Утром, когда Танзи пришла в сарай, Дикона на сеновале уже не было. О его коротком странном пребывании там напоминала только заново нарисованная вывеска, на которой был весьма искусно изображен голубой кабан с выразительной мордой. Не имея за душой ни гроша, он щедро расплатился с ней своим талантом и оставил то, что могло защитить всю ее семью от гнева и жестокости окружающих. И по мере того, как проходили недели, эта вывеска приобретала для Танзи вполне реальный смысл как подтверждение того, что и необыкновенная исповедь, и мимолетная дружба, так сильно изменившая всю ее жизнь, не приснились ей, а существовали в реальной жизни. Что бы ни говорили жители Лестера о новой вывеске, как бы ни потешались над ней, каждый раз при взгляде на голубого кабана сердце Танзи наполнялось нежностью и теплотой.

Поначалу, благодаря самым прозаическим причинам, вывеска не только не успокоила Танзи, но напротив, принесла ей дополнительные волнения, ибо она должна была как-то правдоподобно объяснить, каким образом ей удалось не просто починить, но и совсем переделать ее. Танзи просто повезло, что Роза Марш была осчастливлена появлением новой вывески и не приставала к Танзи с расспросами. Она вполне удовлетворилась неясными намеками на то, что это сделал один из постоянных посетителей, и легко связала это событие с разговорами Диггони о том, что Танзи встречалась на сеновале с каким-то своим возлюбленным.

Что же касается отца, то ему Танзи постаралась рассказать правду, но он не проявил никакого интереса к возвращению гостя, поскольку однажды уже выразил свое отношение к его необыкновенной истории.

– Он и без денег мог бы переночевать у нас, раз уж так случилось, что этот шарлатан ограбил его, – сказал он слабым голосом. – Но это была прекрасная мысль – расплатиться работой. Я уже много месяцев пытался обновить вывеску. Впрочем, я так много собирался сделать, кроме этого…

Роберт Марш лежал, погруженный в грустные мысли, и Танзи была очень рада, что он не обратил внимание на самое важное: вывеска была не обновлена, а переделана.

– Но одно дело я все-таки сделал, Танзи, доченька, – продолжил он, делая над собой усилие, – несколько месяцев назад, когда я был еще здоров, я встретился с адвокатом Лангстафом и написал завещание. И ты должна это знать. И дело, и дом, и все, что в нем находится, конечно, завещаны Розе. Если она снова выйдет замуж, половина доходов переходит к тебе. Я знаю, что у вас не слишком добрые отношения и что она не очень хорошая хозяйка. Именно поэтому я и прошу тебя оставаться здесь, как можно дольше, и делать для «Кабана» все, что в твоих силах. После ее смерти все перейдет к тебе.

– Но я не знаю, как вести дела. Конечно, Роза ленива, а я совсем не такая ловкая и умелая, как она, когда она захочет чего-нибудь добиться, – ответила Танзи, искренне сожалея о своей молодости и неопытности.

– Вот что значит не иметь сына! – вздохнул Роберт Марш. – Но ведь ты почти во всем мне помогала, поэтому знаешь дело лучше, чем многие другие. И потом – ты ведь выйдешь замуж.

– Может быть, мой муж не захочет быть хозяином постоялого двора?

– В таком случае вы сможете его продать. Через Лангстафа. Ради меня он будет соблюдать твои интересы. И чем бы ни стал заниматься твой муж, деньги никогда не будут лишними.

Танзи опустилась на колени перед кроватью и, плача, уткнулась в отцовское плечо.

– Почему я должна беспокоиться о замужестве и о деньгах? Ведь я не знаю, как стану жить без тебя, – проговорила она сквозь слезы.

– А вот твоя мачеха, та проживет прекрасно. – Некоторое время он лежал молча, потом с трудом заговорил снова. – Если тебе нужна будет помощь, любая помощь, обращайся к Уиллу Джордану. Ты можешь полагаться на него, как на меня. И на Тома… Вы всегда были очень дружны. Мне следовало позаботиться о твоей свадьбе, пока у меня еще были силы.

Сама не понимая, почему, несмотря на всю свою беззащитность, Танзи была благодарна отцу за то, что он не успел выдать ее замуж и что она остается свободной.

Хотя Роберт Марш прожил еще несколько недель, это был их последний спокойный разговор наедине. Он так никогда и не узнал, что после гибели последнего Плантагенета его постоялый двор сменил имя и стал называться «Голубым Кабаном» и что его любимая дочь испытывает более сильное чувство, чем простая дружеская симпатия, к внебрачному сыну короля Ричарда.

Его смерть стала для Лестера очень печальным событием. И когда стало известно содержание завещания, отношения между его женой и дочерью заметно осложнились. Понимая, что Танзи заинтересована в успехе их дела, Роза нагружала ее любой работой, она обращалась с девушкой, едва ли не как со служанкой. Будучи неплохо обеспеченной до конца своих дней, она приходила в ярость от одной только мысли о том, что ее привлекательность как хорошенькой и зажиточной вдовушки заметно страдает от того, что после ее смерти Танзи объявлена единственной наследницей.

Роза все реже пребывала в хорошем настроении и все чаще грубила Танзи и оскорбляла ее. Когда Хью Мольпас, заходивший иногда в «Голубой Кабан» под предлогом соседского участия, перестал отпускать по ее адресу сальные шутки, что вполне объяснялось ее новым положением вдовы, и стал неожиданно обращаться с Танзи, как со взрослой девушкой, ее ярости не было границ. Роза не считала нужным сдерживаться и при случае отомстила падчерице.

Это произошло, когда в гости к Розе пришла ее подруга Друсцилла Гэмбл, чтобы засвидетельствовать свою дружбу и заодно немного посплетничать. Они сидели в гостиной возле дверей, и Танзи, которая шинковала овощи возле открытого кухонного окна, невольно слышала весь их разговор.

– По крайней мере, я не доставила ему удовольствия вопросом о том, как идут дела в его «Короне», – говорила Роза.

– Нет нужды спрашивать. Каждый вечер все слышат, – ответила миссис Гэмбл, жена сапожника, которая имела несчастье жить по соседству с «Золотой Короной». – А что Мольпас сказал по поводу вашей новой вывески?

– Считает, что это лучшее, что мы могли сделать при нынешних обстоятельствах. И заметьте, он, как хитрый и ловкий делец, все допытывался, кто это додумался оставить кабана, но сделать его голубым. Я, конечно, отдала должное тому, кто это сделал. Сказала, что это придумала Танзи или какой-то художник, ее любовник, и хотя он не рассчитался с нами за ночлег, не стоит возражать против такой оплаты.

При этих словах Танзи выронила нож, и даже известная своей склонностью к злословию Друсцилла запротестовала:

– Что вы, Роза, как можно!

– Я решила, что это избавит Мольпаса от привычки бросать на нее многозначительные взгляды. Когда Хью Мольпас смотрит так пристально, он всегда обдумывает какую-нибудь опасную подлость. Он обращается с ней так, словно она уже стала хозяйка «Кабана»!

– И больше не обходится с вами так, словно хочет сделать любовницей «Короны»? – хихикнула Друсцилла, играя с кошкой. – Но серьезно, Роза, неужели вы верите, что наша недотрога Танзи действительно развлекалась на сеновале в ту ночь, когда в городе было полно солдат?

– Диггони сказал, что слышал голоса. И какой дурак потратит столько часов на эту вывеску просто так? – сказала Роза, и в ее словах было больше уверенности, чем вопроса. – Спросите у нее сами, если это вас так интересует.

– Не стану я спрашивать, она еще ребенок, – отказалась Друсцилла, несмотря на свою любовь вмешиваться в чужие дела. – И внезапно замолчала, словно пораженная какой-то неожиданной и важной догадкой. – Танзи, – медленно повторила она. – Откуда у нее такое странное имя?

– Похоже, у ее матери была куча всяких причуд. Существует какая-то темная история о том, как Роберт встретил ее в каком-то поместье, когда возвращался домой с войны.

– Ее, наверное, немного смущали разговоры, которые велись в таверне. – Друсцилла Гэмбл подавила приступ смеха.

– Наверное, они немного сдерживались, как и при ее доченьке.

– Мне никогда не нравилось, когда людей называют, как цветы, – призналась миссис Гэмбл, совершенно забыв, что разговаривает с настоящей цветущей Розой.

– Это не цветок. Это сорняк. Высокий, быстрорастущий, грубый сорняк с желтыми цветами. – В голосе мачехи Танзи без труда уловила язвительность и злобность, которые напугали ее. – И подумать только, как это имя подошло ей!

– Она действительно очень выросла. И парни заглядываются на нее совсем по-другому, – согласилась миссис Гэмбл вполне дружелюбно.

– Даже Мольпас. – Было совершенно очевидно, что именно это больше всего волновало Розу.

– Он заглядывается на все, что имеет две груди.

– И, конечно, Том Худ не теряется. Крутится тут постоянно.

Жена сапожника рассмеялась. Многие женщины были неравнодушны к молодому кузнецу.

– Из этого парня получится неплохой муж, если она не станет возражать против его развлечений на стороне. Ничего удивительного для человека, который делает стрелы! У него в кузнице перебывало девок не меньше, чем стрел.

– По крайней мере, он хоть делает дело. Я была уверена, что ее отец устроит их свадьбу. Будь я на ее месте, я бы его не упустила. Но девчонка ничего не соображает. У нее на уме только разные глупости, какие-то фантазии. Сдается мне, что она не умнее своей мамаши. Ну и выйдет в конце концов за такого же честного неудачника как я, польстившись на его внешность, и кончит свою жизнь хуже, чем начала.

Танзи отшвырнула нож, которым шинковала овощи, миска и доска полетели в разные стороны, и она, рванув дверь, влетела в гостиную.

– Говорите обо мне все, что угодно, и я не стану останавливать вас, – кричала она мачехе. – Но у вас нет никакого права говорить так о моей матери, которую все здесь любили еще до того, как вы появились, и о моем отце, потому что его все в Лестере уважали… жалели, когда он женился на вас!

– Ты, маленькая нахалка! Подслушивала?! – набросилась на нее Роза, которая от неожиданности не нашла других слов.

– Любой прохожий на улице мог без труда слышать все, что вы говорили, – презрительно ответила Танзи, не опускаясь до объяснения, где и чем она занималась.

– Подумать только, ну и темперамент у нас! Вот уж не подозревала, что ты такая, дитя мое! – воскликнула миссис Гэмбл полушутливо, полувосторженно.

– Видите, как она со мной разговаривает! Неблагодарная! Живет в моем доме, ест мой хлеб!

– Который сама зарабатывает, – отрезала Танзи.

Перед таким приступом ярости даже хозяйка «Голубого Кабана» сникла и расплакалась от жалости к себе. Из голубых, цвета барвинка, глаз закапали слезы.

– И ты все это говоришь мне, мне, которая до сих пор носит по нему траур! – сказала она, стараясь разжалобить Танзи, доброта которой была известна всем. Однако Танзи не могла и не хотела быть доброй с теми, кто оскорблял любимых ею людей.

– Потому что черный цвет идет вашим рыжим волосам, – холодно ответила она. – Гораздо больше, чем алый шелк покойного короля.

Впервые Роза увидела в Танзи человека, с которым следует считаться. Она поднялась с кресла и встала перед девушкой, загораживая собой выход из гостиной.

– Послушай, Танзи, – сказала она спокойным голосом. – Нам обеим сейчас нелегко. Умно поступил твой отец или нет, но он сделал так, что мы обе заинтересованы в процветании «Кабана». И хотя принято не любить мачеху, мы с тобой должны как-то ладить, чтобы зарабатывать деньги.

– Я не отказываюсь ни от какой работы.

– Я знаю. И ничего не имею против, если время от времени ты будешь развлекаться. Другие родители уже давно устроили бы тебе хорошую порку.

– Я не заслужила ее. Но после того, что вы говорили в таверне, все посетители уверены, что вы правы.

– И тем не менее не стали к тебе хуже относиться. Это было, скорее всего, правдой, потому что Розины слова только восстановили многих против нее самой, и в ту трудную осень Танзи не раз убеждалась в том, какие верные и преданные у нее друзья.

Отчасти потому, что была изменена вывеска, путешественники больше не боялись останавливаться у них, кроме того, приходили и многие старые клиенты Роберта Марша. Мистер Джордан бывал у них каждый вечер, и, казалось, с ним вместе появлялся и дух его друга, хозяина таверны, и Том Худ всегда старался развлечь, развеселить ее, хотя у него самого дела шли неважно. В надежде продать свои стрелы он ездил даже в Йорик, но, несмотря на то, что они были превосходно сделаны, там никто не заинтересовался ими.

– Удалось продать только несколько десятков гражданским людям для тренировок в стрельбе да и то самых дешевых, – рассказывал он, устроившись в «Кабане» возле гостеприимного, веселого очага и вытянув свои длинные ноги. – Теперь, когда в Лондоне признан и коронован новый король, Генрих Седьмой, всем кажется, что войны между династиями прекратятся и в Англии наступит мир.

– И будут процветать искусство, ремесла и судоходство, и простые люди вернутся к своим домам и заботам, – добавил учитель Джордан, глядя на Тома с улыбкой.

– Может быть, это и прекрасно для Англии, сэр, – заметил Том уныло, – но чертовски плохо для кузнеца, который делает стрелы!

– Бедный Том! Твой кошелек пуст, а рукава намокли, – сказала Танзи, теребя его мокрые от дождя волосы и подавая ему кружку с теплым питьем.

Он поймал ее руку и поцеловал.

– Самое большое огорчение заключается в том, что даже если снова начнется война, все будут покупать пушки, – сказал он, усаживая Танзи рядом с собой на скамью.

– Вы действительно так думаете? – спросил мистер Джордан.

– Боюсь, что я прав. Их очень трудно делать и неудобно передвигать, но именно они решили исход битвы при Босворте. Мне нужно открыть литейный цех. Я знаю, что в Сассексе нашли железную руду. Всегда нужно иметь наготове второе ремесло, – добавил он менее серьезно. – Да, кстати, тот человек, который нарисовал вывеску, он что, опытный художник?

– Думаю, что нет. Он слишком молод, – ответила Танзи, помедлив немного.

– Здорово. Он прекрасно справился с этой работой, – великодушно отметил Том.

– Если тебе нужно второе ремесло, ты всегда можешь предложить дамам набивать подушки опереньем, которое ты делаешь для своих стрел! – рассмеялась Танзи.

– И учить их укладывать на них свои прелестные головки! А что? Прекрасная идея! – Он поставил на стол пустую кружку, и, словно идея Танзи, напомнила ему о чем-то, сказал:

– Я вчера провел часок в «Золотой Короне».

– Я надеюсь, что вы не собираетесь всерьез изменить нам! – воскликнула Роза, подходя к ним после того, как ушел последний посетитель.

– Я уже говорил вам, что когда твое собственное дело идет плохо, иногда бывает очень полезно посмотреть на тех, кто преуспевает.

– Ну и что же вы там увидели? – спросила Роза.

– Много всего. Например, как, в духе времени, нарядили своего искусанного блохами дрессированного медведя свирепым уэльским драконом. Как надувают посетителей, которые слишком пьяны, чтобы это заметить. Иногда выводят из себя даже самого Мольпаса. Тискают соблазнительную Глэдис…

– Том! – прервала его монолог Танзи, спасаясь от его рук.

– Да, ты не очень добра. Мужчины нуждаются в утешении. Она красит ресницы какой-то черной краской, которую привозят с Востока. Танзи, ты когда-нибудь слышала про такое? К тому же, миссис Марш, Глэдис поет новую песню. Сейчас я попробую вспомнить. Конечно, ее нужно исполнять иначе, а не так, как она, нежным, любовным голоском. Правда, это не имеет значения, потому что ей подпевают посетители.

Он вскочил с лавки и, стоя спиной к очагу, запел, компенсируя отсутствие голоса утрированной жестикуляцией:

– Конечно, там есть и другие куплеты. И даже обращение к вам.

– Ну и дьявол! – воскликнула Роза, опускаясь в кресло.

– Возможно, она просто обязана петь то, что ей приказывают. Бедняжка! Мольпас заставляет ее столько работать! Я уверен, что эту песню он сочинил сам.

– И теперь нам придется слушать, как ее распевают на улице все пьяные гуляки.

– Что совсем не так приятно, – вздохнула Танзи, размышляя о том, что бы такое сделать в ответ.

– Существует только один способ переплюнуть их, – сказал Том, словно читая ее мысли. – И, видя, что Танзи и Роза в ожидании смотрят на него, продолжил:

– У Мольпаса есть и поющая красотка, и свирепый дракон, и он даже умеет сочинять стихи. Но чего у него нет, так это королевской кровати.

– Нам не удастся много получить за нее, – нерешительно начала Роза.

– Не продавайте ее, – посоветовал Том. – Держите ее там, где она стоит, и показывайте посетителям. Пусть она станет лестерской достопримечательностью. И улучшит ваши дела. В стране сейчас мир, Тюдор издал строгие законы против тех, кто убивает и грабит на дорогах, и люди понемногу снова начинают путешествовать. И ездить по разным делам. Когда весной дороги установятся, они появятся и здесь. Повесьте табличку на дверь и напишите на ней, что здесь останавливался последний Плантагенет. Из этих слов нельзя понять, кому вы симпатизируете – ему или Тюдору. Предложите показывать королевскую кровать за небольшую плату.

– И кто же захочет на нее смотреть? – спросила Роза.

– Очень многие, поверьте мне. Кто-то из сочувствия, кто-то из простого любопытства. Заприте свою большую комнату, миссис Марш, и постарайтесь представить дело так, что открыть ее и проводить гостей по лестнице совсем не так просто, что вы оказываете большую честь, делая это. Пусть там все остается, как было, и пусть Танзи показывает ее желающим.

Увлеченный собственной идеей, он стал смотреть на кровать не только как на возможность поправить дела, но и как на занятие, которое могло бы отвлечь Танзи от грустных мыслей об отце.

– Смотри, Танзи.

Благодаря своему веселому дару копировать разных людей, Том мгновенно перевоплотился в Танзи, которая поворачивает в замке ключ, широко распахивает тяжелую дверь и отходит в сторону, давая возможность посетителям осмотреть всю комнату.

– Наша лучшая спальня, в которой ночевал король Ричард Третий. Походная складная кровать, которая путешествовала вместе с ним всюду, где бы ему ни приходилось воевать. Обратите внимание на лилии и на резной узор, и на ящик под матрацем, в котором перевозили его вещи. А это его халат и туфли, все лежит на тех же местах, где он их оставил перед отъездом в Босворт, накануне своей гибели. А здесь, ты им скажешь, слуги помогали ему надеть доспехи и оружие. Стоя здесь, он возложил на голову английскую корону… Да, да, это было внизу, я знаю, но какая разница? И отсюда он ушел во всем своем великолепии. А за небольшую дополнительную плату ты расскажешь им о том… как он вернулся обратно в Лестер.

– Нет, нет! – запротестовала Танзи.

– Но это именно то, что им нужно. Дорога через Баубридж. И то, что потом тело выставляли. У многих людей есть нездоровый интерес к таким вещам.

– Мы обязательно попробуем, – согласилась Роза, чувствуя, что сама скорее бы согласилась рассказывать о том, как видела тело короля, чем о его отъезде из их дома. – Выпейте еще, Том. За наш счет.

Танзи сидела молча. Она обещала отцу делать все, чтобы «Кабан» мог существовать, и вот появилась работа, которую она, несомненно, могла делать очень хорошо. Потому что, если для других комната короля уже успела превратиться в интересную достопримечательность, для нее она была наполнена реальной жизнью живого человека благодаря ее чувству к его сыну. И только все понимающий сентиментальный старик Уилл Джордан, не зная истинной причины, предположил, что Танзи нелегко будет справиться с новой работой.