СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.аншеф-адмирал ВАСИЛИУ
ЕГО ЛЮМИНЕСЦЕНЦИЮ ЛИЧНО
Обрат эпикифор!
По донесению фрегата «Дюбрикано» померанская эскадра уже в дельте. Все выходы из Текли перекрыты, высланы разведывательные дозоры. Однако акватория велика, сил все еще не хватает, полностью исключить вероятность прорыва нельзя. Прошу ускорить отправку недостающих кораблей.
Да пребудет во веки веков свет над Покаяной!
Аминь.
Преданный Вам
Писано июля 12 дня 839 года от Наказания.
Борт его величества базилевса-императора
«Упокоителъ»
* * *
Его Величество Тубан Девятый, базилевс-император Пресветлой Покаяны, колыхаясь, задыхаясь и отдуваясь, героически поднялся на балюстраду.
Он опоздал всего на три четверти часа. Вопреки всем благовониям от него так разило, что великий сострадарий не смог удержаться, отшатнулся. Тут же, стараясь отвлечь внимание от своего непроизвольного движения, почтительнейше склонился, оправдывая титул эпикифора. То есть Согбеннейшего.
— Прикажете начинать, сир?
Базилевс насмешливо поднял бровь:
— А, ваша люминесценция! Это вы? Кто бы мог подумать! И что вы здесь делаете?
— Хорошая погода, ваше величество, — невозмутимо заметил великий сострадарий.
— Жарища. Чего в ней хорошего, — пробурчал базилевс, вытирая лоб платочком.
Внизу тотчас взревел оркестр.
Ломая строй, застоявшиеся лошади его величества гвардейского кирасирского полка двинулись на площадь, толпы зевак поспешно принялись ликовать, а рассаженные по крышам бубудуски выпустили голубей. Завершая суматоху, пушки столичного гарнизона ударили салютом.
От неожиданности базилевс присел, лицо его посерело. Хватая ртом воздух, он сипло осведомился:
— Ну? Эт-то еще что за шутки, обрат мой эпикифор?!
— Вероятно, капельмейстер решил, что вы подали знак платочком, сир, — любезно пояснил эпикифор.
— Я? Вот еще! Это какой же осел командует парадом? Уж не капельмейстер ли?! Отставить!
Великий сострадарий равнодушно махнул перчаткой.
Капельмейстеру от этого сделалось дурно и он упал. Пышные султаны кирасир качнулись, бравурный марш оборвался. На площади возникла неразбериха, ликование дало сбой. По крышам ошалело метались бубудуски, с риском для жизни пытаясь изловить птиц и вернуть их на исходную позицию. Увы, с голубями это сделать оказалось посложнее, чем с кирасирами.
— Хорошенькую же выучку дерьмонстрируют вверенные вам войска, великий вы мой! — едко промолвил базилевс.
— О да, неважную, — спокойно согласился эпикифор. — Разрешите сменить командира первого эскадрона?
— Смени-ить? Да вы смеетесь! Гнать его взашей, а не менять! Чтоб и духу… в моей армии!
Эпикифор удовлетворенно кивнул. Судьба некоего строптивого капитана Форе, сочинителя прегнуснейших пасквилей, была решена за несколько секунд. Между тем капитан занимал пост начальника личной охраны принца Андрэ. На этом основании простофиля в шпорах и порешил, что может безнаказанно рифмовать слово «ктитор» со словом… в общем, что еще может прийти в казарменную головищу? Между тем ктитором ордена Сострадариев являлся не кто иной, как сам святой Корзин Бубудуск! Ни больше ни меньше.
Но это было еще не все, далеко не все, что можно припомнить капитану. У обратьев из Милосердного Санация имелись веские основания полагать, что именно с легкой руки все того же Форе внештатных помощников ордена именуют теперь не иначе, как ночными пискалами, а на их дверях по ночам малюют ночную же вазу.
Некоторое время назад люминесценция ознакомили со стишками такого содержания:
Обратья из Санация считали, что сочинил эти вирши все тот же Форе. Что еще за неверные дорожки, спрашивается? Нет таких в просветленной империи! Какие, спрашивается, кошки? Почему свершают плотский грех в непосредственной близости со святыми словами? Это следовало пресечь, искоренить и выжечь без малейших сомнений.
Тем не менее, проявляя чудеса покаянского снисхождения, эпикифор направил окайнику милостивую экскрецию, в которой отечески просил смирить гордыню, забыть суесловие, а в прочем покаяться. Более того, великий сострадарий лично пригласил Форе поставить свой талант на службу ордену. Потому как знал, что талантами орден не весьма обилен. Закон есть такой — где много преданности, там мало талантов. И этот закон эпикифору был известен. Так же, как и то, что погубленный талант опасен, а купленный полезен.
* * *
Возможно, об этом знал и капитан. Ни милостей, ни прозрачно проступавших за ними выгод он абсолютно не оценил. И даже не дал себе труда подумать о том, что случается с теми, кто отвергает милости ордена.
Более того, уже на следующий день сей закоренелый грешник прислал дерзновенное письмишко, в котором настоятельно рекомендовал его люминесценцию «как тоже способному человеку» покончить с мракобесием, применить свой ум не во вред, а на благо прогресса, или, на худой конец, выучиться какому-нибудь полезному ремеслу. Чтоб не было стыдно перед земными предками…
Все послание, от первой до последней буквы, являло собой неслыханный вызов ордену. Однако именно последний совет окончательно выбил эпикифора из седла.
Ремеслу?! Да кто бы советовал! Дворянчик в седьмом поколении, сам Форе за всю жизнь кроме ложки никакого полезного орудия труда и в руках-то не держал. Что ж, великосветский повеса напросился. Увольнение из армии станет для него лишь первой из неприятностей. И далеко не самой худшей. В Бубусиде превосходно знают, как организовать нескучную жизнь. И эпикифор уже догадывался, какой именно вариант изберут многоопытные обратья.
Медленно-показательный. Неотвратимый и неуклонный, как сама судьба. Чтобы после каждой ступени падения Форе слухи о нем успели распространиться. Тогда и другим неповадно будет. Одно из двух: либо сам сломается, либо, уже в финале, ему помогут. Третьего практически не бывает.
Немного жаль. Ум-то был красивый…
* * *
Пока Базилевс сморкался, а эпикифор размышлял о судьбе гвардейского дурака, на площади постепенно восстанавливался порядок. Вдоль смешавшихся рядов сновали офицеры. Среди них особенно старался свежеуволенный капитан Форе.
Первый эскадрон, тесня весь полк и не рискуя обернуться в августейшую сторону тылом, пятился с площади. Волна уплотнения передалась следующему эскадрону, затем прокатилась по всей массе войск и наконец скрылась за поворотом Пресветлого Пути, главного проспекта Ситэ-Ройяля.
— Пушки успели перезарядить? — вполголоса осведомился эпикифор.
— Никак нет, ваша люминесценция, — шепотом ответил обрат Глувилл. — Но половина из них не стреляла, как вы и советовали.
Великий сострадарий опустил веки.
Тубан Девятый к этому времени пришел в себя, подбоченился и шагнул к перилам.
— Попытайтесь еще раз, обрат люминесценций, — милостиво бросил он через плечо.
— Вы очень добры, ваше величество.
— Даже слишком, обрат вы мой сострадарий.
Эпикифор не ответил. Пушки ударили повторно, вновь грянул марш, боязливо двинулись кирасиры.
От вида блестящих доспехов настроение базилевса внезапно улучшилось.
— Экие молодцы! А кто этот рубака на вороном жеребце?
— Капитан Форе, сир, — ответил принц Андрэ. — Быть может, вы отмените его увольнение?
— Он мне не нравится, — капризно заявил принц Антуан, который находил удовольствие в том, чтобы во всем вредить брату.
— Офицеров нужно менять почаще, — наставительно изрек базилевс. — Чтобы не заносились, — добавил он, искоса глядя на обрата эпикифора.
Его люминесценций усмехнулся одной половиной лица.
Между тем ничего не подозревающий капитан Форе отсалютовал саблей и проехал мимо вместе с уже не своим эскадроном.
— Да и солдаты у него выглядят не лучшим образом, — заявил принц Антуан.
И принялся расточать похвалы второму эскадрону, который ничем не отличался от первого.
Из звездной толпы маршалов, генералов и адмиралов посыпались замечания, подтверждающие безусловную правоту его высочества.
Один старик Гевон хранил молчание. К счастью, он один и стоил всей этой толпы. И, к несчастью, об этом знал.
— Плачет, плачет по нему Ускоренный Упокой, — со страстностью истинного пампуаса прошипел обрат Глувилл.
— Тихо, — отозвался эпикифор. — Гевона не трогать! В армии должна оставаться как минимум одна голова. Ясно?
Глувилл смиренно потупился. Эпикифор перевел взгляд на третий эскадрон.
— А кто это там, такой кругломорденький?
— Лейтенант Латур, ваша люминесценция.
— Почему не знаю?
— Третий день, как назначен, хозяин. Я думал, вам известно.
— Следить за лейтенантами утомительно, мой дорогой Пусть это будет твоей задачей.
Секретарь молча поклонился. А эпикифор подумал о том, что в гвардии развелось слишком много офицеров с халликуманскими фамилиями. Ну и соответственными характерами.
* * *
Все эти Форе, Латуры, Шанжю etc., как правило, храбры, но уж очень импульсивны, склонны поддаваться примитивным чувствам. Словом, требуют постоянного надзора со стороны Санация. И далеко не всегда одной этой службы достаточно. Зачастую требуется вмешательство самой Святой Бубусиды. Случай со строптивым капитаном Форе — как раз оттуда.
Алеманцы гораздо спокойнее, педантичнее, исполнительнее, зато излишне сентиментальны и втайне симпатизируют Поммерну. Люди с альбанскими корнями мало склонны к интригам и тайному недоброжелательству, но очень упрямы. Сианцы напротив, расчетливы, хладнокровны, коварны, великолепно подходят для тайных служб ордена, но как раз по этой же причине истинной преданности ждать от них не приходится, их преданность всегда имеет денежный эквивалент.
А вот магрибцы способны на самую бескорыстную преданность, однако ленивы, неряшливы, необязательны. Муромцы в массе своей чересчур бесшабашны, вечно обуреваемы страстями, поэтому способны на что угодно. Так же, как иберильцы с флорансийцами.
Меньше всего неожиданностей бывает с пампуасами. Конечно, проблемы есть и с ними. Земляки святого Корзина Бубудуска чрезмерны в религиозном рвении, дики, прямолинейны, туповаты. К тому же свято убеждены, что все руководящие посты в ордене должны принадлежать им, только им и никому более, поскольку сам святой Корзин приходится им земляком. С этим вредным убеждением Санаций борется уже пятый век, ровно столько, сколько существует орден, но будет бороться еще до тех пор, пока он существует.
Тем не менее бороться необходимо. В частности, недельки через две-три следовало заменить второго человека в ордене, главу Святой Бубусиды некоего Керсиса Гомоякубо, который стал себе позволять что-то уж больно много самостоятельности.
Эпикифор вздохнул. В общем, человеческая масса империи являла собою богатейший спектр, но идеального материала для работы не существовало. Выбор всегда приходится делать индивидуально, шаг за шагом сплетая и обновляя сеть, без которой империя неизбежно рассыплется на гроздь грызущихся осколков. Сеть, охватывающую армию, полицию, двор, флот, суды, церковь. Риск, хлопоты, хлопоты и хлопоты.
Порой, в минуты крайнего утомления, сверх всякой меры пресытясь людьми со всеми их низостями, эпикифор сожалел о своей доле, мечтая о тихой жизни какого-нибудь смотрителя маяка. Однако обратного пути у люминесценция нет. Великие сострадарии пожизненны и никогда не уходят в отставку. С этого поста можно уйти только в могилу, а туда не хотелось.
Робер де Умбрин, шестьдесят третий эпикифор ордена Сострадариев, вовсе не был уверен в существовании Того, кому служил.
* * *
…Вслед за кирасирами проследовали три полка гвардейской пехоты. В красных, зеленых и синих мундирах, — цвета государственного флага Покаяны. Идеальный строй, рослые усачи, громовой «виват»…
Довольный Тубан без устали махал своим платочком. Он и не подозревал, что новые мундиры его гвардии пошиты всего за три дня до парада и оплачены из средств ордена, все четыре тысячи. Его величество базилевс-император Пресветлой Покаяны и не должен интересоваться подобными мелочами. Его величество с младых ногтей должен быть окружен роскошью. Время его бесценной жизни не могло уходить на дела.
И не уходило.
Охота, бриллианты, карточная игра, завтраки на траве, балы в многочисленных дворцах и замках. Первая любовница — в пятилетнем возрасте, последняя соска — в двадцать шесть. Темные ряды бочек в погребах, несметная поварня, лакеи у каждой двери, даже у двери в туалетную комнату. Оранжереи, парки, променад-аллеи на берегу моря. Фонтаны, каналы, целые озера с золотыми рыбками. Экипажи, карлики, шуты. И фрейлины императрицы, большинство из коих с четырнадцати лет официально зачислено в Неутомимый Альковат, а меньшинство предназначено для той же цели.
Обезьяны, конюхи, лекари, медные лбы дворцовой стражи, ненасытная прорва придворных — в империи все и вся призвано угождать малейшей прихоти одно-го-единственного человека. И надо отдать ему должное, ныне почти здравствовавший базилевс оказался воистину незаурядным субъектом, поскольку к сорока семи годам не совсем еще превратился в животное с куском жира вместо мозгов.
То есть превратился, конечно, но не полностью. И все же имя Тубан как нельзя больше подходило его величеству. Эпикифор не без удовольствия припомнил, что на одном из намертво забытых языков Земли слово tuba означало трубу. Ею, трубой, солнцеликий базилевс и являлся. Ничем более, — только трубой для превращения самых разнообразных благ в отходы жизнедеятельности.
Давным-давно уже ничего не стоило сверзить его с престола. С треском, с шумом, с гамом, под гоготание солдат, ликование бубудусков и улюлюкание черни. Стоит лишь приказать… Только вот время пока не пришло, не прояснились в достаточной мере отдаленные перспективы. Пусть до поры еще покривляется. Потому что так в очередной раз порешил эпикифор.
* * *
А вот судьба самого великого сострадария складывалась совсем иначе. Единственным подарком со стороны этой дамы было дворянское происхождение. Все остальное Роберу де Умбрину пришлось добывать самостоятельно.
Любящая, но совершенно безвольная мать в счет не шла. Она ничем не могла защитить сына от произвола вечно пьяного отца. Фискал-гувернер с наслаждением приводил в исполнение папашины приговоры, да еще добавлял от себя, когда считал наказание недостаточно строгим. Но как раз угрюмая, однообразная жизнь, из которой нелюдимость отца высасывала соки и обесцвечивала все ее краски, как раз эта безрадостная жизнь и толкнула будущего эпикифора в шелестящий мир книг.
Подбор их в фамильной библиотеке был, конечно же, совершенно случаен. Но несколько поколений предков постарались, успели скопить немало, следуя скорее моде, нежели вкусу или влечению. Никто и никогда не систематизировал эти завалы, каталог отсутствовал. Поэтому в ближайшем шкафу могло оказаться все, что угодно, — от Святейшей истории ордена до куртуазных романов с гравюрами откровенного характера.
Юный Робер извел огромное количество свечей. Читал много, жадно и бессистемно, в порядке снятия книг с очередной полки. Постепенно из всяких разрозненных кусков перед ним складывалось представление о другой жизни, бурлящей за стенами уединенной усадьбы. Вначале с опаской, а затем со все большим вкусом он погружался в поток интриг, страстей, отточенных мыслей, полезных знаний, ярких легенд и темных преданий, в описания походов и плаваний, блестящих побед и страшных поражений.
Многое, очень многое почерпнул будущий Великий Сострадарий из этого потока. Не нашел лишь ответа на главный вопрос: как, почему люди оказались на Терранисе? Зато понял, что Земля и Терранис находятся друг от друга на немыслимом расстоянии, коль скоро звездные корабли могучих предков не смогли преодолеть этот путь за восемь прошедших веков. Какое еще потребуется время, продолжаются ли поиски? Неизвестно. Следовало строить планы без расчета на помощь божественных соплеменников.
* * *
Еще он пристрастился к шахматам, хотя и невольно. И это было единственным приобретением, за которое следовало поблагодарить гувернера, черт бы его побрал в его Упокоении… Часто перед очередным телесным наказанием достойный педагог предлагал сыграть партию.
Робер навсегда запомнил потрескавшийся лак на фигурках и деревянную шкатулку, в которую эти фигуры ссыпались с сухим стуком. Стуком, означавшим проигрыш и неизбежность порки.
Отвратительно улыбаясь, наставник поднимался из-за стола. Воспитанник брался за локоть и уводился в так называемый АКАДЕМИИ. Там он и усвоил множество уроков, главный из которых заключался в том, что проигрывать нельзя. Ни в коем случае.
Но время шло. И однажды Робер поразился бессмысленности ритуала. Взрослый, сильный мужчина с волосатыми лапами, сопя и потея, намеренно причинял боль слабейшему. Непонятно зачем, экзекуция давно стала настолько привычной, что потеряла наказательное значение. Когда-то этому нужно было положить конец.
Робер встал, подтянул панталоны и серьезно заявил:
— Пожалуй, довольно.
— Довольно чего? — с большим удивлением спросил гувернер.
— Довольно порок.
— А уж это решать не вам, мой юный господин!
При этих словах гувернер замахнулся.
— Вы хотите ударить дворянина?
— Ха! Дворянин…
Розга хлестнула по лицу. Робер выбежал.
— И куда же вы, сьер дворянин?
— Сейчас объясню!
— Подожду, подожду, — ухмыляясь, пообещал наставник.
Робер вернулся с ржавой фамильной шпагой.
— О! Что-то новенькое. А вы спросили разрешение у вашей ма…
Гувернер осекся и поднес к глазам окровавленную ладонь. Соображал он быстро. Следующий неловкий выпад был отбит локтем. А третьего Робер сделать не успел, поскольку наставник проворно покинул академий через заднюю дверь.
Однако и воспитанник, впавший в доселе неизвестное ему и потому очень свежее чувство упоения местью, не отставал. Уже во дворе, на глазах у остолбеневших слуг, он проколол ненавистную задницу. Мог натворить и чего похуже, если б не завопила одна из женщин, заставив его очнуться. Чуть позже в одном из романов Робер встретил фразу о том, что негодяи готовы к восприятию только железных доводов, но принимают их от кого угодно.
Вопреки ожиданиям, отец к происшедшему отнесся спокойно, хотя и с удивлением.
— Хм, — сказал он. — А волчонок-то подрос. Ну, давай, покажи, как ты держишь шпагу. Кое-чему и я могу тебя научить. Только знай, в жизни чаще побеждает не тот, кто хорошо дерется.
— А кто?
— Тот, кто умеет избежать драки.
Это Робер тоже запомнил.
* * *
…Вслед за гвардией проследовала армейская кавалерия, дивизии регулярной пехоты, полевая и горная артиллерия, потом на площадь повалили коричневые батальоны ордена.
Формально весь этот шум-парад учинили по поводу Дня рождения принца Андрэ, к немалому удивлению последнего, не слишком избалованного родительским вниманием. Действительной же причиной являлось стремление эпикифора произвести впечатление на магрибинское посольство.
Возглавлявший миссию Великий Марусим имел довольно ограниченную задачу продлить торговое соглашение. Великий сострадарий хотел гораздо большего — военного союза. А вот базилевс пожелал куда меньшего — в туалет. И как всегда, это случилось в самый неподходящий момент.
По этой причине, а также по причине наступления явно обеденного времени, прохождение военного корпуса бубудусков пришлось прервать, а показательные стрельбы кораблей Домашнего флота были перенесены на следующий день. При условии, что погода не испортится, конечно. В результате отправка подкреплений, которые так настойчиво испрашивал Василиу, вновь была отложена А впечатление, на которое рассчитывал эпикифор, оказалось смазанным. Надежда оставалась только на вечерний прием.
Впрочем, умело проведенный прием иной раз эффективнее залпового огня стопушечных линкоров. Великий Сострадарий не первый год знал Великого Марусима и в успехе предстоящего вечера не сомневался. Только перед этим следовало утрясти одно немаловажное дело.
Эпикифор остановил на лестнице военного министра.
* * *
— Давненько я не интересовался делами генерального штаба, съер маршал.
Старик Гевон озадаченно пожевал губами. Потом произнес:
— Когда прикажете явиться для доклада?
— А вы не хотите пригласить меня к себе?
— Премьер-министр его величества имеет право посещать генеральный штаб в любое время суток.
Эпикифор вздохнул. Об этом своем праве он, конечно же, догадывался. Знал и другое. Сын графа, гвардейский подполковник Арно Шалью де Гевон-младший добровольно вступил в орден, после чего отец отказался его принимать. И, судя по всему, отменять своего решения не собирался.
Секунду они смотрели друг на друга Взгляд военного министра был спокоен и непроницаем. Или почти непроницаем. Эпикифор все же чувствовал неприязнь представителя одного из старейших аристократических родов к мелкопоместному выскочке. Неприязнь настолько закоснелую, что вряд ли стоило даже пытаться ее преодолеть. И другом ордена этот человек никогда не станет, по той же причине. Однако вполне можно было сделать из военного министра Шалью Гервера, одиннадцатого графа де Гевон, простого исполнителя планов того же ордена. В отличие от сорвиголовы Форе, старый маршал отнюдь не стремился на роль откровенного врага сострадариев. Знал, чем это закончилось для его предшественника на посту военного министра. Ускоренным Упокоением это закончилось. Или, как любит выражаться окайник Форе, Ускоренным Укокоением.
По сведениям Санация, старый маршал являлся патриархальным монархистом, банальным патриотом и ревнителем родовых традиций. Смиренно показать такому человеку, что эпикифор сострадариев печется лишь об интересах короны и Пресветлой Покаяны было не столь уж и сложной задачей. Особенно, если при этом поманить соблазном бранной славы, в которой нынешний Гевон пока заметно уступал многим из своих вельможных предков. И это — в шестьдесят с лишком лет.
— Что ж, — сказал эпикифор. — За неимением приглашения придется воспользоваться правом. В вашем кабинете найдется хорошая карта?
— В кабинете военного министра? Иногда бывает.
Эпикифор оставил его иронию без последствий.
— Нам не помешает взглянуть на нее вдвоем, граф, — спокойно предложил он.
— Вы полагаете? — без выражения спросил Гевон.
— Может статься, от этого выиграет империя. Стоит потерпеть друг друга ради этого, как вы думаете?
Гевон ничего не ответил, но слегка поклонился. Слегка но поклонился. Как и ожидалось, рыба пошла на крючок. Ничего другого, собственно, ей и не оставалось.
* * *
Эпикифор тут же пригласил министра ехать в своем экипаже, чтобы начать разговор еще по дороге, а министр не успел быстро придумать убедительного повода для отказа, — возраст, что тут поделаешь.
Усевшись на бархатных подушках, оба еще раз испытующе глянули друг на друга.
Гевон завозился, устраивая поудобнее свою саблю. В тусклых, глубоко запавших глазах маршала мелькнуло выражение некоего любопытства, но на правах приглашенного и формально подчиненного лица разговора он не начинал. Его начал эпикифор.
— Насколько я понимаю, реальной угрозы для государства сейчас нет, — сказал он.
— Возможны набеги горцев южнее Тиртана.
— И все?
— По большому счету — все.
— А в ближайшем будущем?
— На суше усиливается Поммерн.
— А на море?
Гевон пожевал губами.
— На море усиливаются и Альбанис, и Магриб, и все тот же Поммерн. Насколько мне известно, особенно ретиво флот строит именно курфюрст. Не знаю, к чему это приведет на море, но на суше в ближайшие лет пять-шесть он не рискнет на серьезное нападение.
— Вот как? Почему?
— До сих пор Поммерн находился в окружении четырех государств, два из которых к нему враждебны, а одно — ненадежно. Теперь прибавилась еще и угроза со стороны ящеров. Не лучшее время искушать судьбу.
— Понятно. А что будет через десять лет?
— Этого я предсказывать не берусь. Слишком многое зависит от политиков.
Эпикифор тихо рассмеялся.
— Политик здесь я. Попробую продолжить ваш прогноз, если вам не скучно, ваше сиятельство.
— Весь внимание, съер первый министр.
— Ну, ящеров прочно остановили в ущелье всего одним корпусом. Кроме того, вдоль южной границы Поммерна начато строительство линии крепостей. Денег на это не жалеют. Можно предсказать, что через два-три года курфюрст обезопасит себя с юга. Это — во-первых. Во-вторых, Муром традиционно опасается всех соседей, но дружить предпочитает опять-таки с Поммерном, поскольку имеет с ним открытую сухопутную границу. И как только курфюрст сможет противостоять нам на море, посадник постарается стать для него совсем уж задушевным другом. У вас есть какие-нибудь возражения, граф?
Гевон покачал головой.
— Тогда продолжим. Эмираты никогда не были стабильным государством. Более того, грозная эмирская конница эффективна лишь летом, поскольку зимой возникают естественные проблемы с фуражом. Да и нукеры весьма неважные вояки при морозах. Следовательно, при ближайшей междоусобице среди бесчисленного потомства эмира курфюрст волен выбрать любую зиму для нападения на нас, съер маршал. Зима особенно удобна еще и тем, что, прорвавшись, к примеру, через Бауценские ворота, курфюрстенвер может маршировать по замерзшим болотам Огаханга вплоть до самого Ситэ-Ройяля. Вы с чем-то не согласны?
Гевон пожал плечами.
— Сценарий разворачивается так, словно вооруженных сил Пресветлой Покаяны не существует. Между прочим, Бауценские ворота стережет наша Четвертая армия, по численности равная всему, что может собрать курфюрст. Да и прорыв для Поммерна совсем не означает выигрыша всей кампании в целом, поскольку кроме Четвертой армии у нас есть еще три. Не говоря уж о том, что в перспективе мы можем отмобилизовать в пять-шесть раз больше рекрутов, чем Поммерн. А потребуется — так и в семь.
— Можем, — кивнул эпикифор. — Но — пока. А дальше? Прирост населения в Поммерне идет вдвое быстрее, чем у нас.
Маршал поднял брови.
— Разница так велика?
— Увы. Не следует сбрасывать со счетов и вооруженные силы Шевцена и Мурома, потенциальных союзников курфюрста. Добавьте сюда еще вот что. В случае неблагоприятного для нас течения военной кампании перед королевством Альбанис и теми же горцами возникнет соблазн присоединиться к победителям, чтобы урвать что-либо для себя.
Гевон с сомнением качнул головой.
— Прошу прощения, но вы рисуете прямо-таки апокалиптическую картину.
— Я исхожу из того, что в политических прогнозах лучше всего использовать черные краски. Очень больно тогда, когда не сбываются радужные пророчества.
— С этим трудно спорить.
— Рад, что мы постепенно сближаемся.
— До этого еще не близко, ваша люминесценция, — холодно возразил министр.
— Как знать, как знать. Вот вам еще один факт. За последние десять лет производство чугуна в Пресветлой нашей Покаяне увеличилось всего на тринадцать процентов…
— А в Поммерне? — быстро спросил Гевон.
Не выдержал все же.
— Примерно на двести двадцать пять процентов.
— Простите… Я не ослышался? Не на двадцать, а на двести двадцать?
— На двести двадцать пять, — повторил эпикифор. — Причем сведения у меня надежные.
— Кажется, приехали, — меланхолически заявил маршал.
— О чем вы? — не понял эпикифор.
— Обо всем. В частности, о том, что мы прибыли в генеральный штаб.
Дверцы кареты распахнулись.
* * *
В своих владениях маршал держался очень уверенно.
— Полагаю, удобнее всего побеседовать в оперативном отделе, съер премьер-министр, — сказал он.
Эпикифор молча кивнул.
Они поднялись по парадной лестнице, миновали несколько постов охраны и оказались в просторной комнате с окнами, выходящими на бухту Монсазо. Прямо под окнами у пирса стояли все три корабля магрибинской эскадры во главе с огромным линкором. У окон находились столы, за которыми с бумагами и картами работали офицеры. При появлении высокого начальства все поспешно вскочили, одергивая мундиры и застегивая пуговицы.
— Будет лучше, съер маршал, если о наметках плана расскажете вы сами, — сказал люминесценций.
— Господа! Все свободны, — негромко приказал Гевон.
Офицеры молча прошагали к дверям и вышли. Только один очень низенький полковник с багровой от усердия шеей прыгал у вешалки, безуспешно пытаясь добыть свою фуражку.
Именно о таких эпизодах в армий любят сочинять развеселые легенды. Однако эпикифор почувствовал лишь прилив брезгливости. Он знал, что прыгучий полковник был единственным из подчиненных Гевона, кто строчил доносы на своего шефа. Чуть ли не ежедневно, с его помощью в Санации собирали уже одиннадцатый том компромата.
Полковник, видимо, почуял своей багровой шеей неладное. Он мигом забыл о головном уборе и юркнул за Дверь.
— С чего прикажете начать? — спросил маршал.
— С оценки сил и расположения войск.
Гевон подошел к отдельному столу в центре комнаты На этом столе находился искусно выполненный рельефный план империи, а также смежных провинций Поммерна и Мурома.
— В настоящее время регулярная армия Поммерна состоит из десяти пехотных и трех кавалерийских дивизий. Имеются также отдельные егерские эскадроны, саперные роты, крепостные батальоны, военные училища, гвардейский полк и полк морской пехоты — всего около семидесяти пяти тысяч человек. Полагаю, что в военное время эта цифра может быть удвоена.
— А что у нас?
— Сухопутные силы империи в общей сложности насчитывают двести восемьдесят семь тысяч человек. Они сведены в четыре полевые армии и пять отдельных корпусов, один из которых — кавалерийский.
— Превосходство в четыре раза?
— Да, но войска сильно разбросаны. Третья армия находится на границе с Альбанисом, кавалерийский корпус и две пехотные дивизии стерегут наши южные границы от горцев, вторая армия на случай муромских десантов дислоцирована в районе порта Орасабис, а первая армия стоит в окрестностях столицы. Таким образом непосредственно на границе с Поммерном, то есть в районе Неза-Швеерских ворот, находится одна Четвертая армия. Официально в ней сейчас — семьдесят пять тысяч человек.
— А реально?
— Вряд ли больше шестидесяти.
— Почему?
Гевон на секунду потерял спокойствие.
— Потому что голодают, сьер премьер-министр.
— Воровство? — участливо спросил эпикифор.
— Рапорты из войск мы регулярно представляем Святой Бубусиде, — ровным голосом сказал маршал.
— Я займусь этим вопросом.
Гевон промолчал. Эпикифор неохотно добавил:
— Граф, я свой пост занимаю только третий год. За это время невозможно улучшить всю систему.
* * *
Зря он это сказал.
Сам собой возникал вопрос о том, нужно ли воевать за систему, которая не может накормить своих солдат. Но военный министр этой системы такой вопрос не задал. Кому? Фактическому главе?
— Что ж, а сколько солдат вам нужно для победы над Поммерном? — спросил глава системы.
— Четыреста пятьдесят тысяч.
— Ого… Да это же почти вдвое больше, чем мы сейчас имеем!
— Так точно, съер премьер-министр. И втрое больше, чем может иметь Поммерн.
— Зачем так много?
— Каждая дивизия курфюрстенвера имеет двадцать четыре пушки. Это вдвое больше штата имперского пехотного корпуса. Причем в курфюрстенвере существует еще и специальный род войск, которого у нас нет.
— Вот как? И что это за войска?
— Армейская артиллерия. Она состоит из трех бригад, нескольких дивизионов и уж не знаю скольких отдельных батарей. Это — сотни орудий. Своеобразный артиллерийский кулак для решающих битв.
— М-да, — сказал эпикифор. — Неприятный сюрприз. Что еще?
— Еще есть тяжелая крепостная артиллерия. С калибрами от двенадцати до шестидесяти фунтов и с заранее пристрелянными секторами огня. Еще наш мушкет может дать два выстрела в минуту, а померанский штуцер — три. Полагаю, что и обучена померанская армия лучше нашей. Особенно офицеры.
— У вас будет время для подготовки.
Маршал покачал головой.
— Месяцев за восемь-десять можно подготовить толкового солдата. Еще через пару лет из него может получиться более-менее сносный капрал. Но чтобы вырастить приличного офицера требуется уже лет пять. Для генерала — не меньше десяти. Между тем тысячи опытных офицеров… — Маршал запнулся, но тут же с вызовом выпятил челюсть и продолжил: — …Тысячи офицеров сидят в лагерях. В частности — на Абораварах.
Выпалив эту неслыханную дерзость, Гевон замолчал. Его лицо покрылось пятнами. Но великий сострадарий и бровью не повел.
— Подготовьте списки. Их освободят, подлечат и восстановят в званиях.
— Всех?
— Всех, за кого вы готовы поручиться.
* * *
Министр ошеломленно замолчал. А эпикифор усмехнулся.
— Итак, я знаю ответ на вопрос, сколько нужно солдат. Теперь следующий вопрос: где вы намерены их употребить?
Гевон еще немного помолчал, успокаиваясь. Затем ткнул указкой в рельефный план.
— Через Рудные горы крупные силы перебросить нельзя. Наступать с севера на юг вдоль лесисто-болотистых берегов всей Теклы нереально. Даже если в относительно приемлемые сроки мы и покорим Муром, весьма, между прочим, искушенный в партизанской войне, то сразу после этого упремся в озеро Иорден-Зее. Так что остается только один путь.
— Неза-Швеерский проход?
— Так точно. Он же — Бауценские ворота.
— Пресветлая Покаяна пыталась пройти эти ворота одиннадцать раз. Десять попыток окончились неудачей.
— Да, это так. Но непреодолимых позиций не бывает. Все зависит от сил, подготовки и мастерства.
— Следовательно, вы беретесь за это дело?
— Если никто не будет вмешиваться в мои распоряжения.
— Иными словами — полная власть над армией?
— Без этого ничего не получится.
— Пусть будет так. Но только на время кампании.
— Разумеется.
— Тогда последний вопрос: когда?
— Следующей зимой.
— Почему следующей — понимаю. Но почему зимой?
— Потому что замерзнут болота Огаханга. Вместе со своими комарами, которые способны обглодать человека до костей. Замерзнет и сам Огаханг, превратившись из препятствия в удобный санный путь. Это — важнейшее условие, поскольку войска и снабжение к Неза-Швеерской линии можно доставить только через долину Огаханга. Но замерзнут еще и реки Поммерна, следовательно, их не придется форсировать. Замерзнет и озеро Бель-Зее, по льду которого можно обойти Неза-Швеерские позиции.
— Позвольте, но для этого требуется пройти через земли графа Шевцена! Он же нейтрален.
— Верно, ваша люминесценция. Это — запасной вариант.
— Ах, вот что… Ладно, подумаем.
— Когда приступать?
— Сегодня же. Да, вот еще что, съер военный министр. Мне кажется, в вашем оперативном отделе кое-чего не хватает. Я взял на себя смелость это кое-что подарить генеральному штабу от имени ордена Сострадариев.
— Благодарю, — сказал Гевон. — А что именно?
Эпикифор дважды хлопнул ладонями.
Дверь открылась. Двое дюжих бубудусков внесли большую картину и сдернули покрывало.
С квадратного полотна размерами полтора на полтора метра таращился Тубан Девятый. Прямо как живой. В руке повелитель держал надкушенный томат пронзительно-кровавого цвета.
— Обрат художник назвал сей шедевр «Источником мудрости», — любезно пояснил эпикифор.
Маршал качнулся с носков на каблуки своих сияющих сапог. Потом — в обратном направлении.
— Не правда ли, великое произведение? — поинтересовался великий сострадарий.
— Неописуем размах кисти, — пробормотал Шалью Гервер, одиннадцатый граф де Гевон.
Он прекрасно знал, что ныне здравствующий, хотя и бездействующий базилевс-император терпеть не может помидоров. Зато их обожал пресветлый Корзин Бубудуск. Мир со всеми его ипостасями…