Хотя большинство близких друзей Карла и удивлялись тому, что он обеспокоен и встревожен болезнью королевы, Фрэнсис понимала его прекрасно. Она никогда не сомневалась в его привязанности к Екатерине, которая – единственная из всех женщин любила его и была ему верна. Казалось, что если она поправится, собственная верность – это все, что она впредь сможет дать ему, потому что доктора сказали, что у нее никогда не будет детей.

Преждевременное рождение сына причинило непоправимый вред ее здоровью, у нее был сильный жар, и общее тяжелое состояние усугублялось глубочайшей депрессией.

День ото дня ее состояние ухудшалось, врачи беспомощно качали головами, не оставляя королю никакой надежды на ее выздоровление. Они не могли понять, почему он так убивается у ее постели, почему рыдает, уткнувшись в ее подушки, когда прежде пренебрегал ею, здоровой. Теперь же если даже она и выкарабкается, то будет для него лишь обузой.

Однако Карл все воспринимал совсем по-другому. И Фрэнсис также желала королеве выздоровления – отчасти из самых добрых чувств к ней, отчасти – из эгоизма, потому что была уверена: если Екатерины не станет, Карл спустя какое-то время непременно предложит ей стать его женой. Сможет ли она отказаться от такого предложения – в это трудно было поверить, но в том, что она этого хочет, – Фрэнсис сильно сомневалась.

Пока королева боролась с болезнью, а Карл часами сидел возле ее постели и в те редкие минуты, когда она приходила в себя, умолял жену не умирать ради него, Фрэнсис, у которой было много свободного времени, могла спокойно думать о своем будущем.

Любовь Карла к ней, которая ни у кого не вызывала сомнений, давно поставили Фрэнсис в особое положение при Дворе, однако сейчас на нее смотрели с новым, нескрываемым интересом. В эти дни и недели, когда королева боролась со смертью, заключались пари, станет ли Фрэнсис ее преемницей. По мере того, как проходило время, все видели, как Карл стремится быть именно с Фрэнсис в те редкие минуты, когда может оставить королеву, и количество желающих поставить против Прекрасной Стюарт стремительно уменьшалось.

При королеве находились только самые близкие ей люди, к тому же имеющие навыки сиделок, однако Фрэнсис знала обо всем со слов короля. Когда у него выдавалось время, он посылал за ней, и она выслушивала все, что он хотел ей рассказать, и старалась его успокоить. Фрэнсис делала это так искренне и сердечно, что и в его отношении к ней стало гораздо больше благодарной привязанности, чем страстного желания.

Чаще всего они встречались в апартаментах Барбары. Каждый вечер он ужинал с ней, но требовал, чтобы присутствовала и Фрэнсис, и Барбара была вынуждена подчиниться этому требованию. Теперь уже и у Барбары не осталось никаких сомнений в том, что – выживет Екатерина или умрет, – у нее, у Барбары, есть замена. Вполне вероятно, что король, очень привязанный к детям, которых она родила ему, никогда не позволит себе полностью порвать с ней отношения, но она утратила всякое влияние на него, и он стал к ней совершенно равнодушен. Ни лесть, ни сцены больше не действовали на него, так что Барбара почла за лучшее притворяться, что по-прежнему дружна с Фрэнсис, хотя это и было грубой ложью.

Фрэнсис, в своем юношеском неведении и неумении разбираться в сложностях человеческих характеров и отношений, не догадывалась, какой удар был нанесен по самолюбию Барбары. Ей было известно, что любовником леди Каслмейн был Генрих Джермин и что, охладев к нему, она обратила свое внимание на другого молодого человека, который незадолго перед этим появился при Дворе и был в приятельских отношениях с Букингемом. Зная все это, Фрэнсис никак не могла понять, почему Барбара должна страдать от равнодушия короля. Все, что она могла требовать от него, – это выполнения своих обязательств, а это он будет делать. И делает.

На какое-то время Фрэнсис была спасена. Сейчас Карлу нужна была не любовница, а друг, а именно другом его она и хотела быть. Никогда раньше она не ощущала в себе так много глубоких женских чувств и так мало кокетства, никогда раньше в ее сердце не было столько нежности и сострадания, как теперь, когда она видела, как Карл без устали вышагивает по гостиной с мрачным, печальным лицом и чаще всего говорит невпопад.

Барбара с трудом подавляла в себе ярость от того, что ее апартаменты используются королем для встреч с Фрэнсис. Прекрасные кушания, которые подавались, оставались нетронутыми, и Карл смотрел на нее невидящими глазами и, казалось, вовсе забывал о ее присутствии. Он мог без всякого извинения удалиться в ее спальню, и при этом его совершенно не волновало, где и с кем она.

– Пожалуйста, прошу вас, вы не должны терять надежду, – говорила Фрэнсис королю, который сидел в кресле, закрыв лицо руками. – Королева пытается сопротивляться болезни, и это значит, что она хочет жить. Разве это не утешает вас? Вам следует помочь ей, она должна видеть, как вы любите ее и как она вам нужна.

– Бог свидетель, я делаю все, что в моих силах, – с отчаянием ответил он, – но я не очень много думал об этом, когда она была здорова.

– Нет, нет. Это совсем не так. Я знаю об этом. Иногда королева делилась со мной, рассказывала, как вы добры к ней. И вы никогда не позволили бы кому-нибудь обидеть ее. Она всегда знала… Как бы точнее выразиться?.. Вот: она всегда знала, что ее положение прочно. Она была вашей женой, с которой вы бы никогда не согласились расстаться.

– Да, слава Богу, это она знала, – прошептал Карл.

– И теперь, когда она видит вас возле своей постели, это помогает ей гораздо больше, чем все лекарства докторов, – настаивала Фрэнсис.

Он неожиданно рассмеялся – каким-то неестественным, сдавленным смехом и посмотрел на нее несчастными, затравленными глазами.

– Идиоты! От них больше вреда, чем пользы! Она, несчастная, сражается с болезнью, а я вынужден бороться с ними за тот жалкий шанс, который еще остался у нее. Если разрешить им делать все, что они хотят, они станут устраивать ей кровопускания до тех пор, пока она не впадет в кому. А их дурацкие лекарства… Голубей убивают дюжинами и их тушками обкладывают ей ноги! Бедная моя, несчастная! В комнате из-за них стоит такой ужасный запах, что ей просто нечем дышать… А что касается церковников, так они, по-моему, ничуть не лучше со всеми своими чудодейственными средствами. Сегодня у меня была настоящая битва с ними. Они готовы были обрить ее наголо, чтобы надеть ей на голову какой-то сосуд, который они считают священным…

– Счастье, что вы – король, и никто не смеет ослушаться вас, – сказала Фрэнсис. – О Карл, такие красивые волосы…

– Мне пришлось согласиться, чтобы их коротко подстригли, иначе, если она умрет, скажут, что это я ее убил. Впрочем, если случится худшее, скажут именно так. Она умоляла, чтобы ей дали возможность подышать свежим воздухом, и я открыл окна. Я настоял, чтобы сменили простыни, потому что она ужасно потеет. Я сам надел на нее свежую рубашку и вытер ее маленькое, несчастное тело, которое горело, как… Видели бы вы их лица!..

Вскочив с кресла, он снова принялся ходить по комнате, и Фрэнсис сказала:

– Если когда-нибудь нечто подобное случится со мной, я могу только молить о такой сиделке…

Карл посмотрел на нее. Впервые за все это время он снова увидел в ней ту прекрасную девушку, которую он желал до того, как на него обрушилось это страшное горе. И он снова будет стремиться к ней. Он прекрасно это знал и не скрывал от себя, что, если Екатерина умрет, она будет нужна ему как жена, а если останется жива – как любовница. Однако сейчас в их отношениях не было ничего плотского, и только она одна могла утешить его и дать ему покой.

– Женщины могут быть настоящими ангелами, – сказал он. – Я никогда не думал, что вы… Может быть, в наших чувствах к королеве есть что-то общее…

– Да, конечно. Я знаю, что Ее Величество всегда доверяла мне, – сказала Фрэнсис, надеясь, что если Екатерина останется жива, эти слова не забудутся.

– Только послушайте, о чем она думает! – воскликнул Карл. – Она верит, что родила сына, бедняжка, и страдает от того, что ребенок уродлив. Что мне остается делать? Я стараюсь развлечь ее и говорю, что мальчик прелестен. Если она выживет, у кого повернется язык сказать ей, что ребенок умер, потому что она не доносила его? Это убьет ее.

– Нет. Если вы сами скажете ей об этом. Если вы сможете внушить ей, что любите ее, именно ее, даже если у вас никогда не будет больше детей.

– Любовь такого мужа, как я, непостоянного негодяя, не может быть большим утешением.

– И все-таки это утешение, Карл. И вы это знаете, – ответила Фрэнсис и спросила с надеждой:

– Разве вы не можете быть верным ей в будущем? Он перестал ходить по комнате, остановился, потом подошел к Фрэнсис и внимательно посмотрел на нее.

– Я так устроен, – с горечью сказал он. – И – Бог свидетель – если вы можете думать по-другому, значит, вы еще совсем ребенок. Он с силой притянул ее к себе, обнял и поцеловал. Но в этом поцелуе не было страсти. Фрэнсис обняла его, как она могла бы обнять любое другое страждущее существо, гладила его по волосам и с грустью заметила, что за последние десять дней в них появилась седина.

– В это время, к вечеру она немного успокаивается, и иногда ей даже удается поспать, – сказал Карл. – Потом она будет чувствовать себя хуже, и я должен быть там.

– Как бы я хотела хоть чем-нибудь быть вам полезной! – совершенно искренне воскликнула Фрэнсис.

– Вы помогаете мне. Неужели вы можете в этом сомневаться? Милостивый Боже! Чего только нет в мужском сердце!

В тот вечер Фрэнсис ушла из апартаментов Барбары вместе с королем. Они шли, держась за руки, в сторону покоев королевы по длинным коридорам и комнатам, в которых было полно народа, но ни он, ни она не замечали любопытных и удивленных взглядов. Карл механически отвечал на поклоны, которыми его приветствовали придворные, а Фрэнсис даже не пыталась высвободить свою руку. Правда, она предприняла робкую попытку сделать это, когда уже совсем близко от спальни королевы, в коридоре, увидела герцога Леннокса и Ричмонда.

Со дня их последней встречи прошло много месяцев, и в последнее время Фрэнсис очень редко вспоминала о нем, но сейчас, увидев, как мрачно он смотрит на нее, она побледнела. Король, почувствовав, что Фрэнсис хочет выдернуть свою руку, был несколько удивлен, но, увидев Леннокса, все понял.

– Давно я не видел вас, кузен, – сказал он. – И сейчас мы встретились в печальное время. Если бы не болезнь королевы, я пригласил бы вас сюда, чтобы поблагодарить за предприимчивость и отвагу. Это была прекрасная мысль – использовать флотилию каперов.

– Моя заслуга лишь в том, сэр, что я воспользовался тактикой, известной со времен королевы Елизаветы. Если бы нам не удалось добиться успеха, по крайней мере Адмиралтейство осталось бы в стороне. Но мы смогли застигнуть датские торговые суда врасплох.

– Мне это известно. Это был прекрасный удар по противнику. И если бы не нынешние печальные обстоятельства – самое важное для меня. Однако сейчас мои мысли полностью заняты королевой, ее болезнью. В эти часы она обычно бодрствует, и я должен поспешить к ней. Оставляю нашу кузину на ваше попечение.

Король поцеловал Фрэнсис руку и, жестом остановив ее попытку проститься с ним поклоном, ушел.

– Что король имел в виду, когда говорил о вашей флотилии? – с любопытством спросила Фрэнсис.

Леннокс пожал плечами.

– Это вполне заурядная вещь, хорошо известная из прошлого. В свое время это сделали Дрейк и Фробишер. Но Адмиралтейство могло потратить недели для того, чтобы найти деньги. Вот я и сделал это сам: купил корабли, оснастил их и набрал людей. Я командовал ими, и нам удалось перехватить несколько датских кораблей с грузами.

– Наверное, это захватывающее зрелище, – сказала Фрэнсис и подумала о том, что теперь и король, и все те, кто так плохо думали о Ленноксе, вынуждены будут изменить свое мнение. И вовсе не потому, что у них не было оснований для критики. Конечно, Леннокс – мот, к тому же, как сказал кто-то из его близких друзей, «его постоянно мучает жажда».

– Мы давно не виделись, – сказала Фрэнсис, садясь на дубовый диван с высокой резной спинкой. – Вы совсем не бываете при Дворе.

– Мне здесь нечего делать. Я сам не понимаю, зачем я приехал и сейчас… если, конечно, не считать известия о серьезной болезни Ее Величества и разных слухов…

– Когда-то мне показалось, что мы с вами подружились, – сказала Фрэнсис с присущей ей искренностью.

– Придуманная дружба стоит недорого.

– Почему придуманная? Может быть, вы жалеете, что были откровенны со мной? Я несколько раз мельком видела вас, но вы меня явно не замечали.

– Вы были так заняты, что просто удивительно, что вы вообще заметили меня. Каждый раз, когда я видел вас, всегда рядом был король и вас окружали разные подхалимы и лизоблюды.

– По вашему собственному признанию, вы очень редко бываете при Дворе. Значит, и меня вы не могли видеть часто. Так что – такой ли это большой грех?

– Само по себе, конечно, не грех, но разговоры…

– Мне говорили, что Ваше Высочество предпочитает иметь обо всем собственное мнение и не обращает внимания на сплетни, которые ходят при Дворе.

Леннокс посмотрел на Фрэнсис горящими, злыми глазами и сказал:

– Вы не отвечали на мои письма.

Фрэнсис пожала плечами и небрежно бросила:

– Так вы писали мне? Я получаю так много писем! Я знаю только, что в прошлом году, летом, Двор был в Танбридже, а вы неделями сидели в своем Кенте, когда до меня было рукой подать.

Внезапно Леннокс, потеряв самообладание, заговорил быстро и зло:

– Скажите мне, ради Бога, зачем это нужно? Я слышал и видел достаточно, чтобы понять – это бесполезно. О какой дружбе может идти речь, когда самое большее на что я могу рассчитывать, если полюблю вас, – быть пешкой в ваших руках и в руках короля? Единственное, что он пока не сделал для вас, – не купил вам мужа, которому можно было бы безбоязненно наставлять рога! А я для этой роли не гожусь!

Этот гневный монолог был произнесен так громко, что Фрэнсис испугалась, как бы его не услышали те, кто был поблизости. Несмотря на то, что Леннокс сильно разозлил и задел ее, она нашла в себе силы обернуться и была счастлива, что никто, казалось, не обращал на них внимания.

Джулия Ла Гарде играла в карты и, судя по всему, выигрывала: возле ее руки лежала кучка золотых монет. Даже болезнь королевы и сдержанность, которая предписывалась этикетом, не могли заглушить тяги к картам.

Фрэнсис ответила ему, не скрывая горечи и сожаления, но спокойно и сдержанно:

– Если бы король не был так поглощен своими заботами, он никогда не оставил бы меня с вами. Потому что вы пьяны. Если вы завтра сможете вспомнить этот разговор, вы вспомните и эти мои слова: в моих отношениях с королем ничего не изменилось с тех пор, как мы с вами впервые говорили об этом.

– Я не пьян! – крикнул Леннокс, не менее рассерженный, чем Фрэнсис: по его меркам он действительно был трезв, потому что без труда держался на ногах.

– И тем не менее вам все равно должно быть стыдно! – настаивала Фрэнсис. – То, что вы сказали, – гнусность, и я надеюсь, что в один прекрасный день вы пожалеете об этом!

– Если наступит такой день, что вы станете моей королевой и я вынужден буду преклонить перед вами колено, мне не останется ничего другого, как униженно просить прощения. Иначе у вас хватит влияния на короля, чтобы заставить его уничтожить меня, но пока что этот день еще не наступил, и мы разговариваем с вами, как равные. И я хочу, чтобы вы знали: даже если то, что вы говорите, – правда, вам вовсе не делает чести такое поведение. Вы заставляете мужчину – пусть это будет хоть сам король – плясать под свою дудку, обещая ему то, что вы не намерены ему дать! Это доказывает только то, что вы – обманщица, кузина!

– Как вы смеете так говорить!

– Я мог бы сказать гораздо больше, не только это! Фрэнсис трясло, и она чуть слышно прошептала:

– Ваше счастье, что король не слышит вас. Если бы у меня хватило смелости повторить ваши слова, нашлись бы более вежливые и достойные мужчины, которые вызвали бы вас на дуэль!

– Не сомневаюсь. Отчего же вы молчите?!

– Не только вы, я и сама не знаю, почему, – ответила Фрэнсис. – Наверное, потому, что вы мне нравитесь, и потому, что хоть вы и отрицаете это, не вполне владеете собой. И не можете понять, насколько жестоки. У меня нет другого объяснения, а если я заблуждаюсь, тогда ответьте мне, за что вы меня так ненавидите?

Фрэнсис задала этот вопрос чуть слышно, с дрожащими губами, и она вовсе не хотела, чтобы Леннокс отвечал на него. Он вскочил со своего места, но в ту же секунду Фрэнсис ушла.

Она спешила к себе, не пытаясь скрыть волнения, и те, кто встречал ее, считали это вполне естественным: ее видели с королем совсем недавно, возможно, ей известно, что королеве очень плохо, и хоть это и означает ее собственную победу и торжество, все ожидали от нее внешних проявлений скорби. Многие делали попытку подойти к ней, но Фрэнсис жестом останавливала их, и никто не настаивал.

Фрэнсис казалось, что пока она добралась до своей комнаты, прошла вечность. Она отослала горничную и, рыдая, бросилась на кровать.

Она прекрасно знала, что никогда и никому не скажет ни слова о том, что произошло между нею и Ленноксом, она страстно желала наказать его, и ее терзала ярость от сознания собственного бессилия. Как он посмел! Как он посмел! Она не могла перестать думать об этом. Он решил… Что он решил? Самое отвратительное, – вот что он предположил…

Хоть он и был пьян, как такое могло прийти ему в голову? Возможно ли, что и король думает так же? Нет, это невозможно, она никогда не поверит, что он способен замыслить такую подлость. Если бы она принадлежала ему, если бы уже стала его любовницей, такое, может быть, и могло случиться, но теперь… нет, для этого его любовь к ней слишком романтична и возвышенна. И именно благодаря этой романтичности и возвышенности, только потому, что она стала для него олицетворением юности и беззаботности, их отношения и остаются такими. В Карле было что-то такое – хотя вполне вероятно, он сам не отдавал себе в этом отчета, – что удерживало его от последнего шага.

Фрэнсис позволяла ему гораздо больше, чем любому другому мужчине – поцелуи, объятия, рискованные ласки, к которым она сама оставалась совершенно равнодушной, хотя всячески скрывала это и демонстрировала свой восторг. Каждый раз она вырывалась от него с притворной неохотой, давая самые неопределенные обещания, которые только могла себе позволить.

Все это время ей помогали разные обстоятельства.

Сперва это была беременность Барбары, которую она, Фрэнсис, постаралась использовать в качестве преграды, которую воздвигла между собой и королем. Этого хватило на несколько месяцев. Потом, когда Барбара родила сына, Карл поклялся прекратить с ней все отношения, если Фрэнсис станет его любовницей, но именно в это время ей пришло в голову навестить кузин в Шотландии. В этом не было большой необходимости, потому что Екатерина по секрету сказала ей, что ждет ребенка.

Фрэнсис не собиралась упрекать Карла. Она прекрасно понимала, что как бы он ни любил ее, он не может не желать именно законного наследника, если это возможно. Однако у нее появилась новая отговорка – она постаралась объяснить королю, что слишком привязана к Екатерине, чтобы осмелиться нанести ей такой удар теперь, когда она беременна, и что, конечно, он сам не может хотеть этого, потому что если до королевы дойдут пусть даже самые неясные намеки на его неверность, это наверняка отразится на ее состоянии. Карл, конечно же, не хотел этого и, скрепя сердце, вынужден был смириться.

Фрэнсис в очередной раз вздохнула с облегчением. Во время беременности королевы она чувствовала себя совершенно счастливой и не имела ни малейшего желания задумываться о будущем. Любовь короля и его внимание были для нее источником большой радости и доставляли ей огромное удовольствие, поскольку он не предпринимал никаких попыток изменить их отношения. Она развлекалась на балах, участвовала в пикниках и в масках, все улыбались ей, и казалось, этому веселью не будет конца.

Она каталась верхом в обществе короля и других придворных в Виндзорском парке, занималась стрельбой из лука и участвовала в соколиной охоте и в довершение ко всем радостям и развлечениям – позировала Яану Ротьеру, сидя в окружении его красивых братьев, которые наперебой оказывали ей знаки внимания и с восхищением смотрели на нее.

Несмотря на все свое непостоянство, Карл был честным человеком, и Фрэнсис всегда любила его за это, как и за многие другие хорошие качества, хотя с самого начала знала, что никогда не сможет влюбиться в него как в мужчину. Но он влюблен в нее по-настоящему, и, если королева умрет, он, вероятно, захочет жениться на ней. В этом случае ее родственные связи с королевской семьей очень пригодятся ей.

Но если королева поправится, все начнется сначала: преследование, настойчивость и ее собственные попытки удержаться от последнего шага. Прямой отказ стать его любовницей будет означать потерю его расположения навсегда, и одному только Богу известно, что с нею тогда будет. Она вряд ли сможет остаться при Дворе, потому что в глазах всех она будет любовницей Карла, получившей отставку, и не сможет рассчитывать ни на какое уважение. И тогда уже у миссис Стюарт появятся реальные причины для постоянных упреков.

Несмотря на то, что Фрэнсис ненавидела мрачные мысли и страдания, она, помимо своей воли, вновь подумала о королеве, которая в течение всех этих последних недель тяжко страдала – и морально, и физически. Возможно, именно сейчас, в эти минуты, она умирает, и если она умрет, ее смерть, в некоторой степени, положит конец тем мучениям, которые она, Фрэнсис, испытывает все это время.

Но совсем не все ее муки закончатся со смертью Екатерины. Хотя мысль о том, что она может стать королевой, и приводила Фрэнсис в восторг, перспектива получить Карла в качестве мужа – обожающего, требовательного и преданного – была отнюдь не такой радужной.

– Господи, помоги ей, пусть она поправится, – бормотала Фрэнсис.

Она неожиданно заметила, что молится очень горячо, и очень удивилась, потому что это было совсем не похоже на нее.

– Она любит его, так любит, что может быть счастливой и без ребенка, потому что и он по-своему тоже привязан к ней.

Внезапно кто-то тихо постучал. Фрэнсис поспешно встала с постели и, открыв дверь, увидела Джулию Ла Гарде, которая с удивлением смотрела на ее заплаканное лицо.

– Вы действительно так жалеете ее? Все думают…

– Конечно, мне жаль королеву. Я очень люблю ее! – закричала Фрэнсис. – Ведь я же приехала из Франции, чтобы быть с ней, и я была с ними во время их медового месяца. Они были так нежны друг с другом. Вы здесь совсем недавно и вряд ли успели узнать ее.

– Конечно, не так хорошо, как вы, – согласилась с ней мисс Ла Гарде, – хотя я тоже считаю, что королева славная и добрая, и это очень печальный конец…

– Конец? Вы хотите сказать…

– Мы не знаем ничего нового, кроме того, что священники снуют возле ее комнаты, и кто-то сказал, что она уже исповедалась… А это означает, что не осталось никакой надежды, не правда ли? – спросила протестантка Джулия, которая не очень хорошо разбиралась в католических обрядах.

– Нет! Неправда! – закричала Фрэнсис с такой страстью, причину которой сама не очень понимала. – Это значит только, что молят Бога спасти ее… И вы… и я… мы все, независимо от веры, должны молиться о том же!

– Разумеется. Я буду молиться о ее спасении, – ответила Джулия, испытывая неприязнь к Фрэнсис, но опасаясь рассердить ее, поскольку оставалась вероятность того, что именно Фрэнсис станет новой королевой.

– Но я пришла к вам не из-за королевы, – сказала Джулия. – Когда вы оставили герцога Леннокса и Ричмонда – правда, я не знала, кто это, пока он не представился, – он был так расстроен, что я попыталась его развеселить и успокоить.

– Бутылка вина могла бы очень помочь вам в этом, – холодно сказала Фрэнсис.

– Больше похоже на то, что сбила бы его с ног. Он уже достаточно выпил. Герцог сказал мне, что ужасно обидел вас. И что никто не хочет обижать вас, особенно теперь…

– Теперь? – переспросила Фрэнсис, глядя со злостью на Джулию.

– Я хотела сказать, что вы так огорчены, – дипломатично объяснила Джулия. – Он написал записку и попросил меня оказать ему честь – передать ее вам.

Джулия рассматривала Фрэнсис с нескрываемым любопытством, передавая ей сложенный лист бумаги, и Фрэнсис сразу же подумала о том, что у нее, наверное, хватило наглости прочитать записку Леннокса.

– Спасибо, – сказала она. – Очень мило с вашей стороны. Вполне можно было оставить до утра. Сейчас уже очень поздно, и я собиралась лечь спать.

Фрэнсис очень ясно дала понять, что не намерена приглашать Джулию, тем более что ей даже не было предложено сесть. Джулия не скрывала своего разочарования тем, что у нее не будет возможности поговорить по душам с той, которая, возможно, спустя всего лишь несколько месяцев станет королевой Англии. Она ушла с явным сожалением, а Фрэнсис так и осталась стоять возле дверей, держа в руках сложенный лист бумаги и не решаясь ни прочитать записку, ни разорвать ее. Однако она все-таки развернула ее. Леннокс написал всего пять слов: «Прости меня. Я лишился рассудка».

По крайней мере, даже если Джулия и прочитала записку, она скорее всего ничего не поняла, думала Фрэнсис, поднося бумагу к пламени свечи и глядя, как она сворачивается и превращается в пепел.

Фрэнсис провела почти бессонную ночь, а утром, когда она встала, ей сообщили, что кризис миновал, королева чувствует себя лучше и ее жизнь теперь вне опасности. Фрэнсис испытала огромное облегчение, и те, кто ожидал увидеть на ее лице признаки досады и разочарования, были вынуждены признать, что ошиблись. Она с надеждой думала о том, что впереди у нее много времени, чтобы решить все свои проблемы.

И в известной мере она была права. Екатерина медленно выздоравливала, и Карл делал для нее все, что было в его силах. Он был так потрясен тем, что едва не потерял ее, и так проникся сознанием ее глубокой и искренней любви к нему, что впервые за все время их супружества почувствовал себя ответственным за ее счастье.

Сейчас ему было очень легко убедить Екатерину в своих ответных чувствах. Следуя советам Фрэнсис, он делал это совершенно искренне, по крайней мере, в течение непродолжительного времени. Он по-прежнему был влюблен во Фрэнсис, однако во время болезни королевы он позволил себе с нею такую откровенность, которой никогда раньше не допускал с женщиной, как бы ни был привязан к ней. Позднее он скажет Барбаре Каслмейн, которая надумает обратиться к католической вере, что его никогда не интересовало, что именно происходит в женской душе. Между тем, когда он был несчастен и удручен болезнью Екатерины и Фрэнсис поддержала его своим дружеским участием, их связало именно душевное общение, и он не мог так быстро забыть об этом.

Случилось так, что Карл и Фрэнсис, которые длительное время были противниками в любовной войне, заключили перемирие.

Королева, к которой постепенно возвращались силы, хотела, чтобы Фрэнсис проводила с ней как можно больше времени, читая вслух или просто беседуя. Фрэнсис так же, как и Карл, без труда могла рассмешить Екатерину, и они общими усилиями помогали ей поправляться.

Помимо проблем с женщинами, у Карла в то время было немало забот с Людовиком Четырнадцатым, неофициальным выразителем идей и мыслей которого стала герцогиня Орлеанская.

Генриетта-Анна более всего стремилась к тесному сотрудничеству двух стран, и все ее письма к Карлу были проникнуты этим желанием. Однако Карл сильно сомневался в том, что она до конца понимает своего хитрого и неискреннего шурина.

Меньше всего Людовик хотел союза между Англией и Францией – двумя сильнейшими морскими державами, однако вел себя очень нерешительно и даже прислал в Лондон двух специальных послов – Генриха Бурбона и герцога де Верней.

Занятый ими, а также Екатериной, которая хоть и поправлялась, но требовала его постоянного внимания, Карл не заметил, что к Лондону приблизился враг не менее опасный, чем датский флот.

Каждый год чума уносила сотни жизней, но до той поры никогда не было эпидемий. Нынешняя вспышка болезни оказалась значительно более серьезной, и, по мере того как увеличивалось количество смертей, людей охватывала паника.

Двор поспешно переехал в Гемптон Курт, где наиболее легкомысленные придворные поскорее постарались сделать все от них зависящее, чтобы забыть угрозу, нависшую над Лондоном. Однако королева постоянно помнила об этом, потому что король, хоть он и участвовал в переезде Двора и в открытии французского посольства в Кингстоне, жил по-прежнему в Уайтхолле и не желал думать о том, какой опасности подвергает свою жизнь.

– Он слишком храбрый. Он никогда не думает о себе. Его Величество не может думать о себе, когда такая беда грозит его народу, – сетовала Екатерина.

– Он там не один, – старалась успокоить ее Фрэнсис. – Там много людей, о которых Его Величество очень высокого мнения.

– О, я знаю! Люди из Адмиралтейства и этот действительно прекрасный молодой человек – Пепис, и Джон Эвелин. Даже архиепископ Кентерберийский остался там в Ламбет Палас, показывая пример другим служителям церкви.

И Екатерина, которая всегда старалась быть объективной и беспристрастной к тем, кого считала еретиками, добавила:

– Они вверили себя Богу, и мы должны вести себя так, Фрэнсис. Все, кто принадлежит к истинной церкви. Но это так трудно, так трудно, когда любишь. Ваше счастье, что пока вы свободны от этого чувства.

Фрэнсис не могла не согласиться с ней, хотя мысли ее сразу же обратились к сердитому юноше, который оскорбил ее своей грубостью. Она ничего не знала о Ленноксе и не имела ни малейшего представления о том, где он может быть сейчас. Может быть, он в Кобхемхолле, и ему ничто не угрожает. Впрочем, скорее всего он где-нибудь далеко, в море, снова командует флотилией каперов, совершающих набеги на датские торговые суда. И рискует жизнью ничуть не меньше, чем в столице, где свирепствует чума.