистер Гиффорд перефразировал вопрос:

— Что вы собирались делать в связи с этим извещением?

— Я ничего не собирался делать.

— Вы собирались подчиниться извещению?

Несколько мгновений мистер Макрей смотрел на прокурора.

— Не от меня зависело, подчинюсь я или нет.

— А от кого же?

— От властей.

— Вы обсуждали с сыном положение дел?

— Не обсуждал.

— Вы когда-нибудь выражали мнение, что было бы лучше, если б мистер Маккензи был мертв?

— Нет.

— Ваш сын когда-нибудь выражал мнение, что было бы лучше, если б мистер Маккензи был мертв?

— Нет.

— Вы когда-нибудь говорили своему сыну, что он должен убить мистера Маккензи?

— Нет.

— Вам жаль, что мистер Маккензи мертв?

— Это не моя забота.

В конце данного обмена репликами все в зале суда разом выдохнули. Мистера Макрея во второй раз отпустили со свидетельского места, и, как сообщалось, он отказался от предложенной ему комнаты в гостинице и предпочел провести ночь на железнодорожной станции в ожидании поезда, на котором он начнет свое путешествие домой.

Потом снова вызвали Аллана Крукшанка. Мистер Гиффорд попросил его напомнить присяжным о роде его занятий, прежде чем возобновил допрос свидетеля.

— Мы услышали, — начал он, — что вы встречались с покойным, Лакланом Маккензи, в гостинице в Эпплкроссе тридцать первого июля и что в ходе беседы с ним упомянули о визите к вам Джона Макрея и его сына — подсудимого, которого вы здесь видите.

— Все верно.

— Вы встречались с покойным после того случая?

— Встречался.

— При каких обстоятельствах?

— Мистер Маккензи навестил меня в моем доме вечером седьмого августа.

— За три дня до смерти?

— Да.

— Какова была причина его визита?

— Он ходатайствовал, чтобы я приказал выселить Джона Макрея с его участка.

— На каком основании?

— Существовал ряд проблем.

— Каких именно?

— Семья Макрей сильно задолжала с выплатой ренты. К тому же они задолжали поместью из-за нескольких наложенных на них штрафов…

— Эти штрафы наложил мистер Маккензи?

— Да.

— Вы можете припомнить причину штрафов?

— Не могу. Я полагаю, причин было множество.

— Существовали какие-то другие факторы?

— Мистер Макрей пренебрегал своими обязанностями по поддержанию дома и земли в пристойном состоянии. Чувствовалось также, что если Макреи и дальше будут присутствовать в деревне, это не пойдет на пользу благополучному управлению ею.

— Каким образом?

Мистер Крукшанк не смог ответить на этот вопрос. Спустя несколько мгновений он пробормотал:

— Чувствовалось, что они оказывают плохое влияние…

— Вы предпринимали какие-нибудь шаги, чтобы это проверить?

— Не предпринимал.

— Почему?

— Я полностью доверял суждениям мистера Маккензи.

— Разве не множество арендаторов в тех местах имеют задолженности по ренте?

— К сожалению, это так.

— Тогда почему же мистера Макрея выделили подобным образом?

— Его долги достигли таких размеров, что вышли из-под контроля. Не оставалось надежды, что он их погасит.

— Суд слышал, что в прошлом году был уменьшен размер надела мистера Макрея. Возможно ли, что, будь у него больше земли, он сумел бы продать излишки урожая и покрыть долг?

Мистер Крукшанк ответил:

— Я не знал ни о каком уменьшении, но, — добавил он, — пришлось бы продать громадное количество картофеля — или что там выращивают эти люди, — чтобы погасить такие долги.

— Вы не знали об уменьшении участка мистера Макрея?

— Нет, сэр.

— То есть это было сделано без вашего согласия?

— Ну, без моего ведома. Я не сомневаюсь, что мистер Маккензи действовал из лучших побуждений.

— Вы бы ожидали, что с вами проконсультируются по такому вопросу?

— Как я уже сказал, я уверен, что мистер Маккензи действовал из лучших побуждений.

— Я спрашивал не об этом. Я спросил, ожидали бы вы, что с вами проконсультируются по такому вопросу?

— Я ожидал бы, что со мной проконсультируются в случае всеобщего перераздела земли в деревнях, но, поскольку речь шла о небольшой доле единственного участка, я уверен, это могли решить сами деревенские жители. Они не дети.

— Мистер Маккензи доложил вам об инциденте, когда мистер Макрей забрал с берега водоросли без должного разрешения?

Мистер Крукшанк рассмеялся, услышав это предположение, и ответил, что нет, не доложил.

— Вы знали, что мистер Макрей задолжал также лично мистеру Маккензи в счет компенсации за убитого подсудимым барана?

— Не знал.

— А если б вы все это знали, — предположил мистер Гиффорд, — могли бы вы заподозрить, что в предложении мистера Маккензи выселить мистера Макрея имелся элемент мести?

Мистер Крукшанк несколько мгновений обдумывал свои слова, прежде чем ответить:

— Могу сказать одно: по имеющимся у меня сведениям, мистер Маккензи превосходно выполнял свои обязанности констебля. У меня не было причин изучать его мотивы, и предоставленные им доказательства свидетельствовали в пользу его предложения.

— Поэтому вы согласились с мнением мистера Маккензи, что мистера Макрея следует выселить?

— Я не видел никакого другого выхода.

— И вы составили необходимые бумаги?

— Да.

— Немедленно?

— Из уважения к воскресенью письмо было написано и доставлено в понедельник.

— То есть в понедельник, девятого августа, за день до смерти мистера Маккензи?

— Верно.

Мистер Гиффорд поблагодарил фактора за показания, и, поскольку у мистера Синклера не было вопросов, свидетеля отпустили.

Потом вызвали преподобного Джеймса Гэлбрейта. Как сообщал мистер Мёрдок, это был «с головы до пят верный служитель Бога, из тех, что живут в отдаленных частях нашей страны и руководят своей паствой с несгибаемой волей. Он был облачен в простое платье своей профессии, и по его мрачному лицу было ясно, что его не беспокоят мирские удовольствия. Он посмотрел на мистера Гиффорда с пренебрежением, которое мог приберегать для столичного франта, и даже знаменитый прокурор, казалось, задрожал под его взглядом».

Мистер Гиффорд:

— Вы — священник прихода Эпплкросс?

Мистер Гэлбрейт, с «видом учителя, поправляющего отстающего ученика»:

— Мой приход включает деревни Камустеррач, Калдуи и Ард-Даб.

— Поэтому Джон Макрей и его семья находились в числе ваших прихожан?

— Да.

— Джон Макрей действительно был старостой вашей церкви?

— Да.

— А теперь скажите, верно ли, что мистер Макрей послал за вами вечером девятого августа?

— Да. Он прислал свою дочь спросить, не смогу ли я тем вечером заглянуть к нему.

— И вы это сделали?

— Сделал.

— Какова была причина такой просьбы?

— Он получил от фактора извещение о выселении.

— Каким вы нашли мистера Макрея в тот вечер?

— Он был очень огорчен.

— Он просил вас о помощи?

— Он спросил, не могу ли я вступиться за него.

— И вы согласились это сделать?

— Нет.

Получив такой ответ, мистер Гиффорд сделал вид, что удивлен.

— Не могли бы вы рассказать суду, почему не сделали этого?

Мистер Гэлбрейт уставился на прокурора испепеляющим взглядом.

— Я не мог впутываться в подобные дела.

— Но ведь вас наверняка заботит благополучие ваших прихожан?

— Меня заботит духовное благополучие моих прихожан. Не мое дело вмешиваться в управление поместьем.

— Понимаю. Вы дали мистеру Макрею хоть какие-нибудь советы?

— Я напомнил ему, что страдания в этой жизни даются нам лишь как воздаяние за наши грехи, и поэтому он должен смириться с ними.

— Но вы не дали ему никакого практического совета, как справиться с ситуацией, в которой он очутился?

— Я призвал его к молитве.

После этого ответа по галерее пробежал смех, который быстро утих под суровым взглядом проповедника.

Мистер Гиффорд поблагодарил свидетеля и снова занял свое место.

Тогда встал мистер Синклер, чтобы начать защиту.

— Присутствовал ли подсудимый, Родрик Макрей, при вашем визите?

— Он пришел домой, когда я уходил.

— Вы с ним разговаривали?

— Недолго.

— Подсудимый посещал вашу церковь?

— Не посещал.

— Когда-нибудь раньше он посещал вашу церковь?

— В детстве.

— А когда именно перестал посещать?

— Я не могу с уверенностью ответить на этот вопрос.

— Год назад или пять лет назад?

— Ближе к одному или двум годам.

— То есть примерно в то время, когда умерла его мать?

— Примерно в то время.

— Поскольку вы заявили, что вас заботит духовное благополучие ваших прихожан, не могли бы вы рассказать суду, какие шаги предприняли, чтобы уговорить подсудимого возобновить посещения церкви?

— В мои обязанности не входит принуждать прихожан к посещению. Я не доезжачий.

— Значит, вас не беспокоило то, что он не соблюдает обрядов?

— Пастырь должен заботиться о благосостоянии всего стада в целом. Если в стаде есть паршивые овцы, их следует изгнать.

— И Родрик Макрей был паршивой овцой?

— В противном случае мы вряд ли собрались бы здесь, в зале суда.

Этой репликой, как замечает насмешливый мистер Филби, «суровый пресвитерианец, скорее всего, как никогда, приблизился к тому, чтобы пошутить».

— О да! — отозвался мистер Синклер. — Но если я могу задать вам еще несколько вопросов — что именно делало Родрика Макрея паршивой овцой?

— Мальчишка — злобная личность.

— «Злобная» — сильное слово, мистер Гэлбрейт.

Священник не ответил на это замечание. Мистер Синклер сделал еще одну попытку:

— Как именно проявлялась его злобность?

— Даже в раннем детстве мальчишка не уважал дом Господа. Он был изворотливым и невнимательным во время молитвы. Один раз я поймал его на том, что он мочился на церковной земле.

Лорд судья-клерк ударил молотком, чтобы унять смех, донесшийся с галереи.

— Понимаю, — проговорил мистер Синклер. — Вы бы сказали, что видели в подсудимом признаки безумия?

— Я бы сказал, что видел в нем признаки порока.

— Какие именно признаки?

Мистер Гэлбрейт, очевидно, не думал, что вопрос сто́ит того, чтобы на него отвечать. Судья велел ему ответить.

— Достаточно за ним понаблюдать. Если для вас это неочевидно, я бы предположил, что вы такой же нечестивец, как и он, сэр, — уничижительно ответил священник.

Мистер Синклер слегка улыбнулся свидетелю.

— Я лишь прошу, чтобы вы, как образованный человек, прокомментировали характер подсудимого, — сказал он.

— Судя по моим наблюдениям, мальчишка порабощен дьяволом, и если требуются доказательства, стоит только посмотреть на дела, которые он совершил.

Мистер Синклер устало кивнул, и свидетеля отпустили.

Следующий свидетель не мог представлять собой более разительный контраст по отношению к священнику. Появление Арчибальда Росса в зале суда вызвало большое веселье на галерее. Он был одет в стиле сельского джентльмена, «в желтый твидовый костюм, явно раздобытый для такого случая». На ногах его красовались до блеска отполированные ботинки с большими квадратными пряжками, на шее — зеленый шелковый шарф. Как писал мистер Филби, то был «денди до головы с ног, и его внешность могла бы заставить наблюдателя сделать вывод, что деревня Эпплкросс, где он проживает, вся такая же à la mode».

После нескольких предварительных вопросов о месте рождения Росса и роде его занятий мистер Гиффорд спросил, как тот познакомился с подсудимым. Росс описал, как он встретился с Родди во дворе возле конюшен лорда Миддлтона.

— Какое поручение подсудимый получил в тот день?

— Нести сундук в горы.

— Что было в этом сундуке?

— Закуски для отряда охотников.

— Подсудимый умело выполнял свои обязанности?

— Отчасти — да.

— После того дня вы когда-нибудь снова встречались с подсудимым?

— Встречался.

— Когда произошла ваша встреча?

— Несколько недель спустя на Празднике Урожая.

— То есть тридцать первого июля?

— Если вы так говорите, — ответил Росс с ухмылкой.

— Пожалуйста, расскажите нам, что тогда произошло.

Росс описал, как он встретился с подсудимым у гостиницы Эпплкросса, как они вошли внутрь и выпили много эля, а потом направились к Большому Дому, чтобы посмотреть на матч шинти между деревнями.

— Вы были пьяны?

— Может, самую малость.

— Был ли пьян подсудимый?

— Я бы сказал — да.

— Подсудимый поведал вам о себе что-нибудь личное?

— Он рассказал, что хочет уехать в Глазго, чтобы сколотить состояние, но не решается, поскольку привязался к местной девушке.

— И кто была эта местная девушка?

— Флора Маккензи.

— Флора Маккензи, дочь покойного Лаклана Маккензи?

— Да.

Это открытие вызвало на галерее шум, и потребовалась не одна угроза судьи, чтобы его унять.

— Которая является одной из жертв рассматриваемых здесь преступлений?

— Да.

— Подсудимый рассказал вам еще что-нибудь касательно своих взаимоотношений с покойной мисс Маккензи?

— Он сказал, что она его отвергла, и в любом случае их семьи разделяет давнишняя вражда и их родители никогда не дали бы согласие на женитьбу.

Это вызвало новые восклицания на галерее.

— Вы тогда наблюдали за матчем шинти?

— Да.

— А потом?

— Мы выпили виски, а после Родди заметил ту девушку…

— Флору Маккензи?

— Да. Он заметил, как она вместе со свой подругой идет по парку Большого Дома.

— И что вы тогда сделали?

— Я высказал ту точку зрения, что он должен открыто признаться девушке в своих чувствах, дабы точно узнать, в каких они отношениях.

— И он согласился?

— Не сразу, но я настаивал, и мы догнали девушек и представились им.

Тут, как писал мистер Филби, «как правило бесстрастный, подсудимый проявил некоторые признаки волнения, низко пригнувшись к коленям, словно надеясь найти на полу фартинг».

— И что произошло потом?

— Некоторое время мы шли все вместе, вчетвером.

— Куда вы шли?

— К маленькому мосту среди деревьев.

— В уединенное место?

Тут Арчибальд Росс «непристойно подмигнул» прокурору и под всеобщий смех ответил:

— Я делаю вывод, что вам знакомы такие приключения.

Мистер Гиффорд проигнорировал это замечание.

— И что там случилось?

— Чтобы Родди мог побыть наедине с объектом своей буйной страсти [sic], я повел подругу Флоры на мост и дал ему знак, что он должен идти дальше по тропе.

— Что было потом?

— Я побеседовал с девушкой, а потом, некоторое время спустя, Флора Маккензи вернулась по тропе.

— Она шла или бежала?

— Бежала.

— Она была одна?

— Да.

— Сколько времени прошло?

— Несколько минут, не больше.

— И что она сделала?

— Взяла за руку свою подругу и повела прочь.

— В каком направлении?

— В сторону Большого Дома.

— Она выглядела расстроенной?

— Возможно. Я не могу точно сказать.

— Она плакала?

— Не могу сказать.

— У нее были раскрасневшиеся щеки?

— Да, но, судя по моему опыту, есть множество причин, по которым у девушки могут раскраснеться щеки, — сказал Росс с самодовольной улыбкой.

Тут лорд судья-клерк напомнил свидетелю о серьезности судебного расследования и пригрозил вывести его, если он будет отпускать подобные замечания. Росс отвесил судье глубокий поклон и принес нижайшие извинения.

Мистер Гиффорд продолжил допрос свидетеля:

— Итак, мисс Маккензи пошла в лес с подсудимым, вернулась — бегом — несколько минут спустя и увела свою подругу обратно в сторону Большого Дома?

— Да, сэр.

— А где в это время был подсудимый?

— Он был в лесу.

— И он появился?

— Да.

— Через сколько минут?

— Вскоре, через одну или две.

— Как он себя вел?

— Он казался слегка расстроенным.

— Откуда вы это знаете?

— Он плакал.

— Он рассказал вам, что произошло?

— Да, сэр.

— Не будете ли вы добры поделиться с судом тем, что он вам рассказал?

— Он сказал только, что его авансы отвергли и что сердце его полностью разбито.

— «Его авансы» — он так и выразился?

— Не могу припомнить.

— Но вы поняли, что он делал некие «авансы»?

— Да.

— Подсудимый демонстрировал еще какие-нибудь признаки горя?

— Одна сторона его лица была красной.

— Почему?

— Его ударила девушка.

— Вы видели, как девушка его ударила?

— Нет.

— Тогда откуда вы знаете, что она его ударила?

— Родди мне рассказал.

— Что случилось потом?

— Я попытался не придавать значения случившемуся, но, видя, что мой друг искренне огорчен, предложил стакан эля, чтобы подбодрить его.

— И он согласился?

— Согласился.

— И вы вернулись в гостиницу?

— Да.

— Где выпили еще эля?

— Выпили.

— И как себя вел ваш друг — подсудимый — в то время?

— Он очень приободрился.

— В тот день случилось еще что-нибудь примечательное?

— Когда мы наслаждались стаканом эля, огромный грубый человек набросился на Родди и страшно его избил.

— Почему этот человек набросился на вашего друга?

— По-моему, без всякой видимой причины.

— Вы слышали, чтобы они обменялись какими-нибудь словами?

— Нет, сэр.

— И кто был тот «огромный грубый человек»?

— Позже я узнал, что это был Лаклан Маккензи.

— Покойный Лаклан Маккензи?

— Да.

— Что случилось потом?

— Я вывел Родди наружу и направил его по дороге, ведущей в его деревню.

На этом генеральный солиситор завершил допрос, и мистер Синклер встал, чтобы начать защиту. Он попросил свидетеля мысленно вернуться в день охоты на оленей.

— Была ли охота в тот день успешной?

— Определенно нет, — ответил со смехом Росс.

— Почему?

Тут Арчибальд Росс описал, как Родди «устремился вниз, на оленей, размахивая руками, как огромная птица, и вопя, как банши».

— Чтобы вспугнуть оленей?

— Да.

— Что вы думаете о таком его поведении?

Под громкий смех галереи Арчибальд Росс состроил комическое лицо и постучал себя пальцем по лбу. Лорд судья-клерк сделал ему строгий выговор и велел ограничиться словесными ответами.

Тогда Росс сказал:

— Я думаю, это был самый глупый поступок, какой я видел в жизни.

Мистер Синклер:

— Подсудимый каким-то образом дал понять заранее, что он собирается сделать?

— Никоим образом.

— Все произошло совершенно внезапно?

— Как гром с ясного неба.

— До этого поступка какое впечатление произвел на вас подсудимый?

— У меня не сложилось о нем определенного мнения.

— В его поведении не было ничего странного?

— Нет.

— Или в его речах?

— Нет.

— Он вел себя совершенно разумно?

— Да.

— Вплоть до того самого момента, когда вспугнул оленей?

— Да.

— А теперь — вы показали мистеру Гиффорду, что после инцидента в лесах с Флорой Маккензи подсудимый был крайне расстроен?

— Да.

— Он плакал?

— Да.

— Однако прошло немного времени, и, согласно вашим показаниям… — тут адвокат сверился с лежащими перед ним записями, — «…он очень приободрился»?

— Да.

— Что делал подсудимый непосредственно перед тем, как на него налетел мистер Маккензи?

— Он танцевал джигу под скрипку.

— Танцевал джигу?

— Да.

— Сколько времени прошло между инцидентом в лесу, который явно так сильно расстроил подсудимого, и исполнением джиги?

Тут Арчибальд Росс несколько мгновений колебался.

— Может быть, час.

— Больше часа или меньше часа?

— Меньше часа.

— И вам не показалось слегка странным, что подсудимый может плакать, а в следующую минуту — танцевать джигу?

— Я просто подумал, что ему поднял дух стакан эля.

— Вы не подумали, как и в горах, когда подсудимый вел себя совершенно разумно, а в следующий миг совершил самый глупый поступок, какой вы видели в жизни, что он страдает от крайне резких перепадов настроения?

— Я об этом не подумал, — сказал Росс.

На том мистер Синклер закончил допрос, и мистера Росса отпустили со свидетельского места — не раньше, чем он, как писал мистер Филби, «изящно помахал галерее, будто был актером, закончившим театральное представление, каковым он до некоторой степени и являлся».

Потом Корона вызвала Ишбель Фаркуар, девушку, которая, как писал «Шотландец», «будучи скромного вида, с порозовевшими щеками, символизировала лучшие добродетели женщин Хайленда». На ней был темный фартук, волосы аккуратно заплетены в косы. Ее появление, похоже, заставило Родди страдать. Его глаза начали бегать по залу, «останавливаясь на чем угодно, кроме девушки, которая стояла на месте свидетеля».

После нескольких предварительных фраз мистер Гиффорд спросил:

— Вы можете рассказать суду, как познакомились с Флорой Маккензи?

— Она пришла работать на кухни Большого Дома.

— Куда наняли также и вас?

— Да, сэр.

— И вы подружились?

— Да.

Мисс Фаркуар отвечала таким тихим голосом, что лорд судья-клерк попросил ее говорить погромче, дабы присяжные могли расслышать ее реплики.

— И вы были с Флорой Маккензи днем тридцать первого июля на Празднике Урожая в Эпплкроссе?

— Да, сэр, была.

При упоминании имени своей подруги мисс Фаркуар начала плакать, и мистер Гиффорд галантно вынул из кармана носовой платок и протянул ей. Когда она взяла себя в руки, генеральный солиситор извинился за то, что расстроил ее.

— Однако мы собрались здесь по крайне серьезному делу, — продолжал он, — и необходимо, чтобы вы подтвердили своими показаниями факты, имеющие отношение к данному разбирательству.

— Сделаю все, что смогу, сэр, — ответила мисс Фаркуар.

— Флора когда-нибудь говорила с вами о подсудимом?

— Да, сэр, говорила.

— И что она сказала?

— Что один или два раза гуляла с ним, и он ей, в общем, нравился, но у него были подозрительные идеи и он иногда говорил странные вещи.

— Какие именно подозрительные идеи?

— Я не знаю.

— Она вам не рассказала?

— Нет.

— Вы можете рассказать нам, что делали непосредственно перед тем, как повстречались в рассматриваемый день с подсудимым и его другом, Арчибальдом Россом?

— Мы шли вокруг площадки у Большого Дома.

— И к вам приблизились Арчибальд Росс и подсудимый?

— Да.

— В каком состоянии они были?

— Они были пьяны.

— Оба?

— Родди больше.

— Насколько сильно он был пьян?

— Он с трудом говорил и шел неверной походкой.

— Тем не менее вы разрешили им вас сопровождать?

— Да.

— И отправились с ними в лес возле ручья?

— Да. Казалось, никакого вреда от этого не будет… — Свидетельница снова начала плакать.

— Итак, вы не думали, что подсудимый — опасная личность, человек, который может причинить зло вам или Флоре?

— Я его не знала.

— Пожалуйста, расскажите суду, что случилось в лесу.

— Когда мы дошли до ручья, мистер Росс взял меня за руку, сказав, что хочет кое-что мне показать, и повел меня на мост.

— Подсудимый и Флора Маккензи пошли вместе с вами на мост?

— Они продолжали идти по тропе вдоль ручья.

— Что случилось потом?

— Мистер Росс наклонился через перила моста, начал говорить о форели и лососе в реке и показал на воду, но я не видела никакой рыбы.

— И?..

— А потом он попытался меня поцеловать.

— Куда он попытался вас поцеловать?

Мисс Фаркуар не ответила, но прикоснулась к своей шее.

— И вы позволили мистеру Россу вас поцеловать?

— Не позволила.

— Что вы сделали?

— Я отодвинулась от него, но он держал меня за руку и не выпускал, а потом сделал…

— Пожалуйста, продолжайте, мисс Фаркуар.

— Он сделал мне непристойное предложение.

— Предложение сексуального характера?

— Да, сэр.

— Понимаю. А потом?

— Я испугалась, потому что он стискивал мою руку. Тут по тропе вернулась Флора, он выпустил меня, и мы с Флорой ушли.

— Она бежала или шла?

— Она бежала.

— А Флора Маккензи рассказала вам, что случилось, пока она была наедине с подсудимым?

— Она сказала, что Родди говорил непристойности, что он прикасался к ней и она дала ему пощечину.

Мистер Гиффорд, извинившись за свою настойчивость, спросил:

— Она показала, к каким местам прикасался подсудимый?

Тут, как писал мистер Филби, подсудимый «взволновался больше, чем в любой предыдущий момент суда. Его щеки густо побагровели, он скрутил руки на коленях и как будто съежился и сжался. Без раскаяния признавшись в убийстве трех человек, он явно чувствовал некоторое раскаяние за авансы, которые делал несчастной мисс Маккензи».

Свидетельница стояла, не поднимая глаз, и несколько мгновений отказывалась отвечать на вопрос.

— Флора сказала, мисс Фаркуар, что он прикасался к интимным частям ее тела?

Она кивнула, и лорд судья-клерк приказал записать в протоколе, что свидетельница ответила утвердительно.

— Что-нибудь еще?

— Нет, сэр.

Мистер Гиффорд поблагодарил ее и закончил допрос.

Мистер Синклер отказался от перекрестного допроса свидетельницы, и ее отпустили.

Последним свидетелем, вызванным Короной, был Гектор Мунро, доктор медицины, «маленький пухлый человек с бачками и румяным лицом». Весь его вид говорил о том, писал лукавый мистер Филби, «что он близко знаком с неким Дж. Уокером, эсквайром».

Доктор Мунро назвал свою профессию — врач общего профиля — и заявил, что работает штатным врачом в Инвернесской тюрьме.

Мистер Гиффорд:

— Что входит в ваши обязанности на этом посту?

Доктор Мунро:

— Заботиться об общем здоровье заключенных.

— И, занимая данную должность, вы обязаны были осмотреть теперешнего подсудимого, Родрика Макрея?

— Да.

— Вы это сделали?

— Сделал.

— Вы обследовали подсудимого только с точки зрения его физического состояния?

— Нет. Следователь попросил меня оценить психическое состояние заключенного.

— Чтобы выяснить, в здравом уме заключенный или нет?

— Да.

— Вы можете рассказать суду что-нибудь о физическом состоянии подсудимого?

— Я обнаружил, что в общем он в добром здравии, хотя у него имеется цинга в легкой форме, без сомнения, вызванная плохим питанием.

— Но в остальном он был здоров?

— Да. Вполне здоров.

— А теперь, что касается психического состояния — вы можете рассказать, каким образом пытались его оценить?

— Я довольно обстоятельно побеседовал с заключенным.

— О преступлениях, в которых его здесь обвиняют?

— Да, об этих преступлениях и о его положении в целом.

— И подсудимый вежливо беседовал с вами?

— Весьма вежливо, да.

— Какую оценку вы дали психическому состоянию подсудимого?

— Я счел, что он полностью владеет своим рассудком.

— «Полностью владеет своим рассудком», — повторил мистер Гиффорд, сделав сильное ударение на этих словах. — На основании чего вы пришли к такому выводу?

— Заключенный понимал, где находится и почему он здесь. Он отвечал на мои вопросы четко и обдуманно, и в его рассуждениях не было никаких признаков мании или умственного расстройства. Я бы даже сказал, что он — один из самых умных и красноречивых заключенных, с какими я встречался.

— «Один из самых умных и красноречивых заключенных, с какими вы встречались» — это сильное заявление, доктор Мунро.

— Таково мое откровенное мнение.

— А вы расспрашивали подсудимого конкретно о тех преступлениях, в которых его обвиняют?

— Расспрашивал.

— И каков был его ответ?

— Он открыто признал свою ответственность за них.

— Мог ли он так сказать из некоего желания угодить вам — считая, возможно, что именно это вы и хотите услышать?

— Не могу судить о мотивах подсудимого, но, если правильно припоминаю, я задал ему вопрос в совершенно нейтральной форме.

— В какой именно?

— Я сказал, что слышал о неких преступлениях, совершенных в его деревне, и спросил, не знает ли он что-нибудь о них.

— И каким был ответ?

— Подсудимый без колебаний ответил, что их совершил он.

— А вы спросили, почему он совершил те преступления?

— Спросил. Он ответил, что сделал это, чтобы избавить своего отца от страданий, которые причиняла ему жертва.

— Жертва — Лаклан Маккензи?

— Да.

— И он ответил именно такими словами: «чтобы избавить отца от страданий, которые ему причиняли»?

— Полагаю, да, более или менее.

— А вы расспрашивали его о других жертвах?

— Конкретных вопросов я не задавал.

— Вы считаете, что его ответы были правдивыми?

— У меня нет причин ему не верить.

— Вы задавали подсудимому еще какие-нибудь вопросы относительно преступлений?

— Я спросил, испытывает ли он раскаяние в том, что сделал.

— И что он ответил?

— Он ответил, что не испытывает.

— Он не раскаивается в том, что убил трех человек?

— Да, сэр.

— Это не показалось вам необычным? Может, даже признаком того, что он не вполне владеет своим рассудком?

— По моему опыту, заключенные редко выражают раскаяние в своих поступках. И чувство сожаления, которое они могут испытывать, как правило, относится лишь к тому факту, что их поймали.

Последнее замечание на миг смягчило атмосферу в суде, и лорд судья-клерк позволил взрыву смеха утихнуть без его вмешательства.

— Значит, вы как медик считаете, что отсутствие раскаяния не является симптомом потери рассудка?

— Ни в малейшей степени не является, сэр.

— Вам известно, что заключенный подал прошение о защите со ссылкой на невменяемость, утверждая, что в момент совершения преступлений он не владел своим рассудком?

— Известно.

— Вы обнаружили, что заключенный страдает от безумия?

— Не обнаружил.

— Возможно ли, что, совершая те поступки, он страдал от безумия?

— Учитывая его рассказ о своих преступлениях и разумную манеру его речи, я не верю, что он был безумен в момент совершения тех поступков.

Мистер Гиффорд поблагодарил свидетеля и завершил допрос.

Мистер Синклер встал, чтобы начать защиту.

— Сколько времени, — спросил он, — вы служите врачом в Инвернесской тюрьме?

— Около восьми лет.

— Должно быть, за это время вы обследовали огромное множество заключенных.

— Так и есть.

— Какую часть обследованных вами заключенных вы сочли бы безумными?

— Вряд ли я могу с уверенностью ответить на этот вопрос.

— Половину? Больше половины? Меньше половины?

— Гораздо меньше половины.

— Не могли бы вы выразиться точнее?

— Очень малую часть.

— Десять из ста? Пять из ста?

— Может быть, одного из ста.

— Одного из ста! Это и вправду малая часть! — воскликнул мистер Синклер. — А другие девяносто девять человек — что привело их в вашу тюрьму?

— Они совершили то или иное преступление или были обвинены в нем.

— И почему эти люди — девяносто девять процентов людей — совершили те преступления?

Доктора Мунро на несколько мгновений как будто озадачил оборот, который принял допрос. Он взглянул на лорда судью-клерка, и тот просто дал понять, что врачу следует отвечать на заданные ему вопросы.

— Если б меня вынудили высказать свое мнение, я сказал бы, что они в тюрьме потому, что не в силах контролировать свои низменные инстинкты.

— Инстинкты, которые велят воровать у своих сородичей или нападать на них?

— Да, к примеру.

— Но, как по-вашему, эта неспособность контролировать свои инстинкты не является свидетельством потери рассудка?

— Нет, сэр.

— Они просто плохие люди?

— Если вы желаете формулировать это подобным образом.

— А как бы вы это сформулировали?

— Я бы сказал, что они преступники, сэр.

Мистер Синклер сделал довольно-таки театральную паузу и, повернувшись лицом к джентльменам присяжным, сказал:

— Итак, в девяносто девяти процентах случаев у людей, которых вы осматривали как врач городской тюрьмы, вы не нашли признаков безумия.

— Правильно.

— Будет ли верно сказать, что, когда вы обследуете заключенных в тюрьме, вы обычно не ищете признаков безумия?

— Да, мое обследование в основном ограничивается медицинским осмотром заключенных.

— Вы считаете себя экспертом в области криминальной антропологии?

— С учетом того, что я обследую заключенных в течение восьми лет, я бы сказал, что у меня есть некоторый опыт.

— Вы бы сочли себя экспертом в области криминальной психологии?

— Да.

— Не могли бы вы объяснить суду значение термина «нравственное помешательство»?

— Я не знаком с этим термином.

— Могли бы вы объяснить суду значение термина «мания без бреда»?

Доктор Мунро покачал головой.

— С этим термином вы тоже не знакомы. Вы знакомы с работами месье Филиппа Пинеля?

— Не знаком.

— Вы знакомы с работой доктора Джеймса Коулса Причарда?

— Я слышал он нем.

— Значит, вы читали его книгу «Трактат о безумии и других умственных расстройствах»?

— Не могу припомнить.

— Вы заявляете, что не можете припомнить, читали ли вы работу, имеющую величайшее значение в современной концепции психологии преступников — области, в которой вы претендуете на опытность?

— Моя опытность основана на обследовании членов криминальной популяции.

— Популяции, в которую, по вашим собственным оценкам, входит лишь незначительная часть людей, страдающих от психических расстройств.

— Да.

— Учитывая, что вас вызвали сюда сегодня для дачи показаний на серьезнейшем судебном расследовании, не думаете ли вы, что как якобы эксперт были обязаны ознакомиться с нынешними научными взглядами в данной области?

— Я полагаю, что любой другой медик, если б его пригласили обследовать заключенного, пришел бы к таким же выводам, что и я.

— Извините, доктор Мунро, но я спрашиваю не об этом. Я спрашиваю вот о чем: разве вы не обязаны, как пресловутый эксперт в криминальной психологии — применение которой имеет критическое значение для данного дела, — в полной мере изучить информацию о научных взглядах в этой области?

К тому времени добрый доктор, как писал мистер Филби, «начал сильно волноваться и огляделся по сторонам, словно надеясь найти припрятанную в свидетельской кафедре бутылку виски».

Мистер Синклер не настаивал на ответе, без сомнения, решив, что молчание более убийственно для врача, чем все, что тот мог бы сказать. Вместо этого адвокат заговорил более примирительным тоном:

— Возможно, я веду себя неблагоразумно. Может, будет полезнее, если вы расскажете присяжным, какое обучение или образование вы получили в области криминальной психологии.

Доктор Мунро умоляюще посмотрел на судью, который жестом велел ему ответить.

— Я ей не обучался.

Мистер Синклер, явно наслаждаясь тем, что удача вновь перешла на его сторону, с выражением огромного изумления повернулся к присяжным.

— Было бы вернее сказать, что вы самоучка в данной области?

— Да, это было бы более верно, — ответил доктор.

— В таком случае, поскольку вы не читали труды доктора Причарда и месье Пинеля, может, вы расскажете присяжным, с помощью каких книг вы занимались самообразованием?

Доктор Мунро как будто поразмыслил над этим вопросом, после чего ответил, что в данный момент не может припомнить точных названий.

— Вы не можете припомнить ни единой книги, прочитанной по предмету, в котором, как вы заявили ранее в ответ на мой вопрос, вы являетесь экспертом?

— Не могу.

— В таком случае надо ли понимать так, доктор Мунро, — тут адвокат махнул рукой в сторону присяжных, — что вы не имеете никакой подготовки, дающей вам право делать заявления касательно психического состояния подсудимого?

— Полагаю, у меня есть такая подготовка.

— Но у вас нет квалификации!

У свидетеля как будто не было сил защищаться от натиска адвоката, и, многозначительно покачав головой, мистер Синклер завершил допрос.

Доктор Мунро, явно почувствовав облегчение, что испытание подошло к концу, хотел было покинуть место свидетеля, но лорд судья-клерк сделал ему замечание, поскольку его еще не отпустили.

Мистер Гиффорд встал, чтобы тоже допросить свидетеля. Он извинился, что задерживает доктора, прежде чем попросил его напомнить суду, как долго тот практикует в Инвернесской тюрьме. Потом спросил, сколько заключенных тот обследовал за время своей службы.

Доктор Мунро, явно благодарный за то, что ему дали возможность реабилитироваться, ответил — хотя точную цифру назвать невозможно, наверное, она достигает «многих сотен».

— И за вашу долгую службу лишь малую часть тех, кто прошел через ваши руки, можно было назвать безумными?

— Да, таково мое мнение.

— Ваше медицинское мнение?

— Да.

— Вы узнаёте признаки — или симптомы — безумия, доктор Мунро?

— Узнаю.

— Не могли бы вы перечислить нам эти признаки?

— Во-первых, заключенный может страдать от некоей мании…

Тут мистер Гиффорд извинился за то, что перебивает свидетеля.

— Не могли бы вы объяснить, то вы имеете в виду под термином «мания»?

— Я имею в виду лишь то, что заключенный страдает от неких ошибочных убеждений. Возможно, он слышит звучащие в его голове голоса, или его посещают видения, или он считает себя тем, кем не является.

— Благодарю вас. Пожалуйста, продолжайте.

— Мысли подсудимого могут быть неупорядоченными; то есть он вроде бы говорит разумно, но не переходит от одной мысли к другой обычным путем. Также его заявления могут просто не иметь никакого отношения к реальности.

— Что-нибудь еще?

— Мне встречались заключенные, которые несли необъяснимую тарабарщину; те, чья речь представляла собой лишь поток невнятных, не связанных друг с другом слов или вовсе не походила на человеческий язык. Есть также заключенные, которые не могут понять простейшее обращенное к ним предложение или отвечают на него неподходящим и неуместным образом. Далее есть те, кого можно назвать имбецилами, — по той или иной причине они просто умственно отсталые или остановившиеся в своем развитии на уровне ребенка.

Мистер Гиффорд подбодрил доктора, велев ему продолжать.

— В небольшой доле случаев попадаются заключенные, которые совсем не обращают внимания на окружающее, сидят или лежат в углу своей камеры и не реагируют ни на один стимул, часто бормоча что-то про себя или повторяя одно и то же действие ad nauseam.

— Это самое исчерпывающее перечисление, — сказал мистер Гиффорд. — И как вам удалось собрать такие сведения по различным видам безумия?

— Благодаря моей практике общения с заключенными в Инвернесской тюрьме.

— Но время от времени вам, должно быть, попадались заключенные, которым трудно было поставить диагноз?

— Да, попадались.

— Что вы в таких случаях делали?

— Я мог проконсультироваться с коллегой или свериться с тем или иным учебником.

— Понятно. И вы сказали бы, что такие консультации и ваш многолетний опыт общения с преступниками дают вам право заявлять, безумен или нет любой конкретный индивидуум?

— Да, я так сказал бы.

— А теперь, прежде чем вы покинете место свидетеля, позвольте задать вам еще один вопрос. Когда вы обследовали подсудимого, он проявлял какие-либо признаки безумия или его поведение соответствовало тому, что вы только что описали?

— Нет.

— Он бредил?

— Нет.

— Его рассудок был расстроен?

— Нет.

— Он сознавал, где находится и какие обстоятельства его сюда привели?

— Да.

— И с вашей медицинской точки зрения его можно считать невменяемым или человеком, которому изменил рассудок?

— Нет.

Тут мистер Гиффорд бросил испепеляющий взгляд на скамью адвоката и без дальнейших театральных сцен завершил допрос.

Вот теперь доктора Мунро отпустили, и, с благодарностью взглянув на генерального солиситера, он «поспешил прочь, без сомнения, в поисках прибежища в ближайшей пивной».

Версия обвинения, в соответствии с законом Шотландии того времени, завершилась тем, что секретарь суда зачитал заявление подсудимого. Это было единственное заявление, которое ему дозволено было сделать: «Мое имя — Родрик Джон Макрей, мне семнадцать лет. Я уроженец Калдуи, что в Росшире, и проживаю в самом северном доме этой деревни со своим отцом, Джоном Макрем, арендатором. И, будучи обвинен в причинении смерти Лаклану Маккензи, сорока одного года, Флоре Маккензи, пятнадцати лет, и Дональду Маккензи, трех лет, посредством ударов, нанесенных флэфтером и кроманом в их доме 10 августа сего года, заявляю: я открыто признаю, что нахожусь в ответе за смерть поименованных персон. Утром упомянутого дня я отправился в дом Лаклана Маккензи, вооруженный этими предметами, с намерением его убить. Я убил Лаклана Маккензи в отместку за страдания, которые тот причинил моему отцу и всей моей семье. Я не собирался убивать Флору Маккензи или Дональда Маккензи. Их смерти повлекло за собой их присутствие в доме и мое желание помешать им поднять тревогу. Я считаю, что успех моего предприятия следует приписать провидению, потому соглашаюсь с любой участью, какую провидение мне отмерит. Я в здравом уме и делаю это заявление открыто и без принуждения. Все, что я заявляю, — правда. (Подпись) Родрик Макрей».

Расследование приостановилось. Поскольку к тому времени было около четырех часов, в суде последовала дискуссия насчет того, не отложить ли разбирательство на следующий день.

Мистер Синклер, без сомнения, боясь, что присяжные проведут ночь со звенящим в их ушах заявлением Родди о его вменяемости, выступал за то, чтобы продолжить заседание. Мистер Гиффорд возражал, что, поскольку нет возможности завершить суд сегодня, его следует возобновить утром. Обмен репликами сделался довольно жарким — по крайней мере, со стороны мистера Синклера, — но, шепотом коротко посовещавшись со своими коллегами, лорд судья-клерк объявил, что суд откладывается. «Шотландец» писал, что мистер Синклер «побагровел, и было слышно, как он громко бормочет о заговоре против его клиента; за это он получил суровый выговор судьи и немедленно извинился».

Что бы ни думал мистер Синклер о совершенно резонном постановлении судьи, такое проявление раздражительности перед присяжными едва ли было в интересах его клиента. Судья повторил присяжным те же предостережения, что и вчера, и зал суда очистили от публики. Люди покидали галерею, «слегка смахивая на школьников, которых распустили на лето».

В вечерних выпусках газет публиковались красочные описания обмена репликами между адвокатом, прокурором и доктором Мунро, а «Инвернесский курьер» писал, что «в городских трактирах и на перекрестках улиц не обсуждалось никаких других тем. Те, кому повезло присутствовать на суде, изрекали суждения, словно великие мудрецы, и всю ночь кипели споры о том, повесят или нет несчастного подсудимого».

Среди репортеров мнения тоже явно разделились. Статья в «Шотландце», посвященная сегодняшнему судебному разбирательству, заканчивалась тем, что «проблеск надежды, появившийся после того, как искусно адвокат дискредитировал доктора Мунро, тут же погас после заявления самого подсудимого о том, что он воистину находится в здравом уме. Теперь требуется самый удивительный поворот событий, дабы убедить присяжных, что несчастный арендатор неповинен в преступлениях, в которых его обвиняют».

Однако для Джона Мёрдока, пишущего в «Курьере», дело было далеко не таким ясным: «Хотя нельзя подвергать сомнению искусство, с которым мистер Гиффорд представлял дело Короны, присяжные попутно услышали достаточно о своеобразном поведении подсудимого, чтобы это посеяло семена сомнения относительно того, в здравом ли он уме».

В утреннем выпуске «Таймс» мистер Филби писал: «Это самое необычное явление, чтобы защита в подобном деле основывалась на единственном свидетеле, но следует признать, что суд над Родриком Макреем — необычный случай. Спорными являются не факты дела, а состояние рассудка преступника, и лишь немногие люди (если таковые вообще имеются) могут взять на себя смелость заявить, что правильно оценивают это состояние. Подсудимый все время вел себя так почтительно и скромно, что совершенно невозможно вообразить его совершающим те зверские преступления, в которых его обвиняют. Однако он их все-таки совершил, и то, что человек, способный на подобную дикость, может потом два дня сидеть тихо, как мышь, говорит наблюдателю о некоем помешательстве, не входящем в случаи, перечисленные доктором Гектором Мунро. Таким образом, огромная ответственность лежит на плечах знаменитого Джеймса Брюса Томсона, в чьих руках находится судьба Родрика Макрея».

День третий

Не только мистер Филби сознавал важность показаний мистера Томсона. Появления последнего в зале суда ожидали с бо́льшим волнением, чем любого другого момента с тех пор, как здесь впервые появился сам подсудимый. Мистер Томсон, в облегающем черном костюме, с пересекающей живот золотой цепью карманных часов, занял место за свидетельской кафедрой с видом величайшей серьезности. Как писала «Таймс», он «бросил надменный взгляд на общую галерею, а потом с не менее высокомерным видом уставился на судей, представителя Короны и адвоката. Знаменитый психиатр ясно дал понять, что считает себя главным актером в этом театре».

Лорд судья-клерк призвал суд к порядку, и, как только с формальностями было покончено, мистер Синклер приступил к допросу, осведомившись о роде занятий свидетеля.

Мистер Томсон:

— Я штатный хирург в общей тюрьме Шотландии в городе Перт.

— Как давно вы занимаете эту должность?

— Около четырнадцати лет.

— Сколько заключенных вы обследовали за это время?

— Около шести тысяч.

— Вы изучали и физическое, и психическое состояние заключенных?

— Да.

— Было бы верно сказать, что вы уделяли особое внимание психологическому состоянию вверенных вашему попечению заключенных?

— Это было бы верно.

— И вы бы сказали, что у вас есть некоторый опыт в изучении психического состояния преступников?

— Отбросив скромность, я бы сказал, что да.

— На основании чего вы можете заявить о наличии подобного опыта?

— В придачу к практическому исследованию заключенных я изучил обширный спектр трудов по этой теме. Я был избран членом Медико-психологической ассоциации, и эта организация пригласила меня прочесть научный доклад о психологическом влиянии тюрьмы на заключенного. Моя статья об эпилепсии среди заключенных опубликована в Эдинбургском ежемесячном журнале, и вскоре я опубликую другие работы по психологическим и наследственным аспектам преступности в журнале «Психиатрия».

— Это очень впечатляет, сэр, — сказал мистер Синклер. — И я не ошибусь, утверждая, что в вашем заведении содержатся преступники, которых признали неспособными предстать перед судом на основании их безумия?

— Это верно.

— Итак, благодаря вашему большому опыту общения с теми, кого можно назвать основной массой заключенных, у вас было много контактов с невменяемыми в отношении совершенного преступления.

— Так и есть.

— И вы бы провели какие-нибудь разграничения между основной массой заключенных и теми, кого считают невменяемыми в отношении совершенного преступления?

— Те и другие преступники во многом схожи тем, что лишены нравственного чувства. Однако врожденный преступник, как правило, предрасположен к совершению преступлений в силу своей наследственности и по большей части неисправим. В настоящее время в переполненных трущобах наших городов обитает преступный класс. Эти люди рождаются в преступлении, воспитываются и лелеются в нем и обучаются ему. Таким образом, можно утверждать, что такие преступники не могут по-настоящему нести ответственности за свои действия, поскольку рождены для них и бессильны сопротивляться тирании среды, в которой живут.

Как заметил мистер Мёрдок, «в ритме и интонациях речи психиатра было нечто от магии, свойственной проповеднику Свободной церкви».

— Возможно ли, — спросил мистер Синклер, — идентифицировать членов этого наследственного преступного класса, о котором вы говорите?

— Всенепременно.

— Каким образом?

— Из-за отвратительных условий, в которых размножаются эти семьи, и из-за отсутствия у них уважения к правилам, запрещающим кровосмешение, среди них часто встречаются аномалии — такие как деформации позвоночника, заикание, дефекты органов речи, косолапость, волчья пасть, заячья губа, глухота, врожденная слепота, эпилепсия, золотуха и так далее. Все это обычно сопровождается слабоумием или имбецилизмом. Рожденные в преступлении отличаются от честного рабочего так же, как черномордая овца отличается от овцы породы шевиот.

— А теперь скажите — верно ли, что вы ездили в Инвернесс, чтобы обследовать обвиненного в данном деле?

— По вашей просьбе, сэр, я ездил туда.

— И вы провели обследование?

— Провел.

— Каковы были результаты этого обследования?

— Я выяснил, что в некоторых отношениях он демонстрирует низкие физические характеристики наследственного преступного класса.

— В каких именно отношениях?

— Он ниже среднего роста, у него уродливый череп, ненормально большие отвислые уши, глаза маленькие и близко посаженные, и, как может заметить любой, брови нависшие и выступающие. Кожа бледная и нездоровая, хотя это я скорее приписал бы скудости его питания, чем наследственным факторам.

— Решая вопрос, следует ли считать подсудимого преступником из-за его наследственности, вы предпринимали какие-либо исследования, помимо физического осмотра?

— Предпринимал. Вместе с вами я отправился на место жительства подсудимого, в деревню Калдуи в Росшире.

— Почему вы решили, что необходимо предпринять такое путешествие?

— Я ведь заявил тогда: если человек считает, что в его стакане грязная вода, ему следует проверить колодец.

Тут вмешался лорд судья-клерк, попросив психиатра объяснить, что он имеет в виду.

— Лишь то, — ответил мистер Томсон, — что с помощью одного только физического обследования нельзя установить, передались ли человеку его особенности по наследству. Надо проверить также источник, из которого он вышел.

Мистер Синклер:

— И каковы были результаты вашего визита в Калдуи?

— Тамошние жители в общем и в целом относятся к группе низкого физического развития, они невысокие и в большинстве случаев непривлекательной внешности. Без сомнения, это вызвано широким распространением близкородственных браков, которые подтверждаются тем, что в тех местах повсеместно встречаются определенные фамилии. Я обнаружил, что условия жизни подсудимого и его семьи́ совершенно не пригодны для человеческого проживания. В их лачуге — я бы не решился назвать ее домом — отсутствует вентиляция и канализация, и люди там живут вместе со скотом. Отца, с которым я побеседовал несколько минут, я счел тупым до идиотизма. Мать подсудимого умерла родами — в нашу новую эпоху это, скорее всего, показатель врожденной болезненности. Сестра подсудимого покончила с собой, что наводит на мысли о некоем психическом расстройстве, свойственном этому несчастному клану. У меня не было возможности обследовать младших брата и сестру обвиняемого, поскольку их увезли, чтобы о них заботились где-то в другом месте. Подводя итог, я без колебаний сказал бы, что подсудимый родом из группы, физическое развитие которой находится ниже среднего уровня.

— Итак, вы бы сделали вывод, что он относится к наследственному преступному классу, который вы недавно так красноречиво описали?

— Я полностью сознаю, учитывая защиту, построенную вами в данном деле, что вы желаете получить от меня утвердительный ответ. Однако, хотя подсудимый имеет определенное сходство с городским преступным племенем, без сомнения, из-за своего низкого происхождения, я бы не классифицировал его как члена преступных классов — то есть классов, рожденных в преступлении и над которыми оное имеет непреодолимую власть.

В этот миг «весь вид мистера Синклера говорил о том, что у него вышибли землю из-под ног». Слегка запинаясь, он попросил мистера Томсона пояснить свое умозаключение.

— Все очень просто, мистер Синклер. Следует искать причины преступления не только в наследственности преступника, но и в его окружении. Хотя для образованных людей вроде нас с вами поселки Хайленда могут показаться убогими лачугами, это рай в сравнении с трущобами, где обитают городские преступники. Воздух в Хайленде чистый, и дышится им легко, и, хотя местное население там живет в бедности, огромное большинство людей честно трудится на земле или занимается какой-нибудь другой скромной работой. Мелкие кражи и жульничество в тех краях практически неизвестны. Поэтому люди, независимо от своего низкого физического развития и ограниченных умственных способностей, не воспитываются в атмосфере преступности. Подсудимый, может, и родился в жизненных условиях, от которых отказался бы цивилизованный человек, но он не был рожден в преступлении.

В судебном разбирательстве наступила пауза, пока мистер Синклер совещался со своим помощником. Мистер Гиффорд, как писали, «откинулся на спинку сиденья и, скорее всего, положил бы ноги на стол, не будь такой поступок неподобающим». Люди в общей галерее, возможно, еще не полностью понимая важность последнего обмена репликами, перешептывались. Лорд судья-клерк как будто согласился сделать минутный перерыв, прежде чем спросить мистера Синклера, закончил ли тот допрос свидетеля.

Адвокат дал понять, что еще не закончил, и торопливо задал свидетелю следующий вопрос:

— Мы слышали показания доктора Гектора Мунро, врача общего профиля, который заявил, что подсудимый не проявляет ни одного из обычных признаков безумия или имбецильности. Вы согласны с этой оценкой?

— Согласен.

— Но согласны ли вы также, что можно счесть безумным человека, не демонстрирующего подобных признаков?

— Да, согласен.

— Как такое может быть?

— За последние десятилетия наши знания о функционировании — или дисфункции — рассудка значительно расширились благодаря трудам моих коллег из континентальной Европы, поэтому в настоящее время в криминальной антропологии общепризнано состояние нравственного помешательства, или, как его иногда называют, «мании без бреда».

— Не могли бы вы описать, что подразумевает такое состояние?

— Если коротко, оно представляет собой патологическое извращение склонностей без сопутствующего ухудшения умственных способностей. Таким образом, человек может полностью осознавать, что его окружает, и разумно рассуждать, но все же быть совершенно лишенным нравственного чувства. Это доказывается обычным характером мелкого преступника, который совершенно не в силах отказаться от воровства, а у крупных преступников — лиц, виновных в убийстве, изнасиловании или детоубийстве, — полным отсутствием раскаяния. Нравственно помешанный совершенно не способен сопротивляться своим жестоким или преступным побуждениям. Этих несчастных отличает то, что они привержены злым чувствам, часто пробуждающимся в них при самых тривиальных провокациях. Они видят враждебность там, где ее не существует, и долго тешатся фантазиями о каверзах и мести; а потом невольно поступают в соответствии с этими фантазиями.

— То есть вы бы сказали, что такие индивидуумы не несут ответственности за совершенные ими дела?

— Я не могу судить с точки зрения закона, но с точки зрения ученого, занимающегося криминальной психологией, нельзя считать, что они несут такую же ответственность, как обычные люди, потому что такие индивидуумы рождаются — по той или иной причине — без нравственного чувства. В их характере нет обычных сдерживающих начал, присущих цивилизованным мужчинам и женщинам. Поэтому нельзя считать их полностью ответственными за их деяния. Они — моральные имбецилы и несут не больше ответственности за свое состояние, чем кретин — за свое.

Тут лорд судья-клерк вмешался, чтобы побудить мистера Синклера перейти в допросе от этих «без сомнения, захватывающих» утверждений общего характера к нынешнему делу. Мистер Синклер нехотя уступил, хотя сперва заметил, что необходимо ознакомить присяжных с современными концепциями криминальной психологии.

— А теперь, — продолжал он, — суду было зачитано заявление, в котором подсудимый добровольно заявляет, что он находится в здравом уме. Исходя из вашего долгого опыта общения с криминальной популяцией, возможно ли, чтобы человека, способного делать подобные заявления, все-таки можно было считать безумным?

— Да, такое вполне возможно, — ответил мистер Томсон.

— Как такое может быть?

— Если человек страдает от некоего заблуждения, это заблуждение так же реально для него, как для нас — этот зал суда. Если человек безумен, он, по определению, не может признать себя таковым.

— Понимаю, — сказал мистер Синклер и сделал паузу, чтобы дать присяжным время уяснить это заявление. — Учитывая вышесказанное, какое значение вы бы придали заявлению подсудимого о состоянии его рассудка?

— Никакого.

— «Никакого», — повторил мистер Синклер, бросив на присяжных многозначительный взгляд.

Тут лорд судья-клерк перебил:

— Давайте проясним! Мистер Томсон, вы свидетельствуете, что подсудимый безумен?

— Я свидетельствую, что если б подсудимый был безумным, он не сознавал бы данного факта. В действительности, если б он заявил, что является безумным, это подразумевало бы противоположное, поскольку такая точка зрения означает ту степень самопознания, которая полностью отсутствует у людей, не владеющих своим рассудком.

Лорд судья-клерк мгновение посовещался с лордом Джервисвудом, после чего дал знак, что мистер Синклер должен продолжить допрос. Тот поблагодарил и спросил:

— А теперь, мистер Томсон, вы обследовали подсудимого с целью установить, в каком состоянии находится его рассудок, не так ли?

— Да, так.

— В какой форме проходило это обследование?

— Я подробно побеседовал с ним на тему его преступлений.

— И что вы выяснили?

— Подсудимый, безусловно, весьма смышлен, его способность быстро схватывать речь превосходит то, что следовало бы ожидать от человека столь низкого воспитания. Он беседовал со мной довольно свободно, без видимой неловкости. С высшим рангом преступников, который я описал, его роднит то, что он не выказывал никакого раскаяния в своих поступках; воистину, я рискнул бы сказать, что он демонстрировал извращенную гордость, признаваясь в них.

— И вы бы назвали это характерной чертой личностей, страдающих от нравственного помешательства?

— Такое поведение и в самом деле распространено среди моральных имбецилов, но само по себе не означает нравственного помешательства.

— Отвечая на мой предыдущий вопрос, вы описали нравственное помешательство как… — тут мистер Синклер прочитал запись, которую протянул ему помощник: — Приверженность «злым чувствам, которые часто пробуждаются в них при самых тривиальных провокациях».

— Да.

— Далее — мы выслушали свидетельские показания, описывающие провокации в отношении подсудимого и его семьи, сделанные покойным мистером Маккензи.

— Так и было.

— Независимо от того, рассматривать эти провокации как тривиальные или нет, вы бы сочли желание подсудимого отомстить за себя мистеру Маккензи признаком того, что он находился в состоянии нравственного помешательства?

— Если согласиться с версией событий, изложенной самим подсудимым, можно было бы резонно заключить, что он пребывал именно в таком состоянии.

То был «крайне важный вопрос», и лорд судья-клерк попросил свидетеля прояснить свой ответ.

Обращаясь напрямую к судье, мистер Томсон продолжал:

— Это вполне обычное явление во многих дисциплинах, в том числе в моей, когда идеи начинают восприниматься как факт, в силу того лишь, что их повторяют снова и снова. Боюсь, в данном случае определенное изложение событий — а именно, что подсудимый совершил свои поступки с целью избавить своего отца от деспотических, как он считал, действий мистера Маккензи — повторялось так часто, что с ним невольно стали соглашаться суд и различные свидетели. Однако эта история полностью базируется на показаниях единственного свидетеля — самого подсудимого. Я не вижу веских причин принять такую версию событий или, по крайней мере, не подвергать ее тщательному рассмотрению.

Лорд судья-клерк:

— И вы ее рассмотрели?

— Рассмотрел.

— И каково ваше мнение?

— Мое мнение таково, что нет причин верить словам индивидуума, который, согласно его собственному признанию, совершил самые кровавые дела. Больше того — альтернативное объяснение дает более правдоподобную оценку его поступков.

К тому времени мистер Синклер был не в силах скрыть свою тревогу. Он попытался вмешаться, прервав цепочку вопросов, которые задавал судья, но его тут же заставили замолчать.

Лорд судья-клерк:

— И у вас есть такое объяснение?

— Есть, — сказал мистер Томсон.

— Тогда я попросил бы поделиться им с судом.

— Моя точка зрения основывается на противоречиях и пробелах в рассказе подсудимого, изложенном и мистеру Синклеру, и мне. А именно — на противоречиях касательно ранений, нанесенных Флоре Маккензи, которые, по моему мнению, говорят о совершенно другом мотиве совершенных преступлений. Я бы сказал, что, когда подсудимый начал свой кровавый проект, его истинной целью была месть не мистеру Маккензи, а дочери этого джентльмена, отвергшей, как мы слышали, его непристойные авансы. При такой версии событий Родриком Макреем двигало не мнимо благородное желание защитить своего отца, но сексуальное влечение к мисс Маккензи. Таким образом, я бы утверждал, что подсудимый взялся за дело, отлично зная, что мистера Маккензи нет дома, и изнасиловал его дочь самым извращенным способом. Он был застигнут на месте преступления, и результатом последовавшей борьбы стала смерть мистера Маккензи.

Несколько мгновений царила тишина, за которой последовал взрыв шепота с галереи. Судья застучал молотком, чтобы восстановить порядок. Мистер Синклер казался полностью уничтоженным.

Лорд судья-клерк:

— Почему следует верить в данную версию событий, а не в предыдущую?

— Конечно, я не присутствовал при совершении этих деяний, — сказал мистер Томсон, — но ранения, причиненные мисс Маккензи, полностью противоречат мотиву, описанному заключенным. Более того, когда я расспрашивал его в камере, он выказал признаки тревоги только при упоминании об этих ранениях. Появилась трещина в облике, в котором он пытался предстать перед миром.

Тут лорд судья-клерк посмотрел на удрученного мистера Синклера, приглашая его продолжить допрос. Судья, без сомнения, понимая серьезность заявлений свидетеля, дал адвокату несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями. Посовещавшись со своим помощником, мистер Синклер спросил:

— Если б мы приняли такую версию событий, разве не свидетельствовала бы она о потере рассудка даже сильнее, чем выдвинутая ранее?

Мистер Томсон слегка улыбнулся адвокату, сознавая, что тот пытается спасти дело от последствий его показаний.

— В случае простого нападения на сексуальной почве преступника, не способного контролировать свои основные инстинкты, можно признать, а можно и не признать полностью ответственным за свои действия. Однако данный случай необычен не самим характером преступления, а лицемерным характером заявлений подсудимого после преступления. Если б он открыто признался в мотивах своего нападения, его можно было бы счесть, как вы сказали, нравственно помешанным, поскольку он не сознавал бы, что его действия порочны. Однако, фабрикуя альтернативное объяснение — объяснение, призванное облачить его поступки в наряд добродетели, — преступник выдает осознание постыдной природы своей истинной цели. Это сокрытие истинных мотивов убийств выдает его осознание того, что он поступил неправильно. Несчастные, находящиеся в состоянии нравственного помешательства, полностью не способны отличить правильное от неправильного. Они искренне верят, что оправданы любые грязные дела, какие бы они ни совершили. Однако в данном случае мотив, о котором заявил обвиняемый, говорит не только о желании скрыть истинную цель нападения, но и о способности обманывать и лицемерить, каковой не обладают те, кого можно счесть невменяемыми.

— И все-таки, — сказал мистер Синклер, доблестно пытаясь спасти своего подзащитного, — если б версия событий, изложенная подсудимым сразу после нападения, была бы точной, вы бы сочли его безумным?

— Счел бы.

— А поскольку ни вы, ни один другой свидетель не присутствовали при нападении, вы не можете решительно утверждать, что рассказ подсудимого менее правдив, чем версия, предложенная вами.

— Вы совершенно правы, сэр, указывая, что я там не присутствовал. Однако предложенная мной версия событий более точно согласуется с вещественными доказательствами дела. Будь мотивы подсудимого таковы, как он утверждает, у него не было бы причин наносить столь ужасные раны несчастной мисс Маккензи. Даже если б он чувствовал необходимость ее обуздать, прежде чем затаиться в ожидании ее отца, хватило бы удара по голове, чтобы лишить ее сознания. Вместо этого он предпочел зверски ее изнасиловать. Я не вижу никакой связи такого поступка с заявленным желанием избавить своего отца от страданий, которые тот предположительно терпел от мистера Маккензи.

— Но вы должны признать, что возможна другая интерпретация действий подсудимого?

— Другая интерпретация возможна, но она не согласуется должным образом с фактами этого дела.

Тут мистер Синклер вернулся на свое место, и лорду судье-клерку пришлось спросить его, закончил ли он допрос. Корона отклонила возможность допросить свидетеля, и мистера Томсона отпустили. Суд сделал перерыв до вечера, когда перед присяжными должны были сделать заключительные заявления.

Итоги, подведенные Короной, заняли не больше часа и были изложены мистером Гиффордом «с таким самодовольным видом, который вполне мог оттолкнуть некоторых присяжных». Прокурор попросил присяжных обращать внимание только на факты данного дела. Родрик Макрей совершил свои действия преднамеренно — о чем свидетельствует тот факт, что он явился в дом Маккензи вооруженным — и убил трех невинных людей, совершив «неистовое, крайне зверское деяние».

— Мистер Синклер попытается ввести вас в заблуждение, — сказал мистер Гиффорд. — Он попытается описать своего подзащитного как имбецила, разговаривающего с собой и слышащего голоса, которые звучат в его голове.

Он напомнил, что хотя подсудимый мог время от времени вести себя эксцентрично, ни один свидетель — за исключением Энея Маккензи — не захотел показать, что тот был безумным. А мнение мистера Маккензи (чего бы оно ни стоило), похоже, основано лишь на понятной неприязни к подсудимому и на том, что подсудимый иногда некстати смеялся.

— Вот что я скажу вам, джентльмены: если б только это и требовалось, чтобы поставить диагноз «безумие», мы все находились бы в психиатрической лечебнице. Но я предлагаю вам придать куда большее значение свидетельству миссис Кармины Мёрчисон, которая показала, что, когда она беседовала с Родриком Макреем всего за несколько минут до совершения им преступления, он был, по ее словам, «совершенно разумным». Мы слышали, — продолжал он, — занимательный диалог мистера Томсона и мистера Синклера о мотивах этих преступлений и их выводы относительно состояния рассудка подсудимого. Тем не менее, какой бы неоспоримо захватывающей ни была их дискуссия, они танцуют на острие иглы.

Потом прокурор вновь перечислил различные инциденты, случившиеся между мистером Маккензи и отцом подсудимого, достигшие высшей точки в изгнании семьи Макрей из дома.

— И все это дало мотив для действий обвиняемого; мотив, но не оправдание. Мы слышали также, что обвиняемый питал некие романтические чувства к Флоре Маккензи — чувства, выражавшиеся им в непристойнейшей манере. Возможно, то, что она его отвергла, способствовало враждебности, которую он испытывал по отношению к семейству Маккензи. Да, хотя мы действительно не знаем — не можем знать — истинных мотивов нападения, это, джентльмены, и неважно.

Мистер Гиффорд сделал паузу, прежде чем произнести свои заключительные слова.

— Я напомню вам факты: Родрик Макрей отправился вооруженным в дом мистера Маккензи с намерением совершить убийство, и он его совершил. Сам подсудимый, как мы уже слышали от многочисленных свидетелей, не делал никаких попыток снять с себя бремя вины — и вы тоже не должны этого делать. Если вы питаете какие-то сомнения в его здравом уме, мы выслушали не одного, а двух опытных специалистов, имеющих куда большую квалификацию, чем вы или я, чтобы выносить суждения по данному вопросу. Мы выслушали сперва доктора Гектора Мунро, человека с огромным опытом в общении с преступным миром и явно знающего, как выглядят признаки безумия. Его вердикт: Родрик Макрей не только полностью владеет своим рассудком, но он «один из самых умных и красноречивых» из обследованных доктором людей. Мы имели также честь выслушать мистера Джеймса Брюса Томсона, который — вы должны иметь это в виду — был свидетелем со стороны защиты; человека, чьи знания и опыт в данной области неоспоримы. И каково его заключение? Родрик Макрей полностью владеет своим рассудком, он всего лишь злой и лицемерный человек. И, наконец, у нас есть заявление самого подсудимого, написанное по доброй воле: «Я в здравом уме». Джентльмены, единственный человек в зале суда, который верит (или заявляет, будто верит), что подсудимый безумен, — это мой коллега, мистер Синклер. Но его вера противоречит свидетельским показаниям, представленным суду.

Присяжные, заключил мистер Гиффорд, пренебрегут своим долгом, если вернутся с вердиктом, отличным от вердикта «виновен», по каждому из трех обвинений.

Когда мистер Синклер встал, чтобы сказать присяжным свои заключительные слова, он сделал это не с видом побежденного. Он, как писал мистер Филби, «похвально оправился после унижения, нанесенного ему собственным свидетелем, и если есть награда для людей, усерднее всего защищающих безнадежные дела, ею следовало бы наградить мужественного адвоката».

— Джентльмены, как заявил мой эрудированный коллега, факты этого трагического дела не вызывают сомнения, — начал он, положив руку на перегородку, за которой находились скамьи присяжных. — Защита не оспаривает, что несчастные жертвы умерли от руки подсудимого. Спорным здесь являются не голые факты дела, а состояние человеческого рассудка. Я бы сказал, что в этом деле не три жертвы, а четыре; четвертая — несчастный человек, сидевший перед вами три последних дня. И кто этот человек? Юноша не старше семнадцати лет; трудолюбивый арендатор, глубоко привязанный к своей семье, преданный ей. Мы слышали, как сильно изменила его трагическая смерть любимой матери и как с того момента семья его жила в плену уныния. Мы слышали от родного отца подсудимого — отца, которому он так предан, — что тот регулярно избивал его кулаками. Мы слышали от его соседей, Кармины и Кеннета Мёрчисонов, что у него была привычка вести оживленные беседы с самим собой, прекращая их всякий раз, когда к нему приближалось третье лицо, — факт, возможно, свидетельствующий о тревожных мыслях, находивших воплощение в словах. Мистер Мёрчисон показал, что подсудимый как будто «существовал в собственном мире». Мистер Эней Маккензи был более прямолинеен. Родрик Макрей, показал он, считался деревенским идиотом, имбецилом, личностью, чье поведение часто шло вразрез с окружающей его действительностью. Я подозреваю, что другие свидетели были менее склонны заклеймить подсудимого безумным только благодаря терпимости и добродушию жителей Калдуи. Мистер Маккензи в своей прямолинейной манере лишь озвучил то, о чем думали все. Мы слышали также, что у Родрика Макрея была склонность к резким перепадам настроения, слышали о его эксцентричном поведении. Он по любым меркам не был в здравом уме. И когда Лаклан Маккензи в своей новой роли деревенского констебля принялся злоупотреблять властью и преследовать — ибо не найти другого слова, чтобы описать его действия, — преследовать семью Родрика, это толкнуло растревоженного молодого человека за грань безумия. Доведенный до предела, Родрик задумал убить Лаклана Маккензи и выполнил свой ужасный проект, отобрав жизни у двух невинных очевидцев. То были кошмарные деяния, в этом нет никаких сомнений. Но именно случившееся потом говорит о психическом состоянии Родрика Макрея. Вел ли он себя так, как повели бы себя я или вы? Как повел бы себя любой нормальный человек? Пытался ли он бежать, отрицал ли свою ответственность за то, что совершил? Нет, он этого не делал. Он совершенно спокойно дал себя схватить и открыто признался в содеянном. Он не выражал раскаяния. И с тех пор он ни разу не поколебался в этой своей позиции. Джентльмены, вы должны спросить себя, почему он вел себя подобным образом. Ответ может быть только один: он сам не верил — и не верит, — что совершил что-то неправильное. В глазах Родрика Макрея совершенные им поступки были справедливым и неминуемым ответом на притеснения, которым подвергалась его семья. Конечно, он ошибается. Каждый мужчина и каждая женщина в этом суде, — тут мистер Синклер величественно обвел рукой зал — понимает: то, что он сделал, — неправильно. Но Родрик Макрей этого не понимает. В том и заключается трудность данного случая. Родрик Макрей больше не отличает правильное от неправильного. Для совершения преступления требуется физическое усилие — здесь нечего и обсуждать, — но требуется также и усилие умственное. Преступник должен знать: то, что он делает, — неправильно. А Родрик Макрей этого не знал. Далее. Вы с должным вниманием выслушали показания высокоученого мистера Томсона. Он предположил — и я не буду закрывать на это глаза, — что истинным объектом нападения Родрика Макрея являлся не Лаклан Маккензи, а его дочь Флора. Но я бы сказал — и особо подчеркнул бы, — что мнение мистера Томсона по данному вопросу не более чем предположение. Если с ним согласиться, что это повлечет за собой? Тогда мы должны будем поверить, что сразу после нападения — сразу после совершения трех кровавых убийств — Родрик смог сфабриковать фальшивое объяснение своим действиям. Невероятно, чтобы любой нормальный человек настолько владел собой, чтобы проделать нечто подобное.

Мистер Синклер помедлил, приложив палец к губам и подняв глаза к потолку, словно сам пытался обдумать этот вопрос, прежде чем продолжить.

— Можно заявить, что обвиняемый состряпал свою историю заранее и пошел в дом Маккензи, дабы убить Флору, собираясь после этого заявить, что отправился туда с намерением убить ее отца. Но в такой интерпретации фактов есть фатальный изъян: Родрик не знал и не мог знать, что Лаклан Маккензи вернется домой и застанет его на месте преступления. Чтобы поверить в версию событий, изложенную мистером Томсоном, требуются самые запутанные рассуждения, и, я бы сказал, полное пренебрежение логикой. Вместо этого все свидетельства, представленные здесь, в суде, указывают на то, что Родрик намеревался совершить убийство Лаклана Маккензи: поступок, который в его расстроенном уме выглядел справедливым и праведным. Тот факт, что, совершая задуманное, он лишил также жизни Флору Маккензи и Дональда Маккензи, маленького ребенка, красноречиво говорит о его умопомешательстве. Мистер Томсон совершенно обоснованно обратил ваше внимание на ужасные раны, нанесенные Флоре Маккензи, но я спросил бы вас — это ли действия человека, владеющего своим рассудком? Совершенно ясно, джентльмены, что нет. И если принять ту точку зрения, на которую указывают все свидетельства, что Родрик Макрей убил Лаклана Маккензи, в неудержимом порыве стараясь отомстить за зло, причиненное его семье, вы должны согласиться с мистером Томсоном, что Родрик Макрей не владел своим рассудком, что он страдал «манией без бреда» или «нравственным помешательством», и его, таким образом, нельзя считать по закону ответственным за содеянное. Потому я прошу вас вернуться с вердиктом «невиновен» по данному делу. На ваших плечах лежит тягостная ответственность. Но вы должны действовать в соответствии с законом и не дать повлиять на себя резонным человеческим чувствам отвращения к таким ужасным деяниям. Во время совершения преступлений Родрик Макрей находился в состоянии полного умопомешательства и поэтому должен быть оправдан.

Это было, как писал мистер Филби, «великолепное выступление, выполненное с огромным апломбом. Никто из присутствующих не мог усомниться, что подсудимый получил самую искусную, самую тщательную защиту и что прекрасный дух правосудия процветает и за пределами шотландских метрополий».

Вернувшись на свое место, мистер Синклер промокнул лоб носовым платком, а его помощник похлопал его по плечу. По другую сторону прохода мистер Гиффорд низко склонил голову, выражая высокую профессиональную оценку этой речи.

Лорд судья-клерк позволил публике несколько мгновений погалдеть, после чего призвал суд к порядку. В три часа дня он начал напутственное слово присяжным и говорил почти два часа. «Его подведение итогов, — писал мистер Филби, — было образцом беспристрастия и похвалой шотландскому законодательству».

После обычных вводных фраз и похвал адвокату и прокурору за то, как они вели это дело, судья объяснил присяжным, что «для того, чтобы вернуться с вердиктом „виновен“ по любому из трех обвинений, содержащихся в обвинительном акте, вы должны не сомневаться в четырех обстоятельствах, изложенных в свидетельских показаниях. Во-первых, что покойные умерли от описанных ударов и ран; во-вторых, что эти удары были нанесены преднамеренно с целью отнять у них жизнь; в-третьих, что именно подсудимый нанес эти удары. Если же вы уверены в трех пунктах, вы должны быть уверены и в четвертом: что подсудимый в момент совершения данных действий владел своим рассудком. Если доказательства не соответствуют какому-либо из перечисленных условий, подсудимый имеет право на оправдание, но, с другой стороны, если вы уверены во всех четырех фактах, вам ничего другого не остается, кроме как выполнить суровый и болезненный долг, признав подсудимого виновным».

Конечно, насчет первых трех пунктов имелись небольшие разногласия, но, как и повелевал его долг, лорд судья-клерк около часа подробно излагал показания сперва свидетелей-медиков, а потом — жителей деревни, видевших подсудимого или говоривших с ним после совершения преступлений. После чего он перешел к специальной защите со ссылкой на невменяемость.

— Вот мерило, которым вы должны руководствоваться: человека можно признать безумным, если во время совершения действия или действий он страдал от такой ущербности рассудка или психической болезни, что не осознавал природу и характер совершаемых им поступков или не осознавал, что поступает неправильно. Не мое и не ваше дело, джентльмены, сомневаться в обоснованности этих директив. Таковы предписания закона, и именно таким образом вы должны оценивать это дело. В ходе суда мы выслушали несколько свидетелей, знавших подсудимого всю его жизнь, и вы имеете право отчасти сформировать свое мнение, опираясь на их оценку его характера. В частности, мы выслушали показания миссис Кармины Мёрчисон и ее мужа, Кеннета Мёрчисона. Обоих этих свидетелей следует похвалить за четкие и трезвые рассказы о самых печальных аспектах данного дела. И оба упомянутых свидетеля показали, что у подсудимого имелась привычка словно беседовать с самим собой в необычной манере. Однако мы не знаем содержания этих бесед, и, хотя такое поведение и вправду может выглядеть эксцентричным, его недостаточно, чтобы счесть подсудимого умалишенным. С другой стороны, вы можете расценить такое поведение как фрагмент — не более того — чего-то большего, что в целом, возможно, складывается в картину безумия. Мы слышали также показания родственника жертвы, мистера Энея Маккензи: будучи прямолинейным в своих суждениях, он заявил, что подсудимый не в своем уме. Однако вы имеете право спросить себя, не окрашено ли его свидетельство понятным чувством гнева, который он явно испытывает по отношению к подсудимому. Вы также должны принять во внимание несдержанную манеру этих показаний и обратить внимание на тот факт, что мистер Маккензи никоим образом не правомочен выносить суждение о безумии или здравом уме подсудимого. По существу, к заявлениям мистера Маккензи следует отнестись осторожно. Однако вам решать — как и в случае с показаниями остальных жителей Калдуи, — насколько эти заявления важны, если вообще важны.

Тут лорд судья-клерк перешел к рассмотрению показаний насчет того, что подсудимый вел себя непредсказуемо или эксцентрично. Он кратко перечислил инциденты, имевшие место во время охоты на оленей и с Флорой Маккензи в день Праздника Урожая. Он счел их незначительными. Первый случай, по его словам, «нельзя считать чем-то большим, нежели глупым поступком незрелого молодого человека, которому в ту пору было не больше пятнадцати лет». Во втором случае, продолжал он, «нельзя забывать о двойном воздействии юношеской привязанности и алкоголя, к коему подсудимый не привык». Дело присяжных оценить важность обоих случаев, но судья предостерег против того, чтобы во время обсуждений предавать этим инцидентам чрезмерное значение.

Потом он обратился к показаниям двух свидетелей-экспертов.

— Обе стороны данного процесса, — начал судья, — вызвали свидетелей, являющихся экспертами в своей области либо благодаря научным изысканиям, либо благодаря большому опыту, и оба свидетеля высказали свое суждение насчет критически важного вопроса: в здравом уме подсудимый или нет. Вы обязаны в полной мере учитывать мнение обоих свидетелей, но от вас не требуется с ними соглашаться. Если вы решите проигнорировать показания одного или другого свидетеля, вы должны сделать это только после тщательного обсуждения и по веским причинам. Доктор Гектор Мунро, вызванный Короной, — медик с большим опытом, благодаря своей общей практике и благодаря службе в Инвернесской тюрьме, где, по его собственным оценкам, осмотрел много сотен заключенных. Доктор Мунро подробно беседовал с подсудимым и счел того «одним из самых умных и красноречивых заключенных», которых он когда-либо обследовал. Он перечислил различные признаки безумия и заявил, что не обнаружил у подсудимого ни одного из них. Принимая во внимание его опыт общения с криминальной популяцией и очевидные познания в болезнях рассудка, мнение доктора Мунро заслуживает того, чтобы отнестись к нему с должным уважением.

После чего лорд судья-клерк перешел к показаниям мистера Томсона, «человека высочайшей репутации в области криминальной психологии».

— И, по мнению мистера Томсона, заключенный не был безумен и сознавал неправильность совершенных им действий. Но, хотя во время вашего обсуждения вы должны придавать огромное значение мнению мистера Томсона, как и мнению его коллеги, доктора Мунро, мой долг — взвесить доводы, которые привели к такому умозаключению. Это имеет особую важность потому, что мнение мистера Томсона основано на особой интерпретации фактов данного дела — интерпретации, отличной от выдвинутой Короной. Мистер Томсон заявил, что подсудимый отправился в дом мистера Маккензи не с целью убийства Лаклана Маккензи, а с намерением причинить зло его дочери, Флоре, к которой, как мы слышали, он питал сильную привязанность. Мистер Томсон подкрепил свое мнение упоминанием о непристойных ранениях, нанесенных мисс Маккензи, — с его точки зрения, такие ранения не были бы нанесены, если б мисс Маккензи стала просто нечаянной жертвой этого преступления. В том, что подсудимый не страдал от того, что, как мы слышали, называется «нравственным помешательством», мистера Томсона убедил, помимо прочего, следующий факт: в различных показаниях подсудимого утверждалось, будто его мотивом было убийство Лаклана Маккензи. Мистер Томсон настаивал, что эта лицемерная поза иллюстрирует осознание подсудимым неправильности его действий, поэтому его нельзя расценивать как нравственно помешанного. Джентльмены, в своих обсуждениях вы должны затронуть комплекс вопросов. Но я должен сделать короткое предупреждение. Мнение мистера Томсона покоится на единственном свидетельстве — характере ранений, нанесенных мисс Маккензи, и его интерпретации мотивов причинения этих ранений. Но это лишь интерпретация, не более того. Это не факт. Мистер Томсон не был свидетелем совершения преступлений, и вы имеете право рассматривать другие интерпретации выслушанных вами свидетельств; в частности, свидетельств, предполагавших, что поступки мистера Маккензи дали подсудимому мотив для нападения. Если вы решите не согласиться с интерпретацией мистера Томсона, вы имеете право взвесить следующее его мнение: если истинной целью нападения подсудимого и вправду был мистер Маккензи, подсудимого можно, ввиду его последующего поведения, счесть человеком, страдающим от умопомешательства.

Тут лорд судья-клерк сделал паузу, словно для того, чтобы дать присяжным усвоить эту сложную часть его резюме.

— Тем не менее, — продолжал он, — даже если вы не согласитесь с точкой зрения мистера Томсона, ее следует сопоставить с совокупностью изложенных перед вами свидетельств. Недостаточно, чтобы вы сочли, что ни одного человека, совершившего такие ужасные поступки, нельзя считать человеком в здравом уме. Здравомыслящие люди могут совершать — и совершают — подобные преступления, и на основании одного лишь факта свершения такого деяния нельзя отнести человека к тем, кто лишен рассудка. Невзирая на чувства, которые вы испытываете касательно данного дела, они не могут служить мерилом для закона. Ваш вердикт должен быть вынесен лишь благодаря беспристрастной оценке свидетельств, изложенных перед вами в суде.

Лорд судья-клерк заключил свое выступление тем, что напомнил присяжным о важности стоящей перед ними задачи.

— Обвинения, выдвинутые в этом суде, крайне серьезные, и вердикт «виновен» повлечет за собой смертный приговор.

Потом он поблагодарил присяжных за пристальное внимание, с которым те следили за процессом, и велел им вынести вердикт только после тщательного рассмотрения свидетельств.

Вердикт

Поскольку к тому времени было уже четыре часа, лорд судья-клерк велел присяжным вернуться на ночь в гостиницу и возобновить обсуждение утром, если они не вынесут вердикт к семи часам вечера. Он предупредил, что недостаток времени никак не должен повлиять на их дискуссию, и вновь напомнил о серьезности возложенной на них задачи.

Родди увели вниз, и судебные чиновники освободили помещение. Не желая рисковать пропустить кульминационный момент суда, люди на общей галерее остались на своих местах, обсуждая нюансы дела со свежеприобретенным юридическим опытом. Более практичные репортеры удалились en masse на Гордон-террас, в гостиницу с подходящим названием «Виселица», сунув сперва шиллинги в руки мальчиков-прислужников, чтобы те позвали их, если зазвонит колокольчик.

Было заказано огромное количество вина и эля — и проворно выпито, поскольку предполагалось, что присяжные не замедлят вернуться с вердиктом. Все единодушно сошлись на том, что, несмотря на доблестные попытки адвоката, показания мистера Томсона обрекли несчастного подсудимого на виселицу. Только Джон Мёрдок не разделял общего мнения, что вердикт предрешен. Его южные коллеги, объяснил он, упустили из виду сочувствие, которое могли испытывать присяжные к ставшему жертвой дурного обращения арендатору. Негодование, порожденное вековыми притеснениями, остро ощущалось в Хайленде, и в Родрике Макрее присяжные могли увидеть личность, восставшую против мстительности сильных мира сего. Мистер Филби с интересом выслушал мнение нэрнширца, но возразил, что присяжные не могут позволить, чтобы такие сантименты (какими бы обоснованными они ни были) повлияли на ход их рассуждений. Остальные просто высмеяли Мёрдока, говоря, что его радикальные взгляды мешают ему разглядеть факты данного дела.

Однако, когда стрелки часов на стене гостиницы приблизились к половине шестого, настроение людей изменилось. У членов жюри присяжных явно нашлось что обсудить. А без десяти минут семь ворвались мальчики-посыльные: зазвонил колокольчик. Репортеры, толкаясь и швыряя на ходу монеты на стол, бросились к дверям.

Когда их впустили на места для прессы, лорд судья-клерк бросил на них предостерегающий взгляд. Зал суда в любом случае уже бурлил в ожидании. Водворив в помещении тишину, судья в самых суровых выражениях предупредил насчет любого нарушения судебной процедуры.

Потом ввели Родди. Он вел себя, как писал мистер Филби, «почти так же, как во время своего первого появления, хотя, возможно, чуть ниже склонил голову».

После этого привели присяжных. С места поднялся их старшина, дубильщик по имени Малькольм Чизхолм.

Секретарь суда спросил, вынесли ли они вердикт.

— Не вынесли, — ответил мистер Чизхолм.

Это заявление встретили таким же оглушительным ревом, каким встретили бы оправдательный вердикт, и приставам понадобилось выставить с галереи двух человек, чтобы восстановить порядок.

Лорд судья-клерк похвалил присяжных за серьезность, с которой они подошли к своей задаче, и велел им снова собраться в комнате для присяжных завтра утром, в десять часов, добавив, что до тех пор они должны воздержаться от любых разговоров об этом деле.

Газетчики вновь расположились в гостинице «Виселица», где вино текло, как «река Несс в половодье». Позже мистер Филби писал, что «вердикт, совсем недавно показавшийся бы самым удивительным поворотом событий, теперь выглядел куда более вероятным». Если в умах присяжных посеяны семена сомнения, рассуждал он, за ночь они могут только окрепнуть. Мистер Филби провел большую часть вечера, беседуя с Джоном Мёрдоком, который, несмотря на свои прежние заявления, не ожидал приговора в пользу обвиняемого.

— Мы здесь слишком привыкли раболепствовать перед властями, чтобы пойти против Короны, — сказал Мёрдок мистеру Филби.

В любом случае, даже если подсудимый «увильнет от виселицы», пожизненный срок в общей тюрьме под наблюдением мистера Томсона станет для него сомнительной наградой.

Вечер закончился кутежом, и мистер Филби признался, что «слишком рьяно воспользовался гостеприимством Хайленда», и, когда на следующее утро его разбудила хозяйка, ему даже не пришлось заново зашнуровывать ботинки.

Общую галерею открыли в десять часов. Тот факт, что не осталось свидетелей, которых следовало бы выслушать, никак не уменьшил число собравшихся. Люди, не сумевшие раздобыть разрешение на вход, оставались на улице возле здания суда, желая в числе первых услышать вести о вердикте. Мистер Филби и его коллеги слонялись по коридорам суда, леча похмелье из фляжек. В любом случае им не пришлось долго ждать. В четверть одиннадцатого колокольчик прозвенел во второй раз.

Прежде чем появились присяжные, лорд судья-клерк предупредил, что при необходимости он без колебаний очистит зал суда, и, словно из уважения к торжественности момента, появление Родди было встречено жуткой тишиной. Он вошел абсолютно бледным, с глазами, обведенными темными кругами. Мистер Синклер, такой же мертвенно-бледный, пожал ему руку. Потом один за другим появились присяжные. Родди наблюдал за ними так, будто в нем наконец-то шевельнулся интерес к происходящему. Вид у входящих людей был скорбный, словно они занимали места в церкви на похоронах. Никто из них не встречался с обвиняемым глазами.

Секретарь суда встал и спросил, вынесли ли они вердикт. Мистер Чизхолм ответил, что вынесли. Лорд судья-клерк задал вопрос:

— Скажите, джентльмены, вы считаете обвиняемого виновным или невиновным?

Мистер Синклер склонил голову.

Старшина присяжных ответил:

— Мои господа, по первому пункту обвинения присяжные считают подсудимого виновным. По второму пункту обвинения мы считаем подсудимого виновным, и по третьему пункту обвинения мы считаем подсудимого виновным.

В зале суда еще несколько мгновений царила тишина. Потом лорд судья-клерк спросил:

— Ваши вердикты вынесены единогласно?

— Они вынесены большинством, — ответил старшина присяжных, — тринадцать против двух.

Мистер Синклер опустил голову на руки, потом повернулся, чтобы посмотреть на своего подзащитного. Родди не шевелился. Несколько секунд ничего не происходило. Галерея не реагировала; зрители как будто только сейчас поняли: то, что они наблюдали, было не просто представлением.

Лорд судья-клерк поблагодарил присяжных за усердное внимание на всем протяжении процесса.

— Вы не должны, — сказал он, — чувствовать угрызений совести из-за вынесенного вами вердикта, поскольку он соответствует выслушанным вами показаниям. Вся ответственность лежит на обвиняемом, чьи поступки привели нас в это место, и последствия вашего решения — дело закона, и только закона.

Потом вердикты были подписаны судьями. Родди велели встать, и судья надел черную шапочку.

— Родрик Джон Макрей, вы признаетесь виновным в предъявленном вам обвинении в убийствах согласно вердикту, вынесенному присяжными заседателями, — вердикту, основанному на свидетельствах, которые не могли оставить никаких сомнений у незаинтересованного наблюдателя. Вы убили трех человек, в том числе маленького ребенка и невинную девушку в расцвете юности, нанеся им самые ужасные раны. Мы выслушали, как и положено, длинную дискуссию о мотивах столь отвратительных преступлений, но для признания вас виновным эти мотивы не имеют значения, и может быть вынесен только один приговор. Вы приговариваетесь к последней мере наказания, предусмотренной законом. Надеюсь, вы воспользуетесь оставшимся у вас коротким временем для того, чтобы раскаяться в своих поступках и воспользоваться услугами священника, который в вашем распоряжении, но, исходя из того, что я слышал во время судебного разбирательства, боюсь, вы этого не сделаете.

Потом судья официально объявил, что подсудимый будет казнен в Инвернесском замке между восемью и десятью часами утра двадцать четвертого сентября. Сняв черную шапочку, он добавил:

— Да смилуется Бог над вашей душой.