Через несколько дней Генрих и Анна стояли на верху белой лестницы Хэмптонского дворца, провожая кардинала во Францию. Король, Анна и все придворные были сегодня гостями кардинала. Через час Уолси готовился отбыть с миссией к королю Франциску.

В его задачу входило попытаться уговорить Франциска, чтобы тот, в свою очередь, принудил папу разрешить Генриху VIII развестись с королевой Екатериной и жениться на французской герцогине д'Алансон. Последнее обстоятельство призвано было послужить в этом деле приманкой и стимулом для короля Франциска.

Ухоженные породистые лошади из конюшен кардинала и хорошо откормленные, покрытые пурпурными попонами мулы, купаясь в лучах утреннего солнца, являли собой впечатляющее зрелище.

— Сорок слуг в пурпурных бархатных ливреях. Два десятка превосходно одетых священников. Кавендиш бегает между ними и пытается каждому найти место. И еще, Бог знает, сколько приближенных кардинала. И все они сопровождают его, — комментировала Анна.

— Они должны произвести впечатление на французов! — усмехнулся Генрих.

Он заложил руки за украшенный драгоценными камнями пояс и важно прохаживался по площадке лестницы.

— О, какая шапка! — произнесла Анна, прикрывая издевательство притворным благоговением. — Пурпурная, высокая, а наверху кисточка. Такая же таинственная, как само тело Христово!

— Облачение кардинала также должно добавить уважения к нам, — ответил Генрих, не понимая сарказма Анны.

Она взяла его под руку и тихонько шепнула:

— Генри, я давно хотела тебя спросить. Это правда, что, когда эту шапку привезли из Рима, Уолси велел внести ее во дворец в окружении зажженных свечей?

Король рассмеялся и локтем прижал ее руку к себе. Наравне с этим распутным болтунишкой, ее братом, она тоже могла вот так развеселить его какой-нибудь немыслимой историей.

— Не знаю, не слышал об этом, — ответил он, отметив про себя, что надо будет как-нибудь поддеть этим кардинала.

Впрочем, сейчас Генрих больше думал о миссии, с которой ехал Уолси, а не о его головном уборе.

— Видишь ли, — мило улыбнулась Анна, — поскольку ты король, некоторые истории не доходят до твоих ушей.

— Черт побери! Ты хочешь сказать, девчонка, что я знаю меньше, чем все остальные? — фыркнул Генрих.

Все утро он провел за решением неотложных дел и был несколько утомлен. Но через минуту, в течение которой Анна смиренно молчала, любопытство взяло верх.

— Собственно, какие истории ты имеешь в виду? — снизошел он.

— О, ничего особенного, — поспешила она заверить его. — Просто разные смешные истории, известные всем. Но даже люди, пользующиеся твоим расположением, вряд ли найдут возможным пересказывать их при тебе.

— Вряд ли найдут возможным? Разве я людоед? Или у меня совершенно нет чувства юмора?

— Ну, хорошо, тогда слушай. — Анна начала напевать задорный мотивчик, лукаво поглядывая на короля. — Вашему Величеству знакома эта мелодия?

— Кажется, слышал что-то такое, — буркнул Генрих, явно покривив душой.

— Это маленькая смешная rien du tout, которую лондонцы распевают о шапке кардинала.

Поскольку врожденная музыкальность не давала Анне спокойно оставаться на месте, когда раздавалась какая-нибудь ритмичная мелодия, она начала притопывать ногой о белый мрамор лестницы и, с неподражаемым мастерством имитируя произношение подмастерьев Ист-Энда, уморительно пропела:

— Народ не слишком жалует Уолси, как ты думаешь, Генри?

— Они должны быть благодарны ему за то, что он столько времени проводит в их вонючих судах и старается доказать самому последнему торговцу, что английский суд самый справедливый в мире! — с упреком бросил Генрих, все равно любя искрящуюся веселость Анны, так выгодно выделявшую ее среди чопорных придворных дам.

— Да, ходит по судам и все время держит под носом апельсиновую корку, чтобы, не дай Бог, чем-нибудь не заразиться!

— Надо ценить и уважать тех, кто не жалеет себя для общего блага. Ты слишком строга к нему, моя дорогая! — рассмеялся Генрих.

Он нагнулся потрепать двух своих любимых собак, подведенных к нему псарем.

— Ты прав, Генри. И меня возмущает, как они могут издеваться над человеком, которого ты так высоко ценишь, — сказала Анна уже серьезно. — Мой брат говорит, что в городе есть один рифмоплет, который открыто поносит его преосвященство на улицах и в тавернах.

— Должно быть, какой-нибудь закоренелый преступник. Обычно, когда человек выказывает такую лютую ненависть к сановнику, потом выясняется, что тот подверг его когда-то справедливому наказанию за то или другое преступление.

— Не сомневаюсь в правоте Вашего Величества, — согласилась Анна. — Почему же еще этот, с позволения сказать, поэт так завидует большому влиянию милорда кардинала? Он сочинил одну песенку с припевом, и теперь каждый мальчишка в Лондоне горланит ее. Там есть такая строчка: «Почему ты не служишь при дворе?» — как будто бы один дворянин спрашивает другого. А тот ему говорит: «При каком таком дворе? Королевском или том, что в Хэмптонском дворце?» А дальше там поется о том, что служить лучше кардиналу, потому что Хэмптон богаче и влиятельнее, чем Вестминстер.

Генрих нахмурился.

— Ты правильно сделала, что рассказала мне. Я выясню, кто сочиняет эти глупости, и прикажу публично высечь наглеца, чтобы все видели, к чему приводит злонамеренное вранье.

Анна прекрасно знала автора песенки и не желала ему зла. Но как было удержаться, когда она видела, что король так легко попался на удочку?

При всем том Анна растерялась, когда Генрих пригласил ее проследовать с ним к столу, накрытому в честь отъезда хозяина. Величественная внешность кардинала смущала и пугала ее.

— Королева не выходит из своих покоев, — заметил Генрих, неверно истолковав замешательство Анны. — Она сердится на меня, потому что догадывается, зачем Уолси едет во Францию.

«Только совершеннейшая дура не догадалась бы, зачем едет кардинал», — подумала Анна.

— Ну же, дорогая, пойдем пожелаем Томасу Уолси счастливого пути, и пусть Бог поможет ему, чтобы все решилось благоприятно для нас с тобой!

Но Анна все еще медлила, хотя король предложил ей руку, чтобы проследовать в приемный зал.

— Когда мой отец был послом во Франции, я помню, он не раз говорил, что кардинал действует как заядлый охотник, когда ему надо поймать в свои сети политического противника. — Анна понизила голос, бросив настороженный взгляд в сторону ожидавших пажей. — Но не лучше ли оставить его в неведении относительно наших планов? Тогда он настойчивее будет добиваться согласия Франциска.

Зеленые тюдоровские глаза недовольно уставились на нее.

— Ты хочешь сказать — пусть он уговаривает Франциска от чистого сердца, думая, что я, действительно, собираюсь жениться на французской принцессе?

— Да. Зачем отягощать ложью его святую душу?

Анна знала, как Генрих не любит выслушивать советы женщин. Видя, что он готов взорваться, она торопилась досказать начатое.

— Ты же знаешь, как он ко мне относится. Помнишь, как-то раз, вернувшись из Хевера, ты расхваливал меня и говорил, что мой ум и красота достойны короны? А что сказал Уолси? «Достаточно, если Ваше Величество найдет ее достойной вашего кратковременного увлечения».

Генрих покраснел. Он отлично помнил охватившее его раздражение, когда кардинал осадил его, как глупого мальчишку.

Да, это правда. Он разговаривал со мной в неподобающем тоне. Я только не могу понять, откуда ты это знаешь.

Но Анна не предавала своих друзей.

— Я не считаю себя вправе вмешиваться и давать советы. Ваше Величество примет самое мудрое решение, — смиренно произнесла она, зная, что сегодня она уже достаточно преуспела в своих планах.

Когда они вошли в зал, Анна почувствовала, что все взгляды устремлены на нее. Дородный, представительный Уолси поднялся, чтобы встретить их.

И вдруг Анна поняла, что Генрих, как простой жених на смотринах, волнуется за нее. Впервые он открыто представлял ее человеку, управлявшему церковью и государством, и чьим мнением он привык дорожить. Король представлял ее как свою фаворитку. И как фаворитку короля принимал ее Уолси, оказывая ей ту степень почтения, которая не могла нанести ущерба достоинству королевы.

«Он не возражает против меня как мимолетного увлечения Генриха. Но будет терпеть мое присутствие только до той поры, пока он, главный политик Европы, не составит собственного плана действий», — подумала Анна, глядя в темные проницательные глаза кардинала и с замиранием слушая его уверенный голос.

Но она помнила его и другим. С устало полуприкрытыми глазами и презрительно скривившимся ртом стоял он в зале лондонского дворца, когда Нортамберленд отчитывал своего сына и наследника. Правда, Уолси тогда, как и сейчас, выполнял поручение короля, но Анна предпочла не останавливаться на этой мысли.

Она бросила на Генриха взгляд заговорщика. «Пусть кардинал самый искушенный политик на свете, но на этот раз мы дурачим его, а не он нас», — злорадно подумала она. И эта мысль придала ей уверенности.

Если Генрих опасался, что Анна будет выглядеть подавленной или, наоборот, слишком высокомерной, словом, не найдет достаточно такта для своего положения, то он явно недооценивал ее воспитания. Она ничуть не уступала кардиналу в достойной манере поведения.

С милой почтительностью внимала Анна словам великого прелата, превосходно понимая, что некоторая ее застенчивость удачно вписывается в рыцарский настрой Генриха. Она к месту похвалила chef d'oeuvre, торт в виде шахматной доски с сахарными фигурами, выразила восхищение коллекцией бесценных гобеленов и драгоценной утвари и особенное внимание обратила на прекрасную золоченую посуду на столе и на полках огромного резного шкафа.

Золоченая посуда… Принадлежность королей. Обитатели Хэмптона смотрели на редкие по красоте и ценности сервизы с удовлетворением и гордостью, да и король привык видеть их здесь. И только сегодня, как будто взглянув на них по-новому, восторженными глазами неискушенной фрейлины, так дотошно расспрашивавшей о ценности каждого блюда, Генрих вдруг подумал, что коллекция Уолси куда как богаче его собственной. А ведь та песенка, пожалуй, не так уж глупа…

Обычно ничто не могло доставить Уолси большего удовольствия, чем беседа о его сокровищах с кем-либо, знавшим в этом толк. Так приятно рассказать о том, что вся Европа, от венецианского дожа до богатого фламандского купца, шлет ему произведения искусства, чтобы снискать его расположение.

Но сегодня Уолси своим острым чутьем уловил некоторую натянутость обстановки и поспешил сменить тему. Он стал рассказывать о многочисленных делах сегодняшнего дня.

— У тебя был тяжелый день, дорогой Томас, — заметил Генрих.

— Вы так много работаете, — вежливо улыбнулась Анна.

Подавив смутное беспокойство, Уолси с удовольствием углубился в обстоятельный отчет о наиболее интересных делах, слушанных сегодня в канцелярском суде. Будучи деятельным человеком, любящим свою работу, он рассказывал умно и живо.

— Как раз сегодня Его Величество говорил, что у лондонцев есть все основания любить и уважать вас! — заметила Анна.

— Во всяком случае, никто не сможет упрекнуть меня в пристрастности, — самодовольно улыбнулся Уолси.

— Подтверждение этому — приговор, вынесенный вашим преосвященством сэру Эмиасу Пулету. Семь лет домашнего заточения, несмотря на то, что сэр Пулет — казначей Миддл Темпла! — вступил в разговор один из священников.

По недовольному взгляду Уолси Анна поняла, что как раз это дело ему совсем не хотелось бы обсуждать. Генрих, который хорошо знал осужденного, отложил недоеденного цыпленка и посмотрел на кардинала.

— Суровый приговор! В чем его вина?

— Ничего особенного. Ему было предъявлено обвинение в распространении лютеранской ереси. У него нашли несколько книжек Библии Тиндля, он распространял их среди студентов-законников, — ответил Уолси чуточку небрежнее, чем следовало бы, и, извинившись, стал отдавать какое-то распоряжение проходившему мимо слуге.

— Приговор, я думаю, понравился толпе, особенно потому, что Пулет не лондонец, — сказал Джордж Болейн, которому, наравне с королевским шутом Уиллом Сомерсом, дозволялось произносить вслух все, что придет в голову.

Анна поинтересовалась, откуда родом осужденный. Ей казалось знакомым его имя.

— Он из Лимингтона, что в Сомерсете, — ответил Генрих, всегда отлично помнивший, кто где родился.

Сэр Эмиас Пулет из Лимингтона… Взгляд Анны скользнул по длинному ряду сидевших за столом и остановился на лице Кавендиша. По странному совпадению, именно в эту минуту дворецкий кардинала также взглянул на Анну. Было очевидно, что и у него, уроженца Сомерсета, имя вызывало некоторые воспоминания.

Ах, как бы он хотел сейчас, чтобы у Анны оказалась не очень хорошая память! Потому что, не он ли, деля многочисленные часы досуга с Гарри Перси в Гринвиче, рассказывал ему не слишком пристойные случаи из жизни своего сегодняшнего хозяина?

Сэр Эмиас Пулет из Лимингтона… Неудивительно, что это имя знакомо ей, ведь его произносили губы ее любимого, ее Гарри Перси в то время, когда они вместе пытались узнать все, что могло бы повредить человеку, которого они оба так страстно ненавидели.

— За такое преступление его надо посадить в колодки! — с намеренной легкостью произнесла Анна и с удовольствием заметила, как отвислые болезненно-желтые щеки кардинала становятся ничуть не бледнее его пурпурной шапки.

Очаровательно улыбнувшись, как бы извиняясь за свои слова, Анна посмотрела прямо в настороженные глаза кардинала.

— Ах, да, я забыла. Конечно же, вы не могли сделать этого. Сэр Пулет — не простолюдин.

Прав был Генрих, когда говорил, что люди всегда стремятся отомстить тем, кто когда-то имел случай несправедливо наказать их. Итак, уже в самом начале игры судьба послала в руки Анны выигрышную карту. Приятная дрожь возбуждения пробежала у нее по телу. Пусть сегодня она еще не сильна, но король уже готов слушать ее…

Лошади заждались, и кардинал заторопился. Он поднял руку, благословляя остающихся.

— Чем скорее я достигну Лувра, тем успешнее смогу послужить моему королю, — произнес он торжественно.

Генрих снял с пальца массивное кольцо, вручил его Уолси и обнял его. А кардинал ответным жестом любезно сделал очередной шаг в признании официального положения Анны.

— Прошу вас, Ваше Величество и высокоуважаемая леди, чувствуйте себя здесь, как дома. Мой дом — в вашем распоряжении, — сказал он на прощание.

Ну, что же. Уолси уже старается снискать ее благосклонность, потому что она знает, что, когда он был простым приходским священником, сэр Эмиас Пулет приказал посадить его в колодки за пьянство.

Приглашение Уолси пришлось кстати. В Вестминстер возвращаться не хотелось — там их ждала мрачная Екатерина. А Хэмптон весело сверкал в лучах приветливого солнца и манил остаться.

После обеда Генрих и Анна прекрасно провели время на стрельбище, где Генрих показывал ей, как искусен он в стрельбе из лука. А вечером они спустились через прекрасный парк по вязовой аллее к реке. Анна подумала, что никогда в жизни не видела она такого чудесного места.

Вечерний воздух, наполненный сладким запахом цветов, странно зачаровывающие своей монотонностью трели певчих дроздов, мерцание фонарей, зажженных на скользящих по реке лодках, и над всем этим — сказочно огромная луна.

Они сели на скамью под вязом.

— По правде говоря, здесь приятнее, чем в любом из твоих дворцов, — сказала Анна, уютно устраиваясь под его рукой.

— Да, и красивее, — согласился Генрих, оглядываясь назад, на темные очертания больших башен и маленьких остроконечных башенок, которые в сочетании с многочисленными каминными трубами составляли такую милую домашнюю картину.

— Только одних спален — двести восемьдесят! — не отступала Анна. — Тебя это не раздражает?

— Почему это должно раздражать меня? — рассмеялся он. — Хэмптон и радушное гостеприимство Уолси известны всем королевским дворам. Вновь прибывшие иностранные послы едут прямо сюда. Это место тем и хорошо, что поражает их богатством, роскошью и наводит на мысль о нашем могуществе, а это, как ты догадываешься, моя дорогая девочка, помогает нам успешнее решать наши политические задачи.

— Но разве не было бы приличнее, если бы послы приезжали в Вестминстер или, например, в Гринвич и прежде всего обращались к тебе?

Анна понимала, что она лишь облекла в слова то, что он не раз чувствовал сам.

— У нас с Томасом — полное взаимопонимание, — сухо ответил он.

— Очень великодушно с его стороны — предоставить нам возможность провести время в этом месте, тем более, что питьевая вода берется здесь не из Темзы, а поступает по недавно проложенным трубам из-под земли. Меньше вероятность заболеть чумой, — поспешила Анна сменить тему. — Что до меня, то мне Хэмптон так нравится, что хорошо бы жить здесь всегда!

— Со мной?

— Да, это место вполне годится для короля, — лукаво улыбнулась она.

— Значит, ты берешь обратно то, что сказала той прекрасной и проклятой ночью: что я получу тебя, только если женюсь?

Анна отрицательно покачала головой.

— Здесь все — для нас, любимая, — настаивал он.

— Да, но Генри, разумнее подождать, пока Уолси и Франциск не уговорят папу!

— Ты все время заставляешь меня ждать!

Король в гневе убрал руку с ее талии, и она, освободившись от его объятий, встала перед ним, серьезная и строгая.

— Генри, супруга короля должна быть образцом благочестия. Если ты действительно хочешь взять меня в жены, его преосвященство пожелает узнать все обо мне. Первое, что всегда интересует этих святош, это целомудренна ли эта девушка? Представь их злорадство, когда они узнают, что мы с тобой сожительствуем в грехе. К тому же это поколеблет в их глазах твой главный довод в пользу нового брака: что ты прежде всего озабочен тем, чтобы дать стране законного наследника короны.

Генрих взял ее руки в свои и горько усмехнулся.

— Я иногда думаю, что мне было бы спокойнее, будь ты не так умна.

Анна засмеялась, бесстрашно глядя ему в глаза.

— Ты не думаешь так, Генри. Я знаю, ты любишь меня именно такой, какая я есть. И ты понимаешь так же хорошо, как и я, что мы должны набраться терпения и ждать, чтобы потом все наши желания исполнились полнее. Это стоит того, ты знаешь.

— Ты хочешь сказать, что у нас общие желания?

Он вскочил и снова обнял ее. В наступивших сумерках его несколько обрюзгшие черты, казалось, приобрели былую привлекательность. Сильный и мужественный, стоял он перед ней, а вокруг них — чарующая красота парка и реки, аромат и звуки волшебного вечера.

И вдруг Анна почувствовала, что в ней поднимается горячее желание, равное по силе страсти Генриха. Уступая ему, она замерла в его руках, наслаждаясь роскошью его опытных губ. Как хорошо вновь быть в объятиях мужчины!

Но нет! Нельзя терять голову! Она знала, что в ее власти многое, но что она не может позволить себе самого простого и естественного счастья: отдать себя желанному мужчине. «Если я сдамся сейчас, — подумала она, — он может не жениться на мне». Она боролась с собой, напрягая всю силу воли и разума.

— Генри… — прошептала она, пытаясь уклониться от его жадных губ.

— Что, любимая?

Она откинула голову и посмотрела в его затуманенные страстью глаза.

— Генри, что, если у нас родится сын… слишком рано, чтобы иметь право на имя Тюдора? Еще один Фицрой…

Меньше всего он хотел рождения еще одного Фицроя. Умная и проницательная Анна прекрасно представляла, какие муки испытывал Генрих при виде своего прелестного сынишки, матерью которого была Элизабет Блаунт. А мальчики, законные наследники короны, их с Екатериной дети, умирали при рождении. Все, кроме одного, бедного маленького принца Уэльского. Анна помнила грандиозные празднества в честь его рождения и через несколько дней наступивший глубокий траур. Она умно играла на слабостях короля, его несчастьях и страхах. Ради того, чтобы иметь законного наследника, он пойдет на все.

А он сознавал, что, несмотря на переполнявшую его страсть, годы берут свое и надо поберечь силы для того времени, когда, может быть, Екатерины не будет в живых или Святая Церковь объявит их дочь Мэри незаконнорожденной. И тогда эта сильная умная прелестная женщина будет принадлежать ему, и они вместе продолжат их славный род.

Постепенно, его объятия ослабевали. Прекрасный, залитый лунным светом Хэмптон не принес ему счастья обладания любимой.