— Он приехал, уважаемый Кингстон? Палач из Франции?

— Мадам, прошлой ночью был шторм, корабль, думаю, не смог бросить якорь в Дувре.

— Но сегодня утром шторм затих. Послушайте, как поют птицы!

— По всей вероятности, он задержался на дороге из Дувра, ведь это не дорога, а сплошная трясина.

Анна попыталась представить, как выглядит ее палач. Француз с острой секирой, он мчался по незнакомой стране, чтобы поскорей отсечь ей голову. Торопился из сострадания…

— Боже, он когда-либо доберется сюда? А вдруг, сэр Уильям, из-за незнания языка он поедет по другой дороге, или же его лошадь споткнулась и сбросила его. Вы обещали мне, что все свершится вчера! Я так надеялась, что к сегодняшнему дню мои муки закончатся!

— Кромвель отправил эскорт, чтобы встретить и сопроводить его. К полудню он прибудет.

— Почему вы так уверены?

— Из Вестминстера прислали пушки с солдатами из почетной артиллерийской команды с приказом оставаться в крепости и дать сигнал о свершившемся.

— Я помню, как вы оглушили весь Лондон салютами в день моей коронации. К чему теперь такие почести?

Комендант Тауэра молчал, потупив седую голову.

— Не отвечайте, я поняла, — с глубоким вздохом произнесла Анна. — Король должен знать, когда все произойдет.

Когда Кингстон ушел, она воздела к небу руки, как будто хотела отречься от всего земного! Какими прекрасными были ее руки, как часто Генрих покрывал их поцелуями!

Анна подошла к открытому окну, ее черная бархатная юбка покачивалась в такт шагов и шуршала по полу.

Снаружи, в крохотном уединенном саду, солнечные лучи скользили по траве, благоухание, доносившееся от изящных цветочных клумб, отгороженных друг от друга невысокими посадками самшита, навевало дремотную сладость. В клетке, подвешенной возле двери, весело щебетала коноплянка. Высоко в голубом небе над высокой городской стеной стремительно проплывали белые шапки облаков — последние свидетельства грозного ночного шторма. Где-то вдалеке за стенами крепости раздавались веселые голоса рабочих, стук топоров — люди занимались привычной повседневной работой.

Но обычную ли работу выполняли они сейчас?

— Это плотники, они ставят дополнительные стойла в конюшнях караула, — соврала Арабелла, стараясь сохранить на лице равнодушное выражение.

Но Анна уже догадалась, чем были заняты рабочие. Они возводили эшафот. Каждый звонкий удар топора вонзался не в тело, а разбивал и без того помутившийся рассудок женщины, для погибели которой строился этот эшафот.

— Я слышала, что его сделают слишком низким, — проговорила Анна, проведя языком по пересохшим губам.

— Чтобы народ на Тауэрском холме не смог стать свидетелем позора Тюдора и ринуться освободить тебя! — в сердцах прошептала Арабелла и обняла крепкими руками свою госпожу.

Анна благодарила Бога, что он дал ей минутную передышку, что позволил в последний раз насладиться теплом любви верных друзей, которых она обрела в последние дни свои.

— Что они сделают с моим телом — потом? — спросила она дрогнувшим голосом под перестук топоров.

Арабелла пыталась заставить замолчать Анну, она сильно беспокоилась за состояние Маргарэт.

— Об этом, дорогая Нэн, мы сами позаботимся! — напомнила она королеве.

Анна подошла к столу, за которым обычно писала: она хотела как-то скоротать мучительные часы ожидания и не изводить подруг своими тайными сомнениями. Тихо напевая под нос, чтобы не слышно было, как стучат ее зубы, Анна вытащила листок бумаги и взяла в руки перо жестом, хорошо знакомым ее близким. Она не захотела сесть и продолжала стоять, задумчиво похлопывая гусиным пером по бледной щеке — старалась собраться с мыслями. Ей необходимо было вновь обрести в себе силу духа. Ее Джордж на пороге смерти сумел владеть собою, значит, и она сумеет.

Уверенно она начала водить пером по бумаге.

— Вы пишете последнюю просьбу, я готова исполнить ее для вас, мадам! — предложила леди Кингстон, тронутая истинным раскаянием покинутой мужем и лишенной короны узницы. Она хотела напоследок оказать ей любую услугу.

— Нет, что вы, благодарю вас. Я пишу стихи, надо же скоротать время, — ответила Анна, стараясь выглядеть такой же непринужденной, как ее брат.

Но предательская слеза скатилась по щеке, когда перо вновь заскользило по бумаге.

— Какие еще стихи ты можешь писать в такой час, Нэн? — прошептала Арабелла, когда подошла к Анне и заглянула через ее плечо.

— Это колыбельная песня, Белла.

— Последние думы о своей крошке дочери! — прошептала старшая леди Болейн, лицемерно воздев глаза к небу.

— Вы ошибаетесь, для себя! — твердо поправила Анна.

В эту минуту послышался гулкий звук шагов. Анна резко обернулась — стихи остались незаконченными. Теперь людям оставалось гадать, что хотела сказать Болейн перед смертью. Такой же загадкой для всех осталась и ее жизнь…

Шаги неумолимо приближались. Анна поняла, что пришел ее конец. Рухнула ее последняя надежда на отмену смертного приговора — в минуты слабости она молила об этом Бога. Ей часто приходилось видеть на столе Генриха смертные приговоры! Своей рукой он должен был подписать и ее приговор!

В дверях показались Кингстон, священник и несколько чопорных придворных. Прежде чем пойти навстречу им, Анна задержалась у стола, наблюдая как медленно сыплется песок в узкую воронку в ее песочных часах.

«Странно, я стремилась скоротать время! Я, которой отпущено его так мало!» — подумала она, оставаясь при этом совершенно спокойной.

Палач прибыл. Теперь, как уверяли они, ей не придется долго ждать. Правда сначала он пожелал отобедать вместе со своим помощником.

«Удивительно, — снова подумала Анна, — они в состоянии есть! Конечно, дорога была тяжелой, да и все это для них обычная работа, не хуже любой другой». По словам Кингстона, они будут готовы к полудню. Готовы лишить ее жизни.

Кто-то принес ей бокал глинтвейна, но она продолжала сидеть, не притрагиваясь к нему. Кто знает, может, в своей заботе о ней, они подмешали мак или белладонну, чтобы притупить ее чувства?

Нет — она встретит смерть со светлой головой, лучше примет любые страдания, чем не сможет поступками и словами доказать невиновность свою и чистоту имени своего, а также честность и благородство друзей. Она постарается выглядеть прекрасной и пойдет с гордо поднятой головой.

Маргарэт Уайетт выдворила всех из комнаты — временами она проявляла властную настойчивость, которой никто не смел противостоять. Последние полчаса они проведут одни — Арабелла, она и Нэн.

— Принарядите меня, я хочу выглядеть очень красивой! — приказала Анна, и они рассмеялись.

Она всегда так говорила, когда предстояли ответственные встречи. Они надели на Анну ее любимое платье из черной дамастной ткани, которое расходилось посередине, обнажая ярко-малиновую юбку. Со всей тщательностью причесали ее длинные темные волосы, как будто ей предстояло участвовать в маскараде или восседать на троне. Только на этот раз они уложили их под шапочку, отделанную драгоценностями, обнажив при этом белоснежную кожу шеи. Когда падали заколки из их дрожащих рук, или же они роняли расческу, все трое делали вид, что не замечают этого, а больше некому было замечать.

Время от времени кто-нибудь подавал голос, пытаясь, чтобы слова звучали как можно обычнее, но на половине предложения замолкал.

— Если б вам не захотелось тогда попасть в дом кардинала, мне никогда не пришлось бы прислуживать вам…

— Ты выйдешь замуж и будешь очень счастлива, Белла…

— Я сразу же отправлюсь в Эллингтон и расскажу Томасу, какая ты храбрая… была…

— Лучше передай ему, дорогая Марго, что, когда ты была со мной все эти годы, я чувствовала рядом и его частицу.

Но слишком скоро за ними явился почетный эскорт.

Анна торопливо и отчаянно обняла каждую по очереди. Щеки их были холодными и мокрыми от слез, но Анна не могла позволить себе рыдать, поскольку ей еще нужно было разыграть драму на глазах у мужской публики.

В последнюю минуту она прихватила небольшой требник, который дала ей приемная мать, давным-давно, когда ее жизнь была сплошным потоком счастливых дней. Книжечка была такой маленькой, что помещалась в одной руке. В ней заключалась частица Джокунды, которая будет с ней…

— Господи, хотя я пойду по аллее, где падает тень смерти, я не испугаюсь зла, потому что ты, Господи, со мной, — прочла Анна, когда книга с позолоченной обложкой раскрылась на знакомой странице.

Но слов она не видела. Она ослепла от слез, заполнивших ее глаза.

— Не печальтесь обо мне… — Все, что она смогла сказать, когда дверь открылась и пособники Генриха пришли за ней. — Джордж и остальные, я не сомневаюсь, предстали перед лицом истинного короля, и вскоре я последую за ними.

При мысли о них необычное умиротворение охватило ее. Она перестала бояться. Почувствовала себя в их дружеском окружении, как будто они задержались, поджидая ее, и она испытала огромное желание присоединиться к ним.

Слегка приподняв малиновую юбку, расшитую жемчугом, она почти побежала вниз по ступенькам, напевая куплет какой-то песенки, точь-в-точь как если б она торопилась встретиться с ними в саду Хевера.

Страдания смягчили надменные черты. Никогда еще Анна не выглядела такой красивой, с гордо поднятой головой: нервное напряжение подрумянило ее щеки, а большие темные глаза страстно блестели.

Мужчины и женщины расступались, пропуская ее вперед, но не могли оторвать взгляда от ее лица. Первый раз в жизни они, наверное, поняли, как околдован был их король.

— Многих я повидал, кто шел на казнь, но ни один из них не шел с такой радостью! — изумился Кингстон, который собирался проводить ее через ворота на зеленую лужайку за стенами крепости.

Но когда Анна оказалась под лучами полуденного солнца, выдержка начала изменять ей. При виде эшафота она резко остановилась, дыхание перехватило, больно закололо в груди.

Она не увидела толп народа. Жалкая группка разодетых мужчин окружила эшафот, в отдалении стояли лорд-мэр Лондона и главные судьи графств в красных мантиях. Над всеми, на разбросанной по платформе эшафота соломе, стояли два главных действующих лица, не считая ее: высокий человек с острой бородкой и юноша с копной волос на голове. Палач и его помощник.

Итак, все были в сборе. Так она себе все это и представляла: с одной стороны — суровые белые стены крепости, с другой — мрачная церквушка святого Петра, где молились солдаты, грумы и узники. Все было так, как она и ожидала увидеть.

Но умереть майским утром, когда ты еще сравнительно молода! Когда левкои благоухают, а счастливые люди на соколиной охоте несутся галопом через пустоши, поросшие золотым утесником, а в жилах играет кровь, царит любовь и веселье! Настал час лишиться обыкновенной любви, тепла и простых земных радостей! Рассыпаться в прах, стать пищей могильных червей… В тридцать три женщине еще необходима любовь мужчины, веселье, наряды, счастье, а не царская корона.

Но какой смысл думать о таких вещах, когда ты уже исповедался и готов к смерти?

После минутной слабости Анна заставила трясущиеся ноги идти вперед.

Дорога оказалась ужасно короткой… Не осталось ни секунды, чтобы нарвать маргариток! Надо пройти всего несколько шагов, пересечь лужайку и подняться на четыре пологие ступеньки. На этом и закончится ее жизненный путь.

Сэр Кингстон пошел первым, чтобы помочь ей подняться. У подножия эшафота его жена быстро и смело наклонилась и поцеловала развевающийся рукав платья Анны. Маргарэт и Арабелла шли следом за королевой.

Анна поднялась на эшафот, теперь она могла рассмотреть собравшихся людей. В толпе раздался непроизвольный вздох. Анна поняла, что, лишившись короны, она все еще могла волновать сердца мужчин. Пока не упадет ее голова с плеч, она будет очаровывать их своей загадочной роковой красотой.

На душе ее стало тепло от сознания собственной власти над мужчинами, она получила оправдание всего содеянного ею. Сколько всего произошло в ее жизни с того дня, когда в тихом саду раздался голос Симонетты: «Нэн! Нэн! Теперь твоя очередь ехать ко двору!»

Единственным человеком, остававшимся равнодушным к женской красоте, был Кромвель. Норфолк, к своему позору, не пришел! Но зато присутствовал один из братьев Джейн Симор, которому хватило ума спрятаться за закованных в железо алебардщиков. Прямо напротив нее стоял Саффолк. Анна заметила его внезапное сходство с королем и решимость стоять в первом ряду. Недалеко виднелся жених ее кузины Говард — Гарри Фицрой. Молодой Фицрой впервые присутствовал на казни, до этого ни с чем подобным ему не приходилось сталкиваться в своей сытой изнеженной жизни. Несмотря на развязные манеры и чванливый вид, он выглядел позеленевшим от страха. Анна от души пожелала, чтобы от увиденного зрелища его вырвало и он потерял перед всеми свое мужское достоинство.

Но Боже! Ведь ее уже не будет, она не сможет увидеть всего этого!

После горестного созерцания врагов и отрекшихся друзей Анна подняла голову к чистому небу, но увидела только королевских пушкарей на стенах крепости. Они стояли возле своих пушек, готовые подать сигнал, которого ждал Генрих в Вестминстере, сигнал, который возвестит ему, что уплачена последняя цена за их безрассудную любовь. Что он может спокойно вздохнуть, получив долгожданную свободу, может теперь вскочить на боевого коня и отправляться к новой брачной постели…

Но зачем мучить себя воспоминаниями о соблазнительной привлекательности Генриха! Лучше было бы ей не встречать его вовек!

Кингстон тронул ее за локоть, напоминая, что она должна сказать несколько слов с эшафота, что этого ждут от нее. Что нового она могла сказать им, только повторить, что невиновна в предательстве, прелюбодеянии и кровосмешении? Лучше всего сдаться на милость короля, тогда меньший вред причинят их дочери!

Стоя на эшафоте, Анна услышала собственный голос — такой звонкий, он эхом отдавался от стен, окружавших ее.

Но мысленно Анна была вместе с Елизаветой, она пыталась заглянуть в будущее своей дочери. «Как отнесется к ней новая королева? Так же, как я отнеслась к Мэри? А вдруг мягкая Джейн окажется доброй, и дочка полюбит мачеху, как я полюбила Джокунду? На все воля Божья!» Единственное, в чем Анна не сомневалась, так это в том, что Елизавете внушат, что Анна Болейн была шлюхой, и девочка будет вспоминать о матери с позором.

— Молю Бога, чтобы он защитил короля! Для меня король долгие годы был добрым и нежным супругом, — твердо заявила Анна. Она произносила самые трудные слова в своей жизни.

На этом ее короткая речь закончилась, она порывисто обернулась к Маргарэт и Арабелле.

— Что мне сказать вам… вы никогда не предавали меня — ни в радости, ни в горе…

Что могла Анна дать им взамен, взамен преданной дружбы, длиною в одну жизнь?

Молча они посмотрели друг другу в глаза, Анна вложила Маргарэт в руку маленькую книжечку в золотом переплете — подарок Джокунды.

Полуденное солнце продолжало светить, а птицы продолжали петь, но Анне больше ничего не оставалось делать. Ничего, только опуститься на колени и положить голову на плаху.

В первый раз она решилась посмотреть на зловещую колоду с выдолбленным углублением, которое тщательно выскребли от крови предыдущей жертвы. При виде ее кровь в жилах потекла с бешеной скоростью, застучало в висках и Анне показалось, что все это слышат в наступившей торжественной тишине.

Что они сделают с ее телом после, в сотый раз она задавала себе вопрос. С ее застывшим телом и страшной окровавленной головой? Станут ли дожидаться темноты, чтобы погрузить останки на телегу, как уже делали с другими, и она печально проскрипит во дворе?

Анна была на грани истерики.

Арабелла в полуобморочном состоянии хотела повязать шарф на глаза своей госпоже, но Анна отстранила ее дрожащие руки. До последнего мгновения она должна видеть, что они собираются делать с ней…

В состоянии немого ужаса взор ее обратился к Кингстону, который с печальным видом стоял позади нее, готовый подать роковой сигнал. Затем перешел на палача, стоящего справа. На нем не было камзола, на глаза надета узкая бархатная маска, его можно было принять за одного из зрителей. Коричневая кожаная куртка спускалась до бедер, на ногах были модные коричневые чулки. Но в руках у него не было секиры, скорее всего, он спрятал ее в копне соломы.

Даже в такую минуту Анна заметила, что он был красив — своего рода мрачная красота. Может, из-за того, что он был французом, его не волновали мысли о ее виновности и грехе.

Анна непроизвольно посмотрела на него из-под опущенных ресниц. Взгляд ее миндалевидных глаз был похож, по словам женщин, на взгляд настоящей колдуньи.

И потому, что стоял майский день и она была самой соблазнительной женщиной, встречавшейся у него на пути, его темные блестящие глаза улыбнулись ей в ответ из-за черной бархатной маски. Анна поняла, что он желает ей добра, что вернется и расскажет Франциску о ее достойном конце, о том, что она была не только красивой, но и храброй женщиной.

Палач опустился на одно колено и попросил прощение за то, что ему придется свершить.

С этой минуты он стал единственным оставшимся в ее жизни мужчиной. Только от него она могла ждать помощи. Она не знала даже его имени. На грани жизни и смерти реальными были только он и она. Именно он нежно помог ей опуститься на колени, но склонить и положить гордую голову в это ужасное углубление в колоде Анна должна была сама!

Она никак не могла заставить себя сделать это.

Пальцы ее нервно теребили шапочку на голове. Все было так, как она себе представляла. Маргарэт и Арабелла отвернулись. Значит, снять ее ей тоже придется самой…

— Еще немного, уважаемый Кингстон, — попросила Анна. — Господи, дай мне силы!

Она старалась подготовиться, закрыла глаза и зашептала.

— Прости меня, Господи! В твои руки передаю свою душу! — шептала и шептала она сухими губами, продолжая стоять на коленях.

Тщетно пыталась Анна связать надежды с небесным царством.

Внезапно ее отвлек звук какого-то движения сзади, легкий шорох соломы и приближающиеся шаги. С быстротой кошки, учуявшей опасность, Анна резко повернулась на звук, раздавшийся теперь слева.

Она увидела помощника, волосы на его голове напоминали копну соломы. В руках его было пусто. Он придвинулся ближе к ней, послушный приказаниям палача, он сделал вид, что собирается…

С ужасом Анна пристально посмотрела в его глаза. В мозгу отпечаталось изображение безусого деревенского лица. Она вновь повернула голову… на миг ее внимание расслабилось.

И тотчас же, сжалившись, французский палач взмахнул острой секирой и нанес удар.