Морис Тротмен завтракал, когда судьба постучалась в его дверь. Мистер Тротмен, как вы помните, был тем самым человеком из министерства, государственным служащим, который преуспел там, где до него потерпели поражение многие,— он закрыл Директорат. Пунктуальный педант, типичный представитель своего сорта — бесстрастный, пустолицый автомат, неустанно вращающий мрачную машину государственного аппарата. Амбиции его были ограниченны, перспективы скромны, и на жизнь он смотрел прозаически: как на лестницу, удобную регулярную последовательность повышений и продвижений по службе.

Он занимался яйцом в мешочек, когда в переднюю дверь решительно постучали. Поскольку он был все еще холост — несмотря на то что без всякого чувства ухаживал за дочерью одного своего коллеги,— он не держал слуг и спал и ел в одиночестве. Поэтому, даже не сняв бежевого халата, он сам отворил дверь собственной смерти.

— Что вам угодно? — резко спросил он. Как любой приличный джентльмен, он редко бывал в хорошем настроении до восьми утра.

Его гости представляли собой эксцентричную пару. Взрослые люди, один коренастый, другой хлипкий, они были одеты во фланелевые шорты, из-под которых торчали смешные голенастые ноги.

— С утречком,— сказал Бун.

— Надо же,— сказал Хокер.

— Мы страшно извиняемся, что побеспокоили вас так рано.

— Да тут уж ничего не поделаешь.

— Боюсь, мы как бы deus ex machine.

— Ты кончай по-латыни трепаться, старина! Сам знаешь, для меня это все равно что китайская грамота!

Бун послушно фыркнул.

— У Хокера чертовски новый перочинный ножичек. Там и штопор, и открывашка, и еще хреновинка, чтобы камни из конского копыта выковыривать. Посмотреть хотите?

За всю свою невероятно долгую и кровавую карьеру Старосты редко попадали впросак. Потому странно, что их так легко обвел вокруг пальца заурядный, пусть и напыщенный клерк.

Морис Тротмен никогда не поднялся бы так высоко по служебной лестнице, не усвоив по ходу дела изрядного вероломства. Он сразу же узнал Старост, и, пока они стояли перед ним, забавляясь привычной болтовней, перебрасываясь тщательно подготовленными репликами и шуточками, в голове у него зрел план спасения. В дом бежать толку нет, там его загонят в угол и прикончат в момент. Но на улице у него остается шанс.

Пока Хокер и Бун болтали (что-то о каштанах), Тротмен осторожно просунул руку за дверь и схватил подставку для зонтов, откуда искусно извлек фамильное наследство — тонкий черный зонтик, переживший три поколения и передававшийся от отца к сыну в течение шестидесятилетней славной службы государству.

Он снова посмотрел на Старост. Хокер достал нож и стал бесшумно подходить к нему, когда с невероятной ловкостью Тротмен выхватил из-за спины зонтик и выбил нож из руки убийцы. Воспользовавшись мгновенным преимуществом, он проскочил между Старостами, вылетел на улицу и, едва веря своей удаче, сломя голову припустил к центру города, где, как он ошибочно полагал, будет в безопасности.

Хокер взвыл от удивления и разочарования, а Бун просто кипел от бешенства.

— Черт! — орал Хокер.— Он сорвал банк! Этот мерзавец удрал и скрылся! Что же нам теперь делать?

Бун натянул на лицо маску мрачной решимости.

— Мы пойдем за ним. И когда поймаем, забьем хама насмерть его же собственным зонтиком!

Старосты молча пустились в погоню за своей жертвой, словно гончие по кровавому следу, неумолимые, как судьба.

Думаю, лучше рассказать вам о Муне. Насколько я понимаю, мои предупреждения вы проигнорировали и привязались к этому человеку, так что, наверное, вам не все равно, что случилось с ним.

Несомненно, он был весьма доволен собой, когда покинул штаб-квартиру «Любви» и вышел на поверхность возле путей станции «Кинг-Уильям-стрит». О, он наверняка полагал, что обдурил меня своей игрой, своим лживым обращением. Но, как мы уже увидели, он забыл о прозорливости своей сестры.

Снова оказавшись наверху, он подозвал первый же кеб и приказал вознице везти его прямо в Скотленд-Ярд, обещая соверен, если тот домчит его туда в четверть часа.

Получилось так, что путешествие заняло в два раза больше времени. Детектив все время нетерпеливо барабанил пальцами. Как только они прибыли на место, он стрелой рванулся в кабинет старого приятеля, без стука распахнул дверь и крикнул:

— Мерривезер!

Инспектор удивленно поднял взгляд от стола.

— Эдвард, что случилось?

Торопясь рассказать обо всем побыстрее, но не зная, с чего начать, Мун затараторил, будто телеграф, отрывочно и бессмысленно:

— Заговор... под землей... «Любовь» в сборе... Спящий... Сомнамбулист...

— Успокойтесь и расскажите все по порядку. Мун сделал глубокий вдох.

— Под землей человек, называющий себя преподобным доктором Таном, собрал армию. У него есть какой-то безумный план по уничтожению города. Он хочет разрушить его до основания, а затем отстроить заново.

Думаю, называть мой план «сумасшедшим» как минимум неуважительно. Но я выше этого. В конце концов, нет пророка в своем отечестве.

Когда Мун кончил рассказывать, из тени в углу комнаты вышла крупная фигура.

— Значит, началось.

Мерривезер встал. Мун позже говорил, что это был один из немногих моментов, когда инспектор некоторое время не смеялся, не улыбался или не подпускал какой-нибудь неуместной шуточки. Перед лицом жутких преступлений и страшных убийств, кровавых мятежей и безумной вакханалии смерти инспектор Мерривезер никогда не терял чувства юмора. То, что сегодня на его лице не мелькало даже намека на улыбку, видимо, свидетельствовало о серьезности ситуации.

Он представил Муну незнакомца.

— Это мистер Дэдлок.

Человек со шрамом ответил еле заметным кивком.

— Я работаю вместе со Скимполом.

Мун уставился на него и, казалось, принюхался, словно лиса, чующая приближение охотника.

— Опять этот ваш Директорат, — зло выпал ил он. — Что вы тут делаете?

— Бывший Директорат,— пробормотал Мерривезер.

— Наше агентство прикрыли,— признался Дэдлок.— Этим утром на меня покушались. Скимпол пропал. Я пришел в полицию за помощью.— Он с отвращением поморщился.

— « Любовь » вас перехитрила, — сказал Мун (и я должен признать, что ощущаю некоторую гордость в том, как небрежно он это заявил). — Они готовы сделать ход. Через две недели они вырвутся из-под земли и уничтожат все на своем пути. Город в страшной опасности.

— Звучит невероятно,— сказал Мерривезер.

Его прервал короткий стук в дверь. Полицейский констебль, раскрасневшийся и запыхавшийся, нервно сунулся в комнату.

— Извините, сэр...

— В чем дело?

— Мы получили донесение... беспорядки в финансовом районе. Схватки на улицах. Пожары и грабежи. Это похоже на...— Парень сглотнул.— На вторжение.

Дэдлок недобрым взглядом воззрился на Муна.

— Вас обманули. Две недели! Вы, чертов дурак! Это началось уже сегодня!

Мерривезер выкрикивал приказы.

— Всех людей сюда. Немедленно. Мун был в ужасе.

— Вы не понимаете масштаба! Эти люди вооружены до зубов. Вы посылаете дубинки и свистки против армии!

Инспектор выругался.

— Мы должны были подготовиться.— Он повернулся к Дэдлоку.— Сколько народу вы можете поднять?

— Двадцать. Может, тридцать. Из тех, кто еще остался верен.

— Двадцать или тридцать! — воскликнул Мун.— Господи, да их же перебьют!

У Дэдлока был испуганный вид.

— Простите,— прошептал он.— Больше у меня нет людей.

Детектив повернулся к дверям.

— Сделайте что сможете. Я возвращаюсь. Мерривезер заступил ему дорогу.

— Эдвард, в одиночку вам их не остановить.

— У них остался Сомнамбулист. И моя сестра. Я обязан попытаться спасти обоих.— Он пожал инспектору руку и протиснулся мимо него.— Удачи.

Он бегом покинул Скотленд-Ярд и направился в центр города.

Поблизости не было ни единого кеба. Ему пришлось нанять двухколесный экипаж и править самому. Он гнал как сумасшедший, не задумываясь о том, что подвернется ему под колеса. Ближе к центру дорогу ему перекрыли толпы бегущих в панике людей, и дальше он проехать не смог. Бросив кеб, он побежал вперед навстречу опасности.

Когда я вышел наверх со станции «Кинг-Уильям-стрит» вместе с председателем, я увидел то, что немногим из нас выпало счастье видеть,— мои самые заветные мечты воплощались, мои надежды становились явью у меня на глазах!

Пожары освещали небо вспышками алого, переливаясь даже в бледном свете утра, — прямо ежегодное сожжение чучела Гая Фокса. Солдаты «Любви», адепты Церкви Летней Страны, хлынули на улицы, верша правосудие везде, где могли, наслаждаясь свободой, эпохальной переменой, которую им предстояло совершить в этом городе.

Утро выдалось морозное, наше дыхание висело в воздухе облачками пара, и, к моему изумлению, я увидел, что дыхание моего спутника подсвечено ярко-зеленым, — я по недомыслию списал этот феномен на игру света или небольшую галлюцинацию из-за возбуждения или слишком напряженной работы без отдыха. Старик окинул окружающее мутным взглядом, ошеломленный звуками и яростью.

— Нэд? — с надеждой позвал он.

— Да,— солгал я.— Я здесь.

— Что происходит?

— Идемте со мной. Нужно выбрать точку обзора получше.

Я взял его за руку и повел на Монумент, по винтовой лестнице на самый верх. Гибкий и легкий, как газель, я быстро бежал вверх, но мне часто приходилось останавливаться, чтобы дать старику передохнуть. Последний отрезок пути я почти тащил его на себе. Наконец мы вышли на воздух, в необычное утро понедельника, самое выдающееся за сотни лет долгой жизни города.

— Узрите же,— воскликнул я (вы, конечно, простите мне некоторую высокопарность — момент был такой),— рассвет Летней Страны!

И из нашего орлиного гнезда работы Рена мы увидели все целиком. Вокруг нас грохотала война, и воздух полнился криками умирающих. Умирающих? Боюсь, что так. Когда на поле битвы сталкиваются две идеологии, кровопролитие неизбежно. Несомненно, такой вид показался бы вам ужасным, но здесь присутствовали люди, которые не могли исправиться. И если мы захватываем город, нет иного выбора, кроме как предать их мечу.

Рабочий день едва начался, но его резко и кроваво сократили. Банкиры, брокеры и клерки, бизнесмены и дилеры, бухгалтеры и заимодавцы — всех выволакивали из их комнат и кабинетов. Мало кого пощадили, большинство были истреблены. Хотел бы заверить вас в том, что смерть их была быстрой и безболезненной, что с ними обходились хотя бы с минимальным милосердием, но, честно говоря, сомневаюсь в этом. Под нами развернулась оргия жестокости и кровавого воздаяния за несправедливость, творившуюся в течение долгих поколений, и обездоленные акционеры «Любви», мои лондонские вакханки, наконец захватили улицы.

Что до банкиров и их присных, то некоторых из этих бедняг забили до смерти, других зарубили топорами, закололи пиками и зарезали косами. Третьих утопили в реке, и я сам видел по меньшей мере одного подавившегося серебряными монетами, которые ему забили в глотку.

Конечно, я готов услышать обвинения. Но почему эти люди ожидали милосердия, когда сами ни чуточки не жалели свои бесчисленные жертвы? Они слишком долго угнетали город. Их время прошло, вокруг наступал новый век, и самая топография Лондона словно менялась согласно ему.

Великие храмы алчности и стяжательства были преданы огню. Банки спалили дотла, дорогие рестораны и бары, цирюльни для богатых джентльменов и галантерейные магазины — все охватил очистительный огонь. Золотовалютные резервы Банка Англии были разграблены, и мои люди беспечно швыряли золотые слитки в черные воды Темзы или в глубокие сливы канализации.

Одного богатея забили насмерть таким золотым бруском. Воздух пропитался чадом горящих купюр.

Голос старика звучал хрипло и глухо. Он булькал, словно говорил из-под воды, но все же умудрился произнести пару стихотворных строк — не его собственных, увы, но не совсем неуместных.

Я сжал его руку, он сжал мою (« Нэд », — прошептал он), а под дами бушевал ужас.

Мун прокладывал себе путь сквозь толпу, отбиваясь от нападений верных, переступая по возможности через окровавленные трупы убитых. Он ни разу не остановился, чтобы помочь, но шел вперед, выискивая в свалке только одкого человека.

— Шарлотта! — звал он.— Шарлотта!

Наконец он нашел ее, скромно стоявшую перед каким-то исполнительным директором крупной брокерской фирмы, которому выворачивали руки из суставов. Мун предоставил его судьбе и схватил сестру.

— Шарлотта! Ты что делаешь?

Она одарила его своей очаровательной улыбкой.

— Привет, Эдвард.— Она помолчала.— Ты сам понимаешь, не надо было врать нам.

— Что с тобой случилось?

— Ты не поймешь.

— Ты права. Я не понимаю.

Несчастный брокер испустил последний жалкий стон, прежде чем упасть в расползающуюся алую лужу. Шарлотту этот вид привел в восторг.

— Это начало чего-то волшебного! Нового века! Второй шанс!

Мун показал на убитого.

— Для него второго шанса не будет.

— Но он будет у тебя, — настаивала Шарлотта. — Ты все еще можешь спастись.

Мун с отвращением оттолкнул ее.

— Где Сомнамбулист?

— Под землей. Мы связали его. Мун не сдавался.

— Ты знаешь, что я спасу его. Она пожала плечами.

— Пытайся на здоровье. Сейчас это уже вряд ли имеет значение.

— Где Тан?

Шарлотта показала наверх, на Монумент, на вершину, где стояли мы с председателем, и наши силуэты рисовались на фоне неба. Мы — императоры Пантисократии. Мун оставил сестру и побежал к нам, казалось, готовый к очередной схватке.

Он вынырнул через несколько минут, сипя, хрипя, задыхаясь. Он ожег меня бешеным взглядом.

— Эдвард! — поманил его я. — Вы как раз вовремя. — Мы с председателем смотрели вниз через парапет.— Похоже, прибыла кавалерия.

Под нами к денежным мешкам прибыла помощь. Несколько десятков полицейских во главе с грозным инспектором Мерривезером и с горсткой лжекитайцев Директората хлынули в финансовый район.

Хотя я и сказал «хлынули», это описание не подходит. Мои люди, «Любовь, Любовь, Любовь и Любовь», эти войска действительно хлынули на улицы. Это был гигантский прилив, наконец накрывший город, сносящий дамбы, вырывающийся на свободу после долгих лет заточения. Но полицейские силы, люди Директората не хлынули. Они просочились, как жалкий ручеек, в схватку, капая на булыжник, словно вода из текущего крана.

Но тут Мун недовольно сказал, вдруг снова проникшись лицемерием.

— Они обречены.

— По моим оценкам, наше превосходство примерно десять к одному,— мягко сказал я.— Вы правы. Их перебьют.

Под нами полицейского в синем накрыл неудержимый потоп « Любви ». Его вопли донеслись до нас на высоту двухсот двух футов над землей. Мун, конечно, был чувствителен до занудства,

— Эта кровь на ваших руках!

— Напротив. Это вы предали меня.

— Я не мог позволить вам совершить такое преступление против города!

— Это естественный процесс,— укорил его я.— Разве не сказано, что должно отделить агнцев от козлищ? Скромные, слабые, обездоленные и забытые — нас слишком долго угнетали. Это наша месть.

— Но почему она должна быть такой? За нами старик пробормотал:

— Вы узнаете? — спросил я, словно горделивый отец.— Это его собственная работа.

Мун повернулся ко мне.

— Думаете, он рад? Думаете, ему приятно то, что вы сделали?

— Так спросите его,— просто сказал я.

Мун оттащил председателя от парапета, грубо приволок его ко мне и поставил лицом к лицу. Я попятился от дурного, какого-то электрического запаха изо рта старика.

— Эта тварь — неживая,— сказал Мун.— Это труп, едва оживленный твоей извращенной наукой!

— Сейчас он почти как ребенок. Он растерян. Мун заставил старика посмотреть вниз на бойню и

глумливо ухмыльнулся:

— Скажите, сэр, вы одобряете это? Это достойное воздаяние?

Проснувшийся смотрел остекленевшим, застывшим взглядом на улицы.

— Все это,— продолжал Мун,— сделано ради вас! Впервые старик заметил нас и проявил более-менее

настоящее осознание того, что происходит вокруг.

— Ради меня? — прошептал он.— Меня? Со слезами на глазах я бросился к его ногам.

— Да! — всхлипнул я.— Все это ради вас! Ради Пантисократии!

— Подумайте как следует,— сказал Мун.— Все, что происходит внизу, все эти страдания и муки совершаются вашим именем!

Председатель покачал головой.

— Нет-нет,— прошептал он.— Нет, нет, нет. Не так!

— Прошу вас, сэр. У вас есть власть. Вы можете прекратить это!

Старик словно бы вырос у нас на глазах, стал выше ростом и шире в плечах, будто его поддерживала какая-то незримая опора.

— Председатель! — воскликнул я.

Он посмотрел на меня, словно я был чужим ему.

— Я не ваш председатель.

Разъяренный словами Муна, он словно ожил от собственного гнева.

— Нет! — крикнул он (действительно крикнул, а не что-то маразматически пробормотал, как до того).— Это не моя вина!

— Ваша,— прошептал Мун, словно Клавдий, вливающий яд в ухо человека, превосходящего его во всем.— Вас будут винить в этом.

И тут случилось нечто невероятное. С учетом того, что день вообще был не совсем обычный, вы, наверное, понимаете, что я не просто так это говорю.

Председатель взревел от бешенства, и, по мере того как гнев разгорался в его груди, тело его начало меняться. Гангренозные зеленые потеки появились на его лице и руках, словно все его вены вдруг стали видны, пульсируя не здоровым красным цветом жизни, а чем-то жутким, заразным и мертвенным. Его лицо начало фосфоресцировать.

Эдвард Мун в ужасе посмотрел на меня.

— Что вы наделали!

Должен признаться, я тоже был удивлен этой эволюцией. Околоплодная жидкость, оживившая старика, обладала какими-то особыми свойствами, которых я не предугадал. Сейчас я не могу вспомнить ее точного состава. Может, оно и к лучшему — никому не желал бы повторения этих мерзких экспериментов.

Когда я откопал старика, его левая рука оказалась сильно поврежденной, и мне оставалось только ампутировать ее и пришить вместо нее руку, некогда принадлежавшую одному из его ближайших друзей и соратников, Роберту Саути.

Но у меня на глазах швы начали расползаться, и рука повисла на культе старика, будто детская варежка.

Один за другим стежки начали лопаться, и там, где должны были быть кровь и хрящи, показалась густая липкая слизь.

Примерно тогда я заподозрил, что все может пойти не по плану.

Поскольку ярость старика подпитывалась болью и гневом, я начал опасаться, что и другие швы на нем разойдутся. Взбешенный видом драки внизу, он покинул парапет и стал, размахивая руками, приближаться к Муну. Иллюзионист по глупости попытался остановить его. Это было так жебесполезно, как тормозить разгоняющийся локомотив.

— Подождите,— сказал он.— Пожалуйста!

Одним взмахом здоровой правой руки председатель отшвырнул Муна в сторону, выказав куда большую силу, чем можно было предположить. Как боксер, чувствующий головокружение, но решительно настроенный выиграть раунд, Мун встал, шатаясь, на ноги, но старик снова ударил его, причем по руке его в этот момент прошло зеленое свечение. На сей раз Мун упал и неподвижно скорчился на земле.

По всей видимости, околоплодная жидкость дала старику куда больше, чем просто жизнь, и я решил, что мне еще повезло оживить сравнительно кроткого нравом поэта. Даже сейчас меня дрожь пробирает, стоит представить, как обернулось бы дело, сообщи я такую жуткую силу, скажем, лорду Байрону, или чокнутому Блей-ку, или этому жулику Чаттертону.

Мун лежал неподвижно. Без сознания, а то и хуже. Старик двинулся прочь и исчез в недрах Монумента. Он спускался на улицы, переполненный чудовищной силой и мощью. Посчитав Муна мертвым, я направился следом, потому как выбора не было. Мои мечты рассыпались в прах.

Я шел по винтовому сердцу здания. Таинственный свет, исходивший от председателя, спускавшегося впереди меня, играл на стенах странными зеленоватыми бликами.

По крайней мере, я думаю, что мне это не привиделось. Хотя, боюсь, я тогда был несколько не в себе.

Случившееся после явилось чередой ужасных совпадений.

За Муна не беспокойтесь (если вы, конечно, беспокоитесь за него). Он просто потерял сознание. После того как он предал меня, затем довел до безумия председателя, как минимум удар по голове он вполне заслужил. Лично я с удовольствием кишки бы ему выпустил.

На время оставим его лежать там, где он упал. Он уже достаточно натворил.

Примерно в то время, когда председатель явил первые признаки распада, в наше повествование возвращается мистер Морис Тротмен. Он бежал по улицам больше часа, в страхе сжимая в кулаке зонтик, а сердце у него в груди колотилось как бешеное. Его отвага иссякла, вытекла из него за время этого долгого бега, как воздух из проколотой шины.

К несчастью, убегая от Старост, он бросился в центр города, в финансовый район, в место, где надеялся найти убежище. Не повезло ему, что именно в этот самый день «Любовь» наконец открыла карты. Но не повезло и всем нам, ибо он привел за собой Старост.

Тротмен оказался на середине Кэннон-стрит. Пробиваясь сквозь толпу перепуганных клерков и обезумевших банкиров, он силился понять, в какой это кошмар он угодил. Люди вокруг дрались, кричали, рвали друг друга в клочья, и — боже! — неужели на мостовой лежит труп? Как и Сирил Хонимен перед смертью, Тротмен воспринимал события этого утра как необычайно яркий сон, не более того. Но также он начал подозревать, что в истерических предупреждениях Директората могла в конечном счете содержаться крупица истины, и впервые в своей бесцветной и скучной жизни он допустил вероятность того, что сошел с ума.

Скуля, в распахнутом халате, он опустился на мостовую и сжался в комок. Он надеялся, что если просидит так подольше, то на него не обратят внимания и толпа не заметит его. Конечно, ему не повезло.

Кто-то похлопал его по плечу. Не оборачиваться, не желая видеть неизбежное, он зажмурил глаза и покрепче обнял колени.

— Вставайте, сэр. Давай-давай, поиграем! Тротмен открыл глаза. Над ним склонились Хокер и Бун, совершенно не запыхавшиеся от долгого преследования.

— Привет, Морис! — сказал Бун.

— Спасибо за пробежку, старина. Очень взбодрились! Бун вырвал у него зонтик, и Морис Тротмен всхлипнул.

— Ой, да будь мужиком,— упрекнул его коротенький убийца. — Встреть ее лицом к лицу, как один из этих парней.— С этими словами он поднял зонт высоко над головой, словно какой-то местный Дамокл.

— Но почему?! — дрожащим голосом проговорил государственный служащий.— Хоть это скажите!

— Мы делаем это из любезности.

— Для нашего старого приятеля.

— Он клевый парень.

— Может, вы его знаете.

— Смешной парнишка.

— Весь такой белый и странный.

— Скимпол? — с трудом выговорил Тротмен, когда наконец, за мгновение до смерти, до него дошло.

— Совершенно верно,— сказал Хокер.

Проживи Тротмен чуть дольше, он начал бы распространяться о несправедливости, о том, как нечестно преследовать его и убивать только за то, что он делал свое дело. Но ему даже времени подумать не осталось. Бун резко вонзил зонтик ему в грудь, острие его вошло несчастному точно в сердце и с хрустом пронзило его. По крайней мере, для Тротмена все юнчилось быстро.

Хихикая от удовольствия, Бун протолкнул зонт сквозь тело своей жертвы до конца к раскрыл его. Вид у Тротмена был странный: из нагой груди торчал открытый зонтик, придавая своему обладателю сходство с оливкой, пронзенной коктейльной спицей. Старосты отошли, любуясь своей работой.

Хокер вежливо похлопал в ладони.

— Браво.

Бун порылся в карманах своего блейзера и достал пару леденцов на палочке. Он протянул один своему приятелю, и некоторое время они стояли и задумчиво посасывали конфеты, глядя на разворачивающееся вокруг побоище со смиренным ожиданием, как люди, ждущие последнего автобуса.

Хокер с чмоканьем вынул леденец изо рта.

— Хорошая драка.

Бун хрустнул и сглотнул.

— А не пошуметь ли нам? Не похулиганить ли малость?

Мимо них, сопя, с окровавленным топором в руке промчался толстяк в костюме, щедро залитом уже застывающей артериальной кровью двух десятков процветающих банкиров. Вы знаете его как Дональда Макдональда, моего старейшего и самого верного помощника.

— Я попросил бы. Извините, сэр. Макдональд остановился.

— Что тут за фигня творится?

— Мы захватываем город! — выдохнул мой друг.— Отбираем его у богатых! Век Пантисократии наступает!

Бун зевнул.

— Политика.

— Пантисократии? — спросил Хокер, лишь слегка заинтересовавшись.— А это что такое?

— Свобода, еда и поэзия для всех,— ответил Макдональд.— Смерть коммерции. Новый Эдем в сердце города.

Хокер хмыкнул.

— Не выйдет.

Макдональд начал было обдумывать какое-то возражение, но было поздно. Он уже надоел им.

— Твоя очередь,— сказал Бун.

Громила повернулся к Макдональду, крепко взял его за горло и коротким движением руки, потребовавшим не больше усилий, чем от нас с вами при открытии особенно упорной бутылочной крышки, сломал бедняге шею.

— Еще? — сказал Хокер.

— Почему нет? Убьем пару часов.

И они ринулись в сердце схватки, к Монументу, убивая по дороге всех, кто попадался под руку,— полицейских, банкиров, «Любовь», людей Директората,— как взбесившиеся карты, которые вдруг нарушили всю игру, сея повсюду вокруг себя страх и разрушение.

Пожалуйста, не думайте, что я забыл о Сомнамбу-листе. Если вы помните, мы оставили его под землей, глубоко в подвалах «Любви», пригвожденного к земле двадцатью четырьмя шпагами. Вы наверняка догадались, что это не удержало его надолго. Когда председатель оставил меня, великан уже освободился от полудюжины шпаг, вытаскивая их из себя, как иглы дикобраза. Он упорно трудился, уверенный, что город в опасности, и горя желанием защитить его.

Я в то время шел за председателем. Распухший и взбешенный, старик прокладывал себе путь сквозь битву, снося всех на своем пути, не разбирая сторон. Следовать за ним не составляло труда, ибо он оставлял за собой след из частей собственного тела (пальцев, уха, комков плоти и кожи).

Те члены «Любви», что столкнулись с ним, приходили в ужас при виде ревущего чудовища, в какое превратился их вождь и вдохновитель, и, пока буйствовала его ярость, я почти физически ощущал, как отравленным дымом расползается по рядам моих соратников сомнение, как угасает их коллективная вера.

Моей первостепенной задачей стало вернуть его в сосуд под землей, где лелеял я свои надежды, которые еще можно было спасти, оживить, вернуть. Может, сегодня все обернулось не так, как я планировал, но еще оставалась надежда на будущее. И потому я следовал за ним, надеясь загнать его обратно под землю.

— Сэр! — закричал я.— Сэр! Это я, Нэд!

Он остановился и испустил чудовищный стон.

— Нэд?

— Да!

— Это ты?

— Идемте со мной, сэр. Я отведу вас в безопасное место.

К моему великому облегчению, он решил последовать за мной.

Мун пришел в себя где-то минут через десять после нашего ухода. Стараясь не обращать внимания на боль, он спустился с Монумента и побежал назад, на улицы.

Сражение поутихло. Богатеи были либо перебиты, либо спаслись в другой части города, а побоище перетекло в двустороннюю битву между силами «Любви», полиции и Директората против Старост.

Хокер и Бун явились на сцене ураганом ножей и испачканных чернилами пальцев, «крапивки» и подвывихов. Они уже перебили несколько сотен человек, валя их словно кегли. Когда до сражающихся наконец дошло, что Старосты уничтожают всех, кто подворачивается им под руку, образовалось несколько странных союзов. Например, мистер Спейт дрался плечом к плечу со лжекитайцем. Дэдлок бился вместе с бородатой девушкой Миной.

Инспектор Мерривезер выбрался из схватки и пытался организовать согласованную атаку своих людей, когда у подножия Монумента увидел Муна.

— Эдвард! — закричал он, перекрывая грохот и хаос.— Сюда!

Мун подбежал к нему.

— Что происходит? — задыхаясь, спросил он.— Кто они такие?

— Никто точно не знает. До меня дошли... слухи.

— Я знаю,— послышался голос.

Они обернулись и увидели направляющуюся к ним приземистую, сморщенную фигуру. Кожа туго обтягивала череп, глаза ввалились от боли, лицо и руки покрывали бесчисленные воспаленные язвы. Мистер Скимпол стоял на пороге смерти, жизнь уходила из него прямо на глазах.

— Это Старосты,— прохрипел он.— И виноват в этом я.

Уже никого не узнавая, альбинос, спотыкаясь, побрел в самое пекло сражения, в око бури, к Хокеру и Буну.

— Где моя сестра? — рявкнул Мун.— Где Сомнамбулист?

— Она в самой гуще,— ошеломленно сказал Мерривезер.— Но великана я не видел. Вы только не волнуйтесь. Ведь он практически неуязвим, правда?

— Вы видели председателя?

— Кого?

— Так, ничего...— Мун направился в гущу боя по зеленому следу поэта.

К этому моменту я всего на несколько минут опережал его, пытаясь затащить старика под землю. Это было трудное и неблагодарное дело, поскольку части его тела продолжали отваливаться. Мы добрались до входа на «Кинг-Уильям-стрит», и я повел его внутрь мимо билетных касс, по платформе, затем по путям к штаб-квартире «Любви». Я пытался не думать о том, как плохо все обернулось, как наперекосяк все пошло, как рухнули мои планы и мечтания, но сосредоточился на спасении председателя, на сохранении краеугольного камня моего видения. Однако, борясь со стариком, я не знал, что в тот самый момент Сомнамбулист с выражением чрезвычайной сосредоточенности на лице вынимает из себя последние шпаги.

Как большинству школьников, Старостам вскоре надоела забава. Им хватило получаса, чтобы опрокинуть объединенные силы Директората, городской полиции и «Любви, Любви, Любви и Любви». На улицах вокруг них громоздились кучи мертвых тел, водостоки были переполнены кровью. Хокер и Бун в самой середине схватки как раз выковыривали глаз у трупа открывашкой, когда заметили мистера Скимпола, который, спотыкаясь, брел к ним.

— Скимпи! — вскричал Бун.— Какого черта вы тут делаете? Хокер, посмотри! Мистер Эс!

Перешагнув с брезгливой осторожностью через десяток или около того трупов, альбинос наконец добрался до них.

— Что вы наделали? — прошипел он.

— Да в точности то, что вы просили. Разве не так, Бун?

Второй охотно закивал.

— Мангуст убит, Морис Тротмен об этом пронюхал, и мы заодно и его прибрали. Практически сделали ваше дело за вас.

— Уходите, пожалуйста,— прохрипел Скимпол.— Вы достаточно сделали.

— Ничего себе!

— Очень неблагодарно, сказал бы я.

— Что... — Скимпол осекся, лицо его перекосилось от боли. Наконец он сумел выдавить из себя слабым голосом: — Сколько я вам должен?

— Должны нам, сэр? Очень достойно с вашей стороны спрашивать о плате в такое время.

— Вы ни гроша нам не должны.

— Уже нет.

— Что? — просипел Скимпол.

— Честно говоря, мы уже взяли все, что хотели.

— Вы не волнуйтесь, сэр. Это вам по карману.

— Мы, так сказать, произвели обмен. Бун бурно взъерошил свои волосы.

— На вашем месте, сэр, я все же пошел бы домой. Правда, у него больной вид, Хокер?

— Очень больной.

— Если вы намереваетесь помереть, сэр, то лучше уж дома. Ежели вы прямо тут копыта отбросите, то подумают, будто вы шли зл толпой. Нет, идите-ка к себе в Уимблдон. Там смертность обычная. А тут необычная. Народ заметит.

— Стойте! — раздался голос.

Старосты удивленновыгнули шеи, чтобы посмотреть.

— Ой, это еще кто?

— А не тот ли жирдяй из клуба?

— Может быть.

Дэдлок шагнул вперэд, крепко сжимая в руке револьвер.

— Отпустите его.

— Ты не понимаешь,— прошептал альбинос. Хокер двинулся к £эдлоку.

— Не двигайся. Я гнаю, кто вы такие. Бун осклабился.

— Вряд ли.

— Все в порядке,— тробормотал Скимпол.— Они работают на меня.

— На тебя?

Подавив зевок, Хокэр побрел к человеку со шрамом и выбил пистолет у него из руки.

— Я Хокер. Кажется, нас не представили как следует.

Он схватил Дэдлока за руку в пародии на рукопожатие. Дэдлок сразу же ощутил страшное жжение, начавшееся в кончиках пальцев и охватившее все его тело пульсирующим, обжигающим, неотвратимым жаром. Он почти сразу же упал в обморок.

Хокер пожал плечами и позволил ему упасть.

— Просто небольшой подарочек,— сказал он.— Бесплатно.

— А что стало с тем смешным зеленым парнем? — спросил Бун.

— Думаю, пошел в подземку,— ответил Хокер.

— Пойдем посмотрим?

— Почему нет?

— Да устал я ходить.

— Согласен.

Они обернулись к Скимполу.

— Тогда пока, сэр.

— Пока-пока!

Старосты взялись за руки, внезапно став совершенно невинными с виду, словно дети. Бун нахмурился, погрузившись в размышления.

Надеюсь, что сейчас ваше недоверие не сорвется с высочайшего плато легковерия. Но даже если и так, я сожалею, что последующие инциденты требуют дальнейшего расширения этой способности.

Эти два человека как бы чуть заметно светились, мерцали, словно отражение в глубокой воде. Эффект продержался не более пары секунд, прежде чем эти двое исчезли. Да, исчезли. Никак иначе сказать не могу. Только что они были здесь — и вот их нет. Единственным свидетельством того, что они вообще стояли тут, был острый запах фейерверка и еще послевкусие, как от растаявшего фруктового мороженого.

После них осталось в живых около трех десятков людей. Мертвых осталось больше.

Это было последнее ужасное совпадение дня, когда все оборванные концы стянулись узлом, чтобы полностью разрушить мои планы. Это так же точно, как и то, что я хороший и терпеливый человек, не склонный к унынию, — на моем месте другой, более предрасположенный к самолюбованию, справедливо мог бы счесть себя вторым Иовом.

Я торопливо вел председателя по туннелю, назад к сфере. Он быстро разлагался. Половина его лица исчезла, его тело сочилось слизью, выделяя ту самую ужасную зеленую жидкость. Я пытался не запачкаться, но некоторое количество неизбежно попадало мне на кожу, шипя и обжигая, словно кислота. Там, где жидкость попадала на мое тело, от него исходил запах жареной колбасы.

Наконец мы дошли до «Любви», и я попытался затащить старика внутрь. Я услышал, как кто-то бежит за нами. Затем послышался слабый крик:

— Тан!

Конечно, это был Мун, жаждущий мести или чего-то в этом роде. Я пропихнул председателя в зеленую дверь, и мы спустились в зал.

Дальнейшее помнится смутно. Даже сегодня мне стоит огромного труда расположить события в правильном порядке.

Председатель узнал зал сразу же, как увидел, и, надо сказать, отреагировал не так, как если бы вернулся в любимый дом. Возможно, у него это место связывалось с долгим заточением, сферой и околоплодной жидкостью. Ему внезапно отчаянно захотелось уйти отсюда и вернуться на поверхность.

Он проревел что-то вроде «нет», но вязкая зеленая слизь, сочившаяся из каждой поры, уже настолько разъела его внутренности, что вырывавшиеся из его истерзанной глотки слова прозвучали скорее как звериный вой, нежели человеческая речь.

Я героически пытался переубедить его.

— Мистер председатель. Прошу вас. Я могу починить вас. Поверьте мне, это для вашего же блага.

— Наверх! — прорычал он, уже более связно.— Наверх!

— Останьтесь, умоляю вас!

Он, казалось, немного утихомирился, и я подошел поближе, надеясь взять его за руку и увести обратно, в сферу. Вероятно, худшей ошибки я сделать не мог. Одним взмахом того, что осталось от его правой руки (практически обрубок), он ударил меня по лицу и поверг на землю. До сих пор у меня остался след этого удара — багровая отметина на левой скуле величиной примерно с яблоко и таких же очертаний. Ее часто принимают за родимое пятно.

Я лежал беспомощный, не в силах пошевелиться. А председатель, роняя капли ядовитой зеленой слизи, повернулся к двери и внешнему миру. Какой же хаос он еще учинит, прежде чем остановится? Если учесть, что даже малейшее его прикосновение может быть смертельно, цена будет очень высока.

Но я не учел еще одного человека, столь же смертоносного, как и сам председатель.

Согласно позднейшим расчетам, я оказался в главном зале как раз в то время, когда Сомнамбулист вытащил из своего живота последний клинок. Когда меня швырнули на пол, он встал, отряхнулся и направился к нам.

Председатель, разинув рот, уставился на Сомнамбулиста. Он показал на него и прокричал что-то вроде «Господи», хотя с тех пор мне не раз приходило в голову, что он имел в виду совсем другое.

Разбрызгивая зеленую кислоту, председатель, пошатываясь, двинулся вперед и бросился на великана. Сомнамбулист, ослабевший от пережитых испытаний, сначала попятился, но скоро начал давать сдачи, и весьма яростно.

За спиной у меня раздался грохот и звук падающего тела. В поле зрения появился Эдвард Мун, явно намеренный вызвать меня на поединок или представить пред очи правосудия. По счастью, нас обоих отвлекло зрелище куда более ужасное.

К моему удивлению, зеленая жидкость действовала на Сомнамбулиста точно так же, как и на меня, и лицо его кривилось от боли. Мы с Муном могли только смотреть. Казалось, мы наблюдаем схватку двух львов за главенство в прайде,— нет, больше, величественнее — это напоминало битву двух древних рептилий, мегалозавров, сошедшихся в первобытном поединке, это были два бога-близнеца, два колосса, сражающихся за судьбы мира.

И тут глазам нашим предстало новое зрелище, еще более ошеломляющее... Поначалу легкий дымок, отдаленное волнение воздуха, затем вращающаяся, мерцающая вспышка света, и наконец, в футе от того места, где, оцепенев, застыли мы с иллюзионистом, материализовались Старосты. В руках они держали четыре дурацкие динамитные шашки — вроде тех, что рисуют в газетных комиксах. Большие красные бруски с огромными фитилями, разбрасывающими искры.

О, скажете вы, они же не взорвутся! Взрывчатка выглядит не так, это просто смешные рисунки ради детской забавы.

Конечно, вы имеете право на собственное мнение, но я там был и смею вас заверить — взорвались они. Хокер или Бун (кто именно — не могу сказать, я растерялся) бросил динамитную шашку в середину зала.

Бросив искрящиеся шашки на пол, Старосты исчезли, оставив за собой кудахчущий смех.

Мун шагнул вперед в надежде, как мне показалось, помочь другу, но было уже поздно. Первая динамитная шашка взорвалась в дальнем углу комнаты, с чудовищным грохотом обрушив половину потолка. Я почувствовал, как содрогнулось все здание, как оно застонало и начало разваливаться. Густые тучи пыли почти застили зрение, но, насколько я мог видеть, великан и старик не обратили на взрыв внимания и продолжали бой.

Мне не стыдно признаться в том, что я взял ноги в руки и пустился удирать по туннелям наружу. У меня много недостатков, но я по крайней мере знаю, когда можно свести потери к минимуму.

Последнее, что я увидел, обернувшись, были председатель и Сомнамбулист, два сцепившихся в смертельной схватке чудовища, окутанные изумрудными миазмами. Совершенно не представляя, что делать, на них смотрел Мун.

В конце концов он тоже бросился бежать, хотя, возможно, дождался второго взрыва. Позднее он утверждал, что, прежде чем зал полностью обрушился, кислота председателя начала проедать камень и соперники стали погружаться в землю, как в зыбучий песок. Он звал Сомнамбулиста, но великан молча сражался, и у Муна не осталось иного выхода, кроме бегства. Иногда мне становится интересно, что же он мог кричать перед тем, как обрушился потолок, какие последние слова мог сказать и что бы ему ответил Сомнамбулист, если бы заговорил.

Я знаю только, что Мун выбежал наружу как раз перед последним взрывом. Оглянувшись, он увидел, как у него за спиной штаб-квартира «Любви», все, ради чего я трудился, было навеки погребено под обвалом. Я счастлив, что не видел этого.

Второй раз за этот день я, задыхаясь, выскочил на улицу. Сражение закончилось, полиция, медики и прочие спорили по поводу того, что делать с трупами и развалинами. Даже пресса начала шнырять вокруг.

Увидев всю эту суматоху, я ощутил внезапную надежду. Я подумал, что еще не поздно бежать и скрыться в этом хаосе. Но мне не повезло. Я ощутил затылком дуло револьвера.

— Сомнамбулист погиб.

— Эдвард? — дрожащим голосом спросил я. Он развернул меня, приставил мне дуло ко лбу.

— Сомнамбулист погиб,— повторил он бесцветным, пустым голосом.

Я подумал, как бы мне извиниться, не выказав неискренности.

— Простите, — сказал я наконец и пожал плечами. — Я думал, он неуязвим.

Сомневаюсь, что вы в моем положении поступили бы лучше.

Мун уже был готов нажать на спусковой крючок, когда его остановил знакомый голос.

— Наверное, вы Эдвард Мун.

— Чего вам надо? — прошипел Мун.

— Меня зовут Томас Крибб.— Я понял, что уродец стоит у меня за спиной и смотрит в лицо детективу.— Я хотел бы пожать вам руку, но вижу, вы немного за-няты.

— Что?

— Вы сейчас совершите большую ошибку.

— Я думал, вы вступили в ряды «Любви».

— Я? Ну, положим, я мог бы. Но это будет завтра.

— Назовите мне хотя бы одну причину, почему я не должен застрелить его.

— Только одна, — улыбнулся Крибб. — Вы не застрелили его. Я видел будущее, в котором преподобный доктор сидит в тюремной камере.

Уголком глаза я заметил, что к нам приближаются несколько полицейских и инспектор. Они остановились посмотреть, чем дело кончится. Едва ли я вправе злиться, но мне казалось, что их обязанность — спасать меня, а не стоять и смотреть, как меня убивают.

— Он умрет? — спросил Мун. Должен сказать, неоправданно кровожадно.— Он будет казнен?

Крибб скривился.

— Его не повесят.

— Значит, правосудия нет?

— Я могу обещать только одно — он будет достаточно наказан. Он будет страдать. Прошу вас, опустите револьвер.

Какое-то мгновение казалось, что мой враг все же выстрелит.

— Прошу вас,— снова заговорил уродец.

Мун вроде бы смилостивился и начал засовывать револьвер в карман. Но в последнее мгновение он ткнул дулом прямо мне в лицо.

— Нет! — воскликнул Крибб.

Мун, отвлекшись на звук, слишком быстро спустил курок. Пуля прошла мимо (хотя и царапнула меня по щеке) и вместо меня попала в уродца. Ранение было несерьезным. Но он все равно упал на землю, хныча, как футболист, давящий на жалость зрителей. Он вцепился в левое запястье и ругался себе под нос.

Наконец появилась и полиция (как раз вовремя), и меня грубо подняли. На моих руках защелкнули наручники, совершенно не подумав, что они могут натирать запястья. Меня увели, и Мун не сказал ни слова.

По дороге, однако, я услышал, как он зовет кого-то. Крибба? Возможно, но я всегда был почему-то уверен, что звал он кого-то совсем другого.

— Сомнамбулист погиб! — крикнул он, затем повторил уже тише: — Сомнамбулист...