Мод шлепала меня по щекам. Слева, справа. Ручка у нее оказалась увесистой. Когда не отвертеться, лучше очнуться.

— Хорош любовник, — с ужасом прошептал я.

— Да хорош, хорош, — утешила Мод.

— Чего хорошего…

— Ты все успел, Сережа. Мы ведь теперь на «ты»?

Я начал кое-что припоминать.

— Ну, знакомство можно считать состоявшимся. Не знаю, что еще требуется.

Мод рассмеялась:

— Да уж!

— А ты успела?

— О! Дважды.

— Правда?

— Не помнишь?

— Постой, постой… Мы начали у порога?

— Верно, у порога. Потом такое пошло…

Я проследил за ее взглядом. На гимнастических брусьях висела рубашка.

— Что? И там?

Мод прыснула.

— У тебя замечательное чувство равновесия. Как себя чувствуешь?

Я пошевелил ногами.

— Словно отмахал километров пятьдесят по джунглям.

— А вообще?

— Вообще? Наверное, я счастлив. Да, конечно, счастлив. Только еще не совсем понял. А ты как?

Мод села и уперлась подбородком в колени.

— Я думала, это случится со мной.

— С тобой? А-а, ты про инсайт.

— Да.

— Тоже видишь дикости?

— Нет, сейчас уже другое.

— Это началось здесь, на Гравитоне?

— Как у всех.

— Значит, Кронос…

— Иначе не объяснишь.

— Но как небесное тело может влиять на мозг?

— На то и тело, чтоб влиять.

— То есть?

— Разве ты не разговаривал с Зарой?

— Зара предпочитает говорить со мной на другие темы. Постоянно нарушает права человека. Для нее я медицинское средство, вроде пиявок, и бесхозный биологический объект в одном лице.

Мод улыбнулась.

— Почему ты так считаешь?

— Иного не подумаешь, общаясь с этим заботливым диктатором. И как ее Абдид выносит?

— Зара прекрасный человек, — строго сказала Мод.

— Прелесть. Скорей бы повзрослела.

— Тогда ты не сможешь говорить, что она прелесть. Но шутки шутками, а в своей области Зара очень серьезный ученый.

— Надо же.

— Не знал?

— Нет. И что она изучает?

— Как раз инсайты. Точнее, влияние Кроноса на человеческую психику.

— Расскажи.

— Ты желаешь этого?

Я смутился.

— Увы. Пока лишь этого.

— Хорошо. Будь по-твоему.

И Мод прочла мне лекцию в постели, щедро открыв один из своих талантов. Сделала она это весьма качественно, как и все, за что бралась.

В четверть часа я узнал о мозге больше, чем за предыдущие четверть века. И что такое лимбическая система, и про внутренние наркотики нервной системы, ответственные за формирование зрительных образов, а также то, как астроциты помогают гигантским клеткам Беца. Оказалось, что разум — это не столько явление, сколько процесс, для которого остановка равносильна гибели.

Увлекшись, Мод подошла к брусьям, набросила на плечи мою рубашку, укрывшую ее до колен, и принялась расхаживать лекторским шагом вдоль кровати.

— …сначала думали, что серотонин всего лишь понижает половую потенцию…

Тут я встрепенулся.

— Спокойно, спокойно, — сказала Мод. — Тебе это не грозит.

— Серотонин, потенция… Прости, а при чем тут Кронос?

— Резонный вопрос, студент Рыкофф. Кронос при том, что посылает гравитационные волны. Надеюсь, вы об этом слышали.

— Чуть-чуть.

Мод приподняла угол одеяла. Я стыдливо перевернулся на живот.

— Скромность украшает человека, — кивнула Мод.

— Эй, я хочу знаний! Внезапно.

— Будут тебе и знания. Так вот, гравитационные волны чуть-чуть неодновременно колеблют молекулы нервных клеток, вызывая короткие растяжения сигма — и пи-связей между атомами. Примерно так, как это происходит в антенных полях, которые выпускает наш Гравитон. Возникающие деформации приводят к изменениям биологической активности белков и нуклеиновых кислот. Лимитирующие ферменты…

— Стоп, погоди. Но антенное поле в миллионы раз больше самой крупной молекулы человеческого тела. Следовательно, у молекул в миллионы раз меньше времени, чтобы «почувствовать» гравитационную волну.

— Даже в миллиарды.

— И этого времени хватает?

Мод улыбнулась.

— Быстро соображаете, студент. Я всегда считала, что мужчина создан главным образом для головы.

— Спасибо. Но каков ответ?

— Ответ будет таков. Времени хватает.

— Каких-то мигов? Удивительно.

— Не очень. Знаешь, какова производительность среднего по мощности фермента?

Я пожал плечами:

— Какова?

— Несколько миллиардов каталитических актов в секунду.

— Ого! Каких актов?

— Каталитических, успокойся. Иначе говоря, довольно заурядный фермент нашего тела способен за секунду превратить миллиарды одних молекул в миллиарды других. Поэтому даже миллиардная доля секунды может привести к изменению соотношения молекул в клетке. Особенно если гравитационные волны следуют одна за другой, что и происходит в окрестностях Кроноса. Теперь представь, к чему приведет изменение концентрации молекул-регуляторов, молекул-командиров. Например, усиливающих синтез эндорфинов. Понимаешь?

— Приблизительно. Кто такие эндорфины?

— Те самые внутренние наркотики нервной системы. Я о них уже говорила.

— Да-да, вспомнил.

— Так вот. Зара считает, что, модулируя силу и частоту гравитационного воздействия, можно в определенной мере управлять образным мышлением человека.

— То есть вызывать галлюцинации?

— Нечто вроде.

— Значит, Кронос нами манипулирует?

— Не исключено.

— А почему он это делает, когда мы спим?

— Ну, это просто. Когда мы спим, сознательная деятельность мозга отключается.

— Ясно. Меньше помех?

— Да.

— Что ж, гипотеза, как говорится, имеет право на жизнь. А что по этому поводу думает Круклис?

— Он не сомневается в том, что Кронос является инструментом разума.

— Ах, в чем только не проявляется разум!

Мою иронию Мод оставила без внимания.

— Если это правда, то мы наткнулись на проявления очень древнего разума, Сережа. Столь древнего, что даже дух захватывает. Знаешь, как на самом деле называются коллапсары?

— Что значит — на самом деле?

— Ну, как их именуют те, кто старше нас?

— Позволь, позволь. Ты в них веришь?

— Я с ними общалась.

— Надеюсь, в инсайтах?

— Да, конечно.

Я сел.

— Воистину не убежать от идолов! И как они выглядят?

— Выглядят?

— Ну, какой облик принимают в видимом спектре?

— Да так, сгустки какие-то. В четырехмерном пространстве, конечно. Сам узнаешь.

— Черные?

— Всякие. Могут иметь любой цвет, чаще просто сияют. Я видела запись из твоего скафандра, Сережа. То, что ты наблюдал на Феликситуре, мало подходит для роли материального носителя разума. Скорее всего это был своеобразный зонд.

— Зонд?

— Да. Инструмент тех, кто старше нас, как мне кажется

— Понятно. И как же называют коллапсары тех, кто старше нас?

— Компакт-элементами низшего порядка. Примерно так это звучит по-человечьи.

— Малюсенькие такие элементики?

Мод мимолетно улыбнулась:

— Да. Они являются частями более сложной системы. Парамон полагает… Эй, обучаемый! Что за гримасы?

Я постарался совладать с лицом. Кажется, не успел.

— У кого?

Мод заглянула под кровать.

— Да кроме тебя, здесь никого нет.

— Надеюсь.

— Неужели ревнуешь?

— И как ты могла подумать, — возмутился я.

Она посмотрела на меня с насмешкой:

— Уверен?

— Не очень.

— Сильно ревнуешь?

Я вздохнул:

— Очень.

— Да что ты во мне нашел?

Я сбросил с нее рубашку и включил бра. Мод машинально прикрылась ладошками, но тоже не успела. Впрочем, я и раньше успел оценить.

— М-да. Выходи за меня замуж.

Она отпрянула.

— Нет, ты нуждаешься в уходе.

— Ага. Хочу бананов.

— В бананах много серотонина.

— Не страшно, меня не убудет. Можешь спросить у Зары.

Мод улыбнулась.

— Это лишнее. Вполне достаточно собственных наблюдений.

— И как?

— Товар качественный, — сдерживая смех, сказала она.

— Вот видишь! Все без обмана. Ну, выходи за меня.

— Сию минуту?

— До завтрака потерплю.

Она ударила меня подушкой.

— Немедленно говори, что во мне углядел!

— Глаза. Ничего нового, любимая.

— Эй, осторожнее с острыми словами.

Глаза у нее блеснули, и она отвернулась.

— Нет, честно, — сказал я. — Страсть хочу жениться.

Спина Мод напряглась.

— Зачем я тебе?

Три упорных вопроса подряд. Что это значило? Слишком много для кокетства, которого у нее так мало.

Зачем мужчине женщина… Вот спросила! А еще умная. Что тут скажешь? А сказать надо. Сейчас или никогда. Второго предложения делать не буду, поскольку одного достаточно. Для мыслящих существ мы и без того сексуальны чрезвычайно, прямо странное дело. Побольше бы целомудрия, побольше. Чтобы без неловкости глядеть в глаза тем, кто старше нас.

Иначе что получается? Мужчина действительно создан для головы, а подчиняется совсем другому органу. Тому, через который женщина им управляет. Но если уж замуж невтерпеж, то лучше сразу и целиком.

— Зачем я тебе?

— Не знаю, — забормотал я. — Так, на всякий случай.

— Что? На какой такой случай?

— Ну… По дому что-нибудь сделаешь.

— Вот наказание, — сказала Мод. — Нет, каков нахал! Горничная ему нужна, видите ли.

— Да, — согласился я. — Полезно.

Мод разгневалась:

— Вдобавок еще и косноязычен. Ах, что за объяснения я выслушивала в прошлом веке!

— Какие? — насторожился я.

— Не важно. Ухожу немедленно.

Тогда я схватил ее за плечи.

— Оу, Серж! Синяки ведь будут.

Я ослабил хватку.

— Ну и лапищи! Сережа, послушай… дай мне сказать… То есть подумать.

— Да? Как долго?

— Нет, в самом деле, кто так разговаривает… Ты меня сбиваешь…

— Да? Так-так.

— Ну перестань. Вот сейчас инсайт тебя как хватанет!

Я не перестал.

— Да что за ба… баловство такое?

А я — еще пуще.

— Ох!

И она пала. В нашем веке тоже сносно получается, господа. Да в любом веке получится. Если сумеешь. И вот еще что. Надо внимательно относиться к здоровью. В постели без него делать нечего. А любить одну душу грустно, инсайт меня побери. Только стихи и рождаются.

На другой день я размышлял о содеянном. Пока голова временно вернулась на место, хотелось узнать, каких отношений хочу. Поскольку это следовало сделать еще до грехопадения, к теме я отнесся усердно и добросовестно. Как истинный научный зануда, начал с исторического обзора проблемы.

«…и прилепится человек к жене своей…» Вот так. Существовали на Земле такие особи — жены человеков. Для прилепливания. Чересчур это, разумеется. Тем более в нынешнее время. Да и поисчезали они куда-то, такие удобные особи. В ходе борьбы за равноправие, которую в конечном счете выиграли.

Однако же полное равенство полов есть заблуждение, вредное для цивилизации. Это стало до крайности понятно в двадцать первом веке, когда многострадальное человечество пережило разгул женской эмансипации.

Раньше и больше всего досталось североамериканцам Выхода не было. Потомки гордых ковбоев освоили работу по кухне, уборку, стирку, воспитание детенышей. Им запрещались проявления галантности и куртуазности, что расценивалось как извращенная форма дискриминация со стороны сильного пола.

Слабый пол тем временем с потрясающим успехом осваивал профессии прокуроров, финансовых воротил, политиков, полицейских, солдат и даже гангстеров. Реванш за тысячелетия мужской гегемонии произошел. Да еще как! Под его мощью дал трещины такой оплот антифеминизма, как ислам.

Если в конце двадцатого века саудовскую принцессу казнили за нарушение канонов, то столетие спустя ее же причислили к лику святых, а советы улемов наполовину состояли из женщин. Но при всем уважении к их правам, выстраданным бесчисленными унижениями, историческими обидами, правам, заслуженным уже одним долгом деторождения, нельзя забыть об издержках очередной революции.

Плоды победы есть соблазн. Победители никогда не довольствуются строго необходимым, они берут больше. Сначала — для подстраховки, а потом входят во вкус. И в этом женщины ничуть не лучше мужчин. А иногда опаснее.

Собственно, игрек-хромосома, определяющая принадлежность к мужскому полу, является искалеченной в ходе эволюции хромосомой-икс. Потеря одного из четырех хвостиков бесследно для сынов Адама не прошла. Они приобрели превосходство в физической силе, кое-что из отдельных качеств интеллекта, зато хуже контролировали половое влечение, что и явилось основой порабощения.

Мало того, ущербная хромосома сделала нас жертвами гемофилии, дальтонизма, источниками специфического запаха, счастливыми обладателями искривленных голеней и волосатых ушных раковин. Мы проиграли в естественном долголетии, выносливости, живучести. Но самое скверное, что мужчины проиграли в силе характера

Психологически женщины всегда превосходили мужчин. Долгое время неравенство подавлялось грубыми мускулами. Потом самцы цивилизовались, перестали драться, признали и подчинились.

Но вместе с ними жертвой оказалась семья традиционного типа. Формула «папа, мама, я» сначала заменилась на «маму, папу, меня». Увы, на этой стадии амазонки не остановились. Пришел черед «мамы, меня и папы по воскресеньям». Далее, с помощью генной инженерии, начали размножаться однополые семьи.

Ломка тысячелетних стереотипов привела к невиданному росту психических расстройств и суицидных настроений. Широкое распространение наркотиков, гомосексуализм вкупе с достижениями индустрии виртуального секса и возникновением сект вроде «целомудренников» поставили под вопрос само воспроизводство населения Земли. Впервые после эпохи опустошительных чумных эпидемий оно начало сокращаться.

Искусственное оплодотворение и лабораторное взращивание эмбрионов проблемы не решали, поскольку давали людей без нормальной склонности к продолжению рода. Девочки перестали играть в куклы. При всем при этом смысла промышленной фабрикации индивидуумов не знал никто.

Ситуация сложилась абсурдная, до бесконечности она продолжаться не могла. Цена революции превзошла результаты. Постепенно женщины пресытились избытком свободы. Оказалось, свобода не приносит счастья, если не делить ее с мужчинами. Свобода вообще не имеет ни национальной, ни сексуальной принадлежности. Она бывает либо общей, либо напрасной, невкусной. Бесплодной во всех отношениях.

Но даже после этого конец безобразиям пришел далеко не сразу, не вдруг и не везде. Люди трудно расстаются с инерцией привычек. Потребовалась кропотливая просветительская работа и смена нескольких поколений для осознания того, что самым естественным способом половой жизни является как раз способ естественный, предусмотренный природой.

К сожалению, последствия «холодной войны полов» ощущаются и по сей день. Да, мужчинам позволено вернуться в дом. Кое-где их приняли с раскаянием, где-то — из сострадания, но чаще — по необходимости. И место, с которого были изгнаны, они занимают теперь весьма редко. Хотя всякие бывают исключения, Круклис например. Но в любом случае со времен тех мрачных, хотя и отдаленных уже, в душах мужчин, даже если они абсолютно доминируют в семье, поселился затаенный страх. Это отмечают психологи обоего пола. Впечатляющий мы получили урок.

И вот, зная изложенное, я понял, что не знаю, в чьих объятиях провел ночь страсти. И не просто провел, а раскрылся, привязался, приручился, сделал предложение женщине, не представляя ее взглядов и убеждений. Совсем уж плохо, прямо из рук вон. Как мальчишка.

Простейший анализ приводил к неутешительным выводам. Положение грозило душевными болями, травмами, терзаниями, унижениями, запоздалыми сожалениями и стенаниями. Муками, одним словом. Есть ненормальные, которым все такое нравится. Слезы-вздохи. Мазохисты! Серж Рыкофф среди вас не значится. Я отношусь к натурам деятельным. Буратино, никак не Пьеро. Обожаю активность, всегда добиваюсь ясности, чем бы ни грозили последствия. Такой вот Святослав.

Я нащупал пульт, набрал номер связи. Пальцы противно дрожали и липли к панели. Давно я такого не испытывал…

Экран зажегся. На нем возникли глаза Мод. Она сидела очень близко к видеофону. Возможно, сама хотела меня вызвать, но я опередил.

— Телепатия, — сказала Мод.

— Иду к тебе, — прохрипел я безо всяких предисловий. — Иду на вы.

Трепетно взметнулись ресницы.

— Подчинять? — спросила она.

И вдруг заплакала. Вот те раз…

Несколько следующих дней очень важны. Несколько следующих дней я опускаю. Не могу про них, и все. Прошу извинить, это только наше, мое и Мод.

Продолжим со свадьбы. Она случилась, произошла, состоялась и стряслась. Отлично помню этот день. Хотя и не весь.

Итак, свадьба. Меня заставили надеть фрак. Мод была в пышной блузе и узкой юбке, белое с черным.

Но если наряд невесты отличался строгостью, о ее обители этого сказать никто не мог. Все преобразилась сказочно. Квартировавший по соседству с Мод Кшиштоф Ковалек уступил нам свое жилище, и мы объединили компартменты. Получилось нечто вроде небольшого поместья. Внутри из старого убранства сохранился один розовый куст известного происхождения. Он царственно благоухал перед кирпичным домиком в староголландском стиле.

Журчал фонтан. Сразу за ним вдоль стены низвергался водопад королевы Виктории с африканской реки Замбези, символизирующий силу чувств. Водопад бушевал столь яростно, что всяк входящий вздрагивал и начинал шарить руками в поисках спасательных средств. Потом приходил в себя, нервно посмеивался, бормотал поздравления, целовал проказницу и хлопал меня по плечу, обязательно — по левому. К концу церемонии оно ощутимо болело.

Пришедшему вручали бокал, препровождали на совершенно акварельную лужайку, где и был накрыт стол.

Стол, естественно, ломился. Над ним висели вакхические гроздья, самые настоящие, в отличие от водопада. Негромко звучала музыка старых романтиков, начиная с «Вечерней серенады» Шуберта и вплоть до Эльселя. Не того, первого, а Эльселя четвертого, младшего, из двадцать третьего столетия. Директора обсерватории Маунт-Паломар. В то время очень он мне нравился. До тех пор, пока Мод не дала мне послушать своих любимцев.

Гости явились заранее, очень им не терпелось. Лишь Круклис дипломатически опоздал на пять минут, но сразу принялся наверстывать — хлопнул рюмочку, с хрустом закусил, потом облобызал Мод, бубня что-то насчет того, как это делается в городе Могилеве. Стало ясно, что народ в Могилеве страстный. Жизнелюбивый такой народ. Иной в городе с подобным названием, наверное, и не поселился бы.

— Пора, пора, — забеспокоился Абдид. — Рога трубят.

И толкнул Сумитомо. Он, Абдид, есть верный друг и самый надежный страж безопасности. Свидетельствую небеспристрастно и бескорыстно, но компетентно. Бывает такое.

— Какие рога? — удивился губернатор.

— Ну те, которые пора наполнить. Ты власть у нас или кто?

Абдид пометил взглядом Круклиса.

— А, вот ты о чем. Думаешь, не вижу?

— Видеть мало. Надо устранять.

— Сщас.

Суми выпил чашечку саке, встал и дунул в некое подобие боцманской дудки с погибшего в Цусимской битве броненосца. Я некстати подумал, что вот надо же, когда-то наши предки стреляли друг в друга из многодюймовых пушек. А ведь это больно, дико, жестоко, неразумно. И как они не понимали?

Суми дунул еще раз. Все заинтересовались, перестали есть и разговаривать.

— Дамы и господа! Прекрасные и благородные! Бессовестно пользуясь властью, объявляю эту парочку мужем и женой. Со всеми следствиями и последствиями. Вот этих, если кто еще не догадался. Серж, помаши левой лапкой. Вдруг получится?

Я гордо выпятился. Мод стала пунцовой. Мы посмотрели друг на друга и как-то…

— Ага, зяблики, примолкли? — обрадовался Сумитомо. — Во брак вступать — это вам не какую-то дряхлую физику учить, тут способности нужны. И ответственность появляется. Мод, признавайтесь.

— В чем?

— Вы добровольно становитесь миссис с этим рычащим фамилией?

— Вот уж нет! Все видели, как он меня утащил. Средь шумного бала.

— Случайно?

— Случайно, но хищнически. Рычал и бесновался.

— Сильно бесновался?

— Аки зверь в нощи.

— Так. Активно, значит. Утащил в результате?

— Утащил.

— Утащил — тогда все, — сурово приговорил губернатор. — Теперь остается спасать честь. Раньше надо было думать о правах человека.

— С ним подумаешь, — сказала Мод.

Тут красным вдруг стал я. Научился, оказывается. А Мод сохраняла невозмутимое выражение. Стало страшно, как бы она не сбежала из-под венца. Мы ведь были знакомы мало.

— Мод, послушай, — зашептал я, — не надо огорчать его превосходительство.

Но Сумитомо и не думал огорчаться. Приняв нравоучительную позу, он нашел для нас заветные слова, которые ему самому понравились.

— Женщина должна склониться перед самураем. Так мой дедушка говаривал. А он, знаете ли, соображал. Произвел двадцать восемь потомков от девятнадцати жен. Если не считать гейш, конечно. Хотя сейчас уже наверняка побольше как тех, так и других. Но суть не в этом. Все жены ему благодарны, вот в чем дело. Ну и подчинялись, само собой. Думаете, из-за силы? Да ничего подобного! Подчинялись потому, что лучше мужчин никто не знает, чего хотят женщины, вот! Мгм. А неплохо сказано…

Все закивали, что да, мол, лучше не выразить.

— Усвоила, стрекоза? — спросил губернатор.

Стрекоза, которая вполне могла оказаться в числе жен Сумитомова предка, скромно потупилась. Как-то все перепутано в наше время, никогда не знаешь, кого почитать, а кому читать наставления. Впрочем, губернатор наш в это время и жил, ориентировался прекрасно.

— Так-то лучше, — кивнул он. — Главное — в доступной форме объяснить женщине, чего ж ей хочется, и не дать опомниться. Свидетели, быстренько расписываемся! Мы-то ничем не рискуем, хе-хе. Анджела, а где пергамент?

— Да он под стол закатился, — простодушно сказала Анджела. — Парамон, подвиньтесь, пожалуйста.

Она наклонилась, извлекла беглый документ. Потом встала и развернула его на широкой спине инспектора безопасности. Сумитомо с размаху пришлепнул свиток огромной печатью Гравитона-4. Абдид поморщился.

Раздались аплодисменты. Гости встали.

— Ребятки, — с чувством сказал Абдид, потирая спину, — спасибо!

— За что? — удивилась Мод.

— Глядя на вас, я понял, что у человечества есть будущее. И не какое попало!

— Отрадно, — согласился Сумитомо. — Да, а среди нас служитель какого-нибудь культа найдется?

— Зачем? — спросил Абдид.

— Для надежности. Ну и ответственность всегда лучше с кем-нибудь поделить, знаешь ли.

— А! Очень мудро, ваше превосходительство.

Сумитомо любил последнюю любезность оставлять за собой.

— Дабы такое оценить, глубокий нужен ум, Абдид-сан.

Абдид церемонно поклонился. Похоже, этим двум нравилось похваливать друг друга. Но им живо напомнили, зачем все собрались, после чего губернатор вернулся к исполнению обязанностей. Он задал весьма существенный вопрос.

— Врачующиеся! Какую конфессию предпочитаете? Мод махнула рукой. А я потребовал буддийского обряда.

Индоевропеец как-никак.

— Зер гут, — сказал Зепп. — Я есть лама.

— Давай-давай, — поощрил житель Могилева. — Как ариец арийцу.

В дальнем конце стола поднялся молоденький техник.

— А я давно знал, что они поженятся, — сообщил он. — Еще на Феликситуре Серж так на нее смотрел…

— Как? — заинтересовался Сумитомо.

— У! Ну так… лучше не подходи. Что ты! Аки зверь в нощи, точно. Ухомах, одним словом.

— А давайте выпьем за хвостоногого ухомаха, — предложил Кшиштоф.

— За ухомаха грех не выпить, — сказала Мод. — Похоже, он приносит удачу. Некоторым.

Я нашел под столом ее колено. Мод вздрогнула.

— Ох, потерпи. Не пожалеешь. Ты еще не понял, какую Бабу-ягу разбудил, Серж-царевич.

Сменив гнев на милость, Зара сочинила к нашей свадьбе сонату под названием «Счастье женщины». Бурная получилась музыка, куда там Бетховену.

— У вас так спокойно, — сказала Зара, глядя на водопад королевы Виктории. Умеет она разглядеть в явлении нечто совершенно скрытое для других.

Тут строгая женщина Беатрис вспомнила славянский обычай кричать «горько». Соседи по столу наперебой бросились объяснять, что нужно целоваться.

— Так для того и женюсь, — сообщил я.

— Меньше рассуждай, теоретик!

Я ловлю ускользающие губы жены. Почему-то они и впрямь горчили…

— Раз, два…

Сейчас мне эта свадьба кажется какой-то странной, мифической, что ли. Среди звезд плавал пустотелый шар, в котором люди женились.

— Одиннадцать, двенадцать, тринадцать…

Забыв о том, что находится за стенами. Все эти кванты, нейтрино…

— Тридцать пять, тридцать шесть…

…кварки, гравитационные волны. И славно, что забыли. Собственно, стены для того и нужны, чтобы не вспоминать слишком часто о том, что снаружи.

— Семьдесят семь…

Но шар-то тем временем летел к «черной дыре»…

— …девяноста два.

Мы наконец отвалились друг от друга.

— Способная молодежь, — оценил Круклис.

— Мод, — сказала Лаура, — приходи ко мне поплакаться. Водопадами нас не обманешь, правда?

Круклис усмехнулся. Был он подозрительно тихим. Видимо, уже совесть грызла. Она у него есть.

А меня тогда ничего не грызло. Я так напился, что чудом добрался до брачного ложа. Мод меня раздевала. Хорошо, что ее не украли. Был у славян и такой обычай.

— Что ж, — решила Мод на следующий день. — Жена так жена. Раз попалась так бездарно. В горничные…

И принялась собственноручно готовить обед. Получилось восхитительно, не побоюсь этого слова. И даже очень.

— Дальше будет лучше, — пообещала моя новая жена. — Я еще не все вспомнила.

Намечалось неожиданных размеров семейное счастье. Я молчал в немом восторге.

Великое это дело — семейное счастье. Оно имеет свойство осенять не только супругов, но и окружающих. Каким-то инстинктом люди распознают удачный брак и начинают к нему тянуться и слетаться, как на огонек в тайге. Чтобы согреть душу, поучиться мудрой простоте, ощутить сопереживание, что-то понять и быть понятыми.

Со своим уникальным житейским опытом Мод как нельзя лучше подходила для роли всеобщей мамы. И она не скупилась. Отбросив былую суховатость, уводила женщин на дальний край поляны, где они увлеченно секретничали. А моя роль сводилась к тому, чтобы не давать мужчинам мешать священному процессу. С этой целью я готовил фантастические коктейли, прибегая к необъятной памяти Архонта. И этими коктейлями прославился больше, чем открытиями в гравифизике.

Семейные усилия были отмечены. Бессовестно пользуясь властью, Сумитомо наградил нас императорским орденом старояпонии. За «возрождение великого духа Бусидо в весьма отдаленном от Ниппон районе», как гласил приказ. Район получился действительно весьма отдаленным, уж с этим не поспоришь.

К моему удивлению, Мод не упускала случая надеть бриллиантовую хризантему. Даже туалеты конструировала под орден. Она вообще вдруг стала большой щеголихой. Должен заметить, с тоски такого не бывает.

Но Сумитомо спровоцировал опасный процесс. Наш голландский домик начал превращаться в настоящий музей идолопоклонства. Довольно скоро все свободное место заняли подношения. Стало настолько тесно, что как-то в порыве страсти я разбил древнюю китайскую вазу.

И было отчего. Мод знала любовь до тонкостей, великолепно воплощая теорию в практику. Она могла все и не стеснялась желаний. Разумеется, удовлетворялись они без проволочек и с большим энтузиазмом. Но при этом между нами никогда не возникало чего-то чрезмерного, вычурного, такого, чего можно устыдиться немного позже, поостыв. Напротив, меня не покидало чувство спокойной радости, ощущение чистоты и естественности наших отношений.

Да, оба пола могут доставить друг другу массу неприятностей. Но ведь куда проще дарить счастье. Природа недаром позаботилась о том, чтобы мужчина и женщина так удачно дополняли друг друга. Глупо этим не пользоваться. Гуманоиды всей Вселенной! Бросьте вы состязаться в гордыне. Соединяйтеся! После этого и споры решить полегче, право слово.

Шли недели, миновал медовый месяц, а я не мог насытиться. Неправда, что настоящая любовь дается только один раз. Любовь рождается, живет, иногда — очень долго, но она не может быть вечной, особенно при нынешнем долголетии. Я много влюблялся, бывал счастлив, однако роман с Мод случился особый, наши ритмы совпадали до странности. Не стоило загадывать, сколько это продлится.

И мы не загадывали. Мы засыпали в объятиях друг друга, и во снах я видел свою жену, как это ни банально. Если инсайты не одолевали, конечно.

К сожалению, инсайты действительно стали наведываться чаще, чего и опасалась Мод. Должен сказать, приятного в них мало. Не только мы, все контактеры Гравитона поначалу видели фрагменты эволюции жизни — всяких трилобитов, жутких ракоскорпионов, котилозавров и так далее, вплоть до звероватых предков человека. При этом никому не удавалось остаться в позиции стороннего наблюдателя. Инсайт обязательно проходил в чьей-то шкуре. Под конец ночи вас затаптывали, загрызали, вы тонули в болоте либо, если уж очень везло, тихо замерзали, как мамонт в леднике.

Все это сопровождалось полной гаммой причитающихся в таких случаях ощущений. Лекарства возвращали нормальный сон, но стоило прекратить их прием, все возобновлялось с той самой стадии, на которой остановилось. Уже одно это доказывало закономерный характер инсайтов.

Претерпев «период пожираний», несчастный гравитонец окунался во времена исторические, времена зарождения первых цивилизаций Земли. Но легче не становилось, куда там! Даже наоборот. Шумер, Египет, Финикия, Китай, Индия, благословенная Эллада. И везде — одно и то же. Пожары войны, грабежи. Кто только этим не занимался! Хетты, бородатые ассирийцы, вавилоняне, персы, образованные греки, дикие германцы, бритые римские легионеры.

Насилие, фанатизм, бесконечная череда убийств. Мыслящего, страдающего, чувствующего и боль, и страх смерти человека убивали во имя чего угодно. Во имя богов, царей, вождей, из-за горсти золота, пресной лепешки, глотка вина или простой воды. Убивали и без необходимости, просто ради извращенного удовольствия мучить и причинять боль, ради отвратительного любопытства безумцев перед вечным таинством смерти. Цена жизни определялась только мерой полезности свирепому главарю, и ничем больше.

Инсайты начисто убили во мне любовь к историческим романам. Я уже не мог видеть в персонажах только обобщенные символы.

— Демонстрация того, из чего мы получились, — резюмировал Круклис.

Зепп в своем отзыве был менее научен.

— Злые шутки, — говорил он.

Его горячо поддерживала Зара, у которой весь этот кошмар в голове не укладывался.

— Очень злые шутки! Нам намеренно причиняют боль. Садизм космический. Лечить их надо, братьев по разуму!

— Должна быть цель, смысл, — сказал Сумитомо.

— Во всяком случае, ее следует поискать, — сказал Круклис.

— Каким образом?

— Стоит записать наши видения на мнемограф. Давайте пожертвуем тайнами подсознания.

Предложение было принято. С тех пор большинство контактеров на ночь укладывались с датчиками на голове. Через две недели, когда инсайтов набралось достаточно, Архонт их систематизировал, свел воедино. Получился отменный фильм ужасов. Самое страшное, что в нем ничего не было выдумано.

В назначенный час все собрались у нас, привычка такая появилась. Аппарат включили. Я подал коктейли, но к ним никто не притронулся. Уж больно тошнотворным оказалось зрелище.

Тиглатпаласар Второй и Ричард Третий, Людовик Хитрый да Иванушка Грозный. Тамерлан у горы черепов. Пыточная Малюты Скуратова. Мадам Тофана, Гай Юлий Цезарь и Цезарь Борджиа. Сожжение ведьм, сеппуку самураев, жертвоприношения майя, удушение семи братьев турецкого султана. Отравленные, четвертованные, повешенные за ребро, колесованные. Уморенные голодом, заживо замурованные, утопленные, зарезанные, насмерть забитые… Ни один способ умерщвления не был забыт. Дыбы, виселицы, гарроты, испанские сапожки, гильотины, газовые камеры. Электрический стул… Крысы, собаки, вороны, пирующие у трупов… Я даже запах ощутил.

Вдруг во весь экран возникает белое, безумное лицо.

— Я, я, Энкарнасио Краниас, почему меня больше нет?!

Оксана стонет. Прибор выключают.

— Что, что все это значит?!

— Объяснение, — отвечает Зепп.

— Чего?

— Того, почему с нами не хотят иметь дела.

— Не хотели, — поправляет Мод. — А теперь объясняют. Иначе зачем это все?

— То, что мы видели, еще и напоминание, — говорит Сумитомо.

— О чем?

— О долге перед теми, кто все это вынес и дал жизнь нам. О долге перед предками. Раньше я и не задумывался, сколько тьмы в человеческой истории.

— Это еще не все, — тихо говорит Лаура.

Смущаясь от общего внимания, она просит повторить некоторые фрагменты записи. Мы убираем водопад и проецируем изображение на стену.

И вот мировая история замелькала в обратном порядке. Эсэсовцы помогали польским евреям выбираться из газовых камер, всплывали погибшие галеоны, расчлененные тела срастались, жертвы выпрыгивали из зубастых пастей и убегали спиной вперед, гоня перед собой хищников. Добравшись до мезозоя, Лаура остановилась.

Мы увидели группу утконосых динозавров, защищающих кладку яиц от кошмарного цератозавра. Продержавшись две-три секунды, картина меркнет. Взамен появилась африканская саванна со стадом антилоп и крадущимся в высокой траве львом. Тревожно вскрикивает сторожевое животное. Антилопы бросаются врассыпную. Но та, вскрикнувшая, сбежать не успевает…

Потом мы видим джунгли острова Борнео и расширенные от ужаса глаза горной гориллы. Это самка. За ее спиной прячется детеныш.

— Готовность к самопожертвованию, — тихо роняет Лаура. — Альтруистическое поведение. Возникли задолго до появления человека.

Вскоре мы увидели и человека. На кресте.

— Развитие альтруистической линии, — поясняет Лаура. — Уже на уровне сознания.

— Значит, это было? — спрашивает Зара. — Что?

— Крест.

— Крест был. Но вот вам еще один.

Те же вьющиеся волосы, семитский нос, мягкая бородка.

— Собирательный образ?

— Да. Однако существовал и основной прототип. Увы, точного ответа на главный вопрос по-прежнему не видно. А этого человека узнаете?

— Джордано!

— Джордано. Жертва ради свободы мысли. А вот так выглядел молодой Сидхартха. Правда, напоминает нашего Сержа?

— Очень даже, — кивает Круклис.

— А вот Эразм Роттердамский. Идея гуманизма. Здесь мы имеем возможность проверить портретно, и все сходится. Гипатия Александрийская. Джефри Чосер, предтеча Марло и Шекспира. Князь Ярослав, неудачливый воитель и благополучный государь. Жизнь дана для радости, это его слова…

— Как мы могли их вспомнить? — удивилась Беатрис. — Память генов?

— Памяти генов не существует, — сказала Зара. — В смысле прижизненных впечатлений.

Ее поддержала Лаура:

— Это помним не мы.

— А кто?

— Те, кто старше нас.

— Ты так уверена?

— Другого объяснения нет. Никто не может вспомнить динозавров, вымерших семьдесят миллионов лет назад.

— Да, действительно, — согласился Зепп. — Продолжай, пожалуйста.

— Смотрите, вот Роджер Бэкон. Это, вероятно, Ибн Сина в бухарский период жизни. Имя следующего человека неизвестно, а жаль. Похоже, именно он придумал колесо.

На подушках мечется больной:

— Света, больше света…

— Гете.

Еще один умирающий:

— Иду искать великое, быть может…

— Рабле.

Лаура замолчала. На экране продолжали появляться лица. Мужские, женские, старые и молодые, грустные и веселые, хотя веселые — совсем редко. И старые — редко.

— Да, — сказал Кшиштоф. — Поразительные возможности для историков. Вот это подарок!

— Каковы же выводы? — спросил я.

— Выводы? — удивилась Лаура. — Они очевидны. Во-первых, наша психика подвергается осмысленному воздействию. По-моему, это несомненно.

— А во-вторых?

— Мы победили в себе зверя. Мод права, иначе бы с нами не разговаривали. Вот что означают Кронос-инсайты. Думаю, они будут продолжаться, но уже в менее пугающей форме.

Вспыхнул свет. Самое растерянное лицо было у Круклиса, насколько я помню.

Все хорошо в меру. А у нас же дня не проходило без гостей. Захаживали, заглядывали, забегали на минутку. Поговорить, обменяться мнениями, отведать шанежек Мод или моих коктейлей, просто молча посидеть. Срабатывал известный психологический закон: если человеку с вами хорошо, он искренне считает, что вам с ним не хуже. Закон этот даже в наш просвещенный век знали не все. И хотя почти каждый посетитель следил за визитом и сам по себе бывал у нас не слишком долго, когда число таких визитов переваливает за полсотни…

В общем, времени для общения с женой у меня не оставалось. Мы не могли обменяться мнениями по важным вопросам, да и просто узнать друг друга поближе. Я стал подозревать, что либо женился на общественном достоянии, либо общество бессовестно крадет мою собственность.

Оба варианта не радовали. А приемлемый способ положить конец безобразию отсутствовал. На то, чтобы пресечь поток посетителей, ни у меня, ни у Мод рука не поднималась. Оказалось, что на Гравитоне существует огромная неутоленная жажда домашнего уюта и обыкновенного добрососедского общения. Она проявлялась так понятно, трогательно и искренне, что мы уж совсем было приготовились нести свой крест до тех пор, пока наша популярность не пойдет на убыль естественным путем.

— Долго ждать придется, — посетовал я.

— Нет. Найдутся люди с повышенной чуткостью, — утешила Мод.

И оказалась права. В одно прекрасное утро по всей станции включились громкоговорители принудительного вещания. Обычно такое делалось при каких-то чрезвычайных происшествиях. Но никакого ЧП не случилось. Бесценная Беатрис отчетливо, трубным таким гласом объявила, что кабачок «У Сержа-Под-Водопадом» открыт для всех желающих «со времени естественного пробуждения миссис Рыкофф и до семнадцати ноль—ноль по Гринвичу, но ни минутой дольше».

Потом послышалась возня. В эфир прорвался Сумитомо.

— За исключением исключительных случаев, — торопливо вставил он.

— Никаких исключений! — отрезала его заместительница.

— И ты, Беатрис… — горестно молвил губернатор. — Граждане, к оружию!

С тех пор полегчало. Граждане к оружию не бросились. Случались дни, когда к нам приходило не больше двух—трех человек.

— А ведь хорошо без козы, — сказал я.

— Верно, Иов, — улыбнулась Мод.