Многие из числа самых порядочных свидетелей коленопреклонения Барбары Каслмейн были очень встревожены ее появлением, но королева еще несколько дней оставалась в блаженном неведении, хотя грозовые тучи уже сгущались над ее головой. А затем произошло то, что даже не слишком серьезная Фрэнсис не могла ни понять, ни оправдать.

Она вместе с другими фрейлинами вынуждена была уступить место более опытным придворным дамам, вместе с королевским врачом оказавшим помощь Екатерине, у которой внезапно пошла носом кровь, после чего она потеряла сознание.

– Как он мог? – шептала Джоан Уэллс, фрейлина, которая была не старше Фрэнсис. – Так любить ее, как он старался всем показать, и так оскорбить, представив ей эту… это отвратительное, бесстыдное создание. Ведь он прекрасно знает, что одно только имя Палмер нанесет ей удар!

– У нас нет никаких оснований считать, что нездоровье королевы связано с тем, что ей была представлена Барбара Каслмейн. Вполне возможно, что это простое совпадение. Может быть, королева сама согласилась на это. Хоть нам и известно многое.

Собеседница недоверчиво разглядывала Фрэнсис.

– Вы же прекрасно знаете, что она никогда бы не согласилась на это. Король выставил ее на посмешище перед всем Двором. Все только об этом и говорят.

– Если бы они действительно любили королеву, они должны были бы молчать, – ответила ей Фрэнсис. – Никто не должен был вообще обращать на это никакого внимания, а вместо этого сразу же начали шептаться, и поползли слухи, а эта португальская ворона, которая жалуется, что плохо слышит, – разве ей надо было сообщать королеве, что леди Барбара Палмер и есть та самая Барбара Каслмейн? Она что, не могла придержать эту новость при себе хотя бы до конца вечера?!

– Ну и хорошо, что она этого не сделала, – ответила добродетельная Джоан Уэллс. – По крайней мере, когда у бедной королевы началось кровотечение, и она упала в обморок, королю хоть стало стыдно.

– А мне при этом стало стыдно за него.

– Потребуется немало времени, – сказала Джоан, – чтобы человек, столь безупречно воспитанный, как Екатерина Браганса, смог забыть подобное оскорбление.

Точно такое же мнение, но другими словами, выразил и герцог Букингем, сидя в будуаре у Барбары.

– Это было очень неумно, когда вы допилили Карла и вынудили его дать свое согласие, – сказал он. – Вам следовало дождаться приглашения. И тогда, возможно, постепенно вы смогли бы добиться того, что королева примирилась бы с вами и начала принимать вас. Ждать спокойного отношения ко всему этому от человека, воспитанного в монастыре, – безнадежное дело.

– А я должна спрятаться до тех пор, когда святая станет менее святой? Если этот момент вообще когда-нибудь наступит, – взорвалась Барбара, совсем не похожая на ту терпеливую страдалицу, которая так потрясла Фрэнсис Стюарт и с легкостью вошла к ней в доверие, а напоминающая разъяренную тигрицу с горящими глазами и поджатыми губами. – Карл давным-давно сказал ей, что наша связь закончилась и что оба мы раскаиваемся. И я бы продолжала играть эту комедию, чтобы ублажить ее, и это было бы не так уж трудно. И вполне оправданно. Если бы Карл предложил мне какое-нибудь место при Дворе, что было бы вполне понятно после всего, что наша семья сделала для него. Как он посмел забыть о том, что мой отец был убит в Эджхилле? И о том, как мы пострадали при Кромвеле? Разве он не понимает, что это тоже было проявлением лояльности, когда я… согласилась стать его любовницей! Не смейтесь, Георг, не то я задушу вас!

Однако Букингем не мог справиться с собой и продолжал хохотать, поскольку не представлял себе прежде, что лояльность Барбары столь безгранична. Он постарался высвободиться из ее рук, когда она набросилась на него, и эта борьба закончилась поцелуями, более страстными, чем обычно принято между кузенами.

– Я совсем не уверен, что вы сможете добиться своего, – сказал Букингем. – Карл ведет себя вполне по-рыцарски, и они женаты всего два месяца. Стоит только королеве сообщить всем, что она ждет ребенка, и не исключено, прелестная кузина, что вы окажетесь в Ирландии, откуда вывезли свой титул.

– Карл никогда не поступит со мной так! Никогда! – воскликнула maitresse en titre. – Мне кажется, что все это вас очень потешает. Клоун! Как вы можете смеяться?! Ведь вы же сами были против этого брака и сделали все от вас зависящее, чтобы отвратить от него короля, потому что боялись, как бы она не превратила Двор в монастырь, а именно это она, кажется, и собирается сделать! Но вопреки всем вашим стараниям он все-таки женился на ней, и вот со мной, матерью двух его маленьких сыновей – Бог свидетель, как тяжело они достались мне! – обращаются, как с наложницей!

– Наложницы всегда имели большую власть. Вполне вероятно, этот брак не просуществует долго: чем больше скуки, набожности и обид будет в нем, тем быстрее он вернется к вам, потому что вы до сих пор держите его на поводке, хоть немного и ослабили ошейник. Вам, Барби, следует быть тем щедрее, чем скареднее будет становиться королева, оставаться веселой и как можно больше развлекаться, а главное – не утрачивать новизны!

– Я сама думала о том же, – ответила Барбара. – Впервые эта мысль пришла мне в голову, когда я увидела Фрэнсис Стюарт, хорошенькую хохотушку, наделенную именно такой способностью веселиться, которая всегда привлекала Карла. Стоит ей хоть на миг оторваться от юбки королевы, как она тут же привлечет его внимание. Хоть он и был в мрачном настроении, я уговорила его завтра поужинать со мной. И я хочу пригласить Фрэнсис.

– А вам не приходит в голову, что он может влюбиться в нее?

– Карл по-своему щепетилен. Она слишком молода, к тому же – протеже его матери. Маленькая Стюарт совсем неопытная девочка, и он не станет с нею связываться. Но она прекрасно годится для непринужденного времяпрепровождения, и это не только отвлечет его мысли от мрачной жены, но и ревнивые глаза – от меня.

– А-а-а! Юный Джермин. Понятно. Подумайте, Барби, ребенку короля менее четырех недель!

– Гарри Джермин такая же несерьезная компания для меня, как я хотела бы, чтобы появилась и у короля. А что касается ребенка, то пока я в муках рожала его, он устраивал свой брак. Я молилась о том, чтобы он не принес ему счастья, а если и принесет, пусть он платит за это – и не только деньгами и титулами, которые я смогу добыть для своих несчастных сыновей, – но и ревностью, и сомнениями, и более пылкой любовью. В конце концов и положение короля Англии покажется ему безрадостным, если он надоест Барбаре Палмер! И я буду не я, если это не случится раньше, чем я надоем ему!

Букингем ничуть не сомневался в том, что будет именно так. Он никогда не заблуждался относительно своей прекрасной кузины, которая имела дьявольский темперамент и была не более нравственна, чем животное, но при желании могла произвести впечатление поруганной добродетели. В качестве любовницы, несмотря на знатное происхождение и хорошее образование, она была ничем не лучше обычной кокотки. Красота Барбары Палмер поражала всех, кто видел ее, однако самым удивительным в ней были материнские чувства к детям, независимо от того, кто был их отцом. Видя Барбару с младенцем на руках и пристроившихся рядом старших сына и дочку, никто не смог бы представить себе все ее пороки.

– Бедный Карл, – прошептал Букингем, который был по-своему привязан к старому приятелю, хотя и не отличался особой преданностью королю.

Он прекрасно понимал природу привлекательности Карла, которая определялась теми же качествами, которые Барбара разглядела и во Фрэнсис. Он мог быть веселым и легкомысленным и обладал прекрасным чувством юмора. И разве мог бы он, не имея всех этих качеств, выступать в роли шута на представлении в Чаринг Кросс в то самое время, когда круглоголовые повсюду охотились за ним?

Когда Букингему удалось бежать из Англии, и он присоединился к Карлу в Голландии, он сам с недоверием и смехом отнесся к рассказу о подобном маскараде. Фрэнсис Стюарт, которой еще раньше доводилось слышать какие-то разговоры об этом, попросила Букингема самого рассказать ей обо всем буквально через несколько дней после того, как состоялось их знакомство, и ее голубые глаза были полны восхищения и восторга, когда она слушала его. По мнению Букингема, нынешний английский Двор был очень скучным и унылым и очень нуждался в таких веселых, непосредственных девушках, как Фрэнсис.

– Если Карл и Фрэнсис приглашены к вам завтра на ужин, я не отказался бы присоединиться к ним, – сказал он. – И если король будет в хорошем настроении, возможно, мне удастся намекнуть ему на бедственное положение моего кошелька.

– Как будто он когда-нибудь обращает внимание на вас, когда вы нуждаетесь в деньгах, – ответила Барбара. – По мнению Карла, ничто не сможет вознаградить вас за то, что вы делили с ним невзгоды в изгнании. И именно поэтому я никогда не смогу освободиться от заботы о детях.

– Никогда, насколько мне известно, – согласился с ней Букингем, ибо именно в этом проявлялась еще одна черта сложного характера леди Палмер: невероятная жадность, когда дело касалось ее любовника-короля, сочеталась в ней с готовностью помочь деньгами любому родственнику или обожаемому любовнику.

Она беззаботно сказала Букингему, что после рождения второго сына Карл прислал ей и золото, и драгоценности, и она готова поделиться с кузеном деньгами. Играя с небольшим, но тяжелым кожаным мешочком, подбрасывая в воздух и ловя его, Букингем признался, что надеется в течение ближайших нескольких часов удвоить его содержимое.

– В последние дни де Грамону не везет, а я, напротив, выигрываю, – сказал он, – поскольку я один из немногих, кто не засматривается на красотку во время игры, когда она строит карточные замки, и ей помогает, по меньшей мере, дюжина архитекторов.

– Правда, Фрэнсис этим занимается? – удивленно спросила Барбара. – Тогда у де Грамона действительно должно быть кислое лицо. Мой опыт подсказывает мне, что картежники – самые скучные люди в мире, и, наверное, де Грамон – не исключение. Сейчас карты едва ли не самое любимое занятие при Дворе, и оставаться в стороне от них… чувствуешь себя как бы наказанным, отверженным.

Однако, насколько им обоим было известно, эти карточные игры во время приемов были всего лишь предлогом для встреч совсем другого рода. Барбара заботилась о том, чтобы для игроков был приготовлен обильный ужин, а сама удалялась в спальню с тем, кто в данный момент пользовался ее благосклонностью, предварительно выставив у дверей «часового» – преданную горничную, которая должна была подать знак при приближении короля. Впрочем, как правило, о визите короля посыльный сообщал заранее.

Букингем откланялся, заметив, что то внимание, которое все уделяют Фрэнсис, не оставляет де Грамону ни малейшей надежды на выигрыш, и Барбара осталась одна в тишине своих апартаментов.

Несмотря на то, что с помощью хитрости она все-таки оказалась представленной королеве и таким образом получила право появляться при Дворе, Барбара надменно сказала королю, что не намерена пользоваться им до тех пор, пока королева не будет в состоянии принимать ее с должной вежливостью.

Но именно это Екатерина категорически отказалась делать, и дворец в Гемптон Курт погрузился в уныние, хотя совсем недавно там еще царило безоблачное счастье.

Королева не покидала своей спальни и проводила время в обществе нескольких оставшихся при ней португальских дам, которые всячески выражали ей свое сочувствие и оставляли ее только тогда, когда появлялся король. Эти визиты, как правило, заканчивались взаимными обвинениями, и Карлу не раз приходилось посылать к Екатерине Кларендона, своего лорда-канцлера, чтобы тот попытался ее урезонить.

Очевидно, очередной визит Кларендона оказался совершенно бесполезным, потому что в тот же вечер между супругами разгорелась шумная ссора, которая была совершенно неожиданной для молодоженов.

Фрейлины; столпившиеся в прихожей, с ужасом смотрели друг на друга, когда до них долетали злобные выкрики. Королева, рыдая, кричала, что муж тиранит ее, пренебрегает ею и что она вернется в Португалию, на что король отвечал, что ей вначале следует узнать, примет ли ее мать, и напомнил, что до сих пор не получил вторую половину приданого.

– Мы не должны говорить о том, что слышали, – сказала Мэри Бойтон, рассудительная молодая женщина.

– Не только мы слышали все это, – ответила ей Фрэнсис. – Если бы вы выглянули в коридор, то увидели бы там не менее дюжины других слушателей.

– О, бедная королева, – прошептала Джоан Уэллс и, поскольку Фрэнсис промолчала, добавила: – Мне кажется, вы могли бы посочувствовать ей!

– Мое мнение – ей следует быть более благоразумной, – ответила Фрэнсис, которая не привыкла скрывать свои мысли. – В конце концов, она не могла не знать, что ее здесь ждет и королевским женам часто приходится терпеть некоторые неудобства ради высокого положения и почета.

– Но наша королева так равнодушна к этому, – возразила ей леди Анна Герберт, которая была даже моложе Фрэнсис.

– Я не уверена. Разве хоть одна женщина может быть равнодушна к этому? По крайней мере, она неравнодушна к королю и хочет, чтобы он был доволен.

– Будет ужасно, если он отправит ее домой, – трагическим шепотом произнесла Мэри.

Фрэнсис пожала своими красивыми плечами.

– Этого не будет. Он слишком умный. Герцогиня Орлеанская, его сестра, не раз говорила мне, что он не способен на жестокость, особенно в отношении женщин.

– Но сейчас он ведет себя ужасно, Фрэнсис.

– И она не лучше. Почему она не верит ему, что его связь с леди Каслмейн закончилась?

– А вы бы поверили? – с сомнением спросила Джоан.

– Да, я бы поверила, – ответила Фрэнсис, которую новая дружба с Барбарой обязывала проявить лояльность. – Во всяком случае, я бы постаралась поверить и сделала бы вид, что верю, если бы была королевой, чего, конечно, быть не может. Как мне однажды сказала принцесса Генриетта, даже человек, рожденный в королевской семье, не может рассчитывать на счастье, если будет требовать невозможного. Им тоже приходится довольствоваться тем, что они имеют. – И вполне резонно добавила: – Что, в конце концов, не так уж мало.

Когда на следующий день Фрэнсис и Мэри увидели принцессу, ее глаза были красными и опухшими от слез, и, хотя во дворце многие слышали, как ссорились супруги, не было никакого сомнения в том, что компромисс найден: когда Карл и Екатерина верхом отправились на прогулку, в сопровождавшей их кавалькаде была и Барбара, леди Каслмейн, которая сидела на лошади, высоко подняв голову и победно улыбаясь.